Рассвирепевшая, она ничего не соображала, и вместо того чтобы отправиться на работу, почему-то поперлась домой. Дура! Только на пороге вспомнила, что именно здесь существует благополучно обманутый муж, уверенный, что после банкета женушка поедет восстанавливать силы к массажисту, а потом в салон красоты, после чего помчится совершать обычный трудовой подвиг. Именно так она поступала с тех пор, как завелся «Промо-ленд». А чтобы потерять время, перед работой заскочив домой – об этом и речи не было!

То-то Ефимыч сейчас удивится! Но удивилась мама.

– Агриппина Григорьевна? – прокричала она из кухни. – Это вы? Что так рано?

– Это я, мам, – буркнула Тина, скидывая сапоги.

Мать выползла в коридор с капустными лепестками на лице. Наряду с «Золотыми линиями» она практиковала и народные средства. До кучи, как выражалась Вероника.

– А Ефимыч сказал, у тебя банкет, – удивилась мать из-под капусты.

– Что ж я теперь и дома не могу появиться?! – немедленно окрысилась Тина. – Он где?

– Кто?

– Мой муж!

– А… так он на лекцию пошел. Какой-то ученый наш с Запада пожаловал, вот и…

– Так наш или с Запада? – перебила Тина, хотя ей было плевать.

Мать оторвала кусочек листика и задумчиво погрызла.

– Да вроде наш. Наверное, просто эмигрант.

– А Сашка с Ксюшкой чего? Спят?

– Как суслики.

Тина прошла на кухню, принюхалась. Так и есть – ничем съедобным не пахнет, зря она на завтрак надеялась.

– Мам, а чего ты не готовишь никогда?

– А ленюсь, – легко призналась мама, – хватит, наготовила я за свою жизнь! Ох, дочка, я бога не устаю благодарить, что ты у меня такая удалась.

– Какая? – насторожилась Тина.

– Хваткая. Сильная. Не то что Верка, той только повыть бы, любой ее с ног свалит, а ты вон сколько вынесла, а не сломалась!

Мама, мама! Сломанную-то вещь починить можно, запчасти поменять и – вперед. А что делать, если вещь сгорела? Совсем. Кучка пепла на память, и все. Остается только заново возрождаться, как птица Феникс.

– … Да, ты, Тиночка, сильная! Не бережешь себя совсем, у меня вся душа за тебя изболелась, вон, валерьянку литрами пью, и давление скачет, прям беда! А еще Верка, паразитка, нервы истрепала! «Мама, зачем ты только меня, такую уродину, родила!»

А она не уродина, а дура! До тридцати лет с мужиками не научилась обращаться, а вот матери душу наизнанку выворачивать слезами своими – научилась! Эгоистка! А Ефимыч твой! Как сгрызутся с ним, мне прям деться некуда, и…

Это называется «Дайте жалобную книгу». Тина давным-давно научилась не принимать близко к сердцу материнские стенания. Иначе можно было сбрендить от несовершенства этого мира в целом и их семьи – в частности. Еще пара завываний, и мама перейдет к вопросу воспитания детей, перемоет косточки Агриппине Григорьевне, потом – соседям и непременно закончит убийственным выводом, что у героев эпопеи «Просто Мария» или «Новая жертва» проблем побольше – да, побольше! – а ведут они себя не в пример благородней и не заставляют своих матерей валерьянку литрами глотать – нет, не заставляют!

Тина сама ее разбаловала, это было ясно. А мама в свою очередь разбаловала Веронику и детей заодно. Ефимыч разбаловался сам. Действительно, семейка – будьте-нате!

Кто бы еще Тину побаловал, а?

Нет желающих? Ау!

– Мам, – прервала она страстный монолог плакальщицы, – а ты ни с кем из Бердска не переписываешься?

– А зачем? – удивилась та.

– Ну, у тебя же там подруги были, друзья.

– Какие друзья, Тиночка! Отцовы собутыльники да мои девки с работы, так они от зависти, когда мы к тете Клаве собрались, чуть меня на кусочки не порвали! Виданое ли дело, в Москву перебраться за здорово живешь!

– Так ты больше с ними не общалась?

Мать презрительно поджала губы вместо ответа. И вдруг спросила:

– А что это ты, дочка, вспомнила вдруг?

– Да вот, вспомнилось, – Тина была само спокойствие. – Я же все-таки была там недавно, в Новосибирске, конечно, не в Бердске, – соврала она на всякий случай.

– Ну да, ну да, – закивала мама, – все-таки родина, правда? А у меня вот, знаешь, как отрезало! Вот прилетела бы щас туда, наверное, и не екнуло бы нигде! Столько всякого горя было!

– Мам, а…

Как же спросить, как? И стоит ли вообще снова копаться в этом? Ни разу в эти безумные дни Тина не вспомнила о том кошмаре на бердском кладбище, и о старушке в морозовской квартире тоже не вспомнила. Кстати, могла бы спросить у него. Уж про свою собственную квартиру он должен был знать. Мог бы объяснить, почему не стал жить там.

Что же это она не полюбопытствовала?

А впрочем, какая разница!

Важно совсем другое.

– Мам, а когда я уехала, что там было?

Мать посмотрела как-то странно, словно сквозь Тину. Вспоминала что-то, и было заметно, что эти воспоминания причиняют ей боль.

– Зачем, дочка, старое ворошить?

Тина вскочила из-за стола.

– Так я не поняла, значит, на самом деле что-то было? Что-то, кроме того, что Морозов меня бросил?

– И фамилию помнишь, – покачала головой мать, – хотя, конечно, конечно… Ой, доченька! Виновата я перед тобой, наверное, да уж не воротишь ничего! И Ефимыч твой…

Чувствуя, как земля уходит из-под ног, Тина закричала страшным шепотом:

– При чем тут Ефимыч?!

– Да ни при чем, – отмахнулась мама, – просто не встретила бы ты его, если бы иначе все повернулось, а так вот он, с тобой, туточки. И где б ты мужа лучше нашла? То, что с Вероникой-то они лаются, это не беда. Зато он с тобой ласковый, бережет тебя, доченька. А это дорогого стоит, ты мне поверь, вот папа твой…

– Знаю про папу! Ты другое хотела рассказать. Рассказывай.

И мать рассказала.