В 1932 году мне довелось вновь побывать на Волховстрое на строительстве алюминиевого завода, где мною было прочитано ряд докладов о строительстве Магнитогорского металлургического комбината и Волховстрой показался мне совсем маленьким по сравнению с масштабами «Магнитки», но мал золотник, да дорог. Волховстрой — это первенец советского гидроэлектростроения, выдвинувший плеяду видных гидростроителей и строившийся вначале под непосредственным зорким глазом величайшего в мире гения В. И. Ленина.
В 1933 году на юбилейном Пленуме Центрального бюро инженерно-технических секций СРПКЖС, открывшегося в Москве, продолженного в Ленинграде и законченного на Свирьстрое, я встретился с Генрихом Осиповичем Графтио, руководившим в то время этим строительством и вечером на банкете вспоминали с ним Волховстрой, его тревожные и светлые дни. Наши воспоминания закончились у него дома.
Еще, в третий раз, мне пришлось побывать на Волховстрое в 1976 году на его пятидесятилетием юбилее. Это была замечательная встреча с бывшим секретарем комитета комсомола того времени Перфильевым, с пионервожатой Таней Ловцовой. Ведь прошло пятьдесят лет. Как мы все постарели, правда телом, т. к. дух комсомола 20-х годов остался прежним. Мы не потеряли нашу энергию молодости. Она сохранилась.
С 1927 по 1930 год я возглавлял культпросветработу в Володарском районе среди строителей.
В 1929 году избран кандидатом в члены Ленинградского Совета рабоче-крестьянских и красноармейских депутатов. Работая в секции рабоче-крестьянской инспекции, пришлось не раз встречаться с Бадаевым и быть у С. М. Кирова.
В январе 30-го года руководил бригадой, организованной Ленинградским обкомом Союза строителей, направленной в Гдовский район в помощь коллективизации.
Я, Михеев и Вихорев, и киномеханик с передвижкой были поставлены районными властями в очень тяжелое положение. Закрепили за нами деревни Крутая, Сырой лес, Каменный конец, Павлов и Воскресенское, в общем Воскресенский сельсовет, находившиеся недалеко от берега Чудского озера в погранполосе с Эстонией. Жители очень хорошо помнили Булах-Булаховича, который по дороге своего отступления в 1919 г. через каждый телеграфный столб вешал комбедчиков и сочувствующих Советам крестьян. В связи с этим не было успехов в сплошной коллективизации. Когда мы приехали туда, то встретили молчаливое сопротивление, а женщины нам говорили: «Вы что хотите, чтобы Булах-Булахович нас поубивал?» Пришлось подключить еще и работников погранзаставы для усиления разъяснительной работы о невозможности повторения истории.
В районе нас не понимали, требовали проценты, а их не получалось. Какие методы мы только не применяли — собирали отдельно бедняков, женщин, членов профсоюза, а их было немало, т. к. из этих деревень большинство мужчин уходило в отхожие промыслы — печниками, каменщиками в Ленинград, Псков и в Москву, так что имели дело с людьми бывалыми.
На собрания приходили или только мужчины, или только женщины, как будто сговорились, и когда доходило дело до записи, то ссылались, если это были мужчины, на то, что без жен не могут решить вопрос и наоборот. Месяц нашего кропотливого уговаривания привел к тому, что все-таки 32 процента вступило в колхоз. Вызвали нас в район. Секретарь райкома обвинял в неумении работать: «Весь район подводите. Ваш участок портит наши показатели. Вам надо брать пример с некоторых районных работников, они добились 100 %-ного охвата. Очевидно, придется сообщить в Ленинград о вашей неудовлетворительной работе».
Ехали мы обратно в наши деревни, думали и гадали, что же делать? И все же подобрали ключик к решению этой задачи. В этом нам помогла хозяйка Зоя Наумовна, у которой я проживал. Она посоветовала сагитировать некоего Царева, крестьянина с достатком, с хорошим домом и ухоженным хозяйством, пользовавшимся большим авторитетом среди всех крестьян в этом округе. И вот мы начали с ним вести долгие разговоры и споры. Главными аргументами против колхозов у него были — объединение коров, лошадей, «всех попортят», т. к. кони будут ничьи. Один работает хорошо, от души, другой — как-нибудь, а получать поровну, те, кто не имеет коров, в колхозе будут пить молоко за мой счет, от моих коров. Пускай беднота и объединяется. Для них это, конечно, польза, но для нас, имеющих достаток — только ухудшение жизни. Много вечеров пришлось с ним провести, уговаривая, доказывая необходимость объединения крестьянских хозяйств. В один из таких вечеров, когда мы ему говорили о том, что он имеет большое влияние на своих односельчан, что от него может зависеть успех дела, он заколебался. Очевидно затронула наша оценка его личности. Заявил, что подумает. Значит лед тронулся. Через несколько дней пришел ко мне и сказал: «Собирайте собрание, я подам заявление». На этот раз на собрание пришло много людей, наверное, Царев с некоторыми из них говорил заранее. Собрание было бурным, опять старые разговоры, а тут еще начали говорить о какой-то старушке, которая ходит по деревням и предсказывает возвращение Булах-Булаховича, о том, что в колхозах будут все спать под одним одеялом, что жены будут общие, что цельного молока никому не видать и другую чепуху, но которая отрицательно воздействовала на психику людей. Начались на собрании взаимные упреки, и вот тут-то и выступил Царев со своим заявлением о вступлении в колхоз. Это было так неожиданно для присутствующих, что наступила сразу тишина. А Царев заговорил: «Я долго колебался, все вы знаете мое неплохое хозяйство и всю мою работящую семью. Живем, ни в чем не нуждаемся, но хочется еще лучшей жизни и Власть наша Советская права — одиночкой трудно добиться новой хорошей жизни. В коллективе это сделать скорее и легче. Конечно, придется переболеть за свои живые сокровища, но ничего не поделаешь, жизнь двигается вперед. Надо пробивать новое. Я призываю последовать моему примеру» и назвал четыре или пять хозяйств. В этот вечер наш процент вырос до 70.
Через несколько дней выбрали правление колхоза, председателем стал Царев, секретарем — боевая молодая активная крестьянка, грамотная, работавшая некоторое время в Ленинграде горничной, фамилии не помню, но звали ее Дуней.
Собиралось правление часто. Намечали план, ожидали землеустроителя, спорили какой участок земли лучше выбрать под колхозные поля. Но неожиданно разразился гром средь бела дня. Прибегает поздно вечером Царев, взволнованный и говорит, что в одной избе собралось много народа и читают какое-то письмо Сталина и что, якобы, Сталин отменил колхозы. Это было письмо Сталина «Головокружение от успехов». На другой день начали приходить колхозники с заявлениями о выходе из колхоза. К нашему удивлению, Царев убедительно доказывал их ошибочное понимание письма, которое он откуда-то достал, принес нам и мы вместе с ним подчеркивали места, опровергающие разговоры об отмене колхозов. В нашем колхозе осталось 47 %, а к отъезду в Ленинград этот процент опять вырос до 62 %. Приехав в Гдов, мы узнали, как некоторые товарищи добивались 100 % коллективизации. Начинается собрание. Уполномоченный вынимает из кармана пистолет, кладет его на стол и начинает речь: «Товарищи, Советская власть, организуя колхозы, желает вас вывести к лучшей жизни, чтобы у вас был достаток, чтобы облегчить ваш труд, а вы сопротивляетесь этому желанию. Получается, что вы против Советской власти, не хотите идти ей навстречу. Что же делать с теми людьми, которые идут против власти? Отправлять на Луну, если не хотите жить хорошо на земле? Так ведь получается. Решайте, время идет». И люди записывались, а после письма оставалось 10–15 процентов. О таком выступлении мне рассказал летом сезонник из Гдовского района, член профсоюза на одном из собраний в общежитии строительных рабочих Володарского райжилсоюза.
Но самым неприятным и тяжелым впечатлением от проводимой нами работы осталось создание посевного фонда. В связи с нежеланием какой-то части крестьян вступать в колхозы и боязни, что им все равно не миновать их, имело место массовый забой скота. В Ленинграде все склады были забиты тушами. Мясокомбинат не успевал перерабатывать их. Мясо хранилось на открытых площадках, прикрытое брезентом. В частности, склады во дворе дома, где я жил рядом с технологическим институтом, были забиты мясными тушами, с ползающими по ним червями. Вполне естественно, вставал вопрос и о сохранении зерна, недопустимости возможности его разбазаривания. Сохранить зерно в количествах, обеспечивающих посев хотя бы на уровне прошлого года. Надо было так же собрать зерно и у записавшихся в колхоз. В связи с этим было принято решение в обязательном порядке сдать зерно в специально отведенные для этой цели амбары. Предполагалось сдачу производить в своих мешках с надписью, кому это зерно принадлежит.
Вот тут-то и началось активное сопротивление этому решению. Пришлось по нескольку раз проводить собрания и доказывать необходимость этого мероприятия.
Особенно сопротивлялись женщины. Ссылались на то, что у одних зерно хорошее, у других плохое, все это перемешается и к севу они получат не то зерно, какое сдали; что может случиться пожар и тогда все останутся без хлеба, или могут просто украсть часть зерна, что нет хороших амбаров. По полученной директиве предлагалось в случаях сопротивления даже применять силу. На собраниях были и слезы, и явная злоба, которая в какой-то степени распространилась на нас. Особенно тяжело проходило это мероприятие в Крутом, где все назначенные сроки сдачи зерна не выполнялись. Мне было известно о существовании в этой деревне небольшой группы зажиточных крестьян, активно агитировавших за несдачу зерна. Эта группа вела организованную работу в этом направлении. Пришлось их вызвать и со всей резкостью поставить вопрос о недопустимости подобной агитации. Последнее собрание пришлось проводить с опросов персонально тех, кто не хотел сдавать, с назначением срока сдачи на следующий день до 12 час. дня. На другой день зерно было собрано, кроме одного хозяина, к которому был направлен милиционер. Но на последнем собрании женщины чуть было не набросились на меня, обстановка была весьма напряженная. Хорошо, нашлись все же среди собравшихся здравомыслящие люди и разрядили создавшуюся критическую обстановку.
Летом 1930 года, ко мне домой приезжала Дуня из Крутого и рассказала о том, что колхоз живет, вовремя отсеялись, вид на урожай неплохой. Коров пока не объединили до постройки хорошего коровника. С лошадьми все в порядке. Царев пользуется авторитетом. Задумки большие. Самое главное, как она говорила, хорошо то, что люди верят в лучшее будущее.
В 1929 году я был выбран от строителей Учкома № 7 Володарского района в Ленинградский Совет рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Активно работал в секции РКИ и внештатным инспектором Бюро жалоб облККРКИ, кроме того, был членом художественно-политического Совета облпрофа. Эти нагрузки я исполнял с большим интересом и охотой, они очень расширяли познания, одна в житейской, производственной, нравственной стороне жизни, а другая — в области культуры. В дальнейшем это мне очень помогло. Мой кругозор здорово расширился. Не один раз приходилось не только слышать, но и встречаться с Сергеем Мироновичем Кировым, иметь встречи с Бадаевым, бывшим членом Государственной думы, в то время он работал председателем Ленсоюза потребительских обществ. Иногда просил меня проверить ту или иную жалобу и часто называл меня Анашкой.
Очень большое влияние на становление моих взглядов на жизнь, на чувство ответственности за порученную работу, на стремление искать что-то новое, интересное оказал старый большевик, член партии с 1917 года Илья Андреевич Серов — маляр по профессии, председатель Учкома № 7 профсоюза строителей Володарского района, с которым я работал сразу же по приезде с Волховстроя, будучи избран секретарем этого учкома. С Ильей Андреевичем я поддерживал связь долгие годы. Он был одним из рекомендовавших меня в партию.
В наших строительных кругах и, в частности, в рабочем комитете отдела благоустройства Володарского района, где работал председателем культмассовой комиссии, товарищи проявляли очень большой интерес к начавшемуся строительству Магнитогорского металлургического комбината, самого крупного в Европе. Вокруг которого в верхних партийных кругах шли большие дискуссии: категорические возражения со стороны Троцкого, призывавшего «не глотать больших кусков, чтобы не замедлять процесс пищеварения» (ЦПА ИМЛ ф. 17), Рыкова, считавшего строительство Магнитки «вредной выдумкой» (ЦГАОР ф. 7952). Каганович считал нецелесообразным это строительство и доказывал необходимость использовать эти средства на развитие металлургии Украины. XVI съезд партии положил конец этим дискуссиям, взяв решительный курс на развитие Урало-Кузбасса. Таким образом, ленинская идея создания Урало-Кузбасса, в котором одно из ведущих мест занимала Магнитка, восторжествовала окончательно.
Магнитку начала строить вся страна. Комсомол Москвы и Ленинграда направил туда испытанные молодежные бригады, отдельных специалистов и высококвалифицированных рабочих.
Конечно, это не могло остаться без внимания в нашей строительной организации и было решено кому-то использовать свой отпуск для ознакомления с Магниткой, посмотреть, что она из себя представляет и рассказать обо всем виденном в своем коллективе.
В связи с тем, что приближался мой отпуск, было решено осуществить эту затею мне. Жена не возразила против поездки.
Решено. Сделано. Ехать пришлось через Свердловск. В Свердловск поезд пришел рано утром. К 9 часам пошел в представительство Магнитостроя, узнав о его существовании по объявлению на вокзале. Оказалось, поезд на Магнитку отправляется поздно вечером и в составе поезда имеется специальный вагон, принадлежащий строительству. Мне выдали билет в этот вагон и у меня оставалось много времени, которое я решил использовать для осмотра достопримечательностей города. Мне подсказали, что надо побывать в доме Ипатова, где жила и была расстреляна семья Николая Второго. Читая там дневники бывшего императора Всероссийского, царя льского, князя Финляндского, Курляндского и пр. пр., поразился скудоумием этого человека, его куцым мыслям, которые кружились вокруг чисто обывательских дел, вроде таких, как: что сегодня было на обед, колол дрова, разговаривал с охраной; хорошая погода, ходил гулять и т. п. От императорского дневника можно было ожидать гораздо большего. Когда спустился по деревянной, довольно широкой лестнице в полуподвальную большую комнату, стены которой были обшиты деревянными крашенными досками, с деревянным полом, то обратил внимание на довольно большой лист бумаги, закрепленный на дверях, ведущих в эту комнату. Это оказался приговор и акт расстрела семьи Романовых, с подробным описанием хода самого расстрела. В нем строго протокольно описывалось кто, как себя вел, как бывшая царица была в обмороке, Николай просил сохранить жизнь сына, вел себя выдержанно. В акте указывалось, что повар, врач и Фредерике, когда им было предложено покинуть помещение, они отказались это сделать, заявив, что разделят судьбу Романовых. О том, что какую-то из дочерей расстреляли в лежачем положении, свидетельствовали отверстия в полу и в стене, которые остались от вырезанных белогвардейцами пуль и, как реликвию, отправленных в Париж. Другого в то время ничего нельзя было сделать, т. к. выхода из города не было. В значительной своей части крестьянство еще помнило батюшку-царя и он мог стать символом для расширения контрреволюционного движения. Трупы были вывезены в лес и там сожжены. Будучи в Свердловске второй раз в 1932 г., этого акта уже не было.
После станции Карталы наш поезд двигался до невозможности медленно. Я на ходу выпрыгивал из вагона, успевал собирать букет осенних цветов и возвратиться обратно. Такой тихий ход объяснялся еще неустоявшимся, недавно проложенным железнодорожным полотном.
Кругом степь, поросшая ковылем, который вызвал большой падеж лошадей, приобретенных с западных районов страны, т. к. его остяки проникали через полость рта в мозг и поражали его. На местных лошадей он не действовал.
После центральных железнодорожных магистралей эта линия казалась неуютной, захолустной. Едешь, едешь, а селений по пути ни одного, ни одного перелеска, холмы да степь. Сентябрь месяц, а жара, воздух марево — все дрожит. Ведь Магнитка тоже, наверно, затерялась где-то среди этих неуютных просторов. Все это вызывало тоскливое настроение — необъятные пространства, ветер да ковыль. Часа в два дня поезд остановился, кругом степь, а невдалеке видна группа гор. Говорят приехали. Как? А где же станция? А вот и она — товарный 20-тонный вагон и на нем на куске фанеры написано от руки «ст. Магнитогорск».
Из вагонов выходят люди с котомками, деревянными маленькими сундучками, с корзинами — это все будущие энтузиасты, первопроходцы, откликнувшиеся на призыв партии и комсомола и просто по зову собственного сердца, а некоторые, наверное, и в поисках острых ощущений и просто за длинным рублем, а часть завербовавшиеся по договору, это видно по топорам, пилам при них, по бородам и усам, что артельщики, но больше молодежи. Вся толпа с поезда двинулась пешком к городу. Но города не было, через четыре километра подошли к одиноко стоящему трехэтажному кирпичному зданию заводоуправления, а напротив него, еще в лесах, второе кирпичное, кажется, четырехэтажное здание — будущая гостиница, а вдали виднелись два или три деревянных двухэтажных дома, а так палатки и слева, вдали, одноэтажные деревянные щитовые бараки. Вот и весь город. Постройкой профсоюза находился на первом этаже заводоуправления. Я подошел к управделами, предъявил ему короткое отношение от нашего рабочего комитета с просьбой познакомить меня с Магниткой. «Так Вы из Ленинграда — вот приятно будет повидаться нашему председателю с земляком» и он меня провел в небольшую комнату председателя. Каково было мое удивление, когда за столом я увидел ни кого иного, а нашего заведующего культотделом обкома союза тов. Нужина, с которым я имел постоянные встречи по делам культкомиссии и культбазы строителей Володарского района. Это он весной снаряжал бригаду от обкома союза для проведения коллективизации сельского хозяйства в Гдовском районе. Он же назначал меня бригадиром этой бригады, он же придал бригаде кинопередвижку с киномехаником, которая нам здорово помогла проводить работу. Он даже встал со своего кресла, увидев меня: «Вот это да! Вот молодец Конаржевский, что приехал на Магнитку! Вот это помощь со стороны Ленинграда». Я, конечно, старался его разубедить. «Я приехал просто увидеть своими глазами, что за Магнитка, а не для работы». «Ну нет, дорогой. Я сейчас же даю телеграмму, чтобы ты тут остался в порядке мобилизации».
На другой день пришла телеграмма, подтверждающая мою мобилизацию. Да я и не сопротивлялся особенно, т. к. сразу почувствовал небывало высокий настрой, который царил на строительстве и решил, что должен быть в этом времени. Но формально мне нужен был документ для сохранения квартиры в Ленинграде. Поместили меня в большом бараке без перегородок, где жили инженерно-технические работники, жили даже с семьями, отгородив свои кровати скатертями и простынями. Началась новая жизнь.