…В первых числах сентября в Керчи и Феодосии разгружались вернувшиеся с Кубани остатки деморализованных полков группы особого назначения. Улагай выехал в Севастополь.

На Графской пристани его встречали генерал Шатилов, адмирал Саблин, свита генералов и офицеров. Строй гардемаринов в парадной форме и яркие блики медных труб военного оркестра придавали встрече особую торжественность. Самым, однако, неожиданным был приказ главнокомандующего, зачитанный генералом Шатиловым.

«Во время десантной операции на Кубани, — говорилось в нем, — войскам пришлось действовать в исключительно тяжелой обстановке с необеспеченным тылом, имея врага с трех сторон.

…В воздаяние доблести героев офицеров и солдат отряда во главе с начальником его награждаю генерала Улагая орденом святого Николая 2-й степени».

С Графской пристани Шатилов и Улагай направились в Большой дворец.

Едва Улагай появился на пороге кабинета, Врангель остановил его возгласом:

— Найдите в истории пример, когда бы награждали потерпевшего поражение! Я восхищен вашей личной храбростью, а неудача с кубанской операцией — наша общая беда.

Он крепко пожал руку и вернулся к столу. Пристально, сдвинув брови, посмотрел на Улагая. Коротко и резко объявил ему об увольнении из армии.

Улагай побледнел и горячим шепотом сквозь зубы сказал:

— От армии, но не от борьбы.

Эту фразу Врангель понял по-своему и встал, давая понять, что аудиенция окончена.

Через несколько дней в Севастополь прибыл полковник Назаров. Худой, осунувшийся, в обносившейся солдатской форме, он появился перед генералом Шатиловым, когда тот выходил из автомобиля у Большого дворца.

— Полковник Назаров. Представляюсь по случаю возвращения с Дона!

Шатилов едва узнал его. Глянул на часы и шутливо сказал:

— В нашем распоряжении масса времени — тысяча восемьсот секунд. Прошу ко мне в кабинет.

Доброжелательный тон генерала, непринужденная обстановка подействовали ободряюще. Назаров рассказал Шатилову о сходе станичников в Ново-Николаевской — «не поняли казаки земельного закона, не приняли его», — поведал о беседе со старым казаком Степаном Даниловичем Шабаловым. — «На станичников, Кирилыч, не надейся… Душа у них мертвая к вашему делу…» Доложил полковник Назаров, почему пошел не на Таганрог, а двинулся на Александровск-Грушевский: «Вместо ожидаемых пяти тысяч добровольцев прибыло два десятка подвод». Упомянул вскользь, почему в Ростов направился не Шелкович, а присланный ставкой полковник Наумов.

— Наумов? — насторожился начальник штаба. — Помнится, он убыл в «Армию возрождения России»…

Назаров возбужденно говорил о последнем трагическом бое под Константиновской, где его отряд был разбит и взят в плен. Рассказал, как был препровожден в Константиновскую, но благодаря случаю бежал. Под видом красноармейца пробрался в Северную Таврию в один из полков 13-й армии, а затем перешел линию фронта…

Генерал неожиданно встал и протянул руку Назарову:

— Нам пора расстаться. Куда бы вы хотели получить назначение?

— Туда, где буду нужнее.

— Прекрасно. Вы будете назначены командиром полка.

Тихий звездный вечер. В глубине веранды горит электрическая лампочка. Свет от нее падает через двери на спины сидящих на крыльце Врангеля и Шатилова.

Они никогда не посвящали друг друга в свои переживания. В тяжелые, почти безнадежные дни молча согласились щадить один другого. Но сегодня впервые говорили откровенно.

Врангель достал из кармана свернутую вчетверо бумагу и подал ее Шатилову:

— Читай донесение генерала Фостикова, переданное телеграфно через французского представителя в Батум.

«Главнокомандующему войсками юга России, — прочел Шатилов. — Докладываю, что высланный из Сухума караван с оружием и боеприпасами через перевал не проходил. Следы его обнаружить не удалось. Ввиду того что боеприпасы полностью израсходованы, начал отход к побережью в район Сочи — Адлер с целью перехода в Грузию. Прошу вас выслать транспорт для эвакуации двух тысяч человек в Крым. Генерал Фостиков».

— Транспорт для эвакуации в Крым, — медленно повторил Шатилов и, уставившись в одну точку, задумался: «Почему побеждает тот, кто должен быть побежден?»

— Эта роковая цепь неудач, Петр Николаевич, — сказал он наконец, повернувшись к Врангелю, — имеет простое объяснение. Они знали наши оперативные планы… — Шатилов рассказал о полковнике Наумове, ушедшем с отрядом Трахомова, а потом вдруг появившемся в отряде Назарова. Оба отряда погибли. Вот почему Улагай оказался неприкрытым со стороны Дона, а Фостиков, оставшись без боеприпасов, не отвлек на себя противника наступлением на Екатеринодар. Вот почему на Дону и Кубани обе наши группировки, казалось бы, достигли внезапности, но стоило им оторваться от берега — они попали под мощные фланговые удары противника… В этом — главная причина провала планов освобождения казачьих областей…

Врангель медленно встал и спустился с крыльца.

Они пошли по выложенной тесаным камнем дорожке, тускло освещенной газовыми фонарями.

— Ты прав. Противник, вне сомнения, знал наши планы, и гибель отрядов Назарова и Трахомова, конечно, сказалась на общем ходе кубанской операции. Но сказалась лишь в том, что все рухнуло быстрее, чем это могло произойти.

— Вы считаете провал кубанской операции фатальной неизбежностью?

Врангель вдруг остановился.

— Моя главная ставка — всеобщее восстание казачества на основе их недовольства продразверсткой и другими крутыми мерами хозяйствования Советов… Если бы казачество поддержало нас… Если бы только оно восстало!.. — Врангель покачал головой — Нет, Павлуша, наше поражение в кубанской операции не военное. Мы политически проиграли битву за казачество.

После провала плана захвата казачьих областей Врангель предпринял попытку разбить никопольскую группу — 2-ю Конную армию, в дальнейшем — каховско-бериславскую группу 6-й армии и обеспечить за собой правый берег Днепра для дальнейшего выдвижения на Украину.

Покрытые ранней наледью хмурые Таврические степи стонали под ударами бомб и снарядов, содрогались от гула танков и самолетов. Жестокие вьюжные ветры заглушались свистом пуль и дробным топотом конных лав.

И снова операция началась с успеха и надежд. 2-я армия генерала Драценко прорвала оборону 6-й армии красных у деревень Ушкалка и Бабино, форсировала Днепр. Для развития успеха Врангель бросил в прорыв под Александровкой конную группу кубанских казаков под командованием генерала Бабиева. Развернулись невиданные по своему ожесточению октябрьские бои.

Генерал Шатилов с полевым штабом находился в эти дни в Джанкое. Он часто делал облет на аэроплане передовых частей и докладывал главнокомандующему, что войска генерала Драценко вязнут в затяжных встречных боях, что контрудары противника становятся все более мощными и могут перерасти в контрнаступление. В этих условиях возможное наступление красных с Каховского плацдарма в сторону переправы может привести к разгрому войск генерала Драценко. Его предложение отвести войска за Днепр и закрепиться было, однако, отвергнуто Врангелем.

Главнокомандующий потребовал: «Вперед и только вперед! Немедленно нанести удар по Каховскому плацдарму силами конной группы генерала Витковского. Пойми наконец, что этим наступлением главный удар наносится не столько по войскам красных, сколько по рижским переговорам Советов с Польшей. Нельзя допустить заключения между ними мирного договора…»

— Этот удар способен выполнить ограниченные цели, — настаивал Шатилов, — так как на Каховском плацдарме противник имеет одиннадцать тысяч штыков и сабель, а у генерала Витковского их семь тысяч.

Телеграфная лента не скрыла раздражения главкома: «Отдай боевое распоряжение, а сам возвращайся в Севастополь».

Прибыв в ставку, генерал Шатилов узнал, что наступление конной группы генерала Витковского провалилось. Прежде чем идти к главкому, он составил таблицу, показывающую соотношение сил и средств своих войск и противника.

Поклонившись главнокомандующему, Шатилов положил перед ним справку о соотношении.

Врангель прочел: «Южный фронт красных — 133 тысячи штыков и сабель. Русская армия — 35 тысяч».

— Это более чем четырехкратное превосходство, — сокрушенно произнес он. — Невероятно…

Шатилов, делая вывод, убежденно сказал:

— Они начнут наступление, как только 1-я Конная армия Буденного закончит свое сосредоточение за Каховским плацдармом. Мы не должны ждать.

— Ты считаешь, что пора начать отвод войск из Северной Таврии?

— Пока не поздно.

— Да, разумеется… — согласился Врангель и почувствовал облегчение от мысли, что непосильный и теперь уже опасный груз Таврического фронта будет наконец сброшен в плеч. — Надо прежде всего переформировать и привести в порядок войска. Иначе наш отход превратится в бегство.

Бегство… Сначала это было медленное, организованное бегство, под видом отвода тыловых частей. Но неожиданный переход в наступление с Каховского плацдарма 6-й армии, а затем 1-й Конной и их прорыв к Перекопскому перешейку заставил Врангеля отдать приказ об общем отходе войск к Чонгарскому перешейку.

Войскам Врангеля удалось оторваться от преследующих войск красных, а затем, с огромными потерями пробившись к Чонгарской дамбе и Арбатской стрелке, уйти по ним в Крым.

Через день главнокомандующий сделал однодневный объезд укреплений на Крымских перешейках, побывал в передовых полках. Окопы по вершине Турецкого вала оказались недоделанными, не было землянок, блиндажей, в проволочных заграждениях виднелись большие просветы.

Особенно испортил ему настроение Литовский полуостров, обороняемый кубанской бригадой генерала Фостикова. По существу, он не был подготовлен к обороне. Казаки только что начали рыть окопы, траншеи, блиндажи, ходы сообщения. Понимая, что комбриг в этом не виноват, посоветовал ему:

— Устраивайтесь основательно, генерал, вам здесь стоять до весны.

Фостиков сдержанно кивнул:

— Господин главнокомандующий, меня с позиций Литовского полуострова снимет только ваш приказ или смерть.

Врангель с неприязнью глянул на комбрига. Он уже не верил в генерала Фостикова. Слишком легко тот позволил красным разгромить «Армию возрождения» и по легкомыслию попал со своим штабом в окружение в станице Псебайской. Погибли полковники Чапега, Крыжановский, да и сам он едва ушел через перевал Песалихе к морю, а затем с остатками войск в Грузию. И уж совсем плохо, что подчинился приказу грузинского правительства и позволил разоружить отряд. Хорошо еще, что Шатилов вскочил на крейсер, успел отбить Фостикова и привезти в Феодосию.

… Утром 8 ноября телеграфные провода донесли Врангелю страшную своей ошеломляющей неожиданностью весть: «Противник под покровом ночи и густого тумана форсировал Сиваш и прорвал оборону на Литовском полуострове. Кубанская бригада разгромлена, генерал Фостиков убит…»

Через сутки были прорваны укрепленные позиции Турецкого вала. Развернулись ожесточенные бои перед Армянским базаром. Остались еще юшунские позиции, но Врангель знал, красными уничтожена главная позиция его войск — вера в неприступность обороны Крыма. Теперь надо было спасать не Крым, а войска.

Он позвонил генералу Шатилову:

— Подготовь приказ об общем отходе войск в Керчь, Феодосию, Севастополь и начале эвакуации.

Не успел Врангель отдать распоряжение, как дверь широко раскрылась, и в кабинет решительно, будто хозяин, вошел французский верховный комиссар в Крыму граф де Мартель. Он вскинул для приветствия руку и бодро воскликнул:

— Как сказал великий корсиканец: «От великого до смешного — один шаг». Не так ли? Смешно подумать, прорваны самые прочные, за всю мировую историю войн, позиции…

— Очень приятно, граф, видеть вас в столь неприятные для русской армии минуты, — буркнул Врангель.

— Обязанность друга — оказать помощь, упредив просьбу. Я приказал командующему Средиземноморским флотом адмиралу Дюмениль прислать в Севастополь военные корабли и транспорты для вывоза войск и ценного имущества. Адмирал Дюмениль будет лично руководить операцией с крейсера «Вальдек Руссо». Но, так сказать… — граф потер пальцем переносицу. — Э-э, сущий пустяк, формальность…

Врангель налил в фужеры вина, указал на фрукты.

— Я слушаю вас.

Граф вытащил из папки два документа и подал Врангелю.

— Это, разумеется, точка зрения одной из заинтересованных сторон.

«Точка зрения» произвела на Врангеля не меньшее впечатление, чем прорыв Советов в Крым. «Отдавая себе отчет в том, что Франция — единственная держава, признающая правительство юга России и оказавшая ему материальную и моральную помощь, — читал он, — я отдаю свою армию и мой флот и всех тех, кто за мной последовал, под ее (Франции) покровительство. Я рассматриваю также эти корабли, как залог в уплату тех издержек, кои предстоят уже или будут предстоять Франции для оказания первой помощи, вызываемой текущими событиями».

Документ прочтен, но Врангель все еще не мог оторваться от него. «Отдаю свою армию и мой флот и всех тех, кто за мной последовал…»— эти слова обожгли его сердце. Но он понимал, что сей последний государственный акт Российской империи навязан ему таинственной силой истории.

После подписания обязательства граф объявил, что для эвакуации штаба русской армии выделен крейсер «Кагул», который будет конвоировать миноносец «Алжерьен».

С 10 ноября началась погрузка тыловых частей и органов управления на корабли русского флота. В течение четырех суток французский флот под флагом адмирала Дюмениля и американский флот, на флагманском крейсере которого был поднят флаг адмирала Мак-Келли, принимали остатки некогда грозной силы царского самодержавия.

Адмирал Дюмениль приказал поднять на грот-мачтах ста тридцати шести русских кораблей французский флаг. Лишь крейсер «Генерал Корнилов» не сменил своего вымпела. Он был готов принять на свой борт главнокомандующего русской армией.

Ровные ряды юнкеров образовали широкий коридор от гостиницы «Кист», где в это время находился Врангель, до Графской пристани. После полудня он вышел на площадь и, охваченный тяжкой тоской, медленно пошел в окружении генералов и ближайших помощников на Графскую пристань. Сзади двигался образцовый строй спешенных текинцев — его личный конвой. Перед лестницей Врангель остановился и, повернувшись к памятнику Нахимову, перекрестился: «Прости, великий россиянин, за дерзкую мысль сменить тебя на этом постаменте». Ему вдруг снова вспомнились те первые минуты торжества, когда, закончив крестный ход, владыка впервые произнес: «Дерзай, вождь! Ты победишь, ибо ты Петр, что значит — камень, твердость, опора!..» Но чей-то незнакомый властный голос ворвался в его сознание и заглушил слова владыки. «Камень? В природе живы земля, деревья, трава, вода, воздух, свет… Камень мертв, а мертвым неведома борьба и победа… Твердость? Ты проявил ее. Но что значит сила и твердость муравья, когда на него наступит слон… Опора? Всякая опора должна иметь более широкую и твердую опору. Ты искал ее, но не нашел. И не мог найти, потому что опора армии — народ…»

Долгие и трудные годы вела его hierarchia — служебная лестница — вверх на пост главнокомандующего русской армией. Теперь он спускался по лестнице Графской пристани, как по служебной лестнице, вниз. Там, за ее последней ступенькой, он сядет в катер и покинет Россию, превратившись в бывшего главкома. Он станет знаменем — символом борьбы и чести белого дела. Но со временем это знамя растреплется на ветрах истории, вылиняет под ее знойными лучами, сгинет в ливневых дождях.

Неожиданно к Врангелю подошел глава американской миссии адмирал Мак-Келли. Он схватил руку Врангеля и долго тряс ее:

— I‘ai tonjours ete admirateur de votre veuvre. Aujourd‘hui je le suis peus gue jamais.

Врангель молча кивнул ему и, отдав приказ юнкерам и текинцам грузиться, направился к катеру.

Через три года в Сербии, в Сремских Карловцах, заканчивая свои воспоминания «Южный фронт», он напишет: «В 2 часа 40 минут мой катер отвалил от пристани и направился к крейсеру „Генерал Корнилов“, на котором взвился мой флаг. „Генерал Корнилов“ снялся с якоря. Тускли и умирали одиночные огни родного берега. Вот и потух последний…

Прощай, Родина!»