Глава 1.

ИСТОРИОГРАФИЯ

Проблема участия крестьян России в Гражданской войне имеет богатую историографическую традицию. Говоря о степени ее изученности, следует особо указать, что приоритеты исследователей всегда зависели и, на наш взгляд, зависят и сейчас в первую очередь от общественно-политической ситуации в стране, а затем уже от всего остального (состояния источниковой базы, позволяющей решать поставленные задачи, и т. д.).

В развитии историографии проблемы можно выделить несколько этапов: 1920-е гг., 1930–1950-е, 1960–1980-е, 1990-е — начало 2000-х гг. Каждый из них отличается от остальных количеством и качеством опубликованных работ.

Первым этапом в изучении истории крестьянского движения в России в годы Гражданской войны, в том числе в Поволжье, стали 1920-е гг. Авторами работ, затрагивающих проблему антибольшевистских крестьянских восстаний и целиком посвященных им, становятся как непосредственные участники событий, так и профессиональные исследователи. Прежде всего по этому вопросу высказываются представители «победившей стороны»: участники подавления крестьянских восстаний и их очевидцы — военачальники Красной Армии, руководители ВЧК, советских и партийных органов и т. д. Все они находились под влиянием ленинского понимания крестьянского движения в Советской России в рассматриваемый период и в большинстве своем воспроизводили ленинские оценки.

Как известно, В.И. Ленин отрицал массовый характер крестьянских выступлений на подконтрольной большевикам территории России и называл их кулацкими по составу участников. В частности, он утверждал: «Чтобы в России были крестьянские восстания, которые охватили бы значительное число крестьян, а не кулаков, это неверно. К кулакам присоединяется отдельное село, волость, но крестьянских восстаний, которые охватили бы всех крестьян в России, при советской власти не было. Были кулацкие восстания… Такие восстания неизбежны». Ленин связывал «кулацкие восстания» с политической деятельностью в деревне левых и правых эсеров. Он же указывал на неизбежность зверств со стороны «мятежных кулаков»: «Кулак бешено ненавидит советскую власть и готов передушить, перерезать сотни тысяч рабочих. Если бы кулакам удалось победить, мы прекрасно знаем, что они беспощадно перебили бы сотни тысяч рабочих».

Основываясь на ленинских оценках, уже в 1918 г. появляются первые публикации, «по горячим следам» реагирующие на крестьянские выступления на контролируемой советской властью территории, в том числе в Поволжье. Так, к первой годовщине большевистской революции в Саратове выходит книга Б. Соколова с характерным названием — «Обзор кулацких восстаний в Саратовской губернии». Оценка крестьянского движения как кулацкого по своему характеру становится общепринятой в подобного рода работах. Например, в апреле 1919 г. журнал «Красная Армия», выходивший в Самаре, именно таким образом охарактеризовал одно из крупнейших в регионе крестьянских восстаний за период гражданской войны — «чапанную войну».

Аналогичная оценка дается и в выступлениях работников продорганов, непосредственно задействованных на продовольственном фронте. В то же время в некоторых из них предпринимается попытка дать взвешенную оценку причин крестьянского недовольства, обусловливая его объективными трудностями, а также политической несознательностью крестьянства. Например, в книге Н. Орлова, изданной Наркомпродом в 1918 г., обосновывалась неизбежность жесткого курса большевиков по отношению к деревне из-за ее неспособности проявить понимание ситуации и добровольно пойти на ущемление собственных интересов.

Для исследователей представляют интерес вышедшие в 1918 — первой половине 1920-х гг. публикации, посвященные характеристике крестьянского хозяйства и аграрного сектора экономики региона. Поскольку их авторами, как правило, были высококвалифицированные специалисты — бывшие работники земских статистических комитетов и т. п., то содержащаяся в них информация чрезвычайна важна для понимания объективных причин недовольства крестьян, обусловленного хозяйственной разрухой и неспособностью власти удовлетворить их насущные потребности.

Тему крестьянского протеста в рассматриваемый период затрагивают в своих работах, посвященных истории Гражданской войны, сотрудники ВЧК и высшего командования Красной армии. Так, например, в 1920 г. в вышедшей в свет публикации члена коллегии ВЧК М.Я. Лациса (Судрабс) «Два года борьбы на внутреннем фронте: Популярный очерк двухгодичной деятельности чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности» указывается, что причинами многочисленных «вспышек вооруженного сопротивления» крестьян в конце 1918 г. стали массовые призывы в РККА, изъятие хлеба, чрезвычайные налоги и контрибуции. В числе причин «массового крестьянского восстания» Лацис называет также тяготы Гражданской войны, мобилизации людей и скота в Первую мировую войну.

В фундаментальной монографии Н.Е. Какурина «Как сражалась революция» вооруженный протест огромной массы крестьянства Среднего Поволжья в период «чапанной войны» трактовался как «кулацко-эсеровские восстания введенных в заблуждение темных народных масс».

Аналогичные оценки даны в многочисленных воспоминаниях участников Гражданской войны, бывших в числе тех, кто подавлял крестьянские выступления.

В начале 1920-х гг., сразу же после завершения боевых действий на фронтах Гражданской войны, появляются первые публикации военных и гражданских историков, специально посвященные или затрагивающие рассматриваемую нами проблему

Тема крестьянского движения получает освещение в трудах военных историков. Так, например, в статье А. Казакова «Общие причины возникновения бандитизма и крестьянских восстаний» указывается, что бандитизм и крестьянские восстания явились результатом «глубоких экономических противоречий периода «военного коммунизма». Причиной крестьянских выступлений, протестов стала продразверстка, натурализация сельского хозяйства, разрыв экономических связей между городом и деревней. По мнению автора, «немаловажную роль в появлении недовольства масс» сыграли бюрократизм и незаконные действия отдельных представителей власти в деревне. По его оценке, крестьянские восстания были ни чем иным, как новой формой «выражения борьбы классов», новой формой «гражданской войны между бывшими союзниками». Не приводя убедительных доказательств, он заключает, что партия эсеров «подготовляет и становится во главе движения в Тамбовщине, в Поволжье». Статья А. Казакова примечательна тем, что в ней крестьянские восстания назывались именно крестьянскими восстаниями, явившимися результатом разрыва отношений «между бывшими союзниками».

Военный историк И. Шведов, обращаясь к проблеме поражений Красной Армии на Восточном фронте весной 1919 г., одним из основных факторов, обусловивших неудачи 5-й Армии, назвал «чапанное восстание» в прифронтовых губерниях Среднего Поволжья, вынудившее командование снимать части с фронта для его подавления.

На фоне общего хора крайне негативного отношения советских авторов к крестьянскому движению в годы Гражданской войны диссонансом прозвучала объективная позиция М.Н. Покровского. 18 ноября 1921 г. на Втором Всероссийском съезде пролеткультов «официальный историограф» большевистского государства заявил, что в «Российской революции никто ничего не поймет, пока твердо не усвоит, что у нас происходят две революции, а не одна: одна революция — мировая, часть мировой пролетарской революции, которая теснейшим образом связана с интернациональным пролетарским движением, от него не может быть отделена, дышит его идеологией», это та революция, «которая ведет свое начало от Маркса». Другая же революция, по мнению Покровского, — крестьянская, аграрная — продолжалась 150 лет и являлась «родней не Карла Маркса, а Пугачева». Покровский четко сформулировал цель крестьянской революции, суть которой была борьба крестьян за право быть хозяином на своей земле и право распоряжаться продуктом своего труда. Он без особого сочувствия, но с достаточным уважением писал о крестьянских восстаниях. В данном ключе рассуждал и известный экономист Л.Н. Крицман, считавший, что в 1917 г. в действительности произошло две революции — городская (социалистическая) и сельская (буржуазная, антифеодальная).

Не потерявшими своего значения и до настоящего времени для исследователей крестьянского движения в годы Гражданской войны являются вышедшие в 1920-е гг. работы Н.В. Гурьева, В. Руднева, А.И. Анишева, М.И. Кубанина, И. Подшивалова, С. Оликова.

Так, пионером в изучении истории «чапанной войны» в Среднем Поволжье стал заведующий историческим отделом Сызранского музея Н.В. Гурьев, опубликовавший в 1924 г. монографию о событиях марта 1919 г. в одном из эпицентров восстания — Усинской волости Сызранского уезда Симбирской губернии. Она написана по материалам Сызранского музея и архива при музее. Это первая исследовательская работа по «чапанной войне». В монографии детально описаны ход восстания и борьба с ним на территории Сызранского уезда, приведены агитационные материалы повстанцев. Особый интерес представляет приложенная к основному тексту сводка событий «чапанной войны» с указанием селений, охваченных восстанием, числа жертв, лозунгов и поводов к выступлению. Автор характеризует «чапанную войну» как крестьянское движение, охватившее все слои деревни, но кулацкое — по своей социальной сути и движущей силе. По его мнению, причиной восстания стала политическая несознательность крестьян, не позволившая им пожертвовать своими собственническими интересами во благо большевистской революции, давшей им землю.

Близкую к вышеизложенной позицию по вопросу о причинах крестьянских восстаний против большевиков дал в своих публикациях И. Руднев. Он писал о самостоятельности крестьянства в его хозяйственной и политической жизни в годы революции и Гражданской войны. По его мнению, в истории деревни в указанные годы можно выделить два качественных периода: первый — с момента победы Октябрьской революции до осени 1918 г., второй — с осени 1918 г. до введения НЭПа. В первый период деревня была предоставлена сама себе, делила помещичью землю и чувствовала себя превосходно. Большевистская власть не вмешивалась в ее дела, так как занималась укреплением своего положения в городе и создавала новый госаппарат. Осенью 1918 г. начался новый период, когда советская власть предъявила деревне счет за свои «благодеяния». Вооруженные продотряды с помощью разверстки, опираясь на «деревенских подонков» — комитеты бедноты, конфискуют у крестьян излишки хлеба и сырья, оставляя им голодные пайки. В ответ на это деревня отвечает массовыми восстаниями и протестует всеми другими доступными способами. Противостояние крестьян и советской власти заканчивается победой последней. За это деревня платит страшную цену, получая голодовку 1921–1922 гг. Введением НЭПа конфликт сторон исчерпывается.

Особое место в ряду многочисленных публикаций двадцатых годов, затрагивающих рассматриваемую проблему, занимает работа А.И. Анишева «Очерки истории гражданской войны 1917–1920» (Л., 1925). Его заслугой является то, что он рассматривал крестьянское движение как органическую часть Гражданской войны. В качестве основных причин крестьянских восстаний на территории Советской России в годы Гражданской войны А.И. Анишев определяет принудительные мобилизации в Красную Армию и продовольственную политику большевиков, т. е. указывает на объективный их характер. Он связал летние восстания 1918 г. в Поволжье и на Урале не с деятельностью комбедов и продотрядов как таковых, а с первыми массовыми мобилизациями крестьян в Красную армию. Таким образом, он наметил важнейшую проблему в историографии — «крестьянство и Красная армия». Обращаясь к теме крестьянских восстаний, А.И. Анишев указывает на факт противоречия между городом и деревней в условиях усиливающейся разрухи, что неизбежно вело к обострению продовольственной нужды в городах. Именно обострение продовольственного вопроса, наступивший голод в промышленных центрах сделали неизбежным наступление города на деревню, на хлебородные районы, контролируемые советской властью. А.И. Анишев указывает, что решительные действия власти по изъятию хлебных излишков стали главной причиной вспыхнувшего там в марте 1919 г. «чапанного восстания». Другой важнейшей причиной этого восстания, по мнению А.И. Анишева, стали «недостатки механизма» местной власти.

А.И. Анишев подробно анализирует борьбу большевиков с чехословацким мятежниками и белогвардейцами на Средней Волге. Основываясь на мемуарах белогвардейцев, он сделал вывод о том, что одной из причин побед Красной армии над чехословаками и Колчаком явилось нежелание крестьян воевать на их стороне.

Заметный след в историографии проблемы оставили вышедшие в свет во второй половине 1920-х гг. публикации М.И. Кубанина. В них содержатся положения, не потерявшие своей научной значимости и в настоящее время. Так, на основе анализа махновщины и других крестьянских движений против большевиков он признал факт отсутствия у советской власти прочной опоры в деревне. Он констатировал враждебное отношение крестьян к советской власти в 1919 г. из-за проводимой ею в деревне политики. Именно по этой причине, по его мнению, большевики были вынуждены прибегнуть к насилию по отношению к крестьянству, на что те ответили восстаниями. Кубанин считает, что в Гражданской войне крестьяне-«середняки» пытались занять «самостоятельную позицию», будучи вынужденными выбирать из двух зол. Он выступил против оценки крестьянских восстаний как антисоветских и контрреволюционных по своим целям и содержанию, поскольку восставшие выступали за сохранение советов, но только без коммунистов.

Анализируя причины крестьянского движения на Украине, Кубанин видел их в социальных противоречиях между пролетариатом и мелкобуржуазным, по сути, крестьянством, в провале товарообмена между городом и деревней, в насильственном внедрении коллективных форм ведения хозяйства. Таким образом, по его мнению, можно утверждать, что в основе крестьянского протеста лежал объективный фактор — политика большевиков, сделавшая его неизбежным.

В двадцатые годы рассматриваемая проблема получает освещение на страницах военных изданий. Публикуется множество работ, посвященных различным аспектам истории Красной армии в годы Гражданской войны, в том числе проблеме комплектования армии и дезертирства из ее рядов.

Так, например, в монографии С. Оликова в центре внимания оказалась проблема дезертирства из Красной армии. В ней впервые в историографии показаны реальные масштабы этого явления и затронута проблема «зеленого движения» на территории Советской России в годы Гражданской войны. По мнению автора, причины массового дезертирства крестьян из Красной армии напрямую были связаны с состоянием тыла. Именно влияние тыла способствовало «разложению армии». Деревня засыпала действующую армию сообщениями о полном отсутствии рабочих рук в хозяйстве, о недостатке или отсутствии пособий, о несправедливых действиях местной власти и пр.

Реакцией на подобные сообщения было «массовое дезертирство» красноармейцев, которое Оликов рассматривает в неразрывном единстве с «массовым бандитизмом», определяя последний как «воинствующий вид злостного дезертирства». «Массовый бандитизм», по его мнению, был выражением стихийного протеста «малосознательных масс против действий власти» и Гражданской войны как таковой. Он порождался войной и был ликвидирован с ее завершением. В своей работе Оликов подробно пишет о том, как большевики боролись с дезертирством и «зеленым движением».

Масштабы «зеленого движения» в указанный период показаны в монографии Н. Мовчина, посвященной комплектованию Красной армии в годы Гражданской войны. Наибольшую опасность для большевиков «зеленые» представляли летом 1919 г., когда волна дезертирских восстаний прокатилась по прифронтовым губерниям центрально-черноземного района Советской России. В Воронежской и Тамбовской губерниях дезертиры соединились с белоказаками, линия восстания «зеленых» захватила Саратовскую губернию, шла к Балашову, на Тамбов, создав даже угрозу Южному фронту.

В трудах историков 1920-х гг. затрагивается не только история крестьянского движения против большевиков, но и против существовавшего в Среднем Поволжье во второй половине 1918 г. Комуча.

Так, И.А. Колесников, анализируя ситуацию, сложившуюся на территории Самарской губернии в 1918 г., приходит к выводу, что неспособность Комуча создать «крепкую вооруженную силу» определялась позицией крестьянства, уставшего от Гражданской войны, испытавшего на себе «зубодробительную военную практику реакционного монархического офицерства».

В. Владимирова, обращаясь к теме Комуча, также подчеркивает тщетность попыток «демократии» «опереться на крестьянство». Она указывает, что часть крестьянства встретила «сочувственно чешский переворот», в первые его дни «произошло некоторое колебание кулацких и середняцких масс в сторону буржуазии». Но уже через пару месяцев господства учредиловцев настроение крестьян резко изменилось.

В сборнике документов и материалов о Самарском Комуче, опубликованном в 1924 г., указывается на факт разного отношения к его власти кулаков, середняков и бедняков: кулаков — сочувственное, большинства середняков и бедноты — резко отрицательное.

В рассматриваемый период выходит немало других работ, в которых тема крестьянского сопротивления советской власти в годы Гражданской войны находит то или иное освещение. Утверждается точка зрения, согласно которой в годы Гражданской войны сформировался нерушимый военно-политический союз рабочего класса и трудового крестьянства. Крестьянские восстания классифицированы как «кулацкие мятежи», инспирированные антибольшевистскими партиями и агентами белых армий. Руководящая роль в этих восстаниях принадлежала кулакам, дезертирам, эсерам, агентам Колчака и Антанты. Историки признают факт участия в восстаниях и крестьян-середняков — из-за их политической несознательности и обмана со стороны подстрекателей. В качестве основных причин «кулацких мятежей» называют продразверстку, недовольство насаждением совхозов, «некорректное поведение» отдельных представителей местной власти.

Применительно к истории крестьянского движения в Поволжье одной из таких работ можно назвать монографию И.А. Колесникова «Военные действия на территории Самарской губернии в 1918–1921 годах» (Самара, 1927). В ней автор характеризует «чапанную войну в Среднем Поволжье» как кулацкое восстание, в которое оказалась вовлечена часть крестьян-середняков, поддавшихся антисоветской агитации. В то же время он указывает, что восстание было обусловлено «измученностью крестьянства в процессе войн», упадком его хозяйства, «жесткой продовольственной политикой советской власти». В этом же ключе написана работа Б. Тальнова, посвященная другому крупнейшему крестьянскому восстанию в Поволжье в годы Гражданской войны — «вилочному восстанию» февраля-марта 1920 г.

Научная ценность вышеупомянутых работ состоит в том, что в них содержится немало фактического материала, раскрывающего мероприятия центральных и местных органов советской власти по профилактике и ликвидации крестьянских выступлений.

Говоря об историографии проблемы рассматриваемого периода, нельзя не остановиться на литературе русского зарубежья и воспоминаниях видных деятелей антисоветского движения. Так, в вышедшем в свет в 1918 г. под эгидой Самарского Комуча сборнике документов об аграрном движении в Самарской губернии в 1917–1918 гг. опубликованы основные законодательные акты Комуча по крестьянскому вопросу. Он органически дополняет вышедший в 1919 г. там же, но уже в большевистской интерпретации, историко-литературный сборник о деятельности Комуча.

Немало интересной информации об аграрном движении в Самарской губернии в 1917–1918 гг. содержится в публикациях и воспоминаниях одного из видных деятелей Комуча П.Д. Климушкина. Он объяснил нежелание крестьян воевать против большевиков их усталостью от войны, страхом перед перспективой восстановления прежних порядков, насаждаемых в деревне бесчинствующими и не подчиняющимися власти Комуча монархически настроенными офицерами Народной армии.

В воспоминаниях другого деятеля Комуча — Г. Лелевича (Л. Могилевского) сообщается о поддержке крестьянами Самарской губернии на начальном этапе мятежа чехословаков и образованного с их помощью правительства: об организации крестьянских эсеровских дружин, снабжении продовольствием чехословацких войск и т. д.

К истории взаимоотношений Комуча и крестьянства обращается в своей книге еще один его деятель, впоследствии видный сталинский дипломат И.М. Майский. Именно благодаря ему в советской историографии применительно к Самарскому Комучу утвердился термин «демократическая контрреволюция». По его наблюдениям, крестьянство не проявило «особой активности» в поддержке Комуча в силу своей архаичной натуры. «Крестьянин по натуре архаичен, — писал Майский. — Он большой индивидуалист и очень не любит, когда кто-нибудь вмешивается в его дела, особенно когда кто-нибудь пытается наложить руку на его хозяйство». Майский констатирует, что деревня, «забывши про политику, целиком погрузилась в свои хозяйственные дела». Крестьяне были довольны, что никто их не тревожит и, на первый взгляд, могло казаться, что они «глубоко сочувствуют власти Комитета». Однако это было не так. Ситуация изменилась, как только Комуч начал мобилизацию крестьян в Народную армию, т. е. попытался заставить крестьян выполнять государственные повинности. Вместо поддержки Комуч получил крестьянское противодействие, вплоть до открытого сопротивления.

В вышедших за рубежом публикациях бывших членов партии эсеров, игравших видную роль в политических событиях периода революции и Гражданской войны, затрагивается вопрос о причастности партии эсеров к крестьянским восстаниям против большевистской власти. Именно в этом их обвиняли большевики. Из содержания работ видно, что эсеры не признавали инкриминируемой им роли организаторов и руководителей крупнейших крестьянских восстаний в Советской России в 1918–1921 гг. Об этом свидетельствуют опубликованные в Париже в 1920 г. материалы IX съезда партии, в которых прямо говорится о прекращении вооруженной борьбы против большевиков в связи с угрозой белой контрреволюции, ставшей реальностью летом 1919 г.

Об этом можно судить и по информации о положении в Советской России, которую публиковали в своих изданиях зарубежные центры партии эсеров. В подавляющем большинстве случаев она была недостоверной или сильно искажающей реальные события. Например, издававшийся в Праге журнал эсеров «Революционная Россия» сообщал, что при разгроме «вилочного восстания» в Поволжье в феврале-марте 1920 г. только в одном Мензелинском уезде было расстреляно и арестовано до 20 тысяч человек, преимущественно мужчин. Нечто подобное писали они и о ликвидации мятежа Сапожкова.

Как «незаметную» в организации крестьянского протеста против власти большевиков в годы Гражданской войны охарактеризовал роль эсеров В. Гуревич, еще один видный деятель этой партии, в статье, специально посвященной анализу крестьянского движения в России в указанный период. Он подчеркивал стихийность крестьянского движения, выступавшего то против красных, то против белых.

Не нашла подтверждения версия о причастности эсеров к организации крестьянского движения и в мемуарах одного из бывших руководителей чехословацкого мятежа в Поволжье — генерала Чечека.

Печатные издания белой эмиграции, так же как и эсеровские издания, помещали на своих страницах весьма далекие от действительности сведения о крестьянском движении в Советской России. Например, редактор известной белоэмигрантской газеты «Общее дело» В.Л. Бурцев опубликовал 20 октября 1921 г. совершенно абсурдное сообщение собкора о том, что Казань будто бы взята восставшими крестьянами, во главе с бывшими генералами и офицерами царской службы, что гарнизон Красной армии примкнул к восставшим, в числе которых находятся казаки, татары и киргизы.

Таким образом, первый этап исследования проблемы можно назвать временем, когда тема разрабатывалась как бы «по горячим следам». Авторами статей и монографий были непосредственные участники событий и их очевидцы — как с одной, так и с другой стороны. На публикациях этого периода лежит печать Гражданской войны, они словно опалены ее дыханием. Отсюда бескомпромиссность оценок, обусловленных в первую очередь итогами войны, и только затем — политическими и идеологическими позициями авторов. В советской историографии на этом этапе утверждается следующая терминология применительно к крестьянскому антибольшевистскому движению: банды, «черная армия», антисоветское крестьянское движение, контрреволюция, кулацкие мятежи, кулацкие восстания, эсеро-кулацкая контрреволюция и т. д. В то же время в эмигрантской литературе речь идет о «крестьянском движении», «аграрном движении» и т. п.

Второй этап изучения проблемы охватывает 1930–1950-е гг. Этот период ознаменовался утверждением в Советской России сталинского тоталитарного бюрократического режима, поставившего историческую науку, как и все другие сферы общественной жизни, в жестко ограниченные идеологические рамки. Методологической основой всех исследований по отечественной истории становится «Краткий курс Истории ВКП(б)», согласно которому в годы Гражданской войны существовал нерушимый союз пролетариата и трудового крестьянства при руководящей роли большевистской партии. Тематика крестьянских восстаний 1918–1921 гг. оказалась фактически закрытой. Она затрагивалась лишь в связи с другими проблемами Гражданской войны. В своих многочисленных работах советские историки повторяли стереотипы тридцатых годов о подготовленности крестьянских восстаний контрреволюционными силами (белыми, партией эсеров, «буржуазными националистами»), их кулацком характере.

В полной мере это коснулось и исследований, посвященных поволжскому крестьянству. Из общей массы работ по истории Гражданской войны в Поволжье в указанный период была опубликована лишь одна, специально посвященная крестьянскому движению, — Р.А. Таубина о восстании Сапожкова. В этой статье автор занимает резко отрицательную позицию по отношению к Сапожкову и повстанцам. Он голословно заявляет, что А.В. Сапожков никогда не был революционером. Без ссылки на конкретные источники утверждает, что Сапожков проводил массовые порки и изнасилования, создал из деклассированных элементов преданную лично ему «черную сотню», беспробудно пьянствовал. Вину за мятеж Р.А. Таубин бездоказательно возложил на кулачество и его агентов — эсеров. Подобную линию он проводил и в других своих публикациях. Однако в работах Р.А. Таубина содержится немало достоверных сведений о ходе самого восстания.

Аналогичным образом крестьянские выступления в регионе в 1918–1921 гг. характеризовались в многочисленных статьях, монографиях, сборниках документов, вышедших в свет в 1930–1950-е гг. В них «чапанная война», «вилочное восстание» назывались «кулацкими» мятежами, организованными эсерами и агентами белых.

Определенную научную ценность среди публикаций данного периода представляют документальные издания по истории Гражданской войны в Поволжье, вышедшие по линии Истпарта. Среди них следует выделить хроники событий Гражданской войны в Средне-Волжском крае, опубликованные в 1930-х гг. заведующим самарским бюро Истпарта В.В. Троцким, в которых широко представлены факты из истории «чапанной войны», восстания «Черного орла-земледельца», а также мятежа Сапожкова, прежде всего документы повстанцев. В целом деятельность Истпарта и его бюро на местах принесла несомненную пользу делу изучения крестьянских выступлений в Среднем Поволжье.

В этом же ключе можно рассматривать увидевший свет в 1941 г. сборник документов «М.В. Фрунзе на фронтах гражданской войны». В нем опубликованы телеграммы Фрунзе В.И. Ленину о «чапанной войне», мятеже воинских частей, крестьянских волнениях в районах Заволжья в мае 1919 г.

В довоенные годы за рубежом появилось несколько работ историков-эмигрантов, затронувших события крестьянского движения в Поволжье в 1918–1921 гг. Они были проникнуты ненавистью к большевикам и оправдывали «народное сопротивление» установленному ими в России диктаторскому режиму.

Обращаясь к истории Комуча, советские историки писали о том, что Комуч в области аграрных отношений проводил политику возврата к прежним порядкам и лишь на словах выдавал себя за подлинных защитников интересов крестьянства, а на деле покровительствовал помещикам и кулакам.

Для современных исследователей представляют определенный интерес вышедшие к 40-летию Октябрьской революции в центральных и местных изданиях сборники документов и материалов, а также воспоминания очевидцев о Гражданской войне в Поволжье. В них впервые публикуются документы, свидетельствующие о подавлении крупнейших крестьянских восстаний в Поволжье в 1918–1921 гг.: телеграммы, донесения с мест непосредственных участников карательных акций, докладные записки в центр и материалы комиссий по расследованию обстоятельств крестьянских волнений и т. д. Естественно, что при этом сохраняются терминология и концептуальные оценки повстанчества как кулацкого движения, инспирированного контрреволюцией. Для историографии проблемы данные публикации представляют интерес, поскольку в них достаточно полно и аргументированно изложена позиция официальной власти, противостоящей мятежному крестьянству.

Таким образом, второй этап в развитии историографии проблемы стал временем ее «замалчивания». Научная разработка сюжетов, так или иначе связанных с темой крестьянского сопротивления большевистской власти, осуществлялась только фрагментарно, на уровне констатации факта, в соответствующей «идеологической оболочке».

1960–1980-е гг. стали новым периодом в развитии историографии проблемы. Его качественное отличие от предшествующего состоит в том, что в это время историки начинают активно разрабатывать многие аграрные проблемы новейшей истории, в том числе периода Гражданской войны.

Шестидесятые годы характеризуются рядом позитивных изменений. Ряд историков предпринимают попытки в рамках имеющихся возможностей отойти от жестких стереотипов прежней историографии. Например, В.П. Данилов обратил внимание исследователей на серьезнейший пробел в изучении истории Гражданской войны — совершенную неразработанность вопроса о позиции крестьянства в этой войне. Он заключил, что крестьянские восстания являются «прямым проявлением гражданской войны», ее «последней формой» после разгрома белой контрреволюции.

Но в целом в общем потоке литературы на эту тему преобладали другие, жестко идеологизированные работы.

На общероссийском уровне в указанный период проблема достаточно активно изучается И.Я. Трифоновым, Ю.А. Поляковым, Д.В. Голинковым и другими исследователями.

Так, И.Я. Трифонов посвятил свою монографию истории классов и классовой борьбы в СССР в начале нэпа, в 1921–1922 гг. В ней впервые в советской историографии осуществлена попытка исследовать все крестьянские восстания как единое целое, показать их размах. Многое из того, о чем писал автор, было, по сути дела, повторением опубликованного в двадцатых годах. Но, учитывая, что публикации тех лет были или изъяты из научного обращения, или забыты, можно считать, что Трифонов как бы вновь «открыл тему» и дал стимул к ее дальнейшему изучению.

По мнению Трифонова, с началом массовых крестьянских восстаний в 1921 г. наступает новый этап Гражданской войны. Он предложил различать военно-политический бандитизм и «вооруженную кулацкую контрреволюцию». Говоря о крестьянских восстаниях в Поволжье, Трифонов бездоказательно утверждает, что в 1920–1922 гг. «кулацкий политический бандитизм» в Поволжье развивался под руководством эсеров и меньшевиков. Например, он пишет, что поднятый Сапожковым мятеж пользовался поддержкой правых эсеров, меньшевиков и анархистов. Не приводя никаких фактов, Трифонов заключает, что «по своей ненависти к коммунистам… банды Поволжья не уступали антоновцам».

Другой крупный исследователь, Ю.А. Поляков, вслед за И.Я. Трифоновым в своих публикациях рассматривает крестьянские восстания как органическое явление Гражданской войны. Характеризуя политические настроения крестьянства в период ее завершения, он делает вывод, получивший впоследствии широкое распространение в советской историографии: главной причиной крестьянского недовольства была не сама продразверстка, а ее чрезмерности, которые допускались на местах отдельными представителями советской власти.

Важным в концептуальном отношении стал вывод Полякова о 1922 г. как времени «кардинального перелома в настроениях крестьянства» под воздействием новой экономической политики. Именно тогда «уже были выработаны основные начала нэпа, завершилась хозяйственная перестройка, определились первые итоги восстановления народного хозяйства, выкристаллизовались основные линии аграрной политики», «выявились новые черты и тенденции социально-экономического развития деревни». Эти обстоятельства выбили почву из-под ног кулацких банд и сыграли главную роль в ликвидации политического бандитизма.

Тезис Полякова о том, что крестьяне были недовольны не разверсткой вообще, но возникающими трудностями из-за ее чрезмерности, а также ошибками конкретных личностей, приобрел новое звучание в коллективной монографии П.С. Кабытова, Б.Н. Литвака, В.А. Козлова. В ней разногласия крестьян с советской властью из-за продразверстки названы «внутренним, «семейным» делом». А вывод, что в «кулацких мятежах 1920–1921 гг.» принимали участие середняки и даже бедняки, теперь не только не оспаривается, но и как бы дополняется дифференциацией крестьянства еще и по уровню сознательности. Авторы считают, что участие середняков в мятежах чаще всего было «бессознательным»: это «неадекватная реакция не знавшего, «куда пожаловаться», среднего крестьянина». Сознательная же часть крестьян «требовала от своей власти уменьшения продразверстки, упорядочения системы ее взимания, но не допускала и мысли о контрреволюционном восстании».

Из работ общероссийского уровня 1960–1980-х гг., на наш взгляд, следует выделить монографию Д.Л. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР (М., 1986)» и первый том академического издания «История советского крестьянства» (М., 1986).

Книга Голинкова стала своеобразным стандартом в оценке крестьянского протеста. Автор рассматривает его как составную часть антисоветской подпольной контрреволюционной деятельности. По его мнению, во всем была видна «вражеская рука» эсеров, меньшевиков и белогвардейцев.

В упомянутом выше первом томе «Истории советского крестьянства» крестьянское движение в годы Гражданской войны рассматривается сквозь призму утвердившейся в историографии концепции. Данное издание заметно выделяется на общем фоне основательным анализом социально-экономического положения деревни.

В этот период на общероссийском и региональном уровнях выходят в свет документальные издания, в которых публикуются новые и переиздаются уже известные документы о ходе ликвидации крестьянских восстаний в регионе в годы Гражданской воины. Большими тиражами переиздается роман А. Веселого «Россия, кровью умытая», публикуются различные мемуары и воспоминания очевидцев.

Одновременно появляются работы, в которых, несмотря на следование официальным установкам, все же дается объективная характеристика социально-экономического положения деревни, а также крестьянского движения в России в начале XX века, что позволяет понять причины крестьянского протеста в 1918–1921 гг. Это прежде всего работы А.М. Анфимова, В.П. Данилова, П.Н. Першина, Л.Т. Сенчаковой, П.С. Кабытова, Э.М. Щагина и др.. В них доказывается неизбежность революционного взрыва в российской деревне в начале XX века из-за неспособности царского самодержавия, а затем и Временного правительства решить аграрный вопрос в интересах крестьянства.

В 1960–1980-е гг. в СССР появляются и многочисленные исследования о позиции поволжского крестьянства в годы Гражданской войны. Тема затрагивается в исследованиях обобщающего характера о революционных потрясениях в Поволжье в 1917 г. и событиях Гражданской войны. Кроме того, выходят в свет работы, целиком посвященные крестьянскому движению в регионе в рассматриваемый период, чего, как уже отмечалось, не наблюдалось ранее. Среди них следует выделить публикации А.Л. Литвина, Н.Ф. Лысихина, Е.Б. Скобелкиной, Е.И. Медведева, Б.Н. Чистова и других исследователей. Они повторяют сложившиеся в историографии общие оценки крестьянских восстаний 1918–1921 гг. на территории региона, характеризуя их как «контрреволюционные, белогвардейско-эсеровские кулацкие мятежи», подготовленные при активном участии эсеров и агентов белой армии.

Анализируя работы 1960–1980-х гг. по истории крестьянского движения в Поволжье, следует особо остановиться на публикациях А.Л. Литвина. Его монография «Крестьянство Среднего Поволжья в годы гражданской войны» стала вехой в советской историографии проблемы. В книге заметное место уделено крестьянским восстаниям 1919–1920 гг. Автором введен в научный оборот значительный массив новых документов, и впервые в историографии дано достаточно подробное описание общего хода «чапанной войны», восстания «Черного орла» и мятежа Сапожкова. Характеризуя причины восстаний, он попытался в чем-то уйти от утвердившихся штампов, показать негативные аспекты в деятельности большевиков в деревне. Однако в целом работа находится в русле традиционной историографии. Автор пишет о кулацком характере крестьянского движения, руководстве им со стороны правых эсеров и оставленной Колчаком агентуры.

1960–1980-е гг. оставили заметный след в разработке проблемы. Прежде всего тема крестьянского движения в годы Гражданской войны вновь появилась на страницах исторических изданий. В научный оборот был введен значительный комплекс источников по многим ее сюжетам. Много внимания было уделено освещению карательных и профилактических мероприятий советской власти против крестьянского повстанческого движения.

В концептуальном значении исследования рассматриваемого периода мало чем отличаются от предшествующих. Они закрепили, с некоторыми непринципиальными оговорками, сложившиеся ранее оценки о «контрреволюционном», «антисоветском» и «кулацком» характере крестьянских выступлений в Советской России, включая Поволжье, в 1918–1921 гг. Причем сделали это на более высоком профессиональном уровне.

На рубеже 1980–1990-х гг. начинается новый, современный этап в развитии историографии проблемы, который продолжается и до настоящего времени. Решающим фактором в этот период стала политика гласности и демократизации общественно-политической жизни страны, проводимая новым руководством СССР, а затем Российской Федерации. Ликвидация идеологического диктата государственной власти и «архивная революция» создали историкам благоприятные условия для творческого подхода к рассматриваемой проблеме.

Девяностые годы стали временем бурного всплеска интереса исследователей к истории крестьянского движения в России в 1918–1922 гг. В центральных и местных изданиях публикуются десятки статей, появляются монографии и сборники документов, непосредственно посвященные или затрагивающие данную тему.

Новый период в историографии проблемы имел свои плюсы и минусы. Главным достижением исследователей девяностых годов и начала двухтысячных можно считать введение в научный оборот нового, ранее недоступного огромного комплекса источников по истории российской деревни первой трети XX века, в том числе периода Гражданской войны. Открытие архивов позволило ввести в широкий научный оборот ранее недоступные для исследователей документы органов ВЧК-ГПУ, Красной армии и других ведомств советского государства.

Именно в публикации источников, на наш взгляд, наиболее плодотворно выразилось «новое направление» в историографии проблемы. Об этом можно судить по серии документальных изданий, вышедших в указанный период в рамках международного проекта «Интерцентра» Московской высшей школы социально-экономических наук (МВШСН) «Крестьянская революция в России. 1902–1922 гг.» (руководители проекта В.П. Данилов, Т. Шанин), а также российско-французского проекта «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918–1939 гг.» (руководители В.П. Данилов, А. Берелович). В данных сборниках представлен широкий комплекс источников из центральных и местных архивов, позволяющий восстановить целостную картину событий, событий, являющихся предметом нашего исследования. Особый интерес представляют документы Центрального архива Федеральной службы безопасности РФ (ЦА ФСБ) (информационные сводки, отчеты ВЧК — губчека, госинфорсводки), содержащие уникальную информацию о положении советской деревни в годы Гражданской войны, крестьянском движении и др. Указанные сборники впервые знакомят читателя с массивом документов, исходящих непосредственно из крестьянской среды (воззвания, программы и т. п.), что позволяет лучше понять причины и цели повстанческого движения в годы Гражданской войны в Тамбовской губернии, на Дону, в Поволжье и других регионах страны. Заслуживают внимания и другие документальные издания.

Безусловно, несомненным плюсом нового периода в развитии историографии проблемы стала свобода дискуссии. Впервые исследователи получили возможность свободно, без оглядки на цензуру, высказываться по любым аспектам темы. Отсюда, казалось бы, вполне закономерный разброс мнений и подходов. Но не трудно заметить, что многие исследователи пошли по легкому пути: без глубокой и всесторонней проработки источниковой базы стали делать заключения в русле новой политической конъюнктуры. Бросается в глаза резкое смещение акцентов, кардинальное изменение прежней позиции по изучаемой проблеме. По сути дела, речь идет о продолжении традиции «идеологизации истории» исходя из официальной доктрины, но уже в новых, «демократических» условиях.

Наиболее явно это проявилось в смене терминологии. Если в 1930–1980-е гг., следуя идеологическим установкам, историки называли крестьянские выступления против политики большевиков «контрреволюционными», «кулацкими», организованными эсерами и агентами белых армий, формой политического бандитизма, то в 1990-е гг. при характеристике тех же выступлений ими использовались такие понятия, как: «народное сопротивление социализму», «народное повстанчество», «крестьянская политическая оппозиция», «антибольшевистское» и «антикоммунистическое движение» и др. Некоторые исследователи пошли еще дальше. Они «забыли» о зверствах и насилиях, широко практиковавшихся в трагические годы Гражданской войны повстанцами, и сравнивали главарей повстанческих отрядов с Робин Гудами. Если раньше «дежурной» была оценка крестьянского движения как «кулацкого», то в 1990-е гг. появились публикации, авторы которых не просто отказались от этого стереотипа, но вообще поставили под сомнение сам факт существования кулака в дореволюционной русской деревне.

Можно согласиться с В.И. Голдиным и другими исследователями, что подобная «метаморфоза» историографии была связана с приходом к власти в России антикоммунистических сил, открыто заявивших о своем негативном отношении к большевистской революции и созданной в результате ее победы советской системе. Официальный антикоммунизм стал методологической основой для многих исследователей истории России, в том числе занимающихся проблемами крестьянского движения в годы Гражданской войны.

Результатом такой «метаморфозы» стало возвращение в историческую литературу терминов эпохи Гражданской войны, широко использовавшихся в дальнейшем в эмигрантской и зарубежной историографии. Проще говоря, ряд исследователей взяли на вооружение идеи и термины «проигравшей стороны», сменив таким образом одни мифологемы на другие. Не исключено при этом, что в ряде случаев подобная смена «жизненных ориентиров» авторов не всегда была конъюнктурна и действительно произошла под влиянием гласности и кардинальных перемен в общественно-политической жизни страны. Но конкретный анализ содержания публикаций заставляет в этом усомниться. В большинстве случаев налицо всего лишь пропаганда «новых старых» ценностей без серьезной, документально фундированной аргументации.

На наш взгляд, подобные издержки гласности не могут заслонить несомненных позитивных сдвигов в разработке проблемы, наметившихся в 1990-е гг. Введение в научный оборот огромного массива источников и творческая свобода, о чем говорилось выше, дали возможность исследователям выдвинуть интересные в научном отношении идеи и концепции. Многие из них развивали уже высказанные ранее положения, другие стали новым словом в науке.

Анализ литературы 1990-х — начала 2000-х гг. показывает, что в историографии проблемы оказались востребованы замалчиваемые ранее идеи историков 1920-х гг. Кроме того, получили новое звучание положения, высказанные исследователями последующих периодов. Прежде всего, на страницы исторических изданий вернулись забытые уже термины А. Казакова и А.И. Анишева — «крестьянские восстания». Дальнейшее развитие получила идея А.И. Анишева [поддержанная позднее И.Я. Трифоновым и Ю.А. Поляковым. — В. К.] о крестьянском движении как органической части Гражданской войны.

Данные идеи получили творческое развитие в виде концептуального вывода о самостоятельной роли крестьянства в революции и Гражданской войне, о крестьянстве как субъекте исторического процесса, а не пассивном объекте воздействия со стороны различных политических сил, о Крестьянской революции как самобытном явлении российской истории.

В данном контексте, на наш взгляд, представляет интерес концепция Крестьянской революции в России В.П. Данилова и Т. Шанина. Она основывается на солидной источниковой базе, постоянно пополняющейся по мере выхода в свет запланированных в рамках вышеупомянутых нами международных научных проектов сборников документов. По мнению авторов, революционные события в России на рубеже веков явились закономерным результатом социально-экономического и общественно-политического развития страны, связаны с процессом ее индустриально-рыночной модернизации, начавшейся в пореформенный период. Крестьянская революция стала сутью «потрясения крестьянской страны», вставшей на этот путь. Так, например, В.П. Данилов заключает, что Крестьянская революция, «начавшаяся стихийным взрывом в 1902 г. и вылившаяся в мощные народные революции 1905–1907 и 1917–1918 гг.», явилась «глубинной основой социальных, политических и экономических потрясений в России». Она оставалась «основой всего происходившего в стране и после Октября 1917 г. — до 1922 г. включительно». Он указывает на важнейшую роль крестьянства в победе большевистской революции и следующим образом характеризует развитие Крестьянской революции в годы Гражданской войны: «Ликвидация помещичьего землевладения и нежелание воевать крестьян, одетых в серые шинели, отдали власть большевикам». «Однако стихийная революционность крестьянства и революционно-преобразующие устремления большевизма имели разнонаправленные векторы и стали резко расходиться с весны 1918 г., когда угроза катастрофического голода потребовала хлеб от деревни. Создание системы принудительного изъятия продовольствия в деревне на основе разверстки (к чему двигались уже и царское правительство в 1916 г., и Временное правительство в 1917 г.) породило новый фронт ожесточенной борьбы и новую форму государственного насилия над крестьянством. Тем не менее, как бы сложно ни складывались отношения большевиков и крестьянства, они выдерживали удары контрреволюции. Крестьянская (антипомещичья и антицаристская) революция продолжалась и явилась одним из главнейших факторов победы над белыми, желто-голубыми и проч. Одновременно происходила трансформация крестьянской революции в крестьянскую войну против большевистского режима, который все больше отождествлялся в деревне с продовольственной разверсткой и разными мобилизациями и повинностями, с системой повседневного и всеохватывающего насилия. Новые документы обнаруживают необычные и неожиданные обстоятельства, подчеркивающие подлинный трагизм ситуации: в противоборстве оказались армии, одинаковые по составу — крестьянские, одинаково организованные (включая комиссаров, политические отделы и т. п.), присягавшие красному знамени как знамени революции, боровшиеся под девизом “Победа настоящей революции!” И между этими армиями вооруженная борьба достигала предельного накала, стала борьбой на взаимное уничтожение. Большевики жестоко подавили крестьянские восстания, однако и сами были вынуждены отказаться от немедленного “введения” социализма и удовлетворить главные требования деревни». Крестьянская революция заставила отказаться от продовольственной разверстки, ввести нэп, признать особые интересы и права деревни. Земельный кодекс РСФСР, принятый в декабре 1922 г., закрепил итоги осуществленной самим крестьянством аграрной революции. «Социалистическое» земельное законодательство 1918–1920 гг. было отменено. Решение земельного вопроса вновь приводилось в соответствие с требованиями крестьянского Наказа 1917 г.». Но победа Крестьянской революции «оказалась равносильной поражению, ибо крестьянство не могло создать отвечающую его интересам государственную власть, институционально закрепить результаты своей революции».

Как видим, В.П. Данилов рассматривает события 1918–1922 гг. не изолированно от предшествующего периода, а в их неразрывной связи, показывает их объективную закономерность, обусловленную процессом индустриально-рыночной модернизации страны. Он указывает на самостоятельный характер крестьянского движения, его огромное влияние на исход Гражданской войны. При этом крестьянство выступает активным субъектом исторического действия, а не пассивным объектом воздействия различных политических сил.

Значительный вклад в изучение крестьянского движения на территории Советской России в годы революции и Гражданской войны внесла Т.В. Осипова. В своих публикациях она дала подробный анализ проблемы, показала несостоятельность оценок предыдущего периода советской историографии. С использованием широкого комплекса источников (информационные сводки военных комиссариатов всех уровней, а также ВОХР, ВЧК, судебно-следственные документы по восстаниям) ею освещен ход основных крестьянских выступлений на территории Советской России в 1918–1921 гг., поддержана идея историков 1920-х гг. о крестьянских восстаниях как органической части Гражданской войны. Автор считает крестьянские восстания фактором, определившим ее исход. По мнению Осиповой, следует отказаться от представления о российском крестьянстве только как о пассивном объекте борьбы основных политических партий: кадетов, эсеров, большевиков, так как оно «выступало субъектом исторического процесса с 1905 г., творя свою крестьянскую революцию и отстаивая свои классовые интересы на глубоко осознанном уровне общинной демократии и уравнительного землепользования». Причины крестьянских восстаний в 1918–1921 гг. Осипова видит в аграрной и особенно продовольственной политике советской власти, которая «создавала объективные условия для борьбы крестьянского большинства против государства». В борьбе с коммунистическим государством и различными вариантами буржуазно-помещичьей власти, рождавшейся в ходе Гражданской войны, крестьянство выступало как активный субъект, отстаивавший с оружием в руках свои интересы и права, завоеванные в революции.

Однако в ее работах имеется ряд фактологических неточностей при освещении событий в Поволжье: «чапанной войны» и «вилочного восстания». В частности, автор неправомерно расширяет границы «чапанной войны», включая в нее территорию Пензенской, Оренбургской губерний и Уральской области, а «вилочного восстания» — территорию Симбирской губернии. Она приводит неверные данные о численности восставших. Имеются и другие неточности.

Подобная ситуация во многом объясняется тем обстоятельством, что Осипова в своих суждениях опиралась исключительно на документы центральных архивов и опубликованные источники. Этого недостаточно для получения полной картины события, что может быть достигнуто лишь при условии комплексного подхода — использования документов центральных и региональных архивов.

Для подтверждения этой мысли обратимся к монографиям С.А. Павлюченкова «Военный коммунизм в России: власть и массы» (М., 1997) и «Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа» (М., 1996). В первой монографии автор затрагивает проблему крестьянского движения и объясняет его причины двумя обстоятельствами. Во-первых, эгоизмом крестьян, отказавшихся от выполнения своих «обязанностей по отношению ко всему обществу» и спровоцировавших таким образом его ответную реакцию. Во-вторых, неспособностью большевиков «гибко подойти к крестьянству» вследствие своей убежденности в праве на монопольное обладание властью и идеологией. Крестьянский эгоизм, по мнению Павлюченкова, стал следствием действий революционеров, приманивших на свою сторону крестьянство политическим лозунгом «Земля — крестьянам», создавшим у него иллюзию, что «земля принадлежит не всей нации, а лишь ее крестьянской части». Данная иллюзия оказалась чревата Гражданской войной.

Монография написана автором на основе материалов центральных архивов, а также опубликованных источников. В специальной главе «Между революцией и реакцией — крестьянство в Гражданской войне» он касается событий на Средней Волге в 1918–1919 гг. и делает выводы, опираясь на узкий круг источников, недостаточных для создания действительно объективной картины события. Например, он без веских оснований заявляет об активной поддержке большинством крестьянства мятежа чехословацкого корпуса, о превращении крестьянства «в главную опору для развертывания демократической контрреволюции». В действительности в Поволжье ситуация была иной. Об этом можно судить хотя бы по публикации В.В. Кабанова, в которой он описал крестьянскую реакцию на мятеж чехословацкого корпуса так: крестьяне не знали, кто такие чехи, думали, что это «чеки» — деньги или какие-то неизвестные войска — «нехристи», дерущиеся с Красной гвардией. Голословно и утверждение Павлюченкова о «несомненной» связи «чапанного восстания» в Среднем Поволжье в марте 1919 г. с наступавшей Сибирской армией Колчака. Это старый историографический штамп. Бездоказательно и его заключение, что в 1918 г. происходили «восстания действительно зажиточного крестьянства» — «кулацкие мятежи», в 1919 г. к ним «активно подключаются середняцкие слои», а в 1920 г. «в повстанческое движение широко вливается бедняцкое население». Также не соответствует действительности вывод автора, что в первой половине 1920 г. «крестьянство вело себя относительно спокойно, ожидая практических шагов власти в важнейших вопросах деревенской жизни» [вспомним восстание «Черного орла» в Поволжье в февралемарте 1920 г. — В. К.] и т. д.

Подобного рода заключения Павлюченков допускает и в другой своей монографии о «крестьянском Бресте». Например, причину поражения восстания Сапожкова он объясняет следующим образом: «Видавший виды поволжский мужичок занял осторожную позицию, стремясь столкнуть лбами сапожковцев с продовольственниками, чтобы отделаться и от тех, и от других».

Думается, если бы автор обратился к документам местных архивов и основательно проработал их, его отмеченные выше суждения, а возможно некоторые другие, были бы иными.

Новым и позитивным моментом в развитии историографии проблемы на современном этапе стал интерес исследователей к персоналиям — конкретным участникам и вождям крестьянской революции. Наряду с легковесными статьями о «Робин Гудах» в литературе появились публикации, основанные на солидной источниковой базе, содержащие взвешенные оценки.

Наиболее удачной из таких работ, на наш взгляд, стала монография В.Н. Волковинского о Н.И. Махно. В ней Махно показан в контексте общей ситуации в сельской Украине. Автор убедительно доказывает, что легендарный «батька» был «органически связан с трудящимся крестьянством, хорошо знал чаяния и стремления сельского населения». При этом автор не идеализирует махновщину и отмечает: «Противоречия, раздиравшие повстанческую армию Махно, были во многом противоречиями самого крестьянства, в сознании которого удерживались не только коммунистически уравнительные представления о справедливости, но и дикая ненависть к господствующим классам, недоверие к интеллигенции, стремление побольше урвать у «буржуйского» города».

Своеобразным итогом изучения истории махновского движения на Украине и фигуры его вождя — Н.И. Махно стал сборник документов по этой проблеме, вышедший в серии «Крестьянская революция в России». В нем представлены разнообразные документы из архивов России и Украины, а также другие материалы, всесторонне характеризующие причины, масштабы крестьянского движения на юге Украины под предводительством Н.И. Махно.

В рассматриваемом ракурсе заслуживает внимания статья В.В. Самошкина о вожде «антоновщины» Александре Степановиче Антонове, в которой содержится взвешенная и аргументированная характеристика этой героической личности.

Отмечая положительную тенденцию в изучении главных деятелей крестьянского повстанчества в России в рассматривамый период, тем не менее, можно согласиться с точкой зрения В.Л. Телицына о необходимости расширения рамок исследований за счет «составления социально-психологического портрета русского бунтаря-традиционалиста (рядового участника, инициатора и руководителя)».

В 1990-е гг. и в начале XXI века произошел настоящий прорыв в изучении крестьянского движения в России в годы Гражданской войны на региональном уровне. В немалой степени этому способствовало участие историков из регионов в международных проектах «Крестьянская революция в России» и «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД».

В ходе реализации этих проектов в ряде российских регионов наметилась тенденция изучения истории крестьянства и аграрной политики государства в русле их научных традиций. Участие в проектах способствовало также творческому росту их непосредственных исполнителей. В частности, докторские диссертации успешно защитили С.А. Есиков (Тамбов), В.В. Кондрашин (Пенза), Н.С. Тархова (Москва).

С.А. Есиков в своей диссертации убедительно доказал, что объективной основой «антоновщины» — крестьянского восстания в Тамбовской губернии в 1919–1921 гг. было аграрное перенаселение. Именно оно создало почву для крестьянского недовольства и в конечном итоге — для«общинной революции» 1917 г.

Следует особо подчеркнуть, что наибольший вклад в разработку истории крестьянского повстанчества в Советской России в годы Гражданской войны на региональном уровне внесли именно тамбовские историки. В рамках проекта «Крестьянская революция в России» в 1994 г. ими подготовлен к печати сборник документов по истории «антоновщины», отвечающий самым высоким научным требованиям. В 2007 г. он переиздан и дополнен новыми важными материалами. В многочисленных статьях С.А. Есикова, Л.Г. Протасова, В.В. Самошкина и других дана развернутая характеристика причин, хода и результатов одного из самых мощных в годы Гражданской войны крестьянских восстаний.

В частности, С.А. Есиков, обращаясь к проблеме взаимоотношений советской власти и тамбовского крестьянства в период с 1917 по 1921 гг., заключает, что осуществившаяся в этот период в Тамбовской губернии аграрная революция оказала глубокое воздействие на судьбу крестьянского хозяйства. Традиционное вмешательство государства выразилось в чрезмерной регламентации хозяйственной деятельности, слишком обременительной для крестьян. Продразверстка превратилась в преимущественно одностороннюю связь города с деревней. Сказывались и негативные последствия первой попытки социалистической перестройки сельского хозяйства. В итоге неокрепшие ростки рыночно ориентированных хозяйств были практически уничтожены. Основная масса крестьянских хозяйств замыкалась рамками натурального производства. В итоге события аграрной революции 1917–1921 гг. отбросили крестьянское хозяйство Тамбовской губернии по основным показателям на несколько десятков лет назад — на уровень 1880-х гг., и в этом смысле, по мнению С.А. Есикова, можно согласиться с В.П. Даниловым и говорить об архаизации хозяйства.

Тамбовскими историками введен в научный оборот большой массив источников, показывающих крестьянскую позицию в событиях 1919–1921 гг. (воззвания антоновцев, программа и устав Союза трудового крестьянства и т. д.). Впервые дана взвешенная и аргументированная характеристика личностей руководителей движения, в том числе А.С. Антонова.

В объяснении причин «антоновщины» большинство тамбовских ученых разделяют точку зрения В.П. Данилова. В то же время они особо акцентируют антигосударственный характер крестьянского протеста: суть «антоновщины» состоит в противостоянии государства и крестьянства в силу того, что государственная политика в деревне «была объективно и субъективно антикрестьянской». С.А. Есиков и В.В. Канищев заключают, что крестьянство восставало против государства только тогда, когда: 1) последнее чрезмерно вторгалось в сферу интересов крестьян; 2) явно не оправдывало их социальных ожиданий; 3) показывало крестьянам некоторую слабость. Сочетание этих трех моментов и наблюдалось в 1919–1921 гг.

В результате всестороннего изучения источников тамбовские исследователи пришли к важному для историографии проблемы выводу о непричастности к организации антоновского восстания руководства партии эсеров. Таким образом, на примере одного из самых крупных крестьянских восстаний периода Гражданской войны был развеян один из основных мифов советской историографии. Тамбовчане заключают, что влияние эсеровской идеологии на поведение руководителей восстания прослеживается, и отдельные эсеры могли принимать в нем участие. Но о непосредственной организации и руководстве правыми эсерами «антоновщины» не может быть и речи. Движение носило стихийный характер.

Тема «антоновщины» затрагивалась и в других работах, вышедших в свет в рассматриваемый период. Но все они заметно уступали по глубине исследования вышеназванным публикациям тамбовских историков.

Наряду с тамбовской группой аграрников существенных, на наш взгляд, результатов в разработке проблемы крестьянского повстанчества в Советской России добились историки Урала. Среди них, в первую очередь, следует выделить Д.А. Сафонова. Впервые в историографии он предпринял попытку на примере южно-уральской деревни дать целостную картину крестьянского движения, начиная с пореформенного периода и до его завершения в 1922 г. Им составлена безупречная в научно-методическом плане хроника крестьянского движения на Южном Урале с 1855 г. по 1922 г. включительно.

Работы Сафонова основаны на серьезной источниковой базе центральных и местных архивов. Им введены в научный оборот уникальные документы различных крестьянских повстанческих групп и организаций региона периода Гражданской войны (воззвания «Черного орла — земледельца», «Зеленой армии», «Голубой армии», А. Сапожкова, В. Серова и др.).

Сафонов разделяет точку зрения тамбовских историков, что в основе крестьянского протеста, в том числе в 1920–1921 гг., лежал «длительный процесс конфликта государства и крестьянства, борющегося за свою хозяйственную самостоятельность». «Меняются условия, меняется власть, но суть проблемы остается прежней».

Обращаясь к истории крестьянского движения на Южном Урале в 1920–1921 гг., Сафонов поддерживает вывод В.П. Данилова о трансформации Крестьянской революции в Крестьянскую войну против большевистского режима, называя ее «Великой крестьянской войной». Он дает развернутую аргументацию данного положения и характеризует особенности этой войны: «Возможно говорить о наличии в России в эти годы очередной крестьянской войны, так как события 1920–1921 гг. попадают под это определение в равной степени и с точки зрения марксистской историографии, и с позиций современного крестьяноведения. Налицо массовость участия, значительность территории, охваченной движением, существование программы действий у восставших. Следует отказаться от жесткой схемы российской историографии, согласно которой крестьянские войны жестко связывались с феодальным строем. Надо смотреть на проблему шире и видеть в крестьянских войнах протест против государства, а в действиях крестьян — стремление к созданию условий для свободного существования. Поэтому с этой точки зрения основа для новых крестьянских войн сохраняется и в дальнейшем, после утверждения капитализма и исчезновения феодальной эксплуатации… Крестьянская война 1920–1921 гг. отличалась от предшествующих тем, что в ней не было единой, лидирующей силы. Здесь мы не видим ни одной харизматической фигуры вожака сродни Разину или Пугачеву. Невозможно выделить какой-либо регион, который можно было бы объявить центром крестьянской войны. Зато, в отличие от других войн, мы наблюдаем выступления крестьян практически повсеместно. И хотя организационное единство между ними в большинстве случаев отсутствовало, зато есть единство причин, единство требований — в общем, единонаправленность протеста. Именно уникальный размах крестьянского протеста позволяет говорить о “Великой крестьянской войне”».

Сафонов не считает выступления южно-уральских крестьян против власти большевиков антисоветскими и указывает, что «массовая антикоммунистическая направленность крестьянских восстаний вовсе не является доказательством того, что крестьяне России были не согласны с Лениным, Троцким и т. д.» «Выступая против коммунистов, они имели в виду исключительно “своих”, местных — именно их действия, действия конкретных лиц, были основной причиной крестьянских выступлений».

Высоко оценивая публикации Д.А. Сафонова, следует сказать о ряде спорных, на наш взгляд, заключениях автора. Например, нельзя согласиться с его утверждением, что только в 1920–1921 гг. российское крестьянство включается «в активную борьбу за свои права», а до этого времени выжидало, какая из противоборствующих сторон «лучше всего сможет удовлетворить» их нужды. Крестьянские восстания 1918 г. в Центре России, «чапанная война» 1919 г. в Среднем Поволжье, повстанческое движение на Юге России и Украине в 1919 г. опровергают данное утверждение. Не совсем убедительно прозвучал и вывод Сафонова о том, что «голод 1921–1922 гг. был использован властью для борьбы с крестьянскими восстаниями и именно голодом «крестьянский протест в итоге был задушен». Нуждается в более убедительной аргументации и его утверждение, что восстания «Черного орла» в феврале-марте 1920 г. как такового не было, а его события могут рассматриваться только как «составляющая крестьянского движения Поволжья и Южного Урала».

Кроме того, следует напомнить, что само понятие «Великая крестьянская война» применительно к событиям в России в первые десятилетия XX века ввел в научный оборот итальянский историк А. Грациози.

Новым словом в историографии стали также работы уральских историков В.А. Лабузова и Л.И. Футорянского. Например, Лабузов, затрагивая проблему крестьянских выступлений на Южном Урале в 1921 г., предлагает термин «вооруженная оппозиция». Он отказывается от оценки повстанческих формирований как однозначно бандитских и уголовных, ставя при этом вопрос о тонкой грани, отделявшей повстанчество от уголовного бандитизма. Характеризуя развитие повстанческого движения на его завершающей стадии, он делает вывод, что «оппозиция в скором времени скатилась к разбоям и грабежам».

В.А. Лабузовым и Л.И. Футорянским предложена собственная методика анализа крестьянских выступлений с целью определить их характер. Для этого, считают авторы, целесообразно, во-первых, установить, насколько массовым было выступление; во-вторых, охарактеризовать методы борьбы, в-третьих, раскрыть «социальное лицо выступающих», их лозунги, «партийное лицо» лидеров движения. Они полагают глубоко неверным называть «восставшими» любые вооруженные группы, появлявшиеся в районе. В частности, к «восставшим» не могут быть отнесены банды чисто уголовного характера, занимающиеся разбоем и грабежом. Авторы отказались от давней традиции именования восставших отрядов крестьян «бандами», заменив на более нейтральное — «формирования».

Глубокий анализ крестьянских волнений на Северо-западе Советской России в 1918–1919 гг. осуществлен в работах С.В. Ярова. Их научная новизна состоит в том, что автор на примере своего региона впервые в историографии дал детальное описание «обычного крестьянского выступления» как «бытового явления» военно-коммунистической эпохи. На основе изучения информационных материалов комиссариата СКСО и НКВД им предложена интересная классификация крестьянских выступлений: «неоконченные» выступления, «хаотичные» волнения, «митинговые» волнения, дезертирские восстания. Автор уделил внимание и таким важным аспектам проблемы как: программа и тактика волнения, его инициаторы и участники, подавление, расправа, суд, общее и особенное.

Посмотрев на крестьянское движение снизу, «на деревенском уровне», Яров приходит к принципиальному выводу, имеющему концептуальное значение: «…несмотря на противоречия различных слоев деревни, восстания имели преимущественно общекрестьянский характер; название «кулацкие» они получили исключительно по идеологическим мотивам. Все это отчетливо указывает на глубинные основания крестьянских выступлений и позволяет видеть в них выражение именно массового недовольства». Кроме того, он делает важное наблюдение: «для многих крестьянских бунтов было примечательно отсутствие даже примитивной политической программы; в этом проявилась слабость некоммунистических партий и низкий уровень политической культуры самих деревенских масс, и неразвитость традиций политизации сельских конфликтов». Тем не менее, по мнению Ярова, крестьянский бунт в условиях «военного коммунизма» не был ни бессмысленным, ни случайным. Он стал неизбежным как «следствие ломки старых политических, социальных, идеологических и бытовых укладов деревни и отразил этот процесс в наиболее острой форме».

Определенный интерес представляет публикация Г.Ф. Доброноженко о политических настроениях северного крестьянства в начальный период нэпа. Она написана на материалах информационных сводок ЧК-ОГПУ. Затрагивая тему крестьянства и большевистской власти, автор констатирует обусловленность «растущего сопротивления народа» стратегией «прямого государственного принуждения» и заключает: «Временная лояльность к большевистскому режиму в годы гражданской войны и неохотное подчинение продразверстке были вызваны главным образом страхом крестьян перед “белой” реставрацией и потерей своих земельных участков. Как только эта угроза была ликвидирована, появлялась почва для возрождения естественного недовольства продразверсткой, трудовыми повинностями и произволом властей».

Среди историков, занимающихся проблемами северной деревни в годы Гражданской войны, следует отметить работы В.А. Саблина, документально фундированные и выполненные на высоком научном уровне. Автор разделяет концептуальные подходы В.П. Данилова, тамбовской группы и Д.А. Сафонова.

Специальной работой, посвященной крестьянскому движению на Европейском Севере России в указанный период стала кандидатская диссертация В.Л. Кукушкина. В ней автор вводит в оборот термин «социальный протест» крестьян и выделяет две его формы — крестьянское сопротивление в «хозяйственно-экономической сфере» и сопротивление в «социально-политической сфере». На наш взгляд, это не всегда правомерно, так как очень часто в крестьянских выступлениях против действий власти обе эти формы сливались воедино.

Большое внимание в 1990-е годы рассматриваемой проблеме было уделено историками Сибири. В мае 1996 г. в Тюмени состоялась Всероссийская научная конференция, посвященная 75-летию Западно-Сибирского крестьянского восстания 1921 г. Здесь исследователи затронули важнейшие аспекты этого крупнейшего крестьянского восстания в годы Гражданской войны: политические настроения крестьянства на территории, охваченной восстанием; руководящие органы восстания; морально-психологические качества коммунистов, воевавших против повстанцев и др.

Участники конференции сошлись во мнении, что это восстание «было стихийным проявлением недовольства политикой военного коммунизма». Точнее всего об этом было сказано, на наш взгляд, в докладе Н.П. Носовой, посвященном менталитету сибирского крестьянства в годы Гражданской войны. «Крестьяне не собирались отказываться от своего идеала — быть свободным хозяином на вольной земле, — отметила докладчица. — И там, где не посчитались с реальной оценкой настроения крестьян, там дело обернулось не только серьезными осложнениями…, временными успехами контрреволюции… Все это, а главное — насильственное отчуждение продукта крестьянского труда — неизбежно вступало в противоречие с крестьянскими представлениями о социальной справедливости. Вековая мечта крестьян — быть хозяином на своей земле и свободно распоряжаться продуктами своего труда — не сбылась. На этой основе возникает глубокий политический и экономический кризис, в разных частях страны на рубеже 1920–1921 гг. вспыхивают грозные крестьянские восстания».

Сибирский историк Н.Г. Третьяков в своих публикациях подверг переоценке роль партии эсеров в Западно-Сибирском восстании. Он заключил, что так же, как и в «антоновщине», эсеры не были организаторами и руководителями этого восстания. Восстание вспыхнуло стихийно. Отдельные представители партии могли принимать участие в нем лишь в качестве рядовых участников.

С позицией Третьякова солидарен и другой исследователь Западно-Сибирского восстания В.В. Московкин. Он указывает: «Стихийность, отсутствие руководства со стороны каких-либо партий и групп явились показателем общего недовольства крестьян ленинской политикой военного коммунизма и конкретными методами проведения ее в жизнь». По мнению Московкина, сибирские крестьяне восстали в 1921 г. для защиты «своего исконного права — быть хозяином на земле». Он делает вывод, что Западно-Сибирское восстание — наряду с Тамбовским, Кронштадским и другими — «напугало большевиков возможностью слияния с восстаниями в других регионах страны и перерастания в общенациональную борьбу с режимом» и заставило их перейти «к более приемлемой для сельского населения новой экономической политике».

Заметным явлением в изучении истории крестьянского движения в Западной Сибири в 1920–1921 гг. стали сборники документов, подготовленные к печати В.И. Шишкиным. В них содержится ценный материал по указанной теме, позволяющий увидеть целостную картину крестьянского сопротивления большевистской политике в этом крупнейшем аграрном регионе России. Вместе с тем, думается, нельзя согласиться с оценкой автора крестьянского движения как «Сибирской Вандеи». Вандея — это движение французского крестьянства под монархическими лозунгами, за возвращение прежних порядков, контрреволюционное по своему характеру Сибирские же крестьяне не подвергали сомнению итогов революции и не поддержали белое движение в Сибири. Сравнение крестьянских восстаний в Советской России с французской Вандеей характерно для многих авторов, использующих данное определение скорее как красивый литературный штамп, нежели как понятие, соответствующее изучаемому вопросу.

В 1990-е гг. активизировалось изучение рассматриваемой проблемы историками Поволжья. Появилось немало статей краеведов и публицистов в местной печати, посвященных крестьянскому движению в регионе в 1918–1922 гг. Как правило, они основывались на воспоминаниях очевидцев и слабой источниковой базе.

В их ряду особый интерес представляют опубликованные в 1997 г. воспоминания бывшего председателя Пензенского совета В.В. Кураева, содержащие важную информацию об обстоятельствах ленинских телеграмм в Пензу в августе 1918 г. в связи с проходившими в губернии крестьянскими выступлениями. В них автор указывает на особую роль эмиссара ЦК в Пензе Е. Бош, требовавшей при подавлении восстаний «применения жесточайших репрессий (расстрелов, конфискации всего хлеба) ко всем без исключения, кто так или иначе принимал участие в выступлениях».

К истории крестьянского движения в Поволжье в 1918–1922 гг. обратились и профессиональные исследователи. 1990-е гг. стали временем активного изучения рассматриваемой проблемы историками Поволжья. Самым важным, на наш взгляд, их достижением стало введение в научный оборот новых документов, позволивших восстановить общую картину положения поволжской деревни в исследуемый период, показать как это было и почему. В первую очередь новые знания о причинах, масштабах и последствиях крестьянского движения в регионе в 1917–1923 гг. были представлены в опубликованных собраниях документов.

Среди них следует отметить сборник документов и материалов «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ. 1918–1922 гг.» из четырехтомной серии российско-французского научного проекта «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918–1939 гг.» и сборник документов «Крестьянское движение в Поволжье. 1919–1922 гг.» из серии «Крестьянская революция в России».

Научная новизна первого из них состоит в введении в научный оборот информационных материалов губернских ЧК Поволжья из Центрального архива Федеральной службы безопасности. Помещенные там сводки, бюллетени, отчеты оперативного, информационного, особого отделов губчека — ВЧК (ВОХР-ВНУС) дают представление о причинах и масштабах крестьянских выступлений в регионе в годы Гражданской войны, политических настроениях крестьянства. Они убедительно показывают, что крестьянское недовольство было вызвано «военно-коммунистической политикой» советского государства.

На данный момент самой крупной и значимой, по нашему мнению, документальной публикацией по истории крестьянского движения в Поволжье в первой трети XX века стал другой вышеупомянутый сборник документов и материалов — «Крестьянское движение в Поволжье. 1919–1922 гг.». Работа выполнена в рамках научно-исследовательского проекта «Крестьянская революция в России. 1902–1922 гг.». Это издание является первым документальным сборником, целиком посвященным истории крестьянского движения на территории Среднего и Нижнего Поволжья в 1919–1922 гг. Работал над ним большой коллектив ученых, в том числе В.П. Данилов, Н.С. Тархова, П.С. Кабытов, А.Л. Литвин и автор настоящей книги. Документы, выявленные составителями сборника в фондах центральных и местных архивов Российской Федерации, в большинстве своем были опубликованы впервые. При этом особое внимание уделялось документам, исходившим из крестьянской среды и содержащим информацию о крестьянской позиции в рассматриваемых событиях и об отношении к политике советской власти в деревне.

Наиболее полно в сборнике представлены документы о массовых волнениях, вооруженных восстаниях, партизанском повстанческом движении. Большое место в сборнике занимают также документы, отражающие крестьянские настроения в широком плане. Сборник снабжен добротным справочным аппаратом.

Авторами сборника события 1919–1922 гг. в поволжской деревне рассматриваются в качестве неотъемлемой части общероссийского крестьянского движения в годы Гражданской войны, направленного против политики военного коммунизма, основой которой являлась продовольственная разверстка. Они называются частью Крестьянской революции в России начала XX века, в которой крестьяне Поволжья выступили одним из самых активных отрядов.

В то же время, представляется, что составители сборника искусственно оторвали 1918 г. от последующих событий, лишив тем самым читателя возможности увидеть крестьянское движение в регионе в динамике, на протяжении всех лет Гражданской войны. Думается, что выводы авторов были бы более убедительными, если бы они дали сравнительный анализ положения деревни при большевиках и Самарском Комуче.

Следует отметить документальные публикации о поведении крестьянства в Саратовской и Самарской губерниях в период революции 1917 и Гражданской войны, подготовленные А.Г. Рыбковым, П.С. Кабытовым, Н.Н. Кабытовой, Н.А. Курсковым и А.Б. Щелковым.

Среди них наибольший интерес представляют документальные подборки и комментарии: Самарская уездная «Конституция» (март 1917 г.), материалы Первого Самарского губернского съезда (конец марта 1917 г.), материалы об организации власти в сельской местности, о настроениях крестьянства накануне выборов в Учредительное собрание, деятельности Комуча в области аграрной политики, «чапанном восстании», мятеже Сапожкова, вилочном восстании. Данные документы свидетельствуют о политической самодеятельности крестьянства в революции и Гражданской войне, их стремлении отстоять свои коренные интересы, среди которых главными были земельный вопрос и продовольственное обеспечение.

В дополнение к вышеназванному сборнику документов в 2002 г. П.С. Кабытов и Н.А. Курсков выпустили книгу «Вторая русская революция: борьба за демократию на Средней Волге в исследованиях, документах и материалах (1917–1918)». Авторы попытались донести до читателей точку зрения проигравших большевикам в 1917–1918 гг. в Самарской губернии представителей революционной демократии, деятелей демократических органов в губернии в 1917–1918 гг.: Ивана Михайловича Брушвита и Прокопия Диомидовича Климушкина. В этой книге заслуживает внимания статья авторов о деятельности Самарского земства и земельных комитетов по подготовке аграрной реформы в Самарской губернии для Учредительного собрания. Эта деятельность совершенно справедливо оценивается позитивно, поскольку она была направлена на выработку оптимального варианта решения земельного вопроса в губернии.

Значение этой публикации и других работ П.С. Кабытова и Н.А. Курскова состоит в том, что они попытались разобраться в потенции так называемой «демократической альтернативы» большевистской революции, аргументированно объяснить причины ее поражения. Для этого они обратились к истории деятельности не только возникших в ходе революции органов народовластия, но и к деятельности в 1917 г. традиционных органов самоуправления — земств, которые также представляли крестьянское сословие и пытались по-своему направить деятельность крестьянских комитетов в русло демократической подготовки и проведения аграрной реформы. Кроме того, они показали динамику создания и деятельности комитетов.

Авторами сделано очень важное для историографии проблемы открытие о том, что в Самарской губернии волей демократических органов, а не большевиков, еще до принятия Декрета о земле были отданы крестьянам во временное пользование на законном основании помещичьи и частновладельческие земли. Весьма убедительно прозвучали и объяснения авторами причин утаивания в советское время документов, характеризующих этот важный эпизод в истории революционных событий 1917 г. в Самарской губернии.

В этой связи следует напомнить, что в современной историографии акцентируется внимание на «Распоряжении № 3» Тамбовского Совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов, губернского комиссара Временного правительства от 13 сентября 1917 г., якобы единственном, санкционировавшем ликвидацию помещичьего землевладения до ленинского Декрета о земле. Теперь ясно, что дело было не так. В Самарской губернии ситуация была аналогичной.

Авторы еще раз подтвердили факт решающего влияния стихийного движения крестьянства на результаты деятельности демократических органов власти в губернии, которые, опираясь на земство, предлагали рациональную — с точки зрения демократических принципов — реформу власти и решение аграрного вопроса. Они логически заключают, что «требования, на реализации которых настаивало большинство самарских крестьян, привели в конечном счете к свертыванию зачатков демократии, к утрате возможностей влиять на политическую власть в губернии и в стране, к установлению большевистской литературы, к уничтожению выпестованной полувековой земской работой и столыпинскими преобразованиями демократической части самарского крестьянства».

Исследователи с сожалением констатировали печальный факт утраты богатейшего архива Самарского губернского крестьянского совета, который мог бы дать немало интересных материалов для понимания крестьянской позиции в 1917 — начале 1918 гг.

Среди работ историков Поволжья на заданную тему следует особо выделить публикации Н.Н. Кабытовой. Обобщающей работой, в которой подведены итоги ее многолетних исследований событий русской революции в центральных губерниях Поволжья сквозь призму проблемы власти и общества, стало учебное пособие «Власть и общество российской провинции в революции 1917 года».

В специальной главе исследования автор показала роль аграрного движения в поляризации общественно-политических сил: значение общинной революции и «правотворчества» крестьянских объединений. Кабытова подтвердила концептуальное положение отечественной историографии последнего десятилетия о том, что вовлечение в революцию крестьянства привело к качественно иной расстановке политических сил.

Другим важным выводом ее исследования стало положение о том, что крестьяне стремились использовать возникающие в ходе революции общественные объединения вне зависимости от их политической ориентации и целей деятельности, для осуществления «черного передела». Для этого они пытались приспособить и земства, оказавшиеся не готовыми к радикальному решению аграрного вопроса в силу своей общесословной природы, а также другие формы общественной самодеятельности. Как бы подводя итоги развития земского движения в России Кабытова констатирует печальный факт: попытки Временного правительства использовать в 1917 г. земства в качестве основы новой российской государственности не нашли поддержки в ходе социальной революции, так как земства не поддержали общинно-уравнительных притязаний большинства крестьян.

Еще один вывод концептуального значения автора состоял в том, что именно разраставшееся крестьянское движение обусловило радикализацию власти, кризис либерализма и демократического варианта решения насущных российских проблем, в том числе аграрного вопроса.

Очень важным, на наш взгляд, хотя и дискуссионным, является вывод Кабытовой о том, что главная причина поражения «демократической альтернативы» большевизму в регионе была обусловлена противодействием архаичных потребностей большинства социума западным общедемократическим принципам регулирования социальных отношений, другими словами — прочность традиционных устоев. В данном контексте следует вспомнить развернувшуюся в историографии 1990-х г. полемику между американским историком М. Левиным и В.П. Даниловым. По мнению Левина, в результате победы общинной революции и «черного передела» произошла архаизация деревни, ее откат на дореформенные позиции, поскольку были ликвидированы все результаты рыночного, капиталистического развития сельского хозяйства России. Данилов утверждал обратное: по его мнению, ликвидация помещичьего хозяйства была фактом прогресса, а не регресса. Поэтому нельзя говорить об архаизации деревни после революции и Гражданской войны, поскольку в результате был ликвидирован этот пережиток крепостничества.

Думается, что все же права Н.Н. Кабытова, поскольку события 1918–1921 гг. подтверждают это. Именно прочность традиционных общинных устоев позволила выстоять крестьянству в его борьбе с большевиками в годы «военного коммунизма». Деревня выступила единым организмом против ее грабежа со стороны советского государства. Архаизация деревни в результате «черного передела» предопределила в дальнейшем, несмотря на НЭП, сталинскую коллективизацию, проблемы советского сельского хозяйства. Кроме того, она продемонстрировала и обратную сторону медали — уровень дореволюционного вовлечения в рыночную экономику крестьянства, реальные итоги столыпинской реформы в Поволжье.

В контексте проблемы «демократической альтернативы большевизму» историки Поволжья разделились в оценке позиции крестьянства по отношению к Самарскому Комучу Одни из них считают, что у Комитета отношения с крестьянами «складывались куда удачнее, нежели у большевиков». Другие убеждают читателя, что крестьяне так и не стали «социальной опорой созданной эсерами власти, постепенно перейдя на позиции острой к ней враждебности».

Данная тема оказалась затронута в работах ульяновского историка В.Г. Медведева, освещающего историю Самарского Комуча. Мы думаем, автор ошибочно причисляет Комуч к белому движению. Это был режим «революционной демократии», противостоящий как белым, так и красным. В то же время, Медведев, основываясь на результатах мобилизации в Народную армию Комуча, делает аргументированный вывод о «прохладном отношении» крестьян Средней Волги «к идее вооруженной борьбы» с большевиками. В Поволжскую Народную армию, по его данным, удалось привлечь не более 2,5% трудоспособных мужчин.

Некоторые исследователи полагают, что на примере Самарского Комуча доказана правомерность краха «демократической альтернативы» большевизму в революции и Гражданской войне, поскольку он оказался не способен организовать крестьян на выполнение основных государственных повинностей, в отличие от советской власти. Причина этого коренилась в политике Комуча, не сумевшем оградить крестьян от насилия военщины и реваншистских поползновений бывших помещиков, вследствие чего они не захотели его защищать. Кроме того, здесь сказался фактор общей усталости деревни от войны, ее наивной веры в возможность не участвовать в противоборстве сторон и обеспечении нужд государства.

Данный вопрос остается, на наш взгляд, открытым.

В опубликованных в последние десятилетия работах поволжских историков определены количественные и качественные показатели крестьянских выступлений в Поволжье на почве недовольства «военно-коммунистической политикой». Они единодушны в том, что крестьянское движение в Поволжье в рассматриваемый период было закономерным и исторически обусловленным явлением. Оно было вызвано крайне жестким давлением на деревню советской власти в силу сложившейся в стране тяжелейшей общественно-политической и социально-экономической ситуации, обусловленной Гражданской войной. По своему характеру крестьянское движение носило антигосударственную направленность, поскольку проводимая в деревне «военно-коммунистическая политика» власти разоряла крестьянские хозяйства и обрекала крестьян на нищету. Крестьянские восстания в рассматриваемый период были естественной защитной реакцией крестьянства против государственного насилия.

Определенный вклад в изучение истории крестьянского движения в Поволжье в годы Гражданской войны внес и автор настоящей монографии. В решающей степени это стало возможным из-за его участия в международных проектах «Крестьянская революция в России» и «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД».

В своих публикациях автор настоящей книги развивает сформулированную в рамках проектов идею о том, что большевики победили белых благодаря полученной ими поддержке со стороны крестьянства в самые тяжелые моменты Гражданской войны. На наш взгляд, страх крестьян перед угрозой реставрации помещичьего землевладения оказывался сильнее их ненависти к большевистским порядкам.

Изученные нами документы свидетельствуют, что, как правило, крестьяне прифронтовых губерний Европейской России, бывших ранее цитаделью помещичьего землевладения, прекращали свое сопротивление большевикам, когда к их селениям подступали белые армии: в Поволжье — осенью 1918 г. во время наступления казачьей армии Краснова и летом — осенью 1919 г. во время наступления на Москву армии Деникина. Ситуация возвращалась на круги свои после отражения Красной армией наступления белых. С этого момента борьба крестьян против «военно-коммунистической политики» большевиков возобновлялась с новой силой. Подобная ситуация сложилась и на Украине во время наступления белых летом 1919 г. Об этом говорят материалы подготовленного автором этой книги совместно с Т. Шаниным и Н.С. Тарховой последнего тома серии «Крестьянская революция в России», посвященного крестьянскому движению на Украине под предводительством Н.И. Махно. Повстанческая армия Махно, несмотря на враждебное отношение к большевикам, героически сражалась с захватившими Украину деникинцами.

Среди работ историков Поволжья, в которых затрагивается исследуемая тема, следует выделить публикации С.В. Старикова. Главной причиной крестьянских восстаний в Поволжье в годы Гражданской войны он считает продовольственную политику советской власти и указывает, что на крестьянских съездах летом 1918 г. крестьяне категорически отвергали продовольственную диктатуру и в качестве меры спасения от голода предлагали монопольную закупку хлеба продовольственными и кооперативными организациями по рыночным ценам. Но большевики с помощью комбедов раскололи деревню, сделав тем самым реальностью «призрак гражданской войны». Продовольственная диктатура, методы, которыми она проводилась, по мнению автора, вызвали массовый протест крестьянства в регионе.

О негативном влиянии продовольственной политики советской власти на крестьянское хозяйство Ставропольского уезда Самарской губернии в 1919–1921 гг. аргументированно говорится в статье О.Н. Вещевой.

Взвешенную оценку восстания «Черного орла» в Среднем Поволжье дали авторы учебника «История Башкортостана (1917–1990 гг.)», вышедшего в свет в 1997 г.: «Если повстанческие движения начала 20-х гг. были связаны с национально-государственным строительством в Башкирской АССР, то вспыхнувшее в феврале 1920 г. крестьянское восстание, вошедшее в историю под названием движение “Черного орла”… было прежде всего результатом острого недовольства сельского населения политикой продразверстки, бесчинством продотрядов. Крестьянское движение, которое возглавили бывшие белогвардейские офицеры, представители духовенства, а также крестьянства, по своим движущим силам было пестрым: в нем участвовали крестьяне всех национальностей и вероисповеданий, притом не только состоятельные, но и середняки и бедняки».

Представляют интерес публикации Д.С. Сайсанова о крестьянских восстаниях в Царевококшайском уезде Казанской губернии в 1918 г. Они основываются на записанных автором свидетельствах старожилов, а также анализе неопубликованного дневника командира летучего карательного отряда И.С. Максимова. Автор заключает, что уже в 1918 г. «обнаружилось глубокое расхождение между идеями революции и практикой строительства нового общества», крестьяне испытали на себе «все проявления военно-коммунистической системы». Деятельность продорганов и комбедов вела к развалу сельского хозяйства и разорению крестьянства. Большевики не останавливались ни перед чем ради удержания власти. Результаты этой политики в деревне не заставили себя долго ждать — по всем российским губерниям вспыхнули крестьянские восстания против диктатуры большевиков, крестьяне «начали открытую вооруженную борьбу против грабежа, террора и репрессий».

Тема крестьянского движения была затронута и на уровне диссертационных работ. Среди них следует назвать диссертации и публикации А.В. Посадского, Ю.Ю. Аншаковой, М.В. Кузнецова, А.А. Коханец и др.

Одним из самых активных исследователей истории крестьянского движения в России в первой половине XX века является саратовский историк А.В. Посадский. Он видит причины крестьянского недовольства советской властью в проводимой ею земельной политике «вкупе с налоговой системой и продовольственной разверсткой». Данная политика не устраивала основную массу крестьян «с самого начала (с весны 1918 г.)». Именно поэтому они «самоуправствовали, противодействовали проводимому аграрному курсу, открыто конфликтовали с советским государством до весны 1921 г.». Подобный вывод, думается, не совсем корректен: вряд ли стоит говорить о недовольстве крестьян результатами произведенного ими в 1918 г. «черного передела» и фактом законодательного оформления советской властью их права на землю. Тем не менее, в работах А.В. Посадского присутствует всесторонний анализ форм крестьянского движения в рассматриваемый период, в том числе в годы Гражданской войны, доказывается его самостоятельный характер, обусловленный антикрестьянской политикой государства.

В центре внимания диссертационного исследования Ю.Ю. Аншаковой три главных восстания в регионе в указанный период — «чапанная война», «вилочное восстание», «восстание Сапожкова». В диссертации использованы документы центральных и местных архивов. Сделанные автором выводы о причинах движения лежат в русле идей тамбовских историков и Д.А. Сафонова. В частности, Аншакова заключает, что «будучи весьма весомым фактором русской истории, крестьяне еще в большей степени повлияли на ход гражданской войны». Поддержка, которую оказывали они той или иной власти, не была постоянной и определялась тем, гарантировала власть сохранение полученной по итогам аграрной революции земли или нет. Крестьяне переходили к активной борьбе только в том случае, когда все способы пассивного сопротивления государству исчерпывали себя. Говоря о наличии сходных черт в восстаниях в Среднем Поволжье с другими крестьянскими восстаниями и общих их причинах (непомерно высокий уровень обложения крестьянского хозяйства в условиях войны; развал торговых отношений между городом и деревней), Аншакова выделяет такую, не отмеченную до нее в историографии причину, как «процесс политической централизации, подрывавший влияние сельчан в местных советах и приведший к возникновению на местах диктатуры большевиков, а также Красной Армии, продотрядов и других органов власти». В диссертации дана развернутая характеристика хода восстаний, в приложениях к рукописи помещены ценные документы как одной, так и другой противоборствующих сторон. Они не подтверждают антисоветский характер крестьянского движения. «Целью восстания, — указывает автор, — было установление на местах крестьянского правления в форме советов, в которые входили бы местные жители и которые проводили политику, отстаивающую интересы самого крестьянства». Подводя итог своего исследования и констатируя факт военного разгрома крестьянских восстаний, Аншакова делает вывод о «политической победе крестьянства», которая состояла в отказе властей от политики военного коммунизма и переходе к НЭПу.

Положительно оценивая диссертационную работу Аншаковой, нельзя не высказать недоумения по поводу ограничения хронологических рамок исследования 1920 г. Вряд ли оправдано искусственное отделение событий крестьянского движения в Поволжье в 1920 г. от следующего года, ставшего кульминацией крестьянского протеста.

В кандидатской диссертации М.В. Кузнецова выделяется в качестве отдельного «крестьянский этап Гражданской войны в Саратовском Поволжье» — 1921–1922 гг. Думается, это не совсем точно, поскольку крестьянство участвовало в Гражданской войне и раньше, и не только в форме антибольшевистского повстанчества.

В вышедших в свет работах показано, что одной из причин крестьянского движения в Поволжье в годы Гражданской войны была также политика Советского государства по отношению к церкви. Крестьяне выступали в защиту своих священников и сельских храмов против насилия и притеснений со стороны местной власти. Угроза закрытия церквей, аресты священнослужителей, оскорбительные для чувств верующих действия местных активистов нередко провоцировали восстания под лозунгом «За веру христианскую и ислам!».

Изученные нами публикации свидетельствуют, что в 1918–1922 гг. по своему масштабу крестьянские восстания в регионе не уступали «антоновщине», «западно-сибирскому восстанию» и другим выступлениям российского крестьянства против политики большевиков в деревне.

Следует отметить, что в своем анализе крестьянского движения в регионе в годы Гражданской войны некоторые из исследователей остались на прежних позициях. При этом они ссылаются на источники, являющиеся обычной пропагандой, и игнорируют другие, раскрывающие реальную картину событий, без убедительной аргументации утверждают тезис о контрреволюционном, кулацком, антисоветском характере крестьянских выступлений в регионе в указанные годы и т. д. В этом же ключе действуют исследователи с противоположной политической ориентацией, но также квалифицирующие крестьянские восстания в Поволжье периода Гражданской войны как антибольшевистские и антикоммунистические.

На наш взгляд, ближе к истине те специалисты, чьи выводы основаны не на политической конъюнктуре, а на глубоком и всестороннем анализе источников. Согласно последним, крестьянское движение вряд ли можно называть антикоммунистическим и антисоветским в буквальном смысле слова, т. е. направленным против идей социализма и коммунизма.

В 1990-е гг. историки Поволжья приступили к изучению и таких форм крестьянского движения как дезертирство, волнения крестьян на почве недовольства мобилизациями в армию. Ими установлено, что дезертирство оказывало значительное влияние на ход и интенсивность крестьянского движения. В его основе лежало недовольство крестьян продолжающейся войной (психологическая усталость, тяжелое материальное положение).

Так, например, Ю.А. Ильин, обращаясь к проблеме участия крестьянства верхнего Поволжья в деле строительства Красной армии в 1918–1920 гг., указывает, что «пацифистски настроенное крестьянство региона» выступало в Гражданской войне «третьей» силой, оппозиционной Советам, «со всеми наивными политическими целями и аморфной структурой подчинения». Трагизм позиции руководства страны, считает он, состоял в том, что оно «оторвалось от реалии жизни деревни».

В кандидатской диссертации Р.Ю. Полякова о военно-мобилизационной работе местных органов военного управления Пензенской губернии в 1918 — начале 1919 гг. аргументированно показано, что «плохое тыловое обеспечение приводило к увеличению числа дезертиров и даже к вооруженным волнениям».

Одной из актуальных проблем рассматриваемой темы является соотношение стихийности и сознательности в крестьянском движении. В какой мере это движение было фактом крестьянской самодеятельности, и насколько оно находилось под влиянием внешних сил? В советской историографии утверждалось, что крестьян вели «эсеры и агенты белогвардейцев».

В ряде работ поволжских историков эта точка зрения подтверждается. Например, М.В. Кузнецов заключает, что в Саратовском Поволжье повстанцы «имели собственную идеологическую платформу, носившую ярко выраженный эсеровский характер».

Но есть и другие мнения. Так, например, в вышеупомянутом сборнике документов о крестьянском движении в Поволжье в 1919–1922 гг. опубликованы материалы, из которых видно, что миф о руководящей роли эсеров в «чапанной войне» и влиянии агентов Колчака на крестьян был рожден в большевистской партийной среде. Сначала его творили местные руководители и военные, отвечающие за порядок на вверенной им территории, а затем активно использовали вышестоящие органы. Эсеры и агенты белых были для большевистской власти удобным оправданием собственных просчетов и ошибок. Этот идеологический козырь широко использовался и в пропагандистских целях.

Среди работ на эту тему выделяются публикации С.В. Старикова. Он очень точно подметил, что события на Волге весной-летом 1918 г., когда большевики взяли верх над своими союзниками по левому блоку эсерами-максималистами и левыми эсерами, стали предтечей кризиса 1921 г. Этот последний, так же как и в целом крестьянское движение в Поволжье в 1919–1921 гг., в значительной степени был обусловлен разгромом в 1918 г. левых партий, традиционно опиравшихся на крестьянство, установлением однопартийной диктатуры большевиков, трансформацией советской власти во власть большевистской партии. Теперь у крестьян просто не осталось легальных, мирных средств борьбы за свои интересы. Единственным выходом для них оставалась стихийная вооруженная борьба с коммунистической диктатурой. Именно поэтому по всему региону и по всей России распространяется лозунг крестьянских выступлений «Советы без коммунистов».

Ряд исследователей заключают, что после разгрома большевиками в 1918 г. организационных структур левых социалистических партий они потеряли свое влияние на крестьянство. В то же время, рядовые члены партии эсеров активно участвовали в конкретных крестьянских выступлениях и в ряде случаев оказывали на крестьян идейное влияние. Однако руководящим центром крестьянского движения в Поволжье против политики «военного коммунизма» большевиков они не стали. Движение было стихийным, т. е. развивающимся спонтанно, под влиянием конкретных обстоятельств в конкретных селениях. Его региональной особенностью было более слабое влияние в деревне партии эсеров по сравнению, например, с Тамбовской губернией. В немалой степени это объяснялось негативным для крестьянства опытом Самарского Комуча, который продемонстрировал на практике политическую недееспособность партии эсеров.

В постперестроечной литературе распространено мнение о том, что региональной особенностью крестьянского движения в многонациональном Поволжье в годы Гражданской войны была свобода от национализма и нетерпимости на национальной почве. Подчеркивается, что в ходе многочисленных восстаний в рядах повстанцев не было вражды по национальному признаку Они единым фронтом выступали в защиту своих крестьянских интересов, так как в основе их лежало неприятие «военно-коммунистической» политики большевиков, равным образом неприемлемой для всех национальностей.

Вместе с тем, по мнению некоторых специалистов, именно многонациональный состав крестьянского населения Поволжья стал одной из причин относительно быстрого спада повстанческих движений в 1919–1922 гг. В Западной Сибири, на Украине (в зоне действия Махно), в Тамбовской губернии повстанческое движение оказалось более организованным, поскольку население по своему национальному составу было однородным. В Поволжье же, несмотря на общность целей крестьянства, на степени организованности и ходе их выступлений сказывалась традиционная замкнутость этнических групп.

Современные исследователи подчеркивают, что основные повстанческие силы крестьянского движения в Поволжье в 1918–1921 гг. были разгромлены всею мощью советского государства. Но само движение завершилось не из-за военного поражения, а после перехода правящего режима к новой экономической политике, в полной мере отражавшей и интересы крестьян, и цели крестьянского движения. Поэтому в историографии существует мнение о победе Крестьянской революции в широком смысле и военном поражении основных ее повстанческих сил в узком смысле.

В 1990-е годы российскими историками-исследователями данной проблемы была продолжена традиция советской историографии 1950–60-х гг. — публикация материалов крестьянского движения в виде хроники. Так, например, наряду с хроникой крестьянского движения на Южном Урале, составленной Д.А. Сафоновым, К.Я. Лагуновым в эти годы была опубликована хроника Западно-Сибирского восстания, а Д.Л. Доржиевым — крестьянских восстаний и мятежей в Бурятии в 1920–1930-е гг. Подобного рода издания очень важны для понимания масштабов крестьянского движения. Их научная ценность определяется также тем обстоятельством, что, как правило, они составлены на основе ранее недоступных исследователям источников — документов ВЧК-ОГПУ-НКВД.

Еще одним «новым направлением» в изучении проблем крестьянского движения наряду с публикацией сборников документов в рассматриваемый период стало обращение исследователей к крестьянской психологии и менталитету.

Следует выделить исследование на эту тему О.А. Суховой, посвященное социальным представлениям российского крестьянства в начале XX века. Эта работа выполнена в хронологических рамках проекта «Крестьянская революция в России». В ней автор раскрывает динамику поведения крестьянства Среднего Поволжья в эпоху революционных потрясений и Гражданской войны и справедливо указывает на «охранительный характер по отношению к общинному строю» крестьянских выступлений в регионе. В 1918–1922 гг. они были направлены на защиту крестьянских завоеваний «хозяйственной автономии» против активного вмешательства «государственных структур во внутреннюю жизнь общин». И поведение крестьян в первую очередь определялось условиями, в которых оказалась деревня в результате революции, а затем уже их «общинным, патриархальным сознанием».

Но существуют и другие оценки. Так, например, ряд авторов видят причины неудач аграрных реформ в России исключительно в невозможности восприятия крестьянами идей модернизации в силу их консерватизма, антигородской психологии, склонности к «стадной ярости» и т. д.

В данном контексте В.В. Кабанов, характеризуя влияние войн и революций, отмечает их негативное воздействие на психологию крестьян, у которых в силу этого влияния формировался отрицательный опыт, менявший человека в худшую сторону. По мнению историка, благодаря этому «отрицательному опыту» крестьянство выдвинуло из своей среды могильщиков — комбедовцев и т. п., воспринявших под воздействием войны и революции радикальные идеи большевизма и ставших их активными проводниками в деревне, «плацдармом в государственной машине для подавления открытого и пассивного сопротивления крестьян». Кабанов считает, что власть большевиков над «обиженным и разоренным крестьянством» держалась не только на насилии и страхе деревни, но и благодаря «умелой политике» ее раскола, опоре на этих самых «могильщиков», во многом и обеспечивших установление этой власти «над самым многочисленным слоем населения России».

Анализу общинной психологии крестьян в революционную эпоху посвятил главу своей монографии со специфическим названием «Красная смута» В.П. Булдаков. Говоря о «неистовстве «черного передела» в 1917 г., автор утверждает, что крестьяне испытывали «состояние сильнейшей ценностной дезориентированности от наступившего, как им показалось после Февраля, безвластия». По мнению Булдакова, начавшаяся в деревне «общинная революция» означала, что «крестьяне, стремясь в ходе «черного передела» захватить как можно больше земли и угодий, невольно оказались в состоянии войны против всех — государства, помещиков, хуторян, отрубников, членов других общин, новообразовавшихся из бывших рабочих и деревенской голытьбы коммун, наконец, города в целом». Этим и определялось теперь их отношение к государственности. В этой ситуации, отмечает он, большевики «сумели столкнуть чернопередельческое движение со стихийными набегами оголодавших солдат и вооруженных рабочих на деревню» и добились таким образом усмирения «первой волны полууголовной продотрядовщины» и внедрения «в крестьянскую стихию комбедов и коммун как раз к началу полевых работ 1918 г.»

Говоря об общинной психология крестьянства, Булдаков отмечает такие его качества как «коллективное долготерпение» и «стадная ярость», сочетание эмоционального и рационального в поведении. «Специфичность соотношения эмоционального и рационального в крестьянском движении, — отмечает он, — позволяла властям при истощении запаса его пассионарности управлять общинной психологией в своих интересах. Но тоже до определенного предела». В данном контексте им ставится проблема «выявления зависимости между характером частного землевладения, обеспеченностью крестьян землей и угодьями и формами протекания аграрной революции — вплоть до коллективизации». Главный вывод автора звучит следующим образом: «Общинная революция протекала в русле общей психопатологии смуты. Ее можно рассмотреть и как одну из форм умопомрачения».

В подобном же ключе написана монография В.Л. Телицына под характерным названием: «“Бессмысленный и беспощадный”? Феномен крестьянского бунтарства 1917–1921 годов». «Общинный традиционализм, поднявшийся на борьбу со всем тем, что препятствует привычному функционированию деревенского «мира», будь то развитие капиталистических отношений в аграрном секторе, «средневековый помещичий латифундизм или пролетарский революционизм», — таковым представляется Телицыну «феномен крестьянского сопротивления в годы гражданской войны».

На наш взгляд, данные оценки верны лишь отчасти. Они характеризуют обычное состояние общества, переживающего революционные потрясения, но все же не объясняют их причины. Кроме того, например, тот же В.П. Булдаков противоречит сам себе, заявляя, с одной стороны, об «умопомрачении» крестьянства, а с другой — констатируя факт его необычайной способности к самоорганизации: «первыми на самый многочисленный съезд общероссийского уровня съехались представители самого забитого сословия». Вряд ли можно назвать «умопомрачением» всероссийские крестьянские съезды, развеявшие миф о «бессмысленности и беспощадности мужицкого бунта».

Об этом убедительно сказано в монографии В.М. Лаврова — «Крестьянский парламент» России (Всероссийские съезды Советов крестьянских депутатов в 1917–1918 годах») (М., 1996). Автор справедливо отмечает, что в литературе крестьяне как «самостоятельная своеобразная политическая сила исследовались совершенно недостаточно». Поэтому им и предпринята попытка «показать крестьянство в качестве самостоятельного субъекта революции на примере его Всероссийских съездов». Охарактеризовав деятельность дооктябрьских и послеоктябрьских съездов, Лавров делает вывод концептуального значения: «…самороспуск их исполкома и объединение Советов означало упразднение самостоятельной всероссийской классовой организации крестьян. Это облегчало большевикам отход от осуществления Декрета о земле и Закона о социализации земли, благоприятствовало превращению крестьянства в политически и экономически неполноправный класс со всеми вытекающими отсюда последствиями».

Этой теме посвящены и публикации А.А. Куренышева, повествующие об истории Всероссийского Крестьянского Союза.

Таким образом, стихийный характер крестьянских восстаний периода «военного коммунизма», «приступы стадной ярости», «умопомрачение» от окружавшей реальности были обусловлены именно вышеназванным обстоятельством: отсутствием у крестьян других способов защитить свои интересы. Это заключение подтверждается выводами В.В. Журавлева, к которым ученый пришел в результате исследования истории обсуждения аграрного вопроса в Государственной Думе России в 1906–1917 гг. В его статье убедительно показано, что нежелание и неспособность самодержавия мирным путем решить вопрос о земле в пользу крестьян сделали неизбежным революционный взрыв в стране.

Характеризуя историографию проблемы, нельзя не остановиться на работах зарубежных авторов. В брошюре О.Л. Шадского, посвященной анализу всей англоязычной литературы, касающейся темы крестьянства и советской власти в годы революции и Гражданской войны, сделано очень точное, на наш взгляд, наблюдение: многие оценки современных российских авторов по сути дела заимствованы у их зарубежных коллег, высказавших их еще в 1960–1980-е гг.

Среди работ западных ученых, посвященных проблеме крестьянского движения в годы революции и Гражданской войны либо ее затрагивающих, наибольшую научную ценность для специалистов, по нашему мнению, представляют публикации М. Левина, Т. Шанина, О. Файджеса, А. Грациози и др.

Особое место в зарубежной и отечественной историографии проблемы занимает монография британского историка Орландо Файджеса «Крестьянская Россия, гражданская война. Поволжская деревня в революции (1917–1921)». Это первая работа зарубежного исследователя, посвященная крестьянскому движению в Поволжье в указанный период. Она заметно выделяется на фоне легковесных, слабо документированных и политизированных изданий не только зарубежных, но и российских исследователей. О. Файджес рассматривает проблему в широком спектре социоэкономических, культурных и институциональных взаимоотношений в контексте общего развития России в начале XX века. Причину крестьянского протеста периода Гражданской войны он связывает с проблемой взаимоотношения крестьянства с государством. По его мнению, проводимая большевиками политика «военного коммунизма» и средства ее осуществления оттолкнули крестьян от большевистской власти. О. Файджес рассматривает организационные основы крестьянского движения, его идеологию в неразрывной связи с общиной, с общинными по духу представлениями крестьян о праве трудиться на земле, о роли своего сословия в жизни государства, о своих крестьянских правах и обязанностях. Он считает, что крестьянская община была центром аграрных преобразований, а общинные порядки выступали как регуляторы крестьянской революции. Также он отмечает, что в противовес большевистским прогнозам связи между крестьянами различного имущественного статуса оказались сильнее, чем ненависть бедноты к кулакам. Именно по этой причине, по мнению Файджеса, комбеды не смогли привить пролетарскую, классовую сознательность беднейшим крестьянам в 1918 г. Крестьянские восстания против комбедов были не кулацкими, не контрреволюционными — они объединили крестьянство деревни в защиту своих собственных революционных организаций, которые возникли из традиционных институтов крестьянского общества во время аграрной революции. Файджес указывает, что конфликты комбедовского периода «знаменовали начало широкой борьбы между устойчивыми крестьянскими институтами революции и теми органами городского социализма, которые гражданская воина принесла в деревню».

Важнейшее значение для понимания судеб российского крестьянства, всей новейшей истории России, включая рассматриваемый период, имеют работы выдающегося американского историка М. Левина. В своих фундаментальных исследованиях он пришел к главному выводу: ни один период русской истории не может быть понят без глубокого изучения аграрного вопроса — центрального вопроса российской истории.

По мнению Левина, крестьянство приобрело особенно значительный вес в период Гражданской войны в силу следующих обстоятельств: «Во-первых, в 1917–1918 гг. оно совершило собственную подлинную аграрную революцию со своими целями и методами. Во-вторых, вольно или невольно крестьянство стало оплотом большевистской революции и новой власти. Без этой поддержки большевистская революция была бы невозможна. Но крестьянство не только сделало большевистскую революцию возможной, но также взвалило на себя и на весь режим бесконечное количество проблем. Поддержка крестьян была непредсказуемой, то усиливалась, то ослабевала, то опять усиливалась. Каждый раз, когда в условиях Гражданской войны крестьяне колебались, соответственно менялись линии фронтов. Вооруженные силы красных и белых метались к Москве и от Москвы по бесконечным просторам России. Поддержка крестьянства была ни чем иным, как расчетом, жестко увязанным с владением землей. Этот аспект революции — перераспределение частного землевладения — был исключительно важным для широких слоев крестьянства. Белые были слепы в этом решающем вопросе и поплатились. После того как белые были побеждены, крестьяне повернули против большевиков, чтобы отплатить им, в свою очередь, за их несправедливости и ошибки… сочетание утопии и необходимости, по сути дела, опустошило крестьянские амбары». Таким образом, Левин увязывает причины победы большевиков в Гражданской войне с позицией крестьянства.

Из работ Левина, напрямую не связанных с темой книги, тем не менее, понятна главная причина стойкости и продолжительности крестьянского повстанчества — это «суперобщина», пережившая столыпинскую атаку, укрепившаяся в 1917 г., ставшая оптимальной организационной формой крестьянского движения в России в 1918–1922 гг.

Значительный интерес для исследователей истории крестьянства России начала XX века, в том числе крестьянского движения в годы Гражданской войны, представляют работы выдающегося английского социолога Т. Шанина. Следует особо подчеркнуть, что именно благодаря его подвижнической деятельности в России на ниве народного просвещения В.П. Данилову удалось осуществить международный проект «Крестьянская революция в России. 1902–1922 гг.». Т. Шанин был одним из главных редакторов всей документальной серии, вышедшей в свет в рамках проекта. Кроме того, заслуживают внимания публикации Т. Шанина, в которых он указывает на преемственность крестьянского поведения в годы Первой русской революции и в период с 1917–1922 г. По точному определению одного из активных участников теоретического семинара В.П. Данилова «Современные концепции аграрного развития» А.В. Гордона, Т. Шанин, обращаясь в своих публикациях к теме крестьянского движения, стремится объяснить его характер «особенностями не только положения, но и сознания крестьян». Такой подход, — указывает Гордон, — возник как противовес традиции рассматривать восставшее крестьянство в качестве «агента внешних сил», «оценивать мотивы и последствия восстаний с точки зрения так называемой объективной логики исторического процесса, которая всегда была тождественна логике самих исследователей».

Т. Шанин считает, что «в схватках гражданской войны крестьянская деревня обнаружила удивительное единодушие — скорее деревня против правительства — «белого» или «красного», против армии, наконец, против другой деревни, чем сама против себя». Мир, существовавший в правительственных программах и постановлениях, по его оценке, имел мало общего с реальной деревенской жизнью. «Провал комбедов, отказ крестьянства от единения по классовому признаку и их единство по принципу местных сообществ, “моральная экономика” крестьян и их явная способность противостоять диктату сверху — все это требовало новой программы», — указывает он. Нарастание крестьянского протеста Шанин объясняет разгромом белых и устранением угрозы возвращения помещиков. «После того, как белые, ассоциировавшиеся с возвращением помещиков, были разбиты, и гражданская война закончилась, — пишет он, — у крестьян уже не было резона в ударном труде, поскольку все, что ими производилось изымалось как “излишки”. По деревням прокатилась волна вооруженных восстаний». При этом Шанин отмечает характерную особенность этих восстаний: они проходили под лозунгом возвращения к политике конца 1917 г., то есть не были контрреволюционными и антисоветскими.

Заметным событием в историографии стала серия работ итальянского историка Андрео Грациози на тему крестьянского повстанчества в советской России и Украине в годы Гражданской войны. Он ввел в научный оборот понятие «великая крестьянская война», которая, по его мнению, продолжалась в СССР с 1917 по 1933 гг. На наш взгляд, заслуживает внимания мысль историка о «взаимосвязи между тем, что В.П. Данилов назвал русской аграрной революцией 1902–1922 гг.», и тем, что он предложил называть «крестьянской войной в СССР 1918–1933 гг.» В то же время мы не разделяем точку зрения Грациози на характер повстанческого движения на Украине в период Гражданской войны как имеющего своей целью борьбу за «национальное освобождение». Например, самое мощное на Украине в 1919–1921 гг. крестьянское повстанчество — «махновщина», как показывают многочисленные источники, такой цели не имело.

Применительно к Поволжью рассматриваемая проблема обсуждалась на состоявшейся в мае 1992 г. в Саратове российско-американской научной конференции, где был затронут вопрос о причинах крестьянского движения против власти большевиков. Американский ученый Д. Лонг, обращаясь к теме голода 1921–1922 гг. в Области немцев Поволжья, сравнил продразверстку 1920 г. с «железной метлой», которая «подмела» все запасы зерна и продукты у населения и стала причиной голода. Другой ученый из США — Э. Льюис показал в своем докладе негативные последствия продразверстки для настроения крестьян.

Подводя итог историографическому обзору, можно заключить, что в историографии проблемы на современном этапе ясно просматриваются два подхода. Во-первых, это направление, развивающееся на основе солидной источниковой базы. Именно в его рамках исследователями получены наилучшие результаты: введение в научный оборот огромного массива документов, позволяющих понять причины, характер и особенности крестьянского движения в России и Поволжье в 1918–1922 годах.

Во-вторых, это подход, обусловленный идеологическими воззрениями автора, его логическими построениями, недостаточно фундированный, с явным креном в сторону психоанализа в ущерб другим методам. Его результатом стало формирование «обвинительного уклона» в оценке крестьянского поведения в годы Гражданской войны.

Анализ литературы свидетельствует, что современными исследователями показаны активный и самостоятельный характер крестьянского движения; его несомненное влияние на расстановку политических сил в регионах, судьбы режимов и результаты их политики; масштабы движения, его динамика и основные этапы.

В то же время, на наш взгляд, в разработке проблемы остаются определенные лакуны, заполнение которых и является целью настоящей книги.

Так, например, нуждается в обобщении накопленный материал по истории аграрной политики Самарского Комуча и крестьянского движения на его территории. Необходимо более аргументированно показать причины поражение «демократической альтернативы» большевизму в Гражданской войне, которое связано именно с крестьянской реакцией на внутреннюю политику Комуча.

То же самое следует сказать и об аграрной политике белых режимов, реакции на нее крестьянства, в том числе поволжского, влиянии белого движения на крестьянское повстанчество.

Необходима дальнейшая работа по выявлению и анализу материалов о деятельности социалистических партий в деревне накануне и особенно в годы Гражданской войны.

Нужны основанные на серьезной источниковой базе исследования о национальной и региональной специфике крестьянского движения в 1917–1922 гг., его связи с политическими силами, выступавшими под национальными лозунгами в национальных районах.

В настоящей работе нами предпринимается попытка сконцентрироваться именно на вышеуказанных аспектах проблемы. Кроме того, следует указать, что тема крестьянского движения в Поволжье в 1918–1922 гг. еще не получила всестороннего освещения, основанного на анализе всего комплекса источников как местных, так и центральных архивов, введенных в научный оборот в рамках международных проектов «Крестьянская революция в России», «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД». Для восполнения данного пробела также предназначена эта книга.

Ее главной целью является всесторонняя характеристика крестьянского движения в Поволжье в 1918–1922 гг. Для достижения названной цели поставлены следующие задачи:

Охарактеризовать причины крестьянского движения.

Определить его количественные и качественные показатели (количество выступлений, формы движения, эпицентры, лозунги, программу повстанческого движения).

Охарактеризовать социальный состав участников выступлений.

Показать влияние на крестьянское движение различных политических партий, белого движения.

Выявить его общие черты с крестьянским движением в других районах страны и региональные особенности.

Охарактеризовать методы борьбы государства с крестьянским движением.

Определить результаты крестьянского движения с точки зрения его целей и последствий для судьбы региона и страны.

 

Глава 2.

ИСТОЧНИКИ. МЕТОДОЛОГИЯ

Заявленная тема и поставленные для ее достижения задачи решаются на основе привлечения широкого круга исторических источников. Охарактеризуем их.

Часть источников введена в научный оборот в проанализированных специальных исследованиях и публикациях документов, воспоминаний и хроник событий 1918–1920 гг. Значительное количество материалов, характеризующих количественную и качественную стороны крестьянского движения, мероприятия власти по его подавлению, по разным причинам не рассматривалось историками и привлечено в данной работе впервые.

Корпус исторических источников составляют разнообразные материалы, самостоятельно выявленные автором в ходе работы над проектами «Крестьянская революция в России. 1902–1922 гг.» и «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918–1939 гг.». Кроме того, он включает опубликованные и неопубликованные документы из вышедших в свет в рамках вышеназванных проектов сборников «Крестьянское движение в Поволжье в 1918–1922 гг.», «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Т. 1.

В комплексе это документы четырех центральных и четырнадцати региональных архивов. Центральные архивы представлены в книге документами и материалами Российского государственного военного архива (РГВА), Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ) и Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ). Выявление документов проводилось также в ведомственном архиве — Центральном архиве Федеральной службы безопасности России (ЦА ФСБ), что позволило использовать в монографии уникальный комплекс документов органов ВЧК.

Местные архивы представлены в книге по следующим регионам Поволжья:

Самарская область: Государственный архив Самарской области (ГАСамО) и Тольяттинский филиал ГАСамО — г. Самара, г. Тольятти.

Саратовская область: Государственный архив Саратовской области (ГАСО) и Центр документации новейшей истории Саратовской области (ЦДНИСО) — г. Саратов.

Пензенская область: Государственный архив Пензенской области (ГАПО), в том числе Отдел общественно-политических фондов этого архива (ГАПО-ООПФ) — г. Пенза.

Ульяновская область: Государственный архив Ульяновской области (ГАУО) и Центр документации новейшей истории Ульяновской области (ЦДНИУО) — г. Ульяновск.

Татарстан: Центральный государственный архив Республики Татарстан (ЦГА РТ) и Центр хранения и изучения документов новейшей истории Республики Татарстан (ЦХИДНИ РТ) — г. Казань.

Мордовия: Центральный государственный архив Республики Мордовия (ЦГА РМ) и Центр документации новейшей истории Республики Мордовия (ЦДНИ РМ) — г. Саранск.

Башкортостан: Центральный государственный архив общественных объединений Республики Башкортостан (ЦГАОО РБ) и Центральный государственный исторический архив Республики Башкортостан (ЦГИА РБ) — г. Уфа.

В центральных архивах работа над документами проходила в фондах центральных органов власти, в Российском государственном военном архиве, привлекались также соответствующие регионам фонды — фронтовых, окружных, армейских органов управления, в местных архивах — по фондам губернских и уездных органов власти (губернских и уездных комитетов партии, губернских и уездных исполкомов, губпродкомов, истпартов, губтрибуналов, губвоенкоматов и пр.).

Углубленный поиск материалов в центральных, региональных и местных архивах позволил автору представить в монографии документы: 1) различных регионов Поволжья, 2) различных уровней власти — от центральной до местной, от распорядительной до исполнительной, а также по направлениям (партийная, государственная, военная и пр.), 3) различных видовых групп (протоколы, доклады, отчеты, сводки, телеграммы, записи разговоров, письма и пр.).

Многоплановость использованных в книге документов составляет особенность ее источниковой базы. Поэтому мы хотели бы обратить особое внимание читателей на данный аспект.

Первое важнейшее обстоятельство — документы и монографии, характеризующие крестьянское движение, составляют две отдельные группы. Во-первых, это документы, исходящие от крестьян, и, во-вторых — исходящие от властей. Каждая из этих групп имеет свои особенности и несет в себе определенную информацию. Соотношение крестьянских материалов с государственными, конечно же, в пользу последних, но от этого значение первых нисколько не умаляется. Наоборот, каждый найденный автором и использованный в данной книге крестьянский документ рассматривался как важнейший источник информации — ведь не так часто крестьянин брал карандаш в руки, чтобы написать о своих проблемах представителям власти. Подобного рода документы позволяют увидеть лицо конкретного крестьянина, которое длительное время подменялось образом крестьянских масс. Совокупность документов, диаметрально противоположных по авторству, является важнейшим условием комплексного восприятия материалов книги, позволяет увидеть картину крестьянского движения с двух позиций — крестьянина и власти.

Второе — использованные в монографии крестьянские документы не однозначны по своему происхождению. Одни появились в условиях мирного восприятия действительности, другие — в условиях противоборства с властью. Первая группа немногочисленна и представлена в книге в большинстве своем как коллективными документами — резолюции схода, постановления или наказы общего собрания граждан села, волости, заявления бедняков, жалобы крестьян, заявления жен красноармейцев, так и персональными. Адресатами обращений крестьян были в основном органы местной власти — уездной или губернской, однако встречались и обращения к Ленину, в Наркомзем и другие подобные властные органы. Тематика этих обращений сводилась в основном к вопросам крестьянского хозяйства: налоги, продразверстка, «национализация женщин», освобождение арестованных крестьян и др. Однако и происходящие политические события, в том числе восстания в соседних районах, также волновали крестьян, о чем свидетельствуют привлеченные в монографии документальные источники.

Для понимания темы особенно важны протестные документы, которые появлялись, когда условия сосуществования крестьянства и власти становились нетерпимыми. Поэтому материалы, вышедшие из лагеря повстанцев, представлены в монографии с наибольшей полнотой и составляют достаточно представительную и разнообразную группу Это прежде всего:

1) Документы ставропольских повстанцев — участников «чапанной войны» (воззвания, обращения, приказы и объявления повстанческой власти в лице коменданта города и повстанческого исполкома, удостоверения и даже своя газета). Хотя центром восстания в марте 1919 г. стал город, однако его поддержали окрестные села. Поэтому документы, показывающие эту взаимосвязь, — призывы и обращения волостных советов о поддержке восстания, сообщения и донесения повстанческих сел в Ставрополь — представляют особый интерес. Очень важными для понимания темы и достаточно редкими являются документы, демонстрирующие процесс взаимодействия повстанцев и власти. В данном случае, применительно к событиям «чапанной войны» — это материалы о попытках мирного урегулирования конфликта: телеграмма волостного совета в губисполком и наказ волостного совета делегату, а также переговоры повстанцев с представителями власти — губернской, уездной, военной.

2) Материалы движения «Черного орла»: воззвания и обращения, приказ, инструкции. Большой интерес представляют инструкции штаба повстанцев «Как вести восстание и как организовать власть».

3) Документы «Красной армии Правды» (Сапожкова): воззвания и приказ войскам. В этой группе материалов обращает на себя внимание не только суть документов, но и название повстанческих формирований, заимствованное у Красной армии — РВС 1-й армии «Правды» или «Красная армия Правды».

4) Документы армии «Воли Народа» (В. Серова): декларация, листовка.

5) Документы Повстанческой армии Ф. Попова: приказ, декларация, воззвания.

6) Отдельные документы повстанческих отрядов Охранюка-Черского (Первой народной революционной армии), Аистова, Сарафанкина, Пятакова.

Самостоятельную группу материалов, образовавших источниковую базу монографии, составляют отражающие деятельность повстанцев документы следственных и чрезвычайных органов власти: протоколы допросов участников восстания, заключение и постановление особого отдела РВС Запасной армии, а также несколько документов Союза Трудового крестьянства, действовавшего на территории Тамбовской губернии (программа, обращение, инструкция). Эти документы были обнаружены в фондах Саратовского архива, что, в свою очередь, свидетельствует о существовавшей связи между тамбовскими и саратовскими повстанцами.

Третье обстоятельство — это так называемые «государственные» документы, которые составляют большую часть проанализированных автором архивных источников по теме монографии: материалы, авторами которых являются представители власти. Эта группа документов в архивах наиболее представительна и отличается своей многоплановостью как по составу, так и по содержанию. Среди них выделяются по авторскому признаку следующие документальные блоки, характеризующие органы власти по вертикали: материалы центральной и местной власти. В свою очередь, материалы последней подразделяются на партийные и советские с делением на губернские, уездные и волостные; самостоятельные группы составляют материалы местных продовольственных, милицейских, чрезвычайных и военных органов власти. Центральная власть представлена в книге отдельными документами СТО, ЦК РКП(б), СНК, Наркомата внутренних дел, Наркомата продовольствия, а также самостоятельными группами материалов силовых структур власти: армейских органов, войск ВОХР/ВНУС и органов ВЧК. По номинальному признаку данные материалы являются документацией: директивно-распорядительной, отчетной, информационной, оперативной. Обозначенная многоплановость адресатов, видовое разнообразие документации позволяют говорить о репрезентативности указанных видов источников.

Характеристика каждой из выделенных подгрупп такова.

Документы центральной власти. Очевидно, что стержневыми документами для данной темы являются декреты и постановления высших партийно-государственных органов по продовольственной политике советского государства в исследуемый период. В монографии есть свой «стержень» из такого рода материалов, позволяющих лучше понять тему: циркуляры НКВД о крестьянских восстаниях, телеграммы с распоряжениями СТО, Наркомпрода и других органов власти на местах, в которых уточнялись вопросы проведения продовольственной политики. Кроме того, анализируются материалы Политбюро и Секретариата ЦК партии в связи с крестьянскими восстаниями: телеграммы на места и протоколы заседаний, а также информационные обобщающие материалы НКВД: обзоры Бюро печати и информационные листки информационно-статистического отдела, которые показывают уровень официальной информации о положении в Поволжье. Среди органов центральной власти должна быть выделена Особая комиссия ВЦИК по ревизии советов Поволжья, документы которой всесторонне исследованы автором.

Как известно, важнейшими ключевыми фигурами Центра были руководители советского государства — В.И. Ленин, Л.Д. Троцкий, Ф.Э. Дзержинский. Поэтому телеграммы и распоряжения за их подписью имеют важнейшее значение для раскрытия темы. Ленинские телеграммы на места фокусируют внимание исследователя на значимости поднятой проблемы, в том числе и для самого Ленина — ведь не по всем же телеграммам, приходящим на его имя, он давал личный ответ. На наш взгляд, заслуживают внимания не только телеграммы, им подписанные, но и материалы с мест, адресованные ему; как правило, внимание Ленина привлекалось к неординарным явлениям. Среди изученных нами адресатов Ленина были Троцкий, РВС Восточного фронта, Особая комиссия ВЦИК по ревизии Поволжья, командующий 4-й армией Восточного фронта М.В. Фрунзе и сотрудники его штаба, руководители местных органов власти (губкомов, губисполкомов, губчека: Астраханской, Казанской, Пензенской, Саратовской, Уфимской, Самарский губернский военно-революционный штаб. Все они писали о крестьянских волнениях, о злоупотреблениях власти, об активизации деятельности повстанческих отрядов, о положении в Поволжье. Но были и другие, более рядовые адресаты: уполномоченные по ревизии в селе, секретари волостной организации РКП(б) и сами крестьяне.

Документы Троцкого представлены в монографии его телеграммами на имя Ленина и Сталина, Крестинского, Дзержинского, РВС Туркестанского фронта, командования Запасной армии, Заволжского военного округа, а также известными обращениями в ЦК партии о политике по отношению к крестьянству и выступлением на объединенном заседании Самарского губисполкома, губкома и профсоюзов. Хотя отдельные документы хорошо известны специалистам, поскольку были опубликованы в собрании его сочинений, мы сочли необходимым использовать эти материалы вновь для целостного восприятия происходящих событий. В данном контексте определенный интерес представляют телеграммы Троцкого, адресованные Сталину как наркому национальностей.

Имя Ф.Э. Дзержинского также неоднократно упоминается в монографии, но в большинстве своем как адресата направленных на его имя телеграмм и оперативных донесений о крестьянских волнениях и положении на местах. Однако использованы и его распоряжения (совместные) о выполнении в производящих губерниях продразверстки, о восстановлении советской власти на местах, подавлении крестьянских восстаний.

Деятельность местной партийной власти показана в монографии:

1) Материалами организационными: протоколами заседаний губкомов и укомов, в том числе пленумов губкомов, бюро и президиумов укомов, а также материалами губернских и уездных партийных конференций;

2) Материалами отчетно-информационными: телеграммами, донесениями, докладами руководителей губкомов и укомов, а также отчетами и докладами их сотрудников (инструкторов и агитаторов);

3) Материалами, отражающими руководящие функции этих органов: циркулярными письмами Уфимского и Саратовского губкомов, воззванием Бирского укома к крестьянам. В книге использованы материалы низовых партийных структур: сообщения волостных комячеек и собраний членов партии.

Деятельность губернской исполнительной власти представлена:

1) Распорядительными документами;

2) Материалами оперативного информирования высших и центральных органов власти: телеграммами губисполкомов Ленину Астраханского, Казанского, Пензенского, Саратовского, Уфимского, в ЦК РКП(б), в СНК, в ВЧК, в НКВД, а также текущего информирования — отчетами в НКВД;

3) Материалами заседаний губисполкомов и его президиумов, в том числе с представителями других органов власти; например, в этом ряду определенный интерес представляет совместное совещание представителей Саратовской губернской власти и соседних губерний;

4) Докладами членов губисполкомов, а также их структурных подразделений и сотрудников;

5) Заметками из губернской прессы.

Деятельность уездной исполнительной власти представлена:

1) В приказах, в том числе и волостным комитетам, постановлениях, обращениях, а также тезисах для выступлений советских и партийных работников, отражающих руководящие функции;

2) В телеграммах, докладах, докладных записках в губисполком, в сводках и сведениях; изученные нами архивные материалы свидетельствуют о том, что в ряде случаев уездные власти обращались напрямую в центральные органы — НКВД, ЦИК и СНК Татарской республики — функции информирования вышестоящей власти;

3) В протоколах заседаний уисполкомов, в том числе совместных совещаний с представителями губернской власти и доклады комиссий уисполкомов, их инструкторов и агитаторов — организационная работа уездных исполкомов; кроме того, в книге используются заметки из уездных газет — печатных органов уездных исполкомов.

Деятельность волостной исполнительной власти представлена небольшой группой материалов. Это протоколы волостных съездов советов, в том числе президиума, телефонограммы и донесения волисполкомов оперативного характера, информационные доклады и сведения волисполкомов о причинах и ходе крестьянских волнений.

Деятельность региональных продовольственных органов охарактеризована в монографии материалами губпродкомов (распоряжениями и приказами, телеграммами и докладами, протоколами заседаний губпродсовещания и упродкомов. Среди последних особо интересны материалы Сердобского упродкома: приказ волостным исполкомам и инструкция агентам упродкома о порядке проведения работы по изъятию хлеба. Дополняют данные материалы доклады комиссаров продотрядов и уполномоченных по сбору продналога. Основная их тематика — сопротивление крестьян сбору продналога, ход работы по выполнению проднарядов, информация о превышении полномочий продработниками и продотрядами. Среди последних заслуживает внимания, например, записка Бугульминского районного рабочего бюро в Самарский губисполком о неправомерности обвинений продработников в преступных действиях.

Немногочисленную группу архивных источников составляют материалы местных органов милиции: сводки губернских управлений милиции, донесения, рапорты начальников уездных милиций, а также начальников районных участков.

В период обострения крестьянского движения на местах создавались чрезвычайные органы власти в лице ревкомов, деятельность которых также нашла отражение в настоящей монографии. Это материалы Самарского губернского ВРК (воззвания, протокол, телеграммы), оперативные сводки Уфимского губревкома, Сердобского, Сызранского, Бирского и других уездных ревкомов; в монографии отражена также деятельность районных и волостных ревкомов. Чрезвычайные органы власти создавали свои вооруженные формирования в виде отрядов (частей) особого назначения, деятельность которых также частично отражена в монографии. В этой связи особый интерес представляют инструкции по восстановлению советской власти в повстанческих районах, которые регламентировали деятельность ЧОН (частей особого назначения) на местах. Кроме того, чрезвычайные органы проводили расследования, организовывали суды над участниками восстаний, поэтому частично их работа отражена в следственных материалах: протоколах допросов повстанцев и показаниях советских работников, приговорах военно-революционных трибуналов.

Ревкомы, как известно, тесно взаимодействовали с местными армейскими органами — губернскими, уездными и волостными военкоматами; некоторые обнаруженные нами документы являются результатом их совместной деятельности. Материалы самих же военкоматов немногочисленны. В основном это оперативно-информационные документы: телеграммы, донесения, сводки, приказы.

Одним из важнейших направлений деятельности военных органов на местах была борьба с дезертирством; для этого в регионах были организованы специальные комиссии по борьбе с этим явлением. Деятельность некоторых из них нашла отражение в монографии в результате изучения в архивах соответствующей документации.

Чрезвычайным органом власти являлась Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК) и ее учреждения на местах. Они были поставщиками оперативной и агентурной информации о событиях в деревне, о повстанцах, о злоупотреблениях властью со стороны продотрядов и советских работников, поэтому их материалы очень важны для раскрытия темы. Большую часть этих документов, использованных в монографии, составляют:

1) Информационные бюллетени и сводки губернских ЧК: Саратовской, Самарской, Симбирской, Пензенской, а также Татарской республиканской ЧК; ряд документов представляют низовую структуру уездных ЧК — политбюро; важно отметить, что сводки региональных ЧК составлялись различными подразделениями (особыми отделами, секретно-оперативными, информационными), что могло отражаться на содержании информации;

2) Телеграммы и доклады руководителей и уполномоченных губернских и уездных ЧК, в том числе Астраханской, Саратовской, Уфимской, Пензенской, Татарской республиканской ЧК, Немцев Поволжья областной ЧК.

Важную функцию в деле упрочения советской власти на местах выполняли регулярные части действующей армии. Их роль возрастала при обострении ситуации на местах, когда дело доходило до массовых восстаний. Наряду с Красной армией эти задачи решали войска ВОХР/ВНУС и войска ВЧК.

Деятельность армейских органов в связи с крестьянскими выступлениями отражают следующие документы:

1) Материалы центрального аппарата Красной армии: доклады Главного командования Красной армии, обзоры Главного командования о борьбе с повстанческим движением, справки и переговоры по прямому проводу Главного командования с местами; приказания Штаба РККА командованию фронтов, армий; периодические обзоры Разведывательного управления Штаба РККА; доклад в Высшую военную инспекцию;

2) Материалы Восточного фронта: телеграммы, сообщения, доклады, воззвания РВС фронта, в том числе особого отдела; командования 4-й армией Восточного фронта, руководимой М.В. Фрунзе; сводки и др. Среди указанных материалов изучены адресованные напрямую В.И. Ленину, Я.М. Свердлову, Л.Д. Троцкому, в СНК, ЦК. Наряду с документами, исходящими от руководящего состава армии в монографии использованы доклады низового звена (командиров полка, бригады, батальона, агитатора и сотрудника политотдела, военного следователя и т. д.);

3) Материалы Туркестанского фронта: оперативные донесения командования фронта, уполномоченных РВС, командиров воинских соединений, сводки штаба фронта и воинских соединений; доклад уполномоченного Самарского губкома и РВС фронта и т. п.;

4) Материалы Запасной армии Республики: доклады, информационные бюллетени особого отдела армии; телеграммы, донесения, доклады, докладные записки командующего армией, инспекции армии; приказы по армии; приказы войскам, донесения, доклады, информационные сводки войсковых групп, действующих по подавлению восстаний;

5) Материалы 2-й Трудовой армии;

6) Материалы Приволжского военного округа: оперативные и разведывательные сводки; телеграммы, донесения, доклады командования округа;

Материалы Заволжского военного округа: приказы командования округа; оперативные и разведывательные сводки штаба округа; списки повстанческих отрядов на территории округа; нормативно-распорядительные материалы (наставление и план по борьбе с бандитизмом), разработанные командованием округа.

Материалы войск ВОХР/ВНУС представлены в монографии в большинстве своем:

1) Сводками Штаба (впоследствии Управления) войск ВОХР/ ВНУС и секторов войск ВОХР: Восточного, Приволжского, Саратовского, Уральского;

2) Оперативными донесениями (телеграммы, донесения) руководителей секторов ВОХР в Центр и др.; представляют интерес переговоры между командованием Приволжского и Приуральского секторов ВОХР об активизации повстанческого движения в Мензелинском уезде;

3) Телеграммами, докладами, переговорами по прямому проводу командиров частей войск ВОХР/ВНУС и руководителей секторов.

Среди материалов войск ВОХР/ВНУС большой интерес представляют краткие обзоры повстанческого движения на территории Заволжского военного округа, составленные оперативным отделом Управления войск ВНУС.

В монографии использованы материалы войск ВЧК, в большинстве своем они представлены сводками Штаба войск ВЧК и другими документами.

В работе использованы также документы белых армий (обзоры секретных сведений о противнике штаба Верховного Главнокомандующего, сводки штаба южных армий Колчака и др.), содержащие информацию об отношении поволжского крестьянства к белому движению, о его влиянии на активность крестьянского протеста в регионе.

Документальной базой исследования стали и опубликованные источники. Среди них можно выделить следующие группы: мемуары участников событий, сочинения руководителей советского государства, сборники документов по истории Гражданской войны в Поволжье, изданные в советский период и в 1990-е гг., периодическая печать, художественные произведения. В частности, ценнейшим источником, характеризующим политику Советского государства в деревне, являются работы В.И. Ленина. С весны 1918 г. до лета 1921 г. им было написано множество работ, докладов, выступлений, писем и обращений, характеризующих аграрную политику власти, затрагивающих ситуацию в Поволжье (проведение там продовольственной разверстки и т. п.).

Произведения Л.Д. Троцкого (в том числе из: «The Trotsky Papers. V. I, 2») явились ценным источником для понимания сущности политики большевиков в деревне, характеристики конкретных обстоятельств крестьянских выступлений в Поволжье в годы Гражданской войны.

Также нами были изучены воспоминания деятелей Самарского Комуча П.Д. Климушкина и И.М. Майского, членов партии эсеров — Б.В. Савинкова и В.М. Чернова и др.

Особую группу источников составляют материалы центральной и местной периодической печати, в том числе: «Известия ВЦИК», «Еженедельник ЧК», «Коммуна», «Вестник Комуча» и др.

Источником для данной работы стали и произведения художественной литературы, специально посвященные этой теме или ее затрагивающие: очерковая повесть «Самара» Ивана Вольнова; роман Артема Веселого «Чапаны», а также глава «Хомутово село» из его романа «Россия, кровью умытая»; роман Д.А. Фурманова «Чапаев» и др. Все названные произведения написаны очевидцами и участниками событий.

Так, например, в воспоминаниях активного члена партии эсеров Ивана Вольнова, примкнувшего к Самарскому Комучу, показаны «демократические приемы борьбы Комуча с самарскими мужиками».

Среди названных литературных произведений следует особо выделить труды Николая Ивановича Кочкурова, больше известного под псевдонимом Артем Веселый. В марте 1919 г., в момент «чапанного восстания», он был редактором уездной мелекесской газеты и непосредственно наблюдал за его ходом, выезжал в деревни, пережившие восстание. В вышеупомянутых романах он сделал очень точные зарисовки событий «чапаннои войны».

В известном романе Д. Фурманова о легендарном начдиве содержится немало интересного материала о жизни поволжского крестьянства в годы Гражданской войны. Кроме того, в судьбе В.И. Чапаева немало схожих черт с судьбой другого начдива — А.П. Сапожкова, поднявшего в Поволжье мятеж вверенной ему дивизии летом 1920 г.

В целом выявленный автором книги комплекс документов позволяет увидеть и проследить: (1) картину крестьянского движения в представлениях органов власти различного уровня снизу доверху, (2) степень информированности разных ветвей власти о ситуации на местах, (3) влияние этой ситуации на принимаемые центром решения, 4) восприятие крестьянами политики советской власти, (5) то, какими мерами эта политика проводилась на практике и, наконец, (6) как вырабатывались меры борьбы с крестьянским повстанческим движением.

* * *

Монография имеет значительные по объему приложения, среди которых наиболее важным, на наш взгляд, является Хроника крестьянского движения в Поволжье в 1918–1922 гг. Особенность Хроники и научная новизна определяются прежде всего уникальной источниковой базой. Кратко охарактеризуем ее.

Подавляющее количество включенных в хронику фактов крестьянского движения взяты из документов органов большевистской власти, по роду своей деятельности предназначенных противодействовать любым антигосударственным проявлениям. Среди них уже упоминавшиеся информационные материалы ВЧК-ОГПУ, военного ведомства, Наркомата внутренних дел — учреждений, в 1918–1922 гг. отвечавших за сбор объективной информации о положении в стране, в том числе в деревне. Поскольку именно они непосредственно занимались борьбой с крестьянским движением, их документация представляет особый интерес. По крайне мере, без ее использования невозможно получить полное представление об истинных масштабах крестьянского сопротивления большевистской власти в рассматриваемый период. Поэтому более детально охарактеризуем данную документацию.

Исходя из степени обобщения информации и территории документы ВЧК-ОГПУ, Красной армии и НКВД можно условно разделить на две большие группы: информационные документы оперативного характера и аналитические документы. Особое место среди них занимают оперативные материалы данных ведомств, фиксировавших развитие событий, как говорится, «по горячим следам». Речь идет о сводках ВЧК-ОГПУ-НКВД-Красной армии за 1918–1922 гг., содержащих важную информацию о непосредственных причинах, ходе и результатах крестьянских выступлений в Поволжье в указанные годы.

В ходе работы над темой изучен следующий комплекс оперативных материалов вышеназванных учреждений Советского государства за 1918–1922 гг.:

1) Военного ведомства (Красной армии): информационные листки Всероссийского бюро военных комиссаров (за 1918 г.); бюллетени отделения связи и информации (информационного отдела) при оперативном отделе Наркомата по военным делам (за 1918 г.); бюллетени военно-политического отделения при оперативном отделе Наркомата по военным делам о моральном состоянии советских войск и населения (за 1918 г.); бюллетени при Всероссийском бюро военных комиссаров (краткие бюллетени) (за 1918–1919 гг.); оперативные сводки оперативного отдела Наркомата по военным делам (за 1918 г.); информационные сводки Наркомата по военным делам (за 1918 г.); разведывательные сводки оперативного отдела Наркомата по военным делам и Полевого штаба РВСР (за 1918–1920 гг.); осведомительные сводки Управления военного контроля с экономическими данными (за 1918 г.); бюллетени бюро печати при Наркомвоенделе (за 1918 г.); информационные бюллетени Политического управления РВСР (за 1919 г.); политические сводки по Восточному фронту (за 1919 г.), политические еженедельные обзоры Восточного фронта (по телеграфным сводкам армий) (за 1919 г.); сводки РВС Восточного фронта (за 1919 г.); агентурные сводки особого отдела Восточного фронта (за 1919 г.); еженедельные и двухнедельные сводки деятельности центральной и местных комиссий по борьбе с дезертирством (за 1919 г.); оперативные сводки Запасной армии (за 1920 г.); информационные бюллетени особых отделов армий Восточного фронта, Запасной армии (за 1919–1920 гг.), сводки сведений русской, иностранной прессы и прессы оккупированных областей, составленные регистрационным управлением Полевого штаба РВСР (за 1919–1921 гг.); оперативные сводки полевого штаба РВСР (за 1921 г.); разведсводки Приволжского и Заволжского военных округов (за 1921 г.); еженедельные оперативно-разведывательные сводки штаба РККА о боевых действиях против банд на фронтах и в военных округах (за 1921–1922 гг.); информационные сводки увоенкоматов (за 1921 г.) и др.;

2) ВЧК-ОГПУ: бюллетени деятельности чрезвычайной комиссии (за 1918 г.); сводки провинциальных сообщений ВЧК (за 1918 г.); двухмесячные сводки оперативного штаба ВЧК (за 1918 г.); месячные сводки восстаний ВЧК (за 1919 г.); сводки оперативного штаба ВЧК (корпуса ВЧК) (за 1918–1919 гг.); сводки штаба ВОХР (за 1919 г.); сводки информационного бюро ВЧК (за 1919 г.); еженедельные сводки секретного отдела ВЧК (за 1919–1920 гг.); информационные сводки секретного отдела ВЧК (за 1919–1920 гг.); сводки «А» губчека (за 1919 г.); еженедельные, двухнедельные, месячные, трехмесячные информационные сводки и бюллетени губчека (за 1920 г.); оперативные сводки секретного отдела ВЧК (за 1920 помесячные сводки секретного отдела ВЧК (за 1920 г.), информационные бюллетени особого отдела губчека (за 1920 г.); месячные обзоры секретного отдела ВЧК о восстаниях («бандитизме») (за 1920 г.); сводки оперштабов губернских ВРК (за 1920 г.); оперативные сводки штабов Саратовского и Приволжского секторов ВОХР (за 1920 г.); оперативно-разведывательные сводки штаба ВОХР (ВНУС) (за 1920–1921 гг.); оперативно-нформационные сводки секретно-оперативного управления ВЧК) (за 1921 г.); оперативно-осведомительные сводки губчека (за 1921 г.); оперативно-информационные сводки секретно-оперативного управления ВЧК (за 1921 г.); политсводки контрольно-осведомительного отделения Военной цензуры ВЧК, составленные по данным корреспонденции, просмотренной военно-цензурным отделением ЧК (за 1921 г.); оперативные сводки ВНУС (за 1921 г.); оперсводки 75-й бригады ВНУС (за 1921 г.); госинфсводки губчека (за 1921–1922 гг.); госинфсводки ПП ВЧК Поволжья (за 1921 г.); госинфсводки информационного отдела ВЧК-ОГПУ (за 1921–1922 гг.); спецсводки войск ВЧК (за 1922 г.); месячные оперсводки штаба ЧОН Республики (за 1922 г.);

3) Наркомата внутренних дел: информационные листки отдела управления НКВД (за 1918 г.); сводки бюро печати НКВД (за 1918 г.); сводки информационного стола ВЧК при НКВД (за 1919 г.); оперсводки губмилиции по донесениям начальников уездной советской милиции за 1920–1921 гг.

Наряду с оперативными материалами источниковую базу хроники и исследования в целом составили аналитические документы ВЧК, ОГПУ, НКВД и Красной армии, исходящие из центральных и местных аппаратов данных учреждений (отчеты, доклады, телеграммы, циркуляры, директивы и др. документы). В научный оборот автором настоящей монографии введены ранее не доступные исследователям доклады секретного отдела ВЧК о повстанческом движении, ежемесячные обзоры ВЧК-ОГГГУ о политическом и экономическом состоянии Советской республики, периодические обзоры разведывательного управления штаба РККА «о контрреволюционных русских политических группах и вооруженных силах за рубежом и на территории РСФСР» и др.

В данном исследовании оперативные и аналитические документы указанных выше учреждений вводятся в научный оборот комплексно и в полном объеме, а не отрывочно и иллюстративно, как это обычно практиковалось в работах по данной проблеме. На их основе дана количественная характеристика крестьянского движения в регионе в 1918–1922 гг., составлена вышеупомянутая хроника крестьянских выступлений.

Особую ценность для понимания проблемы представляют информационные материалы ВЧК-ОГПУ, к которым наряду с вышеперечисленными следует отнести и такие их виды, исходящие из центрального аппарата и губернских ЧК, как отчеты, доклады, телеграммы, циркуляры, директивы и другие документы. Детальная характеристика этого вида источников дана в сборнике документов «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Т. 1. 1918–1922 гг. М., 1998)», поэтому ограничимся лишь некоторыми суждениями.

Информационные материалы ВЧК-ОГПУ охватывают весь спектр деревенской жизни, делая нередко как бы фотографические снимки важнейших ее событий. Об этом можно судить, например, по специальным рубрикам, разделам сводок. Так, например, в информационных сводках (бюллетенях) секретного отдела ВЧК и губчека постоянными разделами, освещающими ситуацию в конкретных губерниях Советской России, были: «Настроение на местах», «Настроение губернии», «Общее политическое состояние», «Военное состояние», «Контрреволюционные явления и борьба с ними», «Восстания», «Бандитизм», «Саботаж», «Работа советских учреждений», «Дезертирство», «Деятельность коллективов РКП», «Духовенство», «Политические партии», «Среди крестьян» и др. В них содержится уникальная информация о динамике политических настроений крестьянства, их отношении к различным мероприятиям советской власти, о деятельности в деревне политических партий и другим сюжетам. По зафиксированным в сводках ВЧК-губчека фактам «контрреволюционных явлений», «восстаний», «бандитизма» и «дезертирства» можно судить о причинах, масштабах, месте, лозунгах крестьянских выступлений, жертвах с той и другой стороны. Именно этот источник дает наиболее полную их картину, фиксируя практически все проявления крестьянского протеста на подотчетной территории.

Важным источником являются оперативные и аналитические материалы военного ведомства. Их ценность обусловлена двумя обстоятельствами. Во-первых, они, так же как и сводки ВЧК-ОГПУ, фиксируют факты крестьянских выступлений, во-вторых, всесторонне характеризуют мероприятия по вооруженному разгрому повстанческого движения. Кроме того, в них содержится немало интересного материала и по другим аспектам проблемы: настроениях крестьян, отношении к мобилизациям в Красную армию, масштабах дезертирства и др.

Изучение информационных материалов учреждений, занимавшихся борьбой с крестьянским движением в Поволжье в рассматриваемый период, выявило не только положительные, но и отрицательные стороны названных источников. Главная из них — неточность сообщаемых деталей события: о месте (населенном пункте), времени крестьянского восстания, количестве участников, лидерах. Особенно много путаницы в географических названиях районов, охваченных повстанческим движением. В первую очередь это касается оперативных сводок, поскольку составлялись они непосредственно в момент события или на следующий день. В аналитических обзорах эти недочеты, как правило, устранялись. Такая ситуация связана с особенностями источников информации, носителями которой на местах нередко были малограмотные кадры (сотрудники ВЧК, сельских советов, волостных комиссариатов и т. д.). Кроме того, не всегда эффективно действовала связь, по которой передавались сведения, особенно из эпицентров восстания (из-за обрыва телеграфных проводов и т. д.) Выход из подобной ситуации видится в комплексном использовании информационных материалов ВЧК-ОГПУ-Красной армии, их взаимной проверке и экспертизе с помощью других источников. Именно таким образом мы поступили в процессе настоящего исследования. Говоря о недостатках этого вида источников, следует сказать о их тенденциозности и четкой идеологической направленности. Авторы сводок и аналитических обзоров говорят в них языком официальной идеологии, повторяют политические штампы о кулацких, контрреволюционных восстаниях и т. д. Но этот недостаток не умаляет и существенно не искажает значения той конкретной информации, которая содержится в данных документах.

При составлении хроники нами бралось в качестве факта крестьянского движения событие, замеченное и зафиксированное прежде всего органами ВЧК-ОГПУ-Красной армии, которое характеризовалось массовостью участников выступления, использованием властью силы или ее угрозы для его ликвидации. Как правило, это событие имело резонанс в регионе, где оно произошло.

* * *

Оценивая комплекс охарактеризованных выше документов и материалов, составляющих основу источниковой базы данной книги, можно заключить, что в целом они содержат информацию, вполне достоверную, позволившую при критическом ее использовании определить — с малой долей погрешности — количественные и качественные параметры крестьянского движения в Поволжье в годы Гражданской войны.

Структура монографии построена по хронологически-проблемному принципу, что позволяет, с одной стороны, проследить ход событий крестьянского движения в динамике, а с другой — увидеть его качественные характеристики. Хронологические рамки работы ограничиваются 1918–1922 гг. Однако в нем представлен материал и по более раннему периоду — для понимания причин крестьянского движения в годы Гражданской войны.

* * *

Методологической основой исследования являются принципы диалектического познания общества, т. е. анализ предмета в его развитии и неразрывной связи с другими явлениями окружающей действительности.

При этом первостепенное значение придавалось следованию принципу историзма, что предполагает рассмотрение предмета исследования в диалектическом взаимодействии объективных и субъективных факторов в конкретно-исторических условиях. Одновременно ставилась задача уяснения степени детерминированности и иррациональности событий крестьянского движения 1918–1922 гг. в России.

Сравнительно-сопоставительный анализ конкретных фактов и явлений стал основополагающим принципом выявления общего и особенного в развитии крестьянского движения в России и Поволжье в 1918–1922 гг. Данный метод применяется как по проблемному принципу, так и территориально-хронологическому

Классификация исторических фактов, проведенная на основе синхронности однорядных явлений, позволила показать количественную и качественную сторону крестьянского движения, его масштабы, программу и движущие силы.

На основе вышеуказанных методологических посылок нами определена структура исследования. Особенностью данной монографии является наличие двух, объединенных тематически, но рассматривающихся на разном уровне разделов. В частности, выделены два раздела, принципиально отличающиеся по форме изложения материала. В первом разделе проблема анализируется согласно хронологическому принципу [по качественно и количественно различающихся временным периодам. — В. К.], что позволило получить целостное представление о причинах, динамике, масштабах и основных результатах крестьянского движения. Второй раздел представляет собой проблемный анализ наиболее ключевых, на наш взгляд, аспектов темы, присутствующих на всех временных этапах движения, составляющих сущностные характеристики рассматриваемого явления и поэтому нуждающихся в специальном освещении в рамках отдельных глав. Подобный подход дал возможность всесторонне охарактеризовать такие важнейшие структурные элементы темы, имеющие сквозной и системообразующий характер, как идеология крестьянского движения, его движущие силы, влияние на него внешних факторов (политических партий, белых режимов) и т. д. Он позволил на разных уровнях и с разных сторон взглянуть на проблему и таким образом осуществить ее комплексное исследование.

Представляется целесообразным оговорить вопросы терминологии. В документах, исходящих из правительственного лагеря и составляющих подавляющее большинство в общей массе выявленных источников, используется традиционная для своего времени и периода советской историографии терминология: кулацкий мятеж, кулацкое восстание, банды, главари банд, политический бандитизм и т. д. В книге эти понятия берутся в кавычки, поскольку в большинстве случаев неверно отражают реальную действительность. Одновременно используется терминология как общепринятая в литературе, так и оригинальная. Ключевыми понятиями проблемы в настоящей работе являются: крестьянское движение, крестьянское восстание, волнение, выступление, мятеж; повстанческий отряд, группа; повстанческое движение; руководители, командиры, вожаки, главари повстанческих отрядов, крестьянских отрядов, групп. Кратко охарактеризуем эти понятия.

Под «крестьянским движением» нами понимаются прежде всего активные формы протеста: защита крестьянами своих интересов посредством открытого массового выступления — с применением или без применения насилия — против представителей власти, использования в его ходе, в зависимости от возможностей, законных или незаконных методов. Активный протест может принимать формы: приговорного движения; участия в создании органов власти, отвечающих крестьянским интересам (с полной или частичной заменой действующих); волнения; восстания; войны.

Среди перечисленных понятий наиболее употребимым является термин «восстание». Мы понимаем крестьянское восстание как форму выступления с более высоким уровнем сознательности участников. В ходе восстания восставшие самостоятельно планируют свои действия, сами выбирают стиль своего поведения. Восстание начинается по инициативе широких слоев населения, по их собственному почину; для восставших вооруженная борьба — заранее намеченный пункт деятельности. Кроме того, к названным характеристикам следует добавить и такие, как массовость движения, охват им территории не менее нескольких уездов; относительная продолжительность (как правило, не менее месяца); использование против восставших значительных сил «карателей».

Волнение — это более низкий уровень активного протеста крестьянства: как правило, его участниками являются крестьяне одного или нескольких селений, в ходе волнения может применяться или не применяться насилие по отношению к представителям власти, оно может быть ликвидировано без использования вооруженной силы, по продолжительности может быть незначительным (всего несколько дней).

Выступление — понятие, характеризующее единичный факт крестьянской активности, более низкой, чем волнение и восстание. Как правило, в нем участвует группа крестьян одного селения или селение в целом, оно ликвидируется без применения вооруженной силы, является кратковременным по сроку не имеет тяжких последствий для участников.

В то же время не всегда возможно провести четкую грань между восстанием и волнением, волнением и выступлением. В ряде случаев эти понятия совпадают и вполне могут использоваться для характеристики факта крестьянской активности.

Термин «война», на наш взгляд, может использоваться как в широком, так и в узком смысле слова. В широком смысле о крестьянской войне можно говорить лишь применительно к общей ситуации в регионе после его освобождения от власти антибольшевистских сил — в 1920–1921 гг. В этот период масштабность крестьянского движения на всей территории Поволжья, включавшего в себя все формы активного протеста, определяла общий характер крестьянского движения в советской России в целом. Поэтому о крестьянской войне можно говорить лишь как о факте общероссийского, а не регионального масштаба. Проще говоря, крестьянское движение в Поволжье можно назвать одной из составных частей крестьянской войны в России в 1920–1921 гг. В узком смысле слова крестьянской войной можно считать два наиболее крупных восстания в регионе в рассматриваемый период — «чапанную войну» и восстание «Черного орла». Их размах, количество участников, ожесточенность вооруженного противостояния сторон дают основания для подобной оценки. В то же время их можно называть и традиционно: восстания.

В данном контексте необходимо определиться и с понятием «бунт». Последнее чаще всего используется в художественной литературе, публицистике и официальных документах царского периода [язык «карателей» — В. К.]. Оно несет в себе резко негативный смысл, однозначно отрицательную оценку содержательной стороны явления: бессмысленный и беспощадный мужицкий бунт. Также данное понятие является больше эмоциональной, нежели рациональной оценкой факта крестьянского движения. Поэтому его использование при характеристике крестьянской активности, на наш взгляд, вряд ли целесообразно.

Под термином «мятеж» мы подразумеваем антиправительственное выступление воинского формирования.

Под повстанческим движением понимаются операции вооруженных отрядов, групп восставших крестьян, действующих в одном или нескольких уездах, одной или нескольких губерниях, выдвигающих политические лозунги и осуществляющие их на практике, а также и другие мероприятия в интересах подавляющего большинства населения подконтрольной им зоны.

В связи с этим в книге используются вместо традиционного в историографии термина «главарь банды» термины «руководитель», «командир», «вожак». Они не имеют того негативного смысла, который вкладывали в слово «главарь» представители большевистской власти. Это не означает, что последнее понятие может быть отброшено как не отвечающее «духу времени». Оно вполне правомерно при характеристике реально действовавших в рассматриваемый период многочисленных бандитских шаек и вооруженных групп уголовной направленности. Его можно использовать и в случае имевших место, особенно в 1922 г., трансформаций повстанческих отрядов и групп в бандитские формирования, грабившие население, хотя и нередко прикрывавшиеся политическими лозунгами.

Хронологические рамки исследуемого процесса охватывают период с начала 1918 г. и по 1922 г. включительно. Они определяются теми обстоятельствами, что, во-первых, данный период наименее исследован в историографии крестьянского движения в Поволжье, во-вторых, именно в данных хронологических рамках, на наш взгляд, протекал новый этап крестьянской революции, факт, которой нами не подвергается сомнению, поскольку мы разделяет точку зрения В.П. Данилова по этому вопросу Верхняя временная граница выбрана исходя из того, что в 1922 г. на территории региона прекращается массовое повстанческое движение, и вполне отчетливо проявляется тенденция трансформации уцелевших от разгрома отрядов повстанцев в вооруженные бандитские группы с уголовным оттенком.

Территориальные рамки исследования охватывают Среднее и Нижнее Поволжье, бывшие Казанскую, Симбирскую, Самарскую, Пензенскую, Саратовскую, Царицынскую и Астраханскую губернии. Кроме того, в работе анализируются и события крестьянского движения в феврале-марте 1920 г. в Уфимской губернии, ставшей эпицентром «вилочного восстания». Мы считаем подобный подход целесообразным, так как указанное крестьянское восстание наряду с Уфимской охватило и уезды Самарской и Казанской губерний и представляло собой единое событие, в рамках которого невозможно искусственно отделить одну территорию от другой, исходя лишь из географического принципа.

Структура монографии подчинена исследовательской логике и состоит из введения, трех разделов, представленных одиннадцатью главами, разделенными на параграфы, в которых решаются поставленные задачи, заключения, подводящего итоги изучения проблемы, приложений.