– Пойдем в купе. Поговорим все-таки.

Он не смотрел ей в глаза, сосредоточив взгляд на нейтральной территории – где-то в районе переносицы. Это почему-то разозлило ее, и Тина воинственно скрестила руки на груди.

– Я не хочу разговаривать, Морозов, я устала.

Она поймала себя на том, что врет. Ни капельки не устала. Тело легкое, в голове – пусто. Правда, на душе кошки скребут, но это же не от усталости, а наоборот. Слишком расслабилась, вот и результат. Теперь приходится расплачиваться.

– Я устала, – упрямо повторила она. – Я всю ночь не спала.

Ой, как это вырвалось? И зачем? Ему вовсе не обязательно знать, что от всех переживаний она заснула только под утро!

– Я тоже не спал, – хмуро признался Морозов.

– Ну вот, – кивнула Тина, – давай наверстаем упущенное и отдохнем сейчас, ладно?

– Что, даже завтракать не будем? – неожиданно испугался он.

Она против воли рассмеялась, узнав в этом трепетном опасении его извечный голод по утрам. Завтрак – это святое! И не какие-то там пошлые бутерброды с чашечкой кофе, а что-нибудь посущественней. Отбивные с картошечкой, котлетки с макаронами, тарелочку борща – можно все сразу и без хлеба. Главное, чтобы было на красивой тарелке и непременно с острым соусом или с горчичкой.

Ей всегда нравилось смотреть, как он ест.

Надо же… Вот как, оказывается, она ничего не помнит. Ничегошеньки! Буквально – полный нуль вместо памяти. Ага.

– Что с тобой? – настороженно поинтересовался Олег, когда Тина за минуту раз пять изменилась в лице. То улыбалась, то хмурилась, то фыркала пренебрежительно. Как будто спорила с самой собой.

– Ничего. Ты завтракай, не обращай на меня внимания.

– Я и так не обращаю, – проворчал он и полез за Машиным пайком.

– Морозов, а ты стихи еще пишешь? – вдруг спросила Тина.

Он закашлялся.

– Почему «еще»?

– Ты же раньше писал. Я как-то случайно на них наткнулась. Извини.

– Извиняю, – ухмыльнулся он. – Сама понимаешь, молод был, пылок. Сейчас не до этого.

– Значит, только прозу строчишь?

– Угу.

– И как? Пользуется популярностью?

Ей на самом деле было интересно.

Олег пожал плечами.

– Я точно не знаю.

– Ой, врешь! Кокетничаешь! Разве бывает, чтобы писатель не знал, как раскупаются его книжки?

Ее игривый тон застал Олега врасплох, и он снова поперхнулся.

– Ты ешь, ешь, – разрешила Тина, и тут же потребовала ответа на следующий вопрос. Дескать, откуда сюжеты господин Морозов черпает.

– Из жизни, – нервно откликнулся тот.

– Морозов, а чего ты нервничаешь? – издевательским тоном поинтересовалась она.

– А того! – сказал он и замолчал, поглощая бутерброды.

Однако Тине было никак не уняться.

– Так ты мне книжку с автографом подаришь? Типа, старому другу, на долгую память… Как там у вас, господ писателей, принято, а? – Она подалась вперед и с притворным восхищением уставилась ему в рот.

– Хватит ерничать, пожалуйста, – попросил Морозов. – И делать вид, что между нами ничего не было.

Тина сжалась, как будто перед броском, как будто собиралась немедленно бежать – далеко и не оглядываясь.

На лице ее проступила паника.

Но через секунду Олег заметил, что она взяла себя в руки.

– Было, – выдавила она, – тут не поспоришь. Я только не понимаю, Морозов, что ты хочешь от меня?

Все, сразу подумал он, провел ладонью по лбу, и ладонь стала влажной.

– Так я жду, – зло напомнила она. – Может, для тебя случайный секс в поезде – дело обычное, а я впервые в жизни мужу изменила! И, пропади все пропадом, я теперь не знаю, не знаю…

– Ты знаешь! – заревел он. – Ты знаешь, что это был не случайный секс.

– Ну да, запланированный, – усмехнулась она сквозь отчаяние. Ирония – вот последнее, что ей оставалось.

– Эх ты, трусиха! – выдохнул Олег и пересел к ней.

Она отвернулась. Но он уже видел все, что могло бы иметь значение. Он уже многое понял. Улыбнувшись, он обнял ее.

– Чего ты боишься на этот раз?

– Отстань!

– Меня?

– Отпусти!

– Себя?

Она всхлипнула. Как-то так получалось, что рядом с ним она позволяла себе быть слабой.

– Морозов, ты меня презираешь?

Столько горечи было в ее голосе, что теперь испугался Олег. Что она придумала себе?

– Дура! Ну какая же ты дура!

– Я правда не знаю, что теперь делать, – едва слышно пробормотала Тина и посмотрела ему в глаза.

Как будто запрокинула голову в небо. И оно – тяжелое и хмурое – просветлело от ее взгляда.

– Ты очень красивая, – моргнув, сказал Олег.

– Не ври!

– Правда!

Он медленно притянул ее к себе. У нее был еще шанс освободиться… А еще были его глаза совсем близко, и его тепло, и надежность плеча.

И так хотелось вспомнить, каково это – беспечно, уверенно прильнуть к его плечу!

Она поняла, что сейчас заплачет, и опустила ресницы. Вместе со слезами ее покидали страхи, сомнения, боль. Только он остался с ней, только он.

Нежность растянула секунды в года.

Держа в ладонях смуглые щеки, он думал, что мог бы смотреть бесконечно на эти губы, на пронзительность скул, на стежки морщин, на тонкие веки, прикрывшие бездну. Смотреть, как упрямится подбородок и удивляются брови.

Смотреть и подмечать детали – трогательные, смешные, разные.

Он мог бы смотреть на нее неотрывно. Но насмотреться – не мог.

Тина осторожно открыла глаза и увидела его.

За окном мельтешила зима, поезд трудолюбиво грохотал колесами, на столике подпрыгивал пластмассовый стаканчик.

Они глядели друг на друга, спутавшись руками, ногами, вздохами.

А потом – словно в одну секунду разверзлась небесная хлябь.

…Теперь все получалось как-то иначе – медленно, связно, восхитительно бесстыдно. Каждое движение было отчетливо, каждая складочка, каждый изгиб раскрывался навстречу жадным губам и пальцам.

Тина вдруг обнаружила, что в нем не осталось прежних мальчишеских острых углов, а весь он – плотный, складный, налитый жизнью. И эта жизнь сейчас принадлежала ей!

Так же ликуя, Олег забредал в незнакомые переулки ее тела. И нежили пальцы сочную тяжесть груди, что раньше легко умещалась в ладони, и было губам горячо на рубце внизу живота, на окрепших бедрах…