«Январский» цикл стихов оказался хорош. Так хорош, что в Смольном его одобрили для выступления в боевых частях и на заводах. Несколько сотрудников радио отправили читать стихи. Припрягли и Татьяну. Как не отпихивалась она от предложения Натана Яковлевича, но пришлось ехать на Балтийский завод и читать.

— Таня, — сказал Натан Яковлевич, — он пришлют машину. И у них хорошие пайки. Обязательно вас хорошо покормят. И не знаю, что вы не хотите туда ехать? У меня очередь из сотрудников на чтение стихов и выступления по заводам. Вас все требуют. А вы заперлись и сидите в кабинете.

— Дорогой, Натан Яковлевич, — вздохнула Татьяна, — ну зачем мне эти заводы? Мне и так хорошо, всего хватает.

— Не говорите так. Не говорите. В крайнем случае, у вас появиться материал для новых стихов. Город, знаете ли, ждет. Да и в Смольном уже намекали.

— Конечно, — кивнула Татьяна, — все чего-то ждут. В основном навигации по Ладоге и летной погоды. А стихи кончились.

— Вот именно поэтому вам и надо поездить по заводам, — Натан Яковлевич посмотрел на Татьяну с мольбой, — сами знаете приказать я вам не могу. Н вот просить могу — Танечка, ну съездите на два — три завода. На фронт я вас не посылаю и никогда не пошлю. А на предприятия можно и съездить.

— И что я там увижу, — спросила она, — рабочих кующих меч победы?

Натан Яковлевич вздохнул:

— Таня, поверьте мне человеку прожившему жизнь.

— И завешавшему все людям, — продолжила она.

Натан Яковлевич посмотрел ей в лицо:

— Таня иногда надо выполнить общественно полезную работу, чтобы не дразнить гусей.

— Натан Яковлевич, — ехидно спросила она, — а вы знаете, где продаются гуси? Я бы купила парочку.

— Таня, — тяжело вздохнул замдиректора, — меня дергают из Смольного. Им надо, чтобы отчитаться о мобилизации всех и вся. В том числе и вас для подъема боевого духа рабочих.

— И колхозников, — сказала она.

— О колхозниках Таня они ничего не говорят.

— И это хорошо, — заключила Татьяна, — но вы говорите, что мне не избежать участи быть услышанной рабочим классом?

— Нет, — покачал головой Натан Яковлевич, — не избежать.

— Тогда, — Татьяна всплеснула руками, — дайте мне туда путевку и я буду выступать как Айседора Дункан перед революционными рабочими!

Они вместе рассмеялись.

— Вы в последнее время изменились Таня, — сказал Натан Яковлевич.

— И в какую сторону?

— в лучшую конечно. Прямо расцвели.

— Любовь красит женщину, Натан Яковлевич.

Он посмотрел на нее и грустно улыбнулся:

— Знаете, Таня, я рад за вас. Когда у меня родилась первая дочка, то я представлял, как буду выдавать е замуж, как буду нянчить внуков. А может доживу и до правнуков. Но сейчас все это осталось мечтами.

Он замолчал, а потом опять улыбнулся:

— Поэтому вы Таня с этим не затягиваете.

— Не затянула бы Натан Яковлевич, — ответила Татьяна, — но у меня никогда больше не будет детей.

— Вы уверены, Таня, вы в этом уверены? — тихо спросил Натан Яковлевич.

— Да, — сказала Татьяна, — после поездки в Москву совершенно уверена Натан Яковлевич. И мои отношения с мужчинами, это пир во время чумы. Они и бессмысленны и бесполезны. Это обычный блуд. Обычный блуд во время чумы.

Натан Яковлевич и завод не обманули. Эмка, хотя и старенькая и явно побитая прибыла к Дому Радио вечером. Ее шофер проворно суетился, открывая дверь Татьяне. Потом посмотрел на ее сапоги, вздохнул и вытянул с заднего сидения большой кусок войлока:

— Вы, вот в таких сапожках, а нам ехать долго. По морозу знаете ли. Ноги прихватит. Вы укройте их пологом.

Татьяна посмотрена на шофера, потом на войлок:

— Поможет?

— Да, — протянул шофер, — даже когда вожу директора, даю ему ноги укрыть. А он и в валенках и в полушубке. А вы как до войны, в сапожках ходите.

— Хорошо, — улыбнулась Татьяна и укрыла ноги.

Шофер проворно обежал машину, сел и выжал газ. Мотор хрюкнул и замолчал. Шофер повторил запуск, чертыхнулся и вылез из машины. Он открыл заднюю дверь, взял ручку запуска и долго возился перед капотом машинных пока мотор не затарахтел.

— Вот оно, что — шофер уселся на свое место, — двигатель не новый совсем. Да и машина уже не новая. А бензин сейчас сами, понимаете какой. Может это и не бензин вовсе. И свечей у меня новых уже год как нет и прокладки все текут. Ездим как честном слове.

Эмка тронулась.

— А вы с политинформацией к нам?

Татьяна улыбнулась, она подумала, что все шоферы скрывают собственную неловкость перед незнакомым пассажиром бесконечными разговорами.

— Стихи буду читать.

Стихи читать будете? — покачал головой шофер, — вот такого е было еще никогда. Нам даже балет возили. И певцы были. Вы «В землянке» слышали?

— Слышала, — ответила Татьяна и подумала, что это лучшее, что написал, да и напишет в жизни Сурков. Бывает что —то светлое даже в самых темных человеческих душах.

— Вот и слышал. Хоть и про фронт, вроде не про нас, а так душевно. У нас ведь тоже до смерти четыре шага.

— Иногда меньше.

— Да, — шофер резко наклонился, дернул руль и объехал застрявший грузовик, — у нас тоже смерть кругом. И в окна эти запотевшие не видно ни хрена. Так и разиться раз плюнуть. А вы с радио?

— С радио, — тио ответила Татьяна.

— Я вот его слушаю, слушаю, — произнес шофер медленно, — а все не могу понять, — почему вы всего нам не скажете?

— А вы думаете, это от меня зависит?

— Но вы, же с радио? — пожал плечами шофер.

— Радио подчиняется партии, тому, что в Смольном решат. Как они говорят так мы до вас и доносим.

Ей было неприятно, соотнести себя с этим «мы», с «мы» которое сидело в теплых бункерочках, на хороших пайках. Но Татьяна понимала, что проведи она грань между собой и «мы» этот простой шофер не поверит. Не поверит, замолчит, поймет, что искренности нет и черта ляжет между ей и им. Так просто ложь объединяла людей.

— А, — покачал головой в старой шапке шофер, — получается, что вы тоже того. Подневольные.

— А как иначе. Нам спускают сводки, мы их переписываем и даем в эфир. Вы же понимаете, не все можно говорить.

Шофер быстро посмотрел на Татьяну:

— И не нужно всего говорить. Но когда простой, значит, человек понимает, что вы там все знаете ему легче. От этого легче. Он не думает, что вы всего не знаете, а о себе уже думает. Так я полагаю.

— Так, — согласилась Татьяна.

— Вот вы и дали бы знак, какой. Так, намеком, между строк.

Она промолчала.

— Так я понимаю, что нельзя, — сказал через минуту шофер, — но как, же хорошо знать нам, что все это не просто так. Что не напрасно это. Что какой-то смысл заложен в этом. Как коммунизм строили, так перегибы объясняли нам. И товарищ Сталин объяснял. А вот теперь, такое дело никто не говорит что и как.

— Скажут, — ответила Татьяна, — когда время придет. Скажут.

— Дожить бы, — громко хмыкнул шофер, — до этого «скажут». Ну, вот и ворота завода. Вам в ту калиточку, там часовой, он вызовет парторга.