Маламуты считают лето досадной ошибкой Создателя. Выйдя из библиотеки и почувствовав на собственной шкуре жару в девяносто с лишним градусов, Рауди бросил на меня испепеляющий взгляд и встал в позу Балто. Чтобы заставить его двигаться, мне пришлось приказать ему идти рядом, но, оказавшись на улице Эпплтон, в двух шагах от дома, он стремглав понесся к заднему крыльцу, взлетел на него, а затем нетерпеливо смотрел на меня, пока я отпирала дверь. Оказавшись дома, я сразу же поняла, что Лии нет, — телефон надрывался вовсю. В ее возрасте пренебрегают какой угодно работой по дому, но отвечать на телефонные звонки — это святое.

Взяв трубку на кухне, я приложила ее к уху, а свободной рукой в то же самое время открыла кран с холодной водой, наполнила миску Рауди и опустила ее на пол.

— Это Холли? — раздался из трубки знакомый женский голос.

— Да, — сказала я.

— Говорит Лайза Донован. С курсов. Помните, я пообещала вам поговорить со своей соседкой, с той, что вяжет?

— Конечно, помню.

— Так вот, она очень заинтересовалась. Ее зовут Марсия Броли.

После того как Лайза повторила имя по буквам и дала мне номер телефона вязальщицы, мы проболтали сорок пять минут, обсуждая собак и обмениваясь информацией о грядущих собачьих соревнованиях, о судьях и о местах проведения выставок. Мы не просто сплетничали. Зачем понапрасну тратить время и деньги, отвозя собак на вкривь и вкось заасфальтированные площадки для дрессировок, расположенные рядом со свалками, зачем участвовать в конкурсе, судья которого за все десять лет своей работы не потрудился ознакомиться с уставом АКС просто потому, что его предпочтения давно определены?

Наговорившись с Лайзой, я позвонила Марсии Броди. Я очень надеялась, что ей не захочется беседовать о собаках. Но и Марсия была настроена на собачий лад. Она чувствовала себя виноватой, потому что колли — это рабочая собака, и Марсия боялась, что ее Раскэл становится невротиком из-за того, что лишен своего истинного предназначения. Не считаю ли я, что для него стоит раздобыть пару овец, которых он мог бы пасти? Да, и к тому же она могла бы использовать их шерсть. Кстати, о шерсти — что мне связать? Шарф? Использовать только шерсть маламута или смешать ее с овечьей?

— Только шерсть маламута, пожалуйста, — ответила я.

Идея смешанной шерсти вызвала во мне отвращение. Скорее всего оттого, что несла в себе идею скрещивания маламута и овцы, и это само по себе было ужасно; вы только представьте, что получится: сильное и тупое чудовище, в чьих смешанных генах закреплен конфликт хищника и жертвы, обреченное вцепиться в глотку самому себе.

— Если, конечно, вы не возражаете…

— Нет-нет. Мне все равно. Вам решать. Не хотите ли взглянуть на готовые изделия? Недавно я закончила небольшой гобелен из шерсти акиты, но за ним должны прийти сегодня вечером, так что если желаете взглянуть на него, то заходите в течение дня.

Большой розовато-лиловый дом Броли в голландском колониальном стиле стоял прямо напротив парка. На застекленной террасе, занимавшей одну из сторон дома, размещалась мастерская Марсии. В углу стоял ткацкий станок размером с кабинетный рояль, и, за исключением двух стульев, на которых мы сидели, и рабочего стола Марсии, разделяющего нас, основным содержимым мастерской были натуральные волокна. Под ногами у нас лежал грубой вязки пестрый шерстяной ковер. Тканые шторы ручной работы надежно защищали от солнечных лучей. По стенам в безупречном порядке были развешены разные катушки, шпульки и клубки пряжи и ниток, все они были натуральных тонов — коричневого, серого, белого с желтоватого, но среди них можно было заметить и несколько лиловато-розовых, вишневых и серо-зеленых клубков.

Привыкнув к кембриджским стандартам, я редко замечаю отсутствие макияжа — если вас застукают с макияжем в наших краях, то немедленно сошлют на выселки за город, — но бесцветные ресницы Марсии Броли бросались в глаза сильней всякой косметики, а ее сгоревшее на солнце лицо подчеркивали по-скандинавски светлые волосы.

Марсия аккуратно упаковала гобелен из шерсти акиты в бумагу и теперь решила продемонстрировать мне длинный и широкий шарф, связанный из шести или восьми различных оттенков коричневого.

— Как вам такой шарфик? Другого цвета, конечно. Разве что если его покрасить. Но вы против красителей, так ведь? Вам, наверное, нужен шарф из натуральных материалов.

— Думаю, натуральный ему больше понравится, — сказала я, вытащив из сумки туго набитый полиэтиленовый пакетик и протянув его Марсии. — Пока только это. У обеих моих собак белый подшерсток. У Кими он только чуть-чуть рыжеватый. Но как только у них станет линять покровная шерсть, у нас появятся разнообразные оттенки, и темные, и светлые, разные…

— Конечно, появятся.

Она развязала ленточку на пакете и с нетерпением ребенка принялась пропускать шерсть между пальцев.

— Знаете, в вязании я полнейший профан, — сказала я. — Как вы думаете, из этой шерсти может что-нибудь получиться?

— Конечно, может.

Я была совершенно счастлива, что моя шерсть — вернее, шерсть Рауди и Кими — прошла отборочную комиссию. Мы обсудили размер шарфа и его фасон, а также договорились об оплате, которая была вполне умеренной, особенно если иметь в виду, что сырье поступало самое что ни на есть натуральное, прямо от собак.

Решив, что краткий очерк о мастерице, которая творит чудеса из шерсти ваших линяющих питомцев, придется по вкусу редакторам «Собачьей жизни», я спросила Марсию, не согласится ли она на интервью. Несмотря на то что «Собачья жизнь» — это далеко не «Нью-Йоркер», Марсия была польщена моим предложением. Большая разница заключается в том, что в «Нью-Йоркере» предпочитают читать о людях, в то время как читатель «Собачьей жизни» интересуется преимущественно собаками. Как вы догадываетесь, мне лишь оставалось надеяться, что Раскэл, ее колли, окажется представительным и фотогеничным псом. Пока меня с ним еще не познакомили. Я спросила, где он.

— Он с Зиком, — ответила Марсия, подойдя к окну и отодвинув одну из штор. — С моим сыном. Возможно, они уже вернулись. Ага, вот и Раскэл!

— Ваш двор огорожен?

В Ньютоне действует суровый закон, запрещающий спускать собак с поводка. Я предположила, что собака на поводке. Марсия оставила мой вопрос без ответа, и тогда я добавила:

— Мне нравится Кембридж, но у нас там такие маленькие дворы. Когда я вижу, как много места у других людей, я всегда чувствую себя ужасно виноватой перед своими собаками.

— Да. Мы до того тоже жили в Кембридже.

На языке жителей Ньютона это высказывание значит «до новой эры», то есть до рождения ребенка.

— Мы переехали сюда из-за школы. Как, впрочем, и все в округе.

Ее слова были похожи на оправдание.

— Мы здесь с тех пор, как Зику исполнилось четыре годика, стало быть, уже пять лет. К этим краям привыкаешь.

— В этом я не сомневаюсь.

Марсия провожала меня до дверей.

— Да и к тому же у вашей собаки есть большой огороженный двор. Это уже неплохая компенсация. На таком просторе можно подумать и о приобретении овечек для вашей колли. Это же просто здорово!

Как только Марсия открыла входную дверь, зазвонил телефон.

— Простите, — сказала она, — мне надо взять трубку.

— Да-да, конечно, — ответила я, — я позвоню вам насчет статьи.

Оказавшись на улице, первым делом я принялась искать глазами ограду, за которую можно было бы заглянуть, чтобы познакомиться с собакой. Однако, когда я пересекала лужайку, из-за угла дома выбежал небольшой, почти что целиком черный кобель колли с опущенной мордой, неожиданно остановился и уставился на меня. Вы когда-нибудь встречались взглядом с колли? Нет? Тогда, возможно, вы когда-нибудь были загипнотизированы, приведены в состояние транса, заворожены и в результате не могли и шагу ступить? Это то же самое. Намерения этого малого были мне не совсем понятны. Он не рычал на меня, но в то же время я чувствовала, что он не хочет, чтобы я к нему приближалась. Думаю, дело обстояло следующим образом: колли угодно, чтобы вы сами догадались, чего ему от вас надо. Это небольшие собаки (по крайней мере, с точки зрения хозяина маламутов), они хорошо сложены и на редкость сообразительны; не будучи большими и сильными, они обладают заслуживающим доверия проницательным умом. По количеству завоеванных титулов ретриверы, конечно, стоят на первом месте, но и колли не далеко отстают от них.

Я не понимала, ждет ли эта собака от меня каких-нибудь речей, — этот колли, в отличие от своих соплеменников, не выказывал со своей стороны никаких прямых указаний. Хочет ли он, чтобы я ушла с его двора? И почему он не на привязи? Черт побери, подумала я, могла бы и раньше додуматься. Он просто прекрасно выдрессирован, поэтому его не держат на привязи и выпускают гулять. Но с другой стороны, разве Марсия не упоминала о том, что он немного нервный? Или что он начинает проявлять небольшие признаки невроза? Я не стала смотреть на него в упор, но по-прежнему наблюдала за собакой краешком глаза, неспешно двигаясь к выходу. Пока я не добралась до тротуара, он держался от меня в неизменных трех ярдах, затем как-то странно засеменил, потом остановился и залаял.

Из-за дома вышел мальчик с точно такими же волосами, как у Марсии, и приказал ему замолчать. Собака послушалась.

— Он не кусается, — принялся убеждать меня малыш. — И со двора он не выходит.

— Никогда? — спросила я. — Это удивительно. Колли такие замечательные собаки. Ты его дрессируешь?

Мальчик отрицательно замотал головой.

— Но это твой пес? Тебя зовут Зик?

Мальчик кивнул.

— А меня зовут Холли Винтер. Я только что была у твоей мамы. Она свяжет для меня шарф. Я подарю его своему отцу. Тебе здорово повезло, что у тебя колли! Это чудесная порода.

Мальчик улыбнулся и погладил пса по голове.

— Ты ходишь здесь в школу, так ведь? Я забыла, как она называется. Та, что за углом.

— Школа Кейс, — ответил он.

— Точно, Кейс. А когда ты ходил в садик, то твоей воспитательницей была миссис Инглман?

— Да. Она умерла.

— Я знаю, — сказала я. — Она была моей подругой.

— Она и моей подругой была, — сказал мальчик.

Было немного странно услышать такую фразу о воспитательнице от мальчика девяти или десяти лет. Они с Раскэлом были похожи — оба такие непредсказуемые.

— Мне ее не хватает, — сказала я.

— И мне, — сказал мальчик, беря собаку за ошейник. — Мне пора.

— И мне, — сказала я. — Пока.

Я не замечала ошейника, пока до него не дотронулся Зик. Зик по-прежнему был для меня загадкой, но зато теперь мне стало понятно, почему пес не переходил границы лужайки и почему чудесный пейзаж не был изуродован забором. Дело вот в чем. По периметру двора закапывается провод, передающий радиосигналы, которые поступают в приемник, зашитый в собачий ошейник. Стоит собаке пересечь границу дозволенного пространства, как она тут же слышит предупреждающий гудок. Предупреждающий? Ну да. Если пес тут же не отступит, то из ошейника его ударит электрическим током. Эта система стоит недешево, но, как я уже сказала, пейзаж она не уродует.