Бертрам Флетчер Робинсон
Хроники Аддингтона Писа
Красным по белому
– Фью, фью-у, фьюти-фью, – пищала флейта этажом выше.
– Сил моих больше нет! – яростно дернул я за сонетку. – И я не намерен долее это терпеть!
Меня зовут Джеймс Филлипс, и я снял комнаты в первом этаже, очарованный тем, сколь тихим и уединенным местом была Кейбл-стрит: основной поток уличного движения разбивался о Вестминстерское аббатство, словно о волнолом, и расходился на два рукава, северный и южный, оставляя наш дом покачиваться на сонных волнах тихой заводи.
Сами комнаты были обставлены весьма старомодно – единственной уступкой современности была мастерская, в которую можно было попасть из гостиной. Идеальное обиталище для человека искусства, скажете вы; но нет! Два дня назад я въехал, и уже два вечера сосед сверху мучил меня своими потугами научиться играть на флейте. Непростительное вторжение в частную жизнь – вот как я такое называю.
– Вы звонили? – просунул голову в дверь Хендри.
Джек Хендри, бывший пехотный сержант, а нынче помесь лакея, горничной и кухарки, был само совершенство: поддерживал мою одежду в идеальной чистоте, поджаривал мне мясо и между делом занимался ужасно не-художественной резьбой по дереву.
– Чьих рук дело эти адские звуки? – вопросил я.
– Вы про флейту, сэр?
– В точку, Хендри.
– А-а, он с Ярда, сэр.
– С какого еще ярда?!
– Так, это, Скотленд-Ярда, – произнес он с той многозначительностью в голосе, которую многие считают приличествующей разговорам о полиции. – Пис его зовут, инспектор Аддингтон Пис. О нем еще в газетах пишут.
– Не читал.
– А вот когда вы жили в Париже и когда в Риме, я газеты выписывал, – доверительно сказал Хендри. – И там что ни номер, так все о нем да о нем. Прыткий он парень, сэр, очень прыткий!
– Кем бы он ни был, он должен прекратить издавать эти звуки, – ответил я. – Более того, Хендри, сейчас я пойду и скажу это ему.
На лице старого служаки написалась искренняя тревога; кажется, он вообразил, что я намереваюсь совершить нападение на сотрудника полиции и на пару месяцев отправиться в ближайший участок, поставив крест на своей репутации.
Я же ринулся вверх по лестнице с той скоростью, с которой идет на подвиг благородный муж, когда кровь кипит в его венах. Инспектор Аддингтон Пис мог быть самым всемогущим детективом из всех живых и вымышленных романистами, но играть на флейте по вечерам он не будет, пока Джеймс Филлипс остается его соседом снизу.
Я постучал в дверь. Звуки прекратились.
– Входите! – сообщил приятный голос.
Инспектор Аддингтон Пис сидел перед камином, озарявшим серый декабрь светом гостеприимства. Он был невысокого роста, гладко выбрит, румяный и кругленький, как куропатка по осени. Что до возраста, то ему было от тридцати до сорока – точнее по виду не скажешь.
Он не стал вставать, но приветливо глянул на меня своими ярко-голубыми глазами поверх очков в золотой оправе. И как утюг заглаживает складки на ткани, так этот взгляд сгладил мое напряжение.
Нельзя ругать человека, который принимает вас как дорогого гостя, – даже если он плохой музыкант. Потому я стоял в дверях, молчал и переминался с ноги на ногу.
– Ваше негодование совершенно обосновано, мистер Филипс. – Пис грустно улыбнулся флейте, которую все еще сжимала его пухлая рука. – Мои труды не спешат увенчаться успехом.
– Но откуда… – начал я.
– Тц-тц, сэр! – прервал тот. – Сперва вы обрывали шнур звонка, потом хлопнули дверью и пронеслись вверх по лестнице. Кем вы еще можете быть и что еще могло вас сюда привести?
Я рассмеялся в ответ: мне нравилось его чувство юмора. Он предложил мне отличную сигару, я ее раскурил, уселся в кресло – и вскоре забыл все свои печали за приятной беседой. Час пролетел незаметно, и, собираясь уже уходить, я спросил, не согласится ли тот отужинать со мной, когда я вернусь из Клаудшема в Норфолке, где собирался провести Рождество. Пис ответил, что это было бы замечательно, а затем, наклонившись прикурить от уголька, спросил:
– Собираетесь остановиться у барона Стина?
– Да.
– А почему?
– Почему? – эхом ответил я.
– У вас есть родственники? Друзья?
– Мой единственный родственник – дядюшка, старый сморчок, что живет близ Карлайла и до сих пор ругает меня последними словами за то, что я отказался зарыть в землю данный мне талант и заняться цифирью в прокуренной конторе. Что же до друзей – я довольно богат, инспектор, потому в друзьях недостатка не испытываю. А вы имеете нечто против барона Стина?
– О нет, ничего, – ответил тот в свою флейту, отчего его слова прозвучали странно и загадочно.
– Я знаю, он довольно дерзко сыграл на бирже, и те, кого он обыграл, теперь на него злы… но сложно найти второго такого понимающего друга. Потому – да, завтра я еду в Клаудшем.
Мы тепло пожали друг другу руки и расстались – он провожал меня улыбкой, пока я спускался к себе.
– Не забудьте об ужине! – крикнул я. – Увидимся после Нового года.
– Если не раньше, – со странным смешком ответил тот. – Если не раньше.
* * *
Вечером двадцать четвертого декабря я сошел с поезда на крохотной станции Клаудшем. Только что выпал снег, и с болот дул пронизывающий холодный ветер. Вдалеке четырежды ударили часы; мы как раз проехали под украшенной гербом аркой ворот и взбирались на горку по парковой дорожке, мимо одиноких оборванцев-дубов и согбенных бурей елей, черными пятнами уродовавших девственную белизну лужаек.
На вершине холма дорога резко вильнула. Подо мною лежало поместье Клаудшем, а за ним до самого туманного горизонта простиралась хмурая равнина, сливаясь вдалеке с серым сумраком Северного моря.
Сам дом располагался в широкой долине, по форме напоминающей гигантскую пригоршню, – только со стороны моря в эту чашу, подобно зубам, впились темные утесы. Сам дом фасадом выходил на лужайку и полукруг мрачного леса, где смешались дубы и ели. От полумесяца главного здания отходили два флигеля, к одному из которых была пристроена церковь. Позади здания до самых утесов тянулась неровная еловая аллея, к ней с обеих сторон примыкала аллея тисовая и обсаженные лаврами клумбы.
С высоты холма дюжина человек и мальчик-почтальон верхом на пони, взбиравшиеся мне навстречу, казались черными пигмеями, затерянными в бесконечной белизне.
Наш холостой хозяин был в отлучке, когда меня проводили в большой зал, куда спустились к чаю все собравшиеся гости. По природе своей я стесняюсь незнакомцев, особенно когда их много, потому я был очень рад увидеть Джека Таннана, седеющего циника из Академии художеств, устроившегося в уголке подальше от сквозняков и женской болтовни.
– Филипс! Срочная нужда в деньгах настигла?
– О чем вы?
– Ой, вот только этого не надо! Я здесь, чтобы написать портрет старины Стина, и взамен хочу пятнадцать сотен. Лорд Томми Ретфорд – вон он, знаешь его, да? – хочет избавиться от старой мебели. Ну, эти его комнаты на Пикадилли. Меблированы дельцом с Бонд-стрит, и Томми получит двадцать пять процентов с каждой сделки по продаже, которую сумеет заключить. Дама, которая с ним беседует, – миссис Тальбот Слингсли. Милашка, в Нью-Йорке попала в беду и на уста всей Америке, а здесь в Лондоне в один ход завоевала свет и сердце Слингсли. Странное дело, скандалы никогда не пересекают Атлантику – соленая вода легко отстирывает любое грязное белье. У огня – старый лорд Блейн. Очень уважаемый, втихую дает деньги в рост. Ну, знаешь: «Анонимное лицо даст вам деньги под расписку». На софе – это красотка миссис Билли Блейд. Изображает, что безнадежно влюблена в Стина, но наш веселый кобель для нее слишком умен. Тот долговязый – ее муженек. Полюбуйся, как он ползает по зале. Небось думает, как бы половчее стянуть серебряную пепельницу или вроде того. Ну красота же, а, Филипс?
– И это – высший свет?! – воскликнул я.
– О! – Таннан усмехнулся, с горьковатым весельем глядя на собравшихся. – Ты не прав. Это сливки общества – возлюбленная журналистами и критиками блистательная толпа нищебродов, благослови их Бог. Отличная компания, чудесные друзья – главное, успеть подальше спрятать все ценное, прежде чем с ними подружиться.
Я допил чай, он затянулся с видом глубокого удовлетворения.
– Небось хочешь посмотреть дом? – предложил он. – Пойдем, буду тебе экскурсоводом. Хочу прогуляться немного перед ужином.
Экскурсия, несомненно, удалась. Мы переходили из комнаты в комнату, любуясь резными дубовыми панелями, изумительными портретами, мебелью от Шератона, витринами со старинным фарфором, доспехами, гобеленами… Дом был полон семейных сокровищ де Лунов, у которых, собственно, барон его снимал.
И хотя нынешний глава рода де Лун – всего лишь старый пьяница, живущий на восемьсот фунтов годовой ренты в крохотном домишке в Истборне, род этот некогда бывал и знаменит, и славен, и оставил след в английской истории.
В торце гостиной, над камином, висел портрет в дубовой раме. Рейнольдс, и притом отличный. Мальчику на картине было не более пятнадцати лет, но во взгляде его была та отстраненная серьезность, которая обычно присуща людям, прожившим долгую и нелегкую жизнь.
Присмотревшись внимательнее, я заметил, что в нижнем правом углу картину реставрировали или перерисовывали, и обратил на это внимание Таннана, спросив, не знает ли он, в чем дело.
– А-а, они убрали с картины волка. И были на то причины, я скажу, – ответил тот.
– Волка?
– Услышал бы старик де Лун, что я об этом рассказываю, – вышвырнул бы меня вон, Богом клянусь. Но дом нынче не его, а Стина, так что я в безопасности. Только при дамах об этом не заговаривайте, ясно?
– Ясно, ясно… – Меня снедало любопытство. – Так что же?
– Дамам вредны такие истории, они пугают их, – пояснил Таннан. – Так вот, Филипп, шестой граф де Лун, был нашим послом в Санкт-Петербурге примерно году в тысяча семьсот девяностом. Как-то раз на охоте он подстрелил волчицу, отказавшуюся покинуть свое логово, и обнаружил, что она защищала своих детенышей. Один из них был совсем белый – видимо, альбинос. Граф не дал собакам порвать волчонка и увез его к себе. Вскоре он вернулся в Клаудшем – с женой, ребенком (единственным сыном) и этим волчонком. Говорят, сперва тот был совсем ручной, но с годами становился все злее, и наконец его пришлось держать на цепи в конюшне.
В Сочельник, на закате, граф ехал верхом по парковой дорожке, возвращаясь с охоты. Он услышал жуткий крик со стороны утесов – там уже тогда были сады. Он пришпоривает лошадь, и вот он уже несется по мрачной еловой аллее. Вдруг лошадь замирает, сбрасывает его и уносится прочь. Граф встает – по счастливой случайности он цел – и видит: над растерзанным трупом его единственного сына стоит белый волк с оборванной цепью на шее…
Говорят, граф был настоящий гигант, и притом человек горячий, с буйным темпераментом. Он бросился на зверюгу и, хотя тяжко пострадал, все же одолел ее голыми руками – Бог знает, как ему это удалось. Наследовали ему уже предки нынешних владельцев, боковая линия. Жутенькая история, а?
– Но почему ее не стоит рассказывать при дамах?
– Потому что волк доселе бродит по поместью. Ни один слуга в Норфолке не согласится вечером идти в нижний сад – особенно в Сочельник.
– Но, Таннан, милейший… Неужели вы можете верить в подобное?
– Не знаю, не знаю – но если у меня есть возможность не ходить сегодня вечером к утесам, я туда не пойду. Только представь, Филлипс: ели отбрасывают синие тени на снег, и среди них крадется белая зверюга с окровавленной пастью… бррр! Идем, стоит выпить пару коктейлей до…
– Прошу прощенья, – прервали нас. – Барон просил передать, что ждет вас у себя. Вас, сэр, особенно, – поклонился слуга в мою сторону.
Мы пошли за ним; Таннан шепотом пояснил, что этот малый – большой умница, личный камердинер барона Хендерсон.
Сам барон – толстый, краснолицый и добродушный – поприветствовал нас с той чистосердечной радостью, которую вызывает в хозяине хорошо принятый гость (?).
Он был очень интересный человек, этот барон. Любой, кто с ним разговаривал, подпадал под его ошеломительное обаяние и вскоре терял всякое собственное мнение.
Но, что ни говори, а он был настоящим ценителем искусства. Очень мило с его стороны было похвалить мои акварели.
Ужин тем вечером был превосходный и прошел за приятной и остроумной беседой. Наш холостой хозяин был в превосходном настроении, шутки в свой адрес он встречал взрывами смеха. На другом конце стола сидел тощий и грустный молодой человек, секретарь барона. Моя прелестная соседка сказала, что его зовут Терри, он должен был стать священником, но неудачная игра на бирже разорила семью, и родители пристроили сына к барону. С улыбкой она добавила, что секретарь очень предан своему хозяину – что и неудивительно, ведь благодаря ему утраченное богатство понемногу возвращается в семью.
Я не слишком азартен и отдаю предпочтение тем играм, в которых надо думать, – а потому рулетка быстро мне наскучила, и, проиграв те несколько фунтов, что у меня были при себе, я предпочел далее наблюдать за тем, как отражается на лицах игроков их переменчивая удача.
Незадолго до одиннадцати барон, утративший немалую сумму денег, но не свое отличное настроение, нас покинул, и я, не дожидаясь, пока все снова вернутся к игре, тоже отправился к себе в спальню, где меня ждало куда более приятное общество: любимая трубка и несколько интереснейших книг.
Спальня моя была довольно велика, отлично обставлена и располагалась на первом этаже в самом конце правого флигеля. Окна выходили на нижний сад, под ними проходила дорожка, ведшая от главной подъездной аллеи к черному ходу.
Паровое отопление нагрело воздух в спальне, от гобеленов и тяжелого балдахина над моей огромной кроватью пахло затхлой сыростью. Как в лавке тканей в жаркий июльский день! Я вскочил, отдернул занавески и, открыв окно, высунулся наружу, жадно глотая свежий зимний воздух.
Была тихая безлунная ночь, освещенная мириадами созвездий, блиставших на черном небосводе. Несмотря на сугробы, было довольно тепло – не больше двух градусов мороза. Вдалеке над утесами колыхалось туманное покрывало, серебристое и невесомое, как лунный свет, но тисы и древние лавры ярко выделялись на белом снежном ковре. Тьма залегла в еловой аллее, поделившей сад пополам.
Тишину нарушил бой часов: прозвонило четыре четверти, затем раздалось одиннадцать мелодичных ударов.
Часы были в часовне по правую руку от меня; но как я ни высовывался из окна, ее скрывал от взгляда угол здания.
* * *
То, что я намерен рассказать дальше, несомненно, превратит меня в посмешище. Но я могу лишь описать то, что видел, – а что до умозаключений, то многие люди, куда более мудрые, чем я, пришли к тем же выводам. В любом случае, это было нечто жуткое.
Я как раз переодевался, решив сменить халат на домашнюю куртку, когда услышал крик – еле слышный, но исполненный такого ужаса, что в зеркале я едва узнал собственное вмиг перекосившееся от страха и побледневшее лицо.
Крик раздался еще раз, и еще – и вдруг все стихло.
Я ринулся к окну, вглядываясь в ночную тьму.
Сады спали в глухой темноте. Было тихо. Ничто не двигалось – только с утесов наползали рваные полосы тумана, словно души погибших моряков покинули ставшую им могилой отмель и тянулись к жилью.
Была ли то игра воображения? Или – к этой мысли я склоняюсь сейчас – то было воспоминание о трагедии, случившейся много лет назад?
Как бы то ни было, я увидел ЭТО.
Оно бежало по узкой обсаженной тисами тропинке, что вела из нижнего сада. Вдоль тропы была невысокая, примерно по грудь человеку, стена, но ветры пробили в ней несколько брешей, в которые виднелась зелень тисов и сама дорожка. И вот я уловил какое-то движение. Я вгляделся внимательнее – и сквозь следующую брешь в стене четко увидел: нечто тяжелой рысью бежало в мою сторону.
Нас разделяло не меньше пятидесяти ярдов, а звезды не давали достаточно света, но мне показалось, что это был зверь – около четырех футов в холке, грязно-белого цвета. Он ярко выделялся на фоне темной хвои и совершенно сливался со снежным фоном.
Вдруг он остановился, припал на задние лапы, словно прислушиваясь к чему-то.
Затем снова побежал вперед тяжелой неуклюжей рысью, то скрываясь за стеной, то вновь мелькая в прорехах между камней, и вскоре скрылся за углом.
Уверен, он свернул налево у часовни, пересек заснеженный парк и скрылся в лесу – где волкам и место.
* * *
Я все еще стоял у окна, зачарованный и напуганный прикосновением неизведанного, когда услышал легкие шаги на дорожке внизу. Из-за угла мелкими шажками выбежал человек, за ним ярдах в двенадцати следовали еще двое. Меня мало волновало в тот миг, что они здесь забыли, – я был слишком рад видеть живых людей.
Электрическая лампа у меня за спиной бросила яркий круг света на снег под окном, и когда первый из бегущих ступил в него и замер, видимо, глядя на меня, я ясно увидел его лицо.
То был инспектор Аддингтон Пис!
– Вы слышали крик? – резко спросил он, потом кивнул сам себе и, узнав меня, обратился уже по имени: – Мистер Филлипс, вы слышали крик?
– Да, кричали где-то в еловой аллее. – Я дрожащим пальцем указал направление. – Не понимаю… необъяснимо! Понимаете, я видел, как что-то пробежало меж тисами. Вы должны были видеть…
– Нет, нам ничего не встречалось. А что это было?
– Что-то вроде… собаки, – помедлив, ответил я, не смея говорить о своих соображениях на этот счет.
– Собаки… Занятно! Остальные тоже уже легли?
– Нет, они играют в рулетку.
– Отлично. Я вижу, тут есть черный ход. Не могли бы вы меня впустить, когда я проверю сад?
– О, разумеется.
– Если встретится кто-нибудь из ваших приятелей, не стоит говорить, что я здесь, хорошо?
Я кивнул, и он, развернувшись, побрел по газону прочь.
За ним следовали те двое.
* * *
Набросив пальто, я спустился по лестнице к заднему крыльцу. Из зала, где играли в рулетку, доносился звон монет и веселый гомон – всем явно было не до нас с инспектором. Открыв дверь, расположенную в самом центре здания, напротив парадной, я вышел в сумрак между колоннами.
Как я уже говорил, ночь была довольно теплая – так что если я и дрожал тогда, то не от холода, а от охватившего меня возбуждения.
Добрых двадцать минут я провел так, вслушиваясь и всматриваясь в ночную тьму, – и это были не лучшие двадцать минут в моей жизни. Нервы мои были на пределе, зрение обострилось от страха, и я обшаривал глазами сад, наполовину в испуге, наполовину в предвкушении некоего зловещего явления.
И оно не замедлило – показался инспектор Пис, во всей фигуре и в каждом шаге которого читалось: он несет дурные вести.
– Что случилось? – спросил я.
– Следуйте за мной, – вместо ответа велел он и направился обратно.
Мы обогнули правый флигель, прошли под моим окном и вышли к месту, где кончалась тисовая аллея. Каменные фавны, стоявшие у входа в нее, склонялись над нами в неверном звездном свете.
– Та… собака – когда она была здесь, вы могли ее видеть?
– Нет. Досюда мне из окна не видно – угол загораживает.
– Так… И она не возвращалась?
– Нет. Вот тут я уверен совершенно.
– Хорошо… Тогда смотрите: она не побежала дальше по дороге – в этом случае ее увидел бы я; не свернула на боковую тропинку – в этом случае она пробежала бы у вас под окном; остается предположить, что она бежала напрямик.
– Пожалуй…
Отвернувшись от фавнов, мы смотрели теперь на огромный снежный треугольник, лежавший перед нами, – его сторонами послужили часовня, стена дома и дорога, на которой мы сейчас стояли. Ни деревца, ни камня – скрыться было совершенно негде.
Вдоль стены бежала тропинка, ведшая к маленькой дверце одного из черных ходов.
В часовню попасть можно было только из дома.
– Итак, если тварь пропала где-то в этом треугольнике (а она пропала, ведь я ее не встретил), вариант только один: она каким-то образом попала в дом, – заключил инспектор. – Это единственное возможное объяснение. Постойте здесь, пожалуйста, мистер Филипс… Нам повезло, что выпал снег, – но, право, лучше бы дворники отнеслись к своим обязанностям с меньшей ответственностью…
Из кармана он достал электрический фонарик, включил его и, шаря перед собой лучом, направился к тропинке у стены. Склонившись в три погибели, он внимательно изучал все вокруг, направляя фонарь то на мерзлую землю тропинки, то на снег по ее сторонам. Не менее тщательно он осмотрел подоконники окон первого этажа и крохотное пространство перед дверцей. Он представлял собою забавное зрелище, этот маленький человечек, когда, припав к земле, вглядывался и всматривался – словно полный снежный зверек, напавший на след.
Своей охоты он не оставил до тех пор, пока не нашел добычу: что-то заставило его вдруг пасть на колени и испустить радостное восклицание – сродни птичьему воркующему кличу. Потом он поднялся, покачал головой, с опаской покосившись на окно, и медленно, склонив голову набок и глядя себе под ноги, побрел ко мне.
– Собака, вы сказали… Почему именно собака?
– Ну, оно было похоже на крупную собаку, – пояснил я и, набравшись храбрости, уточнил: – Или на волка.
– Что ж… зверь это был, человек или и то и другое – но убийца сейчас скрылся в доме.
Я вздрогнул, изумленный.
– Убийца?! Кого убили?
– Барона Стина. Мы нашли его на скалах, всего израненного.
– Но… но это невозможно! – возразил я. – Он оставил рулетку всего за четверть часа до того, как я увидел вас!
– О, он был железный человек. На него это похоже – до последней минуты веселиться как ни в чем не бывало. Меж тем у меня в кармане ордер на его арест по подозрению в мошенничестве в особо крупном размере. Кто-то предупредил его – у берега пришвартована яхта, а лодка ждала барона на берегу. Времени терять нельзя. Идемте!
* * *
У осененного колоннами садового крыльца ждали те двое. Инспектор отвел их в сторонку, с минуту они шепотом совещались – и двое скрылись в ночи, а инспектор зашел в дом.
Что они сделали с телом барона? Спрашивать я не смел.
Тихо ступая, мы вошли в прихожую, и Пис, схватив меня за рукав, сказал:
– Вы потрясены, что неудивительно, мистер Филлипс, но… признаться, мне необходима ваша помощь. Сможете собраться и принять участие в расследовании?
– Постараюсь быть полезен, – ответил я.
– Тогда проводите меня в вашу комнату.
На цыпочках мы поднялись по лестнице, очень удачно избежав встречи с гостями и слугами. Там инспектор сразу же нажал кнопку электрического звонка, но прошло не меньше четырех минут, прежде чем на его зов откликнулись и в дверях показался красный растрепанный лакей, ошалело уставившийся на меня и моего гостя.
– Уж извини, что помешал вашим танцам, – улыбнулся ему Пис, ласково глянув поверх очков.
– Ох… простите, сэр, вы меня прямо напугали… да, мы там, у себя, танцы устроили, хотя Бог видит, не знаю, откуда вы…
– Очень скользкий пол, посыпан мелом…
Лакей посмотрел на свои испачканные мелом ботинки и понимающе ухмыльнулся.
– Итак, все слуги сейчас на танцах?
– Почти все, сэр, нет только Эдварда, который прислуживает гостям, да мистера Хендерсона.
– А Хендерсон где?
– Он личный камердинер барона, сэр, – ходит, где хочет, никто не смеет за ним следить. Простите, сэр, я так понимаю, вы останетесь ночевать?
– Это мой друг, – вмешался я. – И он останется на ночь, хотя тебе не следует об этом волноваться.
– Такой сметливый парень, конечно, знает, когда стоит держать язык за зубами, – одобрительно кивнул головой Пис, – и не будет бегать по всему дому и счастливо вопить, что его посвятили в тайну, не так ли?
– Уж конечно, не буду, – ответил тот. – Даю слово!
И инспектор рассказал ему о случившемся: о запланированном аресте, об убийстве, о том, что он – инспектор полиции. С каждой фразой парень все больше бледнел, но лицо его оставалось внимательным и сосредоточенным.
– Чем могу быть полезен, сэр? – спросил он наконец. – Барон был хорошим хозяином; может, плохим человеком – но хозяином хорошим. Если я могу чем-нибудь помочь в поимке того негодяя и убийцы, только скажите!
– В этой комнате устроено паровое отопление. А в остальных спальнях? В коридорах?
– То же самое, сэр. Открытый огонь лишь в комнатах для приемов. Когда в том году барон проводил ремонт, камины оставили, но только для красоты – их никогда не топят. Хотя нет! На первом этаже топят иногда.
– И где сейчас горит огонь?
– Так, в столовой недавно погас… – Слуга начал загибать пальцы, – В большом зале горит, в библиотеке, где поставили рулетку, в малой гостиной… еще в кабинете барона. Вроде все.
– А в кухне?
– Ох, ну да, конечно: еще в кухне и у нас в людской.
– Теперь точно все?
– Да, сэр. Теперь точно.
Аддингтон Пис довольно вздохнул и с легкой улыбкой уставился в потолок.
– Дальше. Ванные комнаты.
– Ванные комнаты?
– Именно.
– Ну, их по две в каждом крыле. Но некоторые джентльмены предпочитают принимать ванну у себя в комнатах.
– Что ж, отлично. Представление о доме я получил. Теперь вот что: гости ведь не разойдутся в ближайшее время?
– О нет! Еще часа два не разойдутся, сэр.
– Отлично. Тогда вот что, мистер Филлипс, отправляйтесь-ка попытать удачу. Сейчас половина двенадцатого, в четверть первого жду вас здесь. Я пока прогуляюсь по дому с нашим новым другом. Полагаю, у барона был секретарь?
– Да, его зовут Терри.
– Отлично, возьмете его с собой: мне надо с ним поговорить. Все ясно?
Я сказал «да», и мы расстались.
Зайдя в библиотеку, я с минуту простоял, глядя на игроков, как деревенский простак на пантомиму. Было что-то невероятно театральное, нереальное в звоне золота, блеске драгоценностей, в раскрасневшихся от азарта лицах, в криках крупье, вращающего колесо…
Как можно так веселиться, когда на утесе еще не остыла кровь гостеприимного хозяина, когда неведомый ужас крадется сквозь снег, – как можно так веселиться в подобное время, если только ты не играешь роль весельчака! Странный у меня был вид, должно быть. Хорошо, что меня никто не заметил: все были слишком заняты игрой и даже не заметили, что дверь открылась и кто-то зашел.
Я прошел к камину, закурил и стал смотреть на игроков, постепенно успокаиваясь под веселый шум голосов. Здесь собрались все – и мужчины, и женщины, беспечные гости на празднике.
Все – кроме одного человека. Того, что лежит там, на утесе, под зимним небом.
Прошло полчаса, прежде чем я сумел заставить себя принять участие в игре и поставил на красное. Ставка выиграла, и я грустно рассмеялся – должно быть, несколько нервно и надтреснуто: молодой человек, склонившийся над столом прямо передо мной, удивленно оглянулся, и я увидел, что это Терри, секретарь.
И снова мне везло!
– Что-то случилось, мистер Филлипс? – поинтересовался тот. – Вы плохо выглядите.
– Не стоит волноваться, право. Но я хотел бы перемолвиться с вами парой слов. Наедине.
– О, сейчас. Дайте мне пару минут…
Время ему понадобилось, чтобы собрать немалый выигрыш и разложить его по карманам. Соверен выскользнул у него из пальцев и покатился по полу – кажется, Терри и не заметил.
– Я должен кое-что вам рассказать. Не могли бы вы подняться ко мне?
Тот помедлил, с сожалением глядя на игорный стол, за которым ему так широко улыбнулась Удача.
– Дело очень важное, – добавил я, и секретарь молча пошел за мной.
Я тоже молчал – только когда мы поднялись по лестнице и прошли коридор, ведший к моей комнате, я счел возможным заговорить.
Терри сидел на кровати, зябко ежась и завернувшись в балдахин, как в одеяло, а я рассказывал, все по порядку, с начала и до конца, ничего не утаив, даже своей уверенности в сверхъестественной природе виденного мною зверя.
Молодой человек выслушал, не шелохнувшись, только все бледнел и бледнел, так что к концу рассказа на меня из теней смотрела белая гипсовая маска, а не живое лицо.
В какой-то момент он выкрикнул: «Боже мой!» – и упал на постель, сотрясаясь в припадке истерических рыданий. Я попытался помочь, но был с такой силой отброшен, что предпочел дать ему выплакаться и не вмешиваться больше.
Когда Пис зашел, секретарь барона все еще тихо вздрагивал, давясь всхлипами, но пока я объяснял Пису, что случилось, успокоился, сел, ухватившись за столбец балдахина, и теперь внимательно смотрел на нас.
– Это инспектор Аддингтон Пис, – представил я своего знакомца. – Можете ему что-нибудь рассказать?
– Не сегодня… – Тот снова всхлипнул. – Не сегодня, умоляю. Господа, вы не представляете, что для меня это известие… не представляете… Может быть, завтра…
И он снова упал на постель, пряча лицо в ладонях, – беспомощное, несчастное создание, чьи невзгоды в тот миг глубоко затронули мое сердце.
– Вам надо хорошенько выспаться, вот что, – сказал я, погладив его по плечу. – Дайте руку.
Терри уцепился за меня, благодарно кивнув, и мы с инспектором проводили его до спальни – к счастью, она была в том же крыле и идти было недалеко. Он поблагодарил, и мы в молчании – его боль передалась и нам – вернулись назад.
– Скажите мне, Пис, – начал я, когда дверь моей спальни закрылась за нами, – что мне явилось там, в тисовой аллее?
Инспектор сидел в кресле и тщательно протирал очки большим фланелевым платком.
– Мне кажется, ответ вам известен, – добродушно улыбнулся он.
– Хотите посмеяться над моей наивностью?
– Ничуть. Ваша вера опирается на семейную легенду де Лунов, которую я тоже знаю. Странно ли поверить в то, что волк – призрак?
– Но я жду, что вы убедите меня в обратном.
– А я не намерен этого делать. Весь ход дела указывает на вашу правоту.
Я, распахнув глаза, уставился на него, чувствуя, как страх поднимается по жилам. Я был почти напуган – напуган до обидного. Пис же, откинувшись в кресле, отсутствующим взглядом смотрел на противоположную стену.
Когда он заговорил, мне показалось, что он беседует более с самим собой, чем с кем-то еще.
– Итак, барон Стин встретил смерть на открытом месте между небольшим утиным прудом и беседкой, – сказал он. – Он отчаянно боролся за жизнь, сцепившись с врагом не на шутку, катаясь по земле… Четыре или пять рваных ран на шее, все обильно кровоточили… Теперь что касается убийцы – кем или чем бы он ни был. Он не мог сбежать вниз к морю: там в лодке ждали матросы, и они мгновенно прибежали на крики. Я немедленно расспросил их – нет, они ничего не видели. Он не сворачивал ни вправо, ни влево – хотя дорожки были тщательно выметены (несомненно, по приказу самого барона – он явно не желал, чтобы его могли выследить), снег по сторонам был нетронут. Единственный путь отступления, который ему остается, – тисовая аллея, причем он не выходил за пределы изгороди, о чем нам опять же говорит нетронутый снег. Итак, чем бы ни был тот или то, что вам явилось, оно убило барона Стина, и – помните, мы говорили об этом – оно не могло скрыться нигде, кроме как в самом доме. – Он помолчал и продолжил: – Предположим, вы обознались в темноте и это на самом деле был человек. В таком случае его одежда должна быть насквозь мокрой от крови. Нельзя так яростно бороться и остаться вовсе… незапятнанным. Сжечь одежду он не мог – огонь горит только внизу, и в комнатах полно народа. Выстирать ее он тоже не мог – ни одна ванная, ни одна раковина не использовалась. Я обшарил сундуки и шкафы – пусто. Насколько я могу судить, исходя из той немногой информации, что у меня есть на данный момент, все в этом доме – кроме двух человек – имеют надежное алиби.
– А кто исключение? – жадно поинтересовался я.
– Хендерсон, личный слуга барона… ну и вы.
– Инспектор Пис!
– Тц-тц, друг мой. Я просто констатировал факт. И должен заметить, мистер Хендерсон меня интересует куда больше – хотя бы потому, что он сбежал.
– Сбежал? Но это все объясняет!
– Совсем не все. Думаю, в его случае дело скорее будет о краже, чем об убийстве.
Я молча смотрел на него – раздражающе невозмутимого, уютно обхватившего пухлыми руками колено.
– Пис, – я с трудом владел своим голосом, – что вы от меня скрываете? Неужели нечто воистину нечеловеческое, невероятное повинно в случившейся трагедии?
Тот потянулся, зевнул и ответил:
– Знаете, я полагаю, вам стоит лечь спать. Дверь не закрывайте: пожалуй, ближе к утру я бы хотел вздремнуть у вас на диванчике.
* * *
После завтрака собравшимся сообщили новость – вызвавшую несколько тихих истерик, панику среди горничных, спешно отряженных паковать вещи, и тщательно отрепетированную скорбь многочисленных должников барона.
В пестрой толпе ловко скользил инспектор Аддингтон Пис, исполненный понимания и сочувствия ко всем и каждому. Он смиренно извинялся за запертые двери уборных; он столь внимательно наблюдал за тем, чтоб огонь правильно разожгли, постели правильно заправили, а вещи правильно упаковали, что каждая горничная была свято уверена: он в нее влюбился.
Он сообщил, что мистер Хендерсон украл золотой сервиз и был пойман.
Гости, уже свято уверенные, что Хендерсон и есть убийца, вздохнули с облегчением.
Ближе к обеду в дом принесли тело барона, до того лежавшее в одной из беседок, и в наше общество вошла смерть, внушив мне отвращение к шуму и гомону, к шепотку и болтовне гостей над мертвым телом. Я искал единственного, кто искренне скорбел, – молодого секретаря Мориса Терри, – но никак не мог найти. Слуга сказал, что тот не покидает постели, не в силах оправиться от удара судьбы, и я поднялся наверх, желая утешить беднягу. Дверь была закрыта, на стук никто не ответил.
– Терри, это Филипс, – громко сказал я в замочную скважину. – Откройте дверь.
– У меня есть ключ, – мягко сообщили мне. – Если позволите, я им воспользуюсь.
За спиной стоял инспектор Пис.
– Но это недопустимо! Если человек желает остаться наедине со скорбью, не должно ему мешать.
– Человеку плохо.
– Почему вы так уверены?
– Я одолжил у садовника лестницу и заглянул в его окно. Терри без сознания – или был без сознания десять минут назад.
Инспектор ловко вытолкнул ключ из скважины и, с помощью дубликата открыв дверь, зашел. Я последовал за ним.
На кровати лежал бедняга Терри – полностью одетый, бледнее полотна простыней, тяжело дыша и силясь ослабить воротник дрожащей рукой. Жалкое и горькое зрелище!
– Я велю послать за доктором, – шепнул я, потянувшись к звонку, но инспектор остановил меня.
– Подойдите. Я должен кое-что вам показать.
Легким и по-женски аккуратным движением он расстегнул воротничок и запонки, помедлил – взгляд поверх золотых очков стал строгим и суровым.
– Если все окажется так, как я полагаю, мне потребуется понятой. Вы не против?
– Против, но возражать не буду.
– Отлично. – Он расстегнул жилет и рубашку.
На голой груди молодого человека, черным пятном по белому, тянулась полоса засохшей крови – темной, свернувшейся, спекшейся намертво с кожей.
– Мой бог! Срочно доктора, он ведь, должно быть, едва не истек кровью! – вскричал я.
– Не стоит, – сухо ответил инспектор. – Это кровь барона Стина.
* * *
Прошла неделя. Я скучал в своих комнатах на Кейбл-стрит, когда внезапно зашел инспектор Пис, держа на локте дорожное пальто.
– Наконец-то вы вернулись! – воскликнул я. – Что с Морисом Терри?
– Скончался. Несчастный. – В его голосе прозвучала искренняя печаль. – Но если подумать, то это лучший для него выход.
– А само дело? Как он это сделал? Зачем? – настаивал я.
– Пришлось потрудиться, но головоломку все же удалось собрать. Рассказать вам?
– Вы обещали, – напомнил я.
– Что ж, это было интересное дело, необычное. Хотя нечто общее есть с кильским делом 1889 года – делом Готтштейнов…
Он зажег трубку и уселся, снова глядя в никуда.
– Я был уверен, что убийца находится в доме. Туда он попал, несомненно, через боковую дверь, к которой прошел на ваших глазах. Я тщательно все осмотрел и обнаружил кое-что важное: Стин вышел через ту же самую дверь; более того, он кого-то опасался, потому что попытался запутать следы, свернув с дорожки и сделав круг по газону. Его широконосые ботинки я ни с чем не спутал бы – а значит, враг прятался в том же крыле. Но кто это был, вот в чем вопрос.
Я не нашел в доме испачканной одежды, не обнаружил следов того, что одежду стирали или каким-то образом от нее избавились. Если верить тому, что мне сообщили, все гости (кроме вас) были за рулеткой, все слуги (кроме Хендерсона и человека, прислуживавшего гостям) – на танцах в людской. В ходе осмотра лакей, который показывал мне дом, обнаружил, что недостает золотого сервиза. Резонно было предположить, что вор – Хендерсон. Он вполне мог знать и о том, что хозяин намерен сбежать, и об ордере на его арест. Отличный момент для ловкой кражи, которую даже не заметят в поднявшейся суматохе. Но мог ли тот же человек быть и убийцей? Я решил, что нет. Как раз смерть хозяина разрушила бы его план.
Мне повезло побеседовать с фермером, который довез Хендерсона до Норбриджа. Он сказал, что подобрал того ровно в одиннадцать часов у конюшен, как и было уговорено. А это за целых пять минут до убийства – то есть камердинер из списка подозреваемых исключался.
Вернувшись с фермы, я еще раз внимательно осмотрел сад. У самого угла беседки, футах в пятнадцати от трупа, снег был испачкан в крови. Но как? Я терялся в догадках, пока не пришел к очевидному выводу: убийца пытался отмыть руки снегом, потому что вода в пруде замерзла. Но тогда и одежда должна была быть испачкана! Но вы видели совершенно белую фигуру… что же такое на ней было? Или – не было ничего?
Это была отличная идея, чрезвычайно продуктивная.
К счастью, я взял с собой пару человек на случай поимки Стина – это дало мне бо́льшую свободу действий. Они оба отличные ребята, так что я оставил их осматривать беседку и лавры в поисках спрятанной одежды, которую убийца скинул, осознав, насколько страшную улику та представляет. Я как раз возвращался в дом, когда все происшедшее живо встало у меня перед глазами.
С тисовой аллеи ясно видно подъездной путь, который как раз здесь делает поворот. Должно быть, убийца нас заметил – и что может быть разумнее в такой ситуации, чем встать на четвереньки и спрятаться за невысокой изгородью? Теперь понимаете, что именно вы увидели? Однако, подумалось мне, он должен был изрядно замерзнуть. И простудиться.
Несколько часов пришлось посвятить тому, чтобы опередить гостей, собиравшихся на поезд в одиннадцать тридцать. Уверен, ни один сундук не избежал моего внимания – и пусть кредиторы покойного барона будут мне благодарны за то, что несколько ценных вещиц, затерявшихся – по чистой случайности! – в дамском багаже, вернулись на место.
Когда началась шумиха, я отправился на поиски Терри и обнаружил, что тот не покидал своей комнаты. Что любопытно, его окна выходили как раз туда, где прошел, запутывая следы, барон. Интересный молодой человек, а? Против него было слишком многое. Милейший садовник и его лестница позволили мне заглянуть в окно, а посетив экономку, я обзавелся дубликатом ключа. Остальное вы знаете.
– Кроме мотива. Зачем Терри убил своего хозяина?
– Не думаю, что мы когда-нибудь это узнаем, – ответил инспектор. – Но, насколько мне удалось выяснить, Стин был ответственен за разорение его семьи. Возможно, получая место секретаря, молодой человек этого попросту не осознавал. В любом случае, он не принимал участия в побеге барона: в то время он был в постели.
– В постели?! – воскликнул я.
– Не перебивайте, пожалуйста. Полагаю, произошло следующее. Терри был в постели, когда заметил, что барон крадется у него под окном. Возможно, он услышал его шаги, выглянул и понял, что происходит. Возможно, правду об отце ему рассказал подлец Хендерсон. Или, возможно, барон пообещал ему некую финансовую компенсацию (а ведь Терри нужно было кормить мать и сестру), которую наряду с другими, куда более серьезными финансовыми обязательствами надеялся оставить при себе, сбежав. В любом случае, что бы это ни было – страсть, месть или чувство оскорбленной справедливости, оно охватило молодого человека. Он схватил первое попавшееся оружие – нож для бумаг в виде кинжала, премерзкая штука, не выношу их! – и ринулся в погоню. Когда произошло то, что произошло, Терри охватил ужас, который неизбежно охватывает впервые совершивших убийство. Он судорожно оттирал руки снегом, он сорвал с себя пижаму, зашвырнул ее вглубь беседки, спеша избавиться от следов преступления. Наутро ее нашли мои помощники. А Терри в своей первозданной наготе ринулся к дому. Он заметил, как мы спускаемся с холма, и припал на четвереньки, прячась за изгородью. Кто мы? Его заметили? Поверьте, мистер Филлипс, считал Терри себя правым или нет, все, о чем он думал в тот момент, – это виселица. В любой момент могла подняться тревога! Он не решился вымыться и ждал, пока кровь засохнет. Затем оделся, дрожа от холода или начавшейся лихорадки, и поспешил в место, казавшееся ему самым безопасным: к столу с рулеткой…
– Ему повезло, что он умер.
– Нам тоже, не пришлось тратиться на веревку, – мрачно кивнул инспектор.
Предвыборная кампания мистера Корэна
Десять вечера! Мой шумный сосед – Биг Бен, обитающий на башне Парламента, – не позволил бы в этом усомниться.
Последний удар часов догнал меня на лестнице; когда же я постучался в дверь скромного обиталища инспектора Аддингтона Писа, воцарилась желанная тишина.
В тот вечер я бежал к своему другу от невыносимого чувства одиночества, которое, бывает, приходит к людям летними ночами. Нашел я его у окна: маленькая кругленькая фигурка на фоне ночной луны, любующаяся, как море черепичных крыш разбивается о скалу Вестминстерского аббатства.
С Темзы дул ветерок, неся желанную после жаркого июльского дня прохладу.
Инспектор обернулся и кивнул мне в знак приветствия.
– О, в такую ночь даже полицейский становится романтиком?
– Или философом.
– «Максимы и мысли Диогена, полицейского». Или «Максимы и мысли Аристотеля, сотрудника Скотленд-Ярда», – рассмеялся я. – Можно узнать, что сподвигло вас на сию высокую стезю?
Тот молча подал мне листок бумаги. В свете лампы он оказался старой газетной вырезкой – посеревшей и испачканной, – повествующей, как некий Джеймс Корэн, студент, был доставлен в участок в Боу-корт за пьянство с отягчающими обстоятельствами в виде нападения на арестовавшего юношу констебля. За это юноше полагались семь фунтов штрафа или неделя общественных работ.
– Не сказал бы, что это событие мирового значения.
– И все же, как выяснилось, достаточный повод для шантажа.
– Какой идиот на подобное купится?! Газете ведь лет двадцать уже, не меньше, – возмутился я.
– Если точнее, в этом месяце событию тридцать два года.
– То есть этому студенту сейчас лет пятьдесят, а то и более. Не понимаю! Если с тех пор он скатывался все ниже, едва ли эта история его сколько-нибудь затронет, а если он стал уважаемым человеком – он, несомненно, может позволить себе игнорировать столь никчемное обвинение. Шантажировать кого-либо штрафом за хулиганство, случившееся в семидесятых, – это кем быть надо!
Инспектор заложил пухлые ручки за спину и посмотрел на меня поверх очков мягко и очень ласково – так, бывает, профессор смотрит на студента, разъясняя группе его ошибки.
– Мистер Джеймс Корэн – респектабельный вдовец, предприниматель из маленького городка Брэндон в тридцати пяти милях от Лондона, проживающий с сестрой, Ребеккой, и двумя дочерьми. В десять утра он является в «Ателье модной одежды» – это его предприятие на Оксфорд-стрит – и покидает его в тринадцать минут шестого.
В родном городе мистер Корэн занимается общественной деятельностью: большой эксперт в организации канализационной системы, написал брошюру о вывозе мусора. А главное – он пропагандист общества трезвости, весьма ценимый благотворительными организациями. Среди его наград за деятельность в этой сфере – часы, три чернильницы и серебряный поднос. О делах мирового значения он помышляет не больше, чем гусеница – о мировом рынке овощей: все его интересы вращаются вокруг Брэндона и Оксфорд-стрит. Это важно учесть, мистер Филлипс.
Итак, полгода назад мистеру Корэну пришло письмо. В него была вложена эта вырезка. В письме его обличали в лицемерии и грозились ославить пьяницей на весь Брэндон – если только сумма в двадцать фунтов не окажется в сундуке в летнем домике, который стоит в дальнем конце сада.
Разумеется, мистер Корэн был в отчаянии. Он-то мнил этот досадный инцидент давно забытым: о нем не знала даже его семья. А если учесть, что в том месяце его ждали выборы в совет округа, на которых его поддерживало в первую очередь движение трезвенников, удар был нанесен очень метко. При подобных обстоятельствах и куда более умные люди поступают глупо и послушно платят шантажистам.
Послезавтра, в воскресенье, последуют новые выборы – и вчера мистер Корэн снова получил письмо от шантажиста, только на сей раз у него требуют не двадцать, а сотню фунтов. К счастью, ему хватило ума понять, что заплатить снова – значит воодушевить преступника на новую наглость. Так что, прибыв в город, он направился прямиком в Скотленд-Ярд. Я выслушал его, сел в поезд до Брэндона и пособирал информацию о нем и его семействе, хотя в дом к нему не заходил. Судя по всему, Корэн говорил правду.
– Сотню фунтов надо заплатить сегодня?
– Нет, ему дали сутки собрать деньги. Срок – сегодня к одиннадцати вечера.
– И вы устроите ловушку и поймаете рыбку, как только она заглотнет приманку?
– Именно, – кивнул инспектор. – Но хотя дело пустяковое, мне не дает покоя сам Корэн. Что он за человек, если его до сих пор терзает та давняя история?
Полчаса спустя я отправился к себе, окрыленный обещанием поделиться со мной первым новостями о том, чем закончится эта комедия, – благо, на трагедию дело тянуло бы только для шантажиста, буде его поймают.
* * *
И вот когда на другой вечер я сидел и курил – а сигарета отлично идет после хорошей чашки чая и вкусного бутерброда, – мой слуга, Джек Хендри, приоткрыл дверь и сообщил, что ко мне пришли. Едва он успел договорить, как в комнату ворвался гость – долговязый незнакомец с седыми усами. За ним семенил инспектор Пис, с неловкой, словно извиняющейся улыбкой на лице. В какой-то момент он ловко обогнул своего спутника и, слегка поклонившись, сообщил:
– Мистер Филлипс, позвольте представить вам мистера Корэна. – И добавил: – Нам нужна ваша помощь.
Корэн смотрел на меня, нервно потирая руки. Сам он был длинный, и лицо у него тоже было длинное, унылое, с безвольным ртом и какими-то невнятно-серыми глазами. От самых квадратных носков своих туфлей и до небольшой лысины на макушке он был невероятно, почти до отвращения респектабелен.
– Это, разумеется, весьма смело с моей стороны так говорить, сэр, – начал он неуверенно, – но вы, можно сказать, последняя соломинка для утопающего, сэр, вот как. Осмелюсь спросить, сэр, бывали ли вы в Брэндоне?
– Увы, не довелось, – ответил я.
– Мистер полицейский сообщил мне, что вы бывали за границей. А следовательно, вам-то привычно полное разложение нравов, царящее в иных городах, и едва ли вы можете представить тот чистосердечный энтузиазм и великую тщательность, с которыми у нас в Брэндоне принято подходить к труду – даже сказать, к священному долгу – следить за физической и моральной чистотою нашего графства. Лишь человек, полностью чистый от всяких подозрений, может быть избран нами! И вот, представьте, я медленно и упорно поднимался от члена спортивного комитета на выставке цветов до вероятного кандидата в Парламент – и вдруг пустяковая юношеская выходка времен Политехнического на Риджент-стрит грозит полностью уничтожить мои многолетние труды, превратив меня в пьяницу, хулигана – практически в преступника! Поверьте, сэр, они никогда не остановятся на малом! Хорледж и Пэнтон, попади эти факты к ним в руки, не постесняются упомянуть их на платформах. Что там, они их на плакатах пропечатают!
Он умолк, тяжело дыша, и утер пот со лба большим шелковым носовым платком.
Все это до невозможности забавно, но бедолагу было по-настоящему жаль – настолько он был серьезен и искренен.
– Если я могу быть чем-то полезен, – ответил я в тон, – я в вашем распоряжении.
– Дело это весьма деликатное… видите ли, Эмили, моя младшая дочь, весьма тесно общается с в высшей степени неподходящим молодым человеком…
– Понимаю, – кивнул я.
– Этот молодой человек – Томас Эпплтон, если угодно, – по натуре своей весьма сомнительная личность. Моя сестра, Ребекка, однажды видела его катающимся по Темзе в компании девиц… как бы так выразиться, отчетливо актерской наружности.
– Надо же!
– И представьте, он посещает мюзик-холлы!
– Неужели ваша сестрица его и там видела?
– О нет, сэр! Но информация из самого надежного источника. Так вот, разумеется, мой отцовский долг повелевал отлучить этого юнца от дома, что я и сделал. Вдобавок я вынудил дочь пообещать мне, что она прекратит всякое общение с этим человеком. Полагаю, именно он утрудился раскопать тот давний скандал, подробности которого нет нужды упоминать, и теперь тщится шантажировать меня из низкой мести. Но если в Англии еще есть правосудие, он не уйдет!
– А чем я буду для этого полезен? – успел я задать вопрос, пока Корэн задыхался от негодования.
– Если позволите, – вмешался инспектор, – все просто. Нам никоим образом нельзя дать родственницам мистера Корэна понять, что мистер Эпплтон подозревается в шантаже и, более того, что ему по этому поводу грозит арест. Сами понимаете в свете вышесказанного, что информация может легко попасть не в те руки. Я ночую сегодня у Корэнов, мне нужен помощник. В Ярде его искать бесполезно – поди найди там молодца, у которого на лбу не написано «Я из полиции». Вы же, мистер Филлипс, выглядите абсолютно невинно. Так не откажетесь ли вы оказать мне дружескую поддержку?
Разумеется, я согласился. Не мог же я устоять перед подобным великолепным и забавным приключением!
* * *
Было решено, что мы с инспектором притворимся торговыми партнерами мистера Корэна, которых тот вызвал к себе по какому-то срочному делу. О нашем прибытии семью известили телеграммой.
Первые четверть часа наше купе было забито народом; потихоньку наши спутники выходили один за другим, пока наконец не остались мы трое. Все это ужасно беспокоило бедного Корэна. Он почесывался, потирал руки и делал странные нервные ужимки. Решившись наконец заговорить, он сильно наклонился к нам, словно самые сиденья могли его подслушать.
– Я упомянул мою сестру, Ребекку… так вот, она женщина весьма незаурядная.
– Понимаю, – ответил я, поскольку и обращались более ко мне.
– Последнее время нам случилось разойтись во мнении на… гм, вопросы местного значения. Если нечто вызовет в ней подозрения, это приведет к весьма печальным для меня последствиям…
– Я буду нем как рыба.
– Видите ли, по ее завещанию мои дочери… гм, очень сильно выиграют. Но она ничтоже сумняшеся лишит их наследства, буде узнает, что я попал в… гм, ту самую неприятную ситуацию. Понимаете?
– Вполне. Не стоит усугублять ваше и без того печальное положение, не так ли?
Корэн согласно вздохнул, умолк и не прерывал мрачного молчания до самого Брэндона.
У станции уже ждал кеб. Несколько поворотов, короткий спуск – и вот мы уже замерли у огненно-алой кирпичной стены. Идя по дорожке к дому, я с любопытством глядел по сторонам.
Дом – тоже кирпичный – был выстроен в несколько неопределенном стиле: похоже, зодчий намеревался создать нечто в манере Тюдоровской эпохи, но ему пришлось прогнуться под современные требования гигиены и строительных нормативов. Окружал это строение немаленький сад, с лаврами и живыми изгородями, бежавшими вдоль газонов и вившихся по ним дорожек.
Вдали виднелась обшарпанная крыша летнего домика – того самого, которому суждено было сыграть в нашем приключении столь важную роль.
Когда мы зашли, пробило половину шестого.
Нас провели прямо в комнаты на втором этаже; поскольку переодеваться было не надо, уже через десять минут мы были готовы спуститься к столу.
* * *
Дочери мистера Корэна – очаровательные румяные девушки – устроились в своих креслах с той нарочитой небрежностью, что выдает долгое ожидание гостей.
Мисс Ребекка – суровая дама в очках и с огромным фолиантом, чьи пленительные изгибы за шестьдесят лет превратились в острые углы, – расположилась у окна. Со стуком опустив книгу и спустив очки на кончик носа, она величественно и вместе с тем смиренно поприветствовала прибывших.
Словом, естественно и непринужденно себя чувствовали, кажется, только инспектор да еще фокстерьер, встретивший нас звонким радостным лаем.
Впрочем, несмотря на мрачноватую атмосферу, которую создавали мистер Корэн и его сестра, ужин был вполне вкусен.
Мой интерес, хотя я вовсе не дамский угодник, привлекла Эмили – пресловутая жертва несчастной привязанности. Мы даже осмелились несколько раз посмеяться вместе, несмотря на осуждение со стороны старших. Когда я отвлекался от милой беседы с ней, то мог насладиться тем, как мисс Ребекка допрашивает инспектора Писа.
О, это был воистину допрос, и самый суровый – словно это она была инспектором, а он – подследственным в деле о самых тяжких преступлениях. Особенно пожилую даму интересовал вопрос вивисекции.
– Мой брат, – говорила она громко и сурово, – отказывает в поддержке нашему движению против вивисекции. Инквизитор и палач – вот что я на это говорю! А каковы ваши взгляды на этот вопрос?
– Они не отличаются от ваших, мадам, – мягко улыбался подлый маленький лицемер. – Но ведь, несмотря ни на что, вы добились успеха?
– Местная ветвь нашего движения, смею заявить, уже в течение ближайших недель сможет претендовать на то, чтобы стать образцом для всей Англии, – ответствовала та.
– Тетушка просто рехнулась на этой вивисекции, – шепнула Эмили. – Так что будьте поосторожнее, если она и вас начнет пытать.
Я рассмеялся и сменил тему.
Когда дамы нас покинули, Корэн поведал нам свою печальную биографию.
Оказывается, семейство его обитало на Севере, так что вести о том самом прискорбном событии до них не дошли, оставшись только в единственной газете. А вскоре и сам Корэн уехал в Шеффилд и только через десять лет, получив несколько тысяч наследства, смог выкупить пай в своем нынешнем деле, которое привел к процветанию.
С горечью он повествовал нам про Томаса Эпплтона, неподходящего молодого человека и главного подозреваемого, когда инспектор выскользнул из кресла и, отдернув штору, внимательно уставился в окно.
Увы, мне было видно только пустую лужайку да темнеющую за ней изгородь, слабо различимую в серых летних сумерках.
– Прекрасный вечер, не так ли? – обернулся к нам инспектор.
Мы недоуменно уставились на него, а он, как ни в чем не бывало, опустил штору и вернулся на место, по дороге успев погладить лежавшего на коврике у окна фокстерьера.
– Что-то случилось? – наконец вопросил мистер Корэн.
– Ничего особенного. Но если вы хотите держать наше дело в секрете, говорите тише.
– О чем вы?
– Кто-то из вашей семьи подслушивал под окном.
– Хотите сказать, что моя же кровь за мною шпионит?! Да как вы могли подумать!
– Собака, – просто ответил инспектор.
– Чушь!
– Вовсе нет. Штора не была опущена до конца, и собака заметила, как кто-то подошел к окну. Она вздернула уши, показав это. Затем она завиляла хвостом: значит, за окном был кто-то, хорошо ей знакомый и даже приятный, – на незнакомца она бы залаяла. Вот и все. Довольно очевидно, мне кажется.
– Вы видели, кто это был? – Мистер Корэн вмиг позабыл свой праведный гнев.
– Нет. Но в любом случае я полагаю неразумным продолжать разговор. Не лучше ли нам присоединиться к дамам?
* * *
Тем вечером мой друг был воистину душой компании.
Бедняжка Эмили, с печалью во взоре смотревшая в сгущавшиеся за окном тени, была усажена за фортепьяно и принуждена облекать мечты о возлюбленном в немудреные импровизации. Мисс Ребекку инспектор Пис вовлек в спор о местных питейных заведениях, и почтенная леди продемонстрировала нам незаурядное ораторское дарование. Даже наш мрачный хозяин – и тот оживился, делясь своими мыслями о современных методах водоснабжения.
В общем, когда пробило десять и суровая мисс увлекла девушек за собою собираться ко сну – в Брэндоне ложатся рано, – я не мог не пожать Пису руку и не выразить своего восхищения. Тот не ответил, зато увлек нас в уголок, где быстрым шепотом раздал распоряжения:
– Мистер Корэн, без четверти одиннадцать вы покинете дом через двери гостиной и, пройдя в летний домик, оставите там сверток, как было условлено. Вернувшись, не закрывайте щеколды – дверь может мне понадобиться. Поднимитесь к себе и постарайтесь уснуть. Мистер Филлипс! Вы останетесь на страже в своей спальне. Если пожелаете наблюдать за садом – а вы, несомненно, пожелаете! – потрудитесь сделать это так, чтобы вас было незаметно снаружи. Когда мистер Корэн покинет дом, слушайте, не отправится ли кто-то следом за ним. Если отправится – вы должны узнать, кто это. Ясно?
– Да. А вы?
– А я постараюсь найти место, откуда можно незаметно понаблюдать за летним домиком. Доброй ночи!
* * *
Я вернулся в комнату, снял халат и, устроив стул так, чтоб луна не выдала меня кому-нибудь там, в лаврах, принялся ждать чего-нибудь интересного.
То была летняя ночь – мягкая, теплая, ленивая, истинно английская. Душноватый воздух полнился цветочным ароматом, в залитом лунным светом саду не трепетал ни единый листочек.
Часы прозвонили три четверти; еще не затих звук последнего удара, как на лужайке показался мистер Корэн и направился к летнему домику, очертания которого смутно угадывались в тенях среди деревьев.
Как мне и было сказано, я прильнул к приоткрытой двери, вслушиваясь в тишину.
Минута утекала за минутой, но ни звука не было во всем доме. И почему медлил Корэн? Я непременно услышал бы, как он поднимается по лестнице. Нехорошо нарушать указания инспектора. Но это не мое дело.
Я вернулся на свой стул. Пробило полночь.
Часы звонили где-то внизу. Я очнулся от своей полудремы и подумал, что еще полчаса – и я иду спать: в конце концов, дело-то пустячное, глупый шантаж.
Становилось по-настоящему скучно. И не закурить даже!
Я был уверен: Пис непременно заметит огонек и не преминет завтра пройтись по этому поводу.
Десять минут первого. Четверть первого…
Стоп! Что это там показалось на дорожке?
Человек. Двое.
Я наклонился вперед, весь внимание, сна ни в одном глазу.
Их разделял добрый десяток шагов и один преследовал другого осторожной, крадущейся походкой – так приличные люди других приличных людей не преследуют.
Первый свернул к летнему домику, но пошел не по гравию дорожки, а по мягкому торфу. Второй поступил точно так же, идя след в след.
Странное то было зрелище: неясные тени, медленно скользящие по саду, то скрываясь среди лавров, то возникая черными силуэтами в ясном лунном свете.
Вот первый нырнул в темноту у домика; второй пробежал несколько шагов, замер, пригнулся и вдруг ринулся вперед. Я не слышал криков, но отчетливо разобрал звук удара и глухой стук упавшего тела.
Мне, конечно, было велено оставаться в доме. Так. Но Пис точно не ожидал, что негодяев будет двое. Так что я спустился, вышел через дверь в гостиной и, пробежав прямо по газону… увидел престранную компанию. Трое стояли, сгрудившись, и перешептывались.
В одном я узнал инспектора Писа, другой был мне совсем не знаком, а третий… а третьим, к моему удивлению, оказался не кто иной, как старина Корэн.
* * *
– Так, мистер Филипс, а вам чего понадобилось? – едко поинтересовался инспектор.
– Ну… я подумал…
– И вы туда же! Этот молодой человек подумал, что неплохо бы ему совершить экскурсию в этот восхитительно банальный летний домик; мистер Корэн подумал, что неплохо бы помочь мне, шныряя по саду, вместо того чтобы тихо лежать в постельке; теперь еще и вы решили подумать бог знает о чем и тоже заявились сюда! Неужели так сложно просто делать то, что вам говорят?
– Но… – я совсем смутился, – там было два человека, я решил, что может понадобиться моя помощь. Откуда мне знать, что это просто мистер Корэн решил поступить по-своему?
– Вам, конечно, очень весело, – упомянутый Корэн буквально дрожал от ярости, – но, между прочим, я тут поймал мерзавца, вздумавшего пробраться на мой участок со всем нам известной целью. Инспектор Аддингтон Пис, я обвиняю Томаса Эпплтона в шантаже!
– Мистер Эпплтон, не могли бы вы объясниться? – мягко спросил инспектор.
Молодой человек, надо сказать, не выглядел преступником; он спокойно стоял и с интересом наблюдал за нами.
– Ну, несомненно, я незаконно проник на чужую территорию; но это никак не объясняет, ни почему здесь ждет готовый арестовать меня за шантаж полицейский, ни почему мистер Корэн напал на меня и повалил на землю.
– Так я и думал! Наглость и хамское поведение – метка, неизменно выдающая преступников. Инспектор, окажите любезность, передайте мне наручники!
– На пару слов, мистер Корэн, – ответил тот и отвел его в сторонку, оставив меня наедине с мистером Эпплтоном.
– А что, здесь просто все с ума сходят, или это воздух такой? – поинтересовался тот у меня.
Я невольно рассмеялся.
– Вот уж не знаю! Но вас-то как, бога ради, занесло в эти края в такое время суток?
– Увы, не могу вам ответить, – сказал тот. – Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
Вскоре вернулся Корэн, на лице его ясно была написано некоторое сомнение.
Вообще, под внешней педантичной скучностью в нем скрывался поистине огненный темперамент – сейчас, как никогда, готовый вырваться на волю. Впрочем, это вполне объяснимо – мой собеседник стал для него воплощением немыслимо коварных замыслов и неимоверно мерзкого предательства, в конце-то концов.
– Пока что я решил отложить решение вопроса о вашем аресте, – сообщил он.
– Будет скандал, – вздохнул Эпплтон.
– А ты этого хочешь, да?! – вскричал старик. – Надеешься, что у тебя есть на меня окорот?! Нет уж, молодой человек, это вы берегитесь!
– Какой еще окорот, мистер Корэн? Вы нынче говорите загадками. Просто на вашем месте я дважды подумал бы перед тем, как начать преследовать невиновного.
– Невиновного?! Тогда как вы, позвольте спросить, здесь оказались?
– А это уже только мое дело, – мягко ответил тот.
Корэн снова сцепил руки, потирая их, – я уже заметил, что это выдавало в нем высшую степень нервного напряжения.
– С-ступайте, – прошипел он. – Ступайте вон, покуда я вас не придушил!
Получасом позже я лежал в своей постели и раздумывал.
Простенькое дельце обернулось заковыристой головоломкой.
В самом деле, почему инспектор не отправился спать, а остался на страже в саду? Значит, он полагал, что кто-то еще может прийти за деньгами?
Или Эпплтон. Если он невиновен, то что забыл в летнем домике?
Впрочем, я слишком устал, и на долгие размышления меня не хватило.
* * *
От прикосновения к плечу я проснулся.
Надо мной стоял мистер Корэн.
– Через полчаса у нас завтрак, – сказал он странным тоном.
– Постараюсь не опоздать, – недоуменно ответил я.
– Простите за дерзость, мистер Филлипс, но будьте осторожны при мисс Ребекке. У нее настоящее чутье на скандалы, и она весьма проницательна. А ведь я отец и не могу не думать о будущем своих девочек. Она же ни пенни им не оставит, если узнает всю правду. Да и ее сердце может не выдержать.
– Печально было бы и подумать, мистер Корэн…
– Спасибо за понимание! Так что будьте осторожны, умоляю!
Оставив меня в веселом и несколько циничном недоумении, он ушел.
В Лондон мы направились без четверти девять; инспектор проводил нас до станции и там покинул, объяснив, что у него остались в городе еще дела.
Корэн был в отличном настроении – насколько это вообще было возможно для такого человека, как он. Должно быть, его переполняло ликование от того, что враг был у него в руках. Как бы то ни было, он много и подробно рассказывал мне о речи, которую намерен был произнести в восемь вечера и которую полагал венцом своей предвыборной кампании и залогом победы.
Я же мог только выразить сожаление, что мне не придется ее услышать.
Пообедав в клубе, я вернулся домой и с некоторым удивлением застал там инспектора Писа – сидящим в самом удобном кресле и с вечерней газетой в руках.
– Надо же! Не ожидал, что вы так быстро вернетесь.
– Очень удобное кресло, – ответил он. – Приятно посидеть.
– А как дела в Брэндоне?
– Просто замечательно. Настолько, что мы возвращаемся туда поездом в 4:10.
Я попытался вытянуть из него хоть немного подробностей, но все, чем он согласился поделиться, было обещание, что произойдет нечто любопытное, и сообщение, что я непременно должен это увидеть.
Впрочем, он отлично знал, что мне этого будет вполне достаточно.
Пригородный поезд как раз стоял под парами у перрона, когда из кассы вышел тучный краснолицый мужчина и направился в нашу сторону. При виде него Пис коротко сжал мое запястье.
– Это мистер Хорледж, он поддерживает главного противника мистера Корэна, – шепнул он.
– О, так вы приобрели новых приятелей?
– Парочку, – ответил инспектор и шагнул в вагон.
* * *
Мы остановились в небольшой старинной гостинице в самом центре – прелестном местечке, где из белой штукатурки и дубовых панелей выглядывали почерневшие от времени потолочные балки. Да, город обновлялся, а она оставалась все той же, что и триста лет назад…
Таких гостиниц вообще немало в окрестностях Лондона; с почтенным и недоуменным видом взирают они на кирпичные новостройки, что подступают все ближе и ближе, покуда под их натиском не падет старый «Лесовик» или «Единорог» и не родится на его развалинах очередной юный «Палас-отель»…
Поужинали мы довольно рано, и в полвосьмого Пис поднялся, сказав:
– Речь будет не раньше восьми, но все равно стоит поторопиться… идемте.
Трибуна была пока пуста, но передние ряды скамеек уже занимали любопытствующие господа. Мы, впрочем, выбрали места у входа. Мимо нас потихоньку проплывал весь город – ну, или его наиболее серьезная часть. На трибуну поднялось несколько старцев, исполненных чувства собственной важности и значимости.
Наконец под дружный топот и бурные, продолжительные аплодисменты появился мистер Корэн и обменялся рукопожатием с седоусым председателем собрания.
И вот когда председатель начал объявлять, что речь будет говорить «наш уважаемый и всем известный сосед», в зал просунулась багровая физиономия Хорледжа.
Постояв с минутку за дверями, он зашел и тихо уселся на скамью позади нас. Зачем-то мы встали и сели за ним – я смысла в этом не видел, Пис, несомненно, видел, но делиться им не желал.
Председатель закончил объявление, и под новые аплодисменты на трибуну поднялся мистер Корэн. Он постоял, довольным взором окидывая собравшихся. Их интерес, восторг, одобрение, казалось, вливали в него жизненные силы. Это было видно даже по жесту, которым оратор попросил тишины.
И вот он начал:
– Друзья мои!..
Но его прервал Хорледж.
Он вскочил со своего места и закричал:
– Председатель, у меня вопрос!
Его выходка вызвала удивленные возгласы, недовольное ворчание и заинтересованный шепоток – но не более того. Кажется, политическая борьба была здесь не слишком остра. Впрочем, Хорледжа собравшиеся определенно знали. Как-никак, самый богатый лавочник в городе.
– Не лучше ли вам задать ваш вопрос по окончанию речи? – предложил председатель.
– Нет-нет, – вмешался Корэн. – Пусть спрашивает. Я отвечу.
Он судорожно сжимал и разжимал кулаки, но взгляда не отводил. Известная доля мужества у него все же была.
– Лучше вам отказаться от участия в выборах, – сказал Хорледж, ковыряя пол носком ботинка.
– И оставить вашего кандидата без соперника? Ну уж нет!
– Откажитесь, умоляю! Не заставляйте меня прилюдно вас позорить.
– Вы тратите наше время.
– Что ж, господа! Мистер Корэн не может участвовать в выборах, поскольку…
* * *
Все-таки в легком похлопывании по плечу, которым полицейский привлекает внимание своей жертвы, есть нечто особенное, почти колдовское. То, что не позволяет спутать это прикосновение ни с чем другим и заставляет узнать его даже тех, кто до того его не испытывал.
Вот и Хорледж вмиг побледнел; он только и мог, что прохрипеть:
– А вы еще кто такой?
– Инспектор Аддингтон Пис, криминальная полиция. Мистер Хорледж, вынужден сообщить вам, что вы сейчас стоите на грани того, чтобы стать шантажистом.
Говорил он так тихо, что даже я еле-еле разобрал его слова, хотя стоял совсем рядом.
– Но… как же так?!
– Я бы хотел поговорить с вами и мистером Корэном, если вы не против. После нашей беседы вы будете вольны поступать как знаете. Согласны?
Мистер Хорледж долго не раздумывал и во всеуслышание заявил, что его могли дезинформировать, а потому ему нужно вкратце прояснить вопрос наедине с кандидатом. Предложение было встречено горячим одобрением: хоть что-то интересное в будничном и сером течении предвыборной кампании.
И вот под взглядом пары сотен глаз мы прошли между рядами скамеек, поднялись на трибуну и скрылись в маленькой комнате позади нее.
– Пятнадцатого июня Общество противников вивисекции, которое вы, мистер Хорледж, возглавляете, получило перевод на двадцать фунтов от неизвестного благотворителя.
– Так.
– Эти деньги были получены от мистера Корэна под угрозой разглашения информации, в которую вас посвятила сегодня мисс Ребекка и правдивость которой вы сегодня установили, сверившись со старыми газетами в Британском музее.
– Но… но я не знал… разве это незаконно? – заблеял лавочник.
– Шантаж, каковы бы ни были его цели, – определенно вне закона, – терпеливо ответил инспектор. – Так вот, недавно была предпринята еще одна попытка вымогательства. Она провалилась, и в связи с этим вас поставили в известность сами знаете о чем.
– Эх, не стоило связываться со старой стервой… – вздохнул Хорледж. – Впрочем, по любому оно было нечестно. Но этот господин Уныние… простите, мистер Корэн, я хотел сказать, но наш присутствующий здесь друг настолько добродетелен, что мне показалось очень забавным… в любом случае, будем считать, что его секрет умрет вместе со мной. Пусть выигрывает свои выборы, я буду нем как рыба.
– Отлично. В таком случае спасибо, вы свободны, а мне надо кое-что сказать этим господам.
– Ну и напугали же вы меня, вот умереть не встать! Надеюсь, Корэн, вы не держите зла и все в порядке? Так я пойду.
Стоило ему выйти, наш знакомец упал в кресло, закрыв лицо руками.
– Чудовищно! – прорыдал он. – Инспектор, вы уверены, что это моя сестра?
– Абсолютно.
– Но что мне делать? – вопросил он, с самым жалобным видом переводя взгляд с меня на Писа. – Выйти из гонки?
– Ни в коем случае, – твердо сказал мой друг. – Ступайте и выиграйте ваши выборы. А чтобы опасность больше не тяготила вас… идите и расскажите им все.
– Рассказать? Рассказать этим уважаемым людям? – вскричал тот.
– Именно. Они только больше проникнутся к вам уважением и любовью. Неужели вы думаете, что в Брэндоне живут не люди? Или хотите, чтоб этот скандал так и висел над вами всю жизнь дамокловым мечом? А ведь кто-нибудь непременно доберется до него, буде вы продолжите заниматься политикой. Нет уж, Корэн, будьте мужчиной. Расскажите им все.
– Я… я буду.
Он поднялся, вытянулся в струнку, взгляд его преисполнился решимости, и он вышел из комнаты на трибуну с видом, с каким солдат идет в безнадежный, но славный бой.
Пис проводил его взглядом одновременно насмешливым и сочувствующим.
– Попомните мои слова, мистер Филлипс, – сказал он. – Редко когда так дешево покупается репутация человека отчаянно храброго.
* * *
Прошло не менее двух дней, прежде чем мне довелось узнать путь, которым инспектор пришел к разгадке. Привожу его здесь как яркий вообще пример метода работы моего друга.
– Мне было совершенно очевидно, что шантажист хорошо знает мистера Корэна, его характер и его отношение к выборам, в той же мере, как и его дом и участок. Все это указывало или на родственника, или на близкого друга; но поскольку друг едва ли стал бы хранить при себе годами вырезку из старой газеты, я предпочел родственника.
Мистер Корэн упомянул свою ссору с сестрой; она же в разговоре с горечью жаловалась мне на равнодушие брата к Обществу противников вивисекции, где она состоит секретарем, и на финансовые трудности, испытываемые обществом. Она раз за разом возвращалась к этой теме, обратив тем самым на нее мое внимание.
Еще до прихода мистера Эпплтона я тщательно обыскал место будущего преступления и нашел в одном из ящиков комода письмо от мисс Эмили. Летний домик служил им почтовым ящиком! Так что я ожидал его визита. О причинах его я, впрочем, умолчал в беседе с Корэном, не желая навредить бедной девушке. Надеюсь, теперь-то сердце сурового отца смягчится по отношению к ним… что же касается Эпплтона, то я проверил информацию о нем, но не нашел ничего, кроме хорошего. Так что из списка подозреваемых он был исключен самым первым.
Кто подслушивал под окном… не знаю, полагаю, это была мисс Ребекка. Но она определенно не ходила той ночью за деньгами.
Утром я обнаружил, что в день первого удачного шантажа общество противников вивисекции получило анонимное пожертвование размером в двадцать фунтов. Я проследил за домом; вскоре после полудня мисс Ребекка направилась к мистеру Хорледжу, главе общества. Некоторое время они беседовали, затем он отправился в Лондон, где я проследил за ним до зала периодики в Британском музее. Это многое упрощало.
Мисс Ребекка, несомненно, сразу поняла, кто мы. Мистеру Хорледжу она поведала свой секрет из чистой женской вредности. Я предположил, что он предпримет нечто вечером, во время выступления Корэна. Как видите, я не ошибся.
– А что же выборы?
– Корэн их выиграл и получил место в Совете графства. Что тут сказать, мистер Филлипс… оно его по праву!