Бежали месяцы, лето сменяла осень, зиму — весна. Так шел год за годом.

Изнурительный, зачастую на грани человеческих сил, труд на сахарных и хлопковых плантациях невольники традиционно сопровождали песней. Однако в поместье Жюльена во время работы петь было не принято: здесь не использовался рабский труд, к тому же хозяин, которого давно никто не видел, внушал вольноотпущенникам суеверный страх. Тут пели и веселились лишь знойными вечерами, оглашая ночное небо зажигательными ритмами и страстными мелодиями. В первые годы Жюльен мог часами слушать песни-мольбы, песни-благодарения и трудовые песни негров, их духовные гимны, — то трогательно-нежные, то душераздирающе-безысходные. Они пелись под аккомпанемент самодельных инструментов из высушенных тыкв, костей животных, металлических терок, тазов, целительным бальзамом проливаясь на истерзанные сердца.

Когда опускался вечер, а порой и под покровом ночи, чтобы остаться вне поля зрения, хозяин колдовской плантации, пользовавшейся одновременно дурной и доброй славой, бродил по окрестностям близ жилищ чернокожих работников. Убедившись, что никто его не заметил, он любил присесть, прислониться спиной к иве и слушать песни, которые почему-то навевали ему воспоминания о детстве. И невольно, все чаще и чаще, он спрашивал себя: что он делает в Новом Орлеане?

Для его работников музыка была жизнью. Для него — эмоциональной отдушиной, как и любимые, перечитываемые по многу раз книги. Афроамериканские ритмы, как это ни смешно, вызывали у него мысли о Париже, прошедшей там юности и девочке, устремленной к звездам, чье имя стало тайной драгоценностью его сердца.

Однако родная страна всплывала в его памяти не только в образе золотоволосого ангела. На протяжении всех этих лет он внимательно следил за происходившими в Европе событиями: война Франции против Испании; вторжение в Россию и крах Великой армии; разгром Наполеона под Лейпцигом войсками коалиции, образование временного правительства во главе с Талейраном, отречение императора и изгнание на остров Эльба; и наконец, постоянно обсуждаемые планы его бегства из ссылки.

Естественно, он жил не только воспоминаниями или новостями с далекой родины. Дела Жюльена наводили на жителей Нового Орлеана не меньше ужаса, чем смертоносная чума, безжалостная желтая лихорадка, беспощадный бунт чернокожих рабов или неумолимо надвигавшаяся война с Англией. В глазах одних Чародей олицетворял собой Божью кару, другие видели в нем самого гениального отравителя в истории, который тем не менее однажды непременно совершит промах и попадется.

Молва о нем достигла земель, где он не бывал. Из каких только дальних краев к нему не приезжали, чтобы доверить выполнение деликатных и хорошо оплачиваемых заказов. Но Жюльен не покидал Новый Орлеан: возможность ежедневно навещать могилу матери породила в нем доселе неведомое ощущение родного дома.

Поскольку нуждавшиеся в услугах Жюльена никогда не переводились, вскоре он сколотил приличное состояние, и принадлежавшая ему плантация перестала зависеть от ростовщических банковских кредитов. Обычно к нему обращались через Огюста, желая уладить дельце в обмен на солидную пачку купюр. И после подобной сделки все, точнее, почти все, крепко держали язык за зубами, дабы полиция не проведала ничего лишнего про преступление, автор которого не оставлял следов, не забывал болтунов и исправно оплачивал долги.

Поговаривали, что единственным, кто не убоялся Чародея, был некто господин Клэйрборн — пожилой нотариус, прославившийся непомерной алчностью и тиранством своих писцов. Но разве можно хоть что-то утверждать с уверенностью? Людям свойственно преувеличивать, а что произошло на самом деле, никто, разумеется, не знал.

Господин Клэйрборн, будучи протестантом, исповедовал двойную мораль и, по слухам, с Чародеем его связывали некие темные дела. Но однажды у нотариуса, как говорят, пробудилась совесть, и, мучимый ее угрызениями, он надумал поделиться с полицией сведениями, способными изобличить злодея. Бедняга! В считанные дни он лишился своей благородной гривы и всех зубов, и у него не осталось сил даже привстать в постели. Говорят, но кто осмелится утверждать, что в дверях спальни умирающего в последний день вдруг возникла высокая фигура. Некто в темном, застыв, пристально смотрел на нотариуса с явным намерением обратить на себя внимание умирающего и мгновенно исчез, едва к нему устремили взгляды присутствовавшие при кончине.

Поразительно, сколь богата на выдумку людская молва. Одни утверждали, что господин Клэйрборн занемог аккурат на следующий день после того, как поцарапал указательный палец перстнем, который обычно снимал на ночь. Другие предполагали, что причиной фатального исхода стали вредные испарения краски. Незадолго до смерти в доме господина Клэйрборна действительно перекрасили стены. Но почему, в таком случае, пострадал лишь нотариус, а прислуга осталась в добром здравии? Третьи толковали, что покойный якобы порезал руку, и в ранку попала грязь. Но заражение крови протекает с совершенно иными симптомами, нежели смертельная болезнь нотариуса! Наконец, большинство горожан сошлось во мнении, что истинная причина смерти — тяжелый, скоротечный недуг. Кстати, о господине Клэйрборне, которого заменил новый нотариус, очень скоро все позабыли.

Жюльен из юноши превратился в отменно рослого мужчину. У него были руки с тонкими пальцами, очень светлая кожа и темные волосы, перевязанные сзади черным бархатным бантом. Общий портрет гармонично дополняли крупный нос и огромные серые глаза, преждевременные тени под которыми, подчеркивая привлекательность, свидетельствовали о небрежении к себе. Кому доводилось слышать его глухой голос, отмечали, что в общении он немногословен, говорит лишь по существу, не скупится в выражениях, не любит шутить и очень тонко чувствует собеседника. Видевшие его отмечали, что ходит он широким шагом, заложив руки за спину, и курит странную трубку, а глаза его блестят безумным блеском.

Негры считали, что он заключил сделку с Дамбаллой. Часто после происшествий, к которым, предположительно, мог иметь отношение Чародей, они посвящали ему свои пляски, а также совершали колдовские обряды — чтобы задобрить его и обезопасить себя. На белых его имя наводило ужас. И лишь немногие, в том числе ряд видных горожан и представителей власти, предпочитали не придавать значения досужим разговорам и предрассудкам, связанным с именем богатого помещика, владельца небольшой, по процветающей сахарной плантации, который редко появлялся на людях.

Между тем, по воле случая, 30 апреля 1812 года Луизиана обрела статус штата, а шесть недель спустя, в связи с торговыми ограничениями и британской блокадой, Соединенные Штаты объявили войну Великобритании.

В течение двух с половиной лет, что продолжалась война, Жюльен не раз серьезно пожалел о своем предложении Виктору отправиться вместе с ним в Америку. Здесь, на краю света, в разгар войны, границы которой все больше расширялись, тот угасал буквально на глазах. От мудрого и уравновешенного наставника, неуемного экспериментатора, чудаковатого ученого и основателя новой школы в медицине, каким его знал Жюльен, ничего не осталось. Некогда общительный и увлеченный наукой исследователь превратился в человека, потерпевшего поражение. Он сильно состарился, замкнулся в собственных воспоминаниях. Целыми днями с отеческой заботой ухаживал за своими любимыми растениями, перетаскивая их с места на место. И оплакивал пагубные последствия войны.

Чем дольше затягивалось военное противостояние, тем глубже Виктор погружался в себя. Поэтому день, когда стало известно, что 24 декабря 1814 года был подписан Гентский мирный договор, стал для всех на плантации днем ликования.

А еще через два дня, вечером, у ворот усадьбы остановился кабриолет, и из него вышел элегантно одетый мужчина с черным кожаным портфелем. Он был невысокого роста, полный, с тонкими усиками и идеальным пробором. При ходьбе слегка приволакивал левую ногу. Распахнутый на груди короткий плащ открывал взору свисавшую из жилетного кармана массивную золотую цепь. Он позвонил в колокольчик и на безупречном французском спросил открывшую ему мулатку-горничную, дома ли хозяин. Посетитель назвался именем, которое абсолютно ни о чем не говорило. Сказал, что прибыл по делу в высшей степени важному и срочному и чтобы она именно так и доложила своему господину. Девушка проводила его в курительный салон и попросила подождать.

Через несколько минут к нему вышел Жюльен, и человечек церемонно выразил ему свое почтение. Беседа состоялась при закрытых дверях и продолжалась до поздней ночи.

Когда встреча закончилась, служанке поручили проводить гостя. Выйдя на веранду, он бросил мимолетный взгляд в сторону, привлеченный, несомненно, движением кресла-качалки, но не увидел в нем никого — лишь смутную тень, а над тенью — причудливое облако дыма. С выражением озабоченности на лице посетитель сел в коляску, которая все это время его ждала, и тотчас укатил.

Что же касается старого кресла-качалки, то в «дьявольское» движение указанный предмет мебели приводила Гран-Перл. Ничто на свете, кроме украшений из золота, не восхищало так мулатку, как кресла-качалки. В последние годы она появлялась в усадьбе редко, но всегда без предупреждения. И на сей раз, выйдя на веранду подышать теплым вечерним воздухом, он нисколько ей не удивился.

— Новые свежие ветры наполняют паруса и предвещают смену курса, — будто продекламировала Гран-Перл и выпустила изо рта нескончаемо длинную струю дыма.

— Раньше ты не имела обыкновения изъясняться метафорами, — бросил Жюльен, не посмотрев даже в ее сторону, и оперся локтями на перила ограды.

— Раньше было иначе, — пояснила Гран-Перл.

— Должен признать, ты обладаешь особым даром — как бы случайно оказываться в нужном месте в самые интересные моменты, — констатировал Жюльен, искоса поглядывая на нее.

— Я говорила тебе, Дамбалла подаст знак, когда ты будешь готов.

— Довольно шуток! — перебил Жюльен и жестко посмотрел ей прямо в лицо.

Гран-Перл как подбросило из кресла. Она подошла к нему, порывисто схватила за руку и, показывая на след змеиного укуса, изрекла:

— И это — тоже случайность? Возвращайся в Париж и ищи там встречи со своей судьбой, мальчик без имени!

— Мальчик без имени давно вырос и стал взрослым человеком со множеством имен.

— Ты не обретешь спокойствия, пока не выяснишь, кто ты такой и как имя твоего отца, — парировала она.

— Что ты мне предлагаешь? Бросить все? В Париже меня могут узнать.

— Узнать кого? Юношу, которым ты был? — с презрительно улыбнулась Гран-Перл. — Ты изменился и, кроме того, освоил достаточно средств и приемов, чтобы противостоять врагам. И у тебя есть цель, которую ты должен выполнить. Откажись, но тогда ты не будешь знать покоя, и гнев Дамбаллы будет преследовать тебя по ночам. Тебе опять во сне явятся змеи, и ты будешь раскаиваться всю оставшуюся жизнь.

— Твои сказки больше не страшат меня! — повысил голос Жюльен.

— И хорошо. Значит, уроки не прошли даром. В том числе и со змеями, — заметила она.

— Кроме того, — добавил Жюльен, — Бонапарт еще не бежал с Эльбы. Как можно строить планы, делая ставку на то, что не произошло?

— Но обязательно произойдет, — заявила Гран-Перл. — Неизбежно. Шпионы французского эмиссара хорошо осведомлены.

Молодой человек повернулся, чтобы уйти.

— Жюльен! — позвала Гран-Перл, которая редко звала его по имени. — Твоя мать и я — мы разговаривали недавно.

У него сжались кулаки, и он воскликнул:

— Замолчи, старуха! Какое ты имеешь право!..

— Она желает, чтобы ты узнал своего отца. И ее дух не успокоится, пока ты не узнаешь, кто он, — Гран-Перл перешла на шепот. — Выполни предначертанное судьбой. Это и есть твой путь. Только в конце Дамбалла откроет смысл… Змей ты не боишься. Однако есть на свете нечто, что внушает тебе страх, не так ли? Это — здоровье старика. Ты боишься за его жизнь.

— Уже нет. Война закончилась, он теперь может быть покоен. Доброй ночи, Гран-Перл.

— Спроси у старика, что он предпочитает.

— Это я знаю лучше тебя, — дерзко ответил Жюльен. — В старости не нужно ничего, кроме покоя, — и приоткрыл дверь.

— В таком случае увези его отсюда. Война еще не закончилась.

— Ты не читаешь газет?

— Газеты врут.

Жюльен отпустил дверь и, повернувшись, вперился в нее глазами. Она погасила пахитосу и, устремив взгляд на свои унизанные кольцами и браслетами руки, твердо сказала:

— Англия возобновит войну и нападет на город. Если старик останется здесь, ты рискуешь его жизнью.

Произнеся это пророчество, она стала быстро спускаться по лестнице.

— Гран-Перл! — крикнул ей вслед Жюльен. — Когда?

— Времени осталось мало! — бросила мулатка и исчезла в темноте.

На следующий день Жюльен подошел к Виктору, когда тот, по своему обыкновению, возился со своими растениями, и спросил:

— Виктор, тебе не хотелось бы снова увидеть Париж?

От неожиданности Виктор чуть не выронил Цветок из рук.

— Мне очень хотелось бы увидеть Жиля… В последний раз… — ответил он тихо.

Туманным утром в начале января 1815 года Жюльен, Виктор и Огюст, сопровождаемые негритянской прислугой, сели на корабль, отплывавший во Францию. Впереди их ждал Париж. Виктора давно никто не видел таким жизнерадостным. Огюст, у которого в последние годы заметно округлился животик, тоже ожил, он чувствовал, что к нему возвращается молодость.

8 января, через четыре дня после выхода в море, вопреки подписанному в декабре Гентскому договору, англичане атаковали Новый Орлеан. Им противостояла армия под командованием Эндрю Джексона, седьмого президента США, отряды знаменитого пирата Жака Лафитта, ополчение из первопроходцев американского фронтира, французских поселенцев и свободных негров. В кровавой битве американцы заставили дважды превосходившие по численности силы британцев отступить от города и принудили Англию к соблюдению мирного договора.