Она вернулась в свою комнату. Никто не встретился ни на лестнице, ни у двери. И, наверное, это было хорошо. Татьяна открыла дверь и села у стола. Круг замкнулся. Миша обвешал не опаздывать, оговорившись, что будет вовремя, если не задержат на работе. Тяжелый у будущего любовника характер.
Она осмотрела комнату. Нашла чайник, с остатком воды. Под столом стояло ведро, которое Коля изготовил как судно. Татьяна открыла крышку. Ведро было наполовину заполнено замерзшей мочой, калом и рвотой. Закрыв крышку она вспомнила, что в доме давно нет канализации и воды. И жить здесь тяжело, это не подвал Дома Радио.
Миша опоздал на полтора часа. Но зато припер огромный черный чемодан.
— Приданное, — усмехнувшись кивнул он на чемодан.
Он поставил чемодан на пол, открыл его. Потом бросил Татьяне пачку простыней, наволочки и полотенца.
— Здесь нет воды, — тихо сказала она, рассматривая мишино «приданное».
— Я знаю, — ответил Миша, — мыться нам придется по месту работы. А сортир у вас сделали во дворе. Там скворечник фанерный стоит. Хоть на это ума хватило.
— Наверное, сил, — ответила она, — у нас в доме практически никого не осталось. Три домкома умерли за зиму.
— Странно даже, — свистнул Миша, — а дом — то не плохой. Комнаты большие потолки высокие. Странно, что у вас такой контингент.
Простыни которые принес Миша были чистые того самого бело-серого цвета, заполнившего ее жизнь несколько лет назад. Но здесь они пришлись к месту. Они не меняли картину — они ее дополняли.
Она застелила кровать и пожила сверху одеяло. Окно было плотно закрыто. Татьяна повернулась к Мише:
— Ты закрыл дверь?
— конечно, — он кивнул на входную дверь, — как вошел, так и закрыл. Чтобы не возвращаться к ней. И не терять времени.
— Хорошо. Отвернись.
— Ты так хочешь? — улыбнулся он.
— Да.
— Хорошо. Мне не надо закрыть глаза руками? Я ведь могу и подсматривать.
— Нет. И не пошли.
Татьяна быстро разделась и скользнула под одеяло.
Миша был проще. Он подошел к кровати. Разделся и лег к Татьяне. Она отодвинулась, чтобы не качаться с ним бедрами.
— Дождался, — усмехнулась Татьяна.
— Дождался.
— Мне не стыдно перед Колей, — неожиданно громко сказала Татьяна, — я не изменила ему тогда, хотя могла.
— Ты о чем? — не понял Миша.
— Конечно не о том, что мне важно сохранить отношения с мертвецом.
— А тогда о чем? — посмотрел Миша в ее лицо.
— О том, что не надо думать обо мне как о шлюхе.
— Я так не думаю, — тихо ответил Миша.
— Почему не думаешь? — усмехнулась она.
— Просто не думаю.
— А я бы думала, — ехидно сказала Татьяна, — еще как бы думала. Вот шальная баба, два мужа было. Она как могила для мужиков. Проклятая какая-то. Один в подвалах НКВД пропал, другой умер от голода. Вот и ты третий. А сейчас не сороковой год и свободных баб как грязи. Нет же, завис на этой.
— У нас у вех есть прошлое, — просто ответил Миша.
— И у тебя? — поинтересовалась она.
— И у меня, — ответил он.
— А, значит, ты и в подвалах НКВД сидел, двух мужей и трех детей потерял? Так?
— Нет, — тихо сказал Миша, — ноя и не поэт. Думаю, для меня бы все быстрее бы закончилось. Не как для тебя.
— А я бы еще подумала, — резко ответила она, — что она такая шлюха, которая даже приличий не соблюдала. Только узнала, что муж умер и жилплощадь освободилась, то сразу легла с другим.
— Со стороны так и видно, — угрюмо сказал он.
— Вот и я о том. Когда ты усмехнулся в ответ на мое предложение отвернуться я поняла, что ты меня в бляди записал.
— Почему?
— Как почему? Ты же подумал, а чего этой бляди ломаться. Отдаться решила, сама пригласила, а вот на свете боится раздеться.
— Может и так.
— Так, так, — сказала она, — подумал при мне раздеваться не хочет, значит, цену себе набивает.
— Ты говоришь как обыватель.
— А ты другой?
Миша потер виски:
— Зачем ты меня позвала?
— А ты такой маленький, что не понимаешь? Не знаешь, зачем я тебя позвала?
— Понимал пока ты не заговорила черти о чем.
— Не черти о чем, а о нас. Я сейчас о самом главном в наших с тобой отношениях говорю. Об уважении.
— Мы знакомы давно. И я не думаю о тебе как о бляди. Я всегда тебя уважал.
— А я всегда била тебя по рукам, когда ты хотел меня в блядь превратить. Ты должен понять, — Татьяна приподнялась на локтях и просмотрела Мише в глаза, — если ты будешь думать, что я обычная блядь или необычная блядь, то мы скоро расстанемся. Я не буду с тобой. Я никогда не буду с человеком, который унижает меня подозрениями.
— Коля не унижал?
— Нет. Он был не ревнивый. Хотя и больной.
— И Костя не унижал? — поинтересовался Миша.
— Нет, — спокойно ответила Татьяна, — мы были молоды. Он был молодой и очень сильный мужчина. Ему и трех, таких как я, было бы мало. Такие не ревнуют и от таких не уходят. Такие могут только сами уйти или выгнать.
— А я ревнивый? — через несколько секунд спросил Миша.
— Ты собственник, — ответила она, — желающий, чтобы все было по твоему. Тебе собака нужна не меньше женщины.
— Обсуждение условий межличностного договора у нас с тобой интересное.
— Согласна, — нервно рассмеялась Татьяна, — знаешь у меня тоже никогда такого не было, чтобы голышом обсуждать, как мы будем жить. Но все бывает в первый раз.
— В первый раз, — усмехнулся он.
— Ты опять подумал, о том, что ты третий? — поинтересовалась она.
— Да, — громко и четко ответил он.
— Верю, вот теперь верю, — тихо сказала она и поцеловала Мишу в губы, — я ценю верность и искренность. Я хочу быть с тобой. Бери мои груди, ты этого очень хочешь. Ты долго ждал.
— Первый раз долго не бывает, — спокойно заметила Татьяна, когда Миша свалился на бок.
— Да, — спустя мгновение ответил он.
— И не так плохо как можно было ожидать. Но ты был слишком заведен. Не в том смысле. Слишком нервный. Слишком не уверенный в себе.
Он усмехнулся.
— И не спорь со шлюхой со стажем, террористкой и советской поэтессой. Я должна это чувствовать. И не только умом, — весело сказала Татьяна.
— Ты чего хочешь? — улыбнувшись, спросил он.
— Закурить. Папиросу хочу.
— И что мешает? — Миша отрепал ее за локоны.
— Не хочу на холод вылазить. С тобой так тепло. Я пригрелась и не хочу вылазить.
Татьяна погладила его грудь и живот:
— Пригрелась и хочу лежать. Тепло так с тобой. И мирно.
— Где у тебя папиросы?
— В полушубке. В левом кармане, — она потерлась носом о его шершавую шоку.
Миша быстро поднял одеяло, вылез на холод, добежал по вешал и сунул руку в левый карман полушубка. После этого он обернулся к Татьяне и выразительно посмотрел на нее:
— Пусто.
— Я ошиблась, — рассмеялась она, — они в правом кармане.
Миша сунул руку в правый карман, достал папиросы и вернулся в постель.
— Холодно, — поежился Миша.
— Да, — ответила Татьяна, — но мне хотелось видеть тебя голым.
— Могла бы просто попросить, — угрюмо сказал Миша.
— Могла, — Татьяна закурила и затянулась папиросой, — но так было бы не интересно. Мужчинами интересно управлять. Они готовы на все ради женщины. Особенно если считают что спасают ее от дракона, пусть при этом они только приносят папиросы. И когда я с мужчиной, то я чувствую себя женщиной.
— Так все сложно, — покачал он головой.
— Нет, но жалко, что сейчас не лето. Мы могли бы съездить за город. Есть протоки, где можно купать голыми. Там такая теплая вода. Теплая и прозрачная. Там не глубоко, а дно не ровное, воды то по шею, а то по щиколотку.
— Доживем до лета, съездим, — ответил Миша.
— Нет, зачем ждать, для радости не нужно ждать лета, — она откинула одеяло и встала на кровати перед Мишей на колени, — нравиться?
— Нравиться, — ответил он.
Татьяна медленно затягивалась папиросой, ее грудь медленно поднималась.
— Грудь после трех беременностей стала уже не той, — и она провела рукой по груди, тронула соски, погладила бедра, — но бедра еще очень ничего. Хотя согласна мне не семнадцать. Тогда соски были такие твердые как резиновые, а трусы скрипели, когда я их одевала.
Миша смотрел на нее бешенными глазами.
— Я сейчас докурю, — Татьяна смешливо посмотрела на него, — и ты возьмешь меня как лев львицу — сзади. Жестко и без сантиментов. Но сначала я докурю папиросу.
И она выпустила дым ему в лицо.