Рассказ Берты Рек
Иллюстрации В. Гейтленда
_____
От редакции. Легкий налет несвойственной современной русской литературе сентиментальности, мягкой дымкой обволакивающий последний, только что напечатанный в Лондоне рассказ одной из самых популярных в Англии писательниц, Берты Рек, не уничтожает основных достоинств рассказа: яркой и свободной и в то же время чрезвычайно сжатой формы изложения, громадной напряженности действия. Рассказ заставляет задуматься над затронутыми как будто вскользь настроениями быта современной Европы: над непомерной тяжестью наказания, невозможностью католического развода, положением «белых рабынь» и т. д. Очаровательно написана фигура незаурядной молодой женщины, вышедшей, по терминологии Запада, «из подонков общества*.
…………………..
Может быть вы видели «Танцовщицу с веером»», выставленную в парижском Салоне молодым американский портретистом Рикманом Дэвис? Его картина, изображающая девушку, которая держит, закинув назад руки, огромный, красный веер из перьев и сама кажется ручкой этого веера из слоновой кости, — про картину эту на выставке все говорили. Отчасти из-за живости и мастерства изображения, отчасти потому, что это полотно с первого взгляда было приобретено самим мосье Бертэном, знаменитым директором знаменитого мьюзик-холля, где выступала эта танцовщица.
Картина эта позднее стала иллюстрацией к истории, взволновавшей весь Париж. Вот эта история…
Это было после антракта. «Тринадцать. Консуэло. Танец веера». гласила афиша.
Слева и справа от сцены выскочили огромные золотые «13», оркестр заворковал прелюдию и…
— Это. — шепнули видевшие номер тем, кто его еще не видел, — это — лучший номер программы.
Занавеси из сверкающей золотой ткани соскользнули с внутренней бархатной занавеси. Эта занавесь в свою очередь поднялась и открыла пустую сцену, интригующую, полуосвещенную. Опустилась палочка дирижера. Разразилось crescendo оркестра. Сцена осветилась, стали видны колышащиеся веера из пальмовых листьев…
В глубине, в центре, два веера слегка раздвинулись. Позади них показалось мерцание, потом красный свет, как будто что то загорелось за кулисами. Какое-то пламя, лижущее, исчезающее, пляшущее!
Аккорд! Вперед кинулось пламя. Это был огромный веер из перьев. Из него выглянула белая коралловая нога. Выглянула белая фигура танцовщицы в прозрачном красном одеянии, голова в красной, плотно облегавшей шапочке, маленькое вызывающее лицо.
— Консуэло!
Черные глаза и белые зубы сверкнули в ответ аплодисментам, когда танцовщица приняла позу своего портрета. Прямая ручка из слоновой кости для веера, на фоне полукруга из перьев.
— Ах, совсем так, как на вашей картине! — воскликнула маленькая мадам Бертэн, восемнадцатилетняя жена директора, сидевшая между мужем, который купил, и художником, который писал «танцовщицу с веером». Маленькая женщина с интересом склонилась вперед, потому что она в первый раз видела то, о чем так много слышала.
Смеющаяся мелодия увлекла Консуэло из ее картинной позы; подхватила и закружила ее в танце.
Публика, затаив дыхание, следила за очаровательным шедевром, исполнявшимся так легко, без малейшего усилия. Стройное пламя тела Консуэло было не больше пяти футов от головы до носка. Но тело это двигалось, прыгало, кружилось, точно этот веер из перьев был частью его самого. Парус на стройной мачте из слоновой кости! Венчик у стройного белого цветочного пестика! Консуэло танцовада. И зачарованный зал с международной публикой следил за каждым ее движением. Никто не кашлянул, ни шепота, ни шуршания программ! Зачарованы были те, кто видел ее в первый раз. Зачарованы были и то, кто пришел еще раз взглянуть на нее. Никогда еще Консуэло — артистка до кончиков пальцев на ногах никогда еще не танцовала она с такой огневой, законченной грацией, не танцевала так вдохновенно.
Причина этого, конечно ясна? Консуэло была безумно, восторженно влюблена и танцовала. чтобы понравиться любимому человеку. Человеку, сидевшему в артистической ложе, единственному человеку, который был добр к ней.
Консуэло, желанная для мужчин, знала все настроения желающих мужчин. Настойчиво просящие, дико-ревнивые, наглые, раболепные. Но пока танцовщица не встретила художника Рика Дэвиса, ей и в голову не приходило, что мужчина может быть так же нежен, как он силен. Первое утро в хаотической студии Рика, когда он выказал заботу об удобствах своей модели (в состоянии ли она оставаться в такой позе? Наверно? Веер не слишком тяжел? Там нет сквозняка?) возвело его на трон в сердце маленькой темпераментной бродяги. Консуэло излила на ничего не подозревавшего Рика всю таившуюся в ней страсть. Для «танцовщицы с веером»» позирование было счастьем; горем было, когда он закончил картину и она долгие, пустые, черные недели не видела его ни в театре, ни вне его. Теперь он был тут: большой, действующий так успокаивающе, целительно, обрамленный золотыми гирляндами ложи у самой сцены. Она чувствовала на себе синие, молодые глаза. Больше того: как раз перед выходом она получила записку, в которой Рик писал, что придет к ней в уборную, чтобы поговорить с ней сейчас же после ее номера.
— Придет ко мне? Говорить со мной? Скажет, что любит меня?
Вот под какую музыку металось на сцене это белое и красное пламя.
Обернитесь, пожалую та, последите за артистической ложей. Взгляните в другие глаза, большие, грустные глаза испуганного и обиженного ребенка, который никак не может забыть обиды. Это глаза маленькой мадам Бертэн, на которой надеты лучшие в театре жемчуга. Ее выдали замуж год назад за представительного директора, который мог бы быть ее дедом.
Рядом с ней мосье Бертэн кажется огромной горой, хорошо одетой, хорошо кормленой, добродушной… пока вы не взглянете ему в глаза. Ах, что то в этих маленьких, пронизывающих насквозь глазах внушает женщинам отвращение.
Медленно, медленно, грациозно, опускается танцовщица на пол сцены. Она теперь лежала, согнув под себя стройные члены. В голове ее мелькнула мысль, что она не хотела бы дольше жить, если бы Рик не сказал ей сегодня, что он ее любит. Большой веер опустился. Это был большой красный навес, покрывавший всю маленькую фигуру танцовщицы.
Весь театр вздохнул одним тихим вздохом, предшествовавшим грому аплодисментов…
— Она удивительна, не правда ли? — прошептал молодой художник.
— Ах, очень хорошо, очень хорошо! — согласился директор Бертэн, на широком лице которого еще больше сузились глаза. Эта стройная фигура и задорное лицо Консуэло еще не принадлежали ему, но он следил за ее движениями, как следит большая черная кошка за белой мышкой.
Эту игру Бертэн играл со многими юными, грациозными девушками. Выслеживая, хватал, делая с ними, что ему хотелось, и затем оставляя их. Еще более жестокую игру съиграл он с одной девушкой, которую не выпустил и на которой женился.
Вдруг из груды перьев, в том месте, где они закрывали лицо, легко поднялось в воздух нечто похожее на огненную дымку. Консуэло тихонько дула вверх, вздувая пушистые перья над красным ртом и жест этот был встречен хохотом всего театра.
Музыка изменилась. Как большая морская анемона, задвигался, закачался, поднялся веер. Вынырнуло тонкое тело. Одним гибким движением очутилась танцовщица на ногах. Она кланялась, занавес опустился, театр поднялся, и человек, которого любила Консуэло, вышел из ложи, чтобы пройти в уборную танцовщицы.
Консуэло закуталась в кимоно, выслала горничную и, едва дыша, стояла возле туалета, на котором в беспорядке лежали грим и всевозможные мелочи. Тут были и неизбежная лошадиная подкова, черные котята, пучек шотландского вереска и тонкий кинжал с выгравированной по испански надписью. Все это Консуэло суеверно берегла «на счастье».
Кинжал этот был подарок одной англичанки, покровительствовавшей искусствам. Она приняла Консуэло за испанку не только по имени, но и из-за прекрасных черных глаз танцовщицы. Консуэло делала турнэ по Европе с тринадцатилетнего возраста, но ее настоящее имя было Флори Симонс и была она цветком лондонских трущоб.
— Приятно видеть вас снова, — улыбнулся Рик. — Вы победили их сегодня вечером. Последний ваш трюк, когда вы вздохом поднимаете перья — водевиль. Остальное же настоящее искусство.
Консуэло целовала многих мужчин, так же легко давая свой красивый рот, как другие девушки дают для пожатия руку. А Рик никогда и пальца ей не поцеловал. Но если бы он ее и целовал сейчас, она сразу узнала бы все его чувства…
Она подняла на него глаза. Он ответил вопросительным взглядом.
— Спасибо за комплименты, — небрежно произнесла Консуэло с усилием, которою никто бы не мог заметить.
— Вы ужасно милая, — и Рик схватил ее за плечи и крепко поцеловал в обе щеки, как любящий брат.
Тогда Консуэло поняла. Ждать нечего. Все кончено. Теперь она знает.
Короткое молчание, потом Консуэло смахнула со стула пышную груду какой-то мягкой материи.
— Садитесь, Рик.
— Спасибо.
Снова короткое молчание.
— Что случилось, Рик? Ничего плохого? — подавляя отчаяние, с искусственной дружелюбностью спросила Консуэло.
— Что случалось, Рик? — подавляя отчаяние, спросила Консуэло
— Я бы не сказал, что у меня плохи деда. Благодаря вам, мои тяжелые времена пришли. После «танцовщицы с веером» заказы посыпались. В свободные дни я работаю над портретом мадам Бертэн…
— А! — тон, которым Рик произнес это имя, заставил затрепетать сердце Консуэло. Так вот что? О, да, Консуэло теперь знала.
— Ага! Пишете жену директора. Это хорошо для вас, Рики.
— Я получу на двадцать тысяч больше, чем за «танцовщицу с веером».
— Есть люди, которые никогда недовольны! — Она закусила губу, чтобы не выдать дрожи голоса. — Вот вам так везет, а вам… вам кажется, что жизнь и вкус весь потеряла.
Рука художника с заженной спичкой остановилась на полпути к папиросе.
— Почему вы думаете?..
— Я не думаю. Я знаю.
— У вас, конечно, богатое воображение. Но почему вы думаете?..
— He лгите мне, Рики, — резко вскрикнула Консуэло. — Разве мы не друзья? Разве я вам не все рассказывала. Так скажите же мне, что я права. Это любовь?
Художник низко опустил голову. Потом поднял ее и взглянул на свою маленькую приятельницу доверчивыми, несчастными глазами:
— Я думаю, что вы правы.
— Вы съума сходите по… той, которую теперь пишете?
Рик кивнул. Как брат сестре, он стал описывать любимую женщину женщине, которая любила его.
— Консуэло! Милее ее нет! Такая робкая. Такая… особенная. В ней все, о чем мечтает мужчина… Она со всем не похожа на других, Создана для того, чтобы ее любили.
— А разве другие не созданы для этого? — прошептала Консуэло. Но вопрос этот не был услышан. Era заглушили доносившиеся звуки оркестра, смех публики над карликами-акробатами.
— Опа не подходит к этому театральному люду, — продолжал Рик. — Для нее счастье в домашнем очаге, в детях, в человеке, боготворящем землю, по которой она ходит. Мать ее просто отдала Бертэну.
— Такой матери следовало бы дать десять лет, — сказала Консуэло.
— Для дочери это хуже тюрьмы, это ад.
— Она скачала вам это, Рик?
— Она никогда не говорила ни слова. Но разве можно этого не знать?
— Старик Бертен невнимателен к ней?
— Я слышал как кто-то сказал: Бертэн не бывает невнимателен ни к одной хорошенькой женщине. Даже к своей жене. Лучше, если бы это было иначе. Это дает некоторое представление, Консуэло, правда?
Консуэло, вертевшая в руках носовой платок, ответила, что понимает.
— Добрая вы, маленькая душа, — сказал Рик. — Мне очень жаль, что я навязываю вам всю эту плаксивую историю. Я должен был излить это все кому-то, кто понимает.
— Рики, а она… она так же любит вас?
— Между нами не было ничего, ни одного слова, ни одного взгляда, — сказал чистосердечно Рик. — И все же! Хотя у меня и нет никаких оснований, я иногда думаю… Когда она увидела ваш портрет, ей ужасно хотелось все узнать про вас и друзья ли мы с вами?
— Правда? Так она любит вас. Можете мне поверить. Но, послушаете, Рики, почему вы не уведете ее от этой адской жизни и не сделаете ее счастливой? Вы могли бы жениться на ней…
— Жениться? — безнадежно повторил Рик. — Но она француженка, католичка. Для нее не может быть развода. Освободить ее может только одно: ее смерть, или его.
— А сколько лет этому Бертэну?
— Пятьдесят восемь и здоров так, что больше вероятия, что скорее умрет она, чем он. Посмотрите только на это животное!
_____
Консуэло посмотрела на это животное.
Это было на следующий день после разговора с Риком, за бокалами шампанскою в «Быке на крыше», где она в первый раз обедала с мосье Бертэном.
До этою вечера она смотрела на бертэновский тип с философией, выработанной окружающей жизнью. Она соглашалась с товарками: «счастье, что хозяин заинтересовался тобой». От такого типа мужчин она принимала и обеды, и подарки.
Консуэло смотрела на Бертэна и думала: в жизни нет ничего плохого, что не могло бы быть еще хуже. Быть влюбленной в Рика без всякой надежды — настоящий ад. Но еще хуже быть связанной с этим на десять, на двадцать, может быть, лет.
Когда Бертэн заметил, что эта часть города слишком переполнена апашами, чтобы позволить малютке одной возвращаться в театр, Консуэло с лукавой улыбкой согласилась с ним.
А ее танец с веером? Но ведь танец исполняется после антракта. Не доставит ли она ему удовольствия посидеть в ее уборной, пока она будет делать свой туалет?
Завлечь это животное и потом оттолкнуть его, а что будет дальше — безразлично… Только такую отчаянную, жалкую месть придумала пылкая бродяга для этой туши, заполнявшей сейчас угол в уборной, в котором вчера сидел Рик. Директор следил за ней, как черный кот следит за мышью…
Но он кинулся на свою добычу так неожиданно.
Едва закрылась дверь за скромно улыбавшейся горничной, как он встал, поймал Консуэло, дыша ей в лицо горячим винным паром и запахом сигары. Вся гибкая юность Консуэло вспыхнула ненавистью к тому, что заставляло женщин испуганно отшатываться от взгляда мужа маленькой мадам Бертэн. Это произошло меньше, чем в минуту.
— Пустите меня, животное, — придушенно крикнула Консуэло, когда Бертэн прижал ее к туалетному столу и потянулся к ее губам.
Имя сорвалось с этих губ:
— Рики, — и сумасшедшая решимость овладела девушкой: — Рики, я сделаю это для тебя. Я сделаю…
Она извивалась в руках Бертэнх и одна тонкая белая рука просунулась назад. Слепо нащупывала эта рука что то на туалете, нашла и схватила длинный испанский кинжал. С бешенством воткнула она кинжал в спину насильника, в сукно, в шелк, в тело. Раздался рыдающий вопль женщины, заглушенный стон мужчины, похожий на рев быка, которого режут. Потом Бертэн упал, точно валящаяся печь, и увлек вместе с собой на пол Консуэло.
Вся дрожа, задыхаясь, выбралась из-под туши Консуэло. Одно мгновение она стояла, все еще сжимая нож. Тяжело дыша, смотрела на безжизненную массу на полу.
— Вот! — громко вскрикнула Консуэло.
Стук в дверь. Ее выход.
Грациозная, как Саломея, пляшущая перед царем, вошла на сцену Консуэло, раскинула свой гигантский веер и начала танец.
На лице ее была яркая улыбка, но ее огромные черные глаза не видели ни сцены, ни зала.
Они видели тучное тело человека, безжизненно лежавшего ничком на полу ее уборной, с разорванной, напитанной кровью спиной хорошо сшитого костюма. Консуэло заперла на ключ дверь своей уборной. Пока она не прибежит назад, никто не войдет туда. Все будут думать, что мосье Бертэн ждет там свою новую страсть.
Танцуя, она думала:
— Как странно, что все эти люди не знают, что это мой последний выход на сцене.
Перед ее глазами встали другие, ужасные картины, переполненный зал суда… камера… серое утреннее небо… эшафот.
Не зная закона, не имея понятия о преступлении в состоянии аффекта, и о том, что ее могут оправдать, маленькая бродяга думала:
— Если я и англичанка, они будут судить меня здесь, потому что это животное было французом. Убийство. Конечно, виновна, но это хорошо сделано. Даже если я повисну за это. А кому хочется еще жить? Только тут не вешают. Мне будет гильотина… бррр..
Кроваво-красные перья покрыли Консуэло, когда кончился танец. Что-то ярко сверкнуло…
— Бриллианты на ее веере! — шепнула в публике женщина. Но это был не блеск бриллиантов, это было сверкание стали.
Когда она опускалась назад, ей представилась другая картина. Не огромный полукруглый нож гильотины. А белокурое цветущее лицо Рика, а рядом юная мадам Бертэн, горестное выражение глаз которой сменилось выражением огромного счастья.
— Теперь все у них будет хорошо, — подумала Консуэло.
Все глаза были устремлены на нее, когда у рампы опустилась мягкая, красная груда, которая была веером, покрывавшим женское тело. Каждое движение было поэзией, но одно быстрое, решительное движение осталось скрытым под перьями и никто его не заметит.
Последняя дрожь, потом — тихо; тихо дольше, чем в прошлый вечер, лежала посреди сцены ярко-красная груда.
— Ты теперь следи за ней, — сказал молодей человек на галлерее своей возлюбленной. — Смотри, как она станет ртом вздувать перья. Она сейчас начнет.
Публика ждала этого игривого жеста, которым заканчивался танец веера.
Этого не будет сегодня вечером. Не будет больше ни в один из вечеров. Тихая, как смерть, лежала груда перьев и легкое женское дыхание не поднимало ни одного перышка.
Только медленно, медленно из груди танцовщицы текла из-под веера на сцену тонкая стройка, кроваво-красная.
…………………..