В мае сорок четвертого на майских праздниках выступил Жданов. Впервые с начала блокады Жданов выступил на людях. После снятия блокады вся советская власть спешила показаться ленинградцам.

На мероприятии, громко названном празднованием Первомая говорил Жданов. Безусловно, первым из местных вождей. На трибуну поднялся полный невысокий человек, явно больной и сказал несколько фраз. Говорил ни о чем. Но даже эта речь далась они ему трудно. Жданов постоянно срывался, что-то мямлил, заикался и тянул слова.

«Потерял навык», — усмехнулась про себя Татьяна.

Она знала, что Жданова убивала не блокада. И не ответственность за колыбель революции и северный фланг советского — германского фронта. Его убивал диабет.

Татьяна уже тогда слышала о скромности Жданова. О том, что он довольствуется гречневой кашей с котлеткой, а в качестве роскоши на столе диабетика Жданова стоит вазочка с диетическими пирожными.

А вот первый секретарь Кузнецов говорил хорошо. Вышел на трибуну вслед за Ждановы. Плеча развернуты, шевелюра густая и черная, жесты резкие. Быстро ярко и образно. Конечно, пообещал скорую, полную и окончательную победу над фашизмом. А так же быстрое восстановление города. Вот только воскресить мертвых не обещал. И не мог. Но разобрать развалины трудом еле живых ленинградцев — дистрофиков обещал. И восстановить движение трамваем с довоенным графиком обещал. Как и восстановление коммунального хозяйства для нужд живых. И было от этого особенно гнусно.

Жданов умрет вскоре после Победы. Доконает его лишний вес и слабое сердце.

Кузнецова расстреляют в начале пятидесятых по «Ленинградскому делу». Наполовину это будет борьба в сталинском руководстве, а наполовину возмездие за героическую блокаду. В последний вечер ему зачитают приговор и на электричке вывезут к свежее вырытой яме. Наверное, лучше перед пустой темнотой увидеть темное звездное небо. Во всяком случае, это лучше, чем получить пулю в затылок в крошечной обитой железом комнате, с пола которой только что смыта кровь.

Для всего человечества вопрос о том, может ли человек без совести испытывать муки совести остается открытым. Но для Сталина этого вопроса не было. Нет человек и нет проблемы. Так справедлив и человеколюбив был Иосиф Кровавый.