Проснулся Рене от мерзкого ощущения, что какой-то идиот раскачивает его кровать. Его и так тошнило настолько сильно, что хотелось вывернуться наизнанку, а тут еще это. Рене едва успел осознать сам факт присутствия в организме тошноты, как его тут же вырвало. К счастью, он лежал на боку, иначе бы точно захлебнулся, потому что сил пошевелиться просто не было.

Тут же со всех сторон раздались ругань и возмущенные крики, от которых голова Рене взорвалась болью. Кажется, его ударили, но боль от удара не шла ни в какое сравнение с болью в голове, и Рене почти не заметил ее. Снова послышалась ругань, затем чья-то рука поднесла к губам Рене кружку с водой. Стуча зубами о край, он сделал несколько глотков. Потом его снова вырвало, и он опять провалился в небытие.

Во второй раз он пришел в себя тоже от качки. Голова все равно болела и тошнило, но уже не так сильно. Тупо вращая глазными яблоками под закрытыми веками, Рене силился сообразить, что же это с ним такое было. Ему и раньше случалось напиваться, но такого похмелья с ним не случалось ни разу. Да и ощущение качки все никак не проходило.

— Эй, парень! — Раздавшийся прямо над ухом голос так резанул болью, что Рене застонал. Но назойливый голос не отставал. — Эй, парень, ты живой?

Поняв, что отвертеться от общения не получится, Рене с трудом разлепил глаза. Над ним склонилась худая, давно не бритая длинноносая физиономия. Мужская.

— Ты кто? — прохрипел Рене.

— Я-то? — ухмыльнулась физиономия. — Я-то Жиль Перье, врач, а вот ты кто?

— Я — барон Рене де Гранси, — назвался Рене, кое-как поднимаясь и оглядывая то место, в котором оказался. Оно было совсем не тем, что он ожидал увидеть. — А где я?

Обладатель физиономии сначала расхохотался, а потом начал щупать Рене пульс.

— Вот дурень, бредит, что ли? — пробормотал он себе под нос. — Барон, надо же…

— Эй, ты, наглец! — Рене вырвал руку из его жестких пальцев. — Немедленно отвечай, где я и как я сюда попал!

Тощий Жиль бесцеремонно уселся рядом с Рене на приделанную к стене койку и с видом бесконечно терпеливого человека изрек:

— Ну, где ты находишься, сказать немудрено — там же, где и я. На корабле.

Это Рене и сам понял. Имение Гранси включало в себя довольно большой участок побережья, и там даже была небольшая удобная бухточка для рыбацких лодок и кораблей, которые заходили укрыться от непогоды или пополнить запасы пресной воды. Отец Рене, да примет господь его душу в царствии небесном, имел и свои корабли, на которых неоднократно перевозил товары или пассажиров. Да и сам Рене провел детство, лазая по вантам и слушая рассказы моряков, пока его не упекли в семинарию.

— На каком, к черту, корабле? — разъяренно прошипел Рене, теряя остатки терпения. — И не смейте мне «тыкать»!

— На корабле французской Ост-Индской компании, — подчеркнуто вежливо ответил тощий Жиль. — Фрегат «Вольный ветер», если вас интересует название, месье барон.

— Но как?.. — хриплым шепотом заорал на него ничего не понимающий Рене. — Какого черта я тут делаю?

— По всей видимости, то же, что и все мы, — пожал плечами тощий. — Плывете в Новый Свет.

— Но я не могу плыть в Новый Свет! — прошипел Рене. — По той простой причине, что мне туда не нужно!

— Теперь уже поздно рассуждать, нужно вам это или нет, — флегматично заявил тощий врач. — Мы плывем уже четвертый день. Вряд ли капитан станет возвращаться из-за вас.

Рене попробовал вскочить с постели, но маленькая обшарпанная каюта поплыла перед глазами, и он снова улегся, успокаивая взбесившийся желудок.

— Немедленно приведите его сюда! — не терпящим возражений тоном приказал он. — Я желаю его видеть!

— Зачем? — удивился Жиль.

— Нужно!

— Послушайте, молодой человек, — уже другим тоном заговорил Жиль. — Я бы не советовал вам искать неприятности, их у вас и так предостаточно. Я не для того вас лечил, чтобы вас выбросили за борт, если вы начнете предъявлять претензии капитану. Вы действительно ничего не помните?

— Нет! — зло дернул головой Рене.

— Даже как подписывали документы?

— Какие документы?

Жиль внимательно посмотрел на Рене.

— Что ж, в таком случае начнем сначала. «Вольный ветер», как я уже говорил, направляется в Новый Свет. На его борту находится груз для торговли в английских, голландских и французских поселениях и примерно две сотни пассажиров. Некоторые из них, довольно состоятельные люди, уже оплатили свой проезд, а некоторые, как, например, вы, подписали бумагу, что отработаете его, когда прибудете на место. И чего только не сделаешь ради новой жизни.

— Я ничего не подписывал! — начал было Рене, но Жиль поднял руку, призывая его к молчанию.

— Как выяснилось, не вы один. Была еще пара ребят, которые утверждали, что их затащили сюда силой либо обманом.

— Да? И что с ними стало?

— Ничего хорошего. Одного избили и выбросили за борт, второго просто били до тех пор, пока он не стал говорить, что ошибся и с его бумагами все в порядке.

— Ничего себе.

— Именно. Так насчет вашей истории. Как я понял из рассказов очевидцев, вас доставили сюда некие молодые люди, назвавшиеся вашими родственниками. Вы были без сознания, но на это никто не обратил внимания, потому что несло от вас, как от винной бочки. К тому же эти молодые люди заверили капитана, что с вами все в порядке, вы только слегка перебрали перед дорогой. Они уладили формальности с документами, после чего скрылись в неизвестном направлении. Вы проспали целый день, ночь и еще один день. Другие пассажиры, которым выпало счастье быть вашими соседями, забеспокоились, не умерли ли вы, и попытались вас разбудить. Но вы не проснулись. Вас вырвало, после чего вы снова отключились. Это вызвало еще большее беспокойство, и пассажиры обратились к капитану. Тот приказал перенести вас сюда, что избежать заражения, если у вас окажется чума, и поручил мне ухаживать за вами. Я, как я уже говорил, врач, и вот что я могу сообщить вам насчет вашей болезни. У вас, слава всевышнему, не чума. У вас вообще, если можно так выразиться, не болезнь. Скорее то, что с вами произошло, похоже на отравление каким-то снотворным. Наверное, кому-то было очень нужно, чтобы вы оказались на корабле, и он не пожалел для вас снадобья. Я советую вам вознести благодарственную молитву за то, что остались живы, потому что шансов на это было очень немного.

Рене сидел молча, пытаясь сообразить, как такое могло с ним произойти. Когда врач упомянул про снотворное, у него перед глазами возник резной шкафчик, который стоял в покоях матери и в котором хранились разного рода лечебные настойки и сушеные травы. Матушка всегда лечила домашних сама, только для тяжелых случаев из города привозили доктора. Отец же после ее смерти частенько заглядывал туда в поисках снотворного, что тоже не было ни для кого секретом. Когда Рене впервые увидел, как он, подслеповато щурясь, наливает себе матушкино снадобье, он, помнится, мстительно подумал, что отцу не дает спать неспокойная совесть. Вряд ли это было так, но найти в доме снотворное он сам мог бы с закрытыми глазами. Видимо, и для его братьев это не составило труда.

Как же все удачно для них сложилось, немного отстраненно подумал Рене. И отосланная по случаю похорон прислуга, и то, что он явился среди ночи, и то, что напился сам, без посторонней помощи. Да тут сам бог велел избавиться от неудобного родственника. Где-то Рене даже понимал Жерара. Баронство и поместье уже были у него в кармане, и вдруг раз — и заявляется старший братец с претензиями, которые, как назло, весьма обоснованны. И что прикажете с ним делать? Вряд ли бы его спасло отцовское завещание… если там все чисто, с этим завещанием. Вспомнив странное поведение Пьера и Луи, когда Жерар упомянул о нем, Рене был почти уверен в том, что в этой бумаге далеко не все так, как описал Жерар.

— Я все равно хочу видеть капитана, — упрямо повторил Рене.

— Зачем? — снова удивился Жиль.

— Я — барон де Гранси, — надменно вскинул голову Рене. — Неужели вы думаете, что барона можно просто так подпоить, оттащить на корабль и отправить на другой конец света? Мне нужно посмотреть мои бумаги. Подпись наверняка поддельная, потому что я не помню, как подписывался.

— Не будьте наивным, молодой человек! Неужели вы думаете, что в бумагах указано ваше настоящее имя? И каким, интересно, способом вы собираетесь доказать, что вы барон, а не какой-нибудь разорившийся лавочник, сбегающий от кредиторов? По вашему костюму, простите, этого не скажешь.

Рене оглядел себя. На нем была все та же семинарская одежда, довольно грязная и местами порванная после его пешей прогулки из Нанта в Гранси. Да уж, на барона не тянет, это точно. Рене посмотрел на свою руку. Фамильного перстня, разумеется, не было. Уже ни на что не надеясь, он пошарил за пазухой. Серебряный крест, ладанка с мощами святого Игнатия и медальон с вензелем баронов де Гранси тоже исчезли.

— Хотите совет? — сжалившись над растерянно осматривающим себя Рене, спросил Жиль. — Не надо никому ничего доказывать. Вы ничего не добьетесь, кроме побоев. Если вы действительно барон и от вас избавились недоброжелатели, то они скорее всего заплатили капитану, чтобы он закрыл глаза на некоторые обстоятельства вашего появления здесь. Как вы думаете, станет капитан после этого с вами церемониться, вздумай вы заявлять о своих правах? Вот и я думаю, что нет. Вас либо выбросят за борт, либо убьют еще каким-нибудь способом. Если хотите остаться в живых, смиритесь с тем, что вам уготовано. Когда мы доберемся до Нового Света, вас скорее всего продадут на три года какому-нибудь плантатору в счет платы за проезд. Это обычная практика, и вам придется это пережить. Зато после этого вы будете снова свободны и сможете вернуться во Францию. Ваше баронство стоит трех лет рабства, как вы считаете? Я думаю, те, кто упек вас сюда, никуда не исчезнут за этот срок, и, когда вы вернетесь домой, у вас будет возможность поинтересоваться, зачем они так с вами поступили.

— Я знаю, зачем они так со мной поступили! — вздернул подбородок Рене.

— Отлично! Тогда сэкономите время на вопросах и просто убьете их, и все.

— Они мои братья, — с горечью сказал Рене.

— Эх, молодой человек, — вздохнул Жиль. — Вот поживете с мое и узнаете, что самую большую боль причиняют обычно самые близкие люди. Впрочем, я уверен, что после трех лет рабства вы запоете по-другому. Вам тогда и в голову не придет их жалеть. Да что там после рабства, вы запоете по-другому уже после того, как; пересечете океан. Если будете к тому времени еще живы, конечно.

— Неужели все так плохо? — Рене знал от знакомых матросов, что жизнь во время морских походов, особенно долгих, далеко не сахар, но и совсем уж адом по их рассказам она не выглядела.

— Да, — спокойно ответил Жиль. — Вам еще не доводилось общаться с теми, кто пересекал океан? Нет? Я так и думал. Мы будем плыть, самое меньшее, два-три месяца. Условия для путешествия — ужасные. Пассажиров в трюме набито что сельдей в бочке. Не двинуться, не вздохнуть. Кормежка вообще… — Жиль выругался. — Поначалу еще ладно, они везут с собой коз. Но на такую толпу этих несчастных животных надолго не хватит, так что придется переходить на солонину. Сухари с жучками и плесенью. Пресная вода тоже только поначалу свежая, а потом… — Он махнул рукой. — Как вам кажется, скольких бедолаг мы за время плавания зашьем в парусину и выбросим за борт?

— Не знаю. Много… наверное, — рискнул предположить Рене.

— Наверное… Я слышал о случаях, когда за борт выбрасывали половину, — сказал Жиль.

— А вы… плывете в Новый Свет не в первый раз? — осторожно поинтересовался Рене. Когда схлынула первая неприязнь к нахалу, он вынужден был признать, что врач ему, пожалуй, симпатичен.

— В первый, — нехотя ответил тот. — Только в отличие от вас собрал всю необходимую информацию.

Они немного помолчали. Рене переваривал то, что рассказал Жиль, а Жиль сидел, уставившись в стену.

— Послушайте, барон, — через некоторое время повернулся врач к своему пациенту.

— Не называйте меня так, — вспыхнул Рене. — Этот титул мой по праву, но пока я не хочу, чтобы меня так называли!

— Как скажете, — пожал плечами Жиль. — Как тогда прикажете вас величать? Месье де Гранси?

— Нет, можно просто Рене, раз уж я здесь инкогнито. — Будущий барон слегка покраснел, вспомнив, как наорал на врача в самом начале знакомства. Тут же разозлился на себя за это и гордо поднял подбородок. — Но «тыканья» я все равно не потерплю!

— Как вам будет угодно! — насмешливо поклонился Жиль. — Так вот, дорогой Рене, у меня к вам есть предложение. Мне нужен помощник. Желательно молодой, неглупый и образованный. Вы мне подходите. Но сразу предупреждаю, работа будет тяжелая и грязная, и, выполняя ее, о гордости придется забыть. Это в минусах. В плюсах то, что вы сможете жить в этой каюте вместе со мной. Она маловата, конечно, но по сравнению с той теснотой, которая сейчас царит в трюме, это просто княжеский дворец, уверяю вас. Ну и питание у нас с вами будет чуть получше, чем у прочих. То есть шансов выжить значительно прибавится. Как вы на это смотрите?

В целом Рене смотрел положительно. Подобная работа не была ему в новинку, однажды на первом году обучения его в наказание на целый месяц отправили в городской госпиталь в качестве санитара. Учиться смирению и любви к ближнему, ага.

— Я согласен, — ответил Рене.

Работать в госпитале оказалось совсем не так тяжело, как он ожидал, и ему там даже понравилось. Он быстро нашел общий язык со всеми — с больными, с врачами, с сиделками, с другими санитарами. Не кичился своим дворянством, старательно выполнял указания, а с больными был терпелив, как сам господь Иисус. К концу месяца его даже не хотели отпускать, да и сам он не горел желанием уходить. Даже в госпитале на самой тяжелой работе ему было лучше, чем в семинарии. Но отец Жером посчитал, что смирения с него достаточно, и Рене пришлось вернуться к учебе.

— Ну вот и отлично. Тогда поешьте и отдохните. Первые пару-тройку недель у нас с вами будет много свободного времени, и я вас поучу чему-нибудь, за что на вашем месте заранее начал бы благодарить. Такие знания никогда не бывают лишними даже для барона.

Учеба, надоевшая в семинарии хуже горькой редьки, не прельщала Рене ни в каком виде, но деваться было некуда, и он с обреченным видом кивнул.

Так началась новая жизнь Рене. Она настолько отличалась от двух предыдущих — богатого наследника и будущего священнослужителя, — что, наверное, странно было бы их сравнивать. Но, к удивлению самого Рене, она была ничуть не хуже первых двух, если, конечно, сложить их и вывести среднее арифметическое. По крайней мере она предполагала столько свободы и интересных впечатлений, сколько не могли дать ни первая, ни вторая.

Пришло это понимание через несколько дней после разговора с Жилем, когда Рене уже достаточно окреп, чтобы выходить на палубу и глазеть на корабль. О, это было что-то! Он и раньше видел заходящие в их бухту фрегаты, но на борту не был ни разу. Ох, господи, как же он раньше мечтал об этом!

Когда у Рене над головой от внезапного порыва ветра в первый раз хлопнули паруса и заскрипели мачты, он вдруг почувствовал себя так, как будто у него выросли крылья, как у чайки, и его подхватил ветер и несет навстречу неведомому. Навстречу чему-то, что принадлежит ему одному. Может быть, судьбе. И название у корабля для этого было подходящим — «Вольный ветер».

Еще Рене почувствовал, что океан, качающийся под днищем корабля, держит его в своих ладонях ласково, как любимую игрушку, и, словно балуясь, иногда окатывает седой пеной. Запах моря здесь был гуще и солонее, чем дома, в Гранси, хотя и там он иногда бывал таким, что хоть ножом режь.

Впечатления были настолько яркими, что Рене постоянно торчал на палубе, не желая спускаться в каюту. Ему нравилось все. Как свистит в свой свисток боцман, как отдает команды первый помощник, как стоит у штурвала рулевой, как матросы ловко взбираются на мачты и меняют паруса. Нравилось даже, как юнги драят палубу.

Рене пообещал себе, что, когда вернется домой, он то временем наберет денег и купит себе такой же корабль, даже еще лучше. И будет путешествовать или даже перевозить на нем товары, ведь отец, несмотря на баронский титул, отнюдь не чурался подобного занятия. Как же это, наверное, здорово — бороздить моря!

А может, это и к лучшему, что он оказался здесь, на корабле, плывущем в Новый Свет? — вдруг пришло в голову Рене. Когда еще он смог бы посмотреть мир? Скорее всего никогда. Сразу бы впрягся в управление поместьем, отец, как помнилось Рене, всегда тратил на это чертову уйму времени, и сидел бы безвылазно дома. Самой дальней поездкой была бы поездка в Париж. Но в Париж ведь можно съездить в любое время, а вот в Новый Свет молодого барона де Гранси вряд ли бы когда-нибудь занесло.

Рене поднял глаза к небу и искренне помолился господу за заботу. Может, это и наказание ему за то, что сбежал из семинарии, но наказание интересное, такое, которое он и сам бы для себя выбрал. Оно только подтверждало то, что Рене всегда знал. Что бог — добрый. Что он заботится обо всех своих тварях и о Рене в том числе. Рене нисколько не сомневался в том, что бог от него не отвернулся. Разве создатель не дал каждой твари свободу выбора? Так разве он будет сердиться за то, что Рене выбрал то, что искренне считал для себя лучшим? А Пречистая Дева? Милая и ласковая Пречистая Дева, так похожая на мать? Разве она могла хотеть, чтобы Рене стал священником, зная, насколько ему самому этого не хочется?

Так, может, это и вообще не наказание? Рене так удивился этой мысли, что забыл дышать. Он как-то свыкся с тем, что ему придется заплатить за то, что он сделал. Тогда получается, что братья действительно виноваты перед ним? И они действительно заслуживают смерти за свою жадность и за то, что продали своего старшего брата в рабство, да и вообще чуть его не убили? Разве это по-христиански — так относиться к людям?

Рене вдохнул и сжал зубы. Прав Жиль, они заслуживают наказания. И он их накажет. Накажет так, что мало не покажется. От того, что он сбежал из семинарии, плохо никому не стало, разве что отец рассердился на том свете. Да и в этом Рене сомневался. Он вообще не верил, что отцу действительно явилась Пречистая Дева, а не накрыл бред замерзающего в холодной воде человека. Не тот у отца был характер, чтобы общаться с Царицей Небесной.

А то, что сделали с Рене братья, это похуже, чем убийство Каином Авеля. Такие вещи спускать нельзя.

Ну ничего, пообещал себе будущий барон де Гранси, это им с рук не сойдет. Он выживет, выживет, чего бы ему это ни стоило, и вернется домой. А там уже он с ними разберется. Отправит либо на кладбище, либо в госпиталь с тяжелыми травмами. В таком развитии событий Рене не сомневался. Ни Жерар, ни тем более Пьер, несмотря на то, что их, как и самого Рене, обучали владению шпагой с самого детства, особенными успехами в фехтовании не отличались. Да и драться не любили, предпочитая решать проблемы один с помощью злого языка, а другой — прибегая к кляузам и наговорам. Мстить малышу Луи Рене не собирался, ясно же, что мальчишка еще слишком мал, чтобы участвовать в заговоре против него.

Да, так и будет. Рене вернется и станет бароном, как ему и было предназначено самим господом богом, и все будет так, как нужно.

Единственное, что он потеряет из-за своего отсутствия, так это Селесту. Рене был молод, но не питал никаких иллюзий на этот счет. Сейчас Селесте шестнадцать, а когда он вернется, будет в лучшем случае двадцать. Вряд ли она его дождется. Когда он видел ее в последний раз, на похоронах матери, ей было четырнадцать, и она уже тогда была очень хорошенькой. Впрочем, она всегда казалась ему хорошенькой, даже в детстве. Скоро вокруг нее начнут виться претенденты на ее руку. Надо быть святой, чтобы дожидаться своего блудного кузена, который бродит неизвестно где, не зная к тому же, жив он или давно умер. Ну и что с того, что они практически выросли вместе и с самого детства знали, что поженятся? Что с того, что они всегда отлично ладили? И что с того, что, когда Рене отправили в семинарию, Селеста во всеуслышание объявила, что по-прежнему будет считать его женихом и откажется от него только тогда, когда он примет сан? Да ничего. Если появится приличный претендент на ее руку, который к тому же будет достаточно ловок, чтобы вскружить ей голову, она выйдет замуж. И даже если засомневается, то дядя Бернар поможет ей принять верное решение. Он же не враг своей дочери.

Да, о Селесте ему придется забыть. Рене принял это решение, сделав над собой определенное усилие. Ну, может, не совсем забыть, она была и остается его кузиной, но как о будущей жене о ней лучше перестать думать. Рене пожелал ей счастья и захлопнул в своем сердце эту дверь. Зачем ему лишние переживания и разочарования? На свете есть еще много женщин, на которых он сможет жениться.

К концу первой недели плавания Рене уже совсем освоился на корабле. Он привык к непрерывной качке, к тесноте и постепенно перезнакомился со всеми двумястами пассажирами, пятьюдесятью матросами, а также с боцманом, с капитаном и с его первым помощником. Разумеется, такие обширные знакомства ему удалось завести не потому, что всем так хотелось пообщаться с юным помощником врача, а потому, что многим время от времени требовалась медицинская помощь. А так как Жиль был по натуре своей мизантропом и человеком весьма нелюдимым, да и часто бывал занят приготовлением лекарств, то разносить снадобья и следить за тем, чтобы их правильно принимали, стало основной обязанностью Рене. Ему приходилось бывать и в каютах состоятельных пассажиров, которые ехали в Новый Свет с относительным комфортом, и в трюме, где более бедные путешественники влачили весьма жалкое существование. После того, как Рене посетил трюм в самый первый раз, он долго благодарил бога за заботу, а Жиля за то, что тот предложил ему остаться в своей каюте, потому что находиться в трюме и в течение получаса было каторгой, а уж жить там постоянно…

Еще Рене благодарил бога и Жиля за то, что судовой врач не позвал капитана, когда Рене его об этом просил, и за его мудрый совет держаться от этого человека подальше. Такой вывод Рене сделал, понаблюдав, как месье Лефевр обходится со своими матросами. Наказания на них сыпались как из рога изобилия за каждую провинность, не важно, крупная она была или совсем незначительная. Рене понимал необходимость дисциплины, но она в его понимании означала не то же самое, что жестокость. А когда матросу спускают шкуру со спины за какую-нибудь мелочь, которую он не успел сделать, то это именно жестокость. Насчет же спин и шкур Рене знал не понаслышке, ему потом приходилось поднимать на ноги наказанных, и он видел все последствия неумеренных наказаний.

К пассажирам, кроме, разумеется, богатых, капитан вообще относился как к скоту. Их жизни стоили для него не больше тех монет, которые ему должны заплатить за них плантаторы, и церемониться с ними он не собирался. Для них были установлены строгие правила, за нарушение которых тоже полагались наказания, хотя и не такие жестокие, как для матросов. Вероятно, чтобы не убить ненароком.

Неудивительно, что атмосфера на корабле была не слишком веселая. Капитана боялись как огня все, включая его первого помощника и боцмана. Никому не хотелось попасть под горячую руку, потому что в гневе капитан был способен на многое.

Хотя внешность месье Лефевра вовсе не производила отталкивающего впечатления, скорее, напротив, он был невысок, строен и черты лица его не были неприятными, Рене при встрече с ним каждый раз с трудом сдерживался и очень жалел, что у него при себе нет шпаги. То, что мир только выиграл бы, избавившись от этого человека, у него сомнений не было.

Как не было сомнений и в том, что, если бы не Жиль, который сразу разобрался в ситуации, самого Рене давно не было бы в живых.

Он как-то попытался ему об этом сказать, но Жиль на поток благодарностей отозвался скупо. Ему это было не нужно. Для него было достаточно, чтобы помощник точно выполнял его указания и не слишком надоедал, а до остального ему не было дела.

Вообще же, как ни странно, но мрачный и нелюдимый врач и его жизнерадостный ученик прекрасно поладили между собой. Рене не стоял у Жиля над душой, проводя все свободное время на палубе, где наблюдал за работой матросов, а Жиль не доставал Рене своей медициной и нравоучениями, объясняя лишь то, что он должен знать в каком-то конкретном случае.

В целом плавание проходило спокойно. Пираты, которых боялись все, начиная капитаном и заканчивая юнгой, почему-то не нападали. За полтора месяца корабль всего два раза попал в шторм, да случилась одна большая драка с поножовщиной между матросами и кое-кем из пассажиров. Порезавшие друг друга бедняги были первыми, кого Рене с Жилем зашили в парусину и выбросили за борт. Конечно, эти смерти произошли не по недосмотру судовых врачей, но Жиль все равно несколько дней ходил мрачнее обычного, приняв смерть драчунов так близко к сердцу, как будто отвечал за них лично перед господом богом.

Но это были цветочки. А к концу седьмой недели путешествия начались ягодки. Питьевая вода к тому времени уже и так была с сильным душком, но с этим как-то справлялись. До тех пор, пока в одной из вновь открытых бочек вода не оказалась такой, что у всех, кто ее пил, случилось сильнейшее расстройство желудка. А так как бочка стояла на камбузе, то пили из нее почти все за исключением тех немногих, у кого в каютах оставалась вода из прежней бочки, то есть капитана, богатых пассажиров, Рене с Жилем и кое-кого из экипажа. Впрочем, Рене был уверен, что они с Жилем не пострадали бы в любом случае, потому что его наставник очень щепетильно относился ко всему, что они ели или пили. Вечно подозрительно принюхивался, как пес к украденной кости, и чуть только возникали подозрения, как заваривал какой-то травы и пил сам и заставлял пить ученика. А за этой бочкой он просто не уследил. Вернее, матросы забыли позвать его, когда ее открывали.

Из-за этой проклятой бочки деньки у врача и его помощника выдались нелегкие. Жиль то осматривал больных, то смешивал лекарства, а Рене, сбиваясь с ног, разносил порошки и настойки, заставляя больных их принимать, а не выплескивать за борт, потому что вкус у них был еще тот. Кроме того, его обязанностью было ухаживать за теми, кто не мог подняться, что было тяжело, хлопотно и отнимало много времени.

Обиднее же всего было, что, несмотря на все их старания, к концу второго дня пятерых человек пришлось зашить в парусину и отправить на корм рыбам. На третий день было еще семеро, а на четвертый — целых одиннадцать. Атмосфера на корабле стала тяжелой, как воздух в трюме, от чего Рене было сильно не по себе, Жиль вообще ходил мрачный, как архиепископ, у которого разбежалась вся паства, и злобно матерился на капитана, на матросов и на всех, кто попадался под руку.

Постепенно количество покинувших этот бренный мир уменьшилось до одного-двух ежедневно, но это число оставалось постоянным, несмотря на все усилия судового врача и его помощника. С этим ничего нельзя было поделать. Люди ослабели от плохого питания, и сколько бы Жиль ни проверял воду и ни добавлял в еду своих снадобий, сколько бы он ни ругался на капитана, количество покойников не уменьшалось. Рене тихо радовался тому, что оно по крайней мере не увеличивалось, но Жиля подобные мысли не успокаивали, скорее всего они вообще не приходили ему в голову.

Спасение могло ожидать их только на берегу, и Рене уже считал дни до окончания плавания. Но тут как назло зарядили шторма, которые теперь переживались с трудом, потому что болезни не обошли стороной и матросов. Людей не хватало, и Рене даже пару раз пришлось помогать чинить паруса и латать пробоины в трюме. Это было ему не в тягость, наоборот, он был рад ощутить себя членом команды, но и он чувствовал, что находится на пределе. Рене был готов расцеловать долгожданную землю, как только сойдет с корабля, но она все не появлялась и не появлялась.

Но вот наконец в один прекрасный день впередсмотрящий, сидевший на мачте в своем «гнезде», истошно завопил: «Земля! Земля!»

Все, кто находился на палубе, бросились к бортам, возбужденно шумя и вглядываясь в даль, а те, кто был в трюме и каютах, высыпали на палубу, чтобы к ним присоединиться.

Стоя у борта, Рене до боли в глазах всматривался в горизонт, пока на нем не показалась темная полоска долгожданной суши. Он был так рад, когда наконец увидел ее, что прыгал от восторга, как ребенок, и обнимал всех, кто подвернулся под руку. Правда, это оказался всего лишь один из маленьких необитаемых островков, которых в Карибском море было немало, но для Рене и пассажиров «Вольного ветра» он означал жизнь.

Вечером они причалили у его берегов и набрали пресной воды, а заодно настреляли кое-какой дичи. Все были полны радостного возбуждения, которое полностью разделял и молодой наследник барона де Гранси. Яркая и буйная природа тропического острова произвела на него неизгладимое впечатление, ему казалось, что он попал в рай. К сожалению, здравомыслящий Жиль его восторгов не разделял и перед сном сделал попытку привести помощника в чувство, посоветовав ему не слишком радоваться, потому что еще неизвестно, что ждет его на берегу. Но Рене почти пропустил это занудство мимо ушей и уснул, полный надежд.