– Но его не было здесь! И, насколько мне известно, из Москвы вообще никто не собирался приезжать. На прошлой неделе Степанов…

Тина досадливо перебила:

– Никакой Степанов меня не интересует, мне нужен Старцев Вадим Алексеевич, ваш директор по рекламе!

– Его нет! – развела руками секретарша. – Вы видите, что у нас творится? Что тут делать директору по рекламе? Мы даже склад еще не оборудовали, продукцию не завезли…

Она вздохнула, весьма опечаленная данным фактом. Хотя работать в офисе без телефона было не так уж и тяжко. Сиди себе, ножкой покачивай, подавай рабочим чаек, немногочисленным сотрудникам – супчик «Магги», да болтай со случайными посетителями, которые ошиблись подъездом. Сибирское представительство «Майского чая» еще находилось в стадии обустройства, и если бы Тина знала об этом раньше, она бы сто раз подумала, прежде чем торопиться сюда. Секретарша абсолютно права, Вадиму Алексеевичу нечего делать в недостроенном офисе: не имея на руках ни продукции, ни кабинета, где можно обсудить сделку, он рисковал бы выглядеть по меньшей мере профаном.

Все это так. Но зачем-то же он полетел в Новосибирск!

Тина еще некоторое время потрепала нервы секретарше, а затем решила, что другие дела, которые могли быть здесь у господина Старцева, в любом случае не связаны с работой, а стало быть, искать его в огромном городе бесполезно.

Она вышла на улицу и устроилась в ближайшем кафе, чтобы как следует проникнуться горем за рюмкой коньяка.

Итак, Вадим Алексеевич прилетел, но куда конкретно – неизвестно. Похоже, ее игра в догонялки лишается смысла. Эта мысль потянула за собой десятки таких же безнадежных, хотя Тина привыкла считать себя оптимисткой. Что делать сейчас, она не знала и потому неподвижно сидела за столиком, заполняя пепельницу окурками.

Как будто ждала.

«Эй, тебе некого ждать здесь!»

Внушить себе это удалось не с первой попытки, но в итоге у нее получилось. Она всегда делала то, что должна, и сейчас не было причин, чтобы менять хоть что-то. Значит, не смотреть в окно, не курить так много, думать, как и где искать Старцева. Программа минимум.

Программа максимум – выбраться отсюда без потерь и поскорее. Глупо прикидываться перед самой собой, что ничего особенного не происходит, так что единственный способ остаться невредимой – как можно быстрее уехать.

Вообще-то, подумала Тина упрямо, все давным-давно быльем поросло. Даже смешно, что она так разволновалась.

– Еще коньяку, – решительно призвала Тина официанта, – и что-нибудь поесть. У вас найдется хороший кусок мяса?

– А как же!

Она вдруг рассмеялась недоверчиво и обвела рукой маленький зал.

– Сто лет назад здесь была столовая, такая, знаете, абсолютно совковая, сплошные пельмени, компот из сухофруктов и котлеты, которыми можно забивать гвозди…

Что ж. Это были безобидные воспоминания. И все-таки, наверное, зря она их озвучила. На секунду почудился запах – оттуда, из начала девяностых, – запах тех самых котлет, холодных и каменных, но от которых слюнки текли у голодных студентов и абитуры.

Официант вежливо улыбнулся:

– Сейчас у нас все по-другому…

– Не только у вас, – тихо сказала она.

Он протянул меню, и ей удалось спрятать мокрые ресницы за кожаной папкой.

Компот, пельмени… куда ее понесло?!

Что могло случиться с Вадимом Алексеевичем – вот ее главная проблема. Сделав заказ, Тина стала дозваниваться на сотовый господину Старцеву и сильно пожалела, что технический прогресс зашел так далеко, что достаточно нажать одну кнопку, и дело в шляпе. Ее участия почти не требовалось, а чем еще себя занять, она не представляла. Думать о работе не получалось, разглядывать посетителей было боязно, и как только она поняла это, за шиворот словно кинули скользких водорослей, так сделалось противно.

Бояться чего-то бы то ни было ей не приходилось очень давно.

Мгновенно, яростно поднялась волна злобы на саму себя. Раскисла. Раскудахталась. Котлеты вспомнила, будто нечего больше вспоминать!

Между тем, телефон Старцева по-прежнему сообщал, что абонент недосягаем, и Тина уже скрипела зубами, не зная, чем заняться, куда бежать, кого искать и от кого прятаться.

За окном, куда она решила не глядеть, но все-таки поглядела, ровно падал снег. Какая-то парочка, вжав головы в плечи, отряхиваясь и поддерживая друг друга на обледенелых ступеньках, атаковала лестницу.

Тина хмыкнула и сердито осмотрелась в ожидании заказанной еды.

– Алька…

Она вздрогнула, услыхав это. На мгновение показалось, что сознание шутит с ней злые шутки. Но в следующую секунду Тина увидела застывшего у входа мужчину, того единственного мужчину, который называл ее – «Алька».

Все внутри рухнуло. На краю обмякшего сердца повисли тринадцать лет, неотвратимой тяжестью того, чего не было, того, о чем она запретила себе думать и что настигло сейчас в близком взгляде его далеких глаз.

– Здравствуй, Морозов, – произнесла ее сила, а слабость сцепила пальцы на подлокотнике кресла.

– Привет, – слегка замешкавшись, ответил он и подошел.

Краем глаза она уловила движение рядом с ним – его спутница, чье присутствие Тина не сразу заметила, растерянно топталась на месте. Не оборачиваясь, он на ходу махнул ей.

Несколько шагов до столика дались ему нелегко. Зато было время взять себя в руки. Она сидела в метре от него – живая, реальная. Струилось в каштановой россыпи волос солнце, нездоровый румянец зажег скулы, вычерченные твердо, почти жестко. И взгляд был подстать – резким и твердым. Лишь в первое мгновение, быть может, мелькнуло в нем ошеломление и что-то еще, неопределенное и пугающее. В этом лице все было знакомо, но с каждым шагом он глубже проваливался в болото, и вот уже захлебывался, осознав, что она – другая. И губы, глаза, подбородок, чье упрямство всегда выдавалось вперед, – незнакомый рисунок, который он помнит только в карандашном наброске.

…Секунды, растянувшись в года, сплющились обратно очень быстро.

Он справился, сложив губы в вежливость и нацепив на лицо удивленное выражение. На самом деле удивляться не было сил.

Чтобы не смотреть на него снизу вверх, она быстро сказала:

– Присаживайся.

– Что ты здесь делаешь? – с преувеличенным интересом спросил он.

– Коньяк пью, – с преувеличенной бодростью ответила она.

Как все нелепо. Этот разговор спустя тринадцать лет, это жуткое месиво ненависти, разочарования, нестерпимой обиды, желания вернуться и ответить достойно еще тогда – чтобы сейчас не сомневаться в собственной свободе.

– Алька, ты не любишь коньяк, – усмехнулся он, рассматривая ее жадно, вмиг позабыв, что маска учтивости – его единственная броня.

– Знаешь, Морозов, люди меняются, – с удовольствием заявила она. – К тому же, меня зовут Тина.

– Как?

– Так.

– Фамилию тоже сменила?

– Какое тебе дело? – не ответила она, потому что фамилия как раз осталась прежней.

Он постарался незаметно перевести дыхание, но не получилось, и шумный, тяжелый вздох застрял в глотке. Морозов закашлялся и быстро отхлебнул из ее бокала. Тина смотрела мимо. Говорить было не о чем. Она видела, что он изменился тоже, было бы странно, если бы этого не случилось. Прическа другая: раньше он стригся под ноль, а теперь густые, русые пряди шапкой лежат на голове. Неизвестная родинка темнеет на скуле. Полным-полно морщин возле глаз, а на переносице красная вмятина, наверное, от очков. Голос с чужой усталостью. Взрослая, мужская щетина. Из-под распахнутого пальто выглядывает галстук. Она никогда не видела, чтобы он носил галстуки. Потому что он никогда их не носил. Что еще?

Она снова взглянула на него, мысленно атакуя собственные страхи, вышвырнув из головы все, кроме внимательного, бесстрастного препарирования этих мелочей, этих внешних перемен, произошедших в нем.

Она понимала только одно – она узнала бы его, стань он обезображенным калекой, или стариком, чье лицо невозможно разглядеть в паутине морщин. Эта мысль была лишней, болезненной, но упрямо вылезала вперед и плясала перед глазами ярко-желтыми пятнами, будто кто-то хорошенько треснул по макушке. Не кто-то, а жизнь.

Любое событие неизбежно, иначе оно бы не произошло. Ценный вывод, только непонятно, что с ним делать.

Тина допила коньяк.

Морозов смотрел, как двигается ее горло в расстегнутом вороте блузке.

– Заказать еще?

– Нет, мне пора, – выдавила она, – не скажу, что встреча была приятной.

– А я скажу, – улыбнулся он через силу и соврал: – Ты чудесно выглядишь.

Ничего чудесного. Она тряслась, как осиновый лист, кривила накрашенные губы, и ресницы ее дрожали под тяжестью туши и слез. Вокруг глаз он заметил темные круги. А внутри – растерянность, боль и злобу. Ничего ужасней он в жизни не видел.

– Пока, – сказала Тина, поднимаясь.

– Это твой? – Он кивнул на телефон, поблескивающий на столике. – Не забудь.

– Не забуду.

– Ваш заказ, – возник из ниоткуда официант и, плавясь от желания угодить, заметил: – Никаких совковых пельменей и компота! Приятного аппетита.

Тина прикусила губы, догадываясь, что последует за этими словами.

– Значит, ты помнишь здешние пельмени? – весело произнес он.

– Морозов, чего ты добиваешься?! – прошипела она, приблизив к его лицу свое – перекошенное от ненависти. – Тебе, что, приятно ковыряться в дерьме?

– Это не дерьмо, Алька.

– Это дерьмо, Морозов! Самое настоящее, вонючее дерьмо! Я тринадцать лет старалась забыть этот запах, и забыла, черт тебя подери, а ты посмел здесь появиться и…

Он дернул ее запястье, заставив снова сесть в кресло, и скороговоркой выпалил:

– Ты что-то путаешь, дорогая! Я здесь живу, а появилась как раз ты! Будешь рассказывать, что случайно оказалась проездом?

– Именно!

– Пусть так, – быстро согласился он, – разве мы не можем поговорить, как нормальные люди?

– Ну, давай поговорим, – проскрежетала она.

– Давай, – кивнул он.

– Начинай, – разрешила Тина.

– Как поживаешь?

– Отлично. А как твои дела?

– Просто здорово.

– Ну вот и прекрасно. Желаю того же и в будущем.

– Алька, хватит! – взмолился он. – Мне тоже трудно…

– Почему тоже? Я, например, чувствую легкость в разговоре с человеком, который много лет назад меня предал! Мне так легко, что словами не опишешь! Прямо взлечу сейчас!

Это вырвалось все-таки. Господи, как она боялась, что так оно и будет! Сколько раз она проверяла себя, исподтишка заглядывая в глубь души и убеждаясь с облегчением, что пепел развеялся, стало светло, что рассосалась обида и, оказывается, можно простить все на свете. Простить и забыть. Но что такое прощение?

Она прислушалась к себе и поняла, что ответа на вопрос не знает.

Ей не хотелось убить его немедленно, смешать с грязью, ответить подлостью на подлость многолетней давности. Ей не было противно смотреть на него, но равнодушия, спокойствия тоже не ощущалось. Так что значит – простить? Постараться разговаривать, как нормальные люди? Обойтись без упреков?

– Ешь, – сказал он, будто пропустив мимо ушей ее справедливые обвинения, в которых все было ложью, – ешь, а то остынет.

– Ты по-прежнему заботливый джентльмен, да? – прищурилась Тина.

– Стараюсь, – не приняв иронии, согласился он. Та давняя ложь связала его по рукам и ногам.

Сколько раз он думал, как скажет ей, сколько раз представлял ее глаза, когда она узнает правду. И тут же одергивал себя, напоминая, что правда – не самое главное.

Главное – что ничего не изменить.

Все и так изменилось, с их молчаливого согласия, из-за малодушия и неуверенности друг в друге. Разве она могла бы возненавидеть его, если бы верила ему безоговорочно? Разве он сам мог бы смириться, если бы не был так труслив?

Так что правда ни при чем.

У него – своя, у нее – другая, и это совсем неважно, и даже ее упреки он выслушал спокойно, хотя много лет не мог заснуть до рассвета именно потому, что представлял, как она должна ненавидеть его.

– Морозов, – Тина на миг посмотрела ему в глаза, – все так нелепо…

Нет, она не знала, что говорить дальше, что вообще можно сказать. Да и какой в этом смысл?

– Как ты живешь, Алька? – почти шепотом произнес он, будто спрашивал у самого себя.

– Нормально, – она прикрыла веки, кивнула с силой, – нормально.