1

Литвин пришел в свой кабинет в третьем часу, когда, уже отстояв очередь в столовой и быстро уничтожив все приобретенное, ребята впали в легкое послеобеденное мление. Дед Самарин (дед – потому, что он действительно был дед и самый старый сыщик в МУРе) курил сигарету, которую врачи ему строго запретили держать даже незажженной около себя, и изучал учебник английского языка. С сентября на удивление всем он вдруг начал заниматься на курсах. Как всегда элегантно одетый Астахов, удобно пристроившись на своем стуле, уставился в окно. Огромный Шура Бойцов с интересом листал журнал «Здоровье».

Приход Литвина всех немного оживил. Астахов, не отрываясь от окна, спросил:

– Надеюсь, теперь, надежда уголовного сыска, вам все известно?

В отделе было исписанное правило: не хочешь или не можешь отвечать – отшутись. Больше расспрашивать никто, не считая начальства, не будет. Литвин решил ответить.

– Почти. Например, экспертами, дано заключение, что пуля выпущена из старого револьвера. Скорее всего, из нагана.

– Старый наган – это хорошо, – не отрываясь от учебника, заметил дед.

– По пулегильзотеке не проверить – слишком сильная деформация, – ответил Литвин.

– Как фоторобот? – поинтересовался Астахов.

– Михайленок, продавщица, узнала. Но она участвовала в составлении портрета.

– А твой пострадавший?

– Не признает. В жизни, говорит, она совсем другая.

– Жук он, этот пострадавший, – буркнул Шура. – Шерсть подпалили, а он все равно темнит. У самого рыльце в пушку.

– Похоже, – согласился Литвин. – С ним, конечно, еще тоже придется разбираться. Однако, этот жучок весьма наблюдателен. Так мне ее походку описал. Кое-какой круг возможных претендентов на роль Валерии наметился.

– Да? И кого же ты включил в него? – с интересом спросил Астахов.

– Манекенщиц и танцовщиц, – у Литвина был вид победителя. Секунду никто слова не ног вымолвить. Потом рассмеялись…

– Что за глупый смех, – рассердился Литвин. – Так действительно получается.

Объяснение только добавило веселья.

– Ты еще стюардесс забыл, – выдавил сквозь смех Астахов.

– Это еще зачем? – насторожился Литвин.

– Там тоже много красивых женщин.

– Идите к черту! Я серьезно.

– Я тоже, – переведя дух, сказал Астахов. – У стюардесс походка… – он мечтательно закатил глаза.

– Да, пожалуй, – погрустнел Георгий. – Круг расширяется. Тогда, по большому счету, и театры, и филармонии, и концертные организации, самодеятельность, балетные студии… и весь Аэрофлот. Немало.

– А ты за всех сразу не берись. Тех же стюардесс – не так уж и много. Рейсовые, из других городов, видимо, отпадают. Что они – прилетели, улетели и тю-тю. А здесь и время необходимо, и город надо знать.

– Про возраст не забудьте, – пробурчал дед Самарин. – Данные есть?

– Не моложе двадцати пяти и не старше сорока.

– И то хлеб.

– А может, твоя Валерия и с профессией рассталась? – задумчиво произнес Астахов. – Мне это кажется вероятным. Тот, кто работает, приключений подобного рода в зрелом возрасте ищет редко.

– Дообедай, а то такое количество красивых женщин натощак трудно будет вынести, – по-житейски мудро посоветовал Бойцов.

2

Версия. Красивое слово. Однако это всего лишь вариант. При этом все они, выдвинутые тобой версии, имеют равные шансы на успех. Чем больше версий, тем вероятнее успех? Но верная-то только одна!

Версии – это огромная поклажа, которую навьючивает на себя сыщик. И вот он, как Золушка, перебирает смешанные злыми людьми факты и фактики, отделяя зерна от плевел. Но золушкина мачеха и вздорные сестры – просто шаловливые дети по сравнению с клиентами уголовного розыска. Их фантазия простирается куда дальше, и ее капризы не в пример опаснее.

Однако, плох тот сыщик, который превращает себя в машину для сбора данных и отработки на их основе выдвинутых версий. Сыщик, как режиссер, которому недобрые дяди из худсовета подсунули «провальный» сценарий, должен и немного дорисовать в своем воображении целую картину. Только права на художественный вымысел у него нет.

Версия – это затаившийся в ручьях золотоносный песок. Среди множества ручьев, раскинувшихся как Волжская дельта, надо отыскать наиболее перспективные, перемыть горы породы и, наконец, найти золотые крупицы истины.

К тому же, работу уголовного розыска не зря называют оперативной. Оперативно – значит быстро. А попробуй быстро намыть эти редкие золотые песчинки! Тут нужно не только терпение, но и выносливость супермарафонца.

Но зрелому размышлению, Литвин пришел к выводу, что переходя со своим «лотком» от ручья к ручью, он упадет где-нибудь между ними, а по прошествии довольно значительного времени будет обнаружен обеспокоенным начальством. Но – без намытого золота. Это его не очень прельщало. Потому он решил взять пробы с каждого ручья, проверяя выдвинутые версии на перспективность. Это давало возможность сконцентрировать усилия на наиболее интересных гипотезах, тем более, щедрое руководство выделило ему двух практикантов из средней школы милиции. Им он отводил роль рудокопов.

Свою «золотодобычу» или, как мрачновато пошутил Астахов, «золотарный промысел», Литвин начал с Аэрофлота, хореографических училищ и студий бального танцев.

Уже на второй день беготни он проклял все выдвинутые им предположения, легкомысленность Силаева и, заодно, бесчестную Валерию (или как там ее, на самом деле), напустившую такого тумана на свою преступную личность.

Перед глазами проходила вереница личных дел, листков по учету кадров, стандартно-безликих кабинетов кадровиков, делово-вежливых улыбок, настороженных взглядов, безразличных жестов.

Когда на третий вечер один из практикантов пошутил, что эта Валерия, может, совсем и не Валерия, а Валерий, и не женщина, а может, и совсем наоборот, мужчина, только переодетый, Литвину стало не смешно. Он только покивал и подумал, что это тоже со временем может стать одной из версий. Теперь Георгий уже с уверенностью мог сказать, где в Москве больше всего красивых девушек. Не мог он по-прежнему одного – сообщать руководству что-либо нового по делу.

3

После нескольких дней мелькания перед глазами фотографий разных девушек (формат – четыре на шесть, как полагается) и некоторых личных встреч, Литвин решил пойти в ЗАГС. Во Дворец бракосочетания. То есть, не в сам Дворец, а в подвал, где расположился архив отделов записи актов гражданского состояния.

До архива добирался пешком, по Бульварному кольцу. Просто необходимо было пройтись, подумать.

Он шел вдоль пруда с темнеющим посередине утиным домиком.

Птиц видно не было. Им, давно уже не летающим на зимовку в теплые края, эти дни были не по нраву. Снег сошел, но еще ничего не зазеленело. Природа словно раздумывала, не укрыться ли снова под пузом свежего, хрустящего, как простыня после маминой стирки, снегом? Или раздвинуть плотные шторы тяжелых туч для озорного весеннего солнца? А пока серый ветер лениво путался среди ежившихся со сна деревьев. В лужах, еще сохранивших зимнюю стылость, плавал прошлогодний потемневший мусор. Темные скамейки, темный асфальт. Только в конце аллеи холодно, словно нерастаявший сугроб, белел модный ресторан.

Валерия говорила Лене Михайленок, о том, что разошлась с мужем-художником. Но разойтись – еще не означает развестись. С другой стороны – они могли быть и вовсе не расписавшиеся. И, наконец, может, и не было в помине не только художника, но и мужа… Хотя, последнее – вряд ли. Чем человек опытнее, тем достовернее его ложь. А достоверность появляется от близости к правде. Просто так вообще не соврешь. Знакомого из-за границы: придумать просто. Тем более, об этом расспрашивать как-то не принято. Дела семейные – дела личные. Раз в деловом разговоре речь об этом зашла, да еще с жалобами и очень правдоподобными, значит, что-то было. Могло быть. Точнее, возможно, могло быть. Значит, стоит принять, что одна женщина пожаловалась другой на разлад в личной жизни.

Литвин прибавил шагу. Не хватало еще схватить «любимую» ангину. И так после поездки на пустырь горло по утрам першит.

У Дворца – череда разукрашенных машин, нарядные люди… Улица праздников. Георгий с легким умилением, присущим всем, кто еще ни разу не проходил эту процедуру, посмотрел на счастливые пары, посочувствовал про себя, что ребятам не повезло с погодой, и направился к двери. Вошел вместе с компанией, радостно поднимавшейся по ступеням в залу.

Но ему надо было не туда, а как раз наоборот, вниз, в подвал в архив. Символика…

Его встретила аккуратная старушка в старомодных круглых очках в тонкой золотое оправе. Поджимая сухие губы, она вежливо выспросила, что именно он хочет найти. Когда Литвин закончил свои не слишком четкие объяснения, она тихо сказала:

– Я думаю, вы не там хотите искать. Архивы судов, вот что вам необходимо. У женщины был ребенок? Кажется, так вы оказали?

– Да-да, – под ее строгим взглядом непроизвольно заспешил ответить Георгий. Наверное, такими были классные дамы в гимназиях, о которых когда-то рассказывала бабушка.

– Видите ли, – она сняла очки, и оказалось, что толстые стекла скрывали светлые и очень добрые глаза, – если у женщины ребенок, то расторгнуть брак можно только через суд.

– В том случае если ребенок общий. А предположим, от предыдущего брака или вообще не это… – с брачной терминологией у Литвина было плохо. – Ну, без брака. А муж – не усыновил, не удочерил.

– Все равно, – грустно улыбаясь, ответила женщина. – Подадут в суд заявление. Теперь даже разойтись не могут по-человечески, как приличные люди. Теперь все стремятся разделить. Начиная с детей и кончая вилками. Причем, заметьте, как правило, наиболее потерпевшей стороной оказывается мужчина.

– Вот как? – удивился Георгий.

– Вы видели мужчину, которому удалось выгодно развестись? Я имею в виду настоящие браки, а не фиктивные, для прописки.

– Пожалуй, нет, – подумав, ответил Литвин.

– Вот именно, а женщин таких – хоть пруд пруди, странно, наверное, слышать, но здесь в большинстве случаев я на стороне мужчин, если тот не пьяница и не садист. Вот и медики говорят, что сильная половина тяжелее переносит подобные потрясения. Хотя и тут хватает… Сами увидите. И «нормальные» разводящиеся помнят о всяких пустых мелочах. Имущество, деньги. Забываем, что развод – это еще и крушение светлого чувства, мечты. А вашу организацию вряд ли будет интересовать возвышенная особа. Мой вам совет – не теряйте времена даром, отправляйтесь в судебные архивы.

И все же Литвин, хотя и согласился с заведующей, целый день просматривал документы.

Господи, кто только не разводился? Георгий и не подозревал, сколько несостоявшихся семей в городе! Расторгали брак художники и художницы, гимнастки, манекенщицы, стюардессы…. А впереди еще были суды…

Вечером, выходя из дверей Дворца, он увидел запоздалую пару, прежнего чувства умиления почему-то не возникало.

…На третий день работы в судебном архиве Литвин почувствовал, что больше не может. В ЗАГСе была просто констатация, а здесь – все подробно: показания сторон, свидетелей, выступления адвокатов. Еще как-то можно понять, когда люди просто не подходят друг другу. Чего в жизни не случается.

Но временами некоторые картонные папочки казались Георгию контейнерами с продуктами распада отравляющих веществ.

Пожилой и полный заведующий архивом, выслушав Литвина, вздохнул:

– Это еще что. А вот этот стеллажик! – он не вставая, похлопал по папкам рукой с вросшим в палец обручальным кольцом. – Здесь дела по взысканию алиментов с детей в пользу родителей. Другими глазами на мир посмотришь.

4

Вахтер – это не профессия, а образ мышления. В этом Георгий убедился еще раз, видя, как на сурового ВОХРовца не произвело ни малейшего впечатления его МУРовское удостоверение.

– Не положено, – бубнил тот, уставившись на Литвина пустыми глазами. При этом он с вежливыми поклонами пропускал разных личностей, не предъявлявших никаких документов.

– А кому положено?

Олег потащил его в сторону.

– Ну что ты споришь? Не видишь – он при исполнении! Пойдем, через другой вход.

Рощин оказался прав. В другой будке сидела бабуся, мельком глянувшая за удостоверение Литвина и пропустившая его на выставку без единого вопроса.

Времени оставалось в обрез. Они едва успели дойти до демонстрационного зала и занять места.

Решив сегодня заняться манекенщицами, Литвин отправился первым делом в редакцию молодежной газеты. Олег Рощин, сотрудник отдела информации и приятель Георгия, писал самые интересные материалы о том, что происходит в городе, выдавливая, из текшего в лету потока каждодневной информации, золотых рыбок репортерской удачи. Уж кто-кто, а он должен был знать о манекенщицах если не все, то почти все!

Они столкнулись нос к носу в дверях редакции.

– Ты ко мне? – Олег на ходу влезал в рукава модной куртки. – Пошли, старик, некогда, в машине расскажешь… Рву в Сокольники, на выставку легкой промышленности. Через полчаса показ коллекции.

Это было, кстати, и Литвин сел в новенькие «Жигули».

– Как на фронте борьбы с преступностью, – поинтересовался Олег, лавируя в потоке машин.

– Теряю дни, – пожаловался Литвин. – Обидно. Добро бы чего стоящее искал. Редкий химический элемент, например. А то мразь всякую. Потому и тороплюсь.

– Ничего, развеешься: музыка, манекенщицы, новые модели. Георгий только хмыкнул.

…Выставка проводилась для специалистов. Но в области одежды, украшений и парфюмерии каждый считает себя знатоком. Поэтому очередь за билетами тянулась к метро, рядом с которой Олег с трудом припарковал машину, до входа в старый парк, в глубине которого спрятались выставочные павильоны.

Публика в демонстрационном зале собралась преимущественно профессиональная. Литвин получал со всех сторон информацию о том, какие модели просто гениальны, а какие – так себе.

Выходили манекенщицы. Красивые и не совсем. Модели, которые они демонстрировали, были, по мнению Георгия, удивительными и необыкновенными. Но представить себя в этом на улице или на службе, он не мог.

Олег, сидевший рядом, что-то помечал в блокноте, одновременно задавая вопросы кому-то из отечественных светил моделирования одежды. Светило оценивал демонстрируемого буйство фантазии, но, как отметил про себя Георгий, сам был одет в достаточно скромный костюм классического покроя, явно сшитый в тех краях, где садится солнце…

Через час с небольшим показ закончился. Олег предложил заглянуть в пресс-бар.

Народу было немного. Рощин с кем-то поздоровался, на ходу, отказался от приглашения присоединиться к знакомой кампании кивнул бармену и прошел в дальний угол, где стояли маленькие столики на двоих.

Литвин коротко рассказал о своих трудностях с манекенщицами – Олег человек проверенный, лишнего болтать не будет, – показал фоторобот.

– Нет, не видел, – внимательно присмотревшись, сказал Олег. – Да я и не многих лично знаю. Только с кем материал готовил. Помнишь, тот репортаж-интервью? Ничего получилось, а? В Болгарии перепечатали. Вот…

Он снова посмотрел на составленное из кусочков изображение.

– Если эта штука не очень далека от оригинала, она вполне могла быть манекенщицей. Жаль, что на фигурки робот не составляют.

– Было бы еще больше путаницы.

– Ну не скажи… В общем, не в том дело была или не была. Я тут такой же специалист, как и ты. Еще кофейку будешь? Ладно, покурим. Как найти? Мне кажется, надо начинать с другого. Зачем она пошла в манекенщицы? Профессионалов у нас здесь, к сожалению, практически нет. Как Лида Ковалева. Такая беленькая, помнишь? Вот это мастер! Когда Дом моделей в Англии был, у нее как у кинозвезды журналисты интервью просили. Говорят, все модельеры Большинство рассматривает эту профессию с прикладной точки зрения. Приходят, например, неудавшиеся актрисы или танцовщицы… Эти долго не задерживаются. На сцене ты себя показываешь, а здесь-то, что на тебе. Другая категория состоятельных мужиков отлавливает. Кто для супружества, кто для материального обеспечения жизни. Меркантилистки. В этом отряде тоже большой отсев, но и оседает достаточно. Вот тебе основная классификация. Рукоплещите – автор перед вами. Прошу только отметить, что я дал «чистые» группы. В жизни возможны смешения и перехода из одной категории в другую и наоборот. Понятно?

– Это понятно. Только какая же польза от вашего блестящего блиц-анализа, сэр журналист? – поинтересовался Георгий.

– Месье сыщик, вы суетитесь. Все услышанное – преамбула. Анализ последует далее. Термины, может, и не совсем верные, но, надеюсь, вы меня простите. – Олег шутливо поклонялся и перешел на серьезный тон. – Не думаю, что твоя дама относилась к «профессионалам» по убеждению. Их хорошо знают, а потом манекенщица высокого класса и без этих штук заработает достаточно. Вряд ли она была и бабочкой-однодневкой. Если твои свидетели говорили о походке, значит, она успела выработать определенные навыки. А это сразу не появляется. Правильно? Значит, идеальный вариант – она из второго подотряда. Меркантилиус-вульгариус, то есть, обыкновенных массажисток тугих кошельков. А у таких особ вырабатывается тонкое чутье на наживу. Я так думаю. Если ошибаюсь – извини.

– Ошибаешься или нет – там видно будет. Не стоит сейчас гадать на кофейной гуще.

– Еще кофейку?

– Нет, спасибо, а то потом спать не буду.

– Как знаешь, дело хозяйское, – пожал плечами Олег.

– Ты лучше, как человек знающий все тонкости душ манекенщиц, – продолжал выпытывать Литвин, – подскажи, где мне её вернее поискать?

– Начни с Центрального дома моделей и далее – по спирали, вниз. Полагаю, далеко спускаться не придется…

5

Кадровик оказался невзрачным мужчиной преклонных лет, с тщательно уложенными на голове серенькими волосами, сквозь которую просвечивала деликатная лысенка. Такую прическу в народе метко окрестили «внутренним заемом».

«Странно, – подумал Литвин, – работает в доме моделей, а сам, как незаметный серый воробушек. Волосы серенькие, костюмчик – тоже серенький, галстук серого цвета – в тон рубашке. И смотрит как-то жалостно. И все это посреди великолепия нарядов и женских прелестей?»

Кадровик, в свою очередь. Рассматривал Георгия без особого интереса, хотя и с профессионально вежливым выражением лица, говорящим о готовности ответить на любой вопрос. Ему этот молодой человек не понравился. Одет стандартно, взгляд уверенный, что для кадровика равнозначно наглому. Сюда много приезжает. Интересно, что этот хочет? Будет просить, что из вещей или о ком из девочек выспрашивать? Если второе – быстро спровадим. А с первым – это не к нему, не к нему…

Литвин, выдержав положенную паузу, заговори первым.

– Здравствуйте. Разрешите? – не дожидаясь приглашения, он присел у стола в полужесткое деловое кресло и показал стареющему воробышку удостоверение.

– Э-э… Позвольте взглянуть, – кадровик протянул худую руку. Надел очки, внимательно прочел все, вплоть до надписей на печатях и последней строчки, сообщавшей о том, что владелец удостоверения имеет право на хранение и ношение огнестрельного оружия. На всякий случай посмотрел, что там, на задней корочке, и, убедившись, что там ничего нет, поднялся, снял очки и подавая левой рукой удостоверение, правую протянул для рукопожатия. Он был растерян.

– Очень рад… Кобзарь Эдуард Иванович. Очень рад. Э-э-э… хотя, какая тут радость. Извините, конечно, чем могу… – Пока не знаю, – убирая удостоверение, честно признался Литвин.

– Как это? – Эдуард Иванович удивленно поднял бровки. – Мне казалось, что сотрудники органов внутренних дел не приходят бесцельно.

– Почему бесцельно? Просто не знаю пока, сможете ли вы мне помочь.

– А-а-а, – протянул Кобзарь, – ну это другое дело. Так что же?

– Не знакома ли вам эта женщина? – Литвин подал ему через стол фоторобот Валерии.

Кобзарь снова надел очки, отчего его сходство с востроносым воробышком только усилилось, и долго разглядывая, приглаживая свободной рукой свой зачес.

– Нет, простите, ничем не смогу, – сказал он, возвращая фотографию. – Не знаком… Что-нибудь еще?

– Может, постараетесь вспомнить? Она могла работать у вас несколько лет назад.

– При мне такой у нас не было. Я всех своих сотрудников прекрасно знаю. Как положено. Если бы принимал или увольнял, то смею вас заверить, вспомнил бы.

– И давно вы здесь работаете?

– В занимаемой должности два года четыре месяца. А до этого я в главке работал. Но вот попросили, как на укрепление…. Раньше я, если интересуетесь, был заведующим ателье «Люкс». Да. А в молодости и сам был неплохим закройщиком. И на Большой театр шил, и на Госцирк. За все годы работы – ни одной жалобы. Так вот. И всех своих коллег с самого начала хорошо помню. Сейчас же по долгу службы обязан. А архивов у нас нет. М-да… Нет, не помню, чтобы такая… не помню… – Может, еще кто подсказать сумеет?

– Из старых? Из старых, из старых… – задумчиво протянул Эдуард Иванович. – Старых-то, тех, кто вам полезен может быть, не так много и осталось. Кто получше работу нашел, хотя, кто знает, где лучше, где хуже? А я вам вот что скажу, хотите – казните, хотите – милуйте… Ну как же быть злоупотреблениям? Я ведь замом директора считаюсь. Да. Вот сидишь тут, и звонят, и звонят, директора не застают – так ко мне… И как отказать уважаемым людям? Одному – платье для жены, другому – костюм такой же, как в новой коллекции, позарез срочно к выпускному вечеру для дочери нужно. Убейся, а выложи. Я-то их официальным путем стараюсь, объясняю про запись, очередь. Обижаются. Как тут слабому человеку не дрогнуть? В Москве вообще тяжело работать. Не замечали?

– Замечал, – осторожно ответил Литвин, не понимая к чему клонит разговорчивый собеседник, который от возможности изложить наболевшее, даже преобразился, стал как-то солиднее, больше, значимее. – Город большой, – продолжал Георгий. Из конца в конец даже на метро – часа полтора, a то и два будет.

– Город, – фыркнул кадровик, – что город? Начальства-то сколько, начальства… Ой-ёй-ёй! И союзного масштаба, и республиканского, и городского. Про районное я уж и не говорю, – он пренебрежительно махнул рукой, – И у всех жены, дочери, племянницы, внучки. А модно одеваться теперь и восьмидесятилетние дамы хотят, Я вот, грешным делом, предположил, что ж вы…

– Я нет, – успокоил его Литвин. – Коллекционные образцы мне не по карману. Давайте лучше вернемся к тем, кто может помочь нам в поисках.

Литвин специально сказал «нам». Это как-то их объединяло, и, как заметил Георгий, польстило кадровику.

– Есть одна работница, – задумчиво произнес Эдуард Иванович.

– Пенсионерка уже правда, но помогает по разным вопросам – к показам там, подготовиться, или разрезать чего. Она должна быть в курсе. Только, знаете, она человек простой. Она сказать может так… ну, просто… Да… Я вызову?

– Нет, нет, – остановила его Литвин. – Лучше самим подойти, если не возражаете…

Анна Михайловна, на счастье, была на месте. Эдуард Иванович представил Литвина и убежал, сославшись на дела.

Георгий присел на потертый стул, судя по виду проживший бурную жизнь и теперь заброшенный в эту тихую гавань.

Познакомившись, поговорили о том, о сем. Наконец, когда, как показалось Литвину, контакт был налажен и закреплен, он показал фоторобот.

Анна Михайловна внимательно посмотрела.

– Вроде, на Верку похожа, – сказала она раздумывая. – Похожа. В жизни только поинтереснее будет.

– Верка? – с необъяснимым трепетно-радостным чувством повторил Литвин. Это была первая зацепка с самого начала поиска. – Кто эта Верка?

– Догулялась, значится… Кто, говоришь? Да была тут одна девка. Красивая. Бабьим мясом-то не очень богата, – Анна Михайловна провела руками по груди. – Но теперь такие мужикам нравятся. Да и она сама хвостом покрутить не прочь была. Вроде, разведенная. Точно не скажу. Но вот что ребеночек у ней был, точно. Помню, еще со мной советовалась, когда заболел. Только вот не припомню, девочка у неё, мальчик?

– Вы говорите, мужчины ее замечали. А может, кто-то чаще других?

– Ой, спросил! Упомнишь, вас всех, кобелей. Девчонок-то у нас много. После каждого показа столько всяких женихов появляется. А она уволилась года три как.

– И больше не заходила?

– Ко мне нет. Она… – Анна Михайловна задумалась о чем-то и, вспомнив, ударила одной рукой по коленке. – Она нет. К ней тут приходил мужичонка.

– Кто? Как выглядят, не вспомните?

– Чего не вспомнить? Патлатый такой. В брючатах потертых. Ростом, не, устань-ка… – Литвин поднялся, Анна Михайловна оглядела его оценивающим взглядом. – …Пониже тебя на полголовы будет, и похудее.

Литвин снова сел, пометил в блокноте.

– И что он? – поинтересовался Георгий.

– Спрашивал. Говорит, если объявится, пусть Анатолию, ему то есть, позвонит.

– Куда?

– Откуда мне знать. Телефон он не оставлял. Только вот что, – сказала Анна Михайловна, снова вглядываясь в фоторобот, – Верка-то светлая была, а здесь темная. Может, и не она?

Приехали! Литвин тяжело вздохнул.

– …А может, покрасилась? – продолжала женщина.

– Почему он к вам пришел?

– Так ко мне многие идут. Вот и ты тоже… Нравится, значит.

– Понятно… Анна Михайловна о нашей беседе никому, пожалуйста, не говорите, хорошо? Если тот парень придет, позвоните мне по телефону… – он быстро черкнул номер и вырвал лист из блокнота. – Вот, пожалуйста. А ему назначьте время, когда снова прийти. Мол, была она и тогда-то снова будет. Сможете?

– Хорошо ли так обманывать? Не придет ведь она.

– Нужно так, Анна Михайловна, нужно.

– Ох, видно, в серьезные дела Верка влипла, – женщина аккуратно сложила записку и сунула ее в кошелек. – Смотри, а мне-то ничего не станет? У меня внуки. Один так в школу ходит, присматривать надо. А ну, как что?

– Не будет. Людям поможете. Если это действительно она, то дела очень нехорошие за её душой. А еще чего-нибудь вспомните, звоните, ладно?

Через час Литвин вышел из дома моделей. В его блокноте было аккуратно записано: Федорова Вера Ивановна. Уволилась по собственному желанию три года назад. Имеет дочь.

Главное, что грело душу Георгия – адрес. В старой книге учета сохранился адрес, по которому была прописана гражданка Федорова.

Эдуард Иванович на прощанье жал руку и приглашал, если что надо, и не только по работе, заходить без всякого стеснения.

6

Старая панельная пятиэтажка стояла в глубине двора. Темная керамическая плитка кое-где отлетела, и дом был похож на дряхлого облезлого пса, который доживает последние дни в этом мире. Эти пионеры великой армии пятиэтажек уже запланированы к сносу. Но пока руки до них не доходят. А с другой стороны, раз сносить – значит, и ремонтировать ни к чему. Вот и стоят, зияя проплешинами и ржавыми потеками. Летом дом еще прячется за густой зеленью деревьев, разросшихся за четверть века. А сейчас, пока почки только взбухают, укрыть свои дряхлость нечем.

Литвин, взглянув на адрес, зашел сначала во второй подъезд. Но посмотрев на почтовые ящики, понял, что ошибся. Указателей на дверях подъездов, понятно, давно не было. Георгий пошел в соседний, поднялся на третий этаж.

Дверь открыла девчонка лет восьми. На ее школьном форменном платьице вместо темного фартука был повязан домашний, когда-то пестрый и яркий, а теперь застиранный и вылинявший. И на одной косичке развязалась розовая ленточка.

– Фам кофо?

Она с интересом уставилась на Литвина, не открывая дверь до конца. Он улыбнулся от сурового вида такого грозного стража квартиры. Девочка чуть подумала и улыбнулась в ответ.

– В лесу потеряла? – Георгий постучал пальцем по своим передним зубам, – или мышонок утащил?

Девчонка фыркнула.

– Не, у нас нет мыфей. Только тараканы… Нофые скоро фырастут. Еще лучфе, чем были. Папа сказал… Если фы к бабуфке – идите, a папы нет ефе…

«Папа? Интересно», – подумал Литвин и, входя, еще раз взглянул на номер квартиры. Не ошибся ли? Все правильно. – «Может, пока про маму узнать? Нет, торопиться не стоит. Откуда папа взялся?»

– Папа-то скоро придет? – поинтересовался Георгий.

– Ага, – ответила маленькая хозяйка.

В тесной прихожей Литвин снял плащ. Коридорчик и сам по себе был небольшим, а обилие всяких вещей делал его еще меньше. Правда, все было прибрано, но не уютно.

– Бабуфка, к тебе, – девчушка открыла дверь в комнату, а сама быстро юркнула на кухню.

Литвин взглянул на себя в пожелтевшее зеркало, поправил волосы и зашел в комнату.

– Здравствуйте…

Старуха, сидевшая в старом массивном кресле у окна, с трудом повернула голову. Седые волосы аккуратно прибраны, очень усталые или очень грустные, какие бывают только у несчастных ладей, глаза. Скользнув по Георгию безучастным взглядом, она молча закивала. Потом снова откинулась на спинку кресла.

Литвин не знал, что делать дальше. Со старухой явно говорить нельзя. Ей не до того. И с девчонкой не лучше. Надо ждать.

Георгий огляделся. Обстановка более чем скромная. Небольшой книжный шкаф, с аккуратно расставленными книжками. Судя по затертым корешкам – здесь они не предмет интерьера. В поцарапанном серванте разномастная посуда. Старомодный диван с выцветшим покрывалом. В углу – кресло-кровать. Литвин в детстве спал на таком. Скрипучий каркас из металлических труб и три жесткие подушки.

Здесь оно тоже, кажется, для ребенка. На стене рядом с ним самодельный коврик с аппликацией: веселый бегемот ест эскимо, перед ним сидит щенок, облизываясь и явно рассчитывая на угощение, а вверху резвятся обезьяны. Цветы на круглом столе, покрытом скатертью с кистями.

– Бабуфке сегодня лучше… А кофрик тётя Зина делала. Нрафится фам? – девчонка, неслышно подошла сзади, дёрнула его за руку. – Раздефать бабуфку? Будете слуфать? – она снизу очень серьезно, совсем по-взрослому взглянула в глаза Литвину.

Георгий почувствовал рядом чужую беду, еще не осознавая, что она из себя представляет, а просто ощущая ее кончиками нервов.

«Нету здесь мамы. Как же я сразу-то не понял?! Господи, да что же они так и живут вдвоем?» – Литвин внимательно посмотрел на старую женщину в кресле. Укрытые пледом ноги, неподвижно лежащие кисти рук, словно вылепленные из желтого сухого воска, безразличный взгляд… «А папа… Но какой папа, откуда?»

Литвин уже побывал в ЖЭКе и знал, что в этой квартире прописаны Федорова Вера Ивановна, ее дочь – Дарья Федоровна, и мать – Пелагея Кузьминична. Мужчин не было.

– Фы будете слуфать?

Литвин оторвался от размышлений. Девочка все еще держала его за руку.

– Тебя, кажется, Дашей зовут? Да? А меня дядя Жора. Только я не доктор.

– А папа сказал, что врач придет. Я фдала. – Даша растерялась – как же это она незнакомого человека в дом впустила? – А фы кто?

Литвин замялся, как ей объяснять? Но в этот момент в прихожей стукнула дверь.

– Даша, – басом позвали оттуда. – Иди скорей сюда, разбираться будем, что нам в магазине продали.

Девочка выпорхнула из комнаты. Из прихожей послышался ее торопливый шепот, в ответ прогудели басом и через некоторое время в дверном проеме появился плотный мужчина лет сорока, с густой, наполовину седой шевелюрой. Он вопросительно глядел на Литвина.

– Вы к нам? Кого вам нужно?

– Наверное, вас.

– Федор Петрович, – представился мужчина, так и не входя в комнату. Он еще раз расценивающе оглядел Георгия и, наконец, произнёс, – я сейчас, – приподнял сумку, набитую продуктами.

«Федор Петрович – это же бывший муж Веры, – вспомнил Литвин, – Но как он здесь оказался?»

С кухни доносились звуки раскрываемых дверец, ящиков, шуршание бумаги и веселый Дашин голос, пофыркивающий, как у маленького ежика. Изредка добродушно гудел отец.

Через минуту все стихло, и в комнату вошли Федор Петрович и Даша, державшаяся за руку отца. Державшаяся так, словно отпусти она эту широкою сильною ладонь – и все пропадет. Федор Петрович снова обратился к гостю: «Слушаю вас». Литвин показал удостоверение. Лицо Федора Петровича словно окаменело.

– Иди, Дашенька, посмотри суп… А мы с дядей пока во дворе поговорим.

Они вышли из подъезда, прошли в глубину дворика к навесу, под которым был вкопан любителями «козла» столик и скамьи. Сели. Федор достал из кармана пачку «Дымка», предложил Георгию. Тот мотнул головой и достал свои, крепкие курить не хотелось.

– Что случилось? – глухо спросил Федор.

– Вы отец Даши? – на всякий случай поинтересовался Георгий, не отвечая на вопрос.

– А что, не похож? – криво усмехнулся Федор и потом жестко добавил, – имейте в виду: ребенка я не отдам. Хоть по закону, хоть без закона. Сам выращу! Пусть даже министр приедет.

Литвин несколько растерялся. С чего это такая злость?

– Я не собираюсь отбирать дочь, – начал оправдываться он. – Почему я вас должен разлучать?

Федор глубоко затянулся, раздумывая, не милицейская ли это уловка? Поди, все знают, только притворяются. Потом, решив, что вроде ни к чему этому капитану комедию ломать, пояснил:

– Да было такое… Приходила тут одна. Говорит из инспекции из детской, ваша, милицейская. Грозилась меры ко мне принять… – отбросил окурок сигареты и сразу достал новую.

– За что? – спросил Литвин.

– По мне, так не за что. А она все про неполную семью толковала, про мою занятость. Помочь, понимаешь, захотела. Я ведь, с одной стороны, по природе – отец, а с формальной – наполовину нет. Когда разводилась, суд Дашу ей оставил. А она через полгода хвостом крутанула и – ищи ветра… Ребенок не нужен, мать забыла, вот такая девушка… Ну, я сначала хотел дочку-го забрать у тещи. Отношения-то, знаешь, у нас с ней, как в анекдотах, сложились. Супруга моя бывшая, как видно, не всему на улице научилась. – У мамаши тоже характер – не подарок. Хотеть-то хотел, только по-другому вышло. Парализовало мою тещу. Куда ж ее бросишь? В больницу или в этот, интернат для стариков, отдать? Можно, конечно, да по-людски ж это будет? Как потом Дашеньке в глаза смотреть?

– А что в суд не пойдешь? – Георгий не заметил, как они перешли на «ты» – Ты и алименты небось платишь?

– Плачу. И вот ведь, стерва, хоть бы брала. А то лежат на почте мертвым грузом. Для дочки же. Надо сходить, надо, знаю. Времени все нет. Я ж мастером в две смены. Подрабатываю кое-где. Деньги нужны. Комнату свою сдал.

– Как же ты с ними управляешься?

– Верчусь… Теперь легче, Дашенька подросла, помотает по хозяйству. Умница. Красивая какая, видел? В меня пошла. Подлости не переносит.

– И что ж все три года твоя бывшая жена так и не подавала признаков жизни?

– А чего ей станется? Зина здесь пару раз говорила что-то, я не брал в голову, вычеркнул из жизни. – Федор поймал быстрый взгляд Литвина при упоминании женского имени и смутился.

– Зина – это подруга ее, моей бывшей жены. Помогает иногда. Ты не подумай чего плохого. Человек она. Может, и хотела бы чего, а я не могу. Сам знаю, не подарок… Придет Дашеньку вылижет всю…

– И что ж, она говорила, что общается с Верой?

– Нет. Знает, что меня это из себя выведет. Сам понял. А тебе что, жена что ли моя бывшая понадобилась? – Федор недоверчиво посмотрел на Литвина.

– Да так. Дело к ней есть.

– У тебя? – Федор скептически оглядел Литвина. – Тут приходил один, год этак назад. Тоже говорил, дело есть, так я его… – он сжал увесистый кулак.

Георгий улыбнулся.

– У меня другое. А приходил такой полный, с залысиной?

– Ладно… – Федор махнул рукой, – чего из меня дурака-то делать? Тоже детективы читаю. Натворила она чего что ли? Так просто уголовный розыск на дом не приезжает.

– Ничего определенного пока нет, – пожал плечами Литвин. – Может, вовсе и не о ней речь. Посмотри, похожа?

Федор повертел в руках карточку фоторобота. Протянул Литвину и произнес твердо:

– Она это. Только волосы темные.

– Свои светлые?

– Так и не понял. Красилась по настроению. То белая, то рыжая, то черная. Какая на самом деле, она и сама, думаю, забыла.

– А почему вы развелась? Расскажи, если можешь, конечно.

– Могу… – Федор проглотил тугой комок, – Могу, – повторил он. – Все просто. Красиво жить я не умею. О ней забочусь мало – не дарю ценных вещей. Денег не много приношу. Не поняла, что я халтуры не люблю. Сейчас – по необходимости. Я лучше друзьям просто так что сделаю. И без меня все, что угодно продают… Деньги ей были нужны. А что мужику общение с друзьями иногда нужно, про то они забывают…

– Скажи-ка, только честно, а ты не выпиваешь?

– Какой там… Уроки проверь, на собрание в школу сходи, за старухой – убери. А продукты, а кухня, а стирка… Хорошо, Зина помогает.

– Ты где работаешь?

– Мастером на заводе. А зачем тебе моя работа?

– Так просто, не волнуйся. Лучше скажи, – Георгий достал блокнот, – откуда этот инспектор, ну, из детской комнаты, приходила. Какое отделение милиции? Я позвоню, скажу, чтобы помогли с судом, с алиментами. Да ж вообще, чтобы помогла.

– Думаешь, послушают? – усомнился Федор.

– Куда денутся… Главное управление внутренних дел города послушают.

– Вот даже как… – протянул Федор. – Неудобно. Такое начальство из-за меня суетиться будет. Видно, каша крутая получилась. Парень тот, что приходил, пониже тебя будет, волосатик, щупленький, чуть сутулится. А Верка здесь не появится, я Зине сказал, если будет звонить или что, передай, появится – прибью. За все ее пакости. За дочь. Дашеньке женская ласка нужна. Она еще год назад Зину то тетей, то мамой звала. При живой-то матери! Дело это?

– Не дело, – согласился Литвин. – Ты бы дал мне телефон или адрес этой Зины. Хочу с ней увидеться.

Федор задумался. И лишь потом сухо сказал:

– Пиши… – он продиктовал. – Если все, пойду я. А то одни они там. И Дашенька соскучилась…

7

Просыпаться не хотелось. Вот сейчас раскроешь глаза и исчезнет яркое, светлое, пусть бессвязное, но необычное видение и начнется обычная суета. Сегодня суббота. Можно посидеть дома, разобраться, что к чему. Но голова тяжелая. Устал. Кажется, что все встречи, разговоры, как лапша, брошенная неумелой хозяйкой в еще холодную воду, сплавились в один липкий бесформенный комок. Ничего не разберешь.

Литвин заворочался и сладко потянулся, так и не раскрыв глаза. Но потом, смирившись с неизбежным, сбросил одеяло и сел на край диван-кровати. В соседней комнате родители уже смотрели какую-то утреннюю передачу.

Отчего такое плохое настроение с утра? Может, весенний авитаминоз?

Георгий посмотрел с тоской на пудовую гирю и гантели в углу комнаты, решительно встал, набросил старый черно-розовый халат, видавший в своей жизни много больше нынешнего хозяина, единственно по причине своего необыкновенного долголетия. А, естественно, знавшим, что если хозяин его надевает, то о зарядке речи быть просто не может. Так оно и случилось.

– Доброе утро, – буркнул Георгий родителям, с интересом наблюдавшим, как бравые пехотинцы смело бросались в учебный бой, умудряясь при о том быть застегнутыми на все крючки.

– Завтрак остыл, – бросила маман, не отрываясь от экрана. – Меньше спать надо.

– Подогрею, – хрипло спросонок ответил Георгий.

В дальнейшие разговоры вступать не хотелось.

К родителям он относился с пониманием и теплотой. И все же, когда тебе почти тридцать, хочется завести и свой дом. Но метраж их квартиры не позволял надеяться ни на какое чудо, даже кооперативное. А разменять две смежные комнаты с маленькой кухней удобствами, было утопией. Оставалось жениться, как неоднократно намекала ему мать. Идея была не лишена основания, хотя жениться «на квартире» он не хотел, а так, как в классике, чтобы ударило и все в душе перевернуло до конца дней, как-то не встречалось. В последнее время Литвин стал ловить себя на мысли, что ему совсем не хочется ускорять события и думать о браке, как о деле самого ближайшего будущего. Почему-то просто очень захотелось пожить одному.

Попадется такая, как Вера – инфаркт обеспечен. Зачем ей Федор был нужен? Вчера Зина сказала, что для покрытия старых грехов. Может, и так. Только кто сейчас грехов боится? В наши дни становятся все больше женщин, которые под свободой понимают лишь возможность брать от других: вещи, внимание, силы, нежность, любовь, поклонение, деньги, – и ничего не давать взамен тем, кто рядом. Наверное, Вера относится к их числу. Федор был идеальным вариантом для нее. Только одно – не престижный мужик, красивую жизнь не так понимает. Потому, очевидно, и ушла. И из-за этого же решилась на преступление? Стоп, стоп! Что-то заносить начало. Участвовала или ее участвовала она в том ограблении нужно еще проверить. Кто поручится, что это именно она Силаева на пустырь привела? Фактов пока мало.

Георгий лениво намазал себе бутерброд, налил чая. Заболевает он, что ли? Или переспал? Даже душ не помог. А надо еще во вчерашних записях разобраться. Иначе все забудешь. И без того каша в голове.

Через час Георгий раскрыл свой блокнот.

В записях кроме него самого никто бы не смог ничего понять. Здесь была отдельные фразы, чаще – слова, иногда – непонятные междометия. Когда собеседника пытаешься разговорить, лучше не пугать его подробной записью. А уж завидев диктофон, человек может и вовсе замолчать. Поэтому Литвин принял систему, о которой ему рассказал Олег Рощин – по ориентирам.

Вот, что этого за слово? У Литвина с первого класса почерк отвратительный. Ни плохие оценки, ни долгие разговоры с родителями, так и не помогли. «Нь» на конце – несомненно. А что с начала? Ясно «ткань»! Когда он написал его?

…Он позвонил в дверь. Открыла невзрачная рыжеватенькая девушка. Она растерянно посмотрела на грозное его удостоверение и сразу спросила, что случилось у Веры, Литвин тогда понял – Федор позвонил и предупредил.

В скромной комнате (Вера, кажется, специально таких людей выбирала – непритязательных, безответных) на большом столе валялись разноцветные лоскутки, выкройки, модные журналы и наброски, на листах плотной бумаги. Тогда-то он и пометил себе – «ткань»! Зина рассказала, что она модельер. И, благодаря ей, Вера стала работать манекенщицей.

…Что дальше? А дальше стрелочка, «худ-ник», снова стрелочка и большой вопрос. Здесь ясно. Зина как-то вдруг выпалила:

«Из-за меня Вера от Федора ушла». Так и сказала.

Георгий вспомнил, что он сначала и не понял: всерьез они или смеётся над ним? И еще просит, чтобы он не говорил Федору. Георгий запутался и задал совсем глупый вопрос, не приревновала ли Вера, случаем, Федора к ней? Зина даже руками замахала. Пыталась сразу все объяснить. Что он совсем не то… Что не из-за нее, как таковой, а из-за нее, как из-за подруги… В конце концов, он попросил стакан воды. Когда Зина принесла, Георгий пить не стал, он и не хотел, а попросил рассказать все по порядку. Оказалось, что у Зины есть знакомый художник по тканям. У того – приятель, художник-график, с которым Вера и сошлась.

Вопрос Литвин задал, вспомнив, что «мифическая» Валерия говорила о разводе с художником. Не исключена случайность, конечно, но совпадение интересное.

Графика Зина почти не знала, даже имени не смогла вспомнить. «Куртц» – фамилия художника по тканям.

А вот черта.

…Зина в тот момент сказала, что вот уже два года, как Куртц уехал. И в тот момент у Литвина все оборвалось.

Но выяснилось, что уехал он всего-навсего в Иваново, а не так далеко, как было предположил Литвин.

Затем на странице просто черточки. Это Зина начала рассказывать о своей жизни. О том, как много лет назад они встретилась с Федором. И как она, на свою голову, познакомила его с Верой, думая, что красивая подруга придаст ей больше обаяния. Георгий понял, что отношения между подругами далеки от душевных. Так, по инерции общаются. Сейчас Зина не знает телефона Веры. Та ей сама звонит. Редко, но звонит.

Крупно: «Боря» и три восклицательных знака.

…Боря – это хороший парикмахер. В последних числах декабря он перебрался в один из центральных салонов. Характеристика: мастер хороший, приветливый, внимательный, чаевые берет на высоком уровне, клиентура не слишком обширная, но складывавшаяся годами. Перешел потому, что новое место ближе к центру и оборудовано западногерманской фирмой. Вера звонила в начале года, почти сразу после праздников, спрашивала, как его найти. Все логично. Такие женщины с большей легкостью изменят своим любовникам или мужьям, нежели парикмахерам.

…Адрес и телефон Бори записан на другом листке и почерком Зины. Георгий ее сам попросил это сделать.

Когда они прощались и Георгий произнес дежурную просьбу, чтобы об их разговоре она никому не говорила, особенно Вере, если та позвонит или зайдет, Зина вдруг зло сказала: «А чего ее предупреждать? Сама виновата. Друзья у нее сейчас такие… Скорей убьют, чем помогут. Не спрашивайте, я их не знаю и никогда не видела. Я по Вере это поняла. Она такая жестокая стала. Даже дочку не хочет видеть. Чего ее предупреждать? И от меня ей помощи больше не будет».

Георгий увидел, что перед ним женщина, достойная не жалости, а уважения и любви. Подсказать бы Федору, чтоб не просмотрел…

8

…Льется вода, промывает песок в лотке. Тускло отсвечивает песчинки. Глаза устают искать, не сверкнет ли что там, среди пустой породы? Бывает, и сверкнет, но кто поручится, что это самородок? И снова просьба за просьбой…

Ах, если бы вдруг внезапно закружила, опьянила и свела с ума немыслимая удача!..

…Хозяин мастерской то брал пачку сигарет, но, так и не раскрыв, бросал ее на стол, то начинал перекладывать с места на место бумажки, фломастеры. Словно искал что-то важное, только что бывшее на глазах.

Разговор не клеился.

– А вы порисуйте, пока мы говорим, – предложил Литвин.

– Что? – Не понял хозяин.

– Порисуйте, поможет успокоиться. Привычное дело всегда хорошо в колею вводит. По себе знаю.

– A-агггггг-a… Да, да… Сразу не понял. А вас отвлекать не будет? Хотя, что я говорю. Простите, все так неожиданно.

– Пожалуйста.

Художник послушно начал чисто механически чертить на плотном куске бумаги. Фломастер, словно непонимающий, что за абракадабра выходит, сердито поскрипывал.

Литвин внимательно присмотрелся к собеседнику. Внешность вполне обычная. Блондин лет сорока, уставшие глаза, крупный нос. Тонкие, нервные пальцы. Одет без претензий: линялые джинсы, старенький свитер грубой ручной вязки. В мастерской обстановка более чем скромная. Из мебели – старая широкая тахта с большими круглыми валиками и стеллажи с альбомами, книгами, картонными папками и всякими мелочами, которые можно встретить у художников: кисточки, полувыжатые тюбики, штихели. Все. Даже большая, свечей на траста, лампа под потолком – без абажура.

– Простите, – после паузы заговорил художник, – для меня это так неожиданно. Миша пошел в Дом моделей и вдруг вернулся с вами!

– Вы часто посылали его туда?

– Не очень… – хозяин не смотрел да Литвина. Он, казалось, был полностью увлечен своим непонятным рисунком, – Второй раз. Раньше сам заходил. А вы не подумайте чего, просто Миша парень хороший, отзывчивый.

Что правда, то правда – хороший, в душе согласился Георгий. Он надеялся на подарок судьбы, и на сей рез фортуна, эта капризная женщина, была к нему добра. Миша сегодня пришел в Дом моделей с утра. Анна Михайловна, помня свое обещание, позвонила Литвину, сообщив ему все таинственным шепотом. А потом задержала разговорами любопытного молодого человека. Георгий подоспел вовремя.

Миша при появлении сотрудника МУРа скорее растерялся, чем испугался. Он сразу сказал, что, собственно, Веры он и не знает и даже не видел. Это – сбежавшая любовь его приятеля, Толи Хоботова. Сам он прийти сюда стесняется, но и без подруги невмоготу. Вот и попросил помочь.

Миша охотно рассказал, где живет Хоботов, когда бывает дома, показал, когда попросили свой паспорт, назвал место работы, и только потом поинтересовался, не грозят ли ему самому неприятности? Когда узнал, что никаких, оживился и вызвался проводить. Пошутил даже, заметив, что к другу хоть не любимую женщину, а все одно, интересного человека ведет.

В метро Миша совсем успокоился и рассказал Литвину, что Вера познакомилась с Анатолием, когда тот был на взлете: участие в крупной выставке, успех, внимание прессы, договоры на оформление нескольких солидных книг, неплохие гонорары, поездка в составе делегации молодых графиков на книжную ярмарку в Данию. Сам Миша был тогда в ссоре с Хоботовым. По какому поводу – не важно.

А потом срыв. Разгромная статья в крупном еженедельнике. Надо бы в тот момент ему доказать, что не так все плохо. А у Толи застой. Не идет рисунок, И тут его Вера исчезает. Или наоборот? Сначала исчезает, а потом застой? Толя не рассказывает.

– Сам я считаю, – говорил Миша по дороге к дому Анатолия, – все это к лучшему. Художник должен страдать. Даже великие жили впроголодь, среди пустоты, непонимания. А какие вещи творили? Сытенькие, что они творят? Сытенькие не только в смысле еды физической, а и духовной! Надгробья они лепят, как дурак горбатых! И еще говорят о художественной мысли, о назначении искусства. Мрак! Тошнота! Но их в президиум – потому, как они коньячок с кем надо распивают. И ругать их – ни-ни! Они выше критики. А талант, он страдает, мечется… Одного маститого я здесь спросил накоротке, не мешает ли ему в творчестве собственная «Волга», пятикомнатная квартира и дача на Черном море? Он так важно ответил, что художнику может помешать только отсутствие таланта. Это он-то и про талант! А сам за последние года только автопортрет намазал. Посмотришь – с души воротит. Федотов вон все бросил, все, чтоб нерв темы понять, страдания испытать. А эти, наоборот, сотворят в поисках обеспеченности. У Толика сейчас время накопления. Увидите, он еще потрясет людей. У него сейчас условия для этого идеальные.

…И вот Литвин в условиях, идеальных для потрясения человечества. Перед ним грустный Толя Хоботов, не слишком молодой человек, потерявший в своей жизни что-то для себя очень важное.

Вера, что же она за женщина такая? Литвин не мог понять ее. И дело даже не в том, теперь это становилось все более очевидным, что именно она привела Силаева на тот пустырь. Он не мог понять ее как человека. Во всяком случае, если было стремление приобрести материальное благополучие и вес в обществе, то зачем ей тогда преступление? А может, при всех совпадениях – Вера не та Валерия?

Надо проверить до конца.

– Вас Куртц познакомил? – нарушил затянувшееся молчание Литвин.

– Хорошо подготовились, – печально усмехнулся Хоботов. – Все знаете. Как и полагается. Вам известно, где сейчас Вера?

– Пока нет, – ответил Литвин вполне серьезно. – Честно говоря, думал, что вы поможете.

Хоботов пожал плечами.

– Она давно ушла от меня. Где она теперь, не знаю. – Он говорил, словно карабкался по отвесной стене, где каждый сантиметр давался напряжением всех сил. – Я ее искал. Ищу.… Сейчас временами… Трудно мне с ней. Я ведь гордый… Был… Сейчас это ни к чему… Но если придет – приму, еще раз через себя переступлю. Скажите, почему Верой заинтересовалась ваша организация? Или это секрет?

«Секрет», – мысленно подтвердил Литвин и все же решил Хоботову сказать если не всю правду, то хотя бы ее часть.

– Существует подозрение, – Георгий умышленно перешел на казенный язык, – что она была соучастницей тяжкого преступления. Ну, скажем… ограбления. А преступники пока не задержаны.

Анатолий отложил фломастер и удивлённо улыбнулся.

– Вера и… грабеж!? Чушь какая-то. Вы уверены, что там была она?

– Я сказал: есть предположение.

– Ограбление? Скорее всего, вы ошибаетесь. Если эта женщина способна на преступление – то только на жуткое убийство в стиле фильмов Хичкока.

– Мрачновато для характеристики любимой женщины.

– Любимой? Разве я сказал «любимой»? Здесь не то. Богатый русский язык вряд ли имеет всему этому точное определение. Здесь все: и тоска, и ненависть, и страсть… Одних женщин привязываешь к себе лаской, других – хитростью, третьих – деньгами! Её привязать нельзя было ничем. Она была главной и решала все! Причем так, что ты этого долго не чувствовал. Общаешься с ней и думаешь: «Какая глубина!». И только сейчас ясно: не было глубины – только твое же отражение, преломленное на мелководье. Мы встретились, когда я уже был в силе! А успех всеобъемлющ. Думаете, у меня мало было знакомых женщин? Напротив… И с ней началось, как обычно. Встретились, визитка. Назавтра звонок, предложение встретиться. Трогает, знаете, когда красивая женщина говорит, что восхищена вами как мужчиной, а не только как художником. Новая встреча, ресторан, утром на столе твой любимый кофе по-турецки. За две секунды до появления мысли, когда же она уйдет, она уходила, а ты испытываешь легкое чувстве стыда. И вдруг замечаешь, как ее не хватает. И наступает похмелье, словно от спирта. Выпьешь один раз, а потом голова становится не твоей от каждого глотка воды. Все понимал, все видел. Но добровольно сдавал редут за редутом. Она заставляла придумывать ее, и я придумывал, наделяя всеми возможными добродетелями… Перессорила с половиной друзей, отняла моё гипертрофированное самолюбие. Но как?! Вы не представляете! Все я делал добровольно, с радостью. А как она ссорилась?! Молча. Я говорил, умолял, матерился. Она молчала, иногда только морщилась недовольно. Вечером я начиная клясть себя. И при этом, какой она бала женщиной, если б можно было ее страсть и нежность передать на бумаге, в рисунке…

– И, несмотря на все, если вернется, вы ее снова примете? – сочувственно спросил Литвин.

– … И буду вилять хвостом от радости. Может быть, она не такая, может быть, я всю ее придумал для себя, но она мой наркотик. Знаю, что вредно, а без него не могу. Кстати, с ней у меня самые лучше работы вышли, – сказал Анатолий и добавил тише, – и провал тоже с ней. Ну что ж, художники испытали свое, пусть экс-философы попытаются.

«Только отставных философов нам и не хватало», – метнулось в голове у Литвина.

– Простите, – уже вслух, – о каком философе речь?

– Я всегда сквозь пальцы смотрел на её многочисленные знакомства, гостей. Мы не здесь жили, вы не подумайте. У меня квартира есть.

– Так что за философ?

– Да, да… Она с ним случайно познакомилась. Интересный парень, толстовец, наоборот. В смысле, так же любит длинные рассуждения, но отнюдь не с позиций Доброхота.

– Вы с ним хорошо знакомы?

– Да нет. Виделись и все.

– У вас на квартире?

– Нет, да после того, как она ушла. Не подумайте только, что я за ней следил, слава Богу, я еще не пал так низко. Просто случайно встретились в ресторане ВТО.

– Они были вдвоем?

– Нет, компанией. Правда, небольшой – втроем.

– И как его зовут, этого вашего соперника? Анатолий зло посмотрел на Литвина.

– Иронизируете? Давайте, чего уж…

– Извините, не хоте я вас обидеть.

– Да нет, ничего. Все, в сущности, так и есть. Хорохорюсь просто… Мы не знакомились. Я вошел, когда они уже к горячему перешли. Вера, со свойственной ей непосредственностью пригласила меня за столик. Она первая меня увидена. А я так растерялся, что согласился. Надеялся перекинуться хотя бы парой слов. Какой там! Философ так и выливал на всех поток красноречия. Ну, посидел немного, как идиот. Собрался с силами, раскланялся и ушел. Это была наша последняя встреча.

– Откуда вы знаете, что он философ?

– Вера так сказала.

– Кстати, посмотрите – это она? – Литвин запоздало протянул фоторобот.

– Несомненно. Странно. Кто это рисовал? Как чертеж, без души.

– Вы ее рисовали?

– Как не удивительно, нет. Не мог уловить суть… Пытался несколько раз, да так и не сумел. Так вы не сказали, чей это…

Хоботов кивнул на кусочек картона.

– Фоторобот, – объяснил Литвин, – Сделан по показаниям потерпевших.

– Потерпевших. – Повторил вслед за Литвиным Хоботов. – Значит, их было несколько?

– Даже больше, чем мы предполагали, – произнес Георгий, сочувственно глядя на сутулую фигуру художника. – Когда была та, последняя встреча?

– С полгода… А «философа» я, представьте, потом видел. Даже поговорили. Пошел на этюды (предложили в издательстве проиллюстрировать Гиляровского, сувенирную книжечку), хотел кое-что из старой Москвы «набросать». И вот на Чаплыгина, вижу, дома старые ломают. Подошел. Встретились… нос к носу. Он, по-моему, там работает.

– Почему вы так решили?

– А он из-за забора вышел. В телогрейке, Я сразу и не узнал. Подходит этак, нагло улыбается и говорит: «Рыщешь?.. Не понял, что тебе сказали: „Пшел вон?!“» Ну, я не стерпел. Нервы тоже не железные, размахнулся. Неловко получилось – какой из меня драчун? Он перехватил руку и смеется, Противно так. Еще и пальца не хватает.

«Ого, – кольнуло Литвина, – вот оно, наконец!»

– Пальца? – быстро переспросил Георгий. – Где? Какого?

– По-моему, на правой руке… – озадаченно ответил Хоботов.

– Давно его видели?

– С неделю назад.

– Нарисовать сможете? – Литвин быстро бросал короткие вопросы, обеспокоенному такой переменой Анатолию.

– Кого?

– Фило… всех, кто был в ресторане.

– Попробую.

Хоботов подвинул к себе кусочки ватмана и черный фломастер. Рисовал он быстрыми короткими штрихами. Вскоре на бумаге появилось лицо молодого мужчины с крепким подбородком и неприятно наглыми глазами. Впалые щеки, нос с горбинкой, чуть приподнятая бровь.

Нетрудно догадаться, что это и есть «философ». Так оно и оказалось.

Анатолий уже набрасывал другой портрет. Губы гонкие, сжаты в ниточку. Литвин никогда не видел этого мужчины, но было впечатление, что он его знает. Откуда?

– Хорошо же вы их запомнили.

– Профессия, и люди мне не безразличные. А этот, – Анатолий ткнул в портрет второго, – так на меня посмотрел…

9

На Чаплыгина Литвин помчался сразу же, выйдя от Хоботова. Надо было узнать, кто ломает, что, и не сломали ли все до конца? От начальства строительного управления, возможно, удастся подучить какие-нибудь данные об этом парне без пальца.

Успеть бы на автобус. Спасибо водителю, подождал.

…Удача? Тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить!..

…На Чаплыгина лучше через этот двор, потом прямо по переулку…

Рядом что-то ухало, что именно невозможно рассмотреть из-за тучи бело-розовой пыли. Надрывно стучали отбойные молотки, пытаясь сломить сопротивление двухэтажных московских старожилов. Победа была за техникой.

Уже около пяти. Рабочий день заканчивается. Литвин бистро вошел в раскрытые ворота с категорической надписью «ПОСТРОННИМ ВХОД СТРОГО ВОСПРЩЕН». Перепрыгнув через искореженную балку, он окликнул пожилого мужчину в засаленной телогрейке, копавшегося у компрессора.

– Не подскажете, в ведомстве какого строительного управления эти развалины?

– Подскажу, чего скрывать… А тебе кого надо-то?

– Приятеля одного.

– Да ты не крути. Чего надо. Рамы, двери, печные изразцы? Это и без приятеля можно. Сговоримся. Много не возьму. Жалко, пропадает. И никому не надо…

– Не нужны мне рамы. Мне, действительно, одного друга отыскать необходимо, – он поджал фалангу указательного пальца на правой руке и потряс кистью.

– A-a-a, Сашку? Вон, видишь, да не-е, не тот, вон домик остался. Ага, так и есть, если не ушел. Войдешь и налево, там его хозяйство.

И он снова отвернулся к своему замолкнувшему компрессору. Старые доходные дома и полуснесённые сейчас особнячки, прятали в своем дворе старый флигель, видимо, бывшую дворницкую, избранную строителями временной штаб-квартирой.

До «домика» было не так далеко. Но пройти по «полю битвы» за прогресс, где обе стороны несли потери, которые так и бросили здесь, оказалось не так просто. Наконец, оставив справа от себя обломанную коробку дома, казалось, сошедшую с кадра из хроники времен мировой войны, а слева – бульдозер со сползшей гусеницей, он добрался до облезлых вагонщиков, среди которых и притулился флигелек с яркой надписью «Прорабская».

Георгий толкнул дверь. Комната, куда он попал, была почти пустой. Только перед зеркалом причесывался парень, явно собиравшийся уходить.

– Вам чего нужно? – спросил он, не поворачиваясь и рассматривая Георгия в зеркале.

Литвин ответил не сразу. Он быстро огляделся, заметил баночки с краской, трафареты, рисованный плакат по технике безопасности. Стало ясно – хозяин комнатки по договору мастерит наглядную агитацию на площадке.

– По договору работаете? – строгим начальственным тоном спросил Литвин.

– По договору, – буркнул парень, повернувшись к нему. Он продул расческу и убрал ее в кармашек пиджака. Литвин взглянул на его руки. Указательного пальца на правой кисти не было.

– Это вы – Саша? – снова строго спросил Литвин, еще не решив, продолжать игру или…

– Ну, я… И что? – он весело прищурился на Георгия. – Разве нельзя быть Александром, – имя он выделил, – и работать по договору? Сами-то вы кто? У интеллигентных людей, прежде всего, фамильярничать, принято хотя бы представиться.

Опасный момент. Литвин сделал шаг вперед, чтобы контролировать окно, и дверь одновременно.

– А я, Александр, из уголовного розыска. Моя фамилия – Литвин.

– Ого, какие гости. – Сашка шутовски поклонился. – Я сожалею, мой рабочий день закончился. Так что, рассказать про наших жуликов стройматериалов могу только завтра. Или хотите заказать мне плакат по технике безопасности? Вроде «Не стой под трубой»? Все равно – завтра!

Разговаривает так, словно за его душой ни одного греха, кроме банки варенья, съеденной в детсадовском возрасте без ведома бабушки.

– Да нет, придется поговорить сегодня.

– О чем, если не секрет? Прошу, – он указал на колченогий стул около стола, заваленного обрезками картона. Литвин подождал пока Сашка сядет сам, и только потом воспользовался приглашением. Все же чувствуется напряжение, переигрывает. Не так ему весело, как хочет показать.

– Для начала хотелось бы познакомиться! – сказал Литвин.

– Вы, по-моему, представились. Для меня этого достаточно. Я не буквоед. А как меня зовут, вам известно, Какое еще знакомство?

– У вас есть какие-нибудь документы при себе?

– Из всех существующих документов у меня есть только паспорт. В остальном – не состою, не числюсь, не зарегистрирован. Но паспорт при себе не ношу, – Сашка развел руками. – Потеряешь – что останется? И за новый еще платить придется.

– Жаль. Хотя, ко мне вас и без паспорта пустят.

– Куда это, к вам? – насторожился Сажа.

– Поедем на Петровку.

– Я арестован? – удивленно спросил он.

– Нет, я просто приглашаю вас побеседовать.

– На предмет?

– Там и узнаете. Пойдемте? Рабочий день, как вы сказали, уже закончился.

– Пошли, – легко согласился Сашка. Взял замок и, осмотревшись, все ли выключено, шагнул к выходу. В коридоре он остановился.

– Мне сюда… На минутку… В туалет. Вы уж простите великодушно, – Сашка кивнул в сторону противоположную выходу.

– Хорошо, – сказал Георгий. Он первый подошел к двери, обитой фанерой, распахнул ее. В глаза бросились грязный унитаз и засиженные мухами картинки из журналов на стенах. Пыльное, зарешеченное окошко едва пропускало серый свет.

– Прошу… – он, не выходя, сделал приглашающий жест рукой.

– Литвин, – насмешливо спросил Сашка, – вы что, тоже захотели? Но здесь всего один узел санитарии. Неудобно как-то.

Литвину действительно стало неудобно. Какого черта, куда Сашка денется?

Тяжелая дверь захлопнулась, звякнул накинутый крючок. Потом раздался Сашкин голос.

– Скажите, а вы с пистолетом? А то без него неинтересно!

Литвин промолчал. Он рассчитывал. Сашку надо было довести до Петровки. На общественном транспорте, да еще в час пик – это безумие. Надо ловить такси. Сейчас машина не помешала бы.

– Вы скоро? – обеспокоенно спросил Литвин.

– Скучаете? – послышалось из-за двери. – Будьте милосерднее, Литвин!

Минуты через две Георгий снова постучал.

– Выходите…

Никто не откликался. Георгий не терпеливо дернул дверь.

Она не поддалась. Навалившись плечом. Литвин с большим трудом созван ее с крючка.

Аккуратно вынутые гвозди лежали на полу. Тут же стояла прислоненная к стене решетка. Грязная рама с тусклыми стеклами была приоткрыта.

Литвин быстро побежал на улицу. Сзади флигеля темнели развалины, в которых мог спрятаться добрый батальон, не то, что один человек.

10

Когда злой до предела Литвин вернулся в отдел, в комнате сидел один Астахов. Спокойный и, как всегда, сосредоточенный, он листал пухлое дело. Георгию стаю еще хуже на душе. «Володька бы не упустил, – думал он. – Не постеснялся бы и в туалет зайти. И посмеяться над собой не дал».

Против ожидания, Астахов, выслушав его взволнованный рассказ, язвить и ругаться не стал. Сочувственно покачав головой, он предложил папиросы.

– А не может такого случиться, – спросил он, – что ты фактически подгоняешь под версию? Вдруг твой Сашка – просто шутник? Заштатный шут гороховый. У меня такое бывало.

– Слишком много совпадений. Палец, например.

– Что, палец? – Астахов развел руками. – Мало людей, которые потеряли палец?

– И портрет сходится. – Литвин достал из кармана рисунки Хоботова. – Вот Вера, вот Сашка, а это их приятель.

– Ну-ка, ну-ка, – Астахов разложил перед собой рисунки.

Внимательно всмотрелся в каждый. Потом взял в руки портрет мужчины, которого Хоботов видел в ресторане. – Интересно. Вместе они, говоришь, были? Очень интересно… Знакомое какое-то лицо.

– Мне тоже показалось. Вроде мелькало у нас что-то подобное. Давно.

– Дай-ка… – подошедший дед Самарин протянул руку за листком. Не торопясь, надел очки и вгляделся в рисунок. – Где взял? – вдруг резко и требовательно спросил он.

– Его, – Астахов кивнул на Георгия. – Принес сейчас.

– А ты где нашел? – дед повернулся к Литвину.

– Художник нарисовал. Хоботов. Бывший сожитель Веры-Валерии. Он видел с ней этого типа в ресторане.

– Давно? – Самарин внимательно посмотрел на Литвина. Казалось, он готов сорваться с места и тотчас рвануться в дело.

– Несколько месяцев назад, – ответил ничего не понимающий Георгий. – Что случилось?

Дед бросил карточку на стол. Открыл сейф и порылся в бумагах. Наконец он достал фотографии и положил рядом с рисунком.

– «Треф»… Покойник…