Очередная семейная сцена началась банально. Миша пришел хмурый. Он то — ли думал к чему придраться, то ли уже придумал по дороге.

— Мы с тобой, вроде как семья, — сказал он.

— Вроде как, — откликнулась Татьяна.

То, что у нас нет детей, — сразу же ударил в самое болезненное место Миша, — это не моя вина.

— Я знаю, — тихо сказала она, — знаю.

Он уже расстегнул пиджак, вынул запонки и стянул галстук.

Не порадовавший солнечный зайчик проскакал по полу.

Татьяна, почему сейчас поняла, что эти семейные сцены не просто пронзают их жизнь, он ее формируют, стягивают с прошлым и выступают основным содержание всего настоящего.

Миша взвинчено-бодро прошел по комнате. Наконец он снял рубашку и одел домашнюю кофту. Все было готово для продолжения.

— Есть не будешь, — спросила Татьяна.

— А ты приготовила, — язвительно поинтересовался Миша.

— Я нет, — она поняла, что сегодня будет сложный разговор, — но ужин всегда готов. Как и обед. Ты все тоже не можешь или не хочешь писать стихи.

Миша хрустнул пальцами:

— Ты всегда меня укоряешь своими стихами. Стихи, стихи, стихи. Бертольц. Бертольц, Бертольц.

— Но я не виновата в этом.

— Не виновата, — он отошел к дальней стене, — не виновата. Но не обязательно постоянно напоминать, что именно твоим стихам мы обязаны всем. Эта квартира, дача, путевки, пайки какие-то.

— Тебя не устраивает то, что я пишу стихи?

— Давно не пишешь, — как —то радостно выкрикнул он, — давно. Но ты член Союза писателей, тебя переиздают и приглашают на собрания, свет погасшей звезды еще идет до нас.

Татьяна поняла, что Миша чем-то очень расстроен и очень сильно задет.

— В твоем мире домостроя, — хмыкнула она, — в том мире, что ты сам себе и придумал. Место женщины совсем не на кафедре.

— Место женщины, — зло сказал Миша, нащупавший наконец нить разговора, — место женщины не трепаться с посторонними мужиками. Тем более если этой женщине за сорок. Далеко за сорок. Ой, как далеко за сорок.

— Так ты про Зайкина? — рассмеялась она, — про него? Ну, это же обычная интрижка. Мы с тобой пережили таких множество.

— Татьяна Петровна, — громко отчеканил Миша, Татьяна Петровна. Если вы не можете успокоиться. До сих пор в вас гуляют ветры любви. То хотя бы научитесь выбирать объекты вашей страсти.

— А что такого, — пожала она плечами, — что ты так взвился то именно сегодня.

— А, а, а, — протянул он, — сегодня. Хорошо. Сегодня пол университета бла — бла про все это.

Это было неприятно. Зайкин был невысокий, и даже неприметный прозаик. «Зайкин — прозаик» даже посмеялась он первый раз прочитав его фамилию. Он писал какие-то мутные рассказы, повести и даже романы. Все из сельской жизни. Точнее колхозной. Она даже три страницы его романа прочесть не смогла — так беспомощно и пошло это было. Уже в начале романа стало понятно, кто построит колхоз и кто победит в строительстве нового мира.

Зайкин приехал в Ленинград из какого-то областного центра центальночерноземного района. Он жил в общежитии, хлопотал о отдельной квартире, ходил по издательствам и собирал заказы на новые романы. Странно, но ему везло. Его она встретила в Дома творчества, когда он сидел и правил пухлую пачку машинописных листов. Это был его очередной роман-повесть-быль или что-то такое же монументальное. Татьяну это позабавило — какой-то мужчина похожий больше на работника исполкома с очень умным лицом делает какие-то поправки в махровых серых листах.

Он присела рядом и сказала:

— Даже здесь. Работаете.

Он не понял иронии:

— Здравствуйте, а что делать. У меня договора на три романа, а написать надо за год. Получил путевку и поехал работать. Здесь все условия.

— Здесь все условия, — откликнулась она, — дома творчества для этого и создали.

Татьяна раскрыла портсигар. В нем лежали три любимые папиросы «Казбек».

— Не желаете?

— Как правило, мужчины предлагают дамам сигареты, — автоматически ответил Зайкин.

— Это не сигареты, — улыбнулась Татьяна.

— Я курил. Но бросил, — ответил он, — в детстве курил. А потом понял, что это глупо.

Для нее он был даже не увлечением. Скорее отражением ее скуки.

Миша стал успокаиваться, его гнев проходил. Он тоже понял, что Татьяне это неприятно.

— Не думала я, что мужчины измельчали.

— Зайкин этот вчера на весь ресторан Дома писателей рассказ о ваших отношениях.

— Каких отношениях? — пожала плечами Татьяна.

— Мне передали, что он сильно напился и хвалился всем кого мог поймать, что вышел из провинции, а теперь у него пачка договоров на романы, а любовница сама Татьяна Бертольц.

Она поджала губы:

— У него сложности сейчас. Раскритиковали последний роман. Сильно побили и даже вызывали в обком. Очень не понравился он там — наверху. Один договор на роман с ним расторгли, но аванс оставили. И квартиру обещают, а не дают.

— Это не поводи, — жестко сказал Миша, — чтобы о таком говорить всем.

Татьяна уже попрощалась с Зайкиным:

— Миша, если я скажу, что я больше никогда с ним не увижусь, это тебя удовлетворит?

Миша зло посмотрел на нее:

— Ты мне даешь очередную подачку? Ты сама перешла к каким-то колхозникам и хмырям, но говоришь, что это такой подарок мне. Ты можешь делать, что хочешь только знай, что твои последние увлечения это сплошные уроды. Ты исписалась и растратилась как женщина.

— Вот и спасибо тебе дорогой.

— И всегда, пожалуйста.