Самолет был полупустой. Второй пилот подсадил Татьяну в кабину, впрыгнул сам и поднял алюминиевую лесенку.

— Садитесь где хотите, — махнул он на темное брюхо самолета, — мы туда пустые, а потом еле взлетим. А пока места валом.

Юнкерс послушно начал разбег, легко поднялся и, качнувшись с крыла на крыло пошел курсом на Ленинград.

Если полет из Ленинграда был для нее похож на бегство, пусть понятное и обоснованное, о полет в Ленинград был как возвращение в мир. Мир без иллюзий и надежд. Она летела из нетеплой и не сытой Москвы в умирающий город, но там была ее душа. Мама на прощание посмотрела ей в лицо и сказала:

— Были бы мы верующие, набожные, то перекрестила бы тебя. А так давай поцелуемся. И будем надеяться на встречу. Папе поклон передай. Скажи, что все, что было это пустое. Пусть не травит душу. Сейчас все родные.

Этот полет в Ленинград был как восхождение. Татьяна подумала, сравнение с путем Христа на Голгофу было бы слишком пафосным и нелепым. Тем более в нашей атеистической стране, где Ленин единственный Христос. Но если сравнить с «Анабазисом» Ксенофонта, то это самое подходящие.

Она летела, положив вещмешок под ноги и прижимая руки к полушубку во внутреннем кармане, которого было несколько стопок исписанных листков — она уже начала писать стихи о блокаде. И никогда не писалось так легко.

По салону быстро прошел второй пилот с каким-то инструментом. И пресекая лишние вопросы быстро сказал:

— Отказал один мотор, но еще осталось два. Так, что сейчас перекачаю бензин из центрального бака в крыльевой. Не боитесь товарищи. Долетим. Бензина меньше — нагрузка меньше.

Он присоединил насос к лючку и стал качать. Так подкачивают шины велосипеда. Шум от ударов штыря заполнил самолет. И Татьяна не смогла больше задремать. От скуки она осмотрела летевших с нею. Она была одна женщина, остальные мужчины разного возраста. Общественное положение выдавала верхняя одежда. Вот те двое в темных шинелях, на ремнях тяжелые кобуры, у одного в руках здоровый чемодан или саквояж. Второй уставился на этот чемодан немигающим взглядом. Это фельдкурьеры. Им доскакать до Смольного, получить расписку, ленинградскую почту и обратно.

Вот важный, откормленный, в бекеше. Петлиц нет, как у всех наших генералов. Подбородок высоко, взгляд хирурга перед тяжелой операцией. Рядом молодой и верткий офицер в полушубке, который не может скрыть его прямой осанки и широких плеч атлета. У его ног большой кожаный чемодан с отбитым углом. Наверняка, счастливый чемодан, переживший не одну командировку и не одного адъютанта. Понятно — чистое белье и домашнюю снедь собирала жена — ровесница генерала. Понимала, что пока не найдет он там молодую не должен маяться. Этот «генерал» летит стоять насмерть.

Чуть дальше командир в кожаном реглане с меховой подстежкой. Скорее всего, из госпиталя летит назад. Наверное, летчик или танкист. Не ниже командира полка, иначе не вывезли бы на лечение. Не интересный.

А вот щуплый мужчина из те, что всю свою жизнь под маминой юбкой. Куцее пальто, а шарф большой, плотно связанный, закрывает всю шею до ушей. Смешной мужчина — пальто тощее, ватина пожалели, уши шапки по-хозяйски опущены, а шарф как у пятиклассника. Глаза у него только бегают. Наверное, из главка отправили на вакантную должность. С повышением. Он наслушался всего и боится. Правильно делает. Не поймет куда летит — сдохнет. И на его место полетит из Москвы следующий в бедном пальтишке и в мамином шарфе.

Татьяна опять вспомнила милиционера и ополченцев на Бадаевских складах перед налетом. И как остро она тогда поняла, что война это дело умных. Только эти умные воюют за жизнь не только с врагом, но и со своими.

Самолет качнуло. Второй пилот отсоединил насос и довольный ушел в кабину. «Генерал» посмотрел ему вслед с таким видом, что все происходит под его — генеральским контролем. Адъютант поймал этот взгляд и наклонился к «генералу», чтобы услышать его приказ. Но «генерал» лишь махнул рукой. Татьяна усмехнулась и крепче прижала руки к стихам на груди. Так и долетели.