1
Врангель нервно постучал карандашом по тому месту карты, где было обозначена Каховка.
— Противник сумел двумя дивизиями не только форсировать Днепр, но и, захватив Алешки, Каховку, закрепиться! И это произошло в полосе обороны великолепно вооруженного корпуса генерала Слащова. Почему?!
Шатилов почувствовал, что если не смягчить разговор, то генеральские плечи Слащова лишатся если не головы, то уж наверняка погон.
— Господин главнокомандующий, на том участке, где переправились дивизии красных, — он указал на карте городишко Алешки и Корсунский монастырь, — действовала лишь одна наша дивизия. К тому же у красных пятнадцатую дивизию Солодухина и пятьдесят вторую Сибирскую дивизию Блюхера поддерживала Усть-Днепровская флотилия.
Врангель недовольно глянул на своего начальника штаба:
— Тем хуже для Слащова… Прозевать перегруппировку крупных сил красных и позволить им достигнуть тактической внезапности… Но если прозевал, надо же выправлять положение. Никогда еще начало операции не предопределяло ее конца.
— При сложившейся обстановке генерал Слащов не сможет самостоятельно…
— Вот именно, — подхватил Врангель. — А он до сих пор пытается убедить меня, что в ближайшее время сам сокрушит каховскую группировку красных и восстановит положение. Что ты предлагаешь?
— Необходимо корпусом генерала Слащова в теснейшем взаимодействии с конницей генерала Барбовича нанести главный удар на Большие Маяки, Каховку и отрезать противника от днепровских переправ. Это создаст условия для их последующего разгрома.
— Превосходно. Передай боевой приказ и объясни генералу Слащову, что Каховка — это дамоклов меч. Если его вовремя не обезвредить, он способен отсечь наши войска в Северной Таврии от Крыма.
Вернувшись в свой кабинет, Шатилов сразу связался с полевым штабом Слащова, расположенным в Чаплинке и продиктовал содержание боевого приказа.
Наступила пауза.
Наконец телеграфная лента передала резкий ответ Слащова: «О возможности захвата противником тет-де-пона и его пагубном для нас значении следовало думать раньше. Я об этом предупреждал. Более того, я предложил план обороны Нижне-Днепровской зоны. Однако мои предложения даже не изволили рассмотреть… Я сделал все, что мог, но вместо понимания и благодарности получаю необоснованные укоры».
— Передайте, — приказал Шатилов телеграфисту, — сейчас не время для обид. Надо во что бы то ни стало ликвидировать Каховский плацдарм.
Ответ был неожиданным: «С меня довольно, я представляю рапорт об отчислении меня от должности и увольнении в отставку».
Шатилов предупредил телеграфиста, чтобы не прерывал связи. Надо было обдумать ответ.
«Что это, трусость?.. Нет, на Слащова это не похоже. Может быть, он потерял веру в успех борьбы и решил сохранить свое имя в истории на страницах побед, а не поражений».
Эта мысль показалась ему более верной. Но как бы то ни было, уход генерала Слащова из армии в столь трудное и сложное время может оказаться для многих слабонервных примером пагубным.
— Передайте: «Подумайте, Яков Александрович, ваш шаг не позволит истории внести ваше славное имя в анналы священной борьбы за возрождение российской государственности».
Ответа не последовало. Это показалось Шатилову оскорбительным.
«Ну, нет уж, господин генерал, — зло подумал он, — крысы, убегая с тонущего корабля, погибают первыми». Он закрыл глаза, побледнел — настолько мысль о тонущем корабле показалась ему реальной и страшной.
2
Около полуночи генерал Анин доложил главнокомандующему переданный по телеграфу рапорт Слащова об увольнении в отставку. Реакция Врангеля была неожиданно спокойной, будто он ждал этого.
— Ну, что ж, пусть немедленно выезжает в Севастополь. Подготовьте приказ о назначении вместо него генерала Витковского.
Через день главнокомандующий с женой нанес визит генералу Слащову в его вагоне. Переступив порог салона, Врангель ужаснулся. Кругом творился уму непостижимый беспорядок. На столе и возле него валялись выпитые, целые и битые бутылки. Всюду — на полу, стульях и диване — всяческая закуска. Салон был полон птиц: ворон, ласточка, скворец, воробей и фазан, по полу, степенно разгуливали цапля и два аиста. На плече хозяина сидел голубь. Посуда, постельные принадлежности, всевозможные образцы холодного и огнестрельного оружия, личные вещи — все это было разбросано по всему салону. От разлитого вина, водки, птичьего помета и бог знает чего еще стояла нестерпимая вонь.
Сам Яков Александрович был в идеально чистом, безупречно отглаженном белоснежном ментике, расшитом светло-голубыми шнурками и отороченном мехом. Опираясь руками на стол, он медленно поднялся. Голуби вспорхнули и, сделав круг, опустились на стол. Поздоровались генералы сдержанно, официально. Инициативу в разговоре взял на себя Врангель:
— Весьма прискорбно, Яков Александрович, но я вынужден был удовлетворить ваше ходатайство… Мне известно то постоянное и нечеловечески огромное нервное напряжение…
Губы Слащова напряженно сжались, в глазах блеснули слезы.
— Я прошу вас, Яков Александрович, — продолжал Врангель, — принять мою глубокую благодарность за ваш титанический ратный труд…
Он зачитал свой приказ. И когда громко, возвышенно прозвучали слова: «…Дабы связать навеки имя генерала Слащова со славной страницей настоящей великой борьбы, дорогому сердцу русских воинов генералу Слащову именоваться впредь Слащов-крымский», растроганный генерал впал в истерику. Наконец, с трудом овладев собою, все еще всхлипывая, жестко сказал:
— Россия б-будет ж-жить! А Крым — Ар-рарат ее, стоит т-твердо и непоколебимо!
«Негодяй все-таки, каких свет божий не видывал, — возмутился Врангель. — Так и не назвал меня ни главнокомандующим, ни по имени-отчеству».
— Советую вам, Яков Александрович, поехать куда-нибудь на Средиземноморское побережье. Там вы быстро обретете душевное равновесие и силы для продолжения борьбы против красной чумы.
— Благодарю вас, но только «дым отечества мне сладок и приятен». Я поеду в Ялту.
3
В тот же день главнокомандующий посетил исторический собор с адмиральскими могилами. Он был одинок среди сопровождавших его генералов и офицеров. Тяжелые мысли о великой ответственности за судьбы начатого дела отягощали его душу. Ему вдруг показалось, что вся его идея новой государственности схожа с воздушным шаром, который в детстве делал он с товарищами, чтобы всем на удивление подняться высоко-высоко в небо, а то и еще выше. Дряблую, безжизненно распластанную оболочку стали наполнять дымом, она медленно раздувалась, распрямляла складки и, казалось, дай ей свободу, устремится в самостоятельный полет. Но, бог знает отчего, оболочка вдруг вспыхнула и в одно мгновение сгорела. Лишь много позже стала понятна смехотворность затеи.
Врангель ужаснулся этому сравнению, потому что вся его жизнь была, в сущности, наполнением шаров идеями для очередного взлета, и все они в последний момент сгорали. Молодой горный инженер, он мечтал проникнуть в недра земли российской и поднять ее энергию на благо столь милого сердцу Отечества. Однако мечты эти были разбиты лейб-гвардии конным полком, куда он волею судьбы попал вольноопределяющимся сразу после окончания института. Участие в русско-японской войне, а затем в карательной экспедиции под командованием генерала Орлова по Прибалтике он закончил командиром полка. Увлеченность новыми идеями привела Врангеля в академию генерального штаба. И вот, в мировой войне, когда он стал во главе корпуса гвардейской кавалерии и готовился к осуществлению идеи глубинного рейда в условиях позиционной войны, революционный взрыв спалил и ее.
Великая российская смута вознесла его на пост командующего Кавказской армией, а затем главнокомандующего войсками юга России… Но почему юга России? Идея образования Северо-Кавказской республики — это не завершение, а начало возрождения России. Именно России…
Долго стоял Врангель в соборной часовне и задумчиво всматривался сквозь ладанный дым в образа, силясь услышать в душе своей их вещий глас о судьбах таврической и кубанской операций.
Наконец Врангель резко повернулся и устремился к выходу.
— … Пиши, Павлуша, — крикнул он с порога кабинета генерала Шатилова. — Пиши!
«Приказ правительства и главнокомандующего вооруженными силами юга России. Севастополь. 6 (19) августа 1920 г.Правитель юга России и главнокомандующий русской армией генерал-лейтенант Врангель». [35]
Ввиду расширения занятой территории и в связи с соглашениями с казачьими атаманами и правительствами, коим главнокомандующему присваивается полнота власти над всеми вооруженными силами государственных образований Дона, Кубани, Терека и Астрахани, Главнокомандующий вооруженными силами юга России впредь именуется главнокомандующим русской армией, а состоящее при нем правительство — правительством юга России.
Полевая ставка главного командования прибыла из Севастополя в Керчь для непосредственного руководства кубанской операцией…
Распластавшись на морском горизонте багровыми отливами, светятся дымчатые облака. Наступает рассвет. На самой вершине горы Митридат стоят генерал Врангель, командующий группой войск особого назначения генерал Улагай и донской атаман Богаевский. Они любуются величественной панорамой города Керчи и изогнутой, как подкова, бухтой. Над крышами домов стелются узкие шлейфы дыма, а на рейде маячат силуэты боевых кораблей, тральщиков, пароходов, паровых шаланд, катеров. Никогда еще Керченский порт не видел на своем рейде столько морских судов, и не было на памяти древнего Пантикапея случая, когда бы его улицы были заполнены таким количеством войск.
Напряженный взгляд главнокомандующего устремлен на причалы, где кубанские казачьи дивизии грузятся на суда. Не поворачивая головы, он обращается к генералу Улагаю:
— Я полагаюсь, генерал, на ваш боевой опыт и политический разум. Помните, с захватом вами Екатеринодара я оставляю Северную Таврию и брошу все свои войска на Кубань. Уверен, что взаимодействие трех группировок под вашим командованием обеспечит успех операции. — Врангель энергичным жестом нарисовал в воздухе треугольник. — Итак, Улагай — Фостиков — Назаров. Между прочим, треугольник — самая жесткая и прочная фигура.
Генерал Улагай согласился, что операция спланирована блестяще. Но он был далек от мысли, что сам по себе план уже предопределяет успех операции. Он прекрасно знал: первое же соприкосновение с противником может перечеркнуть самые идеальные расчеты, однако надеялся, что генерал Фостиков уже получил оружие и боеприпасы и сможет своевременно начать наступление. А вот судьба отряда Назарова беспокоила: прошло достаточно времени, чтобы грянуть победному или похоронному маршу.
Улагай спросил атамана Богаевского:
— Африкан Петрович, не могли бы вы сегодня к вечеру дать мне информацию о ходе боевых действий на Дону?
Атаман поспешно взял Улагая под руку и тихо сказал:
— Не ожидал от тебя. С такими просьбами обращаешься в присутствии главкома. Ведь сам знаешь, я прилагаю все усилия… Если что-нибудь прояснится, обязательно…
Не дослушав, Улагай отошел к главнокомандующему.
Из-за крайних домов у подножия горы выехали два всадника и галопом взлетели на вершину. Офицер связи на ходу спрыгнул с коня, бросил повод коневоду и, подбежав к Врангелю, подал ему пакет.
— От генерала Шатилова, получено по телеграфной связи.
Главнокомандующий не спеша вскрыл пакет. Быстро пробежал текст. Генерал Улагай внимательно всматривался в лицо Врангеля, пытаясь определить, добрая или худая весть пришла и касается ли она дела, на которое он идет. Однако ни один мускул на лице главкома не дрогнул. Он аккуратно свернул лист бумаги, вложил в конверт и, откинув полу черкески, сунул его в карман.
— Вы свободны, штабс-капитан, — сказал он офицеру связи.
Все молчали, ожидая, что главнокомандующий выразит вслух свое отношение к срочному донесению, но Врангель, казалось, все еще оставался во власти величественной картины восхода солнца.
Наконец он обратился к Улагаю:
— По всей видимости, тактический удар Назарова не перерос в наступление оперативного размаха и значения. Но достигнуто главное: красные сняли с Кубани первую кавалерийскую, девятую стрелковую дивизии и из Северной Таврии — кавбригаду Жлобы и бросили их на Дон. Этим созданы благоприятные условия для высадки и развития наступления группы войск особого назначения на Екатеринодар. — Он повернулся к свите. — Сегодня с наступлением темноты все корабли должны завершить выход в район сосредоточения.
Врангель подошел к своему коню, легко вскочил на него. Перед глазами снова всплыла записка генерала Шатилова: «Господин главнокомандующий, полковник Назаров при прорыве из окружения в районе станицы Ново-Николаевской попал в плен, однако ему удалось бежать. Его отряд ушел в глубь Донской области, но под Константиновской был окончательно разгромлен. Офицерский состав частью погиб, а большинство вместе с Назаровым взято в плен. Шатилов».
Столь быстрая и бесславная гибель отряда полковника Назарова привела Врангеля в смятение.
Из глубоких закоулков его сознания выползали тревожные мысли. Теперь войскам Улагая придется вести наступление на Екатеринодар без прикрытия с севера. Более того, красные перебросят с Дона свежие дивизии и смогут быстро достигнуть превосходства в силах и средствах. В этих условиях рассчитывать на успех можно лишь в том случае, если полковнику Трахомову удастся благополучно доставить боеприпасы в «Армию возрождения России» и генерал Фостиков своевременно нанесет встречный удар. Если, в то же время, восстание кубанцев будет развертываться быстрее подхода красных войск с Дона.
Врангель убедил себя, что три силы — Улагай, Фостиков и восстание, — совмещенные по цели, времени и месту, принесут успех кубанской операции. Его воображение уже рисовало картину захвата Екатеринодара, образования нового казачьего государства и создания мощного дипломатического форс-мажора от большевистского давления.
«Кубанская операция — мой последний козырь».