В каждой книжке «Мира Приключений» печатается по одному рассказу на премию для подписчиков, то есть в течение 1928 г. дано 12 рассказов с премиями на 1200 рублей. Рассказ — задача № 1 напечатан в декабрьской книжке 1927 г.
Основное задание этого Систематического Литературного Конкурса нового типа — написать премируемое окончание к рассказу, помещенному без последней, заключительной главы.
Цель Систематического Литературного Конкурса — поощрить самодеятельность и работу читателя в области литературно — художественного творчества.
БЕЗЭА
Рассказ-задача № 12
Иллюстрации Н. Ушина
Все мы знаем, что наш родной русский язык необычайно богат и гибок. В старых учебниках французского языка приводился классический пример фразы, которую, не нарушая правил грамматики, по-французски можно видоизменить восемью способами, а та же фраза по-русски допускала тринадцать перемещений слов, давая каждый раз несколько иной, тонкий оттенок мысли.
Предлагаемая вниманию читателей задача является образцом виртуозности, которую допускает русская литературная речь, виртуозности, конечно, не обязательной ни для кого в обычном повествовании, но любопытной, как яркий пример и всестороннего изучения языка, и свободного пользования его неисчислимыми возможностями.
За лучшее решение этой задачи будет выдана премия в 50 рублей.
_____
Нас познакомил Квач. Вы знаете, что такое Квач? Квач — это спец на отдыхе.
Не удивляйтесь, если я упоминаю о нем, как о чем-то неодушевленном. В отношении Квача так почему-то повелось. И не потому, что Квач незаметная величина, Этого нельзя сказать, не становясь в натянутые отношения с очевидностью. Сто двадцать кило сумеют постоять за себя, как бы вы их ни умаляли. И все же, о Кваче чаще отзывались как о чем-то, а не о ком-то.
Когда отдыхающие на пляже, облитые молочными лучами луны, любовались застывшей водной гладью, а из-за каменной складки неожиданно надвигалось гигантское темное пятно, — люди с испугом вскакивали на ноги и восклицали:
— Боже, что это?..
Спустя минуту следовал успокоительный ответ наименее податливого на панику:
— А! Это Квач ползет!..
И только исподволь, всполошенные люди овладевали вспугнутым междусоньем.
То же и днем, в часы купанья. Если недвижно застывший воздух, нашпигованный солнцем и иодом, неожиданно начинал отдавать квашеным запахом гниющего поблизости кашалота, купающимся становилось неловко. Они стыдливо зажимали носы и удивлялись:
— Что это? Откуда?..
Лаконический ответ: «Квач явился», успокаивал сознание, но не воздух.
Так вот, этот самый Квач и явился виновником моего знакомства с этой удивительной девушкой.
Ночью были слышны отчетливые подземные гулы. В неустойчивые души ползла безликая паника. Кое-кто был склонен свалить надвигающееся несчастье на Квача, как слишком тяжеловесного для нашей субтильной планетки. Такое обвинение являлось, конечно, явной натяжкой на взгляд солидно мыслящих людей. В том числе и на мой.
После очень беспокойной ночи я сидел на пляже, в тени утеса, и любовался безмятежной водной голубизной. Шум осыпающихся камней сзади заставил меня вскочить на ноги. Сначала мне показалось, будто от утеса отделился внушительный массив с прилипнувшей к нему лозинкой. Массив катился на меня. Я в испуге попятился.
Спустя несколько секунд, массив оказался Квачем, лозинка — незнакомой мне девушкой. Массив вел лозинку под локоток. Выяснив свою ошибку, я облегченно вздохнул.
С минуту Квач и девушка стояли молча возле меня. Утомленный поспешной ходьбой, Квач тяжело дышал, его необъятная глыба взволнованно колыхалась, из глубин массива долетали звуки, весьма схожие с подземными гулами. Девушка стояла неподвижно, как неживая. На обоях были купальные костюмы: на нем — какой-то необъятный желтый мешок, на ней — нечто полосатое, зеленое с белым. Тонкая и гибкая, она удивительно напоминала лозинку со снятой поясками кожицей. Такие полосатые палочки часто можно видеть у детей дачников.
Когда Квач получил способность двигать челюстями, он сказал:
— Не знакомы? Безэа…
Девушка слегка кивнула мне головкой.
— Как?.. — я удивленно взглянул на Квача.
— Безэа!.. Не понимаешь?
Я покачал головой:
— Это что же, имя? фамилия?..
— Ни то, ни се, — кличка… Ну, я лег, а вы — как хотите…
Он сел на песок и стал похож на куль, начиненный какою-то студенистой массой. Шутники, бывшие очевидцами туалета Квача, клялись мне, будто услужающая Квачу женщина укладывает его в платье большой ложкой, по частям. Сейчас я не видел в этом ни малейшей натяжки.
Квач сопел и сонно почмокивал губами. Я беседовал в девушкой:
— Мне хотелось бы знать ваше настоящее имя…
— К чему? Ведь Квач сказал вам…
— Такая замысловатая кличка подходит больше самому Квачу, но аналогии с известным блюдом… К тому же, по кличке зовут только налетчиков…
Девушка улыбнулась.
— Я ненавижу и свое имя, и свою фамилию.
— Почему? Неблагозвучны?..
— Нет… не то… Здесь нечто иное… Люди обычно не любят своих имен, если они вызывают какую нибудь смешную ассоциацию. Со мной не то… Мое настоящее имя и фамилия довольно звучны, но… они не для меня… Одни малюсенький пустячен, обесцветивший всю мою жизнь, заставляет меня ненавидеть и свое имя… Слишком тяжелый осадок оно оставляет… Мое имя звучит для меня… как отходная для безнадежно больного. Я люблю все на свете нежною и тихою любовью, все, за исключением двух вещей: своего имени и вот этого субъекта… Квача… Хотя он и был когда-то моим мужем…
Квач сочно почмокал губами и подставил палящему солнцу затененную часть своего необъятного желе.
Минуту мне казалось, будто девушка издевается надо мною, однако, облачко печали, скользнувшее по ее лицу, успокоило мои сомнения.
— Квач — ваш муж?..
— Бывший. Это несчастье случилось несколько лет назад.
— Извините, но сколько же лет вам сейчас?
— Двадцать семь.
— Вам можно дать восемнадцать, не более.
Девушка печально улыбнулась и вздохнула.
— Двадцать семь… Вся жизнь позади… Не смейтесь, я это сознаю без особой боли в душе. Я вполне убеждена, если человек до двадцати семи лет не сделал в жизни ничего, не нашел своего места — это конченный человек. Вот взгляните на Квача: он свое место в жизни знает. Сейчас он — спец в каком-то весьма сложном деле, спец, ценимый чуть ли не на вес золота. Два года назад он был спецом в иной области и тоже ценился весьма высоко. Как я его знаю — это уже двадцать девятая специальность Квача, и всюду он на своем месте, всюду он желателен, он особа, так как вытесняет столько-то десятков кубических футов воздуха, а это — очень солидно для делового кабинета. Квач — нечто. Хотя по своим мыслительным способностям он и не далеко ушел от тех студенистых медуз, что в таком изобилии плавают в взбаломученной воде, зато по умению найти свое место, свою впадинку и жизни — Квач чемпион вселенной…
Квач смачно пошлепал губами и недовольно сказал:
— Отстань, Безэшка, надоело… А то я тебя объясню и того чище… Вообще довольно пустословия. Пользуйтесь солнечной ванной, пока можно…
Женщина, с ненавистью поглядывая на тушу Квача, тянула с беспощадной утонченностью пытки:
— Обидно за живое существо, до чего безнадежно идиотеют люди! Вот эта туша, это скопище гниющею студня, эта насмешка над усилиями создателя и над мыслительными функциями мозга — несколько лет тому назад была человеком. И что всего ужаснее — моим мужем, то есть, частно меня самой, я бы сказала даже: командною частью, так как я склонна была подчиняться ей во всем. Есть отчего возненавидеть жизнь! А я не хочу ненавидеть, ибо люблю жизнь каждым атомом моего мыслящего существа! Всю жизнь, до мельчайших частиц, все, все, что только не связано с Квачем… Квач для меня исключение, темное начало в светлой вселенной Квача я ненавижу, ненавижу даже самый воздух, вынужденный обволакивать его… Квач мне гадит пейзаж. Квач — гнусная клякса на идеальном ландшафте жизни…
Квач снова завозился, пытаясь изменить положение. Его студенистое вещество лениво колыхалось, он незлобиво цедил сквозь толстенные губы:
— Пошла — поехала… болтушка… Вот несносная машинка! Тысячу слов в минуту… Что же было бы, если бы излечить ее от ее дефекта!.. Подумать жутко… Всех святых вон тащи… Водотолчея…
Глаза женщины светились огнем дикой ненависти. Слова падали тяжелым молотом, плющили сознание, безотчетно подчиняли себе. Неуловимые интонации казались мне необычными, властно вяжущими ум и чувства. Я сам начинал ненавидеть этого безобидного, большущего, безучастно-сонного человека. Безэа, видимо, уже не в силах была остановиться:
— Боже, до чего тупы, до чего обидно гнусны твои созданья, — вот этакие Квачи! Сделай так, чтобы очистка Авгиевых конюшен вселенной от нечисти началась вот с этого мешка с миазмами, вот с этого дьявольского желе, — с моего бывшего мужа. С единственного существа, имевшего смелость дышать мне в лицо своим похотливым дыханием… Вы удивляетесь как это могло случиться? Да ведь пять лет назад Квач был человеком! Ну, если хотите смягчить, — иным человеком. Того Квача больше не существует, его подменил спец в двадцати девяти областях. О, тогда это было дело иное! Тот Квач был мужествен, изящен, тонок поэтичен, как статуя, обаятелен, как античный бог. Настоящий идеал любой мещанско-кисейной идиотки. Что же касается ума — он обаянием был от ума избавлен. И я попалась на эту изысканную аномалию, на эту блестящую удочку. Если бы пять лет назад мне сказали: «Чего ты хочешь — звездные выси без Квача, или лужицу в его квакающем сообществе? Я, не задумываясь, остановилась бы на последнем. Зато сейчас небытие мне было б слаще, чем существование с Квачем на одной планете, хотя бы и на отдаленных полюсах. Вот как он мне мил!..
Я с недоумением глядел на взволнованную женщину и на флегматично-сонного Квача.
— Что же такое он вам сделал, ваш бывший муж?
— В том-то и ужас, что буквально ничего. Сделай он мне что-нибудь плохое, я бы, может быть, любила его, как и пять лет назад. А то — ничего. Он — большая тень моего маленького существа — и только, — неестественно большая тень, какой я, по всем физическим законам, не могу оставлять за собой. А между тем тень существует. И это — аномалия. Вот в чем ужас! Если бы я была его тенью — начальный смысл был бы восстановлен. Но он же — Квач и не может быть ничем самодовлеющим, он — только тень. Неестественно большая, ползучая и жуткая тень, — тень Квача, затемняющая всю мою незадачливую жизнь…
Она замолчала и зло закусила губы. Я тщетно пытался понять, в чем тут фокус? Дело в том, что я не мог не заметить, как Безэа спотыкалась и подыскивала нужные слова, явно избегая касаться одних, казалось бы наиболее логичных и понятных, и охотно пользуясь иными, невыгодными на мой взгляд, ничуть не уясняющими смысла, но все же вызывающими неожиданный эффект.
Пока я думал над этим, необъятный живот Квача заколыхался в каких-то стихийных спазмах, толстые губы зачмокали, как копыта по слякотной мостовой, — он смеялся:
— Безэшка, ты лучше о том, как была на сцене…
— Вы были на сцене?
Что-то неуловимо-болезненное скользнуло по бледному лицу женщины. Как будто ей под ногти загоняли булавку, а она стыдливо замалчивала боль.
— По-настоящему — нет… Пыталась поступить… Неудачно…
Квач захихикал весело:
— Пустячек помешал… Так, безделица… А ведь чуть-чуть не обманула всех искушенных сценических деятелей… И как ловко!.. Ах ты, Безэа, Безэа!.. Меня-то она обманула задолго до этого… Да ведь как! я и подумать не мог… Хочешь, объясню, Безэша?
— Молчи, слякоть… Лежи, коли Бог убил…
— Еще кого убил — неизвестно… Ну, валяй, начинай. А я, быть может, засну…
Немного помолчав, Безэа глубоко вздохнула:
— Да… Одну мечту я лелеяла с юных лет, это — сцена. Быть на сцене для меня казалось высшим смыслом жизни. Вне этого — не стоило существовать. Вы понимаете, когда такая идея захватит целиком человека, для него все кончено и навеки. Для меня весь свет заключался в сценических подмостках. Вне сцены — не было ничего. Я чувствовала в себе необычайные силы, считала себя способной завоевать всех и все. И завоевала бы, если бы не…
Она остановилась. Я подсказал:
— Если бы не — что?..
Безэа поспешно замяла:
— Так, ничего, пустяк… Самый ничтожный пустяк, не стоящий в сущности даже упоминания. Бесконечно малая величина в скале человеческих возможностей. Попытаюсь объяснить так, и быть может вам станет понятной вся боль моей души.
Художник воздвиг замок, величавый неземным величием, обвеянный нездешним гением, где воплотилась сама истина, никем никогда невиданная, но всеми сознаваемая. Замок вознесся, как воплощенная мечта, подсказанная в счастливый час гениального сновидения. Но… но всесильный художник, возводя фундамент для своего здания, не положил в него одной песчинки, ибо v него этой песчинки только и не хватало. Художник знал об отсутствии этой песчинки, но он думал обмануть людей. А люди таковы: они ничего не имеют, чтобы их обманывали, но когда узнают об обмане даже на ничтожную песчинку, то согласны лучше испепелить весь свет, чем извинить отсутствие этой песчинки, — кстати и не нужной им совсем. Так было и со мной. У меня не оказалось одной песчинки, чтобы стать звездою сцены. И мне вначале удавалось обмануть, но обман не мог длиться бесконечно…
— Я посылал тебя в кино — и все было бы, как нельзя лучше, — сонно сказал Квач.
— Кино! — возмущенно отозвалась женщина. — Моя сила в живом слове, а судьба кино — вечно быть безмолвным. Нет, ему и мне — не по пути. Лучше истлеть в безвестности…
Я внимательно наблюдал за любопытной женщиной. Ее глаза лучились каким-то обжигающим светом, казалось, они метали молнии. От нее исходили захватывающие волевые токи. Не всегда убедительные слова звучали по особенному возбуждающе, они нагнетались каким-то необъяснимым побочным смыслом. В каждом жесте, в каждом слове, в каждом взгляде чувствовалось обаяние колоссального таланта.
— Ну, конечно, ваше место на сцене! — воскликнул я. — Здесь какая-то глупая загадка… Ошибка, подвох, — я не знаю что, во всяком случае, что-то святотатственное…
— Песчинка!.. — Она кисло улыбнулась. — Вы думаете, до вас мне этого не внушали? Взять хотя бы вот этого моллюска, Квача. Когда-то он сулил мне владычество над миллионами, над целым светом. Кажется, только потому я и женой его стала. И позднее — многие и многие… Вы знаете, когда я явилась в одну студию и начала читать — меня оттуда выпустить пе хотели. В дальнейшем — многие видные сценические звезды буквально шалели от моей читки, с ума сходили как мужчины, так и женщины. Столпы искусства, бия себя в плеши кулаками, заявляли, что я — исключительное явление, случающееся в тысячелетие однажды. Я уже чувствовала себя стоящей одной ногой на склоненном в ныли человечестве и… до изнеможения истекала монологами собственного сочинения. Слушатели неистовствовали. Знаменитости сцены добивались чести стать моими педагогами. Мужчины стадами глупели от любви ко мне, а женщины, как медные статуи, обволакивались зеленью неизлечимой зависти. Волшебный замок художника был готов, но он зиждился на обмане…
— Да в чем же, в чем состоял ват обман? — недоумевал я.
— В отсутствующей песчинке. В одном подлом, неизлечимом, несмываемом и несоскабливаемом пятнышке моей индивидуальности…
— Но на вас не может быть никаких пятен! Клянусь своею головой! — не по летам пылко воскликнул я.
— Вот и я так думал. Она меня два года за нос водила! — заквакал, подхихикивая Квач.
— Но если — два, то это могло длиться и двадцать лет, и бесконечно! — не унимался я.
Девушка печально покачала головой.
— В жизни — да, но на сцене — лишь до читки чужой пьесы… И вслед за этим— фиаско, адский хохот, свист и улюлюканье… Обманутые тенью гения тупицы мстили больно и жестоко… Мстили по-свински, а не по-человечески… Да… Для меня в жизни осталось только одно: злиться на Квача и сожалеть, почему я не китаянка…
Я в недоумении пожал плечами.
…………………..
УСЛОВИЯ ЛИТЕРАТУРНОГО КОНКУРСА
1) Читателям предлагается прислать на русском языке недостающую, последнюю, заключительную главу к рассказу. Лучшее из присланных окончаний будет напечатано с подписью приславшего и награждено премией в 50 руб.
2) В систематическом Литературном Конкурсе могут участвовать все граждане Союза Советских Социалистических Республик, состоящие подписчиками «Мира Приключений».
3) Никаких личных ограничений для конкурирующих авторов не ставится.
4) Рукописи должны быть напечатаны на машинке или написаны чернилами (не карандашом!), четко, разборчиво, набело, подписаны именем, отчеством и фамилией автора, и снабжены его точным адресом.
5) На первой странице рукописи должен быть приклеен печатный адрес подписчика с бандероли, под которой доставляется почтой журнал «Мир Приключений».
Примечание. Авторами, состязующимися на премию, могут быть и все члены семьи подписчика, а также участники коллективной подписки на журнал, по тогда на ярлыке почтовой бандероли должно значиться не личное имя, а название учреждения или организации, выписывающей «Мир Приключений».
6) Последний срок доставки рукописей — 15 марта 1929 г. Поступившие после этого числа не будут участвовать в Конкурсе.
7) Во избежание недоразумений рекомендуется посылать рукописи заказным порядком и адресовать: Ленинград 25, Стремянная, 8. В Редакцию журнала «Мир Приключений», на Литературный Конкурс.
8) Не получившие премии рукописи будут сожжены и имена их авторов сохранятся втайне. В журнале будет опубликовано только общее число поступивших рукописей — решений литературной задачи.
9) Никаких индивидуальных оценок не премированных на Конкурсе рукописей Редакция не дает.
ОКОНЧАНИЕ КОНКУРСА № 9
Решение рассказа-задачи «СЛЕПЦЫ У ОМУТА»
С яркостью почти физического ощущения испытываешь каждый месяц бодрящий прилив стремительно-упругой волны, берущей свое начало в самых глухих уголках необъятной земли нашего Союза. И нам радостно от сознания, как велика тяга к просвещению, к литературе, у сотен наших знакомых-незнакомцев, посылающих нам письма о Систематическом Литературном конкурсе.
Большое спасибо читателям за добрые пожелания и за советы!
Приятно сознавать, что труд Редакции не пропадает бесследно и разбрасываемые нами зерна дают кое-где всходы. Среди просветительных начинаний, которыми охвачена Республика Советов, нам принадлежит очень скромное место и мы не вправе претендовать на большее. По французской поговорке, (Mon verre n’est pas grand, mais je bois dans mon verre) «наш стакан не велик, но мы пьем из своего стакана», и этого — довольно. Мы стремимся только дать разумный и приятный отдых трудящемуся и не собираемся всех наших читателей сделать писателями, — но нужно запомнить — быть писателем — одна из самых трудных профессий, требующая большой природной одаренности, широкого и глубокого образования, постоянного вдумчивого труда над собою, в известной мере даже самоотречения. Мы будем вполне удовлетворены, если наш Систематический Конкурс с одной стороны — научит, как следует читать и литературно излагать свои мысли, а с другой — послужит пробным камнем для тех, кто чувствует жажду приобщиться к литературе и хочет испробовать свои силы. Как часто мы ошибаемся и желание принимаем за силу! Мысли орлиные, а крылья — куриные. Таков удел многих на самых разнообразных поприщах человеческой деятельности. Потому-то и выдающиеся писатели насчитываются единицами, хотя пишущих — тысячи.
Мы не разочаровываем, но не хотим и обольщать. И сейчас приходится сказать об этом потому, что нас засыпают письмами с просьбой сделать «крупное дело», издать отдельную книгу, воспользовавшись, как материалом, работой читателей по Конкурсу. Наиболее сильно выражено это пожелание у пылкого читателя И. М… Вот выдержки из его подкупающего своей искренностью и почти страстностью письма.
«У нас есть книги на тему: «как научиться писать рассказы, стихи, повести, фельетоны и пр.». Книги эти полезны. Начинающие в них пай тут много себе полезного. Нужные книги. А на-днях я читал книжечку М. Горького «Рабкорам и военкорам — о том, как я учился писать». В придачу к этим книжкам не хватает того, что я хочу предложить издать вам.
Если упомянутые книжки научают ремеслу писателя, вернее — приемам этого ремесла, то они ни в какой мере не могут вложить в читателя этих книжек способности писать, уменья излагать идею, фразу и сочетать их в цельное повествование.
Эти книжки способствуют усвоить технические вехи творчества, а вот, чтобы они научили заполнить эти вехи стройным зданием изложения темы, этому эти книжки не могут научить.
Отсылать начинающих, пробующих силы писателей, к чтению образцовых литераторов мастеров можно, но это чтение мало, повидимому, пособляет делу и выливается, невольно быть может, в слабые плагиаты Я все время говорю не о талантливых самородках, у коих талант, способность, сам ищет выхода и подталкивает своего носителя, а о средняке, о том, кто упорным трудом может вызвать к жизни творческие свои силы. Еще меньше пособят делу сборники, хрестоматии образцов.
Другое дело, если вы вот все эти непринятые на конкурсе пробы пера издадите отдельной книжкой, поместив в нее основной рассказ и, следовательно, те варианты окончаний, которые к вам поступили и даже вариант автора самого рассказа. Снабдите эти варианты подробными комментариями: что плохо сказано и почему, дайте свою лучшую фразировку указываемого места чтобы каждый наглядно видел не только простое указание, но и литературный пример лучше выраженного. Объясните каждую мелочь. Хорошие, удачные места также отметьте с указанием почему хорошо, или удачно данное место.
Такая книжка явится ценнейшим, на мой взгляд, руководством для начинающих. Она будет рабочей книгой каждого желающего встать на стезю писателя. Она вскроет, благодаря комментариям, тайники творчества и будет содействовать уразумению и усвоению тайников этих.
Назовите эту книжку: «Тайна литературного творчества», «Литературная лаборатория», «Рабочая книга начинающего писателя», «У истоков творчества писателя», «Хрестоматия начинающего писателя»… Или каким-либо иным подходящим названием. Издайте эту книжку, и вы заполните тот пробел, что сейчас имеется в литературе подобного рода. Если вы запросите мнение ваших читателей, думаю, что большинство поддержит мое мнение. Ценность такой книжки усугубляется именно тем, что даются варианты на одну тему десятками начинающих пробовать перо. Выявить ошибки первых шагов, указать их всем начинающим, отметить удачные места, чтобы показать как надо писать, выражаться. Предостеречь от ошибок, направить мысль на правильный путь, вот задача этой книжки. «На ошибках учатся». Это хорошо сказано. Так надо показать эти ошибки.
Ваши комментарии в «М. П.» слишком малы, необъемлющи, лаконичны, а потому в весьма слабой степени отображают то, что может дать та книжка, которую составить и издать я вам предлагаю. Используйте же ценнейший для этой цели материал, что имеется у вас».
Желание — прекрасное, но сейчас невыполнимое по многим причинам и, прежде всего — по техническим. Авторы писем даже не представляют себе, каков должен быть объем такой книги. Мы не отказываемся однако от мысли осуществить рано или поздно предположение наших читателей, хотя и не можем вполне разделить взгляд их на значение такой книги. Конечно, комментарии наши к отдельным главам по необходимости кратки — ведь мы должны дорожить местом! — конечно, эти замечания не исчерпывают всего присланного читателями материала, но мы не можем и умалять их образовательного, педагогического значения.
Если читатель не будет бросать прочитанную книжку журнала, а сохранит ее и потом время от времени станет просматривать комплект, он, наверное, заметит то, что раньше ускользало от его внимания. Ведь нам приходится повторять нередко одни и те же указания, делать в разной форме те же замечания. Иногда слово как бы не доходит до сознания читателя, скользит бесследно, и вдруг однажды, благодаря ли форме своей или настроению читателя в момент восприятия, крепко и прочно засядет в мозгу. Перечитывайте иногда обзоры! Противопоставляйте темы рассказов, манеру повествования и выполнение заключительных глав читателями, которое всегда в типичных чертах запечатлевается в нашем обзоре. На такой работе многому научитесь. Побольше самодеятельности! Побольше упорной води к удовлетворению прекрасной жажды — владеть словом, этим главным оружием человеке.
Совершенно неверно указание, что чтение классиков дает мало. На образцовых мастерах слова необходимо учиться, и Редакция давно уже приняла меры, чтобы и эта главная сторона литературного образования читателей пополнялась и развивалась.
В этом же номере журнала читатели найдут литературную задачу № 1—1929 года, поощряющую крупной премией изучение больших писателей. Отыскивая необходимые для решения задачи места из 14 писателей, читатели поневоле прочитают многое, а заинтересовавшись, охотно прочитают уже и больше. Ведь какое многообразие идей и жизненных явлений охвачено этими писателями! Какие сложные колллизии разбирают они! Как различны стили их и художественное оформление!
Нужно учиться у них, а не списывать у них, не для плагиата пользоваться ими, а как образцами и примерами. А силы пробовать— хотя бы и на наших Конкурсах, где каждому добросовестному работнику отдаю гея внимание и забота. Ведь от опытного глаза старых литераторов никогда не укроется кто писал, чтобы «сорвать премию», и кто действительно работал ради самой работы, для того, чтобы положить еще один камешек в фундамент здания, которое задался целью построить.
Полезно напомнить, что всякий труд, всякое упражнение развивают только тогда, когда они систематичны, регулярны. Что толку раз в год «рискнуть» написать, когда тема показалась легкой? Нужно работать каждый месяц, из месяца в месяц.
И, быть может, потому, что большинство участников нашего Систематического Конкурса — люди, стремящиеся к благородной и прекрасной цели, меньшая, чем упомянутая выше, но все же значительная пачка писем этого месяца содержит один и тог ясе вопрос: как приступать к работе, как технически осуществлять ее? Методы, конечно, разнообразны, как разнообразны условия жизни и степень подготовки читателя, но вот, в дополнение к указывавшимся ранее, еще один способ, практикуемый постоянным участником Конкурса и давший ему хорошие результаты.
«Я, — пишет он, — подготовку конца делаю вроде И. С. С., но обычно работу разбиваю на 3 этапа. Первое чтение: я стараюсь, по возможности, отбросить мысль о конкурсе, как лишнюю помеху. Читаю, как любопытный рассказ, чтобы получить цельное впечатление. Первому впечатлению я вообще придаю большое значение (если сразу начать по главам — то из-за деревьев леса не увидишь). Потом доверяю на время дальнейшую работу своему подсознанию. Откладываю книгу на день — два — неделю. Когда я не занят — иду по улице, еду в трамвае, в антракте в театре, — ядро правильного решения выплывает само — но иногда это бывает после вторых чтений. Вторые чтения, — отдельные главы с заметками. После этого проверяю все свои заметки и перебираю в уме все варианты.
Третий этап: сажусь писать и тут все передумывается заново. Легче всего думается, когда пишу, во время даже процесса писания. Приэтом иногда выбрасываю почти все, что заготовил в две предыдущие стадии.
Но если я первую или вторую стадию опускаю — получается хуже, легковеснее».
* * *
На 9-й Конкурс доставлено 58 заключительных глав, из них 11 подписчицами. Только невольным, — по причине, известной читателям, — запозданием выхода книжки журнала и спешностью решений мы объясняем и эго количество их, и общую неудовлетворительность их. Несколько забегая вперед, отметим, что на следующий Конкурс (рассказ «Лесная сказка») прислано 97 заключительных глав.
Каким основным условиям должна удовлетворять хорошая последняя глава такого типично бытового и яркого рассказа, как «Слепцы у Омута»? Заключение должно быть в стиле самого повествования, должно с художественной правдой изобразить естественное, хотя бы и с хирургическим вмешательством, окончание так долго скрывавшегося, зревшего и пухнувшего внутреннего нарыва. Буквально темное царство слепого деда Абрама с его патриархальным господством в глухих дебрях среди слепцов должно было получить луч света. Следовательно, идеологически драма не могла разрешиться только финалом истории Фекти и доктора. Хорошее чутье подсказало это читателям, и многие из них дали именно такое окончание, но, нарушив художественную правду, увлеклись публицистикой. В результате несомненно доброго желания и заслуживающих уважения гражданских чувств, попрана правда жизни. Разве мыслимо, чтобы в веками стоявшем темном царстве, втечение полугода после смерти Слепца, вся округа обзавелась школами, читальнями, лекциями, спектаклями, газетами, радио, учителями и агрономами? Мы выписали почти текстуально одно из характерных решений этого типа. И таких с различными вариантами — не мало.
Нет более строгих рамок, чем у быта, и все, что вне его — должно быть отметено, как ложь, как явная фальшь, хотя бы и с добрыми намерениями. Цветок из бумаги не оживет, если и всунем его проволочным стеблем в горшок с землей. Нужно взять здоровое зерно посадить его и терпеливо ждать. Вот в некоторых окончаниях, извращая быт и содержание рассказа, воспользовавшись намеками автора, что в развязке этой истории приняла участие ячейка молодежи, авторы заключительных глав доходят до абсурда. Например, несмотря на разыгравшуюся драму (Листар задушил Кондратия и проч.; решено было не доводить дело до суда, потому что «комсомольцы решили взять под свою опеку слепцов у Омута». Разве это мыслимо в СССР? Ведь здесь не нарушение партийной дисциплины, а сугубая уголовщина, которую никакой опекой не покроешь. И где были раньше эти многочисленные зрячие комсомольцы, что не видели всей темноты темных людей, их окружавших? Потому — то автор рассказа правильно и осторожно сказал, что доктор хотел использовать ячейку молодежи. Она была еще ячейкой и только ячейкой, еще маломощной и численно, едва пустившей корни в земле слепцов. Также неправильны и другие решения, подставляющие произвол на место существующих в республике норм. Например, доктор «путем логических размышлений» дошел до сути всей истории с Агнией, взял двух милиционеров и «под свою ответственность» арестовал Кондратия. Иу, потом Кондратпй сознался. Как его убедили это сделать — неизвестно. И повода к аресту не было, и доктор не имел права ареста.
Иные читатели, в противоположность этой группе, не заметили вехи, поставленной автором, и совсем не использовали ячейки молодежи, а устроили все дело с помощью одного Листара. Также неверно, потому что где же меланхоличному, угнетенному и отчуждившемуся от мира скорбному человеку оправиться с буйными и полными жизни людьми, которые вогнали его в безысходную тоску.
Художественная, а, следовательно, и жизненная правда на стороне тоге подавляющего большинства решений, которое отводит ячейке молодежи надлежащее место в развертывании событий, как непосредственной участнице инсценировки похищения доктором Фекти. Почти все из этой группы переодевают комсомольца девушкой, чтобы дать повод слепцам повторить предполагаемую трагедию Агнии, но, конечно, с иным исходом. Только один автор вводит комсомолку, как заместительницу Фекти. Комсомолки — отважны, и этот вариант возможен, но менее правдив: ведь девушка, более слабая, чем юноша, больше и рискует при ожидаемом столкновении. Зачем же этот излишний риск?
Характерно, что переодевание, как необходимый драмы, использован большинством. Это — чутье, и хорошее чутье. Слабее — замена Фекти чучелом из мешков, одиночно проскальзывающая среди решений.
Безусловно хорошо и правильно в большинстве решений, что «скотского лекаря» утопили в омуте, привязав камень (камни). В буквальном, и в переносном смысле — сразу все концы в воду. В премируемом решении житейски малоправдоподобно, что копали яму в лесу, зарывали ветеринара и его имущество. И возни, и хлопот много, и мало-ли какой случай возможен, ну, хотя-бы зверь почует, разроет, и преступление будет обнаружено.
Тонко подмечено у большинства, что Агнию, свою, не топили, а она сама тут же бросилась в воду с горя, что погиб ее возлюбленный. У некоторых приведен и допустимый вариант, что Агнию прямо не могли оторвать от трупа. Случайность гибели Агнии, — как написали несколько человек, — ослабление основной темы рассказа, ничем не мотивируемое.
Очень верно подмечено большинством, что инсценировка, задуманная доктором, не может пройти для него самого безнаказанно. Почти все решения этого типа заставляют доктора пострадать ради хорошего дела: то его ранят камнями, то ножом, то топором, то душат и проч. Даром редко что дается в жизни, а при положениях рассказа без риска кровопролития нельзя было выяснить дела, а, следовательно, оказать то или иное влияние на веками сложившуюся обстановку.
По форме повествования заключительные главы разбиваются на две неравные группы: большая отводит преобладающее место действенному изображению развертывающихся событий (приготовления доктора и комсомольцев, встреча в лесу с Мохром и Кондратием, столкновение и проч.), меньшая— дает все это в кратком пересказе, а не в действии, и центром внимания делает судьбу главных лиц. Обе эти формы имеют право литературного существования, но первая — предпочтительнее в рассматриваемом случае, потому что заключительная глава тем лучше, чем она ближе ко всему рассказу, а рассказ веден в живом действии и нет причин изменять в финале общую тональность и темп повествования.
Здесь мы опять сталкиваемся с обычным явлением: чутье подсказывает верный путь, а навык излагать свои мысли, рисовать перед глазами ясную картину происходящего, а потом подвергать ее анализу собственного критерия — отсутствуют.
Отчего бы не попробовать некоторым из участников Конкурса обсуждать написанную главу в семье, среди товарищей? Со стороны — виднее! И Мольер, читавший свои пьесы кухарке, простой необразованной женщине, но одаренной здравым умом и суждением, — право, хороший пример. И это не будет коллективное творчество, которое мы отвергаем на Систематическом Конкурсе, где состязаются индивидуальные лица.
Вот один из многих случаев неудачного использования в основе-то своей верной мысли. Автора не называем, как и всегда, когда нужно указать добросовестную ошибку. — Произошло предвиденное нападение в лесу у омута. Связали доктора и мнимую Фектю. «Фектя» уже изрядно подралась. Привязали к туловищу камень, потащили к воде. Решили топить обоих вместе. Стали раскачивать и считать: «раз, два, три… с ближних деревьев посыпались мои бравые комсомольцы»… Сцена не естественная, а противоестественная, с никчемным, дешевым, театральным эффектом. Бравые комсомольцы все видели, сидя на деревьях, спокойно смотрели на неравную борьбу и победу негодяев и потому сразу, «под занавес», спрыгнули? Ходульность очевидная. Настоящие комсомольцы такого фарса не разыгрывали-бы, а вмешались бы во время.
Но попадаются в изображениях этой части и хорошие места, хорошо выработанные детали. Например: доктор и месимая Фектя сели в телегу поближе к Савелию, чтобы в случае нападения нельзя было целиться, хотя в задней стороне телеги и была наложена мягкая трава для сиденья.
И на ряду с такими обдуманными местами у одних — явные нелепости у других, свидетельствующие, что плохо и невнимательно прочитан и усвоен рассказ. Даже премия в 100 рублей не соблазнила человека хорошенько прочитать несколько страниц! У одного доктор почему-то поехал верхом в лес на неизвестно откуда взятой лошади, у другого — лошадьми правит не Савелий, а Мосей. Или: обоих участников инсценировки — комсомольцев убили, а затем герой доктор один повел двух здоровых мужиков в милицию. Или: комсомольцы ничего не сделали, а Фектю и Листара изверги утопили. — Плохую шутку сыграл доктор: к прежним двум насильственным смертям прибавил еще две!
Судьба действующих лиц у различных авторов различна. Но опять чутье подсказывает многим, что смерть патриарха может изменить в корне быт лесного мирка. И авторы то заставляют Листара, узнавшего, кто главный виновник смерти его Агнии, покончить с дедом Абрамом, то он сам бросается с плотины под мельничные колеса, то умирает от разрыва сердца, когда видит, что все разоблачено, то умирает в изоляторе, куда попал после показательного суда и т. д. Вариантов много, и все они более или менее правдоподобны и литературно приемлемы, кроме одного, где Абрам, в результате сложной и запутанной интриги, на которую нет ни малейшего намека в рассказе, делается жертвой Кондратия.
Или вот опять театрально-эффектный финал, противоречащий всему содержанию и обрисовке действующих лиц. Кондратий хотел порешить старика из-за приданого Агнии… «Доктор через несколько дней входит в келью старца с Фектей… Он переставал уже быть чужаком…» Ведь вся-то суть рассказа в том, что слепцы никого не пускали в свою среду, а жили строго обособленным мирком, их жизненный уклад зиждился на отчужденности, при которой только и возможна была патриархальная власть Абрама.
И в судьбе Фекти, по мнению участников Конкурса, много вариантов, не лишенных жизненного правдоподобия. То она становится женою доктора и он надеется вернуть ей зрение, то доктор отвозит ее в Москву или Ленинград, где она поступает в школу для слепых, то она остается в деревне и близко принимает к сердцу культурные новшества, то продолжает одиноко бродить по лесу и ей чуждо все новое. В каждом из этих решений есть своя логика, может быть своя доля правды.
Неправда великая в решении, где доктор отвозит Фектю в город «лечить уколами», потому что «все слепцы больны луэсом и их слепота наследственный результат этой болезни». Откуда автор взял это? Откуда другой дознался, что слепцы у Омута — секта изуверов, основывающаяся на известном евангельском тексте и выкалывающая глаза своим здоровым сочленам, чтобы глаза не соблазняли их? В нашем сектантстве бывали такие единичные примеры самоистязания. Есть несколько произведений в мировой литературе с таким сюжетом. Есть и у нашего Лескова поэтичный и красочный рассказ на подобную тему из древней жизни. Но в то время, как известно существование таких страшных сект, как скопцы, самосожигатели, дырники и проч., никто никогда не слыхал об искусственной слепоте, как об экстатическом проявлении массового религиозного чувства. И не имея под ногами исторической почвы, нельзя такие вещи выдумывать и пользоваться ими в реалистической беллетристике.
Автор и Редакция давали большой простор фантазии участников в решении этой литературной задачи, но ведь фантазия имеет свои логические, границы, и полет ее не может быть безудержным. Вот один сделал открытие, что старик пишет историю всего рода их на «испыранто» и в этом его сила. Пусть будет и невероятное здесь эсперанто, но «испыранто» совсем уж существовать не может, ибо этот искусственный язык пользуется латинским алфавитом, и кто занимается практикой этого языка не может не произносить буквы отчетливо правильно: иначе его просто не поймут, хотя и понимают исковерканною речь на любом живом языке в виду его гибкости и свободы.
Останавливаясь на деталях изложения, сделаем одно общее замечание: никогда не следует смешивать, сводить воедино две противоположные формы мышления: образную и техническую. Или — живой образ, или — мерка. Вот образчик. Некто пишет, что доктор и комсомольцы нашли себе в лесу приют «под гостеприимной сенью огромного дуба, закрывающего своей тенью пространство в несколько десятков метров в диаметре». Сенью и тенью — рядом не годится, а соединять «гостеприимную сень» с диаметром и метром — невозможно: это несоизмеримо, как несоизмеримы лирическое стихотворение и статистический доклад. Такие промахи нередки, и потому мы указали на этот, как на типичный для ряда случаев.
Нужно сказать, что читатели воспользовались в широкой мере свободой заполнения недостающей главы и выткали множество разнообразных узоров, расцветив их по своему вкусу. Немыслимо привести все образцы. Но, к сожалению, нет ни одного решения, которое можно было бы назвать всесторонне хорошим. Все они страдают недостатками в той или иной степени, в той или другой стороне своей. И в интересах справедливости Редакция вынуждена наградить только половинной премией печатаемое здесь окончание. Не желая, однако, этим путем уменьшать общую ассигнованную сумму премий, Редакция присоединяет 50 руб. к премиям следующего Конкурса.
По присуждению Редакции, половинную премию в сумме 50 руб. на Конкурсе № 9 Систематического Литературного Конкурса 1928 г. получает
ТИНА БЕРНАРДОВНА КОЛОКОЛЬЦОВА,
подписчица в г. Ростове-на-Дону, за следующую заключительную главу к рассказу
= СЛЕПЦЫ У ОМУТА =
Дома я застал перепуганного Мосея.
— Внучка… Фектя-то… пропала, слышь… От бабки вечор пошла к слепцу, — да и не воротилась. И у Слепца, слышь, небывала! Что ты скажешь, какие дела? Не в Омут ли ткнулась, не плошь Агнюшки? Ведь что Слепец-то удумал — слыхал? За Мохра замуж наказал Фекте итти! Эку девушку, да за поганца за такого! Порешила она себя, а? Как по-твоему?
Слезы сбегали по морщинам на голландскую бородку. Мне жаль было беднягу, но я радовался, что Фектя так хорошо спрятана. Я притворился взволнованным, стал ахать, расспрашивать. Потом выпроводил старика.
Время бежало. Я волновался. Как-то удастся моя инсценировка? Поспеют ли во время мои артисты комсомольцы? Помнят ли они свои роли? Я знал, что иду на смертельную опасность. По инсценировке Слепца, я должен быть убит за намеренье похитить кержацкую девушку, — как был убит (я не сомневался в этом) — «скотий доктор». Я крепко надеялся на придуманный мною «вариант» — но как знать…
Когда начало темнеть, я захватил чемодан и пошел знакомой тропинкой к дороге возле Омута. Не скрою: мне было жутко.
Я был уже близко от реки, когда услыхал слева от себя легкий свист. Ему отозвался такой же свист впереди. Тихо шуршит хвоя под моими ногами… кроны сосен — черное кружево на голубизне лунного неба… Тишина. Из-за стволов блеснула река с лунным столбом, трепещущим на легкой ряби… Заржала лошадь. Кто-то негромко сказал: «Н-но, шали»! Я подошел к лошадям. Они были привязаны к дереву.
— В город собрались, барин хороший? — Я обернулся. Передо мной стоял пьяный или притворявшийся пьяным — Мохор.
— У нас место дикое, лесное — господам, образованные которые, — скучно. Дозвольте садиться, ваше благородие.
Сквозь нарочито подхалимский тон явно слышалось злобное издевательство.
— Не беспокойтесь, — спокойно сказал я, — обойдусь без вас.
— Слышь, Кондратий, барин не согласен! И с чего бы, кажись? Кучер я знаменитый…
Рядом с Мохром выросла крупная фигура Кондратия.
— Лошадей мы без своего человека не отпустим. Ты их там покинешь в городе неведомо где. А то запалишь дорогой.
— Лошади не ваши и не ваша забота, — резко оборвал я, — я поеду один!
— Поедешь ли? — зловеще прошипел Кондратий.
Они оба двинулись ко мне. Не знаю, что они собирались сделать, но в этот миг мы увидели вышедшую на дорогу женскую фигуру. Она шла уверенным шагом, слегка вытянув вперед руки. Белый платок наполовину скрывал ее лицо.
— Ага! Вот они, делишки-то какие! — заревел Мохор, — это, стало быть, господа образованные наших девок воровать будут! А ты, стерва, что это удумала? Ай в Омут с ним вместе захотела?!
Мохор двинулся к остановившейся в нескольких шагах фигуре. Она точно поджидала его…
Но тут произошло нечто совершенно неожиданное. «Фектя»-комсомолец ловким боксерским приемом хватил Мохра под подбородок… Мохор, не пикнул, грохнулся на землю. Я бросился на помощь «Фекте». Но тут что-то толкнуло меня в спину.
Быстро повернувшись, я поймал руку Кондратия: он собирался второй раз ударить меня ножом.
Завязалась борьба. Кондратий уронил нож и тянулся, стараясь ухватить меня за горло. Я терял силы. В голове шумело и звенело. По спине текло что-то, в затуманившемся сознании мелькнуло: «я ранен».
_____
Я медленно поправляюсь. Ухаживают за мной мои друзья комсомольцы. Насколько я могу судить — легкое не очень глубоко Задето. Я уверен, что выздоровею, потому что жадно хочу жить!
Фектя сидит рядом Она гладит мою руку и смотрит на меня прекрасными, невидящими глазами, чувствуя мой взгляд — пунцевеет и опускает голову.
Мне уже рассказали, как закончилась моя инсценировка! Мохра и Кондратия отвезли в город, в тюрьму. На допросе Мохор совсем растерялся и спутался. Куда девались наглость и ухарство! Прижатый к стене вопросами следователя, он сознался в намерении убить меня, причем слезно поклялся, что его подговорили Абрам и Кондратий. Начав каяться, Мохор уже не мог удержаться и сознался также и в прошлогоднем убийстве ветеринара. Он указал место в лесу, где они с Кондратием зарыли убитого и его чемодан.
Тут выяснилось, что Агнюшка сама бросилась в Омут, увидев, что убили Михаила Ивановича. Я порадовался за Листара: теперь он избавится от навязчивой идеи, что Агнтошку убили «злые люди».
Как я и опасался, мои артисты-комсомольцы немножко запоздали и схватили Кондратия, когда он уже успел ранить меня.
На допросах Кондратий упорно отрицал свое участие в убийстве ветеринара, но когда ему показали разложившийся труп в яме — он не выдержал:
— Что ж. нашел меня господь! Судите, добрые люди! Мой грех!
Постановщик двух кровавых инсценировок, праотец Абрам, когда узнал о провале, не вымолвил ни слова. Волостная милиция, явившаяся арестовать Слепца, нашла его сидящим на завалинке игрушечного домика. Он был мертв, и мертвый — величав.
Я не уеду отсюда. Здесь для меня найдется много дела. Здесь столько слепых, — слепых не только физически. Может быть мне удастся научить их видеть.
Как хороша жизнь, когда молод! Как хорошо чувствовать, что еще долгая, долгая жизнь впереди! И, может быть, счастье…