Конан-Дойль Артур

Тайна Кломбер Холла

Перевод Чешко Н.Ф.

ГЛАВА 1. Хеджира к западу от Эдинбурга.

Я, Джон Фотерджил Вэст, студент права в университете святого

Андрея, решил написать следующие страницы, чтобы коротко и по-деловому засвидетельствовать известные мне факты.

Я не стремлюсь ни к литературному успеху, ни к тому, чтобы красотами стиля или искусной компоновкой сюжета бросить еще более глубокую тень на странную цепь событий, о которой мне придется рассказывать. Предел моих желаний в том, чтобы все, кто знает что-нибудь об этом деле, могли, прочтя мое изложение событий, с чистой совестью подтвердить его, не найдя ни одного абзаца, в котором я добавил или убавил что-нибудь относительно истины.

Если мне удастся достичь этой цели, я буду полностью удовлетворен результатами моей первой и, скорее всего, последней литературной попытки.

Мой отец, Джон Хантер Вэст, завоевал широкую известность как знаток санскрита и восточных языков, и его имя все еще знаменито в среде тех, кто интересуется подобными вещами. Это он первым после сэра Вильяма Джонса обратил внимание на огромную ценность раннеперсидской литературы, и его переводы Гафиза и Феридеддина Атара заслужили самые горячие похвалы барона фон Гаммерпургстала из Вены и других выдающихся критиков Континента.

В январском выпуске Orientalisches Sienzblat за 1861 год его назвали "Уважаемый и высокоученый Хантер Вэст из Эдинбурга", и я хорошо помню, как он вырезал эту статью и поместил ее с простительным тщеславием среди самых драгоценных семейных реликвий.

Его готовили к профессии стряпчего или "писца печати", как это именнуется в Шотландии, но его ученое хобби поглощало так много времени, что на профессиональные занятия почти ничего не оставалось.

Покамест клиенты разыскивали его в конторе на улице Георга, он зарывался куда-нибудь в недра Адвокатской библиотеки или возился с каким-нибудь потертым манускриптом в Философском Институте, занимая голову куда усердней сводом законов Мену, действовавшим за шесть столетий до Рождества Христова, чем запутанными проблемами шотландских законов девятнадцатого века. Так что не приходится удивляться тому, что с накоплением его ученности практика его рассасывалась, и в тот самый момент, когда он дошел до зенита известности, он добрался также до надира своих денежных средств.

Увы! Ни в одном из наших отечественных университетов не завели кафедры санскрита, и не найдя нигде спроса на то единственное умственное достояние, которым отец располагал, нам пришлось бы примириться с благородной бедностью, утешаясь афоризмами Фирдоуси, Омара Хайама и других отцовских восточных кумиров, если бы не неожиданная щедрость и доброта его сводного брата Вильяма Фаринтоша, лэрда Бренксома, что в Вигтауншире.

Этот Вильям Фаринтош владел земельными угодьями, размеры которых, к несчастью, самым непропорциональным образом относились к цене, потому что они занимали самую холодную и голую часть холодного и голого графства. Но будучи холостяком, он тратил немного и умудрялся на ренту со своих немногочисленных домиков и выручку от продажи гэловэйских пони, которых он разводил на своих пустошах, не только жить, как подобает лэрду, но и положить порядочную сумму в банк.

Мы мало слышали о нашем родственнике в дни нашего сравнительного благоденствия, но, как раз когда мы уже не знали, что и делать, пришло спасительное письмо, уверившее нас в поддержке и сочувствии. В нем лэрд Бренксома сообщал нам, что его легкие уже некоторое время слабеют и что доктор Истерлинг из Стрэнрэера настоятельно рекомендовал ему провести остаток лет в каком-нибудь более мягком климате. Поэтому он решил отправиться на юг Италии и просил нас обосноваться в его отсутствие в Бренксоме с тем, чтобы отец взял на себя обязанности управляющего и земельного агента на жаловании, которое позволяло нам оставить всякий страх перед нуждой.

Моя мать к тому времени уже несколько лет как умерла, так что отцу пришлось советоваться только со мной и моей сестрой

Эстер, и можно легко себе представить, что решение заняло у нас немного времени. Отец уехал в Вигтаун в тот же вечер, а Эстер и я последовали за ним через несколько дней, везя с собой два картофельных мешка ученой литературы и около трех пригоршней прочих семейных пожитков, достойных беспокойства и платы за перевозку.

ГЛАВА 2. Каким странным образом был арендован Кломбер.

Бренксом мог бы показаться убогим жильем в сравнении с домом английского сквайра, но нам после тесной квартиры он виделся царственно великолепным.

Представьте себе длинное низкое здание под красной черепичной крышей, с густыми ромбическими переплетами в окнах и обилие жилых комнат с закопченными потолками и деревянными панелями. Перед входом зеленела маленькая лужайка, опоясанная узкой каймой тщедушных и малорослых буков, сучковатых и сморщенных от разрушительного действия морских соленых ветров. За ними виднелись разбросанные хижины Бренксом-Бира не больше дюжины домов, заселенных грубоватыми рыбаками, видевшими в лэрде своего естественного защитника.

К западу лежал широкий желтый пляж и Ирландское море, а во всех остальных направлениях безлюдные пустоши, серовато-зеленые вблизи и пурпурные в отдалении, простирались вдаль длинными низкими волнами до самого горизонта.

Очень холодное и очень безлюдное это Вигтауновское побережье. Можно пройти много утомительных миль и не встретить ни одного живого существа, кроме огромных, тяжело хлопающих крыльями альбатросов, перекликающихся пронзительными печальными голосами.

Очень безлюдно и очень холодно! Стоит только потерять из виду Бренксом, и уже ничто не напоминает о человеке, кроме того места, где высокая белая башня Кломбер Холла вздымается, как гигантский могильный памятник, над окружающими усадьбу елями и лиственницами.

Это большое здание, в миле примерно от нашего дома, построил богатый купец из Глазго, отличавшийся нелюдимостью и странными вкусами, но ко времени нашего приезда дом уже много лет никто не снимал, и он стоял, потрепанный непогодой, и пустые незашторенные окна отстраненно блестели над склоном холма.

Пустой и заплесневелый, дом служил только маяком для рыбаков, которые обнаружили, что, держа на одной линии белую башню Кломбера с лэрдовской трубой, они как раз выходят в промежуток между опасными рифами, вздымающими зубчатые спины, как некие спящие чудища, над бурными водами исхлестанного ветром залива.

В это дикое место судьба привела отца, сестру и меня. Но нас безлюдье не пугало. После шумной суеты большого города и утомительной необходимости поддерживать приличный образ жизни при недостатке средств нас успокаивали умиротворяющая чистота горизонта и незамутненный воздух. Здесь, по крайней мере, некому было совать нос в твои дела и надоедать болтовней.

Лэрд оставил нам свой фаэтон и двух пони, на них мы с отцом объезжали поместье, исполняя те легкие обязанности, что выпадают на долю здешнего управляющего, а наша милая Эстер тем временем присматривала за хозяйством и озаряла темный старый дом.

Так шла наша несложная и однообразная жизнь до той летней ночи, когда случилось неожиданное происшествие, оказавшееся предвестником тех странных событий, для описания которых я взял в руки перо.

У меня вошло в привычку выходить вечерами в море на ялике лэрда, чтобы поймать несколько мерланов к ужину. В тот раз со мной была сестра, она сидела с книгой на корме, пока я забрасывал удочки с борта.

Солнце уже спустилось за ирландское побережье, но сияющее

облако все еще отмечало место этого спуска и отбрасывало

отсвет на воды. Весь обширный океан прошивали и рассекали алые

прожилки. Я встал в лодке на ноги и с восхищением любовался

обширной панорамой берега, моря и неба, как вдруг сестра схватила меня за рукав с негромким восклицанием удивления:

- Смотри, Джон! Свет в башне Кломбера!

Я повернул голову и всмотрелся в высокое белое строение, выглядывавшее из-за пояса деревьев. В одном из окон я различил слабый отблеск света; он вдруг исчез, а потом снова появился в другом окне, повыше. Там он мерцал некоторое время, а потом промелькнул поочередно в нескольких нижних окнах, покамест не скрылся из виду за деревьями. Ясно было, что кто-то с лампой или свечой поднялся по лестнице в башню, а потом вернулся в дом.

- Да кто же это может быть? - воскликнул я, обращаясь скорее к себе самому, чем к Эстер, потому что удивление на ее лице ясно говорило о том, что ей нечего предложить в ответ. - Или кто-нибудь из Бренксом-Бира захотел осмотреть дом?

Сестра покачала головой:

- Никто из них не рискнул бы и шагу ступить за ворота, - возразила она. - И потом, Джон, ключи ведь у агента в Вигтауне. Никто из здешних, даже будь они так любопытны, не смог бы туда попасть.

Когда я вспомнил о массивной двери и внушительных ставнях, ограждавших нижний этаж Кломбера, мне ничего не оставалось, кроме как признать силу сестриных аргументов. Неурочный посетитель должен был или приложить немалую силу, чтобы вломиться внутрь, или же получить в свое распоряжение ключи.

Заинтригованный этой маленькой тайной, я стал грести к берегу с намерением самому убедиться, кто бы мог вторгнуться в усадьбу и зачем. Оставив сестру в Бренксоме и взяв с собой Сэта Джемисона - старого моряка и самого крепкого среди здешних рыбаков - я отправился через пустошь в сгущающуюся темноту.

- А ведь в нем ночами неладно, в доме-то, - сообщил мой спутник, заметно замедляя шаги после того, как я сообщил ему цель нашей вылазки. Не зазря ведь собственный хозяин к нему на шотландскую милю не подходит.

- Ну, Сэт, вот тебе и кто-то такой, кто не боится входить туда, сказал я, показывая на большое здание, белеющее перед нами в сумерках.

Огонек, который мы видели с моря, двигался за окном нижнего этажа, ставни с окон оказались сняты. Теперь я различил второй, более слабый огонек, следовавший за первым в нескольких шагах. По-видимому, двое, один с лампой, другой со свечой или фонариком, внимательно осматривали дом.

- Ну нет, по мне - пусть каждый на свою кашу дует, - упрямо заявил Сэт Джемисон, решительно останавливаясь. - Что нам за дело, коли дух или призрак вздумал заглянуть в Кломбер? Последняя дурость в такие дела мешаться.

- Бросьте! - воскликнул я, - не воображаете же вы, что дух приехал сюда в пролетке? Что там за огни у ворот?

- Фонари пролетки, верно! - воскликнул мой спутник уже менее мрачным тоном. - Давайте править туда, мистер Вэст, да высмотрим на ней порт приписки.

К этому времени уже спустилась ночь, оставив только узкую полосу света на западе. Спотыкаясь в зарослях вереска, мы добрались до Вигтаунской дороги там, где высокие каменные столбы отмечали поворот на подъездную аллею Кломбера. Высокий экипаж стоял у ворот, лошадь щипала траву с узкой придорожной полосы.

- Все в порядке, - объявил Джемисон, приглядевшись к покинутому экипажу. - Я его отлично знаю. Мэйстера МакНила карета, агента из Вигтауна, это который ключи хранит.

- Если так, то мы можем поговорить с ним, раз уж мы здесь,

- ответил я, - они спускаются, если не ошибаюсь.

Пока я говорил, мы услыхали стук тяжелой двери, и через несколько минут два человека, один высокий и угловатый, второй низенький и толстый, приблизились к нам в темноте. Они так увлеклись беседой, что не заметили нас до тех пор, пока не вышли за ворота.

- Добрый вечер, мистер МакНил, - обратился я к вигтаунскому агенту по недвижимости, с которым меня когда-то знакомили.

Меньший из двоих обернулся ко мне и оказался действительно

МакНилом, но его более высокий спутник отпрыгнул в сторону и проявил все признаки страшного волнения.

- В чем дело, мистер МакНил? - услышал я его прерывающийся голос. Вот как вы исполняете свое обещание? Что это значит?

- Не волнуйтесь, генерал! Не волнуйтесь! - заговорил маленький толстый агент успокаивающим тоном, словно с испуганным ребенком. - Это молодой мистер Фотерджил Вэст из Бренксома, хотя что его привело сюда сейчас - понять не могу. Но раз уж вы должны быть соседями, я лучше всего поступлю, если воспользуюсь случаем и представлю вас друг другу. Мистер Вэст, это генерал Хизерстоун, он собирается снять Кломбер Холл.

Я протянул руку высокому незнакомцу, тот неохотно и с некоторыми колебаниями пожал ее.

- Я здесь, - пояснил я, - потому что заметил ваши огни в окнах, и мне пришло в голову, что могло случиться что-то неладное. Я очень рад, что пришел, потому что это дало мне возможность познакомиться с генералом.

У меня возникло впечатление, что пока я говорил, новый арендатор Кломбер Холла старался как можно лучше рассмотреть меня в темноте. Когда я кончил, он протянул длинную дрожащую руку и повернул фонарь пролетки так, что он пролил яркий свет на мое лицо.

- Боже милостивый, МакНил! - воскликнул он тем же дрожащим голосом, да этот парень коричневый как шоколад. Он не англичанин. Вы ведь не англичанин, вы, сэр?

- Я шотландец по рождению и по воспитанию, - сообщил я, удерживаясь от смеха только из-за очевидного ужаса моего собеседника.

- Шотландец, вот как? - отозвался он со вздохом облегчения.

- В наше время все на одно лицо. Вы должны извинить меня, мистер... мистер Вэст. Я человек нервный, чертовски нервный. Пойдемте, мистер МакНил, мы должны быть в Вигтауне меньше, чем через час. Доброй ночи, джентльмены, доброй ночи!

Оба они забрались в пролетку, агент взмахнул кнутом, и экипаж прогрохотал мимо нас прочь, в темноту, простирая вперед два ярких тоннеля желтого света, покуда шум колес не замер в отдалении.

- Что вы думаете о нашем новом соседе, Джемисон? - спросил я после долгого молчания.

- Право, мистер Вэст, сдается мне, он и вправду чертовски нервный. Может, с совестью не в ладу.

- Скорее с печенью, - предположил я. - Он выглядит так, как будто подверг свое здоровье слишком большим испытаниям. Но задувает холодный ветер, Сэт, друг мой, и нам обоим пора по домам.

Я пожелал своему спутнику доброй ночи и направился через пустошь к веселому красноватому огоньку окна бренксомовской гостиной.

ГЛАВА 3. О том, как развивалось наше знакомство с генерал-майором ДЖ. Б. Хизерстоуном.

Легко можно себе представить, как взбудоражили наше небольшое общество все эти новости, что замок снова снят, и как снят, и кем, и всевозможные догадки о новых жильцах и о причинах, загнавших их в такую глушь.

Вскоре обнаружилось, что какие бы мотивы их сюда не привели, оставаться здесь они вознамерились долго, потому что из

Вигтауна потянулись вереницы плотников и обойщиков, и стук молотков раздавался в замке с утра до ночи.

Удивительно, как быстро исчезли все следы непогоды, и большой угловатый дом предстал новеньким с иголочки, как если бы его возвели вчера. Стало ясным, что генерал Хизерстоун не стеснен в деньгах, и не скудость толкнула его в наши края.

- Может быть, он увлечен науками, - предположил отец, когда мы обсуждали этот вопрос за завтраком. - Может быть, он выбрал это уединенное место, чтобы закончить некий свой magnum opus. Если так, я буду счастлив предложить к его услугам свою библиотеку.

Надо было видеть, в какой велеречивой манере он говорил о двух картофельных чувалах книг.

- Возможно, вы и правы, отец, - сказал я, - но во время нашей короткой встречи генерал не показался мне человеком с ярко выраженными литературными вкусами. По-моему он здесь по совету врача - надеется, что покой и свежий воздух восстановят его расшатанную нервную систему. Если бы вы только видели, как он уставился на меня, ломая пальцы, вы бы сразу согласились, что она у него не в порядке.

- Хотела бы я знать, есть ли у него жена и дети, - сказала сестра. Бедняги, как им здесь будет одиноко! Да ведь кроме нас здесь нет никого, с кем можно было бы поговорить, на добрых семь миль кругом.

- Генерал Хизерстоун прославился в армии, - заметил отец.

- Как, папа, вы знаете что-нибудь о нем?

- Ах дорогие, - проговорил отец, улыбаясь в свою кофейную чашку, - вы только что смеялись над моей библиотекой, но как видите, иногда от нее бывает польза. - С этими словами он взял с полки томик в красной обложке и принялся листать его. - Вот Индийский Армейский Реестр трехлетней давности, - пояснил он,

- а вот и джентльмен, который нам нужен. Хизерстоун Дж.Б., кавалер ордена Бани, мои дорогие, и Креста Виктории - неплохо, а? Прежде полковник индийской пехоты, 41-й Бенгальский, но теперь в отставке в чине генерал-майора. Здесь, во втором столбце, послужной список - взятие Газни и оборона

Джелалабада, Собраон в 1848-м, индийский мятеж и покорение Удха. Пять раз упоминался в депешах. Я думаю, мои дорогие, что мы можем гордиться нашим новым соседом.

- Там, наверное, не написано, женат он или нет? - спросила Эстер.

- Нет, - отец вскинул седую голову, явно предвкушая собственную шутку, - под заголовком "Отважные предприятия" нет ничего подобного, хотя могло бы быть, дорогая, вполне могло.

Однако все наши сомнения вскоре разрешились, потому что в тот самый день, в который переделки и меблировка закончились, мне выпал случай съездить в Вигтаун, и я встретил по дороге карету, везущую генерала Хизерстоуна с семьей в их новый дом. Рядом с генералом сидела пожилая леди, утомленная и нездоровая на вид, а напротив - молодой человек примерно моих лет и девушка года на два, наверное, моложе.

Я приподнял шляпу и собирался проехать мимо, но генерал велел кучеру остановиться и протянул мне руку. Теперь, при свете дня, я разглядел, что его лицо, хотя и твердое и суровое, могло принимать довольно добродушное выражение.

- Как вы поживаете, мистер Фотерджил Вэст? - воскликнул он.

- Я должен извиниться перед вами, если я был немножко резок в ту ночь - вы должны простить старого солдата, который большую часть жизни провел в упряжке. Все равно вы должны признать, что слишком темнокожи для шотландца.

- В нас есть испанская кровь, - пояснил я, удивляясь про себя его настойчивому вниманию к этому предмету.

- Это, конечно все объясняет, - отозвался он. - Дорогая, - обернулся он к жене, позволь представить тебе мистера Фотерджила Вэста. А это мой сын и моя дочь. Мы приехали сюда в поисках покоя, мистер Вэст, полного покоя.

- И вы не могли бы найти для этого лучшего места, - сказал я.

- О, вы так думаете? Здесь, должно быть очень тихо и очень пустынно. Наверное, ночью можно обойти всю округу и не встретить живой души, а?

- Да, немногие гуляют, когда стемнеет, - согласился я.

- И вас не слишком беспокоят бродяги или странствующие нищие, а? Никаких жестянщиков, бродячих попрошаек, негодяев-цыган - не крутятся здесь подобные паразиты?

- Становится прохладно, - вмешалась миссис Хизерстоун, плотнее запахиваясь в котиковую накидку. - К тому же мы задерживаем мистера Вэста.

- В самом деле, дорогая, в самом деле. Трогайте, кучер! Всего хорошего, мистер Вэст.

Карета прогрохотала в направлении усадьбы, а я задумчиво направил свою лошадь шагом к нашей маленькой провинциальной метрополии.

Когда я выехал на Хай Стрит, мистер МакНил выбежал из своей конторы и остановил меня.

- Наши новые арендаторы уже прибыли, - сообщил он. - Отправились в замок сегодня утром.

- Я встретил их по дороге, - ответил я.

Глядя сверху вниз на маленького агента, я заметил, что он раскраснелся и носит все признаки недавнего употребления лишнего стаканчика.

- Люблю иметь дела с настоящими джентльменами, - проговорил он со смехом. - Они меня понимают, и я понимаю их. "Сколько писать?" - спрашивает генерал, раскрывая чековую книжку. "Двести", - говорю я, имея в виду небольшую прибавочку за мое время и заботы.

- Я думал, что вам заплатил землевладелец, - заметил я.

- Верно, верно, но прибавочку получить всегда неплохо. Он заполнил чек и бросил мне его так, вроде это старая почтовая марка. Вот так честные люди дела делают - каждому свое, и никому не обидно. А не то чтобы там за чужой счет наживаться. Заходите, мистер Вэст, попробуйте мое виски!

- Нет, спасибо. У меня дела.

- Да, да, дела - это главное. Да и пить по утрам не стоит. Что до меня, то кроме глотка до завтрака для аппетита, да может быть стаканчика или двух после, для пищеварения, я к спиртному до полудня не прикасаюсь. Что вы думаете о генерале, мистер Вэст.

- У меня еще не было возможности о нем судить, - ответил я.

Мистер МакНил постучал себя пальцем по лбу.

- Вот что о нем думаю я, - сообщил он доверительным шепотом, кивая мне головой. - Он упал, сэр, упал в моих глазах. Послушайте, мистер Вэст, что бы вы посчитали доказательством сумасшествия?

- Например, предлагать пустой чек вигтаунскому агенту по недвижимости, - предположил я.

- А! всегда вы шутите. Но послушайте, между нами, если бы человек вас спросил, как далеко отсюда морской порт, и заходят ли сюда корабли с Востока, и есть ли на дорогах бродяги, и не противозаконно ли будет, если он построит стену вокруг своей земли, что бы вы о нем подумали, а?

- Я подумал бы, конечно, что он человек эксцентричный, - признал я.

- Если б каждый получал, что ему полагается, наш друг поселился бы в доме с очень высокой стеной вокруг и притом не потратил бы на это ни единого фартинга.

- Где же это? - спросил я, снисходя к остроумию агента.

- Да в вигтаунском сумасшедшем доме, вот где, - воскликнул МакНил, захлебнувшись смехом, и я поехал своей дорогой, оставив его все еще хихикающим над своей веселой шуткой.

Приезд семьи новых арендаторов в Кломбер Холл ничуть не развеял монотонности жизни в нашем богом забытом углу, потому что вместо того, чтобы участвовать в простых удовольствиях, какие может предложить деревенская жизнь, или заинтересоваться, как мы надеялись, нашими попытками улучшить быт нашего небогатого арендаторского и рыбацкого люда, они, казалось, избегали появляться кому бы то ни было на глаза и едва ли вообще выходили за подъездные ворота.

Мы скоро обнаружили, что агент упоминал об ограждении участка не зря, потому что целой толпе рабочих пришлось трудиться вовсю от зари до зари, возводя высокую деревянную ограду вокруг всего имения.

Когда со стеной покончили и увенчали ее остриями, Кломбер Парк остался доступным разве что для какого-нибудь особенно дерзкого взломщика. Можно было подумать, что старый воин так пропитался военным образом мыслей, что, как Дядюшка Тоби, даже в мирное время не мог удержаться от сидения в осаде.

И, что еще более странно, он и припасами дом снабдил, как для осады, потому что Бигби, крупнейший зеленщик Вигтауна, сам похвалился мне в порыве радости и восторга, что генерал прислал ему заказ на сотни дюжин фунтов, банок и пакетов всевозможнейших видов консервированного мяса и овощей.

Можно себе представить, что все эти необыкновенные события не прошли без злых комментариев. По всей округе до самой границы Англии только и говорили, что о новых обитателях Кломбер Холла и о причинах их приезда.

Однако, единственной гипотезой, которую сумели произвести на свет наши буколические умы, осталась та, которая уже приходила в голову агенту, мистеру МакНилу - а именно, что генерал со всей своей семьей подвержен сумасшествию, либо, в качестве альтернативы, что он совершил некое отвратительное преступлние и пытается укрыться от последствий.

Оба эти предположения при сложившихся обстоятельствах были вполне естественны, но ни одно не казалось мне верным.

В самом деле, поведение генерала Хизерстоуна при нашей первой встрече давало все основания подозревать у него душевную болезнь, но никто не мог бы показать себя более разумным или более вежливым человеком, чем он впоследствии.

И потом, его жена и дети вели ту же уединенную жизнь, что и он, так что причина этого не могла заключаться в его собственном здоровье. А предположение, что он скрывается от правосудия казалось еще менее правдоподобным. Вигтаун место хмурое и уединенное, но не настолько уж дикое, чтобы прославленный воин мог надеяться здесь укрыться, да и не стал бы человек, боящийся огласки, давать столько пищи языкам.

В общем, я готов был поверить, что правильное решение загадки заключается в его собственном упоминании о любви к тишине, и что в наши края эту семью загнала почти болезненная жажда отдыха и одиночества. Очень скоро мы убедились, как далеко это стремление к изоляции может их завести.

Однажды утром отец спустился к завтраку с отсветом великой решимости на лице.

- Одень-ка розовое платье, Эстер, - распорядился он, - и ты, Джон, приоденься. Я решил, что мы сегодня прокатимся и засвидетельствуем наше почтение миссис Хизерстоун и генералу.

- Визит в Кломбер! - воскликнула Эстер, хлопая в ладоши.

- Я здесь нахожусь, - произнес отец с достоинством, - не только как управляющий лэрда, но и как его родственник. В этом качестве я уверен, что поступлю согласно его желаниям, если нанесу визит новым соседям и окажу им все внимание, какое только в наших силах. Сейчас им должно быть очень одиноко без друзей и знакомых. Что говорит великий Фирдоуси? "Изысканнейшее украшение в доме - друзья".

Мы с сестрой знали по опыту, что когда старик принимается обосновывать свое решение цитатами из персидских поэтов, это решение уже ничто не поколеблет. Можете не сомневаться, что вечером у дверей стоял фаэтон, а в фаэтоне сидел отец в костюме для визитов и натягивал пару новых перчаток.

- Сюда, дорогие мои, - позвал он нас, ловко щелкая кнутом.

- Покажем генералу, что ему не приходится стыдиться своих соседей.

Увы, гордость всегда предшествует падению. Нашим сытым пони и сияющей упряжи не суждено было в тот день произвести впечатление на арендаторов Кломбера. Мы подъехали к воротам, и я уже собирался выйти открыть их, когда наше внимание привлекла большая деревянная табличка, прибитая к дереву таким образом, что никто не мог пройти, не заметив ее. На белой доске большими черными печатными буквами красовалась следующая гостеприимная надпись:

ГЕНЕРАЛ И МИССИС ХИЗЕРСТОУН

НЕ ИМЕЮТ ЖЕЛАНИЯ

УВЕЛИЧИВАТЬ КРУГ СВОИХ ЗНАКОМСТВ

Несколько минут мы сидели, глядя на этообъявление в

молчаливом изумлении. Потом мы с Эстер,подкупленные

нелепостью всей истории, расхохотались,но отец развернул

упряжку и стал править домой со сжатымигубами и омраченным

лицом. Я никогда не видел этого доброгочеловека так глубоко

возмущенным, и я уверен, что возмутило его не мелочное чувство собственного оскорбленного тщеславия, а мысль о пренебрежении, оказанном лэрду Бренксома, чье достоинство он представлял.

ГЛАВА 4. О молодом человеке с седой головой.

Если я и чувствовал себя уязвленным из-за этого семейного фиаско, то чувство было мимолетным, а вскоре и вовсе стерлось из моей памяти.

Так случилось, что как раз на следующий день мне пришлось проходить той же дорогой, и я остановился взглянуть еще раз на несносный плакат. Я стоял, глядя на него, и задавал себе вопрос, что могло побудить наших соседей предпринять такой оскорбительный шаг, как вдруг заметил милое девичье лицо, выглядывающее ко мне из-за ограды, и белую руку, горячо жестикулирующую, приглашая меня приблизиться. Когда я подошел, то разглядел ту самую молодую леди, которую видел в карете с генералом.

- Мистер Вэст, - быстро прошептала она, нервно оглядываясь кругом, я хочу извиниться перед вами за то унижение, которому вы и ваша семья подверглись вчера. Мой брат был на аллее и все видел, но он бессилен вмешаться. Уверяю вас, мистер Вэст, если эта ужасная вещь, - она показала на плакат,

- раздражает вас, то брата и меня она мучает гораздо сильнее.

- Да почему же, мисс Хизерстоун? - отозвался я, сводя все к шутке. Британия свободная страна, и если человек предпочитает распугивать гостей из своих владений, окружающим нечего возразить.

- Это, по меньшей мере, грубо, - воскликнула она, капризно топнув ногой. - Подумать только, что и вашу сестру ни за что ни про что так обидели! Я готова провалиться от стыда при одной только мысли.

- Ради бога, не беспокойтесь об этом ни минуты, - попросил я искренне. - Я уверен, что у вашего отца есть какая-то неизвестная нам причина для такого поведения.

- Богу известно, что есть! - ответила она с неподдельной печалью в голосе, - а все-таки, я думаю, было бы достойнее встать лицом к опасности, чем бежать от нее. И все же ему лучше знать, и мы судить его не можем. Но кто это? - воскликнула она, испугано всматриваясь в темную аллею. - А, это мой брат Мордонт. Мордонт, - объяснила она брату, когда тот подошел, - я извинилась перед мистером Вэстом за вчерашнее от твоего имени так же, как и от моего.

- Я очень, очень рад возможности сделать это самому,- вежливо отозвался он. - Хотел бы я только встретиться с вашей сестрой и вашим отцом, чтобы извиниться и перед ними тоже. Беги-ка лучше в дом, малышка, скоро время завтракать. Нет-нет, не уходите, мистер Вэст. Я хочу сказать вам пару слов.

Мисс Хизерстоун с ясной улыбкой помахала мне рукой и легким шагом удалилась по аллее, а брат ее отпер ворота, вышел наружу и запер их за собой.

- Я немного прогуляюсь с вами, если вы не возражаете. Угощайтесь манилой, - он вытащил из кармана две сигары и протянул одну мне. - Они недурны, можете убедиться. В Индии я сделался знатоком табака. Надеюсь, я вам не помешал?

- Нисколько, - ответил я. - Я очень рад вашему обществу.

- Открою вам секрет, - признался мой спутник,- это первый раз, когда я вышел за пределы усадьбы с тех пор, как мы здесь.

- А ваша сестра?

- Она тоже никогда не выходила. Я удрал от отца сегодня, но ему бы это очень не понравилось, узнай он об этом. У него такая причуда, чтобы мы ни с кем, кроме друг друга, не имели дела. То есть некоторые назвали бы это причудой, что до меня, я думаю, у него есть солидные основания для всего, что он делает, хотя может быть, в этом случае он немного и перестарался.

- Вам должно быть очень одиноко, - сказал я. - Может быть, вам удастся иногда выскользнуть из дому и прийти покурить со мной? Вон тот дом - это Бренксом.

- Право же, вы очень добры, - ответил он, и взгляд его просиял. - Я бы с огромным удовольствием выбирался время от времени. Кроме Израэля Стэйкса, нашего старого кучера и садовника, мне не с кем словом перемолвиться.

- А ваша сестра - ей это, должно быть, еще тяжелее, - предположил я, считая в глубине души, что мой новый знакомый слишком много значения придает собственным неудобствам и слишком мало - неудобствам своего товарища по несчастью.

- Да, бедняжке Габриэль конечно не сладко, - согласился он беззаботным тоном, - но для мужчины моего возраста такое затворничество более неестественно, чем для женщины. Посмотрите на меня. Мне в марте исполняется двадцать три, а я не бывал ни в университете, ни в школе, если на то пошло. Я такой же невежда, как любой из здешних увальней. Вам это, конечно, кажется странным, и это действительно странно. Вы не думаете, что я заслуживаю лучшей участи?

При этих словах он остановился и повернулся ко мне, разведя руками в вопросительном жесте.

Я взглянул на его лицо, освещенное солнцем, и он действительно показался мне неподходящим узником для такой клетки. Высокий и мускулистый, с тонкими чертами умного смуглого лица, он мог бы сойти с полотен Мурильо или Веласкеса. В твердом рисунке рта и бровей, в собраной позе гибкой и хорошо сложенной фигуры чувствовалась скрытая энергия и сила.

- Учиться можно по опыту, а можно по книгам. - произнес я назидательно. - Если на вашу долю меньше пришлось одного, может быть вы преуспели в другом. Не могу поверить, чтобы вы провели свою жизнь в праздности и удовольствиях.

- Удовольствиях! - воскликнул он. - Удовольствиях! Смотрите! - Он стащил с себя шляпу, и я увидел, что его черные волосы пронизаны тут и там прядями седины. - Как вы думаете, бывает такое от удовольствий? - спросил он с горьким смехом.

- Вы должно быть пережили сильное потрясение, - проговорил я, пораженный этой картиной, - какую-нибудь страшную болезнь. Или может быть, причиной что-то более постоянное - непрерывно гложущая тревога? Я знавал людей не старше вас с такими же седыми волосами.

- Бедняги! - пробормотал он. - Мне их жаль.

- Если вы сможете выбираться время от времени в Бренксом, - предложил я, - попробуйте приводить с собой мисс Хизерстоун. Я знаю, что отец и сестра будут рады ее видеть, а развеяться часок-другой будет ей полезно.

- Нам очень сложно выбираться вдвоем, - ответил он. - Но если получится, я ее приведу. Может это и удастся как-нибудь после полудня, потому что старик время от времени устраивает сиесту.

Мы добрались до извилистой тропы, ответвляющейся от большой дороги и ведущей к дому лэрда, тут мой спутник остановился.

- Я должен возвращаться, - отрывисто сказал он, - или меня хватятся. Вы очень добры, Вэст, что так заинтересовались нами. Я вам очень благодарен, и Габриэль тоже будет благодарна, когда узнает о вашем любезном приглашении. Это делает вам честь - после того проклятого отцовского плаката.

Он пожал мне руку и ушел было обратно по дороге, но вскоре догнал меня бегом, прося остановиться.

- Мне пришло в голову, - пояснил он, - что мы здесь, в Кломбере, должны были прослыть великой тайной. А теперь вы, пожалуй, решили, что перед вами частный сумасшедший дом, и я не могу вас за это винить. Я понимаю, что поступаю не по-дружески, не удовлетворяя вашего любопытства, но я пообещал отцу молчать. Да к тому же, расскажи я вам все, что знаю, вы бы от этого мудрее не сделались. Но я хотел бы, чтобы вы знали: отец точно так же в здравом уме, как вы или я, и у него есть очень серьезные причины жить так, как он живет. Могу добавить, что его стремление к уединению проистекает не из каких-нибудь недостойных или бесчестных причин, а просто из инстинкта самосохранения.

- Так ему грозит опасность? - воскликнул я.

- Да, постоянная опасность.

- Но почему же он не обратится в суд за защитой? - спросил я. - Если он кого-то опасается, достаточно назвать этого человека, чтобы ему не дали возможности причинить вред.

- Дорогой Вэст! - произнес молодой Хизерстоун, - опасность, грозящая моему отцу, такго рода, что ее не может предотвратить никакое человеческое вмешательство. И все же, она реальна и, может быть, очень близка.

- Не хотите же вы сказать, что это сверхъестественная опасность!

- Ну, это, конено, вряд ли, - отозвался он после некоторого колебания. - Ладно. Я сказал гораздо больше, чем следовало, но я знаю, вы не обманете моего доверия. До свидания!

Он пустился обратно и скоро исчез за поворотом дороги.

Опасность, реальная и близкая, непредотвратимая человеческим вмешательством, и все же вряд ли сверхъестественная - что за головоломка в самом деле!

Прежде я смотрел на обитателей Холла просто как на людей эксцентричных, но после того, что рассказал мне сейчас молодой Мордонт Хизерстоун, я больше не мог сомневаться в том, что за всеми их действиями скрывается некий темный и зловещий смысл. Чем больше я думал над этой загадкой, тем более неразрешимой она мне казалась, и все-таки я не мог не думать о ней.

Угрюмый одинокий дом и странная катастрофа, нависшая над его обитателями, сильно возбуждали мое воображение. Весь вечер и до поздней ночи я сидел у огня, размышляя над услышанным и вызывая в памяти разные происшествия, которые могли бы снабдить меня новым ключом к тайне.

ГЛАВА 5. Как на нас четверых упала тень Кломбера.

Надеюсь, читатели не примут меня за любопытствующего бездельника, если я скажу, что с течением дней и недель мое внимание и мои мысли все сильнее и сильнее тянулись к генералу Хизерстоуну и окружающей его тайне.

Напрасно пытался я трудной работой и напряженным вниманием к хозяйству лэрда направить свои мысли в какое-нибудь более здоровое русло. Чем бы я ни занимался, на земле или на воде, рано или поздно я обязательно обнаруживал, что ломаю голову над все той же загадкой, покамест она не овладевала мной до того, что я не мог больше думать ни о чем другом.

Я не мог пройти мимо пятифутовой ограды и больших железных ворот с их массивным замком без того, чтобы приостановиться и в который раз задать себе вопрос, что за секрет спрятан за этим непроницаемым барьером. И все-таки никакие мои рассуждения и наблюдения не помогли мне прийти хоть к маломальски приемлемому выводу.

Однажды вечером моя сестра вышла не то навестить больного крестьянина, не то заняться каким-нибудь другим из благотворительных дел, за которые ее полюбила вся округа.

- Джон, - спросила она, когда вернулась, - ты видел когда-нибудь Кломбер Холл вечером, в темноте?

- Нет, - ответил я, откладывая книгу. - Не видел с того самого вечера, когда генерал с мистером МакНилом делали свой обход.

- Так вот, Джон, может быть ты наденешь шляпу и прогуляешься со мной немного?

Что-то явно взволновало ее или испугало.

- Ну, девочка моя! - воскликнул я энергично.- В чем дело? Старый дом не загорелся, надеюсь? У тебя такой вид, как будто весь Вигтаун в пламени.

- До этого еще не дошло, - улыбнулась она. - Но ты взгляни, Джек, послушай меня. Мне бы очень хотелось, чтобы ты увидел это.

Я всегда воздерживался от рассказов, которые могли бы напугать сестру, так что она ничего не знала о моем интересе к делам наших соседей. Я надел шляпу и вышел вслед за сестрой в темноту. Она повела меня по узкой тропинке через пустошь к холму, с которого открывался взгляду Кломбер, не заслоненный растущими вокруг него елями.

- Ты только посмотри! - сказала сестра, остановившись на вершине холма.

Среди обширных темных пространств моря и пустоши, где тлели два-три скудных огонька Бренксома и разбросанных ферм, Кломбер лежал внизу, залитый сиянием. В нижних этажах ставни заслоняли иллюминацию, но выше, от широких окон третьего этажа до узких чердачных прорезей, не оставалось ни щели, ни скважины, не изливающей потоки света. Это выглядело так ослепительно, что на мгновение мне почудился пожар, но чистый и ровный свет скоро избавил меня от опасений. Ясно было, что дело просто в множестве ламп, равномерно расставленных по всему дому.

Это казалось тем более странным, что во всех этих ярко освещенных комнатах видимо никто не жил, а некоторые из них, насколько мы могли судить, даже не были меблированы. Во всем доме не виднелось ни движения, ни единого признака жизни - ничего, кроме ясного, не мерцающего желтого света.

Я еще не пришел в себя от этого зрелища, как вдруг услышал рядом быстрый короткий вздох.

- Что ты, Эстер, дорогая? - наклонился я к своей спутнице.

- Мне так страшно! Ох, Джон, Джон, уведи меня домой, мне так страшно!

Она вцепилась в мою руку и чуть не стянула с меня рукав куртки в явном припадке ужаса.

- Здесь нет ничего опасного, дорогая, проговорил я успокаивающе, нечего бояться. Что тебя так напугало?

- Я их боюсь, Джон, я боюсь Хизерстоунов. Зачем они так освещают дом каждую ночь? Мне говорили, что там всегда так. И почему старик убегает от каждого встречного, как испуганный заяц? Что-то здесь неладно, Джон, и я боюсь.

Я успокоил ее, как мог, и отвел домой, а потом позаботился, чтобы она выпила перед сном горячего негуса. После этого я избегал говорить с ней о Хизерстоунах, боясь ее взволновать, а сама она к этой теме не возвращалась. Однако, из ее слов я понял, что она уже некоторое время наблюдает за соседями сама, и это держит ее нервы в напряжении.

Я понимал, что одного только вида освещенного ночью дома было бы недостаточно для такого волнения, и что этот вид приобрел добавочное значение в ее глазах от соседства с другими событиями, оставившими у сестры неприятный или зловещий осадок.

К такому выводу я пришел тогда, а теперь знаю, что был прав, и что сестра имела даже больше поводов, чем я, предполагать что-то недоброе поблизости от арендаторов Кломбера.

Может быть, наш интерес к ним и порождался всего лишь обыкновенным любопытством, но события вскоре приняли оборот, теснее связавший нас с судьбой семьи Хизерстоунов.

Мордонт воспользовался моим приглашением и несколько раз приводил с собой в дом лэрда красавицу-сестру. Мы четверо вместе бродили по пустоши, а иногда, в хорошую, погоду поднимали паруса над нашим яликом и пускались в Ирландское море.

Во время таких вылазок брат с сестрой делались веселыми и счастливыми, как маленькие дети. Им доставляло живую радость сбежать из своей тоскливой крепости и видеть хоть несколько часов вокруг себя дружеские и сочувствующие лица.

Когда четверо молодых людей тайком поддерживают приятное знакомство, результат может быть только один. Знакомство согрелось в дружбу, дружба внезапно воспламенилась в любовь.

Сейчас, когда я пишу, Габриэль сидит рядом со мной и подсказывает мне, что, как бы ни был дорог этот предмет нам самим, но вся история наших взаимных чувств слишком личная, чтобы пересказывать ее здесь. Достаточно сказать, что через несколько недель после нашей первой встречи Мордонт Хизерстоун завоевал сердце моей дорогой сестры, а Габриэль дала мне тот обет, который не может нарушить сама смерть.

Я коснулся двойного союза, возникшего между нашими семьями, так кратко потому, что вовсе не хочу, чтобы это повествование выродилось во что-то вроде романа, и опасаюсь потерять нить фактов, которые взялся изложить. Они связаны с генералом Хизерстоуном, а к моей жизни относятся лишь косвенно.

Потому мне достаточно сказать, что после наших помолвок визиты в Бренксом участились, и что нашим друзьям иногда удавалось провести с нами целый день - когда дела призывали генерала в Вигтаун или подагра запирала его в спальне.

Что до нашего доброго отца - он всегда был готов приветствовать нас множеством шуток и подходящих к случаю восточных цитат, потому что у нас не было от него секретов, и он уже считал своими детьми всех четверых.

В иные дни, благодаря особенно мрачному или беспокойному настроению генерала, Габриэль и Мордонт неделями напролет не могли выйти за ворота. Старик даже караулил мрачным и молчаливым часовым у въезда или шагал взад-вперед по аллее, словно подозревая, что его затворничество пытались нарушить. Вечерами, проходя мимо, я видел его темную фигуру, скользящую в тени деревьев, или замечал суровое, резкое смуглое лицо, подозрительно глядящее на меня из-за ограды. Я часто испытывал к нему сострадание, при виде его беспокойных нервных движений, искаженных черт, взглядов украдкой. Кто бы мог подумать, что этот опасливый, скрытный человек был когда-то лихим офицером, что он сражался за свою страну и держал пальму первенства в храбрости среди окружавшего его множества храбрецов.

Но несмотря на бдительность старого солдата, мы умудрялись поддерживать отношения с нашими друзьями.

Позади дома ограду возвели так небрежно, что несколько жердей без труда вынимались, оставляя широкий просвет, доставивший нам много тайных свиданий, хотя и по необходимости коротких, потому что маневры генерала были непредсказуемы, и никакое укромное местечко не гарантировало от его визитов. Как ярко мне вспоминается одна из таких торопливых встреч. Она встает ясно, спокойно и отчетливо среди странных таинственных происшествий, назначенных вести нас к ужасной катастрофе, бросившей тень на наши жизни.

Помню, что когда я шел через поля, трава была мокрой от утреннего дождя, а воздух - густым от запаха мокрой земли. Габриэль ждала меня снаружи, у ограды, под древовидным боярышником, и мы стояли с ней рука об руку, любуясь длинной полосой вересковой пустоши и широким голубым каналом, оторочивающим ее кружевом пены. Далеко на северо-западе сверкала в солнечных лучах вершина горы Монт Тростон. Не сходя с места мы могли видеть дымы пароходов на оживленной морской дороге в Белфаст.

- Разве это не великолепно? - воскликнула Габриэль, обхватив мою руку. - Ах Джон, почему мы не можем уплыть вместе по этим волнам и оставить все тревоги на берегу?

- А какие тревоги ты хотела бы оставить позади, дорогая? - спросил я.

- Разве я не могу узнать их и помочь тебе их переносить?

- У меня нет от тебя секретов, Джон, - отозвалась она. - Наша главная тревога, как ты, наверное, давно понял, странное поведение бедного отца. Разве это не печально, что человек, игравший такую заметную роль в свете, мечется из одного глухого угла страны в другой и защищается замками и засовами, как сбежавший от суда вор? Вот тебе такая тревога, Джон, которую облегчить не в твоей власти.

- Но почему же он так себя ведет, Габриэль?

- Не могу сказать, - прямо ответила она. - Я только знаю, что он воображает, будто над нашими головами висит смертельная опасность, и что он сам навлек ее на себя, когда был в Индии. Какого рода эта опасность, я не лучше понимаю, чем ты.

- Зато твой брат понимает, - заметил я. - Он говорил мне однажды, что знает, в чем она состоит и считает ее реальной.

- Да, он знает, и мама тоже. Но от меня они все скрывают.

Сейчас бедный отец очень волнуется. Он в страшных опасениях день и ночь, но скоро пятое октября, а после пятого он успокоится.

- Откуда ты знаешь? - удивился я.

- По опыту,- серьезно объяснила она. - Пятого октября его страхи достигают предела. В прошлые годы он в этот день всегда запирал нас с Мордонтом в наших комнатах, так что мы понятия не имеем, что происходило, но всегда оказывалось на следующий день, что он успокоился, и каждый раз он оставался сравнительно спокойным до тех пор, пока этот день не приближался опять.

- Так значит, вам осталось ждать всего десять дней, - заметил я, потому что сентябрь близился к концу. - Кстати, дорогая, зачем вы освещаете по ночам все ваши комнаты?

- Так ты это заметил? Это все отцовские страхи. Он не потерпит ни одного темного угла во всем доме. Он бродит по комнатам добрую половину ночи - проверяет все от подвала до чердака. Мы завели большие лампы в каждой комнате и в каждом коридоре, даже в пустых, а у слуг приказ зажигать все подряд, как только начинает смеркаться.

- Удивительно, как это у вас держится прислуга, - рассмеялся я.

- Здешние горничные суеверный народ и боятся всего, чего не понимают.

- Кухарка и обе горничные из Лондона, они к нам привыкли. Мы им очень много платим за все неудобства. Один только Израэль Стейкс, кучер, родом из здешних мест, а он, кажется, человек основательный, его так легко не испугаешь.

- Бедная моя девочка, - воскликнул я, взглянув сверху вниз на тонкую грациозную фигурку рядом. - Такая атмосфера не для тебя. Почему ты мне не позволяешь избавить тебя от всего этого? Почему ты не соглашаешься, чтобы я пошел к генералу и прямо попросил твоей руки? В худшем случае он может только отказать.

Она изменилась в лице и побледнела от одной только мысли.

- Ради неба, Джон! Не вздумай сделать что-нибудь подобное. Он сорвет нас всех с места среди ночи, и недели не пройдет, как мы осядем в какой-нибудь глуши без всякой надежды увидеть вас когда-нибудь снова или получить от вас весточку. И потом, он никогда нам не простит, что мы выходили за ограду.

- Не думаю, чтобы он был такой бессердечный, - усомнился я.

- Лицо у него суровое, но глаза добрые.

- Он может быть добрейшим из отцов, - отозвалась она. - Но когда ему перечат, он становится ужасным. Ты его таким никогда не видел и, я надеюсь, не увидишь никогда. Именно эта сила воли и нетерпимость к возражениям делали его таким блестящим офицером. Уверяю тебя, в Индии все его очень высоко ценили. Солдаты его боялись, но пошли бы за ним куда угодно.

- А случались с ним тогда эти нервные припадки?

- Иногда, но далеко не такие сильные. Он, кажется, думает, что опасность, какой бы она ни была, растет с годами. Ох, Джон, это ужасно, жить вот так, под дамокловым мечом, - а мне ужаснее всех, потому что я понятия не имею, откуда ждать удара.

- Милая Габриэль, - я взял ее за руку и притянул к себе, - погляди на эти мирные земли и спокойное море. Кругом все так тихо и красиво! Вон там домики с красными черепичными крышами посреди серой пустоши, там живут только простые богобоязненные люди, которые зарабатывают себе на хлеб усердным трудом и ни к кому не питают вражды. В семи милях от нас лежит большой город, и в нем есть все, что изобрела цивилизация для поддержания порядка. Еще за десять миль расквартирован гарнизон, и в любое время дня и ночи оттуда можно вызвать роту солдат по телеграфу. Теперь скажи мне, дорогая, во имя здравого смысла, какая уму постижимая опасность может тебе угрожать в этой спокойной округе так близко от средств защиты? Ты уверяла меня, что ваши опасения не связаны с отцовским здоровьем?

- Нет, я уверена, что нет. Правда, доктор Истерлинг из Стренрэера навещал его раз-другой, но всего лишь из-за небольшого недомогания. Можешь мне поверить, причина не здесь.

- Тогда ты можешь поверить мне, - рассмеялся я, - что причины вообще нет. Есть какая-то странная мономания или галлюцинация. Никакая другая гипотеза не объяснит всех фактов.

- Разве мономания отца объясняет то, что брат поседел, а мама превратилась в тень?

- Конечно, постоянное беспокойство и тревога и не так еще действуют на чувствительные натуры.

- Нет, нет! - она печально качала головой, - на меня ведь они так не подействовали. Вся разница в том, что они знают эту ужасную тайну, а я нет.

- Девочка моя, дни семейных призраков и проклятий канули в прошлое. Теперь, вроде бы, никого не преследует нечистая сила, об этом можно забыть. А тогда что останется? Абсолютно нечего даже предположить. Верь мне, вся тайна в том, что индийская жара оказалась слишком сильной для головы твоего бедного отца.

Не могу сказать, что бы она мне ответила, потому что в этот момент она вздрогнула, будто услыхала что-то. Потом принялась испуганно оглядываться, и вдруг я увидел, как она переменилась в лице.

Взглянув туда же, куда и она, я ощутил внезапный приступ ужаса, увидав человеческое лицо, наблюдавшее за нами из-за дерева - лицо, каждую черту которого искажала самая злобная ненависть. Видя, что его заметили, человек выступил из укрытия и направился к нам - тут только я понял, что это никто иной, как сам генерал. Борода его взъерошилась от ярости, а глубоко сидящие глаза горели из-под тяжелых век самым жестоким и демоническим блеском.

ГЛАВА 6. Как я записался в гарнизон Кломбера.

- Марш в свою комнату, дочка! - воскликнул он хриплым и грубым голосом, встав между нами и властно указав на дом. Потом дождался, пока Габриэль, бросив на меня последний испуганный взгляд, пролезла в отверстие, и повернулся ко мне с таким убийственным выражением лица, что я невольно отступил шага на два и крепче сжал мою дубовую трость.

- Вы... вы...- процедил он, вцепившись рукой в воротник, как будто ярость его душила, - вы посмели вторгнуться в мои владения! По-вашему я построил эту изгородь, чтобы вокруг нее могли собираться все паразиты королевства? О, вы были очень близки к смерти, мой милый юноша! Никогда не будете ближе, пока не пробьет ваш час. Взгляните сюда! - он вытащил из-за пазухи короткий массивный пистолет. - Стоило вам пролезть в эту дыру и ступить ногой на мою землю, я бы тут же проделал в вас окошко. Я здесь бродяг не потерплю, я знаю, как себя вести с такими господами, будь они черные или белые.

- Сэр, - произнес я. - Я никому не причинил вреда, придя сюда, и не знаю, чем заслужил такое беспримерное нападение. И позвольте мне заметить, что вы все еще целитесь в меня из пистолета, а руки у вас так дрожат, что он может, чего доброго, еще и выстрелить. Если вы не повернете его дулом вниз, мне придется, повинуясь чувству самосохранения, ударить вас по руке палкой.

Мой тон заставил его несколько поостыть.

- Так какого дьявола вас сюда принесло? - спросил он, пряча обратно свое оружие. - Может джентльмен спокойно жить без того, чтобы являлись шпионить и подглядывать за ним? Что у вас своих дел нет, а? А моя дочь? Что у вас с ней может быть общего, и что вы пытались у нее выведать? Ведь не случайно же вы сюда явились?

- Нет, - храбро признал я, - не случайно. Несколько раз мне представлялась возможность видеться с вашей дочерью и оценить ее многочисленные достоинства. Мы с ней обручены, и я пришел ради того, чтобы ее увидеть.

Вместо того, чтобы вспыхнуть, как я ожидал, яростью, генерал протяжно свистнул от удивления, а потом, облокотившись о решетку, тихо засмеялся.

- Английские терьеры любят вынюхивать медяниц, - сообщил он в конце концов. - Когда их привозят в Индию, они имеют обыкновение забредать в джунгли и выискивать там то, что представляется им медяницами. Но ящерка оборачивается ядовитой змеей - и вот бедная собачка больше не забавляется. По-моему, с вами случится что-то похожее, если вы не поостережетесь.

- Не собираетесь же вы оклеветать собственную дочь! - воскликнул я, горя возмущением.

- О нет, с Габриэль все в порядке, - отозвался он беспечно.

- А вот наша семья не та, с которой я мог бы рекомендовать кому-нибудь породниться. И прощу вас, объясните, как это случилось, что мне не известно о вашем милом маленьком соглашении?

- Мы боялись, сэр, что вы можете нас разлучить, - ответил я, чувствуя, что полная искренность - лучшая политика при данных обстоятельствах. - Может быть, мы ошиблись. Прошу вас, прежде чем принять окончательное решение, вспомните, что речь идет о счастье нас обоих. В ваших силах разлучить наши тела, но души наши навсегда останутся соединенными.

- Дружище, - произнес генерал уже не зло, - вы не знаете, о чем просите. Между вами и кем бы то ни было, в ком течет кровь Хизерстоунов, пропасть, через которую не построить моста.

Все следы ярости исчезли из его поведения, уступив место слегка пренебрежительной насмешливости.

Его слова уязвили мою семейную гордость.

- Пропасть может оказаться уже, чем вам представляется, - холодно проговорил я. - Если мы живем в уединенном месте, это еще не означает, что мы какая-нибудь деревенщина. Я благородного происхождения по отцу, а моя мать из Бикенских Бикенов. Уверяю вас, что неравенство между нами не так велико, как вы, кажется, думаете.

- Вы меня не поняли, - ответил генерал. - Это мы не ровня вам. Есть причины, по которым моя дочь Габриэль должна жить и умереть незамужней. Брак с ней был бы не в ваших интересах.

- Но право, сэр, - настаивал я, - мне лучше знать, в чем мои интересы. Если вы перешли на эту почву, то спорить нам не о чем, потому что, уверяю вас, единственный мой интерес, затмевающий все другие, в том, чтобы женщина, которую я люблю, стала моей женой. Если это - ваше единственное возражение против нашего брака - можете не колеблясь давать согласие, потому что никакя опасность и никакое испытание, которые я могу навлечь на себя, женясь на Габриэли, ни капельки меня не беспокоят.

- Поглядите на этого бентамского петушка! - воскликнул старый солдат, улыбаясь моей горячности. - Легко презирать опасность, когда вы не знаете, что это за опасность.

- Так что это за опасность? - страстно откликнулся я. - Ничто на земле не отпугнет меня от Габриэли. Испытайте же меня!

- Нет, нет. Это не пойдет, - отвечал он со вздохом и продолжал задумчиво, словно разговаривая сам с собой:

- Отваги ему не занимать, и он вполне взрослый парень. Может, нам такая помощь и не повредила бы.

И он продолжал бормотать что-то себе под нос с отрешенным видом, как будто позабыв о моем присутствии.

- Послушайте, Вэст, - заговорил он наконец, - извините меня, если я сказал вам что-нибудь лишнее. Вот уже второй раз мне приходится извиняться перед вами за одно и то же. Больше этого не будет. Я, пожалуй, перегнул палку в своем стремлении к изоляции, но у меня есть к тому серьезные причины. Прав я или нет, но я вбил себе в голову, что в один прекрасный день на мой дом могут напасть. Если что-нибудь подобное случится, думаю, я могу рассчитывать на вашу помощь?

- Можете не сомневаться.

- Вот что, если вам передадут, например: "приходите", или даже просто: "Кломбер", вы поймете, что вас зовут на помощь, и поспешите немедленно, хотя бы и глухой ночью?

- Безусловно я так и сделаю, - отвечал я. - Но можно спросить, в чем опасность?

- Если вы будете знать, это ничего не даст. Да вы едва ли поймете, если я расскажу вам. Теперь я должен с вами попрощаться, потому что слишком долго оставался здесь. Помните, я на вас рассчитываю, как на солдата кломберского гарнизона.

- Еще одно,сэр, - заспешил я, потому что он повернулся уходить, надеюсь, вы не рассердитесь на дочь? Это из-за меня она все от вас скрывала.

- Все в порядке, - проговорил он с холодной непроницаемой улыбкой. я не такой дракон в лоне своего семейства, как вы, кажется, думаете. Что же до женитьбы, я бы вам по-дружески посоветовал забыть и думать о ней, а если это невозможно, то хотя бы отложить на время. Нельзя сказать, что сейчас может внезапно произойти. До свидания!

Он направился в рощу и быстро скрылся с глаз в густых зарослях.

Так закончилась наша необыкновенная беседа, которую этот странный человек начал, прицелившись в меня из заряженного пистолета, а кончил, признав во мне возможного будущего зятя. Я не знал, радоваться мне, или огорчаться.

С одной стороны, он, скорее всего, теперь постарается лучше следить за дочерью и не позволит нам общаться так свободно, как до сих пор. С другой стороны, я получил преимущество, добившись согласия возобновить свои ухаживания когда-нибудь в будущем. В конце концов я решил, направляясь в задумчивости домой, что мое положение теперь улучшилось.

Но эта опасность, эта бесплотная необъяснимая опасность, встающая за каждым углом и нависающая над каждой башней Кломбера! Как я ни напрягал свой ум, я не мог найти такого ответа на загадку, который не выглядел бы ребяческим и бессмысленным.

Одно обстоятельство казалось мне важным. Отец и сын, оба, независимо друг от от друга уверяли меня, что если бы мне рассказали, в чем дело, я едва ли понял бы рассказ. Какой же странной и чудовищной должна быть угроза, которую нельзя объяснить на понятном языке!

В ту ночь, перед тем, как лечь спать, я поднял руку в темноте и поклялся, что никакие силы человека или дьявола не ослабят моей любви к женщине, чье чистое сердце я имел счастье завоевать.

ГЛАВА 7. Как в Кломбер прибыл капрал Руфус Смит.

Если только мне удалось передать достоверно все, что произошло, читатель поймет, как сильно увлечено было мое внимание и воображение. Разве я мог спокойно пробираться сквозь скучную рутину занятий управляющего, интересоваться соломенной крышей хибарки одного арендатора или парусом лодки другого, когда ум мой опутывали цепи упомянутых мною событий, и я непрестанно искал им объяснения?

Куда бы я не забрел в округе, мне отовсюду было видно квадратную белую башню над купой деревьев, а под этой башней злополучная семья ждала и опасалась, опасалась и ждала - чего? Этот вопрос все еще маячил неодолимым препятствием в конце любой цепи размышлений.

Даже как отвлеченная загадка эта тайна семейства Хизерстоунов завораживала и притягивала ум, а уж раз женщина, которую я любил в тысячу раз сильнее, чем себя самого, так нуждалась в ее разрешении, я был не в силах обратить свои мысли на что бы то ни было еще, пока не найду разгадки.

Отец получил из Неаполя письмо от лэрда, где говорилось, что путешествие пошло ему на пользу, и он не собирается покамест возвращаться в Шотландию.

Это устраивало нас всех, потому что занятия отца продвигались в Бренксоме прекрасно, и для него сущим наказанием оказалось бы возвращение в городскую сутолоку и шум. Что до моей милой сестры и меня - как вам уже известно, еще более серьезные причины заставляли нас любить Вигтауновские пустоши.

Несмотря на беседу с генералом - или, пожалуй, благодаря ей - я по меньшей мере дважды в день находил повод прогуляться мимо Кломбера и убедиться, что там все в порядке. В конце концов, генерал в какой-то степени доверился мне и даже просил моей помощи, поэтому я чувствовал, что наши взаимоотношения переменились, и у него нет больше прав сердиться на мое присутствие. И действительно, через несколько дней я встретил его у ограды, и он обошелся со мной вежливо, хотя и не вспоминал о нашей предыдущей встрече.

Он попрежнему казался до крайности нервным, время от времени вздрагивал и испуганно оглядывался. Я надеялся, что дочь его не ошиблась, когда называла пятое октября как переломный момент в его недуге, потому что при взгляде на его блестящие глаза и дрожащие руки у меня не оставалось сомнений, что человек не может долго прожить в таком нервном напряжении.

Я обнаружил, что наш заветный ход он велел заделать, и хотя я обшарил каждый дюйм длиннейшей ограды, мне так и не удалось найти другого слабого места. То тут, то там сквозь щели между досками мне удавалось разглядеть дом, и один раз я увидел у окна в нижнем этаже грубоватого на вид мужчину средних лет, очевидно, кучера Израэля Стэйкса. Но никаких следов Габриэли или Мордонта я не заметил, и их отсутствие меня встревожило. Я не сомневался, что будь они свободны, они нашли бы способ послать весточку нам с сестрой. Мои страхи все больше и больше обострялись с каждым новым прошедшим днем, не приносящим о них никаких известий.

Однажды утром - это было второго октября - я направлялся к усадьбе, надеясь, что мне посчастливится узнать что-нибудь о моей любимой, как вдруг заметил человека, сидящего на камне у дороги.

Подойдя ближе, я разглядел, что он нездешний и, судя по запыленной одежде и потрепаному виду, пришел пешком издалека. На коленях у него лежал большой ломоть хлеба и складной нож, но он, видимо, как раз кончил завтракать, потому что, заметив меня, стряхнул крошки с колен и поднялся на ноги.

Считаясь с его громадным ростом и оружием, которое он держал теперь в руке, я предпочел держаться другой стороны дороги, помня, что нужда делает человека отчаянным, и золотая цепочка, поблескивающая на моем жилете, может оказаться слишком сильным искушением для бродяги. Он подтвердил мои подозрения, загородив мне дорогу.

- Ну, дружище, - произнес я, изображая непринужденность, которую не чувствовал, - что я могу сделать для вас сегодня?

Загар придавал лицу бродяги цвет красного дерева, а глубокий шрам от угла рта до уха никоим образом его не украшал. Волосы его уже поседели, но держался он молодцевато, а заломленная набекрень меховая шапка придавала ему лихой полувоенный вид. В общем, он показался мне самым опасным бродягой из всех, с какими я когда-либо встречался.

Вместо того, чтобы ответить, он молча смерил меня мрачным дерзким взглядом, а затем с громким щелчком закрыл свой нож.

- Вы не ищейка, - произнес он. - Молоды, пожалуй. Меня упрятали в холодную в Пэйсли, меня упрятали в холодную в Вигтауне, но - разрази меня гром! - если еще хоть один пес ко мне прицепится, он навсегда запомнит капрала Руфуса Смита! Что за чертовски милая страна, где человеку не дают работы, а потом сажают его за то, что ему нечем зарабатывать на жизнь!

- Мне очень жаль видеть старого солдата в таком несчастьи, - сказал я. - В каких войсках вы служили?

- Королевская конная артиллерия. Чтоб ей пусто было, этой службе со всеми ее поторохами! Вот он я - в шестьдесят лет с нищенской пенсией в тридцать восемь фунтов десять шиллингов, которых мне и на пиво с табаком нехватает.

- А мне кажется, что тридцать восемь фунтов десять шиллингов в год должны бы вам служить неплохим подспорьем в старости, - заметил я.

- Вам кажется, а? - фыркнул он, подавшись вперед, покуда его обветренное лицо не оказалось в одном футе от моего. - Как по-вашему, сколько стоит этот сабельный удар? А моя нога в которой кости гремят и болтаются, будто они игральные, с тех пор как по ней проехал хобот пушечного лафета? Сколько это стоит, а? А печень, как губка, а малярия всякий раз, когда ветру вздумается дуть с востока - этому какая цена на рынке? Возьмете все за чертовы сорок фунтов в год, не откажетесь?

- Мы здесь доходами не избалованы, в этой части страны, - ответил я. - Вы здесь можете сойти за богача.

- Глупый здесь народ и привычки у него глупые, - отозвался он, вытаскивая из кармана черную трубку и набивая ее табаком. - Я знаю, что значит жить в свое удовольствие, и - чтоб мне пропасть! - когда у меня в кармане заводится монета, я трачу ее так, как ее надо тратить. Я дрался за мою страну, а моя страна плевать на меня хотела. Ну так пойду к русским, ей-богу! Я могу показать им такую дорогу через Гималаи, что афганцы с британцами здорово потрудятся, чтобы их не пустить. Сколько по-вашему такой секрет стоит в Санкт-Питербурге, а, мистер?

- Мне стыдно слушать, как старый солдат говорит такие вещи даже в шутку, - сказал я сурово.

- В шутку, как же! - воскликнул он, добавив длинное раскатистое ругательство. - Я бы давно так и сделал, если б с ними стоило связываться. Один Скобелев чего-то стоил, да он на том свете. Что мне надо знать, так это, слышали вы что-нибудь в этих местах о человеке по имени Хизерстоун, о том самом, что был полковником 41-го Бенгальского? Мне сказали в Вигтауне, что он живет где-то по соседству.

- Он живет в том большом доме, показал я на Кломберскую башню. Пройдите немного дальше по дороге и увидите ворота, но генерал не в восторге бывает от посетителей.

Последней фразы я мог бы и не говорить, потому что в тот же миг, как я указал дорогу, капрал Руфус Смит захромал прочь. Его способ передвижения оказался самым необыкновенным из всех, которые я когда-либо видел - правой ногой он касался земли едва ли раз на полдюжину шагов, зато так интенсивно работал другой конечностью, что передвигался удивительно быстро.

Я был так ошеломлен, что стоял посреди дороги, глядя вслед этой несуразной фигуре, покамест мне вдруг не пришло в голову, что встреча такого грубого человека с раздражительным и вспыльчевым генералом может плохо кончиться. Поэтому я пошел следом за капралом, прыгавшим по дороге, как большая неуклюжая птица, и догнал его у въездных ворот, где он встал, ухватившись за прутья и вглядываясь в темную подъездную аллею за ними.

- Хитрый старый шакал, - произнес он, оглядываясь на меня и кивая в направлении замка, - так это его бунгало. там, между деревьями?

- Это его дом, - отвечал я, - но примите мой совет: придержите свое красноречие, если собираетесь говорить с генералом. Он не тот человек, который станет терпеть всякие вольности.

- Ваша правда. Он всегда был твердым орешком. Да уж не он ли идет там по аллее?

Я взглянул сквозь решетку и, действительно, увидел генерала - тот либо заметил нас, либо услыхал наши голоса и теперь спешил к воротам. Время от времени он останавливался и всматривался в нас из тени деревьев, словно колебался, подходить или нет.

- В разведку вышел! - пробормотал капрал с хриплым смешком.

Боится - и я знаю, чего он боится. Он-то уж сам в ловушку не полезет, шалишь! Тертый калач, могу поклясться - да и есть с чего! Тут он вдруг привстал на цыпочки, помахал рукой между прутьями и закричал во весь голос:

- Подходите, мой отважный командир! Подходите! Горизонт чист, врага не видно.

Это фамильярное обращение видимо ободрило генерала, потому что он быстро подошел к нам, хоть я и видел по цвету его лица, что он вот-вот вскипит.

- Как вы здесь, мистер Вест? - произнес он, заметив меня. - Что вам нужно и зачем вы притащили с собой этого типа?

- Я не притащил его с собой, сэр, - возразил я с негодованием. - Я встретил его здесь на дороге, он спросил, где найти вас, и я показал. Мне ничего о нем неизвестно.

- Ну так чего вам от меня нужно? - резко спросил генерал, поворачиваясь к пришельцу.

- С вашего позволения, сэр, - поднося руку к кротовой шапке, отозвался просительным тоном бывший капрал с униженным видом, странно противоречащим его прежнему вызывающему поведению. - Я старый служака-пушкарь ее величества, сэр, мне случалось слышать о вас в Индии так я подумал, может вы меня возьмете грумом или садовником, или там еще кем, кто вам нужен?

- Мне очень жаль, но я ничего не могу для вас сделать, дружище, ответил старый солдат непреклонно.

- Но вы дадите мне чуточку подработать, просто, чтоб поддержать меня, сэр? - продолжал раболепный попрошайка. - Вы же не захотите, чтобы старый товарищ пропал из-за нескольких недостающих монет? Я был с бригадой Сэйла на перевалах, и я участвовал во втором взятии Кабула.

Генерал Хизерстоун внимательно взглянул на просителя, но ничего не ответил.

- Я был вместе с вами в Газни, когда стены разрушило землетрясение, и мы оказались в ружейном выстреле от сорока тысяч афганцев. Расспросите меня, и вы увидите, что я не вру. Мы вместе пережили все это в молодости, а теперь, когда мы постарели, вы живете в прекрасном доме, а я помираю с голоду у обочины дороги. По мне, это нечестно.

- Вы дерзкий негодяй, - сказал генерал. - Будь вы хорошим солдатом, вам никогда не понадобилось бы попрошайничать. Я вам и фартинга не дам.

- Еще одно слово, сэр, - воскликнул бродягя, видя, что собеседник его собрался уходить. -Я был на перевале Терада.

Хизерстоун обернулся так резко, как будто услышал не слова, а пистолетный выстрел.

- Что,... что такое? - переспросил он, запинаясь.

- Я был на перевале Терада, сэр, и я знал человека, которого звали Гулаб Шах.

Эту последнюю фразу он прошипел полушепотом, и лицо его исказила злобная усмешка. Слова его произвели на генерала потрясающее действие. Он отшатнулся от ворот, и его смуглое лицо сделалось пятнистосерым. С минуту он не находил в себе сил говорить. Наконец выдавил:

- Гулаб Шах! Кто вы такой, что знаете Гулаб Шаха?

- Посмотрите получше. - посоветовал бродяга. - Взгляд у вас что-то не такой острый, как сорок лет назад.

Генерал устремил на потрепанного гостя долгий и пристальный взгляд, и вдруг я увидел, как вспыхнуло в его глазах воспоминание.

- Бог мой! - воскликнул он. -Да ведь это капрал Руфус Смит!

- Дошло, наконец-то, - хихикнул тот. - А я все думал: сколько же это времени вам понадобится. И начнем с того, что откроем ворота, ладно? Невесело это - болтать сквозь решетку. Слишком похоже на тюремное свидание.

Генерал с остатками волнения в лице нервно дрожащими пальцами отодвинул засов. По-моему, узнав в пришельце капрала Руфкса Смита, он вздохнул облегченно, и все же его поведение ясно показывало, что он отнюдь не усмотрел в этом визите подарок небес.

- Ну капрал, - произнес он, распахивая ворота, - я часто гадал, живы ли вы, или умерли, но никогда не рассчитывал с вами еше раз повстречаться. Как вы провели все эти годы?

- Как провел? - ворчливо отозвался капрал. - В основном пьяным провел. Как получу деньги, так и промотаю на выпивку, и покуда их хватало был мне покой. Как разорился дочиста - пошел бродяжничать, частью в расчете подобрать где на выпивку, частью чтобы вас поискать.

- Извините, что мы говорим о своих делах, Вэст, - обернулся ко мне генерал, потому что я стал было прощаться. - Вы уже знаете кое-что, а через несколько дней можете и вовсе увязнуть вместе с нами с головой.

Капрал Руфус Смит оглянулся на меня в предельном изумлении.

- Увязнуть с нами? Он-то сюда как влип?

- Добровольно, добровольно, - торопливо объяснил генерал. - Это мой сосед, он предложил свою помощь, если понадобится.

Это объяснение, кажется, еще сильнее поразило капрала.

- Да это почище петушиного боя! - воскликнул он, разглядывая меня с восхищением. - Никогда не слыхал ничего подобного.

- А теперь, когда вы меня нашли, капрал Смит, - спросил арендатор Кломбера, - что вам от меня нужно?

- Да все. Мне нужна крыша над головой и одеженка, и еда, и, прежде всего, выпивка.

- Ладно, я возьму вас в дом и сделаю для вас все, что могу, произнес генерал медленно. - Но помните, Смит, должна быть дисциплина. Я генерал, а вы капрал, я хозяин, - вы слуга. Не заставляйте меня напоминать вам это.

Бродяга выпрямился во весь рост и поднял правую руку с раскрытой ладонью в военном приветствии.

- Я могу взять вас садовником и отделаться от своего парня. Что до бренди - будет вам паек и не больше. Мы тут в замке не пьяницы.

- И вы сами обходитесь без опиума или бренди, или чего-нибудь такого, сэр? - со странным выражением спросил капрал.

- Безусловно, - твердо отозвался генерал.

- Ну, могу только сказать, что у вас больше духу, чем у меня. Понимаю теперь, за что вам дали тот крест во время бунта. Если б мне пришлось слушать эту штуку ночь за ночью без капельки горячительного для храбрости да я б мигом спятил.

Генерал Хизерстоун поднял руку, словно боясь, как бы его товарищ не сказал слишком много.

- Я должен поблагодарить вас, мистер Вест, - обратился он ко мне, за то, что вы указали мой дом этому человеку. Я не хотел бы допустить, чтобы старый товарищ, как бы он ни был прост, опустился на дно, и если я согласился исполнить его просьбу не слишком охотно, так только оттого, что сомневался, тот ли он, за кого себя выдает. Идите-ка в дом, капрал, я сейчас за вами.

- Бедняга, - продолжал он, глядя как новоприбывший ковыляет по

аллее своей невообразимой походкой. - У него пушка проехалась по ноге и

раздробила кости, но упрямец не пожелал позволить докторам ее

отрезать. Теперь я его припоминаю молодым солдатом в Афганистане. Мы с

ним вместе пережили парочку странных приключений - как-нибудь я вам

расскажу - так что, естественно, я питаю к нему слабость. Он вам

что-нибудь обо мне рассказывал до того. как я подошел?

- Ни слова.

- А! - произнес генерал небрежно, но с видимым облегчением. - Я думал, он вспоминал что-нибудь о старых временах. Ну, я должен идти и присмотеть за ним, а то неровен час, прислуга перепугается. До свиданья!

Помахав мне рукой, старый генерал поспешил вдогонку за своим новым домочадцем, а я пошел вдоль ограды, пристально вглядываясь в каждую щель, но мне так и не удалось увидеть ни Мордонта, ни его сестру.

Вот так. Я довел свой рассказ до появления капрала Руфуса Смита, и его появление оказалось началом конца.

Теперь наступил момент передать перо человеку, который знал, что происходило внутри Кломбера в те месяцы, когда я наблюдал за ним снаружи.

Правда, Израэлю Стэйксу, кучеру, от пера было бы мало толку, потому что он не умеет ни читать, ни писать, но мистер Мэтью Кларк, пресвитерианский священник из Стоункирка, записал его сообщение, должным образом засвидетельстванное гигантским крестом напротив имени рассказчика. Не удивлюсь, если окажется, что добрый священнмк слегка сгладил стилистические шероховатости, но мне жаль, если это так, потому что в дословной передаче рассказ стал бы, пусть менее понятным, зато более интересным.

Глава 8. Сообщение Израэля Стейкса (Записанное и засвидетельстванное его преподобием Мэтью Кларком, пресвитерианским священником из прихода Стоункирк, что в Вигтауншире.)

Мейстер Фотерджил Вэст и наш священник сказали, что я могу рассказать все, что знаю о генерале Хизерстоуне и его доме, но не должен слишком много болтать о себе, потому что про мои делишки читать никому не интересно. Но это уж вранье, право слово. Мы, Стэйксы, от людей не прячемся, нас все знают и уважают по обе стороны границы, и даже в Нитсдэйле и Аннандэйле не один найдется такой, кто рад будет услыхать новости о сынке Арчи Стэйкса из Экклфикана.

Да уж ладно, сделаю, как сказано, ради мистера Вэста - авось не позабудет этого, когда придет мой черед просить об одолжении.*) Сам я писать не обучен, потому как папаша меня посылал не в школу, а на поле ворон пугать, зато он меня воспитал в правилах истинной церкви и в почитании Конвенанта, за что я благодарю Господа!

*) Старому мошеннику хорошо заплатили, так что, мог бы и не болтать об

одолжениях - Дж.Ф.В.

Так вот, в середине мая встречает меня на улице тот недвижимый агент,

мейстер Макнэйл, и принимается выведывать, не надобно ли мне местечка кучера и садовника. По правде говоря, я как раз сам искал чего-то в этом роде, да не слишком торопился в этом признаваться.

- Хотите - нанимайтесь, хотите - нет, - разозлился он в конце концов. - Место хорошее, ему многие обрадуются. Хотите - приходите ко мне в контору завтра в два и расспросите джентльмена сами.

И это все, что я сумел из него вытянуть, потому как он человек скрытный и в сделках не промах, что ему на том свете боком выйдет, хоть на этом он и набил себе мошну. Грядет день - и с левой стороны от престола господня встанет целый сонм всяких агентов, и не удивлюсь, коли мейстер Макнэйл окажется среди них.

Ладно, пошел я утром в контору, а там был агент и с ним высокий седой ? господин с лицом сморщенным и коричневым - ни дать ни взять грецкий

орех. Взглянул он на меня строго - а глаза светятся, как угли, - да и говорит:

- Мне сказали, что вы родились в этих краях.

- Ага, - говорю, - и никогда не уезжал отсюда.

- Никогда не выезжали из Шотландии? - переспрашивает.

- Дважды выбирался на ярмарку в Карлайсл, - говорю я, потому что я человек, возлюбивший правду, и еще потому, что агент соврать не дал бы

- я у него там перехватил двух бычков да телку, которых он сторговывал для Драмлейской фермы.

- Я узнал от мейстера Макнэйла, - говорит генерал Хизерстоун, потому как это именно он и был, и никто другой, - что вы не умеете писать.

- Не, - говорю.

- И читать.

- Не, - говорю.

- Кажется мне, - говорит он, поворотившись к агенту, - что он как раз тот человек, что мне нужен. Слуги нынче испорчены, - говорит, черезмерчивым омбразованием. Не сомневаюсь, Стэйкс, что вы мне подойдете. Получите три фунта в месяц и стол, но я сохраняю за собой право предупредить вас об увольнении за двадцать четыре часа. Устраивает?

- Прошлый раз, как я служил, - совсем другие были условия, - говорю я с недовольным видом.

А это, между нами говоря, чистая правда была, потому как старик Скотт мне давал только фунт в месяц да кашу дважды в день.

- Ладно, ладно, - говорит он, - может и повысим, если подойдете. Пока вот вам шилинг в подарок, раз мейстер Макнэйл говорит, что таков обычай, и жду вас в Кломбере в понедельник.

Вот я и пошел в понедельник в Кломбер - ну и громадный же домище, целых сто окон, а то и больше, и места хватит половине прихода спрятаться. А насчет сада - так для меня работы почитай что и не было вовсе, и лошадь из конюшни не выводили всю неделю напролет. Мне-то все-таки дела хватило изгородь ладить несусветную, не говоря уже про чистку ножей, вилок, сапог и прочие всякие заботы, которые для баб годятся, а не для взрослых мужчин.

На кухне, кроме меня, еще было двое - кухарка Элиза да горничная Мэри

- обе темные бедные создания, которые всю жизнь прозябали в Лондоне и ничего про белый свет не знают. Мне с ними и говорить-то было не о чем, потому что они люди простоватые, нормального английского языка почитай что и не понимают *), и о спасении своих душ беспокоятся не больше, чем жабы на болоте. Когда кухарка сказала, что не уважает Джона Нокса, а та, другая что и шестипенсовика не даст за "Беседы об истинной церкви" мейстера Дональда Максноу, я понял, что мне только и остается препоручить их души Всевышнему.

*) Израэль Стэйкс говорит на нижнешотландском диалекте, вся эта глава написана на нем. - Прим. перев.

Господ было четверо: генерал, миледи, мейстер Мордонт и мисс Габриэль, и немного мне времени понадобилось, чтобы приметить что-то неладное. Миледи ходила тонкая и белая, как привидение, и я много раз видел, как она сама с собой говорит и плачет. Я видел, как она ходила взад-вперед по лесу, где, думала, никто ее не мог видеть, и ломала руки, будто умалишенная.

Еще и молодой джентльмен с сестрой - оба глядели озабоченными, а уж генерал больше всех, у других-то день на день не приходится, а он всякий божий день без передышки ходил мрачный, как висельник под петлей. Я пытался выведать у баб на кухне, что в семействе не слава богу, но кухарка - та мне ответила, что не ей встревать в господские дела, и что, пока ей платят за работу, ее все это не касается. Обе они, бедняжки, туповатые и беспомощные, двух слов в ответ на простой вопрос связать не могут, хотя, когда приспичит, так небось кудахтают вовсю.

Ну ладно, шли недели, потом месяцы, а в поместье не то чтобы лучше, а все хуже и хуже делалось. Генерал все больше нервничал, а хозяйка его

- та все грустнее и грустнее становилась, хотя друг с дружкой они не бранились, нет - я-то знаю, потому что завтракали они вместе, а я как раз в этот час взял себе привычку обстригать розовый куст под окном, так что и не хотел, а все слышал, что они промеж себя разговаривали, хоть и за решеткой.

При молодежи-то они почитай что и не разговаривали вовсе, но, как те уйдут, так сразу речь заходила о каком-то близком испытании для них для всех, хоть я так и не смог из их слов понять, чего они боялись. Я не раз слышал, как генерал говорил, что не боится смерти или понятной опасности, которой можно противостоять, но что это изнурительное ожидание и неизвестность из него жилы выматывает. Тут миледи принималась его успокаивать и говорить, что, может, дело и не так уж плохо, как он думает, может еще и обойдется, да только зря на него слова тратила.

Что до молодежи, я-то отлично знал, что они не больно усердно за стенкой сидели, а удирали при первой возможности с мейстером Фотерджилом Вэстом в Бренксом, но генерал слишком был занят своими страхами, чтоб смотреть кругом, а я так про себя решил, что ни садовник, ни кучер за детьми присматривать не обязан. Ему бы знать в его годы, что запрещать что-нибудь девчонке да парню - лучший способ их к этому привадить. Господь в этом убедился в райском саду, а жители Эдема от жителей Вигтауншира ни на волос не отличаются.

Еще об одном дельце я, кажется, позабыл, а надо бы рассказать.

Генерал в спальне жены не ночевал, а спал один в дальнем углу дома, так далеко от всех прочих, как только мог. Эту комнату он всегда запирал, и никому туда ходу не было. Он сам себе и постель стелил, и прибирал, а никому из нас даже в коридор, что вел к этой двери, заглядывать не дозволялось.

А по ночам он бродил по всему дому, везде лампы развесил, так, что нигде не оставалось ни уголочка темного.

Сколько раз я со своего чердака слыхал, как он бродит туда-сюда, туда-сюда по коридорам с полуночи до петухов. Оно невесело - слушать это да раздумывать: уж не привез ли он часом из своей Индии какие-никакие языческие да идолопоклоннические штучки, не точит ли его душу червь, что гложет и не умирает. Я бы его спросил, не облегчит ли его душу беседа с преподобным Дональдом Максноу, да это, может статься, было бы ошибкой, а генерал не тот человек, с которым станешь рисковать ошибиться.

Как-то работал я на лужайке, а он приходит и спрашивает:

- Случалось вам когда-нибудь стрелять из пистолета, Израэль?

- Господи помилуй! - говорю. - Да я сроду ничего этакого в руках не держал.

- Тогда лучше и не пытайтесь, - говорит. - Каждому свое оружие, говорит. - Могу поручиться, вы справитесь с хорошей яблоневой дубиной.

Я душой кривить не стал, прямо говорю:

- Ну а как же! Не хуже любого в наших краях.

- Дом стоит уединенно, - поясняет генерал, - какие-нибудь негодяи могут вломиться. Всегда лучше быть наготове. Я, вы, мой сын Мордонт и мистер Фотерджил Вэст из Бренксома - он придет, если его позовут справимся, как по-вашему?

- Право, сэр, - отвечаю, - пировать, как говорится, лучше, чем воевать, но, если вы мне повысите на фунт жалование, так я не откажусь ни от того, ни от другого.

- Из-за этого мы не поссоримся, - говорит генерал и соглашается на лишние двенадцать фунтов в год так легко, будто это двенадцать мыльных пузырей.

Ну, я плохо думать о нем, конечно, не хотел, но тут не мог не заподозрить, что деньги, с которыми так легко расстаются, не могут быть нажиты честно.

Я человек от природы не любопытный и нос в чужие дела совать не люблю, но тут уж не мог успокоиться, пока не узнаю, чего это генерал по ночам бродит и что ему спать не дает. Так вот, подметал я как-то коридоры, вижу - неподалеку от генеральской двери кучей навалены занавеси, старые ковры и все такое. Тут мне вдруг приходит в голову мысль, и я себе говорю:

- Израэль, - говорю, - дружок. Почему бы тебе здесь не спрятаться сегодня же ночью и не взглянуть на старика, когда ему будет невдомек, что на него живой человек смотреть может?

И чем больше я об этом думал, тем легче мне это казалось, так что я в конце концов решил это сделать без промедления.

Как вечер пришел, сказал я бабам, что страдаю зубами и пойду пораньше спать. Я отлично знал, что как уйду к себе, так про меня больше никто и не вспомнит, так что я чуть подождал, слышу - все тихо, сбросил башмаки и бегом по черной лестнице к той куче тряпья. Залез под старый ковер, гляжу в дырку.

Там я и просидел, как мышь в корзине, покуда генерал не прошел мимо в спальню и все в доме не успокоилось.

Право слово! Второй раз я бы на это не пошел, хоть бы и за все денежки Объединенного Дамфрийского Банка. Как подумаю - мороз по коже! До чего жутко лежать там в мертвой тишине и ждать, и ждать, а кругом ни звука, только старые часы гулко тикают где-то в коридоре.

Сначала я в одну сторону смотрел, потом в другую, но мне все что-то чудилось в той стороне, куда я как раз не смотрел. На лбу у меня холодный пот выступил, а сердце колотилось вдвое скорее тех часов, а хуже всего, что пыль с ковров набилась мне в глотку - вот-вот раскашляюсь!

Бог мой! Как только волосы у меня не поседели. Знал бы - не согласился бы и за пост лорд-мэра в самом Глазго.

Ну ладно. Было уже два часа утра или, может, немного больше, и я как раз подумал, что так ничего и не увижу, да, надо сказать, не слишком об этом пожалел, как вдруг мне послышался звук, ясный и отчетливый в тишине ночи.

Меня уже и раньше просили описать этот звук, но оказалось, что не так-то просто дать кому-то понять, что за звук, если ни он, ни ты никогда раньше ничего подобного этому звуку не слышали. Это был резкий короткий звон - похоже, вроде как, если провести пальцем по краю винного бокала, но куда тоньше и выше, и громче, и с чем-то вроде всплесков, как звон дождевых капель в бочке с водой.

Я с перепугу сел среди ковров, высунулся, как гриб из опавших листьев,

и давай слушать. Но все опять стихло, кроме ровного тиканья часов.

Вдруг звук раздался снова, такой же ясный, резкий и тонкий, и теперь и

генерал его услышал, потому что он вроде как застонал за дверью, как

усталый человек, когда его разбудили. Я слышал, что он встал и оделся, а потом принялся расхаживать туда-сюда по комнате.

Право слово! Минуты не прошло, как я уже завернулся в ковры обратно. Лежу, дрожу с головы до ног, бормочу все молитвы, какие знаю, а сам все гляжу в дырку на генеральскую дверь.

Скоро я услышал, как поворачивается ручка, и дверь медленно открылась. В комнате горел свет, и я только на секунду успел увидеть что-то вроде ряда мечей торчком вдоль стены, как генерал выскользнул наружу и закрыл дверь за собой. Он был в халате, в красном колпаке и в туфлях без задников с загнутыми носами. Я было вообразил, что он ходит во сне, но тут он подошел ближе и стало видно, как у него глаза блестят, а лицо скривилось, будто что его мучает. Верьте мне или нет, а я и сейчас дрожу, как вспоминаю эту высокую фигуру, это желтое лицо в длинном-длинном темном и тихом коридоре.

Я лежу, не дышу, смотрю на него, а когда он подошел совсем близко, тут у меня и сердце стучать перестало, потому что "дзынь!" - громко и четко всего только в ярде от меня раздался тот самый звук.

Что это звенело, где оно было - убейте, не могу сказать. Может, это и генерал, но только тогда Бог его ведает, как он это сделал, потому что руки его в тот момент висели без дела, я хорошо видел. Звук от него послышался, это да, только мне показалось, что звенело где-то у него над головой, но это был такой бесплотный, нездешний, недобрый звук, что про него так просто не скажешь, откуда он слышался.

Генерал его вроде как даже и не заметил, а пошел себе дальше и скоро исчез из виду, а я уж, можете мне поверить, секунды не потерявши, выкарабкался из своего логова и драпанул к себе, и хоть бы теперь все призраки Красного Моря стали хороводиться по дому вдоль и поперек, я бы и носа не высунул взглянуть на них.

Я никому и слова не сказал, но про себя решил, что и не минутку

лишнюю в Кломбер Холле не останусь. Четыре фунта в месяц

неплохие деньги, но ими человеку не заплатишь за потерю

душевного покоя, а может статься, и самой души, потому что,

если уж где завелся дьявол, то не знаешь, какую ловушку он тебе придумает, хоть и сказано, что Провидение сильнее врага рода человеческого, но на себе я этого проверять не согласен.

Я понял, что над генералом и всем его домом нависло какое-то проклятие, а проклятие должно пасть на головы тех, кто его заслужил, а не на богобоязненного пресвитерианина, который за всю жизнь ни разу с праведной тропы не оступился.

Сердце у меня болело за юную мисс Габриэль, потому что она красотка и добрая девушка, но я помнил, в чем мой долг перед самим собой, и знал, что должен идти вперед, не оглядываясь, как Лот вышел из греховных городов равнины.

Этот ужасный звук все звенел в моих ушах, я не смел оставаться один в коридорах - вдруг еще раз его услышу! Я только и ждал, пока представится случай предупредить генерала об уходе и перейти куда-нибудь туда, где бы можно жить среди добрых христиан да поближе к церкви. Но небеса так назначили, чтобы первое слово произнести не мне, а генералу.

Дело было, кажется, в начале октября. Я задал овса лошади и

выходил из конюшни, как вдруг вижу - здоровенный тип прыгает на

одной ноге по подъездной аллее, ни дать ни взять огромная

потрепаная ворона, а не человек. Вытаращил я на него глаза, и

тут мне в голову пришло, что это, может статься, один из тех бандитов, о которых говорил хозяин. Так что я, недолго думая, схватил свою дубинку да примерился ею к башке этого урода. Увидал он, как я подхожу, и прочитав мои намерения в моем взгляде - а может и в моей дубинке, когда я ею замахнулся, - вытянул из кармана здоровенный нож и принялся изрыгать такие богохульства, что я сразу понял: не отступлюсь от него - погублю свою душу безвозвратно. Этот негодяй говорил такие слова, что я по сию пору удивляюсь, как его не испепелило на месте.

Так мы и стояли друг против друга, он с ножом, а я с дубинкой, когда подошел генерал. И, вообразите, заговаривает с этим чужаком так, как будто знал его много лет.

- Спрячьте нож в карман, капрал, - говорит - У вас от страха мозги сдвинулись.

- Кровь и гром! - говорит тот. - Он бы мне, пожалуй, сдвинул мозги этой своей палкой, не схватись я за своего дружка. Не пристало вам держать у себя таких дикарей.

Ну, хозяин, он нахмурился и поглядел на этого капрала так, словно ему советы ни к чему. Потом повернулся ко мне и говорит:

- Израэль, с сегодняшнего дня вы мне не нужны. Вы были хорошим слугой, мне не в чем вас упрекнуть, но обстоятельства заставляют меня разорвать все соглашения.

- Очень хорошо, сэр, - отвечаю.

- Можете уходить сегодня вечером, - продолжает он, - и получите лишнее месячное жалование за то, что вас не предупредили заранее.

С тем он и ушел в дом, а за ним и этот капрал, и с того дня до нынешнего не видал я ни одного, ни другого. Деньги мне прислали в конверте, сказал я парочку прощальных слов кухарке с девушкой насчет гнева господня и тех сокровищ, что дороже рубинов, и отряхнул прах Кломбера с ног своих навеки.

Мейстер Фотерджил Вэст говорит, не надо мне рассказывать, как я гляжу на то, что потом случилось, а только о том, что видел сам. У него, конечно, есть на то свои причины, и я не намекаю, что они не честные. Но могу сказать и скажу: то что случилось потом, меня не удивило. Именно этого я и ожидал, и я так и сказал мейстеру Дональду Максону.

Вот теперь я сказал все, и мне ни добавить, ни убавить нечего. Я очень благодарен мейстеру Мэтью Кларку, что он все для меня записал, а если кому еще чего про меня узнать захочется, так меня в Экклфикане все знают и уважают, и мейстер Макнейл, агент из Вигтауна, всегда скажет, где меня найти.

Глава 9. Рассказ Джона Истерлинга, врача из Эдинбурга.

Приведя свидетельство Израэля Стэйкса in extenso *), добавлю короткую заметку доктора Истерлинга, практикующего сейчас в Стрэнрэере. Правда, доктор побывал в Кломбере при генерале Хизерстоуне всего лишь один раз, но некоторые обстоятельства, связанные с этим визитом, придают ему большое значение, особенно, если помнить все то, что я уже рассказал.

*) Пространно (лат.).

Доктор нашел время, несмотря на хлопотную деревенскую практику, набросать все, что он помнит, и по-моему лучше всего будет привести здесь его записки в точности.

***

Я с большим удовольствием предоставляю мистеру Фотерджилу Вэсту отчет о моем единственном визите в Кломбер Холл, не только из уважения, которое я питаю к этому джентльмену с самого первого его появления в Бренксоме, но и потому, что я убежден в исключительности фактов, касающихся дела генерала Хизерстоуна, и необходимости представить их публике достойным доверия образом.

Приблизительно в начале сентября прошлого года я получил записку от миссис Хизерстоун из Кломбер Холла, желающей, чтобы я нанес профессиональный визит ее мужу, здоровье которого подавало поводы для беспокойства. Мне доводилось кое-что слышать о Хизерстоунах и о необычном уединении, в котором они жили, поэтому я обрадовался этой возможности познакомиться с ними поближе и не замедлил отозваться на ее просьбу.

Мне случалось бывать в Холле в дни мистра Маквитти, первоначального владельца, и сразу же за воротами я очень удивился произошедшим там изменениям. Сами ворота, некогда так гостеприимно распахнутые день и ночь, стояли теперь закрытыми на замок и на засов, и весь участок окружала высокая деревянная изгородь, утыканная по верху гвоздями. Подъездная аллея оказалась неухоженой и замусоренной опавшими листьями, и все поместье носило удручающий отпечаток запустения и заброшенности.

Мне пришлось дважды постучать, прежде чем служанка открыла дверь и провела меня через темный холл в маленькую комнату, где сидела пожилая изможденная леди, представившаяся как миссис Хизерстоун. Своей бледностью, седыми волосами, печальными бесцветными глазами и выцветшим шелковым платьем она прекрасно гармонировала с меланхолическим окружением.

- Вы находите нас в большой тревоге, доктор, - произнесла она тихим деликатным голосом. - У моего бедного мужа много причин для волнений, и его нервы уже давно ослабели. Мы перебрались в эти места в надежде, что бодрящий воздух и покой принесут ему пользу. Вместо улучшения, однако, ему сделалось хуже, и сегодня с утра он в лихорадке, даже немного бредит. Мы с детьми так испугались, что сразу послали за вами. Позвольте провести вас в спальню генерала.

Она провела меня по нескольким коридорам в комнату больного, оказавшуюся в самом конце дальнего крыла дома. Я увидел голую, холодную на вид комнату, скудно меблированную низенькой кроватью, складным стулом и простым сосновым столом со множеством разбросаных бумаг и книг. В центре стола возвышался какой-то большой предмет неправильных очертаний, покрытый полотном.

По всем стенам располагалась очень интересная и разнообразная коллекция оружия, в основном сабель, как обычных для британской армии, так и всяческих образцов восточного оружейного искусства. Многие из них были богато украшены, с инкрустироваными ножнами и рукоятями, сверкающими от драгоценных камней, так что возникал острый контраст между простотой помещения и богатством, сияющим на стенах.

Мне, однако, недолго удалось рассматривать генеральскую коллекцию, потому что сам генерал лежал на кровати и явно нуждался в моих услугах.

Он лежал отвернувшись, тяжело дыша и явно не сознавая нашего присутствия. Его блестящие остановившиеся глаза и густой нездоровый румянец доказывали, что лихорадка в полной силе.

Я подошел и принялся считать пульс, как вдруг генерал резким движением сел на постели и судорожно ударил меня стиснутым кулаком. Никогда я не видел на лице человека подобного ужаса.

- Собака! - вскричал он. - Пусти меня, пусти, я сказал!

Прочь от меня руки! Разве мало, что вся моя жизнь разрушена? Когда это кончится? Сколько еще мне это выносить?

- Тише, дорогой, тише! - успокаивающим тоном произнесла его жена, проведя прохладной рукой по его пылающему лбу. - Это доктор Истерлинг из Стрэнрэера. Он не вредить тебе пришел, а помочь.

Генерал устало откинулся на подушку, и я увидел по его изменившемуся лицу: горячка его оставила, и он понял, что ему сказали.

Я поставил ему термометр и сосчитал пульс. Пульс превысил 120, а температура окзалась 40 градусов. Бесспорный случай перемежающейся лихорадки, обычной для людей, проведших большую часть жизни в тропиках.

- Никакой опасности нет, - сообщил я. - Немного хинина и мышьяка - и мы скоро победим приступ.

- Никакой опасности, а? - переспросил он. - Никогда для меня нет опасности. Меня так же трудно убить, как Вечного Жида. Сейчас у меня голова ясная, Мэри, так что можешь оставить нас с доктором вдвоем.

Миссис Хизерстоун вышла из комнаты - по-моему, очень неохотно - а я сел возле кровати, выслушать, что мог сообщить мне пациент.

- Я хотел бы, чтобы вы проверили мою печень, - сказал он, когда закрылась дверь. - Там была опухоль, и Броуди, полковой хирург, ставил десять против одного, что она меня доконает. Она не слишком давала о себе знать с тех пор, как я покинул Восток. Вот тут, как раз под углом ребер.

- Я нашел это место, - сказал я после тщательного обследования, - но счастлив вам сообщить, что опухоль либо полностью переродилась, либо закальцинировалась, как случается с такими одиночными опухолями. Теперь ее не приходится опасаться.

Это известие, казалось, вовсе его не обрадовало.

- Вот так со мной всегда, - воскликнул он горячо. - Вот если бы с кем-нибудь другим случилась лихорадка, он наверняка был бы в опасности, а мне говорят, что опасности нет. Ну-ка, взгляните сюда. - Он распахнул рубашку на груди и показал мне шрам где-то поблизости от сердца. - Это от пули горца. Казалось бы, куда еще надо целить, чтобы покончить с человеком - так нет же, она скользит по ребру и выходит сзади, едва повредив что-нибудь кроме того, что вы, медики, называете плеврой. Слыхали вы когда-нибудь о чем-либо подобном?

- Ничего не скажешь, вы родились под счастливой звездой, - отозвался я с улыбкой.

- Ну, это как сказать, - он покачал головой. -- Смерть меня не пугает, если только она является в какой-нибудь знакомой форме, но, признаюсь, дожидаться некой странной, некой сверхъестественной смерти - это наводит ужас и лишает мужества.

- Вы хотите сказать, - переспросил я, сбитый с толку, - что предпочитаете естественную смерть насильственной?

- Нет, я не это имел в виду. - ответил он. - Я слишком близко знаком со свинцом и холодной сталью, чтобы бояться одного или другой. Вы знаете что-нибудь об одиллических силах, доктор?

- Нет, не знаю. - я внимательно всмотрелся в него, ища признаки возвращения горячки. Но взгляд его оставался разумным, и лихорадочный румянец исчез с лица.

- А! вы, западные ученые, кое в чем сильно отстаете, - заметил он. Во всем, что материально и ведет к телесному комфорту, вы на высоте, но в отношении тонких сил Природы, скрытых возможностей человеческого духа лучшие из вас на столетия отстали от ничтожнейшего из индийских кули. Бесчисленные поколения наедающихся говядиной, любящих удобства предков отдали нашим животным инстинктам власть над духовными. Тело, назначенное быть простым орудием души, сделалось для нее развращающей темницей. Восточные душа и тело не так спаяны друг с другом, как наши, и гораздо легче разлучаются в смерти.

- Кажется, им немного проку от этой особенности их натуры, проговорил я недоверчиво.

- Только тот прок, что они больше знают, - ответил генерал. - Если бы вы попали в Индию, так наверно, первое развлечение, которое вы бы там увидели - это так называемый манговый фокус. Конечно, вы о нем слышали или читали. Парень сажает семечко манго и делает над ним пассы, покуда оно не прорастает, покрывается листвой, цветет, плодоносит - и все это за полчаса. Это не фокус - это знание. Те люди знают о природных процессах куда больше, чем ваши Тинделлы и Хаксли, они могут ускорять или замедлять эти процессы тонкими средствами, о которых мы не имеем никакого понятия. Так называемые факиры из низших каст - это обыкновенные фокусники, но люди, достигшие больших высот так же превосходят нас в знаниях, как мы - готтентотов или патагонцев.

- Вы говорите так, как будто вы с ними хорошо знакомы, - заметил я.

- К несчастью да, - отозвался он. - Я с ними общался таким образом, каким, надеюсь, никому больше никогда не доведется. Но, право, об одиллических силах вы должны что-нибудь знать, потому что в вашей профессии за ними огромное будущее. Вы должны прочесть "Исследования магнетизма и жизненной силы" Рэйхенбаха и "Письма о животном магнетизме" Грегори. Если вы к ним добавите двадцать семь афоризмов Месмера и работы доктора Юстинуса Кернера, это сильно расширит круг ваших понятий.

Не могу сказать, чтобы я признал прописаный мне курс чтения предметом, связанным с моей профессией, так что я не сделал никаких комментариев, а поднялся, чтобы уйти. Перед этим я еще раз сосчитал пульс пациента и убедился, что лихорадка полностью прекратилась таким внезапным и необъяснимым образом, который совершенно не характерен для заболеваний малярийного типа.

Я повернулся к генералу, чтобы поздравить его с таким внезапным улучшением и одновременно потянулся за перчатками, лежащими на столе - в результате я поднял не только свою собственность, но и полотняное покрывало с неизвестного предмета.

Я бы и не заметил, что натворил, если бы не злобный взгляд больного и его нетерпеливое восклицание. Я тут же повернулся и положил покрывало на место так быстро, что просто не могу сказать, что под ним находилось, осталось только общее впечатление: это "что-то" выглядело, как свадебный пирог.

- Ладно, доктор, - к генералу вернулось добродушие, когда он понял бесспорную случайность произошедшего. - Почему бы вам его и не увидеть? И, протянув руку, он снял покрывало во второй раз.

Тогда я разглядел: то, что я принял за свадебный пирог, на самом деле представляло собой замечательно выполненную модель величественного горного хребта, чьи покрытые снегом вершишы, надо сказать, и впрямь напоминали сахарные башенки и минареты.

- Это Гималаи, точнее их Суринамская ветвь, - пояснил генерал. - Тут показаны главные перевалы между Индией и Афганистаном. Великолепная модель. Эти места для меня много значат - тут была моя первая кампания. Вот перевал напротив Калабага и Тульской долины - здесь я летом 1841 года защищал конвой и присматривал за афидиями. Эти занятия - не синекура, можете мне поверить.

- А это, - я показал на кровавокрасную отметку рядом с перевалом, место битвы в которой вы участвовали?

- Да, там было жарко, - ответил он, наклоняясь над красной отметкой. - Нас атаковали...

Тут он упал на подушку, будто его подстрелили, и лицо его

приняло то же выражение ужаса, с каким я его в первый раз

увидел. В то же мгновение откуда-то, словно бы из воздуха прямо

над кроватью, послышался тонкий дрожащий звон, который я могу

сравнить только со звонком велосипеда - но этот звук отличался

от него отчетливой пульсацией. Никогда, ни до того, ни после, я

не слышал ничего подобного. Я огляделся в удивлении, не

понимая, откуда взялся этот звук, но не увидел ничего, чему бы

можно было его приписать.

- Все в порядке, доктор, - проговорил генерал с принужденной улыбкой. - Это ко мне проведен такой звонок. Может быть, вы спуститесь писать рецепты в гостинную?

Ему явно не терпелось от меня избавиться, так что мне пришлось удалиться, хотя я с удовольствием задержался бы немного, чтобы узнать, откуда взялся таинственный звук.

Уезжал я с твердым намерением навестить интересного пациента снова и попытаться извлечь из него новые подробности о его прошлом и настоящем. Однако мне пришлось разочароваться, потому что в тот же вечер мне принесли письмо от самого генерала со вложенной щедрой платой за единственный визит и сообщением, что мое лечение так ему помогло, что он считает себя совершенно здоровым, и мне нет нужды беспокоиться навещать его опять.

То был единственный раз, когда я общался с арендатором Кломбера.

Соседи и другие любопытные часто спрашивали меня, не произвел ли он на меня впечатления душевнобольного. На этот вопрос я должен без колебания ответить отрицательно. Напротив, его замечания создали у меня представление о нем, как о человеке начитанном и глубоко думающем.

Но во время нашей единственной встречи я заметил, что рефлексы у него слабые, arcus senilis хорошо заметен и артерии аэроматичны - одним словом имелись все признаки, что здоровье в неудовлетворительном состоянии и можно опасаться внезапного кризиса.

Глава 10. Как из поместья пришло письмо.

росив на свое повествование этот боковой свет, я возвращаюсь к тому, что пережил сам. Свой рассказ я прервал, как читатель без сомнения помнит, в момент появления диковинного бродяги, который назвал себя капралом Руфусом Смитом. Это событие произошло в самом начале октября, и я убедился, сопоставляя даты, что доктор Истерлинг посетил Кломбер недели на три раньше.

Все это время я был в жестоком волнении, потому что ничего не слышал ни о Габриэль, ни о ее брате, с тех самых пор, как генерал застал нас вместе. Я нисколько не сомневался, что их подвергли какому-то принуждению, и мысль о том, что мы навлекли на них несчастье, не давала покоя ни мне, ни сестре.

Однако наше волнение несколько утихло, когда через несколько дней после моей последней беседы с генералом мы получили записку от Мордонта Хизерстоуна. Ее принес маленький оборванец, сын одного из наших рыбаков, пояснивший, что записку дала ему у подъездных ворот некая старуха, видимо, кломберская кухарка.

"Дорогие друзья, - говорилось в записке, - Габриэль и меня

очень огорчает мысль о том, как вы беспокоитесь, не имея от нас известий. Дело в том, что мы принуждены безвылазно сидеть дома. И это принуждение не физическое, а моральное.

Наш бедный отец, который становится все более нервным день ото дня, упросил нас пообещать, что мы не выйдем из дому до пятого октября, и, чтобы умерить его страхи, мы пообещали. Он со своей стороны пообещал нам, что после пятого, то есть, меньше, чем через неделю, мы будем свободны, как воздух, и сможем ходить, куда вздумается - так что нам есть, чего дожидаться.

По словам Габриэль, она вам рассказала, как меняется отец после этой пресловутой кризисной даты. Кажется, в этом году у него больше, чем обычно, оснований ожидать несчастья, потому что никогда прежде я не видел, чтобы он предпринимал так много предосторожностей или казался таким выведенным из равновесия. Кто бы мог подумать при виде его склоненной фигуры и трясущихся рук, что это - тот самый человек, который несколько недолгих лет назад имел обыкновение устраивать пешие охотничьи экспедиции за тиграми в терайских джунглях и смеялся над более робкими охотниками, ищущими безопасности в балдахине на слоновьей спине?

Вы знаете, что на улицах Дели он заработал Крест Виктории - и вот, он вздрагивает от страха при каждом звуке в самом мирном уголке Англии! Как это печально, Вэст! Вспомните (я вам уже говорил это), опасность не мнимая, не воображаемая, у нас есть все причины считать ее как нельзя более реальной. И однако, природа ее такова, что ее невозможно ни предотвратить, ни толком выразить словами. Если все будет хорошо, ждите нас в Бренксоме шестого.

С горячей любовью к вам обоим, остаюсь, дорогие друзья, преданым вам

Мордонтом."

Это письмо принесло нам огромное облегчение, дав знать, что брат и сестра не испытывают никакого физического принуждения, но наше бессилие и невозможность даже понять сущность опасности, угрожающей тем, кого мы любили больше, чем себя, едва не доводили нас до сумасшествия.

Пятьдесят раз на дню мы спрашивали себя и друг друга, откуда ждать беды, но, чем больше мы об этом думали, тем более безнадежной казалась загадка.

Наконец, устав от бесплодных рассуждений, мы были принуждены их бросить, успокаивая друг друга тем, что всего через несколько дней все запреты снимутся и мы обо всем услышим из собственных уст наших друзей. Мы только опасались, что эти несколько дней покажутся нам томительными и долгими. И так бы оно и было, если бы не новое, совершенно неожиданное событие, отвлекшее нас от наших забот и снабдившее новыми занятиями.

Глава 11. Крушение барка "Белинда".

Лицемерное утро третьего октября предъявило нам яркое солнце и безоблачное небо. На рассвете, правда, веял легкий бриз, и два-три крохотных белых облачка дрейфовали в небесах, словно потерянные перья гигантской птицы, но к середине дня даже и тот слабенький ветерок совершенно улегся, и воздух стал густым и неподвижным. Солнце, истекая светом, жгло необыкновенно сильно для осенней поры, и над холмами висела мерцающая дымка, совсем скрывшая от глаз ирландские горы на той стороне пролива.

Море поднималось и опадало длинными тяжелыми маслянистыми валами, они медлительно накатывались на берег и угрюмо разбивались с глухим монотонным гулом о скалистый пояс земли. Неопытному взгляду все представало мирным и спокойным, но те, кто привык читать предостережения природы, видели мрачную угрозу и в воздухе, и в небе, и в море.

Мы с сестрой медленно прогуливались по кромке большого песчаного мыса, вонзившегося в Ирландское море между величественным заливом Льюс и более узкой бухтой Киркмэйден, на берегу которой стоит Бренксом. Было слишком душно, чтобы много ходить, так что мы скоро присели на песчаном пригорке, поросшем пучками травы, как и все побережье, защищенное этой природной дамбой от вторжения океана.

Наш отдых скоро был прерван скрипом тяжелых башмаков по гальке, и появился старый матрос Джемисон (о котором я, кажется, уже имел случай упомянуть) с переброшенной через плечо мелкой сетью для ловли креветок. Увидав нас, он подошел и в свойственной ему грубовато-добродушной манере спросил, не будет ли слишком смело с его стороны прислать нам креветок к ужину.

- Перед штормом всегда улов хороший, - добавил он.

- Так вы думаете, будет шторм? - спросил я.

- Ну, это даже морской пехотинец увидит, - ответил он, отправляя за щеку огромную порцию табака. - Вон, пустоши за Кломбером совсем белые от чаек и буревестников. Чего же это ради они туда набились, если не для того, чтоб с них не сдуло все перья? Видел я похожий денек, когда мы уматывали с Чарли Нэпьером от Кронштадта. Нас тогда чуть не уволокло под самые пушки крепости, при всех наших винтах и машинах.

- Здесь случались кораблекрушения? - поинтересовался я.

- Бог с вами, сэр, да это местечко ими прославилось! Да вот, хоть те два первоклассных судна короля Филипа, что пошли ко дну со всей командой в этом самом заливе в испанскую войну! Если б та лужа и этот залив могли говорить, им нашлось бы, о чем. В Судный День эти воды прямо закипят столько народу со дна поднимется.

- Надеюсь, нам не придется здесь видеть крушения, - искренне пожелала Эстер.

Старый моряк покачал седеющей головой и взглянул недоверчиво на мутный горизонт.

- Задувает с запада, - сказал он. - Кое-кому из тех, что сейчас под парусами, придется туго, если их захватит в узости Северного пролива, где нет места маневрировать. Хоть вон тот барк - держу пари, его хозяин дорого бы дал, чтоб он стоял сейчас на якоре в Клайде.

- Он кажется совершенно неподвижным, - заметил я, присматриваясь к этому барку, чей черный силует со сверкающими парусами медленно поднимался и опускался в такт чудовищному пульсу, бьющемуся под ним. - Может быть, Джемисон, мы ошибаемся, и шторма вообще не будет?

Старый матрос усмехнулся с видом превосходства и зашаркал прочь, подобрав свою сеть, а мы с сестрой медленно направились к дому сквозь горячий неподвижный воздух.

Я пошел прямиком в кабинет отца, узнать, нет ли у старого джентльмена инструкций насчет поместья, потому что он углубился в новый труд по восточной литературе, а труды управляющего полностью оставил на меня. Я застал его за квадратным библиотечным столом, так заваленным книгами и бумагами, что от двери виднелся только хохолок седых волос.

- Дорогой сын, - услышал я, как только вошел, - для меня, право, большое несчастье, что ты не говоришь на санскрите. В твои годы я мог разговаривать не только на этом благородном языке, но и на тамильском, лоитском, гэнгельском и малайском диалектах, которые можно назвать побегами туранианской ветви.

- Я очень сожалею, сэр, - отвечал я, - что не унаследовал ваших замечательных талантов полиглота.

- Я поставил себе такую задачу, - пояснил он, - что, если бы только наша семья могла продолжать выполнять ее из поколения в поколение вплоть до завершения, это обессмертило бы имя Вэстов. Я говорю не больше, не меньше, как о публикации английского перевода буддистских Дхарм с предисловием, дающим представление о положении браминизма до появления Сакъямуни. При должном усердии, возможно, я сумею до конца своей жизни закончить часть предисловия.

- А не скажете ли вы мне, сэр, - поинтересовался я, - сколько времения займет вся работа?

- Сокращенное издание имперской библиотеки в Пекине, - начал отец, потирая руки, - состоит из трехсот двадцати пяти томов в среднем по пяти фунтов весом. Затем, предисловие, которое должно включать частичное изложение Риг-веды, Сама-веды, Вагур-веды и Атарва-веды с Врахманами, едва ли можно вместить меньше, чем в десять томов. Теперь, если положить по году на каждый том, у нас будут все основания надеяться, что семья выполнит свою задачу приблизительно к 2250-му году, двенадцатое поколение закончит работу, а тринадцатое сможет заняться оглавлением.

- А на что наши потомки будут жить, сэр, - спросил я, улыбаясь, - во время выполнения этого великого предприятия?

- Вот это в тебе хуже всего, Джек, - воскликнул отец с досадой. - Ты человек, совершенно не практичный. Вместо того, чтобы сосредоточить внимание на моем благородном проекте, ты принимаешься выискивать всякие абсурдные возражения. Раз наши потомки будут заниматься Дхармами, это уже второстепенные детали, как они будут жить. Теперь я хочу, тобы ты сходил к хижине Фергюса Макдональда и распорядился насчет крыши, а Вилли Фулертон прислал записку, что его корова заболела. Можешь заглянуть туда по дороге.

Я отправился выполнять эти поручения, но прежде взглянул на барометр. Ртуть упала до небывалой отметки в двадцать восемь дюймов. Мне стало ясно, что старый моряк не ошибся.

Когда я вечером возвращался через пустошь, ветер уже задувал короткими злыми шквалами, а западный горизонт загромождали мрачные тучи, протянувшие длинные взлохмаченные щупальца прямо в зенит. Два или три ярких серно-желтых пятна света выделялись на их темном фоне зловеще и угрожающе, а поверхность моря превратилась из блестящей ртути в матовое стекло. Низкий стонущий звук поднимался над океаном, словно тот предчувствовал несчастье.

Далеко в проливе я заметил одинокий запыхавшийся пароход, торопящийся к Белфасту, и все тот же утренний барк, до сих пор бьющийся в пределах видимости, пытаясь идти на север.

В девять дул сильный ветер, в десять он превратился в шторм, и еще до полуночи в море свирепствовала самая страшная буря, какую мне приходилось видеть у этих суровых берегов. Я сидел в нашей маленькой обшитой дубом гостиной, прислушиваясь к визгу и вою ветра, к стуку гравия и камешков, летящих в стекло. Мрачный оркестр природы играл старую, как мир, пьесу в широком диапазоне от громового прибоя до визга чиркающей по стенам гальки и резких криков испуганых морских птиц.

За обреченным судном из беспредельной темноты катились длинные ряды огромных валов, без конца, без устали, испещренные клочками пены на гребнях. И каждый вал, войдя в широкий круг неестественного света, казалось, рос, набирал силу и стремительность, покуда не обрушивался с ревом и грохотом на свою жертву.

Мы отчетливо различали десять или двенадцать цепляющихся за леера перепуганных моряков; когда свет открыл им наше присутствие, они повернули к нам белые лица и умоляюще замахали руками. Несчастные видно почерпнули в нашем присутствии новую надежду, потому что их собственные лодки явно либо смыло, либо разбило вдребезги. На разбитой корме стояли еще три человека, определенно отличающиеся и расой, и по натуре от остальных.

Облокотившись на изломанное ограждение, они, казалось, беседовали друг с другом так спокойно и бесстрастно, как будто не сознавали грозящей им смертельной опасности. Когда их освещали вспышки сигнального огня, мы могли различить с берега, что эти невозмутимые иностранцы носили красные фески, а лица их несомненно свидетельствовали о восточном происхождении. Но нам недолго пришлось рассматривать все эти подробности. Корабль быстро разрушался, и надо было попытаться спасти бедняг, моливших нас о помощи.

Ближайшее спасательное судно стояло в заливе Льюс, в десяти долгих милях отсюда, но рядом на гальке лежало наше собственное маленькое и прочное суденышко, а вокруг толпилось множество храбрых моряков для экипажа. Шестеро из нас бросились к веслам, остальные оттолкнули лодку от берега, и мы двинулись в путь сквозь бешеные воды, колеблясь и отступая перед гигантскими валами, но упорно сокращая расстояние между собой и барком.

Казалось, однако, что нашим усилиям суждено пропасть даром.

Когда мы поднялись на очередной гребень волны, я увидел, как колоссальный вал, вздымающийся над прочими и подгоняющий их, как пастух гонит стадо, накатил на судно, заворачивая огромный зеленый навес над проломленной палубой. С душераздирающим треском корабль разломился под ударом надвое там, где зубчатый хребет Ганзельского рифа вгрызся в его киль. Корма со сломанной бизанью и тремя восточными пассажирами соскользнула назад в глубокие воды и исчезла, а нос, беспомощно качаясь, повис на скалах в ненадежном равновесии.

Крик ужаса долетел от терпящих бедствие и эхом отозвался на берегу, но милостью Провидения останки судна продержались до тех пор, покуда мы не подплыли под бушприт и не сняли весь экипаж до единого человека. И мы не осилили еще и половины обратного пути, когда второй огромный вал смел нос корабля с рифа и, уничтожив сигнальный огонь, скрыл от наших глаз чудовищную развязку.

Наши друзья на берегу не поскупились на похвалы и поздравления, так же усердно они приветствовали и утешали потерпевших. Тех оказалось тринадцать - кучка самых окоченевших и ошеломленных смертных, какие когда-нибудь проскальзывали у смерти между пальцами. Кроме, правда, капитана - этот бывалый крепкий человек не придавал делу особого значения.

Кого приютили в одном доме, кого - в другом, но большая часть отправилась с нами в Бренксом, где мы их снабдили кое-какой сухой одеждой и угостили говядиной и пивом на кухне у огня. Капитан по имени Мидоуз втиснул свою крупную фигуру в мой собственный костюм и спустился в гостиную, чтобы приготовить себе немного грога и сообщить нам с отцом подробности крушения.

- Кабы не вы, сэр, и ваши бравые молодцы, - говорил он мне с улыбкой, - мы бы давно уже нырнули на десять саженей. Что до Белинды, так это было дырявое старое корыто, да еще хорошо застрахованное, так что ни хозяевам, ни мне сердца это не разобьет.

- Боюсь, - заметил мой отец печально, - что мы больше никогда не увидим ваших трех пассажиров. Я оставил на берегу людей на случай, если их вынесут волны, но боюсь, что это безнадежно. Я видел, как они упали в воду, когда корабль разломился, а среди таких ужасных волн никто не мог уцелеть.

- Кто это был? - спросил я. - Я бы не поверил, что люди могут держаться так невозмутимо в такой опасности.

- Насчет того, кто они или откуда, - отвечал, попыхивая трубкой, капитан, - трудно что-нибудь сказать. Последний раз мы пришвартовались в Карачи - это на севере Индии - и там взяли их на борт пассажирами до Глазго. Младшего звали Рам Сингх, и это единственное, что я обо всех о них знаю, но все трое казались тихими безобидными джентльменами. Я в их дела никогда не лез, но по-моему они - торговцы из Хайдарабада, ехали по своим делам в Европу. Я-то никак не мог понять, с чего это матросы их боялись, да и помощник тоже - а уж ему, кажется, надо быть умней.

- Боялись? - воскликнул я в удивлении.

- Да, они себе вбили в голову, что с такими пассажирами небезопасно. Готов поклясться: спустись вы сейчас на кухню, вам тотчас же все заявят, что беду накликали индусы.

Не успел капитан договорить, открылась дверь и вошел помощник

- высокий рыжебородый моряк. Какой-то добросердечный рыболов снабдил его одеждой, и помощник в потертом свитере и старых башмаках выглядел прекрасным образчиком моряка, потерпевшего крушение.

Высказав нам в нескольких словах свою благодарность, он поставил стул поближе к огню и принялся греть большие коричневые руки.

- Ну, что вы теперь скажете, капитан Мидоуз? - начал он вскоре, бросив резкий взгляд на своего начальника. - Разве я вас не предупреждал, что затея везти этих черномазых на борту Белинды добром не кончится?

Капитан откинулся на стуле и от души рассмеялся.

- Говорил я вам? - воскликнул он, обращаясь к нам с отцом.

- Говорил я вам?

- Могло бы нам получиться и не до смеха, - пробурчал помощник. - Я потерял хороший мундир, и еще слава Богу, что не потерял и жизнь впридачу.

- Если я правильно вас понял, - переспросил я, - вы вменяете свои злоключения в вину вашим злополучным пассажирам?

Помощник широко открыл глаза.

- Почему злополучным, сэр?

- Потому, что они почти наверняка утонули.

Он фыркнул недоверчиво и снова принялся греть руки.

- Такой народ не тонет, - проговорил он после паузы. - Их папаша дьявол за ними присматривает. Вы их видели там, на корме, как они сворачивали сигареты, когда снесло бизань и разможжило шлюпки? Меня это доконало. Не удивительно, что вы, сухопутный народ, не понимаете, но капитан-то плавал с тех пор, как сравнялся в росте с нактоузом, и должен бы, кажется, знать, что кошка да священник - самые худшие грузы из всех. А если уж христианский священник плох, так надо думать, язычник со своими идолами в пятьдесят раз хуже. Нет, я стою за добрую старую религию, черт меня подери!

Мы с отцом не могли не рассмеяться столь неблагочестивому способу объявлять о своем благочестии. Помощник, однако, выглядел совершенно серьезным и продолжал отстаивать свое мнение, отсчитывая доводы на огрубевших красных пальцах левой руки:

- Во-первых, в Карачи, как только они поднялись на борт, я вас сразу предупредил. В моей вахте было три буддиста-ласкара, и что же они сделали, когда эти парни поднялись на борт? Да они повалились на брюхо и стали тереть носом палубу, вот что они сделали. Им бы это и в голову не пришло сделать перед адмиралом королевского флота. Они знают, кто есть кто, эти черномазые, и я учуял неладное, как только увидел их физиономии. Я их потом спрашивал при вас, капитан, почему они так сделали, а они ответили, что пассажиры - святые люди. Вы слышали сами.

- Ну, в этом нет вреда, Хокинс, - заметил капитан Мидоуз.

- Не знаю, - возразил помощник. - Самый святой христианин это тот, кто ближе всех к Богу, но самый святой из черномазых это, по-моему, тот, кто ближе всех к дьяволу. Потом, вы сами видели, капитан Мидоуз, чем они занимались в плавании - читали книги, написанные на дереве вместо бумаги, да болтали на квотердеке ночи напролет. Чего ради им понадобилось завести собственную карту и отмечать на ней каждый день наш курс?

- Да не делали они этого, - сказал капитан.

- Вот именно, что делали, и если я вам раньше не сказал, так это потому, что вы вечно надо мной из-за них насмехались. У них были свои инструменты, когда они ими пользовались, не могу сказать, но каждый полдень они вычисляли широту и долготу и отмечали положение судна на карте, пришпиленной в их каюте к столу. Я их заставал за этим, и юнга тоже.

- Ну, я не вижу, что это доказывает, - отозвался капитан. - Хотя, должен признать, что это странно.

- Я вам еще кое-что странное расскажу, - продолжал помощник с ударением. - Знаете, как называется залив, в котором нас выбросило?

- Я узнал от наших добрых друзей, здесь присутствующих, что мы на Вигтаунширском побережье, - ответил капитан, - но не слыхал названия залива.

Помощник мрачно наклонился вперед.

- Это залив Киркмэйден.

Если он рассчитывал удивить капитана Мидоуза, то не ошибся, потому что этот джентльмен на несколько минут потерял дар речи.

- Вот это в самом деле поразительно, - повернулся он наконец к нам.

- Эти наши пассажиры поначалу все нас расспрашивали о заливе с таким названием. Ни Хокинс, ни я ничего им сказать не могли, видимо, на карте он включен в залив Льюс. То, что мы именно здесь разбились - необыкновенное совпадение.

- Слишком необыкновенное, чтобы быть совпадением, - проворчал помощник. - Я видел сегодня утром, когда все еще было спокойно, как они показывали друг дружке на берег по правому борту. Они хорошо знали, что там их порт назначения.

- Что все это по-вашему означает, Хокинс? - встревоженно спросил капитан. - Какова ваша теория?

- Я так считаю, - отвечал помощник, - что этим трем швабрам не труднее было устроить шторм, чем мне - опрокинуть вот этот стакан грога. У них, видно, нашлись свои причины стремиться в это Богом забытое - извините, я не говорю о вас, господа - в это Богом забытое место, и они избавили себя от лишнего труда ехать в Глазго. Вот как, по-моему, обстоит дело, хотя чего трем буддистским проповедникам приспичило искать в заливе Киркмэйден - это выше моего понимания.

Отец поднял брови, выражая сомнение, которое гостеприимство не позволило ему облечь в слова.

- Думаю, джентьмены, - проговорил он, - вы оба сильно нуждаетесь в отдыхе. Если хотите, я проведу вас в ваши комнаты.

Со старосветской церемонностью он проводил их в лучшие гостевые спальни лэрда, а когда вернулся в гостиную, предложил мне пройтись на берег и узнать, не случилось ли что-нибудь новенькое. Первый бледный свет зари уже рождался на востоке, когда мы во второй раз подошли к месту кораблекрушения. Ветер улегся, но море еще сильно волновалось, и полоса рифов предстала перед нами одной шипящей сверкающей линией пены, словно яростный старый океан скалил белые клыки на ускользнувшую от него жертву. По всему берегу усердно трудились рыбаки и арендаторы, подбирая бочки и бревна, как только их выбрасывало волнами. Однако, мертвых тел никто не видел, и нам объяснили, что на берег попасть могут только плавучие предметы, потому что сильное подводное течение неизбежно утащит в море все, что погрузится. Что до возможности, чтобы несчастные пассажиры добрались до берега - здешний практичный народ и слышать об этом не хотел. Нам бесспорно доказали, что если они не утонули, так вдребезги разбились о скалы.

- Мы сделали все, что было можно, - печально подытожил отец, вернувшись домой. - Боюсь, что бедный помощник слегка повредился в уме от внезапности несчастья. Ты слышал, он считает, что буддисткие священники вызвали шторм?

- Да, слышал, - ответил я.

- Больно было его слушать, - продолжал отец. - Как ты думаешь он не станет возражать, чтобы я поставил ему маленький горчичник под каждое ухо? Это должно снизить кровяное давление в мозгу. Или может быть, лучше разбудить его и дать ему две снотворные пилюли? Что ты скажешь, Джек?

- Я скажу, - зевнул я, - что лучше всего дать ему поспать, да и сами ложитесь. Его можно будет уврачевать и утром, если понадобится.

С этими словами я поплелся в спальню и скоро уже спал глубоким сном без сновидений.

Глава 12. О трех ипостранцах на берегу.

Я проснулся не то в одиннадцать, не то в двенадцать, и в потоке золотого света, льющегося в окно, мне показалось, что страшные бурные события этой ночи мне привиделись в фантастической сне. Трудно было поверить, что мягкий ветерок, шепчущий в листьях плюща у окна, могла породить та же стихия, которая сотрясала дом до основания всего лишь несколько часов назад. Природа словно раскаивалась, что поддалась страстям, и старалась ублаготворить обиженный мир теплом и солнечным светом. Птичий хор в саду звенел изумлением и восторгом.

Внизу несколько потерпевших кораблекрушенре моряков, которым явно пошел на пользу ночной отдых, обрадовано и благодарно зашумели при виде меня.

Мы позаботились об их отъезде в Вигтаун, откуда они могли уехать в Глазго вечерним поездом, и отец распорядился, чтобы каждому приготовили пакет бутербродов на дорогу. Каритан Мидоуз горячо поблагодарил нас от имени своих работодателей и скомандовал в нашу честь троекратно прокричать ура, что его экипаж и выполнил с готовностью. Капитан и помощник после завтрака отправились со мной бросить последний взгляд на место кораблекрушения.

Огромная грудь залива все еще конвульсивно вздымалась, и волны всхлипывали на скалах, но от ночных потрясений уже не осталось следа. Длинные изумрудные валы с маленькими белыми гребешками пены медленно и величественно накатывали и разбивались в регулярном ритме - дыхание усталого чудовища.

В кабельтове от берега качалась на волнах гротмачта злосчастного барка, то исчезая в морской бездне, то подпрыгивая к небесам, как гигантское копье. Другие, меньшие останки крушения виднелись на волнах, а берег пестрел деревянными обломками и ящиками. Их подбирала и уносила в безопасное место целая группа крестьян.

Я заметил, что над местом крушения парят два ширококрылых буревестника, как будто им видно под водой много странных вещей. Время от времени доносились их хриплые крики, словно они сообщали друг дружке, что увидели.

- Это была старая развалина, - проговорил капитан, печально глядя в море, - но вседа жаль видеть конец своего корабля. Ну что ж, все равно ведь его сломали бы и продали на дрова.

- Как спокойно кругом, - заметил я. - Кто бы мог подумать, что в этих самых водах ночью погибли трое!

- Бедняги, - отозвался капитан с чувством. - Если их выбросит после нашего отъезда, я уверен, мистер Вэст, что вы позаботитесь о похоронах.

Я как раз собирался ответить, как вдруг помощник громко загоготал, ударяя себя по бедрам и захлебываясь от восторга:

- Коли вы собираетесь их хоронить, так не зевайте, а то, неровен час, улизнут. Помните, что я вам говорил ночью? Ну так взгляните-ка на верхушку вон того холма, а потом скажете, прав я или нет.

Поблизости на берегу возвышалась песчаная дюна, и на ее гребне стояла фигура, привлекшая внимание помощника. При виде нее капитан изумленно всплеснул руками.

- Клянусь вселенной, - воскликнул он, - да это же сам Рам Сингх! Ну-ка, догони его!

Волнуясь, он бегом пустился по берегу, а за ним помощник и я сам вместе с двумя-тремя заметившими незнакомца рыбаками. Тот, заметив наше приближение, спустился со своего наблюдательного пункта и медленно направился нам навстречу, уронив голову на грудь, как человек, погруженный в размышления.

Я не мог не заметить контраста между нашей беспорядочной поспешностью и полной достоинства серьезностью этого одинокого жителя Востока, и впечатление только усугубилось, когда он поднял внимательные темные глаза и грациозно поклонился. Я почувствовал себя мальчишкой-школьником в присутствии учителя. Широкий гладкий лоб незнакомца, его ясный внимательный взгляд, твердо очерченый, но чувствительный рот и решительное выражение лица - все вместе создавало самое благородное впечатление. Я не поверил бы, что человеческое лицо может выражать такое незыблемое спокойствие и в то же время такое сознание своей скрытой силы.

Он был одет в коричневую бархатную куртку, темные шаровары и ту же феску, которую я заметил ночью. Низкий ворот рубашки открывал смуглую мускулистую шею. Подходя, я заметил с удивлением, что вся эта одежда не носит ни малейших признаков борьбы с волнами.

- Значит, вам не повредило крушение, - заговорил он приятным музыкальным голосои, переводя взгляд с помощника на капитана. - Надеюсь, ваши бедные матросы хорошо устроены?

- С нами все в порядке, - ответил капитан. - Но вас мы числили погибшими - вас и обоих ваших друзей. Я тут как раз обсуждал с мистером Вэстом устройство ваших похорон.

Индус взглянул на меня с улыбкой.

- Пока мы можем освободить мистера Вэста от этих хлопот. Мои друзья и я выбрались на берег целыми и невредимыми и нашли приют в одной хижине на берегу примерно в миле отсюда. Там пусто, но у нас есть все, чего мы можем пожелать.

- Сегодня днем мы уезжаем в Глазго, - предупредил его капитан. - Буду рад, если вы поедете с нами. Если вы прежде не бывали в Англии, вам может оказаться неудобно путешествовать одним.

- Мы вам очень обязаны за вашу предусмотрительность, - отвечал Рам Сингх, - но не воспользуемся вашим любезным предложением. Если уж Природа привела нас сюда, мы собираемся оглядеться кругом прежде, чем уезжать.

- Как хотите, - пожал плечами капитан. - Не думаю, чтоб вам удалось найти что-нибудь интересное в этой дыре.

- Очень возможно, что нет, - улыбнулся Рам Сингх, словно это его позабавило. - Помните строки Мильтона:

"Наш разум сам в себе живет, в себе он сам

Способен сделать раем ад - иль адом небеса."

Пожалуй, мы можем провести здесь несколько дней не без пользы. Право же, по-моему вы ошибаетесь, считая эту местность нецивилизованной. Разве отец этого молодого джентльмена не мистер Джеймс Хантер Вэст, чье имя знают и ценят все пандиты Индии?

- Мой отец, действительно, известный исследователь санскрита, отозвался я в изумлении.

- Присутствие такого человека, - медленно проговорил индус, превращает пустыню в город. Один великий ум - без сомнения, лучшее свидетельство присутствия цивилизации, чем неисчислимые лиги кирпичей и известки. Работы вашего отца едва ли так глубоки, как у сэра Вильяма Джонса, или так разносторонни, как работы барона фон Хаммерпургстол, но они соединяют в себе многие достоинства тех и других. Однако, можете передать ему от меня, что он ошибается, усматривая аналогию между корнями самоедского и тамильского языков.

- Если вы решили провести немного времени в наших местах, - сказал я, - вы очень обидите моего отца, если не поселитесь у него. Он представляет здесь лэрда, а по нашим шотландским обычаям в привелегию лэрда входит приветствовать в своем доме всех иностранцев, посещающих округу.

Гостеприимство обязало меня сделать это предложение, хотя помощник дергал меня за рукав, явно считая знакомство нежелательным. Его волнение, однако, оказалось напрасным, потому что индус покачал головой:

- Мои друзья и я очень вам обязаны, но у нас есть свои причины оставаться там, где мы есть. Хижина, где мы поместились, заброшена и полуразрушена, но мы, жители Востока, научились обходиться без большинства из тех вещей, которые в Европе считаются необходимыми, так как мы твердо уверовали в ту мудрую аксиому, что человек богат не тем, что имеет, а тем, чем располагает. Добрый рыбак снабжает нас хлебом и овощами, у нас чистая сухая солома для постелей, чего еще может желать человек?

- Но вам должно быть холодно по ночам, после ваших тропиков, заметил капитан.

- Возможно наши тела иногда и мерзнут. Мы этого не замечаем. Все мы трое много лет провели в Гималаях на границе вечных снегов, так что мы не очень чувствительны к подобного рода неудобствам.

- По крайней мере, - не сдавался я, - вы должны мне позволить прислать вам немного мяса и рыбы из наших кладовых.

- Мы не христиане, - отвечал он, а буддисты высокой школы. Мы не признаем за человеком морального права убить быка или рыбу для телесного излишества. Человек не дал им жизнь и не получил позволения Всевышнего забирать ее иначе, как для самой крайней нужды. Поэтому мы не могли бы воспользоваться вашими дарами, если бы вы прислали их.

- Но сэр, - запротестовал я, - если в здешнем неустойчивом и негостеприимном климате вы станете отказываться от всякой питательной еды, вам силы изменят... вы умрете.

- В таком случае мы умрем, - ответил он с милой улыбкой. - А теперь, капитан Мидоуз, я должен с вами попрощаться. Благодарю вас за вашу доброту во время путешествия. Прощайте и вы - года не пройдет, как вы будете сами командовать кораблем. Надеюсь, мистер Вэст, повидаться с вами еще раз до нашего отъезда. Прощайте!

Он приподнял феску, наклонил благородную голову с грацией, которой отличались все его движения, и удалился в том направлении, откуда пришел.

- Позвольте вас поздравить, мистер Хокинс, - обратился капитан к помощнику по дороге домой. - Оказывается, года не пройдет, как вы получите корабль.

- Получу, как же, - отозвался помощник, но на его бронзовокожем лице бродила приятная улыбка. - А там, кто знает... Что вы о нем думаете, мистер Вэст?

- Ну, - начал я, - меня он очень заинтересовал. Какой благородный и величественный вид для такого молодого человека. Кажется, ему никак не больше тридцати.

- Сорока, - поправил помощник.

- Никак не меньше шестидесяти, - сообщил капитан Мидоуз. - Я ведь слышал, как он вспоминал совершенно свободно о первой афганской войне. Он был тогда взрослым мужчиной, а тому уже скоро сорок лет.

- Поразительно! - воскликнул я. - Да ведь у него кожа такая же гладкая и глаза такие же ясные, как у меня. Он, конечно, главный из троих.

- Он младший, - сказал капитан. Потому и говорит за всех. Умы тех, других, слишком возвышены для обыденной болтовни.

- Да уж, такого плавника на этот берег наверняка еще не выкидывало, заметил я. - Отец должен сильно ими заинтересоваться.

- Ей-богу, чем меньше вы будете иметь с ними дела, тем лучше, предостерег помощник. - Если я и вправду стану капитаном, можете мне поверить, что никогда такого рода живности на борт не возьму. Но там, вот, уже все на борту и поднимают якорь, так что нам пришло время с вами распрощаться.

Фургон как раз кончали грузить, когда мы подошли, и лучшие места рядом с кучером оставили для наших спутников. Под хор прощальных возгласов фургон тронулся; отец, Эстер и я махали вслед, пока он не скрылся за Кломберским лесом. Моряки исчезли из нашего мирка вслед за своим барком, и нам не осталось ничего, кроме кучи обломков на берегу, ожидающей агента Ллойда.

Глава 13. В которой я видел такое, что доводилось видеть немногим.

За обедом я рассказал отцу о буддистских священниках, и он, конечно, очень заинтересовался. А услыхав о том, как лестно Рам Сингх о нем отозвался, и как высоко его ставят как филолога, он разволновался так, что я едва сумел удержать его от немедленной экспедиции на поиски заброшеной хижины с индусами. Мы с Эстер были счастливы, когда нам удалось избавить отца от ботинок и сложным маневрированием увлечь его в спальню, потому что за последние двадцать четыре часа на долю его слабого тела и деликатных нервов выпало слишком много волнений.

Я сидел в сумерках на крыльце, раздумывая над быстрой сменой неожиданных событий - шторм, кораблекрушение, спасение моряков и странные пассажиры - когда тихонько подошла сестра и взяла меня за руку.

- Тебе не кажется, Джек, - произнесла она мягко, - что мы забываем наших кломберских друзей? По-моему эти волнения вытеснили из наших голов их страхи и то, что им грозит опасность.

- Из голов, может быть, но из сердец - никогда, - рассмеялся я.

- Но ты права, мылышка, мы, конечно, отвлеклись. Я пойду утром и взгляну, как там дела. Кстати, завтра - это ненавистное пятое октября, так что, еще один день, и все будет хорошо.

- Или плохо, - мрачно отозвалась сестра.

- Ну вот, какая объвилась маленькая ворона! - воскликнул я. - Что это на тебя нашло?

- Мне что-то не по себе, - она придвинулась ко мне ближе, вздрагивая, как от холода. - Мне кажется, что над нами, или над теми, кого мы любим, нависло страшное несчастье. Чего ради эти чужие люди остались здесь на берегу?

- Кто, буддисты? - легко перспросил я. - Ну, у этих людей все время какие-нибудь посты и прочие обряды. Можешь не сомневаться, что у них нашлись какие-то причины тут сидеть.

- Ты не подумал, - Эстер говорила перепуганым шепотом, - как странно, что эти буддисты из самой Индии сюда приехали именно сегодня? Разве ты не понял, что страхи генерала каким-то образом связаны с Индией и индусами?

Ее слова заставили меня задуматься.

- Раз уж ты об этом заговорила, - признал я наконец, - мне, действительно, казалось, что тайна связана с неким инцидентом, произошедшим в Индии. Но я уверен, от твоих страхов и следа бы не осталось, если бы ты увидела Рама Сингха. Он - само воплощение мудрости и благожелательности. Его потрясла мысль об убийстве овцы или даже рыбы для его нужд, он сказал, что скорей умрет, чем позволит лишить жизни животное.

- Очень глупо, конечно, что я так нервничаю, - храбрилась Эстер.

- Но одно ты мне должен пообещать, Джек. Иди утром в Кломбер, и, если кого-нибудь из них увидишь, надо рассказать, что появились такие странные соседи. Им лучше знать, означает это что-нибудь или нет.

- Хорошо, малышка, - ответил я, возвращаясь с ней в дом. - Тебя слишком разволновали все эти неожиданности, ты должна хорошенько выспаться. Но я, конечно, сделаю так, как ты говоришь, и пусть наши друзья судят сами.

Я дал обещание, чтобы успокоить сестру, но в ярком утреннем свете показалось совершенно бессмысленным воображать, что бедные потерпевшие крушение вегетарианцы могут замышлять что-то недоброе. или иметь какое-то отношение к арендаторам Кломбера. Однако, мне самому нетерпелось повидеть кого-нибудь из Хизерстоунов, так что после завтрака я пошел в усадьбу. Они в своей изоляции ничего не могли знать о последних событиях. Поэтому я не сомневался, что генерал не сочтет меня незванным гостем, если я принесу такие новости.

Окрестности усадьбы выглядели по-прежнему печальными и

заброшеными. Сквозь толстую железную решетку ворот не

виднелось никого из обитателей. Шторм сломал одну из огромных

шотландских елей, и ее длинный рыжеватый ствол лежал поперек

заросшей травой аллеи, но никто не пытался убрать его. Все

кругом по-прежнему выглядело неухоженным и запущенным - кроме массивной и надежной ограды.

Я прошелся вдоль нее до нашего прежнего места свиданий и не обнаружил ни одной щели, сквозь которую мог бы взглянуть на дом, потому что ограду починили, и теперь каждая доска плотно заходила за другую. Однако мне все же удалось найти брешь в пару дюймов шириной, и я устроился возле нее с твердым намерением не покидать своего поста покуда не найду случая поговорить с кем-либо из жителей усадьбы. В самом деле, безжизненный вид дома заставил так похолодеть мое сердце, что я даже решился в случае неудачи перелезть через ограду, рискуя навлечь на себя неудовольствие генерала, скорее, чем вернуться без всяких известий о Хизерстоунах.

К счастью, такая крайность не понадобилась, потому что я и получаса не просидел, как услышал резкий звук открываемого замка, и сам генерал показался из парадной двери.

К моему удивлению он был одет в военную форму, причем не в обычную форму британской армии. Красная куртка непривычного покроя явно видала виды. Брюки, неокгда белые, выцвели до грязной желтизны. С широким красным поясом и прямой саблей у бедра генерал предстал прекрасным образцом ушедшего в прошлое типа - офицер роты принца Джона сорокалетней давности.

Следом появился бывший бродяга капрал Руфус Смит, теперь хорошо одетый и процветающий, он хромал вслед за своим хозяином взад-вперед по лужайке, углубившись с ним в беседу. Я заметил, что время от времени один из них, или оба умолкали и внимательно осматривались кругом, словно остерегаясь внезапного нападения.

Я предпочел бы поговорить с генералом наедине, но видя, что разлучить генерала с его спутником нельзя, громко постучал по ограде палкой, чтобы привлечь их внимание. Оба моментально обернулись, и по их жестам я угадал их раздражение и тревогу. Тогда я поднял свою трость над забором, чтобы показать, где стучали. Генерал направился ко мне с видом человека, подготовившегося к испытанию, но капрал схватил его за пояс и задержал.

Только, когда я прокричал свое имя и уверил их, что пришел один, мне удалось убедить их приблизиться. Однако, узнав меня, генерал живо подбежал и поздоровался самым сердечным образом.

- Это очень порядочно с вашей стороны, Вэст, - сказал он. - Только в такие времена и распознаешь настоящего друга. Нечестно было бы приглашать вас зайти или задержаться здесь, но все-таки я очень рад вас видеть.

- Я беспокоился о вас всех, - отозвался я, - потому что давно уже ничего о вас не слышал. Как у вас дела?

- Что ж, не так скверно, как можно было бы ожидать. Но завтра будет лучше, завтра мы станем совсем другими людьми, а, капрал?

- Да, сэр, - капрал поднял руку в военном салюте, - завтра мы будем, как огурчики.

- Мы с капралом сейчас слегка не в себе, - пояснил генерал, - но я ничуть не сомневаюсь, что все будет в порядке. В конце концов, ничего нет выше Провидения, и все мы в его руках. А как вы поживаете, а?

- Мы все время были заняты. Наверное, вы ничего не слышали о кораблекрушении?

- Ни слова, - беспокойно ответил генерал.

- Я так и думал, что шум ветра заглушил для вас сигнальные пушки. Позапрошлой ночью в заливе выбросило на скалы судно - большой барк из Индии.

- Из Индии! - воскликнул генерал.

- Да. Экипаж, к счастью, спасся, и его отправили в Глазго.

- Всех отправили? - лицо генерала сделалось бескровным, как у мертвеца.

- Всех, кроме трех довольно странных личностей, которые отрекомендовались буддистскими священниками. Они решили провести несколько дней на побережье.

Слова едва успели слететь с моих губ, как генерал рухнул на колени, протянув длинные худые руки к небесам.

- Дп свершится воля Твоя! - хрипло воскликнул он. - Да свершится

Твоя святая воля!

Мне видно было в щель, что лицо капрала Руфуса Смита густо пожелтело, и он вытирает обильный пот.

- Такое уж мое счастье, - проговорил он, столько лет по свету шататься без гроша - и угодить, как кур в ощип, чуть только счастье улыбнулось!

- Что ж, дружище, - генерал встал и расправил плечи, собираясь с силами, - будь что будет, встретим судьбу, как подобает британским солдатам. Помните, в Чильянвале, когда вам пришлось бежать, бросив ваши пушки, под нашу защиту, а сикхская кавалерия налетела на нас, как буря? Тогда мы не дрогнули, не дрогнем и теперь. Да мне в первый раз полегчало за все эти годы. Неизвестность, вот что убивает.

- И эти чертовы бубенчики, - добавил капрал. - Ладно, все не в одиночку - хоть какое-то утешение.

- Прощайте, Вэст, - сказал генерал. - Будьте Габриель хорошим мужем и дайте приют моей жене. Думаю, она обременит вас ненадолго. Прощайте! Да благословит вас Бог!

- Послушайте, генерал! - Я всердцах выломал доску забора, чтобы говорить без помехи. - Хватит уже этих иносказаний и намеков. Пора высказаться открыто и ясно. Чего вы боитесь? Выкладывайте! Вас пугают эти индусы? Если так, я вправе властью моего отца арестовать их как бродяг и мошенников.

- Нет-нет, это ничего не даст, - покачал он головой. - Вы очень скоро все узнаете. Мордонту известно, как найти записи. Поговорите с ним завтра об этом.

- Но не может же быть, - закричал я, - чтобы ничего нельзя было сделать против так хорошо известной опасности! Если бы вы только рассказали мне, в чем дело, я бы знал, как поступить!

- Дорогой друг, - прервал меня генерал, - ничего нельзя сделать, так что успокойтесь, и пусть все идет своим чередом. Глупо было с моей стороны прятаться за простыми стенами из дерева и камня. Дело в том, что я попросту не в силах был ничего не предпринимать. Мы с капралом угодили в такое положение, в каком, надеюсь, ни один бедняга никогда больше не окажется. Нам остается только положиться на неименную благость Всемогущего и надеяться, что перенесенное нами в этом мире может уменьшить уготованое нам искупление в мире грядущем. Теперь мне придется вас покинуть, потому что я должен уничтожить кое-какие бумаги и о многом еще позаботиться. Прощайте!

Он протянул руку в проделанную мной дыру и сжал мою кисть выразительным прощальным жестом, а потом твердым решительным шагом направился обратно к дому, и зловеще скрюченный капрал последовал за ним.

Я возвращался в Бренксом сам не свой, не зная, что думать и что делать. Теперь стало ясно, что моя сестра недаром испугалась индусов, но я никак не мог связать Рама Сингха, его благородное лицо, мягкие изысканые манеры и мудрые слова с каким-либо насилием. И все же теперь, думая о нем, я понимал, какая ужасная сила гнева может скрываться за проницательным взглядом его темных глаз.

Я почувствовал, что из всех людей, с которыми я когда-нибудь встречался, именно его неудовольствие я меньше всего хотел бы на себя навлечь. Но каким образом двое таких разных людей, как старый сквернослов-капрал и прославленный генерал англо-индийских войск, могли вместе вызвать ненависть этих странных пришельцев? И если речь шла об обыкновенной физической опасности, почему генерал не согласился на арест индусов... хотя, должен признаться, мне претило совершить такой негостеприимный поступок на таких слабых и смутных основаниях.

Эти вопросы казались абсолютно неразрешимыми, и в то же аремя торжественные слова и пугающая серьезность обоих старых солдат не позволяли счесть их страх необоснованным. Загадка. Совершенно неразрешимая загадка!

Одно только мне было совершенно ясно: в теперешнем моем состоянии неизвестности и после прямого запрещения генерала я не имею права ни на какое вмешательство. Остается только ждать и молиться, чтобы опасность, какова бы она ни была, миновала благополучно, или хотя бы, чтоб она миновала мою милую Габриэль и ее брата.

Я шел, задумавшись, по дороге, и, добравшись до ворот Бренксома, удивился, услыхав голос отца, громко и взволнованно с кем-то беседующего. Старик в последнее время так удалился от всяких каждодневных забот и так погрузился в свои ученые занятия, что чем-нибудь повседневнным его очень трудно стало взволновать. Любопытствуя, что же вывело его из себя, я осторожно открыл ворота и, тихо обойдя лавровые кусты, обнаружил отца к своему изумлению ни с кем иным, как с тем самым человеком, который занимал мои мысли - с буддистом Рамом Сингхом.

Они сидели на садовой скамье, и восточный гость, видимо, высказывал какое-то серьезное предложение, отсчитывая аргументы на длинных гибких коричневых пальцах, а отец с оживленным лицом, разводя руками, громко протестовал. Они так увлеклись спором, что я целую минуту простоял от них на расстоянии вытянутой руки прежде, чем они осознали мое присутствие.

Заметив меня, буддист вскочил и поздоровался с той же изысканой вежливостью и полной достоинства грацией, которая произвела на меня такое впечатление накануне.

- Я вчера пообещал себе, - сказал он, - удовольствие навестить вашего отца. Как видите, я сдержал свое слово. Я даже имел дерзость поинтересоваться его взглядами на некоторые вопросы, связанные с санскритом и хинди, и в результате мы спорим вот уже целый час, или даже больше, не в силах убедить друг друга. Не претендуя на столь глубокие теоретические знания, как те, которые сделали имя Хантера Вэста расхожим словом на устах восточных ученых, я все же уделял некоторое внимание этому единственному вопросу и, право же, в состоянии утверждать, что его взгляды необоснованы. Уверяю вас, сэр, еще в семисотом году, и даже позже, санскрит служил разговорным языком большой группе населения Индии.

- А я уверяю вас, сэр, - горячо возразил отец, что к этому времени он был погребен и забыт всеми, кроме ученых, которые нуждались в нем как в средстве научной и религиозной деятельности, точно так же использовалась латынь в средние века долгое время после того, как все нации в Европе перестали на ней разговаривать.

- Если вы справитесь в пуранах, вы обнаружите, - отвечал Рам Сингх, что эта теория, хотя и общепринятая, совершенно безосновательна.

- А если вы справитесь в Рамаяне, а подробнее - в канонических книгах буддистов, - воскликнул отец, - вы обнаружите, что эта теория неопровержима.

- Но вспомните Куллавагу, - серьезно настаивал гость.

- А вспомните короля Ашока! - торжествующе восклицал отец. - Когда в трехсотом году до христианской эры, ДО, заметьте себе, он приказал выбить законы Будды на скалах, каким языком он воспользовался, а? Санскритом? Нет! А почему не санскритом? Потому, что низшие слои его подданых не поняли бы ни слова. Ха-ха! Вот, в чем причина. Как вы обойдете эдикты короля Ашока, а?

- Он вырезал их на нескольких разных диалектах, - отвечал Рам Сингх. - Но энергия слишком драгоценная вещь, чтобы вот так выбрасывать ее на ветер. Солнце прошло меридиан, и я должен вернуться к своим товарищам.

- Очень жаль, что вы не привели их с собой, - поторопился вежливо сказать отец.

Я видел, что он беспокоился, не перешла ли горячность спора границ гостеприимства.

- Они не общаются с миром, - ответил Рам Сингх, вставая. - Они достигли более высоких ступеней, чем я, и поэтому более чувствительны к оскверняющим влияниям. Они погружены в шестимесячную медитацию по поводу третьего воплощения, которая продолжалась лишь с некоторыми перерывами с того самого времени, как мы покинули Гималаи. Больше я с вами не встречусь, мистер Хантер Вэст, и поэтому прощаюсь с вами. Ваша старость будет такой счастливой, как вы заслуживаете, а ваши изыскания оставят глубокий след в науке и литературе вашей родины. Прощайте!

- И я тоже больше вас не увижу? - спросил я.

- Если только не прогуляетесь со мной по берегу. Но вы уже выходили сегодня утром и, видимо, устали. Я прошу у вас слишком многого.

- Ничуть, я буду рад пойти, - отозвался я вполне искренне, и мы отправились вдвоем, а отец немного проводил нас, и я видел, что он с удовольствием возобновил бы санскритские споры, если бы одышка позволяла ему идти и говорить одновременно.

- Он глубоко ученый человек, - заметил Рам Сингх, когда мы с ним расстались, - но, как многие другие, нетерпим к мнениям, отличающимся от его собственного.

Я ничего не ответил на это замечание, и некоторое время мы молча шли по самой кромке прибоя, где плотный песок облегчал ходьбу. Слева песчаные дюны, повторяющие линию берега, скрывали нас от любого взгляда, а справа в широком заливе не виднелось ни единого паруса. Мы с индусом были совершенно одни.

Мне не могло не прийти в голову, что, если он и впрямь так опасен, как считает помощник капитана или генерал Хизерстоун, то я поступаю неосторожно.

И все же облик его дышал такой величественной благостью, в темных глазах светилась такая нерушимая ясность, что в его присутствии все подозрения улетали, как будто подхваченные морским бризом. Лицо его могло стать суровым, и даже ужасающим, но я чувствовал, что он неспособен быть несправедливым.

Когда я посматривал на его благородный профиль и иссиня черную броду, его поношеный твидовый костюм причинял мне почти болезненное ощущение несоответствия, и я мысленно переодевал его в свободную восточную одежду, единственно подходящую к его достоинству и грации.

Он привел меня в старую рыбачью избушку, уже несколько лет, как заброшенную, с нее наполовину сдуло тростниковую крышу, а разбитые окна и поломанная дверь создавали вид печального запустения. И такое пристанище, которым побрезговал бы шотландский нищий, эти необыкновенные люди предпочли предложенному им гостеприимству лэрдова дома. Крохотный садик вокруг превратился в спутанную массу кустов ежевики, и через нее мой проводник проложил себе путь к выломанной двери. Он заглянул внутрь дома, а потом пригласил меня жестом.

- У вас есть возможность, - проговорил он тихо и благоговейно, увидеть такое зрелище, какое немногим из европейцев удавалось наблюдать. В этом коттедже вы найдете двух йогов - людей, которых лишь одна ступень отделяет от высшей степени посвящения. Оба они сейчас в экстатическом трансе, иначе я не дерзнул бы навязывать им ваше присутствие. Их астральные тела покинули их, чтобы присутствовать на празднестве светильников в священном Рудокском монастыре Тибета. Ступайте тише, чтобы пробуждением телесных чувств не отвлечь их от выполнения долга раньше времени.

Медленно и на цыпочках я кое-как пробрался сквозь ежевику и заглянул в дверь.

Там не было никакой мебели, вообще ничего, кроме охапки свежей соломы в углу. В этой соломе, по-восточному скрестив ноги и опустив голову на грудь, сидели двое, один маленький и сморщеный, другой высокий и худой. Ни один из них не взглянул на нас и не обратил ни малейшего внимания на наше присутствие. Они сидели так тихо и неподвижно, что могли бы показаться двумя бронзовыми статуями, если бы не медленное и размеренное дыхание. Но особенный пепельно-серый оттенок их лиц сильно отличался от здоровой смуглокожести моего спутника, и я заметил, наклонив голову, что могу видеть только белки их глаз: радужные оболочки полностью закатились под веки.

Перед ними на маленьком сплетенном из соломы коврике стояла глиняная мисочка с водой и лежал ломоть хлеба, а рядом - листок бумаги, исписанной какими-то каббалистическими знаками. Рам Сингх взглянул туда, а потом, сделав мне знак удалиться, сам вышел за мной следом в сад.

- Я не должен беспокоить их до десяти часов, - пояснил он. - Вы сейчас видели в действии одно из величайших достижений нашей оккультной философии: отделение души от тела. Души этих святых людей не только стоят в эту минуту на берегах Ганга, но и облечены там в материальную оболочку, настолько идентичную с их настоящими телами, что никто из правоверных ни на секунду не усомнится в действительном присутствии Лала Хуми и Мовдара Хана. Это достигается нашей способностью распылять тело на его химические атомы, перебрасывать их быстрее молнии в любое нужное место и там объединять в первоначальную форму. В старину, в дни невежества, нам приходилось переносить таким образом полностью все тело, но с тех пор мы обнаружили, что гораздо легче и удобнее переносить только то, что необходимо для создания внешней оболочки сходства. Ее мы назвали астральным телом.

- Но если ваши души так легко путешествуют, - решился я задать вопрос, - зачем вообще телам сопровождать их?

- Общаться с посвященными братьями мы можем при помощи одних только душ, но если хотим вступить в контакт с обыкновенными людьми, то важно появляться в такой форме, которую они могут видеть и воспринять.

- Вы меня глубоко заинтересовали своими рассказами, - признался я, пожимая руку, которую Рам Сингх протянул мне в знак того, что наша встреча заканчивается. - Я часто буду думать о нашем недолгом знакомстве.

- Это принесет вам большую пользу, - проговорил он, не отнимая руки и глядя мне в глаза серьезно и печально. - Помните: то, что случится в будущем, не обязательно плохо оттого, что не согласуется с вашими представлениями о праве. Не спешите судить. Есть великие правила, которые следует соблюдать, чего бы это ни стоило личности. Действие этих правил может показаться вам жестоким, но эта жестокость - ничто в сравнении с опасностью того прецедента, который возник бы от их неисполнения. Бык или овца могут нас не бояться, но человек, обагривший руки в крови высших, не должен жить и не будет жить.

При последних словах он воздел руки яростным угрожающим жестом, отвернулся и ушел в разрушенную хижину. Я смотрел ему вслед, пока он не исчез внутри, а потом я направился домой, снова и снова обдумывая все, что услышал, и в особенности этот последний взрыв оккультного негодования.

Далеко справа виднелась высокая белая башня Кломбера, резко выделяясь на фоне темных туч. Мне пришло в голову, что любой случайный путешественник при виде нее в глубине души позавидует жителям этого великолепного поместья и во сне не увидит витающих над ним странных ужасов и безымянных опасностей.. Нависшие над башней черные тучи показались мне тенью более мрачной, более пугающей, более готовой разразиться громом.

- Что бы это ни значило и что бы ни готовилось, - воскликнул я невольно, - но Господь не допустит, чтобы невинные погибли вместе с виновными.

Дома я застал отца, все еще взволнованного ученым диспутом с гостем.

- Надеюсь, Джек, - говорил старик, - я не слишком резко с ним обошелся. Мне следовало бы помнить, что я in loco magistry *) и воздержаться от спора со своим гостем. Но, когда он занял эту неприемлемую позицию, я не смог удержаться и убедил его оставить ее, и он, действительно, оставил, хотя ты, не разбираясь в тонкостях вопроса, может быть этого и не заметил. Но ты должен был видеть, что моя ссылка на эдикты короля Ашока оказалась настолько веской, что он сразу поднялся и ушел.

*) В начальствующем положении (лат.)

- Вы держались твердо, - ответил я. - Но что вы думаете об этом человеке теперь, когда с ним познакомились?

- Как что? - переспросил отец. - Видимо, он один из тех святых людей, которые под различными именами - санси, йогов, севров, кваландеров, хакимов и куфиев - посвятили жизнь изучению тайн буддийской веры. Он, я сказал бы, теософ, то есть, священнослужитель Бога знания, высшая степень такого служения - посвященный. Наш гость и его товарищи не достигли высшей ступени, иначе не могли бы пересечь море, не осквернившись. Возможно, все они выдающиеся "чела", которые надеются со временем достичь высшей чести посвящения.

- Но отец, - перебила сестра, - это же не объясняет, почему люди такой святости и достоинств решили расположиться на глухом шотландском берегу.

- Вот тут я ничего ответить не могу, - признал отец. - Могу только сказать, что это никого, кроме них, не касается, пока они живут мирно и подчиняются законам страны.

- Вам приходилось когда-нибудь слышать, - спросил я, - что эти верховные служители, о которых вы говорили, владеют силами, нам неизвестными?

- Конечно, восточная литература изобилует этим. Библия - восточная книга, и разве она не полна насквозь упоминаниями о таких силах? Несомненно, что в прошлом люди знали много секретов природы, утеряных теперь. Но, основываясь на собственном опыте, я не могу подтвердить, что современные теософы в самом деле обладают возможностями, на которые претендуют.

- Они мстительные? - продолжал я расспрашивать. - Есть у них такие преступления, которые искупаются только смертью?

- Насколько мне известно, нет, - отвечал отец, поднимая в удивлении седые брови. - Ты что-то очень любопытен сегодня, отчего ты об этом спрашиваешь? Что, наши восточные соседи возбудили в тебе какие-то подозрения?

Я постарался обойти этот вопрос. Ничего хорошего не вышло бы, расскажи я все отцу; его годы и здоровье требовали покоя, а не волнений, да и при самом искреннем моем желании я затруднился бы объяснить другому то, чего совершенно не понимал сам. Со всех сторон лучше всего было оставить отца в неведении.

Никогда в жизни день для меня не тянулся так долго, как тянулось то, богатое событиями, пятое октября. Я перепробовал все способы убивать время, и все же казалось, что вечер никогда не наступит. Я пытался читать, писать, гулять, я прикрепил новые лески ко всем своим рыболовным крючкам, я принялся к изумлению отца составлять каталог его библиотеки - короче говоря, открыл великолепное средство повышения работоспособности. Сестра, я видел, страдала от того же лихорадочного беспокойства. Снова и снова наш добрый отец упрекал нас, по своему обыкновению мягко, за наше сумасбродное поведение и постоянные помехи его работе, которые оно порождало.

Наконец, чай был подан и чай был выпит, занавеси - спущены, лампы зажжены, и после еще одного бесконечного промедления отец прочел молитвы и распустил слуг по их комнатам. Потом он смешал и проглотил свой ежевечерний пунш и зашаркал к себе, оставив нас двоих в гостиной во власти нервного напряжения и самых смутных, но ужасных страхов.

Глава 14. О том, кто прибежал среди ночи.

Когда отец ушел в спальню и оставил нас вдвоем с Эстер, часы в гостиной показывали четверть одиннадцатого. Мы слушали, как удалялись отцовские шаги по скрипучей лестнице, пока отдаленный хлопок закрывшейся двери не засвидетельствовал, что он уже у себя.

Простая керосиновая лампа на столе бросала жуткий неверный свет по углам старой комнаты, заставляя мерцать панели резного дуба и наделяя странными фантастическими тенями старинную мебель. Бледное взволнованное лицо сестры выступало из мрака поразительно четко, словно на портретах Рембранта. Мы сидели друг против друга за столом, и тишину не нарушал ни один звук, кроме тиканья часов и бесконечного пения сверчка.

В этом абсолютном спокойствии было что-то ужасающее. Насвистывание запоздалого крестьянина на дороге принесло нам облегчение, и мы напрягали слух, стараясь улавливать его до последней возможности, покуда заук не исчез в отдалении. Сперва мы еще притворялись, сестра - что вяжет, а я что читаю, но скоро отбросили бессмысленный обман и сидели в неспокойном ожидании, вздрагивая и бросая друг на друга вопросительные взгляды, стоило хворосту затрещать в очаге или крысе прошуршать за панелью. В воздухе нависло тяжелое чувство, угнетающее нас неизбежностью катастрофы.

В конце концов я встал и распахнул входную дверь, чтобы впустить ночную свежесть. Рваные тучи неслись через небо, и между их летящими лохмотьями время от времени выглядывала луна, заливая окрестность холодным белым светом. Стоя в дверях, я видел опушку Кломберского леса, хотя сам дом можно было увидеть только с соседнего холма. Сестра набросила шаль и вышла вместе со мной на вершину, чтобы взглянуть на усадьбу.

Сегодня там не светились окна. От крыши до подвала во всем огромном здании не мерцал ни один огонек. Колоссальная масса дома вырисовывалась мрачно и угрюмо среди окружающих деревьев, похожая больше на гигантский саркофаг, чем на человеческое жилище.

Нашим напряженным нервам сами очертания дома и тишина навевали ужас. Мы немного постояли, всматриваясь сквозь темноту, а потом вернулись в гостиную и ждали, ждали, не зная, чего, но совершенно не сомневаясь, что нам уготовано страшное переживание.

Время приближалось к полуночи, когда сестра вдруг вскочила и вскинула руку:

- Ты что-нибудь слышал?

Я напряг слух, но безрезультатно.

- Подойди к двери, - вскрикнула она дрожащим голосом. - Теперь слышишь?

В глубокой тишине ночи я различил четкий ритмичный звук, постоянный, но очень слабый.

- Что это? - просил я вполголоса.

- Это кто-то бежит, сюда, к нам, - ответила она, и вдруг, потеряв последнее самообладание, упала возле стола на колени и принялась громко молиться с той лихорадочной искренностью, которую порождает беспредельный непобедимый ужас, временами срываясь на полуистерические рыдания.

Теперь я слышал звук достаточно отчетливо, чтобы понять, что быстрая женская интуиция не обманула Эстер, и звук, действительно, производит бегущий человек.

Он бежал и бежал по большой дороге, и шаги его доносились все яснее и резче с каждым мгновением. Со срочным же делом он должен был бежать, потому что ни разу не приостановился и не замедлил шага.

Быстрый четкий стук сменился внезапно ритмичным приглушенным шорохом. Человек бежал теперь по стоярдовому, примерно, участку дороги, посыпанному недавно песком. Но через несколько мгновений он опять выбрался на твердую землю, и шаги продолжали неуклонно приближаться. Я понял, что он уже возле поворота. Побежит дальше? Или свернет к Бренксому?

Мысль едва успела промелькнуть, когда перемена звука убедила меня, что бегун свернул, и цель его - это вне всякого сомнения дом нашего лэрда.

Я бросился к подъездным воротам и успел как раз, когда наш гость распахнул их и влетел в мои объятия. Я разглядел при лунном свете, что это ни кто иной, как Мордонт Хизерстоун.

- Что случилось? - воскликнул я. - Что неладно, Мордонт?

- Отец, - выдохнул он. - Отец!

Он был без шляпы, глаза расширены от ужаса, а лицо бескровно, как у мертвеца. Я почувствовал, как дрожит его рука, сжимавшая мою руку.

- Ты совсем выбился из сил, - сказал я, ведя его в гостиную. Отдохни немного, потом все расскажешь. Успокойся, дружище, ты с лучшими друзьями.

Я уложил его на софу, а Эстер, чьи страхи тут же отступили, как только потребовалось что-то делать, плеснула в стакан бренди и поднесла ему. Это возбуждающее средство произвело замечательное действие: краска вернулась на бледные щеки, а в глазах засветилось сознание.

Мордонт сел и взял руку Эстер в свои, как человек, очнувшийся от кошмара и стремящийся убедиться, что он, действительно, в безопасности.

- Ваш отец? - спросил я. - Что с ним?

- Ушел.

- Ушел?

- Да, он ушел, и капрал Руфус Смит тоже. Мы никогда больше их не увидим.

- Но куда они ушли? - воскликнул я, пораженный. - Это недостойно тебя, Мордонт. Какое мы имеем право сидеть здесь и предаваться своим чувствам, когда есть еще возможность помочь твоему отцу? Поднимайся! Мы их догоним. Скажи только, куда они направились.

- Бесполезно, - ответил молодой Хизерстоун, закрывая лицо руками. Не упрекай меня, Вэст, потому что ты не знаешь всех обстоятельств. Против нас действуют мощные неизвестные законы, как нам их отменить? Несчастье долго висело над нами, а теперь, наконец, разразилось. Боже, помоги нам!

- Ради неба, что произошло? - настаивал я взволновано. - Мы не должны поддаваться отчаянию.

- Ничего нельзя сделать до рассвета, - ответил он. - Тогда попытаемся разыскать их следы. Сейчас это бесполезно.

- А что с Габриэль и миссис Хизерстоун? - спросил я. - Может быть, пригласить их сюда, не откладывая? Твоя бедная сестра, наверное, сама не своя от ужаса.

- Она ничего не знает. Ее спальня в другой стороне дома, там ничего нельзя было слышать и видеть. А моя бедная матушка ожидала чего-нибудь подобного так долго, что это не застало ее врасплох. Она, конечно, потрясена горем, но, по-моему, предпочтет пока остаться одна. Ее твердость и самообладание должны бы дать мне урок, но я от природы легко возбудим, и эта катастрофа после такого долгого нервного напряжения буквально лишила меня рассудка.

- Если ничего нельзя сделать до утра, - сказал я, - у тебя есть время рассказать нам, как это случилось.

- Так я и сделаю, - он встал и протянул дрожащие руки к огню. - Вы уже знаете, у нас давно, много лет, были основания опасаться, что над головой отца висит угроза ужасной мести за одно его давнее дело. В этом деле он был связан с человеком, которого вы знаете как капрала Руфуса Смита, поэтому уже одно то, что этот человек нашел дорогу к отцу, предупредило нас, что время близится, и что это пятое октября - годовщина ошибки - должно стать днем ее искупления. Я рассказал вам о наших страхах в письме, и, если не ошибаюсь, отец тоже говорил об этом с тобой, Джон. Когда вчера утром я увидел, что он ищет свой старый мундир, который прятал с Афганской войны, я понял, что наши предчувствия оправдываются и конец близок.

Целые годы уже я не видел его таким спокойным, как сегодня, он свободно рассказывал об Индии, вспоминал приключения своей молодости. Около девяти он велел нам разойтись по комнатам и запер нас там предосторожность, которую он часто принимал в свои темные часы. Он всегда пытался, бедняга, уберечь нас от проклятия, свалившегося на его несчастную голову. Прежде, чем мы расстались, он нежно обнял матушку и Габриэль, а потом пошел за мной в мою спальню, с любовью пожал мне руку и передал маленький пакет, адресованный тебе.

- Мне? - переспросил я.

- Тебе. Я отдам его, когда кончу. Я уговаривал его позволить мне остаться с ним и разделить опасность, но он так искренне просил меня не добавлять ему забот и не вмешиваться в его распоряжения! Видя, что я действительно огорчил его своим упорством, я в конце концов позволил ему закрыть дверь и повернуть ключ снаружи. Никогда себе не прощу. Но что тут можно поделать, когда твой собственный отец отказывается от твоей помощи. Ему ведь силком ее не навяжешь...

- Я уверена, что ты сделал все, что мог, - сказала сестра.

- Я хотел, дорогая Эстер, но, помоги мне Боже, трудно было понять, что правильно, а что нет. Он ушел, и я слышал, как его шаги замерли в длинном коридоре. Какое-то время я шагал взад-вперед по комнате, а потом поставил лампу в головах кровати, лег, не раздеваясь, стал читать святого Фому Кимфийского и молиться от всей души, чтобы ночь миновала благополучно.

В конце концов я заснул беспокойным сном, когда вдруг меня разбудил громкий вибрирующий звук, который долго отдавался в ушах. Я вскочил, но все опять было тихо. Лампа догорала, часы показывали, что уже близко полночь. Я искал спички, чтобы зажечь свечу, когда резкий крик раздался снова, так громко и четко, словно он звучал в одной комнате со мной. Моя спальня в передней части дома а матушки и сестры - в задней, так что подъездную аллею могу видеть в окно только я.

Бросившись к окну, я отдернул занавески и выглянул. Вы знаете, что подъездная аллея расширяется в усыпаную гравием площадку перед самым домом. Как раз в центре этого открытого места стояли трое и глядели вверх, на окна. Луна ярко освещала их, отражаясь бликами в поднятых глазах, и при ее свете я различил, что лица у них смуглые, волосы - черные, а общий тип лиц - как у сикхов или африди. Двое хзудощавые со страстными экстатическими лицами, а третий на вид незлобивый и величественный, с благородным лицом и длинной бородой.

- Рам Сингх! - воскликнул я.

- Как, ты их знаешь? - поразился Мордонт. - Ты встречался с ними?

- Знаю. Это буддистские жрецы, - ответил я. - Продолжай!

- Они стояли в ряд, то воздевая руки к небу, то опуская, а губы их шевелились, как будто они читали молитву или заклинание. Вдруг они прекратили жестикулировать и в третий раз издали тот странный зловещий пронзительный крик, который меня разбудил. Никогда не забуду этот ужасающий зов, отдающийся в ночной тишине так сильно, что он до сих пор звенит у меня в ушах.

Когда он медленно замер, послышался скрежет ключей и засовов, а потом - стук открывшейся двери и звуки торопливых шагов. Я увидел из своего окна, как отец и капрал Руфус Смит суетливо выбегают из дома, неодетые, с непокрытыми головами, как люди, покоряющиеся внезапному и непреодолимому импульсу. Трое пришельцев к ним не прикоснулись, но все пятеро быстро удалились по аллее и скрылись между деревьями. Я определенно не видел никакого применения силы, никакого физического принуждения, и все же я так же уверен, что мой бедный отец и его товарищ были беспомощными пленниками, как если бы их при мне уволокли в кандалах.

Все это заняло совсем немного времени. От первого разбудившего меня зова до того, как они исчезли с моих глаз, мелькнув в последний раз между деревьями, прошло никак не больше пяти минут. Так внезапно все произошло и так странно, что, когда драма закончилась, и они исчезли, я мог бы подумать, что видел кошмар или бред, если бы не ощущение реальности события, слишком яркое, чтобы приписать его воображению.

Я принялся выламывать дверь, бросаясь на нее всем своим весом. Некоторое время она не поддавалась, но я пытался снова и снова до тех пор, пока что-то не треснуло и я не оказался в коридоре. Прежде всего я подумал о матушке. Я бросился к ее комнате и повернул ключ в двери. Секунды не прошло, как она шагнула из спальни, одетая в пеньюар, предостерегающе подняв руку.

- Никакого шума! - велела она мне. - Габриэль спит. Их вызвали прочь?

- Именно так! - ответил я.

- Да будет воля Божья! - воскликнула она. - Твой бедный отец станет счастливее в ином мире, чем был когда-либо в здешнем. Слава Богу, что Габриэль спит. Я подсыпала ей хлорал в какао.

- Что я должен делать, - спрашивал я в отчаянии. - Куда они ушли? Как я могу ему помочь? Не можем же мы допустить, чтобы он вот так вот ушел от нас, и позволить этим людям сделать с ним, что им вздумается! Может быть, мне съездить в Вигтаун за полицией?

- Только не это! - горячо запротестовала матушка. - Он десятки раз просил меня этого не делать. Сын мой, мы никогда больше не увидим твоего отца. Ты вправе удивляться, что я не плачу, но, если бы ты знал, как знаю я, какой душевный мир принесет ему смерть, ты не нашел бы в себе силы оплакивать его. Любые розыски, я чувствую, бесполезны, но все-таки искать, конечно, надо. Сделаем это так незаметно, как только возможно. Мы не можем услужить ему лучше, чем, исполняя его желание.

- Но ведь дорога каждая минута! - воскликнул я. - Может быть, он сейчас зовет нас на помощь в когтях этих темнокожих дьяволов!

От этой мысли я так обезумел, что тут же кинулся прочь из дома, за ворота, на большую дорогу, но, оказавшись там, я понял, что не знаю, куда бежать. Вся широкая пустошь лежала передо мной без единого признака жизни. Я вслушался, но ни один звук не нарушал ночного безмолвия.

И тогда, друзья, стоя в нерешительности посреди мрака, я испытал в полной мере ужас и ответственность. Я почувствовал, что сражаюсь против сил, о которых не имею понятия. Все терялось в чуждой пугающей темноте.

Мысль о вас, о вашей помощи и совете послужила мне маяком. В Бренксоме я, по крайней мере, найду сочувствие и, прежде всего, указания, что мне делать - мой собственный рассудок настолько помутился, что я не могу доверять себе. Матушка хотела остаться одна, сестра спит, а предпринять ничего нельзя до рассвета. Так что же мне было делать, как не бежать к вам как можно скорее? У ьебя голова ясная, Джек, так скажи, дружище, что я должен делать! Эстер, что мне делать?

Он поворачивался то ко мне, то к сестре, протягивая руки, с мольбой в глазах.

- Пока темно, ничего не сделаешь, - ответил я. - Мы должны сообщить о случившемся в вигтаунскую полицию, но это не обязательно делать раньше, чем мы сами начнем поиски, так что мы можем действовать согласно с законом, и все же предпринять собственное расследование, как хотела твоя мать. У Джона Фулертона, который живет на холме, есть помесь шотландской овчарки с борзой, это отличная ищейка. Если его собака возьмет след генерала, то дойдет по следу хоть до самого Дели.

- Это ужасно - ждать в бездеятельности, когда он, может быть, нуждается в нашей помощи...

- Боюсь, что наша помощь так или иначе будет для него бесполезной. Тут действуют силы, не допускающие человеческого вмешательства. И потом, как мы поможем? У нас нет никаких указаний, куда они могли направиться, а блуждать наугад по пустоши в темноте - значит зря тратить силы, которые могут больше пригодиться утром. К пяти рассветет. Через час-другой можно будет подниматься на холм за фулертоновой собакой.

- Еще час, - простонал Мордонт, - каждая минута кажется столетием.

- Ложись на софу и отдыхай, - сказал я. - Ты не можешь лучше помочь отцу, чем собрав все силы, потому что завтра нас, может быть, ожидает трудная дорога. Но ты что-то говорил о пакете для меня от генерала?

- Вот он. - Мордонт вытащил из кармана и протянул мне маленький сверток. - Это наверняка разъяснит все тайны.

Пакет с двух сторон был запечатан черным воском с изображением летящего грифона - генеральской печатью. Дополнительной страховкой служила широкая клейкая лента, ее пришлось разрезать перочинным ножом. На обертке пакета размашистым почерком было написано: "Для Дж.Фотерджила Вэста, эсквайра.", а ниже: "Передать этому джентльмену в случае исчезновения или кончины Дж.Б.Хизерстоуна, кавалера Креста Виктории, отставного генерал-майора Индийской армии."

Итак, мне предстояло, наконец, узнать мрачную тайну, бросившую тень на нашу жизнь. Внутри лежала небольшая пачка пожелтевших листков и письмо. Я придвинул поближе лампу и вскрыл его. Там стояла дата - семь часов вчерашнего вечера - и вот, что следовало за ней.

"Дорогой Вэст!

Я давно должен был удовлетворить ваше вполне естественное любопытство по тому поводу, о котором мы не раз имели случай беседовать, но сдерживался ради вас самих. Я знаю по собственному печальному опыту, как изводит и лишает мужества вечное ожидание катастрофы, когда вы не сомневаетесь, что она наступит, и не можете ни предотвратить ее, ни ускорить.

Хотя беда коснется только меня, но я сознаю, что та непроизвольная симпатия, которую вы, как я замечал, ко мне питали, и ваше отношение к отцу Габриэль причинят вам страдание, если вы узнаете, какая безнадежная и в то же время неясная судьба мне грозит. Я боялся смутить ваш покой, и поэтому молчал, хотя молчание недешево мне стоило, потому что изоляция - не последнее бремя из тех, которые меня угнетают.

Но многие признаки, и главный среди них - появление на побережье буддистов, о чем вы мне рассказали утром, убедили меня, что изнурительное ожидание, наконец, истекает, и близится возмездие.

Почему мне позволили прожить после моего преступления почти сорок лет, это выше моего понимания, но, может быть, хозяева моей судьбы знали, что такая жизнь - величайшее из всех наказаний.

Ни на час, днем или ночью мне не разрешалось забыть, что я предназначен в жертву. Их проклятый астральный звон сорок лет играл мне отходную, напоминая, что нет на земле такого места, где я мог бы надеяться на спасение. О, покой, благословенный покой развязки! Что бы ни ожидало по ту сторону могилы, там я избавлюсь, по крайней мере, от этого трижды проклятого звука.

Мне нет нужды возвращаться к тому злосчастному делу снова и пересказывать события пятого октября 1841 года вместе со всеми обстоятельствами, приведшими к гибели Гулаб Шаха, старшего адепта. Я вырвал несколько страниц из своего старого дневника, там вы найдете подробный рассказ, а другое, независимое сообщение сэр Эдвард Эллиот, артиллерист, опубликовал в Индийской Звезде несколько лет назад, не называя, впрочем, имен.

Мне известно, что многие, даже хорошо знающие Индию люди, решили, что сэр Эдвард дал волю воображению, и его рассказ не имеет реальных оснований. Несколько пожелтевших листков, которые я вам посылаю, докажут, что это не так, и что нашим ученым придется признать силы и законы, доступные людям и служащие людям, но неизвестные европейской цивилизации.

Я не намерен скулить и жаловаться, но не могу не чувствовать, что со мной слишком круто обошлись на этом свете. Видит Бог, хладнокровно я ни одного человека, а тем более старика, не лишил бы жизни. Но я всегда отличался горячностью и упрямством, а в деле, когда кровь ударяла мне в голову, совсем терял власть над собой. Ни капрал, ни я, пальцем бы не тронули Гулаб Шаха, если бы не видели, как к его соплеменникам при виде него возвращаются силы. Ладно, это старая история, и ни к чему обсуждать ее теперь. Пусть никакого другого беднягу не постигнет та же злая судьба!

А теперь, прощайте! Будьте хорошим мужем Габриэль, а если вашей сестре достанет храбрости породниться с такой чертом меченной семьей, как наша, что ж, пусть. Я оставляю достаточно, чтобы моей бедной жене спокойно жилось. Когда она присоединится ко мне, я бы хотел, чтобы все разделили между детьми поровну. Если вы узнаете, что меня больше нет, не жалейте, а поздравьте вашего несчастного друга

Джона Бертье Хизерстоуна."

Я отбросил письмо и вытащил тонкую пачку грубых шероховатых листков, хранящих разгадку тайны. Смятый и лохматящийся левый край с сохранившимися до сих пор следами клея и ниток доказывал, что листки вырваны из толстой тетради. Чернило местами почти совсем выцвело, но поперек первой страницы шла надпись размашистым четким почерком, сделанная, очевидно, намного позже, чем все остальное: "Дневник лейтенанта Дж.Б.Хизерстоуна. Тульская Долина, осень 1841 года", и ниже: "Этот отрывок содержит рассказ о происшествиях первой недели октября указанного года, включая бой в Терадском ущелье и смерть человека по имени Гулаб Шах."

Сейчас этот документ лежит передо мной, и я снимаю с него дословную копию. Если там и окажется кое-что, не имеющее прямого отношения к делу, могу только сказать, что предпочел опубликовать необязательное, но не дать сокращениями повода подозревать недостоверность пересказа.

Глава 15. Дневник Джона Бертье Хизерстоуна.

Тульская Долина, 1 октября 1841 г. - Прошли к фронту Пятый Бенгальский и Третий Ее величества. Завтракал с бенгальцами. Последние новости из дому: двое полоуммных, по имени Френсис и Бен, покушались на жизнь королевы.

Зима обещает быть суровой. Снеговая линия спустилась на добрую тысячу футов, но перевалы еще несколько недель останутся открытыми, а хоть бы и закрылись, мы расставили столько зимников, что Поллок и Нотт не затруднятся их найти. Судьба армии Эльфстона им не грозит. Хватит и одной такой трагедии на целое столетие.

Эллиот с артиллерией и я отвечаем за безопасность транспортов на протяжении двадцати, примерно, миль, от устья долины до нашей стороны деревянного моста через Лотар. Гудинаф со стрелками отвечает за другую сторону, а полковник Сидней Герберт с инженерами инспектирует оба участка.

Силы наши недостаточны. У меня рота, половина нашего батальона и

эскадрон соваров, от которых в горах никакого толку. У Эллиота три

пушки, но у него люди слегли в холере, и сомневаюсь, что обслуги

осталось хоть на две (NB - стручковый перец помогает от холеры,

испытано).

С другой стороны, каждый конвой обычно идет с собственной охраной, хоть и до абсурда недостаточной. Эти поперечные долины и ущелья кишат африди и патанами, а они такие же ярые грабители, как и фанатики. Удивляюсь, как они до сих пор еще не разграбили ни одного нашего каравана. Они вполне успеют разгромить его и вернуться в свои горные убежища прежде, чем мы сумеем вмешаться. Их удерживает только страх.

Будь моя воля, я бы повесил по одному в устье каждого ущелья на страх бандам. Посмотреть на них - воплощение дьявола, нос крючком, губы толстые, грива спутаных волос и самая сатанинская усмешка. С фронта никаких известий.

2 октября. - Надо и впрямь потребовать у Герберта еще одну, по крайней мере, роту. Уверен, что первая же серьезная атака перережет сообщение. Сегодня утром мне прислали две срочные депеши с двух разных позиций, отстоящих друг от друга больше, чем на шестнадцать миль, в обеих говорится, что по некоторым признакам племена спускаются с гор.

Эллиот с одной пушкой и с соварами отправился к дальнему ущелью, а я с пехотой поспешил к другому, но мы убедились, что тревога ложная. Я не видел никаких признаков горцев, и, хоть нас и приветствовали горсткой отравленный пуль, ни одного негодяя изловить не удалось.

Ну, попадись они только мне в руки! У меня расправа будет такая же

короткая, как в суде Глазго с любым шотландским разбойником. Эти

беспрестанные тревоги могут ничего не значить, а могут означать, что

горцы скапливаются и что-то замышляют.

С фронта давно ничего не было слышно, но сегодня прибыл конвой с ранеными, и мы узнали, что Нотт взял Газни. Надеюсь, он поджарил всех черномазых, какие ему там попались.

О Поллоке ни звука.

Батарея на слоновьей тяге прибыла из Пенджаба, на вид в хорошем состоянии. С ней несколько выздоравливающих возвращались в полки. Я никого не знаю, кроме Мостинга из гусарского и молодого Блэксли: он был моим фагом *) в Чартерхаузе, и с тех пор я увидел его в первый раз.

*) Младший ученик, прислуживающий старшему в английских школах (прим. перев.)

Просидели за пуншем и сигарами до одиннадцати часов.

Получил письмо от "Виллса и Ко" из Дели по поводу их счета. Я думал,

война избавляет от таких неприятностей. Виллс пишет, что, раз

письменные извещения ничего не дают, он намерен посетить меня лично.

В добрый путь, рад буду полюбоваться на его физиономию, разве

что он именно тот портной, что прикончил семерых одним махом.

Парочка строчек от Калькуттской Маргаритки и еще одно письмо от Хобхацза с известием, что Матильда наследует по завещанию все деньги. Я этому рад.

3 октября. - Замечательныеизвестия с фронта. Барклай из

Мадрасского кавалерийскогоприскакал с депешами. Поллок с

триумфом вошел в Кабул ещешестнадцатого сентября, и, лучше

того - леди Сэйл спасена иблагополучно доставлена в

британский лагерь вместе состальными заложниками. Хвала тебе,

Боже! Это разом со всем покончит, это и взятие города.

Надеюсь, Поллок не станет щепетильничать или раболепствовать перед нашими домашними истериками. Город нужно стереть с лица земли, а поля засеять солью. Резиденцию и дворец уничтожить в первую очередь. Так, чтобы Бернс, Макнагтен и другие смельчаки увидели, что их соотечественники хотя бы мстить умеют, если не смогли их спасти!

Тяжело торчать в этой несчастной долине, когда другие зарабатывают славу и опыт. Мне совсем ничего не досталось, кроме нескольких жалких стычек. Но мы еще повоюем!

Сегодня наш разведчик привел горца, который говорит, что племена скапливаются в Терадском ущелье, в десяти милях от нас к северу, и собираются атаковать следующий конвой. На такого рода сведения нельзя полагаться, но существуют кое-какие доказательства, что доля правды здесь есть. Я предложил расстрелять информатора, чтобы помешать ему предать еще раз и донести о наших намерениях. Эллиот не решился.

На войне ничего нельзя оставлять на волю случая. Ненавижу полумеры. Дети Израиля были, кажется, единственным народом, который довел войну до ее логического завершения; вот еще, разве что, Кромвель в Ирландии. В конце концов я пошел на компромисс и согласился, чтобы парня задержали как пленника и казнили, если сведения окажутся ложными. Надеюсь, у нас, наконец, будет случай показать, чего мы стоим.

На тех парней, что на фронте, конечно, ордена и посвящения в рыцари сыплются, как из мешка, а мы тут несем все тяготы и ответственность, а получаем одни неприятности. У Эллиота панариций.

Последний конвой оставил большой ящик соусов, но позабыл, к несчастью, оставить к ним что-нибудь такое, что ими можно приправлять. Мы отдали их соварам, а те повыпивали прямо из бутылочек с таким видом, как будто это ликеры. Следующий большой конвой ожидается через день-два. Поставил девять к четырем на Клеопатру на следующий кубок Калькутты.

4 октября. - На этот раз горцы, действительно, что-то

задумали. Утром пришли двое наших шпионов с тем же сообщением, что племена стягиваются в Терадское ущелье. Всем заправляет этот старый негодяй Земон, а я-то рекомендовал правительству преподнести ему подзорную трубу за нейтралитет! Дайте мне только до него добраться - будет ему труба!

Конвой ожидается завтра, и до тех пор нечего опасаться атаки, потому что эти парни воюют ради добычи, а не ради славы, хотя, надо отдать им должное, храбрости им не занимать.

Я придумал отличный план, и Эллиот его от души поддерживает. Ей-богу, если толково справимся, выйдет преотличнейшая шутка!

Мы собираемся сделать вид, что выходим вниз по ущелью навстречу конвою, намереваясь блокировать устье горной тропы, откуда мы, якобы, ожидаем атаки. Отлично. Этой же ночью сделаем марш-бросок до лагеря конвоя. А там я спрячу своих двести человек в фургоны, и мы двинемся вместе с конвоем обратно. Наши друзья горцы, зная, что мы намеревались идти на юг, и видя, что караван идет на север без нас, естественно, тут же на него набросятся в уверенности, что до нас миль двадцать. Тут мы им дадим такой урок, что впредь им скорее в голову придет затея задержать молнию, чем конвой с провизией Ее Британского Величества. Мне уже не терпится начать.

Эллиот так ловко задрапировал парочку своих пушек, что они больше похожи на тачки уличных торговцев, чем на что-нибудь другое. Боевая артиллерия в конвое могла бы показаться подозрительной. Артиллеристы разместятся в тех же фургонах, что пушки, в полной готовности открыть огонь. Пехота - спереди и сзади. Я уже сообщил нескольким довереным слугам из сипаев тот план, который мы НЕ собираемся выполнять. (NB - хотите, чтобы о чем-нибудь каждая собака знала во всей округе - сообщите об этом под строгим секретом довереному туземному слуге).

8.45 вечера. - Выходим. Удачи нам!

5 октября. - Io triumphe! *) Лавров нам, лавровых венков - Эллиоту и мне! Кто сравнится с нами в клопоморстве!

*) Ура, победа! (лат.)

Я только что вернулся, устал до смерти, весь в крови и пыли, но прежде, чем умыться и переодеться, не откажу себе в удовольствии увидеть наше деяние записанным черным по белому, хоть бы и ни для чьих глаз, кроме моих собственных. Запишу, хотя бы вкратце, как материал для официального сообщения, которое мы составим, когда вернется Эллиот. Билли Доусон говаривал, что есть три степени искажения действительности: преувеличение, ложь и официальное сообщение. Но мы-то свой успех преувеличить не можем, к нему попросту нечего добавить.

Итак, мы вышли в соответствии с планом и нашли лагерь конвоя у начала ущелья. С ними оказалось две неполных роты из 54-ого, которые бы без сомнения выстояли в открытом и честном бою, но неожиданное нападение диких горцев - совсем другое дело. Однако, получив от нас пополнение и защиту, они могли быть спокойны.

Командовал Чемберлен, толковый юноша. Мы быстро объяснили ему положение, и до рассвета были готовы, хотя его фургоны оказались до того набитыми, что освободить место для сипаев и артиллерии нам удалось только, выкинув несколько тонн фуража.К шести часам утра мы уже успели немало пройти и выглядели, как надо - самый беспомощный караван, какой когда-нибудь напрашивался на грабеж. Я скоро увидел, что на этот раз нет речи о ложной тревоге, и племена безусловно что-то замышляют.

Со своего наблюдательного пункта под полотняным тентом одного из фургонов я видел, как выглядывают из-за скал головы в тюрбанах, и время от времени к северу отправляются гонцы с новостями о нашем приближении.

Но только тогда, когда мы достигли Терадского Перевала - мрачного ущелья, обрамленноего гигантскими утесами - африди показались открыто, хотя засаду они устроили такую ловкую, что, не будь мы настороже, как пить дать угодили бы прямо в нее. Но мы были настороже, и конвой остановился, при виде чего горцы поняли, что обнаружены, и открыли против нас ураганный, но совершенно не меткий огонь.

Я попросил Чемберлена вывести его людей в боевом порядке и приказать им медленно отступать к фургонам, чтобы заманить горцев. Уловка удалась блестяще.

Красные куртки размеренно отходили назад, стараясь как можно больше держаться под прикрытиями, а враг преследовал их с истерическими воплями, прыгая с камня на камень, потрясая ружьями и завывая, как орда демонов.

Их черные искаженные лица, яростные жесты и развевающиеся одеяния привели бы в восторг любого художника, пожелавшего изобразить мильтоновскую армию сатаны. Они теснили наших со всех сторон, и наконец, не видя, как им казалось, ничего между собой и победой, выскочили из-под прикрытия скал и кинулись вниз яростной вопящей толпой под зеленым знаменем пророка.

Тут настал мой черед, и мы не ударили лицом в грязь.

Из каждой дыры и щели фургонов полыхнул огонь, и каждая пуля нашла свою цель в густой толпе нападавших. Сорок или шестьдесят покатились кувырком, как кролики, остальные на мгновение заколебались, а потом со своими вождями во главе бросились в яростную атаку.

Но бесполезно людям, не знающим, что такое дисциплина, пытаться противостоять меткому огню. Вождей перестреляли мгновенно, а прочие развернулись и кинулись бежать к скалам. Тогда наступила наша очередь. Размаскированные пушки принялись поливать врага картечью, а наши небольшие пехотные силы, удвоившись, пошли в атаку, уничтожая все на своем пути. Никогда еще я не видел, чтобы ход сражения менялся так быстро и так решительно. Отступление превратилось в бегство, а бегство - в панику, покуда от горцев ничего не осталось, кроме рассеянной горстки перепуганного сброда, сломя голову удирающего под защиту своих природный укрытий.

Но я вовсе не собирался позволить им так дешево отделаться теперь, когда они были в моей власти. Нет, я решил так их проучить, чтобы впредь один вид красного мундира мог служить здесь охранным паспортом. Наступая беглецам на пятки, мы вошли в Терадское ущелье. Поставив Чемберлена и Эллиота с ротами для защиты с флангов, я продвигался со своими сипаями и горсточкой артиллеристов вперед, не давая врагу времени опомниться. Но нам так мешала неудобная европейская форма и отсутствие сноровки в скалолазании, что мы бы никого из горцев не догнали, если бы не счастливый случай.

В главный проход выходит меньшее ущелье, и в спешке и смятении кое-кто из беглецов кинулся туда. Я видел, как туда свернули шесть или семь десятков, но прошел бы мимо, продолжая преследовать главную партию, если бы один из моих разведчиков не прибежал с сообщением, что маленькое ущелье тупик, и свернувшие туда африди не имеют никакой возможности выйти оттуда иначе, как сквозь наши ряды.

Это была прекрасная возможность внушить племенам страх.

Оставив Чемберлена и Эллиота преследовать остальных, я завернул своих сипаев в узкое ущелье и медленно повел их широкими шеренгами от утеса до утеса. Шакал не проскочил бы незаметно. Бунтовщики поймались, как крысы в ловушку.

Никогда не видел более мрачного и величественного места. С обеих сторон голые утесы возвышались на тысячу футов, а то и больше, нависая над тропой так, что над нами оставалась только узкая полоска света, заслоненного к тому же по кромкам перистой бахромой пальмовых листьев. При входе в ущелье утесы отстояли друг от друга больше, чем на двести футов, но, чем дальше мы продвигались, тем уже оно становилось, так что в конце концов полроты едва могли пройти в тесном строю. В этом странном месте царили сумерки, и в смутном неверном свете фантастически громоздились огромные базальтовые скалы. Здесь никто не прокладывал дороги, и грунт был самый неровный, но я быстро продвигался, приказав солдатам держать ружья на взводе, потому что мы явно приближались к тому месту, где два утеса должны были соединяться, образуя острый угол.

Наконец, мы добрались туда. Тропу замыкала огромная груда валунов, и между ними скрючились наши беглецы, как видно, полностью деморализованные и неспособные к сопротивлению.

Брать их в плен было ни к чему, о том, чтобы дать уйти, не могло быть и речи, так что, только и оставалось, покончить с ними.

Взмахнув саблей, я повел своих людей вперед, как вдруг нас остановило самое драматическое постороннее вмешательство такого сорта, какой мне доводилось видеть раз-другой на подмостках Друри Лейна, но в реальной жизни - никогда.

В утесе, соседнем с кучей камней, которую выбрали своей последней позицией горцы, оказалась пещера, больше похожая на логово дикого зверя, чем на человеческое обиталище. Из темноты под ее сводом вдруг появился старик, до того невероятно старый, что все когда-нибудь встречавшиеся мне ветераны - просто цыплята по сравнению с ним. Его волосы и борода белели в сумраке, как снег, при чем и борода, и волосы, дожодили чуть ли не до пояса. Его лицо, морщинистое, эбеново-коричневое, наводило на мысль о помеси обезьяны с мумией, а руки и ноги до того иссохли и исхудали, что трудно было бы признать его живым, если бы не глаза, светящиеся воодушевлением, сверкающие, будто два алмаза в оправе из красного дерева.

Это видение выбралось из пещеры, бросилось между беглецами и моими парнями и остановило нас таким властным жестом, будто император вышел к рабам.

- Кровавые люди! - воскликнул он громовым голосом, причем на прекрасном английском. - Это место для молитв и размышлений, не для убийств. Остановитесь, покуда на вас не пал гнев богов!

- Отойди, старик, - крикнул я. - Тебя могут задеть, если ты не уйдешь с дороги.

Я видел, что к горцам возвращается мужество, а кое-кто из моих сипаев дрогнул, словно этот новый враг показался им не по силам. Ясно было, что надо немедленно что-то делать, если я хочу довершить свой успех. Я кинулся вперед вместе с несколькими артиллеристами. Старик протянул руки навстречу, словно пытась нас остановить, но раздумывать не приходилось, и я проткнул его саблей в тот самый момент, как один из артиллеристов опустил прклад карабина на его голову. Он тут же свалился, и горцы при виде его падения издали самый дикий и потусторонний вопль ужаса.

Сипаи, проявившие было склонность к миролюбию, избавились от нее в ту же минуту, что и от старика, и полная победа не заняла у нас много времени. Едва ли хоть один горец выбрался живым из этого ущелья.

Мог ли Ганнибал или Цезарь сделать больше? Наши потери во всей операции смехотворны: трое убитых и около пятнадцати раненых. Захвачено знамя - зеленая тряпка с изречением из Корана.

После схватки я искал старика, но его тело исчезло, не представляю, каким образом. Сам виноват! Он бы и сейчас был жив, если бы не вздумал препятствовать, как говорят у нас дома констебли, "официальному лицу при исполнении служебного долга". Разведчики мне сказали, что его звали Гулаб Шах, и он числился высшим буддистским священником. Он славился в округе как пророк и чудотворец, вот почему весь этот шум. Мне сказали, что он жил в этой самой пещере, еще когда здесь проходил Тамерлан в 1399 году, и наговорили массу другого вздора.

Я заглянул в пещеру, и как там человек мог выдержать хотя бы неделю это для меня тайна, потому что она едва в четыре фута высотой и такая сырая и темная, каких, должно быть, немного на свете. Всей обстановки деревянное сидение и грубый стол, да еще куча пергаментов, исчерканных иероглифами.

Что ж, он отправился туда, где узнает, что евангелие мира и

доброй воли выше, чем все их языческие учения. Мир праху его!

Эллиот с Чемберленом так основную партию и не догнали - я

знал, что так будет - поэтому вся честь досталась мне. Меня за

это должны повысить, а там, кто знает, может и в "Газете" упомянут. Какова удача! Пожалуй, Земон все же заслуживает подзорную трубу за то, что доставил мне такой случай. Теперь бы перекусить - умираю с голоду. Отличная вещь слава, но ею не прокормишься.

6 октября, 11 часов утра. - Постараюсь записать, как сумею, спокойно и точно, все, что случилось этой ночью. Я никогда не был ни мистиком, ни мечтателем, так что могу положиться на свидетельство своих чувств, хотя должен признаться, что, расскажи мне то же самое кто-нибудь другой - я не поверил бы.

Я мог бы даже заподозрить, что и сам обманулся, если бы не слышал после этого звон. Но начну по порядку.

Мы с Эллиотом курили сигары в моей палатке примерно до десяти вечера. После этого я обошел посты, и, убедившись, что все в порядке, лег спать.

Я заснул бы на месте, потому что устал, как собака, если бы мне не помешал какой-то странный звук. Оглядевшись, я увидал, что у входа в палатку стоит человек в азиатском костюме. Он стоял неподвижно, устремив на меня торжественный и суровый взгляд.

Я решил, что это какой-нибудь афганский фанатик прокрался сюда, чтобы убить меня, и с этой мыслью попытался вскочить и защищаться, но ощутил какое-то необъяснимое бессилие. Неодолимая слабость овладела мной. Если б я увидел кинжал, направленный мне в грудь - и то пальцем не мог бы шевельнуть для защиты. Наверное, птица под взглядом змеи чувствует что-то похожее. Сознание мое оставалось ясным, но тело так оцепенело, как будто я на самом деле заснул.

Несколько раз я пытался закрывать глаза и уверять себя, что вижу сон, но каждый раз они сами открывались, и человек стоял на прежнем месте, не сводя с меня каменного угрожающего взгляда.

Молчание сделалось невыносимым. Я почувствовал, что должен преодолеть свою слабость хотя бы настолько, чтобы заговорить с ним. Наконец, мне удалось выговорить, заикаясь, несколько слов, и я спросил пришельца, кто он и что ему нужно.

- Лейтенант Хизерстоун, - ответил он медленно и торжественно, - ты совершил сегодня самое низкое кощунство и величайшее преступление, какое только может совершить человек. Ты убил одного из трижды благословенных и преподобных, верховного адепта первой степени, старшего брата, идущего высшим путем больше лет, чем ты себе насчитываешь месяев. Ты убил его в тот момент, когда его труды обещали достичь вершины, и он собирался взойти на такие высоты оккультного знания, которые приближают человека на одну ступень к его Создателю. Ты сделал это без всяких оправдывающих тебя причин, без всякого повода, в тот момент, когда он защищал беспомощных и отчаявшихся. Слушай же меня, Джон Хизерстоун.

Когда многие тысячи лет назад зародились оккультные науки, знающие установили, что отдельный срок человеческого существования недостаточен для достижения высочайших вершин внутренней жизни. Поэтому в те времена исследователи направляли свои силы в первую очередь на продление собственных дней, чтобы обрести больший простор для совершенствования.

Знание скрытых законов природы дало им возможность вооружить свои тела против болезней и старости. Осталось защитить себя от покушений жестоких и необузданных людей, всегда готовых разрушить все, что мудрее и благороднее их. Для подобной защиты нет прямых средств, но ее можно до некоторой степени обеспечить, организовав оккультные силы таким образом, чтобы преступника ожидало ужасное и неминуемое возмездие.

Нерушимыми законами непреложно установлено, что всякий, кто прольет кровь брата, достигшего определенной степени святости, станет обреченным человеком. Эти законы существуют по сей день, Джон Хизерстоун, и ты навлек на себя их действие. Король или император оказался бы беспомощен против сил, которые ты вызвал к жизни. Так на что же надеяться тебе?

В прежние дни эти законы действовали так незамедлительно, что преступник погибал вместе с жертвой. Но после рассудили, что такое мгновенное возмездие не дает преступнику времени осознать всю чудовищность его преступления. Поэтому установили, что в подобных случаях долг отмщения возлагается на ч е л а, учеников святого человека, и они могут продлить или ускорить возмездие по своему желанию, совершая его или на месте, или в любую будущую годовщину преступления.

Почему наказание должно воспоследовать именно в эти дни, тебе не следует знать. Достаточно того, что ты - убийца Гулаб Шаха, трижды благословенного, а я - старший из трех ч е л а, призванных за него отомстить.

Между нами нет личной вражды. Погруженнве в труды, мы не имеем ни желаний, ни досуга ни на что личное. Закон непреложен, и одинаково невозможно для нас изменить его, и для тебя - избежать. Рано или поздно мы придем к тебе и востребуем твою жизнь в искупление жизни, которую ты отнял.

Та же судьба постигнет несчастного солдата Смита, который, хоть и не столь виновен, как ты, навлек на себя то же наказание, подняв святотатственную руку на избранника Будды. Если жизнь твоя продлится, то единственно для того, чтобы предоставить тебе время раскаяться и ощутить полную силу возмездия.

А чтобы ты не поддался искушению изгнать все это из своей памяти, наш сигнал - наш астральный звон, одна из оккультных тайн - станет всегда напоминать тебе о том, что было, и о том, что будет. Ты услышишь его днем и услышишь в ночи, и это послужит тебе знаком: куда бы ты ни отправился и что бы ты ни делал, ты никогда не избавишься от нас, ч е л а Гулаб Шаха.

Ты никогда больше не увидишь меня, проклятый, до того самого дня, когда мы придем за тобой. Живи в страхе и в ожидании, которое хуже смерти.

С угрожающим жестом фигура повернулась и удалилась из палатки во тьму.

В ту же секунду, как этот человек исчез с моих глаз, я очнулся от своей летаргии. Вскочив на ноги, я выглянул из палатки. В нескольких шагах от меня стоял, опершись на мушкет, часовой сипай.

- Собака! - сказал я ему на хинди. - Как ты смеешь позволять кому-то беспокоить меня по ночам?

Парень взглянул на меня в изумлении.

- Кто-то побеспокоил сагиба?

- Да, сейчас, сию минуту. Ты должен был видеть, как он выходил из палатки.

- Бурра Сагиб, наверное, ошибся, - отвечал он уважительно, но твердо. - Я стою здесь уже час, и никто из палатки не выходил.

Смущенный и недоумевающий, я сидел на кровати, задавая себе вопрос, не почудилось ли мне все это от нервного напряжения после боя, как вдруг меня постигло новое чудо. Где-то над моей головой внезапно раздался резкий звон, как будто гвоздем провели по стакану, только громче и сильнее.

Я поднял голову, но там не на что было смотреть.

Я тщательно обследовал всю внутренность палатки, но источника странного звука не обнаружил. Наконец, сам не свой от усталости, я оставил всякие попытки проникнуть в тайну, бросился на кровать и крепко заснул.

Наутро я был склонен приписать ночные события воображению, но скоро от этой мысли пришлось отказаться, потому что, едва я встал, как тот же странный звук раздался у меня над самым ухом, причем так же, по всей видимости, беспричинно, как и раньше. Что звучало и где - не имею понятия. С тех пор я больше этого не слышал.

Неужели за угрозой незнакомца что-то кроется, и этот звук и есть астральный звон, о котором он говорил? Нет сомнений, что это невозможно. И все же, говорил он неописуемо внушительно.

Я попытался записать все, что он говорил, как можно точнее, но, боюсь, все же много пропустил. Чем это может кончиться? Обратиться, что ли, к священнику за святой водой? Я ни слова не сказал Эллиоту и Чемберлену. По их словам, я утром выглядел, как привидение.

Вечер. - Поделился впечатлениями с рядовым Руфусом Смитом из артиллерийского, который пристукнул старика прикладом. Он испытал то же, что и я. И звук тоже слышал. Что все это значит? Ума не приложу.

10 октября (четыре дня спустя). - Помоги нам Боже!"

Этой лаконичной записью дневник заканчивался. По-моему, такая запись после четырех дней полного молчания, больше говорит о расшатанных нервах и сломленном духе, чем могло бы самое красноречивое повествование. К дневнику оказалось приколото скрепкой добавочное свидетельство, должно быть, недавно присоединенное генералом.

"С тех пор по сей день, - говорилось в нем, - я ни ночью, ни днем не был избавлен от этого ужасного звука и от мыслей, которые он вызывает. Время и привычка не только не принесли облегчения, но напротив - с годами физические силы мои уменьшались, и нервы все труднее переносили беспрерывное напряжение.

Я человек, сломленный духом и телом. Я живу в постоянном страхе, вечно прислушиваясь, не раздастся ли ненавистный звук, боясь встречаться с друзьями, чтоб не выдать им свое ужасное состояние, без утешения или надежды на утешение по эту сторону могилы. Видит Бог, я хочу умереть, и все-таки каждый раз, как приближается пятое октября, я изнемогаю от ужаса, потому что не знаю, какое небывалое и страшное испытание меня ожидает.

Сорок лет прошло с тех пор, как я убил Гулаб Шаха, и сорок раз я прошел через все ужасы смерти, не достигая благословенного покоя, который она дает.

У меня нет средств выяснить, в каком виде придет за мной судьба. Я заточил себя в этом безлюдном краю и окружил стенами, потому что, когда я слабею, инстинкты велят мне защищаться, но в глубине души я хорошо знаю, насколько это бессмысленно. Теперь они должны поторопиться, потому что я старею, и природа может их опередить.

Ставлю себе в заслугу, что не стал прикасаться ни к опиуму, ни к цианиду. Нетрудно было бы обмануть моих оккультных преследователей подобным образом, но я всегда считал, что нельзя оставлять свой пост в этом мире до тех пор, пока тебя должным порядком не освободит начальство. Однако, я мог безо всяких угрызений совести подвергать себя опасностям, и во время сикхских и сипайских войн сделал все, что только человек может сделать, чтобы приманить смерть. И все же она меня обходила, унося множество молодых, перед кем жизнь еще только открывалась, и кому было ради чего жить, а я уцелел для множества наград и отличий, потерявших для меня всякую привлекательность.

Что ж, такие вещи не могут зависеть от случая, и за этим без сомнения кроется глубокая причина.

Одно только утешение дал мне Бог - верную жену, которой я открыл свою ужасную тайну до свадьбы, и которая благородно согласилась разделить мою судьбу. Она сняла половину бремени с моих плеч, но ценой своей собственной, раздавленной этой тяжестью, жизни.

Дети тоже служили мне утешением. Мордонт знает все, или почти все. Габриэль нам удалось оставить в неведении, хотя она, конечно, понимает, что что-то неладно.

Мне хотелось бы, чтобы эти записи показали доктору Джону Истерлингу из Стрэнрэера. Он однажды слышал этот потусторонний звук. Мой печальный опыт докажет ему, что в мире действительно есть много знаний, не нашедших дороги в Англию.

Дж. Б. Хизерстоун."

Уже светало, когда я кончил читать вслух этот поразительный рассказ, который моя сестра и Мордонт Хизерстоун слушали, позабыв обо всем. Мы увидели, как звезды за окном бледнеют, и сереет восток. Арендатор, хозяин ищейки, жил в двух милях от нас, так что пора было выходить. Оставив Эстер рассказывать отцу столько, сколько она сочтет возможным, мы рассовали по карманам какую-то еду и отправились в наш мрачный и богатый впечатлениями поход.

Глава 16. У Крейской пропасти.

Когда мы вышли, было еще достаточно темно, чтобы нам едва удалось отыскать дорогу через пустошь, но к хижине Фулертона мы добрались уже в ясный день. Хозяин оказался на ногах: крестьяне в Вигтауншире встают рано. Мы объяснили ему свои намерения так коротко, как только могли и заключив с ним формальную сделку - какой шотландец пренебрежет этой церемонией? - он согласился не только одолжить нам собаку, но и сопровождать нас собственной персоной.

Мордонт, желая сохранить все в тайне, стал было возражать, но я сказал ему, что мы не имеем понятия, что нас ожидает, и добавление к нашему отряду крепкого сильного мужчины может оказаться не лишним. Кроме того и собака вряд ли доставит нам хлопоты, если пойдет вместе с хозяином. Мои аргументы одолели, и двуногий спутник присоединился к нам вместе с четвероногим.

Они слегка походили друг на друга, потому что крестьянин был встрепанный парень с огромной гривой желтых волос и буйной бородой, а собака со своей длинной нерасчесанной шерстью выглядела, как оживший пучок пакли.

Всю дорогу до усадьбы хозяин собаки, не переставая, пел дифирамбы уму и талантам этого создания, граничащими, если верить дифирамбам, с чудесами. Но боюсь, слушатели парню достались неблагодарные, потому что мою голову переполняли мысли о совсем других чудесах, а Мордонт шагал с безумными глазами и пылающим лицом, не думая ни о чем, кроме отца.

Каждый раз, когда мы поднимались на холм, я видел, как он жадно осматривается кругом в слабой надежде увидать какие-нибудь следы исчезнувших, но на всем огромном пространстве пустошей не виднелось ни единого признака жизни. Все было мертво, тихо и пустынно.

В усадьбе мы не задержались ни на минуту. Мордонт забежал внутрь и вынес старое отцовское пальто, а Фулертон протянул его собаке. Умное животное обнюхало пальто со всех сторон, пробежало, скуля, несколько шагов по аллее, вернулось понюхать еще раз, и наконец, триумфально подняв обрубок хвоста, несколько раз торжествующе пролаяло, сообщая, что след взят. Хозяин привязал к ошейнику длинную веревку на случай, если собака побежит слишком быстро, и мы отправились в путь.

Ярдов двести след шел по дороге, а потом вывел через отверстие в живой изгороди на пустошь и направился по прямой линии к северу. Солнце к тому времени уже поднялось над горизонтом, и вся округа выглядела такой свежей и чистой - от голубого блистающего моря до пурпурных гор - что трудно было осознавать, за какое мрачное и зловещее предприятие мы взялись.

След, видимо, оказался четким, потому что собака, ни разу не поколебавшись и не остановившись, тянула своего хозяина вперед со скоростью, не позволявшей нам разговаривать. В одном месте, переходя ручеек, она, кажется, на несколько минут потеряла след, но скоро нашла на другом берегу и помчалась дальше по нетронутой пустоши, подскуливая и взлаивая от усердия. Не будь мы все трое легки на ногу и хорошо тренированы, нам бы за ней не угнаться по неровной земле среди вереска по пояс.

Не знаю теперь, вспоминая об этом, чего я рассчитывал добиться нашим преследованием. Помню только, что голову мою переполняли самые смутные и неясные соображения. Возможно ли, например, чтобы три буддиста приготовили у побережья судно и теперь отправились с пленниками на восток? Направление следа сначала, как будто, говорило в пользу такого предположения, потому что упиралось в оконечность залива, но потом след повернул в глубь суши. Океан явно не был нашей целью.

К десяти часам мы пробежали примерно двенадцать миль и вынуждены были остановиться отдохнуть, потому что последнюю милю или две поднимались длинным утомительным склоном Вигтаунской гряды. С ее гребня высотой в тысячу футов на севере открылась такая мрачная и негостеприимная панорама, какую едва ли можно найти в любой другой стране мира.

До самого горизонта простерлось обширное пространство воды и жидкой грязи, перемешанных друг с другом в невообразимом хаосе, словно часть некоего мира в процессе творения. Тут и там на серо-коричневой поверхности огромного болота выделялись пятна густых желтых тростников и блестящей зеленоватой пены, но они только усиливали унылую мрачность картины.

У ближайшей к нам кромки болота несколько заброшенных торфяных ям доказывали, что вездесущий человек поработал и здесь, но кроме этих ничтожных шрамов, нигде не виднелось ни единого признака человеческой жизни. Тяжелая неподвижность отвратительной пустыни не нарушалась даже взмахами крыльев вороны или чайки.

Это была огромная Крейская топь. Пространства соленой воды, просачивающейся с моря, так перемежаются здесь опасными трясинами и предательскими омутами жидкой грязи, что никто не рискует заходить сюда иначе, как с проводником из числа нескольких крестьян, посвященных в тайны здешних тропинок.

Когда мы приблизились к кромке тростников, обрамляющих болото, тяжелый сырой запах поднялся нам навстречу из застойной чащи гниющих в нечистой воде растений, отравляя свежий воздух холмов.

Так мрачно и угрожающе выглядело это место, что наш проводник заколебался и нам с трудом удалось уговорить его идти дальше. Что же касается собаки, то, не подверженная утонченным переживаниям более высокоорганизованных существ, она продолжала бежать, время от времени взлаивая, вперед, уткнувшись носом в землю и вся дрожа от волнения и усердия. По крайней мере выбор дороги не доставил нам затруднений, потому что там, где прошли пятеро, там трое пройдут наверное.

Если бы мы сомневались, что собака ведет нас правильно, сейчас все сомнения исчезли бы, потому что на мягкой черной земле отчетливо виднелись следы всех пятерых. Насколько мы могли разобрать, они шли рядом, на примерно равном расстоянии друг от друга. Вне всякого сомнения, генерал с его товарищем никакого физического принуждения не испытывали. Принуждение было иного рода.

Здесь приходилось внимательно следить, чтобы не оступиться с дороги. По обеим сторонам блестели лужи стоячей воды, скрывающие предательское дно из полутекучей грязи, местами выступавшей на поверхность дымящимися под солнцем островками с редкими хохолками нездоровой растительности. Большие пурпурные и желтые поганки сгрудились кое-где огромными нарывами, словно природа страдала здесь скверной болезнью. То и дело какие-то черные крабообразные существа перебегали нам дорогу, а в тростниках корчились и извивались огромные розовые черви. Тучи звенящих и жужжащих насекомых поднимались в воздух при каждом шаге, густо собирались вокруг наших голов, усаживались на руки и лица, впрыскивая нам свои разнообразные яды. Никогда еще мне не доводилось бывать в таких пагубных и зловещих местах.

Но Мордонт Хизерстоун шагал вперед с непоколебимой решимостью на лице, и нам ничего не оставалось, кроме как следовать за ним с твердым намерением не оставлять его до конца приключения.

Чем дальше мы продвигались, тем уже и уже становилась дорожка, покамест нашим предшественникам не пришлось, как показали следы, идти гуськом. Мы последовали их примеру, при чем впереди оказался, естественно, Фулертон с собакой, за ним - Мордонт, а я замыкал колонну. Крестьянин давно уже казался мрачным и угрюмым и едва отвечал, когда с ним заговаривали, а скоро он вообще встал как вкопанный и наотрез отказался ступить хоть шаг вперед.

- Дураком надо быть, - пояснил он. - Я ведь знаю, куда эта дорожка приведет!

- А куда? - спросил я.

- К Крейской Пропасти. Мы уж и недалеко, пожалуй.

- Крейская Пропасть? Что это такое?

- Это такая дырища в земле, до того глубокая, что дна никогда никто не видел. Да и есть ли оно там, это дно - бог весть. Есть ребята, которые поговаривают, что там прямая дорога в преисподнюю.

- Так вы что, бывали там? - спросил я.

- Бывал, еще чего! - воскликнул он. - Что бы это мне там понадобилось? Никогда я там не бывал, да и никто не бывал из людей в своем уме.

- Откуда же вы о ней знаете?

- Мой прапрадед бывал, вот откуда. Он как-то в субботу напился до одурения и пошел на пари. Не по вкусу ему было потом об этом разговаривать, и он никак не хотел сказать, что там с ним случилось, но пугался с тех пор без памяти одного только названия. Он первый из Фулертонов там побывал и, пока я жив, будет последним. Послушайте меня, бросайте это дело и отправляйтесь домой - добром оно не кончится.

- Мы пойдем дальше с вами или без вас, - отозвался Мордонт.

- Дайте собаку и ждите здесь или у края болота.

- Ну нет! - воскликнул крестьянин. - Не дам пугать собаку призраками да еще, чего доброго, отправить к Старому Нику прямо в гости! Собака останется со мной.

- Собака пойдет с нами, - сверкнул глазами мой товарищ. - У нас нет времени с вами пререкаться. Вот пять фунтов. Давайте сюда поводок или, Бог свидетель, я отберу его силой и сброшу вас в трясину.

Я лучше понял Хизерстоуна сорокалетней давности, когда увидел

вспышку внезапной ярости, исказившую черты его сына.

Взятка ли возымела требуемый эффект или угроза, но парень

одновременно ухватил одной рукой деньги, а другой отдал

веревку. Оставив его возвращаться по своим следам, мы

продолжили свой путь.

Извилистая дорожка все труднее и труднее различалась, местами ее даже покрывала вода, но все усиливающееся волнение собаки и все более четкие следы в грязи побуждали нас торопиться. Наконец, пробравшись сквозь высокие заросли камыша, мы попали в такое место, темный ужас которого вдохновил бы Данте на новый сюжет для "Ада".

В этом месте поверхность болота словно прогибалась, образуя большое воронкообразное углубление, сходящее в центре на кромку отверстия футов сорока в диаметре. Это был водоворот - настоящий Мальстрем грязи, в тишине всасывающейся со всех сторон в эту кошмарную пасть.

Не удивляюсь, что это явление пробудило суеверие в окрестных жителях, потому что более зловещее и мрачное зрелище и более подходящую дорогу к нему трудно себе представить.

Следы вели вниз по склону углубления, и сердце у меня упало, когда я понял, что это - конец наших поисков.

Рядом виднелся обратный след. Наши взгляды упали на него одновременно, и мы хором вскрикнули от ужаса и застыли на месте. Там, в этих смазанных отпечатках, читалась вся драма.

СПУСТИЛИСЬ ПЯТЕРО, НО ТОЛЬКО ТРОЕ ПОДНЯЛИСЬ ОБРАТНО.

Никто и никогда не узнает подробностей этой необычайной трагедии. Нигде не виднелось никаких признаков борьбы или попытки бегства.

С помощью собачьего поводка и нескольких охапок камышей мы, поддерживая друг друга, умудрились спуститься к краю отверстия

- а собака в это время бегала в страшном беспокойстве по верхней кромке склона, изо всех сил требуя на своем языке, чтобы мы вернулись назад. Мы встали на колени возле самой пропасти и попытались проникнуть взглядом в наполнявшую ее непроницаемую мглу. Из черных глубин поднимались, казалось, туманные испарения, заставляющие бездонный мрак колебаться наподобие воздуха над огнем. А из грязевого раструба доносился, словно из рупора, отдаленный шум, похожий на шум кипящей воды. Рядом со мной лежал, наполовину утопая в грязи, большой камень, и я бросил его в пропасть, но мы так и не услышали ни удара, ни всплеска.

Вместо этого из темных недр долетел до нас в конце концов отчетливый звук. Высокий, ясный и пульсирующий, он звенел несколько мгновений над бездной, а потом растаял в прежнем отдаленном бормотании.

Не хочу показаться суеверным. Может быть, такие звуки порождает какой-нибудь подземный водопад. Но так ли, или это был все тот же зловещий астральный звон - а больше мы не получили ни единого знака из страшного последнего пристанища двоих, уплативших так сильно просроченный долг.

Мы долго звали с тем бессмысленным упорством, с которым человек цепляется за надежду, но ничто нам не отвечало, кроме глухих отдаленных стонов. Усталые, с тяжелым сердцем мы вскарабкались по склону назад.

- Что будем делать, Мордонт? - спросил я тихо. - Остается только молиться, чтобы их души почили в мире.

Молодой Хизерстоун сверкнул на меня глазами.

- Может быть, по их оккультным законам и так, - воскликнул он, - но посмотрим, что здесь могут сделать законы Англии. Думаю, что ЧЕЛА не труднее повесить, чем любого другого человека. Их еще не поздно догнать. Сюда, сюда, хороший пес!

Он пристегнул собаке поводок и повел ее к следу троих индусов.

Бедное создание понюхало след раз-другой, а потом шерсть на нем встала дыбом, язык вывалился, оно упало на живот и осталось лежать, дрожа всем телом - воплощение собачьего ужаса.

- Видишь, - сказал я, - бесполезно бороться с теми, кто распоряжается силами, которых мы даже и названий не знаем. Ничего не остается, кроме как принять неизбежное и надеяться, что этим несчастным уготовано в ином мире некое вознаграждение за все, что они выстрадали в этом.

- И освобождение от всех дьявольских культов и их адептов-убийц! яростно воскликнул Мордонт.

Справедливость побуждала меня признать про себя, что убийство тут совершил христианин прежде, чем пример с него взяли буддисты, но я воздержался от подобных замечаний, не желая раздражать своего друга.

Долго я не мог увести его от места гибели отца, но в конце концов сумел убедить, что оставаться здесь бесполезно и надо возвращаться в Кломбер. О, какой утомительной стала дорога! Она казалась длинной даже когда перед нами брезжил огонек надежды, или по крайней мере, ожидания, но теперь, когда сбылись наши худшие опасения, она сделалась бесконечной.

Мы подобрали нашего проводника на краю болота и, отдав ему собаку, отпустили возвращаться своей дорогой, ничего не сказав о результатах нашей экспедиции. А сами целый день плелись по пустоши, тяжело ступая и с еще большей тяжестью в сердце, покуда не увидели зловещую кломберскую башню и, уже на заходе солнца, не оказались под ее крышей.

Нет нужды углубляться в дальнейшие подробности или изображать то горе, которое наши известия принесли жене и дочери. Не одну неделю моя бедная Габриэль оставалась между жизнью и смертью, и хотя и выздоровела благодаря уходу моей сестры и профессиональному искусству доктора Истерлинга, к ней уже не вернулась ее прежняя живость. Мордонт тоже очень страдал, и только после нашего отъезда в Эдинбург несколько оправился от удара.

Что до несчастной миссис Хизерстоун, ни врачебный уход, ни перемена климата ей не помогли. Медленно и неуклонно, хотя и очень мирно, она теряла силы и здоровье, пока не возвратила мужу то единственное, что ему жаль было оставлять.

Лэрд Брнксома вернулся из Италии, поправив свое здоровье, так что нам пришлось возвращаться в Эдинбург. Мы обрадовались такой перемене деревенская жизнь утратила всю свою прелесть для нас. К тому же при университетской библиотеке освободилась весьма почетная и выгодная должность, ее по доброте ныне покойного сэра Александра Гранта предложили отцу, и он, естественно, не долго размышлял прежде, чем принять ее.

Так что мы вернулись в Эдинбург людьми гораздо более важными, чем уехали оттуда, и нам больше не приходилось заботиться о домашнем хозяйстве. Впрочем, и дом распался, потому что я вот уже несколько месяцев как женат на моей дорогой Габриэль, а Эстер намерена сделаться миссис Хизерстоун 23-го числа этого месяца. Если она станет ему такой же хорошей женой, как его сестра стала мне, мы оба можем считать себя счастливыми.

Эти семейные эпизоды я ввожу в свой рассказ только потому, что без них он был бы неполон. Цель моя, как я уже говорил в самом начале, другая. Читатель теперь имеет подробное свидетельство и может сам, без моей помощи составить свое мнение о причинах исчезновения и гибели Руфуса Смита и Джона Бертье Хизерстоуна, кавалера креста Виктории.

Месяц спустя после их гибели я увидел в "Индийской звезде" короткую заметку, сообщавшую, что трое известных буддистов - Лал Гууми, Мовдар Хан и Рам Сингх - недавно вернулись на пароходе "Декан" из короткой поездки по Европе. Соседняя статья была посвящена жизни и карьере генерал-майора Хизерстоуна, который "недавно исчез из своего загородного дома в Вигтауншире, и имеются слишком правдоподобные опасения, что он утонул."

Хотел бы я знать, усмотрел ли кто-нибудь, кроме меня, связь между двумя заметками. Я не показал их ни жене, ни Мордонту. Оба узнают о них только тогда, когда прочтут эти строки.

Наука скажет вам, что сил, на владение которыми претендуют восточные мистики, не существует. Я, Джон Фотерджил Вэст, отвечаю за то, что наука ошибается.

Ибо что есть наука? Это согласие мнений ученых, а оно, как говорит нам история, не скоро принимает истину. Наука двадцать лет издевалась над Ньютоном. Наука математически докажет вам, что железный корабль не может плавать, и это наука объявила, что пароход не в состоянии пересечь Атлантику.

Как у гетевского Мефистофеля, сила наших мудрых профессоров в принципе "стою на отрицании". Фома Неверующий служит им, выражаясь на их собственном жаргоне, прототипом. Так пусть же они узнают, что стоит им только отставить веру в непогрешимость их собственных методов и взглянуть на восток, откуда исходят все великие движения - и они увидят там школу ученых и философов, которые, двигаясь своим путем, опередили их в знаниях на тысячи лет.