— Сегодня было две сводки, — тихо сказала Татьяна как бы сама себе.

— Две? — переспросил Коля, закутанный в пальто и одеяло.

— Две, — Татьяна посмотрела в банку с кофе, она была практически пуста, — две и обе очень хорошие.

— Наши наступают? — спросил Коля.

— Нет, не наступают, но они и не отступают. Наверное, фронт стабилизировался. Во всяком случае, на финском направлении точно. Финны дальше не идут.

— Это хорошо, — вяло сказал Коля. Последние дни недели он уже не ходил на работу. Ему дали освобождение от работы и отправили на комиссию по инвалидности. Но там была прорва военных инвалидов, Колю записали, аж на январь. Впрочем, освобождение от работы ему дали, чтобы он не пугал студентов своими припадками.

— Хорошо, — Татьяна высыпала все кофе и кофеварку, — ты говоришь о том, что болен. Но есть большой плюс жить с эпилептиком — можно с ним не делиться кофе. Тем более, что этого кофе не так и много.

— Это плюс, — так же вяло согласился Коля.

— Я думаю начать работать.

— То есть, — переспросил Коля, — ты и так работаешь. На радио ведь работаешь.

— Да, — кивнула Татьяна, — но это не та работа, о которой я говорю. Я иногда думаю, что зря получаю стипендию Союза писателей. Мои старые стихи уже никому не нужны. Сейчас время для новых стихов. Тех, которые покажут наше время и нам и нашим потомкам.

— Ты решила заново писать? — наконец понял Коля.

— Да, да, да, — Татьяна посмотрела, как в кофейнике поднимается желто-коричневая пенка, — я решила заново писать. Раньше я думала, что пишу для себя. А теперь решила писать для всех ленинградцев. Пусть город бомбят, пусть карточки урезают, пусть студенты роют окопы, в которых погибают профессора, но кто-то должен все это описать. Все это должно остаться следующим поколениям. Тем, кто уже не будет знать ничего из этого. Ни бомбежек, ни голода, ни холодной, ни отключения электричества. Он должны будут это все помнить.

— Ты описываешь коммунизм, — отметил Коля.

— Да, да, да, — Татьяна, перелила кофе в фарфоровую чашку, — это будет коммунизм без коммунистов. Но сначала нам надо победить фашизм.

— Интересный коммунизм.

— Да, я уверена, что такой возможен. Но думаю, мы до него не доживем. А вот до победы на фашизмом мы имеем все шансы дожить.

— Наверное, — согласился Коля, — но все это фантазии. Во всяком случае, пока. А днем приходила соседка снизу. Она работала на каком-то заводе. Завод перешел на выпуск гранат и взрывателей. Это не по ее профилю. Ее вывозят в эвакуацию. Она просила нас посмотреть за ее комнатой.

— Хорошо, — Татьяна отхлебнула кофе, — кофе мне необходим, чтобы писать. Писать стихи и работать по — настоящему. Знаешь, Тынянов как-то сказа мне, что он знает восемьдесят способов приготовления кофе.

— Тынянов, — протянул Коля.

— Да, — весело ответила Татьяна, — это большой плюс женщины — поэтессы. Ты дурра, но мужики с тобой общаются потому, что ты баба. Баба и все плошают твои кривые строки, редактируют их. Правда, не принимают всерьез. Но печатают. Поэтесса это звучит гордо.

Коля улыбнулся хилой улыбкой праведника.

— Тынянов тогда сказал мне это в глаза. Он не смотрел ни на мою грудь, ни на ноги. Наверное, его не интересовала ни я, ни мои прелести, ни мои стихи, но интересовал кофе.

— У тебя был хороший день, — наконец заключил Коля.

— Да. Так что там про соседку снизу?

— Она просила посмотреть за ее комнатой. Пока она не вернется. С домкомом она все согласовала. Ключ на буфете.

— А этот, — Татьяна показала Коле большой серый ключ.

— Да, это он.

— Хорошо, но думаю на эту комнату и так никто не позариться. У меня такое чувство, что люди пропадают. Как тогда в 1935 или в 1937.

— Таня, — тихо сказал Коля.

— Нет, нет, я просто сравниваю. Я ведь не говорю, что это хорошо или плохо. Я говорю как есть. Мы здесь, она там, а ее комната на замке как наша граница 22 июня. Но должна писать не для тем из Смольного, а для тех, кого они в мирное время мучили, а в военное бросили. Для них. И для того, чтобы помнили.