§ 1. Официальная статистика крестьянских выступлений

Существует официальная статистика крестьянских выступлений в Поволжье в 1918–1921 гг., составленная по отчетным донесениям органов ВЧК-НКВД-Красной армии. В ходе фронтального просмотра информационных материалов данных ведомств нами обнаружены документы, содержащие подобную информацию. Имеющиеся в них сводные данные о динамике крестьянского движения в регионе в рассматриваемый период далеко не полны и нуждаются в уточнении.

Об этом можно судить, например, по выявленным отчетам секретного отдела (СО) ВЧК и бюро печати Наркомата внутренних дел, содержащих сводные показатели по крестьянским восстаниям на территории Поволжья в 1918–1919 гг. Так, согласно данным, полученным СО ВЧК на основе информации губернских чрезвычайных комиссий, в 1918 г. на территории Поволжья (в Самарской, Симбирской, Саратовской, Пензенской, Казанской, Царицынской, Астраханской губерниях) было зафиксировано 48, а в 1919 г. — 34 крестьянских восстания. По нашим расчетам, основанным на изученных материалах, в 1918 г. в Поволжье было отмечено не менее 104 крестьянских выступлений [без выступлений на территории Самарского Комуча. — В. К.], а в 1919 г. — не менее 73, т. е. почти в два раза больше, чем по данным ВЧК (табл. 7 настоящей главы).

Неточность официальных цифр, полученных по линии ВЧК, можно показать на примере годовых и месячных погубернских данных этого ведомства, основанных на информации местных губчека (табл. 1–3).

Таблица 1 {715}

Восстания в Поволжье в 1918 г. (по данным секретного отдела ВЧК, основанных на отчетных материалах губчека) [2]

Таблица 2 {716}

Восстания в Поволжье за период с 1 января по 1 мая 1919 г. (по данным секретного отдела ВЧК, основанных на отчетных материалах губчека)

Таблица 3 {717}

Статистические данные секретного отдела ВЧК о восстаниях в Поволжье за май-июнь 1919 г.

Сравнительный анализ данных, приведенных в табл. 1 и выявленных нами материалов показал, что из поля зрения органов учета ВЧК выпали прежде всего «малые формы» крестьянского движения. Оказались учтены только «высшие формы» — вооруженные восстания, в ликвидации которых принимали участие губернские Ч.К. В остальных случаях крестьянские протесты не фиксировались. Например, не были учтены межобщинные конфликты из-за передела пахотной земли и других сельскохозяйственных угодий, распространенные в регионе в первой половине 1918 г. Кроме того, из поля зрения ВЧК выпали все выступления крестьян, закончившиеся бескровно, в ликвидации ЧК не участвовала. В то же время сама статистика вооруженных восстаний не отражает в полной мере данную форму крестьянского протеста.

Из содержания табл. 2–3 следует, что за период с января по июнь 1919 г. в Поволжье произошло 22 восстания, в ходе которых «за восстание», «призыв к восстанию» и «бандитизм» было расстреляно 333 человека. По нашим расчетам, в указанный период на территории региона было не менее 42 крестьянских выступлений, при подавлении которых власть в 21 случае использовала силу. При этом только в марте 1919 г. во время операции по ликвидации «чапанного восстания», согласно приведенным в отчете командующего 4-й армии М.В. Фрунзе данным, карателями было убито не менее 1000 повстанцев. Кроме того, было расстреляно «свыше 600 главарей и кулаков». В это же время в Саратовской губернии только в Сердобском уезде в с. Бакуры карательный отряд расстрелял 60 человек, тогда как в сводной таблице за первое полугодие 1919 г. речь идет всего лишь о 15 расстрелянных повстанцах.

Подобная ситуация характерна и для сводных данных наркомата внутренних дел. Так же как и ВЧК, наркомат собирал сведения о крестьянских восстаниях по своим каналам, в частности, от отделов управления губисполкомов, а также из местных и центральных периодических изданий, анализом которых занималось действовавшее при наркомате бюро печати. Затем выпускались специальные месячные и двухмесячные сводки и бюллетени под заголовками: «О кулацких восстаниях», «Сводка о столкновениях», «Из донесений с мест о контрреволюционных выступлениях и заговорах против советской власти» и т. п. Обратимся к данным источникам (табл. 4–6).

Таблица 4. {721}

Из сводок бюро печати НКВД о восстаниях в Поволжье в июле-декабре 1918 г. [3]

Таблица 5. {722}

Из сводок бюро печати НКВД о столкновениях за июль-ноябрь 1918 г.

Таблица 6. {723}

Оперативная сводка «Из донесений с мест о контрреволюционных выступлениях и заговорах против советской власти за январь и февраль месяцы 1919 г.»

Из содержания табл. 4–6 видно, что в них, так же как и в сводках ВЧК, получили отражение только факты крестьянских восстаний, а не всех форм крестьянского движения. Причем данные НКВД не совпадают с данными ВЧК. По линии СО ВЧК в 1918 г. было учтено 48 восстаний, бюро печати НКВД зафиксировало 41 восстание. То есть в сводках НКВД факты крестьянского движения отражены неполно.

Это доказывается и другими примерами. Так, в октябре 1918 г. в Саратовской губернии было зафиксировано три случая крестьянского протеста, в том числе два выступления, закончившихся расстрелами зачинщиков. В табл. 4 данный факт не учтен, а в табл. 5 зафиксирован лишь один случай «столкновения». В ноябре 1918 г. в губерниях Поволжья не менее тринадцати раз использовались вооруженные силы для подавления крестьянских выступлений. В табл. 5 таких случаев зарегистрировано всего восемь. В сводке НКВД «О контрреволюционных выступлениях и заговорах против советской власти за январь и февраль месяцы 1919 г.» (табл. 6) факты крестьянского протеста учтены на территории трех губерний Среднего Поволжья. По нашим сведениям, в этот период они имели место и в других губерниях региона. В частности, в Симбирской губернии — менее шести, в Саратовской — не менее двух.

Несмотря на неполноту учета, сводки бюро печати НКВД являются важным источником для изучения основных аспектов крестьянских выступлений. В частности, в них можно найти сведения о составе участников выступлений, их причинах и результатах. Например, оценивая крестьянские восстания как кулацкие, сводки, тем не менее, содержат информацию, указывающую на смешанный состав повстанцев. Крестьянские выступления группируются на основе такого критерия как «от кого исходила агитация»: в одном случае повстанцев называют «кулаками», в другом — «крестьянами», «местными жителями» и т. д. (табл. 1 приложения 2).

Согласно данным, приведенным в табл. 1, в сводках НКВД из 41 зарегистрированного во второй половине 1918 г. восстания в Поволжье выделяются шесть восстаний чисто крестьянских по составу участников, четырнадцать — со смешанным составом и только семнадцать — кулацких. Это опровергает официальную трактовку характера крестьянского движения как кулацкого, поскольку даже информационные службы, столкнувшись с масштабностью крестьянского протеста, были вынуждены признать факт участия в нем разных групп крестьян, и отразить это в своих отчетах.

В этом контексте значительный интерес для исследователей представляют уже упомянутые «тематические сводки» Наркомата внутренних дел за 1918 г.: «О столкновениях на почве продовольственной и общей неурядицы», «О расстрелах по приговорам советской власти», «О расстрелах, произведенных противниками советской власти» и др. Прежде всего они подтверждают общекрестьянский характер движения, хотя и написаны языком официальной пропаганды. Содержащаяся в этих сводках информация позволяет судить о масштабах крестьянского недовольства продовольственной политикой большевиков, так как в них учтены факты вооруженных столкновений продотрядов, отрядов ВЧК и Красной армии с населением в ходе реализации закона о хлебной монополии, названы участники этих столкновений и число пострадавших с обеих сторон. Это дает возможность оценить не только масштабы движения, но и степень его ожесточенности (табл. 2–3 приложения 2).

Из приведенных в табл. 2 данных видно, что во второй половине 1918 г. в регионе было зафиксировано не менее 50 вооруженных стычек «на продовольственной почве и почве общей неурядицы». Столкновения имели место во всех губерниях Поволжья, что подтверждает единообразие причин крестьянского движения в различных его районах и свидетельствует о его размахе. Из 50 учтенных столкновений крестьянскими по составу участников было 16. Авторы сводок разделили их на кулацкие (12 случаев) и крестьянские (4 случая). Факт выделения в отдельную графу «крестьянских столкновений» весьма красноречив, поскольку еще раз опровергает официальный миф советской пропаганды о кулацком характере крестьянского движения.

На наш взгляд, как «крестьянские» можно определить выступления не только специально отмеченные, но и другие случаи «столкновений», приведенных в табл. 2. В частности, под это понятие вполне подходят столкновения с мобилизованными (1 случай) и толпой (4 случая). Кроме того, учитывая, что подавляющее большинство столкновений происходило «на продовольственной почве» и в ходе их пострадали красноармейцы, продотрядовцы и местные активисты, к ним правомерно отнести и большинство столкновений с так называемыми «контрреволюционными бандами», состоящими на 90% из крестьян. Таким образом, крестьянскими по составу участников станут уже не 16, а, как минимум, две трети учтенных органами НКВД случаев вооруженных столкновений «на продовольственной почве». Это еще раз подтверждает общекрестьянский характер движения.

В табл. 2–3 приложения 2 приведены данные, характеризующие потери сторон в ходе вооруженных столкновений в регионе во второй половине 1918 г. Из табл. 2 следует, что в данный период жертвами крестьянского насилия стали 120 представителей советской власти. Было ранено 17 продармейцев, 12 комиссаров и 8 красноармейцев, убито — 26 продармейцев, 19 красноармейцев, 17 членов исполкомов, 13 комиссаров, 8 активистов (агитаторов, агентов и т. д.). Всего от рук крестьян пострадало 120 человек, в том числе погибло 83 человека. По составу жертв хорошо просматриваются причины крестьянского недовольства. Наибольшее число убитых и раненых продармейцев, красноармейцев и комиссаров убедительно свидетельствует, что основной конфликт между властью и деревней шел по линии продовольственной политики и мобилизаций в Красную армию.

Данные табл. 3 характеризуют масштабы террора в регионе в 1918 г. Обе стороны стоили друг друга: на подвластной Самарскому Комучу территории было расстреляно 1991 человек, в советских губерниях Поволжья — 1555 человек. В то же время вызывают сомнения приведенные в таблице данные о числе расстрелянных кулаков: 55 человек из 1555, всего 3,5%. Они не соответствуют действительности. Реальные цифры расстрелянных крестьян скрываются за так называемыми «лицами не установленного социального положения», которых в табл. 3 числится 837 человек.

Чтобы доказать это, обратимся к содержанию табл. 1 настоящей главы и табл. 1 приложения 2. В табл. 1 главы приведены данные о числе расстрелянных за призыв к восстанию и участие в нем. То, что подавляющее большинство из них были крестьяне, однозначно следует из табл. 1 приложения 2, где дан анализ восстаний по составу участников. Согласно данным табл. 1, в 1918 г. в Поволжье за участие в восстаниях, призывы к нему, а также за бандитизм было расстреляно 545 человек. Поскольку это были участники крестьянских выступлений, вряд ли стоит сомневаться, что большинство из них являлось крестьянами.

Этот вывод подтверждается анализом статистических сведений о репрессиях по отношению к различным категориям населения, содержащихся в отчетах губернских чрезвычайных комиссий. Так, например, в итоговом отчете Пензенской губчека о деятельности в годы Гражданской войны указывается, что в 1918 г. ею были расстреляны «за участие в контрреволюции» 41 кулак и 49 крестьян. В табл. 3 приложения 2, составленной по данным бюро печати НКВД, речь идет всего лишь о 22 расстрелянных кулаках, т. е. информация не полная. Согласно отчету Пензенской губчека, число расстрелянных крестьян в 1918 г. составило 20% от общего числа расстрелянных.

Сравнивая число погибших в ходе подавления крестьянского движения в регионе в 1918 г. с обеих сторон, можно констатировать, что на 83 представителей советской власти, убитых повстанцами на всей территории региона, только в одной Пензенской губернии приходится 90 расстрелянных крестьян.

При анализе статистических данных о динамике крестьянского движения в Поволжье в рассматриваемый период, содержащихся в информационных материалах ВЧК-ОГПУ-НКВД, нельзя не остановиться на таком ценнейшем источнике как отчеты губернских Ч.К. В них содержатся обобщенные сведения о репрессивной политике советской власти на территории губернии в отчетный период: о числе арестованных, расстрелянных, посаженных в концлагерь и т. д. Эти документы позволяют показать на микроуровне место крестьянского протеста в общем фронте «контрреволюционных сил», действовавших в губернии в годы Гражданской войны, и таким образом оценить, насколько серьезной была данная проблема для власти.

Возьмем для примера уже цитированный выше отчет Пензенской губчека, в частности, содержащиеся в нем сведения о динамике крестьянского движения в регионе (табл. 4–6, 8, 9 приложения 2).

Из приведенных в таблицах данных следует, что крестьяне являлись самой многочисленной в количественном отношении социальной группой, привлекавшейся к ответственности губернской Ч.К. Их больше всего арестовывали, расстреливали, заключали в тюрьму Именно их чаще, чем какую-либо другую категорию населения, привлекали к ответственности за участие «в контрреволюции» и «в восстании». Как видно из табл. 4, в 1918–1920 гг. крестьяне («кулаки» плюс «крестьяне») в общей массе арестантов губчека составлял почти 40%, а среди арестованных «по обвинению в контрреволюции» и «по обвинению в восстании» соответственно 34,2% и 77% (табл. 9). Каждый третий арестант в Пензенской губернской тюрьме был крестьянином (табл. 6). Среди расстрелянных доля крестьяне составляла в среднем за 1918–1920 гг. 25,5%. Но при этом следует учесть, что в 1919 и 1920 гг. в общей массе расстрелянных крестьян было почти половина, соответственно 43% и 46%. Губчека осободила почти 62% арестованных крестьян: 50, 2% — «кулаков», 63% — «крестьян» (табл. 7). Однако не следует забывать, что не в заключении осталось 830 человек, что значительно превосходило численность других категорий населения, оказавшихся объектом внимания чрезвычайной комиссии.

Изложенные факты, характерные и для других губерний Поволжья, красноречиво свидетельствуют о том, что «крестьянская проблематика» находилась в центре внимания органов ВЧК и была важнейшим направлением их работы. Они указывают на размах крестьянского движения, представлявшего наибольшую опасность для власти, по сравнению с другими антисоветскими силами, действовавшими в тылу Красной армии.

Как уже отмечалось, третий и четвертый этапы истории крестьянского движения в Поволжье, охватывающие период со второй половины 1920 по 1922 г. включительно, явились его кульминацией: в регионе развернулась настоящая крестьянская война. Ее организационной формой стало массовое повстанческое движение. На всей территории региона действовали крестьянские вооруженные отряды, применявшие партизанскую тактику рейдовой войны. Именно они, а не сами по себе крестьянские волнения в конкретных селениях стали главной проблемой власти. Поэтому начиная со второй половины 1920 г., органы, занимавшиеся учетом фактов крестьянского недовольства, переключают свое внимание на крестьянское повстанчество. По линии ВЧК-ОГПУ и Красной армии, непосредственно задействованных на «крестьянском фронте», собирается оперативная информация о численности «банд», районах их действия, главарях. При этом сведения о крестьянских выступлениях по-прежнему фиксируются на уровне отчетов губернских ЧК (бюллетеней, сводок), а также сводок секретного отдела ВЧК. Но сводные статистические данные о крестьянских восстаниях за 1920–1922 гг., как это было в 1918–1919 гг., видимо, уже не составляются. Подобной информации в архивах мы не обнаружили. В то же время там широко представлены документы ВЧК-ОГПУ-Красной армии, содержащие оперативные сведения о повстанческом движении в Поволжье в указанный период, в том числе его количественные показатели. В частности, ценным источником является сводная таблица «Группировка и численность “банд”, действовавших на территории Приволжского военного округа в течение 1921 года», составленная в штабе РККА (табл. 13 приложения 2). Она дает наиболее полное представление о территории и масштабах повстанческого движения в Поволжье в 1921 г., поскольку составлена на основе оперативной информации агентуры ВЧК и командования воинских подразделений.

Содержащиеся в табл. 9 сведения указывают, что в 1921 г. эпицентры повстанческого движения в регионе были сосредоточены на Левобережье Волги. Численность повстанцев в момент его кульминации, в марте 1921 г., достигала более 10 000 человек. Наибольшей активностью отличались крестьянские отряды под командованием Попова, Пятакова, Аистова, Сарафанкина, Серова.

В данном случае речь идет о количественной характеристике высшей формы крестьянского движения на тот момент — вооруженного повстанчества. Что же касается других его форм, то о них, как уже сообщалось нами, аналогичной статистики заинтересованными учреждениями не велось. Между тем, в это время территория региона была охвачена массовыми стихийными волнениями крестьян на почве голода, ставшего следствием Гражданской войны и политики «военного коммунизма». Они также нуждаются в учете.

Подводя итог анализу имеющейся в нашем распоряжении информации о количественных показателях крестьянского движения в Поволжье в 1918–1922 гг., можно заключить, что она имеет большое значения для понимания его реальных масштабов. Прежде всего данная информация дает исчерпывающее представление о высших формах крестьянского противостояния власти: восстаниях и вооруженном повстанчестве. Но ими не исчерпывался крестьянский протест. Поэтому приведенная статистика нуждается в дополнении, в учете «малых форм» крестьянского движения: локальных стихийных выступлений, внутридеревенских и межобщинных конфликтов и т. п.

 

§ 2. Методика и результаты расчетов количественных показателей крестьянского движения

На основе анализа информационных материалов ВЧК-ОГПУ-Красной армии-НКВД, других выявленных документов, ранее опубликованных документальных сборников, монографий и статей нами получена целостная картина крестьянского движения в регионе в годы Гражданской войны, позволяющая определить его количественные параметры. Под последними мы понимаем количество выступлений, конкретные их причины и повод, число задействованных в них участников, территория, число жертв с той и другой стороны.

В историографии существуют следующие методики подсчетов крестьянских выступлений: 1. За единицу учета берется селение (имение), охваченное волнением; 2. Учитывается селение в сочетании с числом населения; 3. За единицу учета берутся факты проявления крестьянского движения; 4. Учитываются отдельно и факт, и количество селений, и людей в них; 5. Крестьянское движение учитывается по его формам. При учете количества крестьянских выступлений исследователи говорят об особой важности качественных показателей — остроте борьбы, уровне организованности, идеологичности протеста. Большинство авторов сходятся во мнении, что определяющим показателем при отборе, учете того или иного случая крестьянского выступления является факт противодействия ему со стороны власти. По-разному решается и проблема многоформных волнений: в зависимости от исторического периода в научный оборот вводятся те или иные формы, характерные для данного периода.

При расчете количественных показателей крестьянского движения в Поволжье в 1918–1922 гг. за единицу учета брался факт крестьянского выступления, конкретное проявление крестьянского протеста в той или иной форме, в конкретном селении или более крупных административно-территориальных единицах (группе селений, волости, уезде), вызвавших реакцию и противодействие власти. Многоформные волнения (крупные восстания) учитывались только раз, с дальнейшим анализом по ходу исследования. Массовое повстанчество, рейдовая война повстанческих отрядов в 1920–1922 гг. учитывались по наиболее ярким фактам их активности в регионе (захват крупных населенных пунктов, решающие вооруженные столкновения, бои с частями специального назначения). При описании факта крестьянского движения определялись крайние даты события, губерния, место выступления (селение, волость, уезд, группы селений, волостей, уездов), формы выступления, его причины или повод, число участников, руководители — вожаки выступления, выдвинутые крестьянами лозунги и требования, применение вооруженной силы участниками выступления и властью, число жертв и пострадавших от него и в ходе ликвидации как с крестьянской стороны, так и с противоположной. Датировка события давалась та, которая указывалась в источнике. В случае отсутствия в документе точной даты выступления учитывалась дата составления документа, в котором сообщалось об этом событии.

Проблема количественного учета крестьянской активности в период Гражданской войны имеет свои особенности. Главные из них — разрозненность, противоречивость и неполнота сведений в официальных документах, обусловленные недостатками работы органов учета соответствующих ведомств. Как уже указывалось выше, фиксация фактов крестьянского противодействия большевистской власти шла по линии трех ведомств ВЧК-ОГПУ, Красной армии и НКВД. Наибольшей полнотой отличались сведения ВЧК — органа, непосредственно занимавшегося борьбой с крестьянским движением. Именно в них приводятся конкретные статистические данные о количестве крестьянских выступлений в конкретных губерниях за отчетный период. Кроме того, в сводках и информационных отчетах ВЧК содержится наиболее полная информация по отдельным крестьянским выступлениям. Но и в них не всегда фиксировались истинные причины выступлений, повторялись штампы о кулацком характере движения, искажались названия селений и т. д. То же самое можно сказать о сводках военного ведомства и Наркомата внутренних дел. Они лишь фиксировали факты, но редко давали им развернутую характеристику, повторяя общие недостатки. Поэтому в такой ситуации единственным выходом для исследователя становится скрупулезный сбор информации из разных источников, их перепроверка и подача в такой форме, какая возможна в каждом конкретном случае.

Именно таким образом нами решалась проблема количественного учета крестьянского движения в Поволжье в 1918–1922 гг. В качестве единицы выступления был взят факт крестьянского противодействия власти. Критерием отбора являлось качественное содержание события. Поэтому в зависимости от обстоятельств за единицу учета бралось крестьянское выступление в одном селении, волости, уезде или сразу в нескольких. В частности, несколько выступлений учитывались как единичный факт крестьянского движения в том случае, если они были «звеньями одной цепи», т. е. вызваны общими причинами и организационно связаны. Это объясняет отсутствие прямой зависимости между количественными показателями и масштабностью крестьянского протеста. Например, крупные крестьянские восстания, охватывавшие сотни сел и деревень, не дробились в соответствии с количеством восставших селений, а учитывались как единичный факт. В то же время, выступление крестьян одного села фиксировалось в качестве единицы движения, если оно имело локальный характер и не оказало влияния на другие крестьянские выступления в волости, уезде, губернии. Исходя из данного обстоятельства, предложенная нами статистика должна рассматриваться в комплексе, с учетом качественного содержания каждого конкретного случая. В зависимости от полноты информации, выявленной в источниках, при учете каждого факта крестьянского движения устанавливалось конкретное селение, где оно происходило, если такой информации не было — то волость, уезд, губерния. Аналогичным образом решалась проблема полноты выявления таких количественных показателей, как число участников, жертв и др.

Руководствуясь охарактеризованной выше методикой учета крестьянской активности, мы смогли получили такие количественные показатели крестьянского движения в Поволжье в 1918–1922 гг.: количество и причины выступлений, формы движения, число участников (табл. 7–9 настоящей главы и табл. 10–11 приложения 1).

Таблица 7. {731}

Динамика крестьянского движения в Поволжье в 1918–1920 гг.

Таблица 8. {732}

Формы крестьянского движения в Поволжье в 1918–1921 гг.

Таблица 9. {733}

Количество, причины и формы крестьянских выступлений на территории Самарского Комуча во второй половине 1918 г.

В табл. 7 отсутствуют данные о динамике крестьянского движения в Поволжье в 1921–1922 гг. по причине того, что этот период качественно отличается от предшествующих. Это время крестьянской войны, принявшей форму массового повстанчества. В связи с этим мы рассматриваем действия повстанцев как факты, единицы крестьянского движения. Но поскольку, как это видно из табл. 9 приложения 1, повстанческие отряды оперировали на всей территории региона, количественно учесть все их операции, так же как и их последствия в плане влияния на крестьянство, весьма проблематично. Поэтому при анализе динамики крестьянского движения в данный период нами избран другой путь: были учтены только факты крестьянских восстаний и волнений в регионе как формы, поддающиеся учету (табл. 8).

По этой же причине не были включены в итоговую табл. 7 данные о крестьянских выступлениях на территории самарского Комуча. На наш взгляд, в данном случае речь идет о разных политических режимах, а следовательно, существенных различиях в ситуации на контролируемых ими территориях. Поэтому факты крестьянского движения в зоне власти Самарского Комуча выделены в отдельную таблицу

В табл. 13 приложения 1 не указаны причины крестьянских выступлений в регионе в 1921–1922 гг. Объясняется это тем, что в данный период все они проходили под лозунгом отмены продразверстки и в той или иной форме были связаны с тяжелейшим продовольственным положением, голодом, охватившим регион. Таким образом, продразверстка и голод — вот две основные причины крестьянского движения в этот период. Других причин фактически не было. Поэтому мы посчитали нецелесообразным воспроизводить в табл. 11 содержащиеся в документах ВЧК-ОГПУ-Красной армии различные интерпретации одних и тех же обстоятельств.

Из содержания табл. 7 видно, что в 1918 и 1920 гг. в регионе произошло больше крестьянских выступлений, чем в 1919 г. Однако следует учесть, что в 1919 г. регион потрясло одно из крупнейших в годы Гражданской войны крестьянских восстаний — «чапанная война», которое своими количественными характеристиками покрывает указанный «недобор». Кроме того, нельзя забывать, что в 1919 г. Поволжье оказалось в зоне активных фронтовых действий Красной армии с армиями Колчака и Деникина. Это не могло не повлиять на интенсивность крестьянского движения.

В табл. 8 представлены формы крестьянского протеста. Их количественные показатели не совпадают с приведенной выше статистикой крестьянских выступлений, составленной органами учета ВЧК-НКВД (см. табл. 1–3 настоящей главы). Напомним, что, согласно данным секретного отдела ВЧК, в Поволжье в 1918 г. было зарегистрировано 48 восстаний, в 1919 г. — 34. В табл. 8 речь идет всего лишь о 10 восстаниях в 1918 г. и в следующем. Подобное несоответствие объясняется принципиальным различием в подходах органов учета ВЧК-НКВД и автора настоящей монографии к определению понятия «восстание». Для ВЧК и НКВД восстаниями считались все случаи крестьянского протеста, сопровождавшиеся применением силы в ходе их подавления.

По нашему мнению, данный подход не совсем правомерен, поскольку в таком случае игнорируются масштабы явления и его качественная сторона: восстаниями считаются выступления крестьян одного села, локальные, закончившиеся в течение короткого времени без значительного числа пострадавших и одновременно выступления, более массовые по числу участников, более продолжительные по срокам и более ожесточенные по числу жертв с той и другой стороны. Исходя из данного факта, мы предлагаем следующую методику классификации крестьянских выступлений: выделение двух основных форм активного проявления крестьянством своего недовольства властью и собственным положением — восстание и волнение. Восстание — это более высокая, по сравнению с волнением, форма проявления крестьянского протеста. Оно отличается от волнения несколькими параметрами. Во-первых, восстание — более крупная форма. В нем принимает участие значительная масса населения, как правило, нескольких селений, волостей, уездов, губерний. Во-вторых, оно характеризуется высокой степенью ожесточенности, применением насилия с той и другой стороны. Для подавления восстания властью выделяются крупные (значительные) вооруженные силы (более сотни человек, пулеметы и т. д.), а не отдельные мелкие группы милиционеров, красноармейцев, продотрядовцев. В ходе восстания происходят серьезные вооруженные столкновения с карательными войсками, сопровождающиеся большим числом жертв, а не отдельными пострадавшими, как это бывает во время волнений. В-третьих, восстание имеет более высокую степень организации. Восставшие создают руководящие органы восстания, выпускают воззвания, обращения к населению и власти. В-четвертых, восстание оказывает влияние на соседние селения, вовлекая их в движение или стимулируя общее недовольство властью, которое проявится позднее в форме открытого выступления. Проще говоря, восстание не проходит незаметным для окружающих селений и оказывает на них прямое или опосредованное воздействие. В то же время восстание имеет много общего с волнением.

И восстание и волнение являются результатом стихийного протеста крестьянства. И то и другое многочисленны по составу участников, сопровождаются применением силы со стороны власти, оказывают воздействие на крестьян близлежащих селений. Однако все же восстание более крупная форма движения, имеющая другое качественное содержание.

Для волнения, на наш взгляд, подходит широко распространенное в дореволюционной литературе и в современной публицистике определение «бунт».

Его отличает от восстания более низкий уровень организации, власть уделяет волнению относительно меньше «внимания». Волнение внезапно начинается и быстро заканчивается. Оно не требует от власти больших усилий для ликвидации. Как правило, дело ограничивается посылкой агитаторов или небольших вооруженных «отрядов устрашения». Кроме того, волнения усмиряются своевременным удовлетворением властью выдвинутых в их ходе требований, оперативным устранением явных причин недовольства.

Исходя из предложенной методики, в табл. 11 приложения 2 дан перечень крестьянских выступлений, попадающих под определение «восстание». По нашему подсчету, в Поволжье в 1918–1921 гг. было не менее 30 крестьянских восстаний и 258 волнений. Таким образом, часть зарегистрированных органами ВЧК восстаний в соответствии с нашей методикой перешло в категорию волнений, не потеряв при этом своего качественного содержания.

Следует заметить, что в общем списке оказались неравноценные по весу «чапанная война», «вилочное восстание» и восстания в отдельных селениях и уездах. В этом состоит главный недостаток предложенной системы учета, ибо она объединяет в единую цепь мелкие и крупные крестьянские восстания, затушевывая тем самым качественную сторону явления. С аналогичной проблемой мы сталкиваемся и при учете крестьянских волнений. Выходом из подобной ситуации может быть дробление крупных восстаний на сумму мелких, исходя из территориальной принадлежности. Такая методика в несколько раз увеличивает количество крестьянских выступлений и позволяет более полно их фиксировать в плане общего статистического учета всех фактов крестьянского движения в регионе в рассматриваемый период. Однако при этом мы упустим из виду качественную сторону движения, в ущерб ей мы получим голую статистику, мало что дающую для понимания сути проблемы! Поэтому, на наш взгляд, предложенный вариант является оптимальным: фиксировать и крупные, и мелкие крестьянские восстания как равноценные статистические единицы. Одновременно в рамках анализа масштабных крестьянских восстаний, выделенных в отдельные факты в силу их качественного отличия от остальных, необходимо охарактеризовать количественные параметры: число охваченных восстанием селений, число участников, жертвы конфликтующих сторон.

В табл. 8 и 9 имеется графа «Другие формы движения». В данном случае речь идет о формах крестьянского движения, не подпадающих под определения «восстание» и «волнение». К их числу мы отнесли такие проявления крестьянского недовольства политикой власти и своим положением: оппозиционные крестьянские сходы, волостные, уездные и губернские съезды; конфликты между общинами на почве передела пахотной земли и сельскохозяйственных угодий, а также по другим вопросам; противодействие волисполкомов мероприятиям советской власти; несанкционированные перевыборы местных Советов; коллективные письменные жалобы, приговоры; дезертирство вне открытых массовых выступлений; выпуск прокламаций, листовок антиправительственного содержания; мятежи воинских соединений в зоне крестьянского движения; отказы от выполнения государственных повинностей, не вылившиеся в открытые формы протеста; антиправительственная агитация религиозных сектантов и групп верующих; факты насилия по отношению к представителям власти, не вызвавшие открытых выступлений, и др. На наш взгляд, перечисленные формы крестьянского движения не могут игнорироваться исследователями, так как они являются более низкими формами протеста и характеризуют крестьянское недовольство властью и своим положением на другом, более низком уровне. Без их учета невозможно понять причин резких всплесков крестьянской активности в ходе массовых волнений и восстаний, причин их ожесточенности. Они были постоянно «тлеющими углями», могущими превратиться в костер при малейшем «дуновении»: ужесточении налогового пресса государства или его военно-мобилизационной политики.

В табл. 12 приложения 2 приведен перечень причин крестьянского движения в регионе в 1918–1920 гг. Следует отметить, что крупные крестьянские восстания («чапанная война», «вилочное восстание» и др.) были вызваны целым комплексом причин. В этом случае при составлении таблицы эти последние учитывались отдельно для своей группы. Например, чапанная война» в марте 1919 г. началась из-за недовольства крестьян продразверсткой, чрезвычайным налогом, возложенными на них властями трудовыми повинностями. Каждая из этих причин учитывалась в табл. 14 отдельно, в соответствующей графе. При учете причин более мелких крестьянских выступлений в качестве единицы мы брали главную среди них или непосредственный повод выступления, хотя нередко в ходе этих выступлений выявлялись и другие причины, на момент движения не являвшиеся основными.

Приведенный в табл. 12 перечень показывает, что крестьянское недовольство обусловливалось прежде всего продовольственной политикой власти, налогами и различными повинностями, мобилизацией в Красную армию. Кроме того, выступления происходили вследствие межобщинных конфликтов, а также и на религиозной почве. Взяв за 100% все выявленные нами факты крестьянского движения и данные табл. 11, можно определить процентное соотношение вышеназванных причин крестьянского протеста (табл. 10).

Таблица 10. {735}

Соотношение причин крестьянских выступлений в Поволжье в 1918–1920 гг.

Причины крестьянских выступлений … В %

1. Недовольство продовольственной политикой … 51,1

2. Мобилизация в Красную армию … 16

3. Недовольство политикой советской власти и РКП(б) … 14

4. Налоги и различные повинности (гужевая, трудовая) … 11,1

5. Межобщинные конфликты (земельные споры и т. п.) … 4,2

6. На религиозной почве … 4

В табл. 10 необходимо прокомментировать такую причину, как «недовольство политикой советской власти». Данная графа была введена, поскольку в сводках ВЧК-НКВД-Красной армии нередко лишь констатируется факт крестьянского выступления и при этом отсутствует его подробная характеристика. Указывается лишь, что данное выступление было «кулацким», «контрреволюционным», направленным против советской власти и коммунистической партии. Поскольку таких случаев оказалось немало, мы вынуждены были сгруппировать их в указанной рубрике. На наш взгляд, под эту формулировку подпадают основные причины крестьянского недовольства, превосходящие численно остальные. Поэтому крестьянские выступления на почве «недовольства советской властью и РКП(б)» можно считать дополнением к этим основным причинам.

Из содержания табл. 10 ясно следует, что в основе крестьянского движения лежали три фактора: первый — недовольство продовольственной политикой советской власти, второй — недовольство натуральными налогами и повинностями, третий — мобилизации в Красную армию. На них приходится около 80% всех выступлений, а учитывая высказанное выше положение о включении в эту группу выступлений на почве «недовольства советской властью и РКП(б)», — свыше 90%, т. е. подавляющее большинство. Остальные причины (межобщинные конфликты, столкновения на религиозной почве) составляют менее 10%. Подобная ситуация, как уже отмечалось, наблюдалась в 1921 г., когда все повстанческое движение проходило под лозунгом ликвидации продразверстки и требования свободы торговли. Таким образом, статистические данные полностью подтверждают наши выводы о том, что крестьянское движение в Поволжье в рассматриваемый период стало ответной реакцией на «военно-коммунистическую политику» Советского государства.

В табл. 9 дается характеристика количественных показателей крестьянского движения на территории Самарского Комуча. Она свидетельствует о 34 фактах проявления крестьянского недовольства его политикой. В сельских районах, оказавшихся под властью Комуча во второй половине 1918 г., произошло не менее 28 волнений крестьян и одно крупное восстание: 19 выступлений — на почве нежелания деревни защищать «учредиловцев» и 9 — против власти Комуча как таковой. Эти факты красноречиво говорят о негативном отношении крестьянства к данному политическому режиму

В «Хронике крестьянского движения в Поволжье», составленной нами по изученным источникам, приведены данные о числе участников учтенных выступлений. К сожалению, эта информация в источниках крайне скупа, ее можно обнаружить лишь при изучении крупных крестьянских выступлений, и то она весьма противоречива: приводятся разные данные чисел участников. Что же касается мелких выступлений, то в подавляющем большинстве случаев такая информация отсутствует. Поэтому в «Хронике…» данный аспект отражен в той мере, в какой удалось его документально подтвердить.

Тем не менее, даже имеющаяся информация о числе участников, охваченных движением селений, волостей и уездов позволяет сделать вывод, что масштабы крестьянского протеста в регионе были велики. Например, в крупнейших восстаниях 1919–1920 гг. участвовали десятки, если не сотни тысяч крестьян, а в 1921 г. повстанческие отряды состояли из десятков тысяч человек. Поэтому мы в праве говорить о Поволжье как об одном из наиболее крупных центров крестьянского движения в России в рассматриваемый период. В пользу этого утверждения можно привести сравнительные данные о числе участников крестьянского движения в других районах Советской России. И в Тамбовской губернии, и в Западной Сибири, и на Украине они не отличались существенно от численности повстанцев в Поволжье. Например, численность участников Западно-Сибирского восстания 1921 г. составляла около 100 тысяч человек, армия «антоновцев» насчитывала несколько десятков тысяч (от 10 до 30 тысяч человек). В Поволжье только в «чапанной войне» приняло участие свыше 100 тысяч крестьян, в ходе «вилочного восстания» армия повстанцев насчитывала до 30 тысяч человек.

Подводя итог характеристике количественных показателей крестьянского движения в Поволжье в 1918–1922 гг., необходимо подчеркнуть, что полученные нами данные не являются окончательными. Они могут быть уточнены, дополнены на основе более углубленного анализа документов местных архивов. Но в целом, как нам кажется, они дают верное представление о динамике движения. На данный момент они определяют минимальный уровень количественных характеристик, который не может быть понижен и от которого с полной уверенностью может отталкиваться исследователь при дальнейшем изучении проблемы. В то же время вряд ли стоит ожидать принципиальных изменений. Речь может идти лишь об уточнении данных или другом подходе, иной методике расчетов. Основанием для подобного заключения является факт использования в настоящей работе оперативных и аналитических сводок ВЧК-ОГПУ-НКВД-Красной армии — источников, содержащих наиболее полную информацию по рассматриваемой теме.

 

§ 1. «Крестьянский антикоммунизм и контрреволюционность»: характер движения

Нами выявлены документы, дающие возможность услышать голос крестьянина-повстанца и таким образом посмотреть на крестьянское движение в Поволжье глазами самих крестьян, акцентируя при этом внимание на ключевых аспектах проблемы: причинах движения и программных установках.

Речь идет о воззваниях, обращениях, приказах, декларациях, программах и других документах, относящихся к крупнейшим крестьянским восстаниям в Поволжье в 1918–1920 гг., а также к повстанческому движению 1921–1922 гг. Среди них — документы повстанческих органов «чапанной войны», «вилочного восстания», восстания Сапожкова, отрядов Вакулина-Попова, Серова и др. Они характеризуют крестьянскую позицию в моменты наивысшего подъема крестьянского движения и поэтому, на наш взгляд, являют своего рода «момент истины». В них в концентрированном виде изложены основные требования повстанцев к власти, дается крестьянское видение решения волнующих их проблем. В нашем распоряжении имеется 67 документов «крестьянского происхождения»: 15 воззваний, 10 обращений, 8 постановлений общих собраний (сходов), 6 сообщений, 6 приказов, 4 инструкции, 3 наказа (просьбы), 3 записи переговоров (телеграфных сообщений), 2 донесения, 2 объявления, 2 удостоверения повстанца, 2 декларации, 2 листовки, 1 программа, 1 письмо (табл. 1–4 приложения 3).

Наряду с документами повстанцев нами выявлены материалы «правительственной стороны», содержащие отдельные извлечения из повстанческих документов. Несмотря на все издержки этого вида источников, они называют конкретные крестьянские лозунги, а также освещают ход дискуссии между повстанцами и властью. Они чрезвычайно важны, так как позволяют проследить динамику политических настроений крестьянства, определить факторы, влиявшие на эти настроения. В основном это отчеты сотрудников губчека, ВОХР, командиров Красной армии, принимавших участие в подавлении крестьянских выступлений.

Содержание всего комплекса документов свидетельствует, что в 1918 г. причиной принудительных изъятий хлеба из деревни крестьяне считали Брестский мир и Гражданскую войну, виновниками которых, по их мнению, была партия большевиков. Поэтому они обвиняли коммунистов в обмане и в сокрытии от них правды о реальной ситуации в стране. Кроме того, в глазах крестьян коммунисты выступали зажимщиками свободы и гонителями веры, ведущими трудовое крестьянство к «полному краху». Они также не понимали и не принимали идею организации в деревне коммун. Типичными были следующие высказывания: «Советская власть отбирает хлеб у крестьян и снабжает им германцев», «благодаря большевикам и гражданской войне мы теперь оторваны от хлебородных окраин и испытываем голод», «хлебная монополия — это грабеж», «большевистским газетам верить трудовому крестьянству нельзя», «крестьяне большевиками обмануты, ввергнуты в рабство».

Эта мотивация крестьянского протеста в несколько новом звучании была воспроизведена и дополнена в ходе «чапанной войны». Нами выявлено 40 документов, авторами которых были повстанцы — «чапаны» и руководящие органы восстания (см. табл. 1 приложения 3). Приведем наиболее важные текстовые фрагменты, в которых говорится о причине восстания и содержатся крестьянские требования.

6 марта 1919 г. Ново-Девиченский волостной совет Сенгилеевского уезда Симбирской губернии, обращаясь к Усольскому волсовету о поддержке начавшегося в уезде восстания, указал, что в «Ново-Девиченской, Ягодинской, Бектяшинской волостях произошли восстания против отобрания от граждан хлеба и скота».

марта 1919 г. в своей телеграмме повстанцы из с. Ново-Девичье председателю Симбирского губисполкома М.А. Гимову заявили, что в селе «никакого кулацкого вооруженного восстания не было». Возник конфликт с инструктором т. Беловым «на почве неправильной реквизиции хлеба и скота, так как излишек хлеба и скота не был выяснен и учетные ведомости не были закончены, но т. Белов приступил к насильственной реквизиции». «Приветствуем советскую власть. Долой коммунистов, анархистов-насильников, которые действуют против декретов. Да здравствует советская власть на платформе Октябрьской революции. Волостная крестьянская организация». Так заканчивалась телеграмма.

О том, что крестьяне Ставропольского уезда Самарской губернии восстали «против незаконных действий коммунистов, противоречащих указаниям Центра», шла речь в телеграмме повстанческой комендатуры Ставрополя повстанцам села Хрящевки того же уезда, датированной 8 марта 1919 г.

Очень ясно и аргументированно крестьянская позиция изложена в крестьянских наказах и приговорах сельских сходов. Так, например, в принятом 8 марта 1919 г. на общем собрании граждан Нижне-Санчелеевской волости Мелекесского уезда Самарской губернии Наказе делегату, «назначенному для мирных переговоров» с карательным отрядом, записано: «1) Мы, крестьяне Нижне-Санчелеевской волости, вынуждены были восстать не против советской власти, но против коммунистических банд с грязным прошлым и настоящим, которые вместо истинных проповедей грабили и разоряли крестьянское население, ставили диктатуру и не входили в положение трудового крестьянства; 2) Мы, крестьяне, видя несправедливое действие коммунистов в том, что во все организации, как в советы, ставили кооптированных приспешников, не считаясь с мнением крестьян, и это им нужно для того, чтобы узнавать у крестьян, где имеются все существенные предметы, которые они через своих приспешников конфисковали и набивали свои карманы, превращая в свою собственность; 3) И если только не отберут право от коммунистов и не представят в распоряжение трудового крестьянства, то мы, крестьяне, вынуждены производить борьбу до последней капли крови; 4) Мы, крестьяне, требуем крестьянского самоуправления, как-то: участвовать в выборах и быть выбранными как в сельские, волостные, уездные, губернские и т. д. советы из крестьянского населения, но не только из одних рабочих и коммунистов; 5) Мы, крестьяне, посылаем несколько протестов против коммунистов, которые делали всевозможные пакости, но на наши протесты нам грозили арестом и расстрелом, не считаясь с выборными советами, так что наши советы находились под каблуком коммунистов». В наказе состоявшегося 13 марта 1919 г. общего собрания представителей населения Жигулевской волости отмечалось, что повстанческое движение вызвано «недоверием населения к тому составу Совета, которые избраны одною лишь частью населения». Отрицательное отношение к коммунистам объяснялось тем, что «в среде этой партии» оказались «лжекоммунисты», неправильно трактовавшие «декреты народных комиссаров». Требования крестьян к власти сводились к следующему: «Свободное избрание населением Советов. Даже известное количество представителей в уездные и губернские Совдепы от крестьянства. Даже возможность самому населению разбираться в обрядовой стороне религии, т. е. по желанию населения должны быть оставлены иконы как в школах, так и других общественных местах, преподавание Закона божьего не стеснять, а предоставить полную возможность проводить в жизнь § 13 РСФСР Конституции. Упразднение советских хозяйств». Наказ заканчивался утверждением, что «население стоит на платформе РСФСР».

Ясное представление о причинах «чапанной войны» и целях повстанцев дают также многочисленные воззвания и обращения руководящих органов. Среди них особое место занимают воззвания Ставропольского временного исполкома, Новодевиченского волисполкома, других повстанческих центров. Так, 10 марта 1919 г. «Известия Ставропольского исполкома» — печатный орган восстания — опубликовали воззвание Ставропольской комендатуры к красноармейцам. В нем говорилось: «Товарищи, братья-красноармейцы! Мы, восставшие труженики, кормильцы всего населения России, крестьяне — обращаемся к Вам с заявлением, что мы восстали не против советской власти, но восстали против диктатуры засилья коммунистов — тиранов и грабителей. Мы объявляем, что советская власть остается на местах. Советы не уничтожаются, но в советах должны быть выборные от населения лица, известные народу данной местности. Мы ни на шаг не отступаем от Конституции РСФСР и руководствуемся ею. Призываем Вас — братья-красноармейцы, примкнуть к нам, восставшим за справедливое дело, восставшим против засилья коммунистов». В воззвании «к гражданам и гражданкам» в вину коммунистам ставились «бесчинства и насилия над женщинами», а также притеснения в отношении православной церкви. В воззвании начальника штаба повстанцев Кроха «К крестьянам всей России» говорилось, что восстание началось «против засилья и произвола тиранов, палачей коммунистов-анархистов, грабителей, которые прикрывались идеей коммунизма, присасывались к советской власти». В нем объявлялось, что советская власть остается на местах, советы не уничтожаются, «но в советах должны быть выборные лица, известные народу — честные, но не те присосавшиеся тираны, которые избивали население плетями, отбирали последнее, выбрасывали иконы и т. п.». Воззвание заканчивалось лозунгом «Да здравствует советская власть на платформе Октябрьской революции». Практически во всех документах повстанцев подчеркивается мысль о верности советской власти, о приверженности ее законам и Конституции. Например, в ходе переговоров по прямому проводу штаба повстанцев в селе Новодевичье с командованием карательного отряда крестьяне заявили: «Мы приветствуем советскую власть, и мы не идем против советской власти, мы восстали против произвола и насилия, чинимых на местах представителями советской власти. И мы не сложим оружия до тех пор, пока не будет упразднен этот кошмарный произвол коммунистов, анархистов, насильников. Да здравствует советская власть на платформе Октябрьской революции». Из содержания документов ясно видно, что в своих требованиях повстанцы-чапаны четко отделяют коммунизм от коммунистов, советы и советскую власть от коммунистической партии. Они подчеркивают, что восстание направлено не против советской власти и ее организационных структур на местах, а «против диктатуры засилья коммунистов» — «тиранов и грабителей». В их представлении настоящая советская власть — это власть на платформе Октябрьской революции, когда в советах находятся «выборные от населения лица, известные народу данной местности». Повстанцы разделяют идеи коммунизма и конкретных коммунистов, знакомых им по их деятельности на местах. Они называют их «лжекоммунистами», поскольку те не соответствуют данному званию. «Прикрываясь идеей коммунизма», они просто «присосались к советской власти» и представляли из себя «рвань духовную и физическую». Таким образом, крестьяне отделяли местную власть от центральной и сводили все свои проблемы к злоупотреблениям местных коммунистов, нарушавших советские законы и предававших идеалы Октября. Основываясь на изложенных фактах, можно ли назвать такую позицию антисоветской и контрреволюционной, а саму «чапанную войну» антикоммунистическим восстанием? На наш взгляд, нет. Что касается антисоветской направленности, то это не нуждается в комментариях, поскольку приведенные факты весьма убедительно проясняют крестьянскую позицию по данному вопросу Другое дело крестьянское отношение к коммунистам. Здесь очевиден их крайне негативный настрой, на первый взгляд свидетельствующий об антикоммунистической направленности крестьянского движения. Однако и в данном случае мы имеем все основания для того, чтобы не разделять эту весьма удобную позицию, и вот почему. Как хорошо видно из содержания повстанческих документов, отвергая коммунистов, крестьяне не выступали против коммунистической идеологии. С другой стороны, у крестьян не было веских оснований и для недовольства практическим осуществлением в их селениях идей коммунизма. В начале 1919 г. размах коммунистического строительства в аграрном секторе экономики региона был едва заметным. Коммуны создавались в единичных случаях, поэтому недовольство ими не могло стать причиной восстания. Изученные нами источники ограничивают масштабы крестьянского недовольства перспективой организации в их селе коммуны или существования таковых только на уровне словесного осуждения этой идеи и нежелания участвовать в данном деле. Поэтому антикоммунистическим «чапанное восстание» можно считать лишь в том смысле, что оно было направлено против действий местных коммунистов, проводивших в селениях грабительскую антикрестьянскую политику Этого, на наш взгляд, не достаточно, чтобы навесить на «чапанную войну» ярлык антикоммунистического восстания. Таковым его можно было бы назвать, если бы в ходе восстания открыто проявилось недовольство крестьян коммунистической идеологией и практикой коммунистического строительства. Как следует из приведенных выше документов, ничего подобного в них не наблюдалось. В целом можно заключить, что для самих повстанцев «чапанная война» — это народное восстание за очищение местных органов советской власти от дискредитировавших ее местных коммунистов. Таким образом, как и во второй половине 1918 — начале 1919 гг., шла не о разочаровании крестьян в коммунизме и советской власти, а об обмане их конкретными коммунистами, предавшими идеалы Октябрьской революции. Данный факт свидетельствовал об укреплении в сознании крестьян Поволжья мысли о «преданной коммунистами революции» и ответственности их за все беды и тяготы деревни. 1919 г. был годом, когда губернии региона находились в прифронтовой зоне, часть территории Поволжья стала театром военных действий, пережив наступление белых армий Колчака и Деникина. Данное обстоятельство сказалось на крестьянских настроениях, поскольку деревня в полной мере испытала на себе все тяготы военного времени. Поэтому в 1919 г. одним из самых распространенных лозунгов крестьянского движения становится требование: «Долой воину!»

Понятно, что война крайне негативно влияла на деревню. На это прямо указывалось, например, в резолюции состоявшегося 11 октября 1919 г. Помарского волостного съезда Чебоксарского уезда Казанской губернии. В частности, она гласила: «Прекратить братоубийственную войну в виду полнейшего разорения крестьянского хозяйства».

Об антивоенных настроениях крестьян говорилось и в сводке контрразведывательного отделения штаба 3-й армии за 1–15 октября 1919 г.: «Крестьянское население измучено различными повинностями и постоем войсковых частей. У всех один вопрос — когда же всему этому конец?»

В 1919 г. крестьянские настроения меняются: появляются два новых элемента, отсутствующие в предшествующий период, — падение интереса к хозяйственной деятельности и осознание факта происходящего на их глазах бюрократического перерождения большевистской партии и советской власти. Первый, как следует из документов, стал прямым следствием реквизиционной политики власти. «Не хотят сеять, говоря, что все равно отнимут, так что посевная площадь сократилась в несколько десятков раз», — сообщалось, например, в информационном бюллетене Политического управления РВСР за 20 июня — 1 июля 1919 г. о положении в Саратовской губернии.

Второй элемент был неразрывно связан с первым. Причины хозяйственного упадка увязывались крестьянами с находившейся у власти коммунистической партией, губящей революцию и свободу. По их мнению, именно она несла ответственность за проникновение в советские учреждения «бывших буржуев». «Во всех учреждениях сидят буржуи» — таковы стали типичные разговоры в крестьянской среде по поводу свалившихся на них бед».

В качестве политического лозунга требование устранения «самодержавия комиссаров», «бюрократизма коммунистов, погубивших революцию», впервые было выдвинуто в конце августа — начале сентября 1919 г. в ходе рейда по уездам Пензенской и Саратовской губерний мятежного корпуса Ф.К. Миронова. Затем это требование прозвучало в ходе октябрьских волнений крестьян Казанской губернии, выступивших против введенной властью помольной системы (принудительного сбора за право обмолота собранного урожая).

В 1919 г. в крестьянской среде получает широкое распространение идея о замене большевиков коммунистами. В деревнях всерьез идут разговоры о том, что коммунисты — это не большевики, а комиссары, причем нередко из числа «бывших помещиков, офицеров, буржуазии». Одновременно начинают циркулировать соответствующие слухи. Например, согласно заявлению в Уфимский губком бывшего учителя Табынской школы Р.М. Натовского от 12 января 1920 г., в с. Табынске «упорно носятся слухи, что в Уфе всех коммунистов разогнали, и большевики стали у руля правления». Большевики для крестьян были персонажами положительными. С ними ассоциировался революционный период 1917 г., когда большевики прекратили войну и дали крестьянам землю. Коммунисты же расценивались на селе только в негативном плане: от них все беды и главная — антикрестьянская грабительская политика государства.

«Моментом истины» для понимания причин крестьянского протеста в регионе в конце 1919 — начале 1920 гг. стало «вилочное восстание», или восстание «Черного орла-земледельца» — одно из крупнейших крестьянских восстаний в России в годы Гражданской войны. В нашем распоряжении имеется 7 документов, авторами которых были повстанцы-«вилочники» (табл. 2 приложения 3). Кроме того, содержание крестьянских лозунгов установлено из документов советских учреждений, задействованных для подавления «вилочного восстания». По нашему мнению, они дают вполне исчерпывающее представление о причинах восстания и его целях. Охарактеризуем наиболее важные из них и таким образом посмотрим на восстание глазами его участников.

Так, в воззвании Центрального повстанческого штаба в Заинске, датированном, по нашему мнению, второй половиной февраля 1920 г., говорится, что крестьяне восстали под лозунгами «долой коммунистов» и «долой гражданскую войну». В приказе коменданта штаба Ермекеевской волости Шафикова Тарказанскому исполкому перечислены «лозунги восставшего народа»: «Да здравствует советская власть. Да здравствует Красная и Крестьянская армия. Да здравствует свободная торговля. Долой коммунистов». В инструкции штаба повстанцев «Как вести восстание» очень образно и емко выражена суть движения: «Лучше умереть сразу, чем дохнуть от голода и болезней».

В обращении штаба «Черного орла-земледельца» к гражданам с призывом к борьбе с коммунистами от 3 марта 1920 г. содержится и лозунг в поддержку «Российской Федеративной Республики и самоопределения народностей». Кроме того, в этом обращении в единой связке идут религии русских, мусульман и «других народностей». В связи с этим напомним, что важнейшей особенностью крестьянского движения в регионе в 1919–1922 гг. был многонациональный состав его участников, что было обусловлено спецификой Поволжья как одного из многонациональных районов России. Крестьянские выступления против «военно-коммунистической» политики большевиков отмечались в этот период во всех национальных районах Среднего и Нижнего Поволжья. И русские, и татарские, и чувашские, и мордовские села принимали участие в повстанческом движении. Между повстанцами не было вражды по национальному признаку.

Они единым фронтом выступали в защиту своих крестьянских интересов. При этом, как следует из анализа источников, в том числе обращения Центрального штаба «вилочников», в ходе этих выступлений крестьяне не выдвигали националистические лозунги, и в целом само крестьянское движение было свободно от национализма и религиозной нетерпимости. В«вилочном восстании», как уже указывалось ранее, основную массу повстанцев составляли татары и башкиры. Но наряду с ними в нем активно участвовали и крестьяне русских селений, находившихся в эпицентре движения. Кроме того, среди участников были немецкие и латышские колонисты. Преобладание мусульманского населения не отличало его принципиально по своим целям и механизму проведения от подобных выступлений русских крестьян. Крестьяне всех национальностей выступали под едиными лозунгами, поскольку у них был общий враг — антикрестьянская политика большевистской власти. В данном контексте следует рассматривать получившее широкое распространение в конце 1919 — начале 1920 гг. движение крестьян Бузулукского уезда Самарской губернии под лозунгом присоединения их селений к территории Ток-Чуранского кантона Башкирской республики. Это единственный факт в истории крестьянского движения в Поволжье, так или иначе связанный с проблемой национального строительства в регионе в годы Гражданской войны, когда крестьянство активно выражало свою позицию и оказывало влияние на этот процесс.

В декабре 1919 г. в приграничных с Ток-Чуранским кантоном чувашских селениях Боголюбской, Графской и Вознесенской волостей Бузулукского уезда началось стихийное движение крестьян под лозунгом присоединения к Башкирии. Поводом к нему стали слухи, которые распространяли в том числе и жители соседних башкирских деревень о том, что в Башкирии якобы «ни хлеб, ни скот отбирать не будут, как это делает советская власть в Российской республике», мол, разрешат вольную торговлю, и не будет коммунистов. В связи с этим в селениях устраивались собрания, на которых составляли письменные протоколы и списки желающих поступить в Башреспублику. Выбирали представителей и со всеми материалами о присоединении отправлялись в Ток-Чуранский кантон, где сообщали о своем решении его руководству. Одновременно скрывавшиеся в селах дезертиры объявляли себя гражданами Башреспублики. Когда органы власти Самарской губернии осознали опасность этого движения, были приняты соответствующие меры: арестовали зачинщиков, урегулировали ситуацию с руководством Башкирии. При этом арестованные крестьяне пытались «разыграть национальную карту». В частности, как отметил в своем докладе в Самарский губисполком от 2 февраля 1920 г. представитель Наркомвоена БАССР при Реввоенсовете Туркестанского фронта М. Халиков, чуваши доказывали, «что по родству они очень близки к башкирам, изъясняются по-башкирски, а потому предпочитают для своей целесообразности жить вместе с башкирами, а не русскими». В то же время он указал, что причиной подобного развития событий стала «неинформированность населения Бузулукского уезда» «о башкирской автономии». Ситуация успокоилась, как только крестьяне убедились, что и в Башкирии, так же как и повсюду, советская власть проводит единую политику: взимает продразверстку, налагает натуральные повинности и т. д.

Таким образом, мы видим, что реальная подоплека стремления крестьян Самарской губернии к вхождению в состав территории, контролируемой Башкирским ревкомом, была продиктована желанием освободиться от продразверстки и других государственных повинностей. Национальный момент при этом был лишь поводом.

Документы повстанцев-«вилочников» свидетельствуют, что мотивы крестьянского недовольства и цели движения остались прежними: устранение от власти коммунистов, сохранение советского строя. Об этом говорят лозунги восставших. Наряду с приведенными нами выявлены и другие, близкие им по содержанию: «Да здравствует советская власть, бей коммунистов», «Да здравствует Красная Армия», «Долой коммунистов», «Да здравствуют социал-демократы большевики», «Да здравствует советская власть с чернорабочими» и др. При этом сохраняется и прежняя традиция отделять местных коммунистов от центрального руководства Советской Республики. В этой связи характерным был лозунг: «Да здравствуют товарищи Ленин, Троцкий и советская власть». То, что эти политические фигуры рассматривались крестьянами в качестве деятелей, от которых зависела их жизнь в плане ее улучшения и увязывалось само существование советской власти, на наш взгляд, подтверждает следующий факт. По мнению делегатов состоявшейся 3 марта 1920 г. партийной конференции РКП(б) Белебеевского уезда Уфимской губернии, одной из причин восстания стал слух о том, что «т. Ленин убит, а Троцкий сбежал в Сибирь».

Так же как и в ходе «чапанной войны», повстанцы выступали за соблюдение демократических норм при формировании органов власти: «народное правительство, избранное тайным и равным для всех голосованием».

В то же время, как видно из анализа источников, на первый план выходят два лозунга: «Да здравствует свободная торговля» и «Долой гражданскую войну». Им созвучны лозунги: «Громи ссыпные пункты». «Долой выкачку хлеба», «Долой продотрядников», «Долой хлебную разверстку и трудовую повинность» и т. п. Их выдвижение свидетельствует о возросшем недовольстве крестьян «военно-коммунистической политикой» большевиков и продолжающейся Гражданской войной.

В целом можно констатировать, что «вилочное восстание» по своему характеру не было антисоветским и контрреволюционным. Неприятие коммунизма не выходило за рамки осуждения действий местной власти и в большинстве своем не распространялось на центральное руководство.

В крестьянском движении в Поволжье после «вилочного восстания» можно условно выделить два взаимосвязанных потока: первый — массовый стихийный протест, протекавший в форме спонтанных выступлений крестьян на почве недовольства своим положением, второй — вооруженное повстанчество, организованное в форме мобильных военизированных отрядов и групп, избравших тактику партизанской войны. В первом случае лозунги крестьянских выступлений, как правило, выдвигались стихийно и не являлись заранее подготовленными программными документами. Они выражались в устной форме и были актуальны в пределах охваченного волнением селения.

Совершенно иная ситуация наблюдалась во втором случае. Повстанческие отряды, совершавшие рейды по территории уездов, население которых «морально и материально» поддерживало их, были заинтересованы в соответствующей «идеологической подпитке». Поэтому руководство отрядов придавало большое значение агитационно-пропагандистской работе среди крестьян. Поскольку в организационном отношении повстанческие отряды воспроизводили структуры Красной армии, то по ее образу и подобию они создавали у себя специальные органы для ведения идеологической работы среди населения и личного состава. Например, в одном из крупнейших повстанческих соединений, действовавших в Поволжье в 1921–1922 гг., — отряде бывшего сподвижника Сапожкова В.А. Серова, существовал Отдел пропаганды, издававший и распространявший среди крестьян листовки и воззвания. Аналогично складывалась ситуация и в других крупных повстанческих отрядах. В листовках и воззваниях повстанцы развернуто и аргументированно излагали причины и цели движения. Эти документы дают исчерпывающее представление о характере движения, о взглядах его руководителей на весь спектр волнующих крестьянство проблем.

В ходе массового стихийного движения, развернувшегося в регионе в 1920–1921 гг., крестьяне практически не оставили «эпистолярного наследия». Поэтому о его лозунгах, крестьянском восприятии существующей ситуации и перспективах ее развития мы можем судить на основе отрывочных сведений, содержащихся в документах институтов, задействованных на «крестьянском фронте»: ВЧК-ВОХР-Красной армии и др. Среди них наибольшую ценность представляют информационные материалы губчека-ВЧК. В них дается подробное описание крестьянских настроений, а также случаев стихийного крестьянского протеста, имевших место в регионе. Изучение оперативных и аналитических сводок губчека показало, что в 1920–1921 гг. рост крестьянского недовольства был обусловлен резким ухудшением общего положения деревни в результате усиления налогового пресса. В лозунгах, которые выдвигались в ходе прокатившихся по региону массовых стихийных крестьянских выступлений, а также в зафиксированных органами ВЧК многочисленных устных заявлениях крестьян присутствовали одни и те же сюжеты — обвинения в адрес коммунистов за политику продразверстки и непрекращающуюся Гражданскую войну, изматывающие крестьянское хозяйство. Причем так же как и в ходе «вилочного восстания» эти обвинения взаимосвязаны: крестьяне считают, что продразверстка обеспечивает коммунистам возможность продолжать Гражданскую войну, поэтому война и не заканчивается. Новым мотивом стало обвинение власти в намеренном и вполне осознанном характере антикрестьянской политики. Отсюда крайне резкий и нередко буквально пронизанный ненавистью характер крестьянских оценок и лозунгов. Так, в конце 1920 — начале 1921 гг. в деревнях прошел слух о намеренной организации коммунистами голода с целью уничтожения крестьянства как сословия. Впервые власть коммунистов крестьяне начинают сравнивать с новым крепостным правом. Показателем их неприязни и ненависти к политике коммунистов стали постоянно циркулирующие в селениях Поволжья разговоры о близкой кончине советской власти, гибели большевистских лидеров, всевозможных антикоммунистических восстаниях, якобы охвативших территорию региона и страны, белогвардейских заговорах, направленных на восстановление в России монархии и власти помещиков.

В ходе массовых стихийных волнений крестьяне особо не акцентировали свое внимание на форме оптимального для них государственного устройства. Они прежде всего протестовали против конкретных действий местной власти и условий своего существования. Поэтому в ряде случаев лозунг «за Советы без коммунистов» выдвигался, а в ряде случаев — нет. Более того, в южных районах Царицынской и Саратовской губерний, в зоне проживания казачьего населения нередким был лозунг «Долой советы и советскую власть» (например, в июне-июле 1920 г. в калмыцких степях Манычевского улуса Царицынской губернии). Также характерным был отказ крестьян от участия в перевыборах Советов, поскольку те уже не играли никакой роли в их судьбе. Ситуация зависела не от них, а от распоряжений вышестоящих органов советской власти, проводивших политику Центра. Например, в мае 1921 г. крестьяне нескольких сел Тетюшского кантона Татреспублики «категорически отказались от перевыборов сельсоветов, мотивируя ненадобностью таковых».

В целом можно заключить, что лозунги и цели стихийных выступлений крестьян Поволжья в 1920–1921 гг. не выходили за рамки уже сформировавшихся крестьянских представлений о виновниках своих бед и возможных путях изменения своего положения.

Особое значение для понимания крестьянского менталитета в кульминационный период крестьянской революции имеет анализ документов, исходивших из среды самой образованной и политически активной части крестьянства: руководителей повстанческих отрядов — бывших военнослужащих и командиров Красной армии. Именно крестьяне, одетые в солдатские шинели, стали в 1917–1918 гг. авангардом аграрной революции. Самые талантливые из них затем нашли применение своим способностям на военном поприще, выбившись в командиры не только мелких, но и крупных воинских соединений Красной армии. Первым из них был крестьянин Самарской губернии, участник 1-й мировой войны, подпоручик А.В. Сапожков. Возглавив отряды красноармейцев на Уральском и Южном фронтах, он добился в 1919 г. заметных успехов. К началу 1920 г. Сапожков уже был командующим кавалерийской дивизией, имеющим неплохие шансы на будущее. Тем не менее, он отказался от будущей карьеры и в июле 1920 г. поднял вверенную ему дивизию на мятеж против коммунистов. Это было второе, после мятежа Донского казачьего корпуса Ф.К. Миронова, выступление в Поволжье крупного воинского соединения против политики Советского государства, вызвавшее глубокую озабоченность его руководства.

Лозунги и программные установки сапожковцев явились выражением позиции самой сознательной части поволжского крестьянства, сражавшегося в рядах Красной армии за идеалы революции с самого начала Гражданской войны. В 1921 г. они будут воспроизведены и дополнены командирами наиболее крупных повстанческих отрядов, действовавших в Поволжье. Поэтому обратимся к содержанию основных документов сапожковского движения, отражающих его причины и цели.

А.В. Сапожков назвал свою восставшую дивизию «Армией Правды» и поэтому все воззвания, исходившие из агитационно-пропагандистского отдела мятежной дивизии, подписывались именно так. В нашем распоряжении три документа подобного рода — «Воззвание Реввоенсовета 1-й Армии “Правды”» ко всем трудящимся и красноармейцам» от 13 июля 1920 г., «Воззвание революционного военного совета Армии “Правды” ко всем жителям Новоузенского уезда и всей Российской республики» (18 августа 1920 г.) и «Воззвание Реввоенсовета штаба 1-й Армии “Правды” “Ко всему беднейшему, обиженному и угнетенному крестьянству и рабочему населению Российской Республики”» (август 1920 г.) (табл. 3 приложения 3). Они дают полное представление о том, какой виделась «настоящая правда» глазами сапожковцев.

Так, в воззвании от 13 июля 1920 г. указывалось, что сапожковцы восстали «против засевшей в советские учреждения буржуазии золотопогонников и лжекоммунистов», которые пишут крестьянам «грозные приказы, циркуляры и диктуют условия жизни».

В воззвании от 18 августа 1920 г. к жителям Новоузенского уезда и «всей Российской республики» в основном повторялись ключевые идеи первого воззвания. Речь шла о «лжекоммунистах», закабаливших крестьян, захвативших «народную власть» и установивших собственную диктатуру. Их вина состояла в том, что они «берут хлеб даже до последнего куска», «приняли всю буржуазию в партию», «допустили белогвардейцев-спецов ко власти», «закинули всех рабочих и крестьян за борт». В воззвании выдвигались лозунги: «Долой насилие, лжекоммунистов, диктатуру комиссаров, чистка всех советских учреждений от контрреволюционеров».

Приведенные извлечения из программных документов сапожковцев свидетельствуют о появлении в крестьянском сознании принципиально новых моментов. Если раньше, в период «чапанной войны» и «вилочного восстания» ответственность за невзгоды, свалившиеся на деревню, крестьяне возлагали на местных коммунистов, искажавших политику советской власти, то в данном случае виновными в своих страданиях сапожковцы считали всю коммунистическую партию, установившую в стране собственную диктатуру. Исключение делалось лишь для главного большевика — Ленина, который стоял как бы над всеми остальных коммунистами. Отсюда лозунг: «Мы за Ленина и III Интернационал». Восстание Сапожкова показало, что во второй половине 1920 г. в сознании передовой части поволжского крестьянства укоренилось представление о перерождении большевистской партии, предательстве идеалов Октябрьской революции «лжекоммунистами», не имеющими ничего общего с настоящими большевиками, давшими народу мир и землю. В крестьянском сознании окончательно утвердилась идея о захвате при попустительстве «лжекоммунистов» местных и центральных органов советской власти, особенно продкомов, бывшими буржуями, помещиками и «золотопогонниками». В этом смысле характерно сообщение информсводки Пензенской губчека за 15–30 ноября 1920 г. В ней указывалось: «Недовольны крестьяне очень тем, что за последнее время по учреждениям уж очень много населось везде бывших угнетателей крестьян. На мельницах и других предприятиях снова уселись их прежние владельцы и кулаки, которые по-прежнему диктуют и приказывают». По этой причине, отмечалось в сводке, на состоявшихся съездах представителей волисполкомов и их отделений крестьяне выразили обиду на то, что, хотя власть и называется рабочей и крестьянской, но, по существу, «всю власть в свои руки забрали по-прежнему кулаки, торговцы, помещики, чиновники и прочие, которые постепенно переворачивают власть советскую другой стороной, не дают оказывать местной власти свое влияние и свою инициативу».

Как видим, для сапожковцсв, как и для подавляющего большинства крестьян, подлинной советской власти уже не существовало. Она превратилась во власть нового класса — «лжекоммунистов» и советской бюрократии, существовавшей за счет безжалостной эксплуатации крестьянства. Этот новый класс обманул народ и единолично воспользовался плодами общей победы над контрреволюцией. Поэтому восстание Сапожкова, по сути, было движением в защиту подлинных идеалов революции, Октября, большевизма, советской власти, возрождение которых возможно лишь посредством «чистки всех советских учреждений от контрреволюции».

Следует отметить, что Сапожков, резко критикуя коммунистическую партию, отделял честных коммунистов от лжекоммунистов, называл их «прикрывшимися маской марксизма». Более того, его критика не касалась самого учения. В подтверждение этого можно напомнить лозунг сапожковцев: «Да здравствует III Коммунистический Интернационал». Антикоммунистической данная критика была лишь в смысле ее конкретной направленности — против стоящей у руля власти в России партии коммунистов.

Тактические лозунги сапожковцев были традиционными для крестьянского движения того периода, с привнесением в них собственной специфики: «Долой комиссаров, примазавшихся к советской власти белогвардейщину, диктатуру коммунистической партии, лжекоммунистов, генералов, командиров и хищников продовольствия, продкомиссаров, старых спецов, золотопогонников, продовольственников», «да здравствует свобода торговли и советская власть без коммунистов», «мы против коммунистов, комиссаров, продразверстки, за Советы без коммунистов».

Как уже отмечалось, идеи Сапожкова были восприняты повстанческим движением в Поволжье в 1921 г. В табл. 4 приложения 3 дан перечень документов, характеризующих причины и цели вооруженного повстанчества в регионе в период его наивысшего подъема. Среди них — воззвания и приказы двух крупнейших повстанческих отрядов, сыгравших исключительную роль в детонации крестьянского протеста в регионе — Вакулина-Попова и Серова. В.А. Серов — бывший сподвижник Сапожкова, уцелевший в ходе осенних боев с карательными частями Красной армии. К.Т. Вакулин — один из сподвижников легендарного командарма Ф.К. Миронова, первым заявившего об опасности бюрократического перерождения советской власти в ходе осеннего (1919) рейда по уездам Пензенской и Саратовской губерний. Под командованием Миронова Вакулин воевал в должности командира полка.

Программные документы отрядов Вакулина-Попова и Серова примерно одного и того же содержания. Учитывая особую роль этих отрядов в развитии крестьянского движения в регионе в 1921–1922 гг., приведем текст «Декларации Революционного Военного Совета и Командующего восставших групп Воли народа В.А. Серова», датированной январем 1921 г., как наиболее полно отражающий мотивы движения и уровень политического сознания поволжского повстанчества. Кроме того, ее положения повторяются в документах других крестьянских отрядов, перечисленных в табл. 4 (например, в «Декларации Революционного Военного Совета Пяти и командующего восставшими войсками Ф. Попова»).

Итак, декларация серовцев гласит:

«§1. Мы, члены Революционного Военного Совета и Командующий восставших групп Воли Народа, официально от имени восставшего народа заявляем, что диктатура пролетариата, три года разорявшая Россию, отменяется, и вся полнота власти передается иному народу без всяких подразделений на классы и партии.

§2. Все декреты, изданные Коммунистическим Правительством, урезывающие свободу, провозглашенную второй революцией 1917 г., отменяются, а принципы второй революции служат фундаментом в строительстве России.

§3. Восставшим народом не принимаются никакие назначения комиссаров, исходящие из центра, как нарушающие народоправство, и всякие распоряжения таковых не исполняются, а сами комиссары, добровольно не отказавшиеся от власти, объявляются вне закона.

§4. Все учреждения, как партийно-коммунистические, так же и профессиональные, взявшие в свои руки государственные функции, объявляются недействительными и вредными для Трудового Народа.

§5. Признавая за коммунизмом великое будущее, и идею его священной, новая Революционная власть не имеет в виду силу штыка противопоставить этой идее, а борется с насильниками-комиссарами, спекулировавшими на коммунизме, а также не признает и борется с принудительной государственной коммуной, считая, что увлечения всякого рода идеями — право всякого человека, и меньшинство не имеет права навязывать большинству народа свою волю.

§6. Политические партии, за исключением партии черносотенцев-монархистов, признаются новой революционной властью, причем их деятельность ограничивается политической парламентарностью и посягательство партий на захват государственной власти будут считаться узурпаторством и пресекаться самым беспощадным образом.

§7. Принимая во внимание, что буржуазно-черносотенская армия монархистов, воспользовавшись смутным революционным временем и усталостью русского народа, постарается захватить в свои грязные руки власть и поработить Трудовой Народ, то Революционный Военный Совет и Командующий заявляют, что даже малейшие попытки к таковому захвату будут пресекаться, не останавливаясь перед высшей мерой наказания — расстрелом.

§8. Не предрешая и не навязывая то или иное назначение будущей верховной власти Военный Совет и Командующий заявляют, что будут бороться со всеми попытками справа и слева навязать власть Народу, которая должна быть избрана по принципу всеобщего избирательного права.

§9. Разоренная трехлетним владычеством комиссаров и коммунистов Россия нуждается в интенсивном экономическом исправлении, а посему новая Революционная власть объявляет свободную торговлю, а в переходную ступень социалистической операции отменяет всякого рода государственную монополию на жизненные продукты и фабрикаты.

§10. Признавая мелкую частичную собственность в земельной, фабричной, заводской областях, новая власть будет бороться с крупным капиталом, допуская концентрацию капитала и земель только в руках артелей, созданных самим же народом.

§11. Признавая принцип самоопределения народностей и областей, новая власть при расширении базы своего влияния строго будет проводить в жизнь этот принцип и от всяких навязываний той или иной формы управления отказывается, предоставляя право решения самим народностям и областям.

§ 12. Одним из величайших преступлений коммунистической власти является отказ работать с демократией Европы, как то: Америкой и других, следствием чего была блокада и бойкот России и ее экономический упадок. Новая Революционная власть ставит ближайшей задачей завязать самые близкие сношения с упомянутыми демократическими государствами через посредство своих представителей социалистов, которых коммунистическая власть по принципу Николая Кровавого изгнала из своей родины, участие которых в строительстве России новая Революционная власть считает необходимым.

§13. Уставший от внешней и внутренней войны русский народ нуждается в прочном мире, и новая власть заявляет, что все усилия будут приложены к тому, чтобы достигнуть мирного соглашения со всеми враждебно относящимися к коммунистической власти государствами.

§14. Впредь до установления постоянной верховной власти Российской республике потребуются денежные знаки и обязательства, имеющие государственное значение. А потому все ранее и теперь существующие являются действительными и имеют хождение на территории, занимаемой восставшей группой.

§15. Принимая во внимание, что Коммунистическая власть своими террорами и зверскими расправами сильно запугала народ, новая власть предлагает всем сочувствующим и проводящим в жизнь настоящую декларацию избирать власть на местах по своему усмотрению, до особого распоряжения Верховной Власти».

В декларации подтверждается главная мысль программных документов Сапожкова о приверженности восставшего крестьянства идеалам Октябрьской революции, которые «служат фундаментом в строительстве России». При этом дается несколько иная трактовка ответственности коммунистов за отход от вышеупомянутых идеалов. Если в документах Сапожкова шла речь о коммунистической партии и Ленине, как фигуре, стоящей в глазах крестьян как бы над партией, то в документах повстанческого движения 1921 г. подобных формулировок не встретишь. Ленин рассматривается в общем ряду с остальными большевистскими лидерами. В декларации Серова вместо коммунистической партии вводится термин «коммунистическое правительство». Таким образом, к 1921 г. крестьянское сознание эволюционизировало от признания вины за отдельными коммунистами, затем партией в целом, за исключением вождей, к осознанию факта полного перерождения большевистской партии, включая ее руководство. Нами не выявлены лозунги, воззвания и другие документы, исходившие из крестьянской среды в указанный период, содержащие призывы «за Ленина», «за интернационал» и т. п.

Наряду с этой новацией в 1921 г. в документах повстанческого движения появляется мотив, отсутствовавший прежде, обусловленный вышеизложенными обстоятельствами. В декларациях Попова и Серова говорится о монархической угрозе и подчеркивается решимость повстанцев всеми силами ей противостоять. Отдельным пунктом в декларацию включено положение о запрете партии монархистов заниматься всякой политической деятельностью. Среди масс повстанцев на эту тему распространялось множество слухов.

На наш взгляд, это объясняется фактом осознания крестьянством перерождения советской власти, появления у ее руля «бывших буржуев и помещиков». А поскольку те всячески этой власти вредили, нетрудно было предугадать дальнейшие их шаги — восстановление монархии и помещичьего землевладения.

Во многих пунктах декларации Серова говорится о необходимости устранить введенные советской властью ограничения свободы хозяйственной деятельности. Прежде всего объявлялась свободная торговля, восстанавливалось право «мелкой частной собственности». Декларация провозглашала борьбу с «крупным капиталом», «допуская концентрацию капитала и земель только в руках артелей, созданных самим же народом». Это свидетельствовало о ее социалистической направленности. В документе говорилось о необходимости восстановления нормальных экономических отношений между Россией и зарубежными демократиями, оборванных по вине большевиков, а также «мирного соглашения со всеми враждебно относящимися к коммунистической власти государствами». Декларация провозглашала демократические принципы организации народной власти: «избирать власть на местах по своему усмотрению, до особого распоряжения Верховной Власти».

Так же, как и другие документы повстанцев, декларация пронизана ненавистью к коммунистам. Однако это не свидетельствует о ее антикоммунистическом характере. В документе специально оговаривается, что повстанцы признают за коммунизмом «великое будущее и идею его священной» и не собираются противопоставить этой идее «силу штыка». Они выступают против «спекуляций на коммунизме» «насильниками комиссарами», а также против «принудительной государственной коммуны». Таким образом, развивается идея, общая для всего крестьянского движения в годы Гражданской войны: коммунизм и коммунистическая партия — понятия разные.

В то же время необходимо указать, что в 1920–1921 гг. в Поволжье меняется отношение крестьян к действующим и насаждаемым сверху коммунам. Если раньше они, как правило, относились к ним спокойно и конфликтовали лишь в случае возникновения земельных споров, то в данный период ситуация изменилась. В условиях продразверстки и обременительных трудовых повинностей крестьяне увидели, что коммунары оказались в более привилегированном положении: с них не «драли три шкуры», оказывали материальную поддержку, не гоняли на выполнение подводной повинности. Например, в декабрьском (1921 г.) докладе начальника милиции Городищенского уезда Пензенской губернии в уездком отмечалось: «Везде и всюду задают вопросы: «Почему советская власть делает снисхождение состоящим в артелях, освобождают их от трудовой повинности и других обязанностей, а нам же, не состоящим в артелях и несущим трудповинность, не оказывают материальной и продовольственной помощи, а за трудовую повинность платили бы солью (несмотря на то, что некоторые сельсоветы государственную разверстку выполнили полностью)». Коммуны становятся объектом нападения со стороны повстанцев, а также в ходе стихийных волнений крестьян вследствие того, что там имелись запасы зерна, фуража и продовольствия. Таким образом, разгромы коммун происходили по вполне закономерным причинам: они пользовались привилегиями власти, поддерживались ею. Именно поэтому крестьяне выдвигают лозунг: «Громи коммуны, долой коммунию!».

Идеи, изложенные в декларации Серова, повторяются в агитационно-пропагандистских документах других повстанческих отрядов, действовавших в Поволжье в 1921–1922 гг. Так, например, в воззвании не установленного отряда повстанцев, датированного мартом 1921 г., говорится «о свободе, сведенной на нет коммунистами», образовавшими «равный дворянству» класс и давшими «остальным гражданам» лишь «угнетение и расстрел». В листовке «Первой народной армии Охранюка-Черского» [одного из активных повстанческих отрядов. — В. К.], датированной апрелем 1921 г., указывалось: «Боремся мы за социализм, чтобы у нас не было ни помещиков, ни банкиров, ни фабрикантов, а жили бы все своими вольными, спокойными и честными трудами. Каждый труженик, работая на фабрике или обрабатывая землю, пользуется частной вечной собственностью, все фабрики и заводы не принадлежат частным или отдельным лицам, а принадлежат Республике». Командир повстанческого отряда С.Н. Сарафанкин (Сарафанов) называет свои приказы «приказами по советской республике восставших войск». В воззвании другого, не менее известного командира заволжского повстанчества — Аистова к «трудовому казачеству» и «красноармейцам всей России», относящемся к апрелю 1921 г., акцентируется внимание на начавшейся в стране «ползучей контрреволюции», прикрываемой коммунистами. Еще один крестьянский вожак, Ф. Котушков, в своем приказе по вверенным ему «отрядам восставших войск» от 1 июля 1921 г., объявляя благодарность партизанам, отличившимся в ходе пятичасового боя с карателями, заявил, что пролитая кровь «за священные идеи, воодушевляет нас все более и более на новые решительные действия с самозванцами и палачами коммунистами». «Самозванцами» он называет коммунистов по причине их несоответствия носимому званию.

Таким образом, анализ выявленных лозунгов и документов крестьянского движения в Поволжье 1918–1922 гг. показывает, что по своему характеру это движение не было контрреволюционным и антисоветским. Об антикоммунизме крестьян можно говорить лишь в том смысле, что их движение было направлено против «военно-коммунистической политики» находящейся у власти коммунистической партии. Поэтому, на наш взгляд, использующаяся в историографии терминология — «антикоммунистическое движение», антикоммунистические восстания», «антикоммунистический протест» и т. д. применительно к крестьянству Поволжья не совсем точна. В ней смешиваются два ключевых понятия — коммунизм (социализм) как идеология и коммунизм как политика большевистской партии периода Гражданской войны.

То, что крестьяне сумели отделить коммунизм (социализм) от коммунистов — явление, на наш взгляд, вполне закономерное. Оно проистекает из глубинных основ крестьянского менталитета: общинного, коллективистского. Кроме того, оно свидетельствует о слабости процесса проникновения в крестьянское сознание рыночных идеалов, а следовательно, и идущего с пореформенного периода процесса раскрестьянивания деревни. Именно поэтому деревня оказалась восприимчива к идеям большевизма, провела свою революцию, основанную на уравнительных, «социалистических» принципах. В этой связи характерно отсутствие в документах повстанцев упоминаний о частной собственности на землю — важнейшем атрибуте рыночной, капиталистической системы. Для подавляющего большинства крестьянства вопрос о собственности на землю был бесповоротно решен: земля является всенародным достоянием, и право на нее имеет тот, кто на ней работает. Этот принцип очень близок социалистической идеологии, поскольку также основывается на уравнительных принципах. Таким образом, антикоммунизм в крестьянской среде не имел соответствующей материальной основы, что свидетельствовало о слабости процесса раскрестьянивания в поволжской деревне в предреволюционный период.

 

§ 2. Антисемитизм, монархизм и религиозный мотив в крестьянских выступлениях

Особое место среди известных исследователям документов «вилочников» занимает датированное 3 марта 1920 г. обращение штаба «Черного орла-земледельца» к гражданам с призывом к борьбе с коммунистами. В нем акцентируется внимание на таком аспекте движения как антисемитизм, малоизученном в историографии. В обращении говорилось о порабощении «многомиллионного народа земли русской жидами», которые «в дни большевизма» «хитроумно плели сеть крепостного рабства для крестьян». Таким образом, авторы обращения увязывали большевизм с антисемитизмом и видели в их симбиозе причину всех народных бед. В связи с этим возникает, на наш взгляд, важный вопрос — в какой мере подобная позиция находила почву в крестьянской среде, насколько сильны были антисемитские настроения среди крестьян Поволжья в годы Гражданской войны? Попытаемся ответить на этот вопрос, тем более, что именно в ходе «вилочного восстания» антисемитские настроения дали о себе знать в полный голос.

Произведя сплошной просмотр огромного комплекса архивных источников, мы учли все содержащиеся в них факты антисемитских проявлений среди поволжского крестьянства в 1918–1921 гг. В результате составлена следующая «хроника крестьянского антисемитизма» в регионе в эти годы:

14 ноября 1918 г. В ходе начавшегося в с. Лада Саранского уезда Пензенской губернии восстания на сельском митинге задавались «провокационные вопросы», как-то: «Почему у власти евреи, которые стесняют нашу православную веру?».

20 ноября 1918 г. В телеграмме из Пензы в Наркомат внутренних дел сообщалось, что во многих местностях Пензенской губернии «сильна антисемитская пропаганда».

9 декабря 1918 г. в с. Большая Глушица Пугачевского уезда Самарской губернии на митинге взбунтовавшихся призывников унтер-офицеров один из ораторов заявил: «Нами правят жиды, свободы у нас нет».

В марте 1919 г. военно-полевой суд дер. Карловка Усольской волости Сызранского уезда Симбирской губернии приговорил к расстрелу за участие в «чапанном восстании» Петра Обухова. В обвинительном заключении указывалось, что он призывал «убивать коммунистов, ибо они все из жидов».

В анкете Новодевиченского волисполкома Сенгилеевского уезда Симбирской губернии за 23 марта 1919 г. сообщалось о наличии среди лозунгов повстанцев-«чапанов» лозунга «долой коммунистов, комиссаров и евреев».

В заявлении бывшего учителя Табынской школы Р.М. Натовского в Уфимский губком от 12 января 1920 г. указывалось, что в с. Табынск ведется агитация под лозунгом: «Бей коммунистов и жидов».

20 февраля 1920 г. командир дислоцированной в Мензелинском уезде 30-й бригады ВОХР проинформировал командование, что в уезде распространяются листовки с призывом «Бей жидов и коммунистов, спасай Россию».

В сводке Самарского губернского военно-цензурного отделения за 1 января — 3 марта 1920 г. приведены следующие факты антисемитизма на территории губернии: в с. Кирпивка с 1 января разбрасывают воззвания, призывающие крестьян «проснуться» и обратить «острые штыки против коммунистов и жидов»; 9 января в с. Водная Логачевка Бузулукского уезда во время женского волнения звучали призывы: «Долой коммуну и жидов»; в Самаре 3 марта «в цирке арестовали двух клоунов за то, что они сказали: «Советская власть держится на мадьярских штыках, еврейских мозгах и русских дураках».

В двухнедельной информсводке Татчека за 15–31 октября 1920 г. сообщалось о подбрасывании в почтовые ящики неизвестными лицами писем и записок с лозунгами: «Долой жидов, долой войну». В них также говорилось: «Деревня наша вымирает от голода и холода, она без обуви и от города помощи ждать нельзя, жидов нет в очередях и хвостах, жиды скупают кур на базарах и толстеют, а вы стали их рабами».

Разведсводка Заволжского военного округа за 24 марта 1921 г. гласила: «Вольский район, по сведениям разведчика, бывшего под видом крестьянина среди банд, последние перепились и пьяные кричали: «Долой коммунистов — да здравствует советская власть без жидов, спасай Россию».

Других фактов проявлений антисемитизма в деревнях региона в рассматриваемый период нам установить не удалось. О чем это говорит? Учитывая масштабы повстанческого движения, данный факт позволяет утверждать, что антисемитские настроения крестьян не оказывали существенного влияния на интенсивность и географию крестьянского протеста, хотя и были одним из мотивов всех крупнейших крестьянских восстаний. Как следует из источников, в «иерархии причин крестьянских выступлений» антисемитизм находился на далеко не ведущих позициях, а лишь дополнял их и придавал им определенную эмоциональную окраску В частности, все изученные нами крестьянские выступления начинались не на почве антисемитизма, а в связи с другими обстоятельствами: продразверсткой, принудительными мобилизациями и т. д. В данном контексте становится понятным, почему в районе крестьянского движения не наблюдалось проявлений недовольства крестьян конкретными евреями. Происходило это потому, что в подавляющем большинстве случаев их там вообще не было. Нами установлены лишь три факта активного участия евреев в крестьянском движении в регионе. Так, 12 марта 1919 г. «Известия Ставропольского Исполкома» сообщили, что заведующий аптекарским магазином Н. Фрейер добровольно изъявил желание идти в Крестьянскую армию. 13 марта 1919 г. председатель Симбирского губкома РКП(б) Иосиф Варейкис — еврей по национальности, принял участие в телеграфных переговорах с штабом повстанцев в с. Русская Бектяшка Сенгилеевского уезда. Председатель РВСР Лев Троцкий оказался причастным ко всем крупнейшим крестьянским восстаниям в регионе. Он всегда находился в курсе событий, поскольку Поволжье в 1919–1920 гг. было одним из основных театров военных действий. Особенно значимой роль Троцкого была в трагические дни «чапанной войны». Нарком выступил инициатором создания специальной комиссии ВЦИК по расследованию обстоятельств этого восстания. Нетрудно заметить, что в данном случае Троцкий действовал как политик, а не как еврей. В полной мере это относится и к другим евреям-большевикам — руководителям РКП(б), СНК и Красной армии.

Антисемитские настроения крестьян традиционно проистекали от их малограмотности. Но в условиях революции и Гражданской войны они подпитывались вполне реальными фактами из окружавшей их действительности. Прежде всего, в сознании крестьян укоренялось представление о непосредственной связи евреев с политикой «военного коммунизма». Оно основывалось на очевидных для них фактах — участия в работе центральных и местных органов большевистского государства многочисленных представителей данной нации. Например, наряду с вышеупомянутым председателем Симбирского губкома РКП(б) в 1919–1921 гг. И. Варейкисом, председателем другого губкома РКП(б) — Самарского был Валериан Куйбышев. По мнению крестьян, евреи якобы намеренно принимали законы против деревни. Подобные оценки недоказуемы в данной системе координат и обусловливаются лишь низким уровнем политической и общей культуры крестьян.

В целом можно заключить, что проведенное нами комплексное изучение источников дает основание для определения антисемитизма в крестьянском движение в Поволжье в 1918–1922 гг. как явления второстепенного значения. Его проявления, по сравнению с другими факторами крестьянского недовольства, были несущественными.

Следует отметить, что особенностью крестьянского движения в Поволжье в годы Гражданской войны было отсутствие монархических иллюзий, связанных с бывшей династией Романовых. Крестьяне продемонстрировали приверженность республиканской форме государственного устройства России. Что, на наш взгляд, было вполне закономерно. Обоснуем данное положение.

Напомним, что в 1861 г., после обнародования царского манифеста об освобождении крестьян от крепостного права, по всей России прокатилась волна крестьянских выступлений под царистскими лозунгами.

Спустя чуть более полувека в тех же поволжских деревнях, поднявшихся против антикрестьянской «военно-коммунистической» политики большевиков, лишь однажды крестьянами был выдвинут лозунг восстановления монархии и власти Романовых. Произошло это в конце февраля — начале марта 1919 г. в Болыше-Азясьской волости Краснослободского уезда Пензенской губернии, где местная религиозная секта, воспользовавшись недовольством крестьян чрезвычайным налогом, организовала массовое шествие под монархическими лозугнгами. События в Большом Азясе явились исключением в общей массе крестьянских восстаний в регионе в этот период. Спустя год, в 1920 г., в Поволжье также отмечен факт распространения в крестьянской среде монархических настроений, и опять же — в Краснослободском уезде и соседнем с ним Саранском уезде. Об этом сообщалось в информационной сводке Пензенской губчека за 16 мая — 15 августа 1920 г.: «Среди крестьян наблюдается недовольство властью… бывают и целые села, настроенные монархически». Данное обстоятельство объяснялось деятельностью в селениях монархической религиозной секты, «не имеющей никакого отношения к вооруженной и политической оппозиции советской власти». Других фактов, свидетельствующих о крестьянском монархизме, нами не установлено.

Таким образом, за какие-то шестьдесят лет поволжская деревня прошла путь от выступлений под лозунгом «Жизнь за царя» до признания республики как наиболее целесообразной формы государственного устройства. И в ходе «чапанной войны», и в «вилочном восстании», и в массовом повстанческом движении 1921 г. в программных документах восставших крестьян государственное устройство России определялось как республиканское. Подобная ситуация была характерна и для других регионов (например, Тамбовской губернии).

Преодоление крестьянством монархических иллюзий в первые десятилетия XX века было объективным процессом, связанным с экономическим, демографическим и моральным кризисом, с проникновением рыночных отношений в крестьянские общества. Крестьянский антимонархизм явился вполне закономерной реакцией на неэффективность аграрной политики самодержавия начала XX века. Царское правительство оказалось неспособным справиться с нарастающим валом острых крестьянских проблем. Поистине роковым для судеб монархии стали неудачи России в русско-японской и Первой мировой войнах. Они окончательно подорвали авторитет царя в глазах крестьянства. В связи с этим можно напомнить, насколько вырос в стране авторитет И.В. Сталина после победы СССР над фашистской Германией. И поддерживался он в деревне прежде всего колхозниками фронтовиками, списавшими все прежние грехи и преступления генералиссимуса. Ничего подобного в рассматриваемый период в России не наблюдалось. Именно фронтовики, вернувшиеся с германской войны к своим разоренным хозяйствам, стали в 1917 г. застрельщиками и проводниками аграрной революции, затем, как уже указывалось, многие из них влились в повстанческое движение в качестве не только рядовых участников, но и командиров крестьянских отрядов. Естественно, что о последнем царе и монархии в целом у них оставались не самые лучшие воспоминания. Отсюда становится понятным антимонархизм поволжского повстанчества в 1918–1922 гг. Отдельные всплески монархических настроений наблюдались лишь среди сельского духовенства, иногда в ходе проповедей сетовавшего на отсутствие в России царя-батюшки, дескать, по этой причине и свалились на нее все беды.

Если Гражданская война и сложная продовольственная ситуация, как уже указывалось, были факторами объективного плана, стимулирующими крестьянское движение, то причиной, чисто субъективной, стала религиозная политика Советского государства. Принудительная передача светской власти традиционных институтов гражданского права, находившихся в ведении церкви, сопровождавшаяся нетактичными и оскорбительными действиями советских работников в адрес верующих, вызывала крестьянский протест. Крестьян возмущали насильственные действия власти по отношению к сельским священникам, пренебрежение к извечным традициям. Их недовольство религиозной политикой властей было постоянно действующим фактором. Крестьянские выступления на религиозной почве были распространенным явлением в истории крестьянского движения в Поволжье в рассматриваемый период. Лозунг «за веру христианскую и ислам» в той или иной форме звучал практически в ходе всех крупных крестьянский выступлений в регионе. Так, например, в ходе «чапанной войны» крестьяне требовали прекратить снятие икон в школах и возобновить преподавание там Закона Божьего. На эту тему составлялись специальные приговоры сельских сходов. И делали они это не случайно, поскольку столкнулись с крайним произволом представителей местной власти. Например, в докладе председателя Особой комиссии ВЦИК по ревизии Поволжья П.Г. Смидовича на заседании Сызранского укома РКП(б) 15 апреля 1919 г. приводились следующие факты: «Часто в уезде коммунисты входят в школу и начинают сами снимать с руганью иконы, так нельзя, пусть сами крестьяне снимут, а так вы ничего не добьетесь. Или входят в шапке и с папироской в зубах в церковь во время службы и требуют попа».

Крестьян возмущали самоуправные действия представителей местной власти в отношении сельских священников, а также традиционно сложившейся системы обучения сельских ребятишек, которая предусматривала знание «Закона Божьего» и соблюдение детьми религиозных традиций. Очень емко крестьянское недовольство «на религиозной почве» оказалось выражено в период «чапанной войны» в воззвании коменданта Ставропольского повстанческого исполкома Долинина «К православным гражданам России». Воззвание гласило: «Граждане! Настало время, православная Русь проснулась. Восстали крестьяне, мужики. Православные граждане, призываю к всеобщему восстанию, наш враг, который надругался над нашей православной верой, бежит. Откликнетесь и восставайте. Яко с нами Бог».

Аналогичные факты наблюдались и в ходе другого крупнейшего восстания — «вилочного». Особое возмущение крестьян вызвали действия местной власти по мобилизации сельских священников для выполнения трудовой повинности. Кроме того, в мусульманских селах крайне отрицательно была воспринята трудовая мобилизация женщин, поскольку, согласно магометанским канонам, женщины «без мужей не должны ходить в лес». Крестьяне возмущались передачей метрических книг из ведения церкви гражданской власти, вследствие чего регистрация их детей в советах нередко происходила так, как заблагорассудится активистам. Например, в одном из мусульманских селений Уфимской губернии новорожденный, которого родители назвали Харис, был зарегистрирован в совете как Борис. Подобные факты нервировали крестьян и, как это было отмечено на состоявшемся 13 марта 1920 г. заседании ответственных работников Уфимской губернии, посвященном «вилочному восстанию», явились одной из его причин.

* * *

В целом лозунги и программные документы крестьянского движения в Поволжье в указанный период и само движение можно, скорее, рассматривать как проявление антигосударственной позиции, обусловленной объективными условиями Гражданской войны и особенностями крестьянского менталитета. Будучи антигосударственным по своей объективной направленности, это движение никогда не было антисоветским, контрреволюционным и антикоммунистическим в смысле борьбы с данной идеологией. Главной его целью являлась борьба против разорявшей крестьянские хозяйства «военно-коммунистической политики» Советского государства. Именно таким увидели мы крестьянское движение в Поволжье в 1918–1922 гг. глазами самих крестьян.

 

§ 1. «Сильные» и «слабые» в крестьянском движении

Как уже отмечалось, долгое время в отечественной историографии держался миф о «кулацком характере» крестьянских восстаний в Советской России в 1918–1921 гг. и безоговорочной поддержке беднотой политики большевиков. В работах советских историков доказывалось, что «кулацкие восстания» инспирировались антибольшевистскими силами (эсерами и агентами белых), опиравшимися на зажиточные слои деревни. Кулаки представали руководителями восстаний, а беднота — жертвой «кулацкого террора». Общепризнанным считался факт колебаний среднего крестьянства под влиянием «кулацкой пропаганды» и ошибок местных органов советской власти.

В данном контексте особый интерес представляет проблема движущих сил крестьянской революции, соотношение в них различных социальных групп крестьянства. В какой мере в рассматриваемый период крестьянство выступало единой, монолитной силой, и насколько были сильны в его среде противоречия, обусловленные идущим с пореформенного времени процессом раскрестьянивания? Какова была роль «сильных» (т. е. зажиточных крестьян — кулаков) и «слабых» (т. е. бедняцко-батрацкой части деревни) в происходивших тогда в деревне событиях? Попытаемся ответить на эти вопросы в рамках взятой для исследования темы и доказать общекрестьянский характер крестьянского движения в Поволжье в 1918–1922 гг.

Нами не ставится под сомнение факт наличия кулака в поволжской деревне в начале XX столетия. Об этом в историографии имеется достаточно сведений. Процесс раскрестьянивания в поволжском регионе особенно активно шел в годы Столыпинской аграрной реформы. Однако, как известно, данный процесс был приостановлен в 1917 г. и в начале 1918 г. аграрной общинной революцией. Тем не менее, кулаки и бедняки остались в деревне и в годы Гражданской войны активно участвовали в крестьянском движении.

В начале 1918 г. в поволжской деревне развиваются два разновекторных процесса: деревня выступает единым монолитом в решении «общемирских проблем», и деревня раскалывается на два враждебных лагеря — бедноту и остальных крестьян (кулаков и середняков).

Как уже отмечалось в главе 1 (раздел 1) настоящего исследования, зимние и весенние месяцы 1918 г. были отмечены совместными выступлениями крестьян — вне зависимости от их социального статуса — в защиту общих интересов: в земельном вопросе в ходе конфликтных ситуаций с соседними общинами. Также деревня была единой при решении вопросов о снабжении села промышленными товарами и предметами первой необходимости. Об этом говорили крестьянские делегаты на волостных и уездных крестьянских съездах, а также на сельских сходах в ходе организации местных органов советской власти. Крестьянское единство проявлялось и при отражении набегов на селения первых городских реквизиционных отрядов.

Однако это единство было относительным. Как уже говорилось, с начала 1918 г. беднейшая часть крестьянства вследствие засухи 1917 г., а также общей хозяйственной разрухи в стране испытывала серьезные продовольственные трудности. Это обстоятельство стало объективным фактором раскола деревни и активизации другого вектора ее развития — внутри деревенской борьбы «сильных» со «слабыми».

Наряду с голодом другой объективной причиной внутренних конфликтов в деревне стали результаты общинной революции 1917 г., затронувшей интересы зажиточных слоев. Как известно, в ходе этой революции по решению большинства общинников ликвидировались столыпинские хутора и отруба. В 1918 г. последствия этих действий сказались на внутридеревенских отношениях, усугубив уже имеющийся раскол между «сильными» и «слабыми» на почве голода. Так, 19 февраля 1918 г. в направленном из Симбирска в ЦК РКП(б) письме местного большевика сообщалось: «Во многих местах губернии крестьяне… еще прошлым летом,… поровну разделили земли не только помещиков, но и земли крестьян и мелких собственников… в данное время получаются в огромном количестве сведения с мест, что сынки кулачков, возвращаясь из армии с ружьями и бомбами, начинают восстанавливать свои права. Имеющиеся запасы хлеба не выдают, отвечая вооруженным отпором». В дальнейшем именно бывшие столыпинские поселенцы-хуторяне и отрубники станут наиболее активной частью крестьянского движения против антикрестьянской политики власти.

Первая половина 1918 г. ознаменовалась борьбой «сильных» и «слабых» за право контроля над сельскими и волостными Советами. Зажиточные крестьяне, воспользовавшись недовольством большинства середняков действиями бедняцких Советов по реквизиции в деревне излишков хлеба, организуют массовые выступления против этих Советов, разгоняют их, подвергают насилию работавших там активистов. Вместо разогнанных создаются новые, «кулацкие советы». Подобные действия жестко пресекаются с помощью красногвардейских отрядов, направляемых уездными и губернскими органами советской власти.

Жесткая позиция по отношению к зажиточному крестьянству во многом определяется официальной политикой большевиков. Столкнувшись с острейшей продовольственной проблемой в городах и промышленных центрах страны, власть стала решать ее путем раскола деревни. Была сделана ставка на «слабых» — деревенскую бедноту, которую считали способной оказать эффективную помощь реквизиционным отрядам рабочих. При этом советское руководство крайне настороженно относилось к остальным категориям крестьянства. Так, например, побывавший в двадцатых числах января 1918 г. в Петрограде председатель Саратовского губсовета В.П. Антонов-Саратовский вспоминал, что во время его встречи с председателем Совнаркома В.И. Лениным не успел он «открыть рта», как тот его сразу перебил и «назвал саратовских мужиков злым народом», который «может наделать много хлопот». При расставании глава Советского правительства напутствовал его: первое — обратить самое серьезное внимание на бедноту, второе — «добывать хлеб», «не останавливаясь ни перед чем». 27 марта 1918 г. Ленин в телеграмме проходящему в Пензе продовольственному съезду указал: «…единственно верным средством увеличения хлебных пайков является решение Совнаркома — реквизировать хлеб у кулаков и отдавать его городской и деревенской бедноте. Для этого нужно, чтобы беднота скорее и решительно вступала в ряды продовольственной армии, создаваемой Народным Комиссариатом продовольствия».

Оценивая в целом ситуацию в поволжской деревне в докомбедовский период, можно заключить, что, несмотря на острые противоречия и ярко выраженную ставку власти на бедноту, она развивалась в прежнем русле. Деревня сохраняла приверженность старым традициям, когда во главе общины стояли наиболее хозяйственные крестьяне. Управление общиной все еще оставалось в руках «сильных», которые, как могли, «отбивались» от притязаний на их хлеб и имущество со стороны маломощных односельчан, получивших поддержку власти.

Комбедовский период, сопровождавшийся осуществлением советской властью с помощью деревенской бедноты хлебной монополии и других ее мероприятий, вызвал резкое недовольство не только зажиточных крестьян, но и подавляющего большинства середняков. Показателем этого стали многочисленные крестьянские выступления. Их анализ показывает, что именно зажиточные крестьяне являлись первоочередным объектом принудительных реквизиций. Об этом говорят, например, размеры наложенных на хозяйства штрафов и перечни имущества крестьян, конфискованного за различные противоправные действия. Так, в октябре 1918 г. в с. Муромка Пензенской губернии «на кулаков» за «спекуляцию хлебом» был наложен штраф в среднем по 1000 руб. на человека. 20 ноября 1918 г. отрядом Казанской 4Kb окрестностях Арска за участие в восстании конфисковано и «сдано в распоряжение бедкомов» «2 фабрики валенных и одна кожевенная, одна паровая мельница, 28 подвод кож в сыром виде, 280 шапок».

Число участников крестьянских выступлений в комбедовский период противоречило их «кулацкому характеру», объявленному советской пропагандой. Например, 22 июня 1918 г. в с. Всеволодчино Саратовского уезда на съезд представителей 16 волостей съехалось более 2 тысяч крестьян. Сами власти противоречили себе, приводя конкретные факты. Так, в ноябре 1918 г. чрезвычайная следственная комиссия предложила расстрелять за участие в «кулацком восстании» от 100 до 200 человек, а остальных, почти 16 000 сельчан, «пролетаризировать» — конфисковать излишки хлеба, скота и «другие богатства». О выступлении кулаков аж в 22 волостях Сердобского уезда Саратовской губернии сообщили 22 марта 1919 г. «Известия ЦИК».

Документы указывают на повсеместное «проникновение в Советы» кулаков в ходе перевыборной кампании волостных и сельских Советов в конце 1918 г. Они проникли в большинство Советов, используя «тактику хамелеона».

Бесперспективность политики «классового раскола» деревни стала особенно очевидной в ходе развернувшейся в губерниях Поволжья в конце 1918 — начале 1919 гг. кампании по сбору так называемого «чрезвычайного революционного налога».

30 октября 1918 г. ВЦИК принял декрет о единовременном чрезвычайном 10-миллиардном революционном налоге, целью которого был сбор средств на нужды советской власти, оказавшейся в тот период в крайне тяжелом положении. Декрет о чрезвычайном революционном налоге был направлен прежде всего против кулака — зажиточного крестьянина, и имел целью укрепление позиций главной опоры советской власти в деревне — бедноты.

Губернские и уездные власти направляли в сельскую местность инструкторов с отрядами красноармейцев, которые собирали бедноту и разъясняли, с кого и как должен браться чрезвычайный налог. При их участии создавались специальные сельские комиссии из бедноты. Начав при активной поддержке уездной и губернской власти сбор с односельчан чрезвычайного налога, сельские комиссии сразу же столкнулись с неразрешимой проблемой: в селе не было настоящих кулаков, подпадающих под эту категорию крестьян с точки зрения имеющихся у них материальных средств. Гражданская война, хозяйственная разруха, уравнительный земельный передел нивелировали социально-экономические различия между крестьянскими хозяйствами. Подавляющее большинство крестьян были середняками и бедняками. Те же, кто выделялись на общем фоне, имели самые незначительные хозяйственные и материальные преимущества. Поэтому закономерной реакцией на попытки сельских активистов собирать налог без учета данного обстоятельства стали многочисленные жалобы крестьян в вышестоящие советские органы, а также отказы от его сдачи по причине «отсутствия кулаков и спекулянтов» в их селении. Характерным в этом смысле является дело крестьян с. Чиндясы Старо-Захаркинской волости Петровского уезда Саратовской губернии.

22 января 1919 г. общее собрание граждан с. Чиндясы составило приговор в Петровский уездный финансовый отдел с просьбой сложить с селения наложенную на него сумму чрезвычайного налога в размере 100 000 руб. В приговоре сообщалось: «При всем нашем желании помочь Советской России мы, крестьяне, находимся в бедственном положении: ввиду голодовки в прошлом году платили по 100 и 120 рублей за пуд, ужасного пожара и падежа весной 1918 г. рогатого скота. Ввиду означенных несчастий наше общество было на краю гибели, так как урожай в прошлом году был ниже среднего, благодаря чему не в состоянии и те платить, которые не получили деньги за свои излишки». Финансовый отдел уисполкома установил критерии, по которым сельская комиссия по сбору налога определяла субъектов обложения и дала этому свою оценку: «Богатый» имеет предприятие: завод (дубильный, сельдевый), мельницу, или участок земли и продал много хлеба; «средний»: имеющий достаток без излишков; «бедный»: имеет лошадь, без коровы или имеет плохую корову, хлеба никогда до нового урожая не хватает. Учет производится предвзято; систематически, с арифметическими выкладками учета не производилось. Составляли список, оценивали имущество и разверстывали налог, зная лично всех граждан, на глаз, придерживаясь цифр, указанных в списках. Из 120 домохозяев по первому списку обложено 96. По исправлении волостным комитетом окончательно обложено 39. Из них богатеев — 9, средних — 29, бедных — 1. Некоторые обложены высоко, не по доходам. Из предложенного списка 50% налога не выплатят. Богатый элемент разорен контрибуцией. В два раза на Чиндясы было наложено 8500 рублей, причем излишки хлеба отбирались бесплатно. В июне 1918 г. в стихийном пожаре сгорело 96 домохозяйств. Погорели утварь, одежда и скот. Налог может быть собран в половинном размере. При репрессиях собирается полностью». Таким образом, комиссии пришла к выводу о невозможности сбора налога в силу объективных причин, противостоять которым могли лишь «репрессии».

С подобной ситуацией власти сталкивались повсеместно. По поволжским губерниям прокатилась волна сельских сходов, на которых постановляли, что налог нельзя выплатить из-за отсутствия для него соответствующей налогооблагаемой базы. При этом их поддержали многие члены сельских и волостных комиссий. Например, в Городищенском уезде Пензенской губернии, по сообщению бюро печати НКВД: «Многие села, обсудив вопрос о налоге, отвечают в том смысле, что у них ни кулаков, ни спекулянтов не, и платить налог для них необязательно», население Казанской губернии не выполняло чрезвычайный налог «за неимением кулаков и спекулянтов».

Представители советских учреждений, непосредственно задействованных в ходе кампании по сбору чрезвычайного налога, приводили многочисленные факты несоблюдения при его сборе «классового принципа», сообщали о невозможности взыскания налога в полном объеме. В своих донесениях они сообщали факты вопиющего произвола и насилия со стороны местных властей по отношению к крестьянству Например, в с. Пилна Курмышского уезда Симбирской губернии комбед арестовал 40 «кулаков». Чтобы заставить заплатить налог, посадил их в холодную, через три дня шестеро заключенных были найдены замерзшими. В аналитической справке Бюро печати НКВД «о причинах антисоветского движения на почве чрезвычайного налога» в период с 18 декабря 1918 г. по 18 января 1919 г. говорилось: «В некоторых губерниях раскладка налога проводится подушно, подворно, подесятинно. При этой системе вся тяжесть налога падает на заведомых бедняков. В Казанской губернии волостные Совдепы и комитеты решили разделить весь налог поровну на каждый дом».

Осознав невозможность соблюдения «классового принципа» при взыскании чрезвычайного налога, власти стали действовать исходя из здравого смысла — собирать налог с тех, кто его может заплатить. А поскольку большинство деревни составляли середняки, то именно они и стали основным объектом налогообложения. В этой связи типичным был приказ Сердобского уисполкома Саратовской губернии всем волостным и сельским исполкомам от 25 января 1919 г. В пункте 10 приказа указывалось: «Ввиду того, что во всех селениях заметны стремления возложений неимоверной суммы налога на бывших состоятельных плательщиков, фактически в некоторых случаях не в состоянии выдержать тяжести налога, предписывается привлечь к платежу все среднее крестьянство с повышением ставок и разверстанную волостной комиссией с каждого селения сумму налога взыскать полностью, не принимая во внимание никаких возражений о несостоятельности и тяжести налога».

Значение кампании по сбору чрезвычайного революционного налога состоит в том, что именно в ходе этой кампании крестьянство осознало лживость официальной пропаганды о привилегированном положении трудового крестьянства, по сравнению с «деревенской буржуазией». Рассуждения о «классовом подходе», опоре на бедноту в реальности вылились в огульное налогообложение всех и вся, без учета принадлежности его субъектов к представителям «сильных», или «слабых» слоев сельского населения. И те, и другие очутились в одной связке, и лишь узкий круг сельских активистов получил сиюминутную выгоду от политики «социального расслоения». Деревня начала осознавать, что для действующей власти она является всего лишь резервуаром, из которого та черпает ресурсы для самосохранения. Ответной реакцией на действия властей стало мощное крестьянское восстание — «чапанная война», в ходе которой окончательно утвердился общекрестьянский характер крестьянского движения. И «сильные» и «слабые» выступили единым фронтом против антикрестьянской политики Советского государства.

С первого же дня «чапанной войны» повстанцы заявили об общекрестьянском характере движения. Они выступили против признания восстания «кулацким мятежом» и отмели обвинения властей в «кулачестве». 7 марта 1919 г. из центра восстания с. Новодевичье была отправлена телеграмма в Симбирский губисполком следующею содержания: «Никакого кулацкого вооруженного восстания не было. Возник конфликт [с] инструктором тов. Беловым на почве неправильной реквизиции хлеба и скота, так как излишек хлеба и скота не был выяснен, и учетные ведомости не были закончены, но тов. Белов приступил к насильственной реквизиции».

В ходе переговоров по прямому проводу с секретарем Симбирского губкома РКП(б) И.М. Варейкисом командир повстанцев с. Русская Бектяшка Поручиков заявил: «У нас кулацких восстаний нет и не было, контрреволюционеров нет, [выступили] против неправильной реквизиции хлеба и скота, приветствуем партию большевиков и против них не идем, мы идем против насилия коммунистов, вообще же контрреволюции нет, мы идем против неправильной реквизиции хлеба и скота, кулацкого восстания нет, все крестьяне трудовики. Число восставших — все села и деревни».

Однако голос восставших крестьян не был услышан властью. Восстание заклеймили как «кулацкое», подготовленное «кулаками-колчаковцами и белогвардейцами».

Однако в документах «не для печати» представители советских органов, губчека и Красной армии рисовали совсем иную картину, противоречащую официальным заявлениям. Прежде всего они приводили конкретные цифры участников восстания. Так, например, 9 марта 1919 г. в телеграмме начальника Особого отдела штаба Восточного фронта Лазарева члену РВС фронта С.И. Гусеву сообщалось, что число восставших достигает 200 000 человек. 12 марта 1919 г. военный следователь ОО РВС В.Ф. Стакс сослался на Сенгилеевского уездного военкома Кириллова, который назвал число 400 000 человек. В докладе президиуму ВЦИК председателя Особой комиссии по ревизии Поволжья П.Г. Смидовича от 22 апреля 1919 г. число восставших определялось в пределах 100 000–150 000 человек. Эти цифры не вяжутся с «кулацким характером» «чапанной войны».

Представители органов власти признавали факт участия середняков и бедняков в восстании, но объясняли его «кулацкой агитацией» или угрозами со стороны кулаков. Например, в указанном выше докладе Смидовича сообщалось, что «двигающиеся толпы состояли из крестьян пожилого возраста в чапанах с участием середняков и даже бедняков». В ходе разговора по прямому проводу начальника штаба войск ВЧК К.М. Валобуева с председателем Самарского губчрезвычкома Левитиным отмечались «случаи присоединения» к кулакам деревенской бедноты.

Еще более откровенно о характере восстания говорили в своих отчетах работники советских учреждений, выезжавшие в его эпицентры. Например, агитатор Спирягин, работавший в Корсунском уезде Симбирской губернии, в своем докладе в губисполком от 27 марта 1919 г. и впоследствии воспроизведенном в донесении губчека от 9 мая председателю ВЧК Ф.Э. Дзержинскому сообщал: «Упрекать же повстанцев в кулачестве не приходится, так, крестьяне восставших селений в подавляющем большинстве по имущественному состоянию средняки, кулачков на каждое село в среднем не более 5–10 чел».

Таким образом, в ходе «чапаннои войны» в полной мере проявилась важнейшая черта всего крестьянского движения в Поволжье в годы Гражданской войны — его общекрестьянский характер.

Общекрестьянским протестом против «военно-коммунистической политики большевиков» стало и второе крупнейшее крестьянское восстание в Поволжье — «вилочное», или восстание «Черного орла-земледельца». Так же как и во время «чапаннои войны», его размах власть объясняла происками кулаков, белогвардейцев, «офицеров, перебежавших из колчаковского стана» и т. д. Но в действительности оно проходило по тому же сценарию, что и «чапанная война». Огромное число восставших не соответствовало рамкам «кулацкого мятежа». Сами участники подавления восстания опровергали заявления официальной пропаганды. Приведем несколько примеров, подтверждающих данное заключение.

В своем выступлении 13 марта 1920 г. на заседании ответственных работников Уфимской губернии командующий карательными войсками, действующими на «вилочном фронте», Ю.А. Аплок назвал число вооруженных повстанцев-«вилочников»: 25 800 человек. О 30 000 участниках восстания шла речь в донесениях командиров оперативных групп, оперировавших в Чистопольском и Мензелинском уездах. В докладе информационно-статистического отдела политуправления войск ВОХР Приуральского сектора в ЦК РКП(б) от 20 апреля 1920 г. указывалось: «В восстании участвует вся деревня: и бедняки, и середняки, и кулаки, и старые, и малые».

Очень важные аргументы в пользу общекрестьянского характера «вилочного восстания» содержатся в докладе члена коллегии Самарского губпродкома А.В. Зуева в Бугульминский уисполком о причинах восстания, датированном апрелем 1920 г. Как «старый продовольственник», А.В. Зуев заявил: «Прежде всего, конечно, возникает вопрос, какой характер носили крестьянские восстания, действительно ли они были «кулацкими», как отмечено в печати. На это я, по долгу революционной совести, не боясь упреков и осуждений, должен прямо сказать, — нет, это не происки кулаков, а стихийное движение широких трудовых крестьянских масс, выражающих недовольство и протест. Кулаки теперь явление довольно редкое в деревне; былое влияние их на население отошло в область преданий, только по старой привычке пугают ими обывателя, как детей букой, или ищут в них причины разных неудач».

Документы свидетельствуют, что эпицентры крестьянских восстаний находились в районах торгового земледелия и ремесла. Именно «богатые», «сильные» селения и волости, более развитые в экономическом отношении по сравнению с близлежащими, становились руководящими центрами восстаний. Например, с. Алексеевка Саратовского уезда Саратовской губернии, где в ноябре 1918 г. произошло вооруженное восстание, представляло собой «большое торговое кулацкое село с населением в 16 000 человек».

В ходе «чапанной войны» одним из центров восстания стало с. Новодевичье Сенгилеевского уезда Симбирской губернии. В докладе агитатора Н.Г. Петрова о восстании в Новодевиченской волости от 25 марта 1919 г. селу была дана следующая характеристика: «Село Новодевичье, 1000 дворов (1048), 8500 душ, в центре хлебного района, было торговым пунктом. 1918 г. укрепил «убеждение» в правильности «свободной торговли», так как путем продажи хлеба мешочникам открылся очень легкий путь наживы». В уже цитированных выше воспоминаниях Будылкина «Кулацкое восстание в Сызранском уезде» сообщалось, что другой центр «чапанной войны» — село Усинское было селением, где «в довоенное время значительная доля верхушки крестьянства занималась торговлей скотом». Члены Особой комиссии ВЦИК, направленной в Симбирскую губернию для выяснения обстоятельств «чапанной войны», неоднократно подчеркивали в своих материалах мысль о том, что ее причины проистекали из особой зажиточности крестьянства, преобладании среди населения «кулацкого элемента».

В «вилочном восстании», согласно докладу командующего 1-й группой карательных войск в Мензелинском уезде Горбунова в особый отдел Запасной армии от 8 апреля 1920 г., наиболее ожесточенные бои с повстанцами происходили в селениях Заинске, Шугане, Кармалах, Казанчах, Бакалах. По его словам, это были села, «богатые хлебом, скотом, медом, лесом».

То, что эпицентрами крестьянского движения в регионе стали «богатые села» — центры торгового земледелия и ремесла — явление вполне закономерное. Именно на «богатые села» обращалось первоочередное внимание власти при проведении различных реквизиций и трудовых повинностей, поскольку в них имелось то, что ей требовалось: значительное количество продовольствия и трудоспособного населения. Поэтому в ходе восстаний крестьяне из этих сел становились наиболее активными их участниками и своими действиями подталкивали (нередко насильно) к восстанию крестьян близлежащих селений. Именно «сильные села» инициировали в Поволжье в 1919–1920 гг. два крупнейших крестьянских восстания, равноценных по масштабам «антоновщине» и «махновщине» — «чапанную войну» и «вилочное восстание»: Новодевичье Сенгилеевского уезда Симбирской губернии и Новая Елань Мензелинского уезда Уфимской губернии.

Совместная борьба всех категорий крестьянского населения против антикрестьянской политики Советского государства стала фактом и в ходе «вилочного восстания», и в последующий период. И «сильные» и «слабые» в равной степени ощутили на себе жесточайший налоговый пресс. Продразверстка, трудовая повинность, различные платежи проводились властью без учета принадлежности крестьянского хозяйства к той или иной социальной группе. С подачи официальной пропаганды фактически все крестьянство стало рассматриваться как «сплошное кулачество». Об этом имеется огромное количество документальных свидетельств. Приведем некоторые из них.

О том, что сотрудники продовольственных органов «понимают крестьянство как сплошное кулачество» и действуют соответствующим образом: проводят поголовные обыски, отбирают последний пуд хлеба, «оставленного на прокормление семьи», — заявил в своем выступлении 30 января 1920 г. на заседании Белебеевского уисполкома Уфимской губернии председатель исполкома Антонов. В двухнедельной информсводке ЧК Татреспублики за 1–15 ноября 1920 г. говорилось о положении в Чистопольском уезде, где крестьяне оказались обложены разверсткой «не по категориям, как-то: на кулаков, середняков и бедняков, а поровну» и т. д.

О том, что при сборе продразверстки «классовый принцип» не соблюдался, и хлеб выгребали подчистую у всех, у кого он был, свидетельствовали непосредственные ее исполнители — работники продорганов, а также представители местного партийно-советского руководства. Так, например, 20 февраля 1921 г. на конференции Камышинской организации РКП(б) Саратовской губернии член укома Колесниченко сообщил: «Нам дали по продработе инструкцию, по которой мы отбирали хлеб, оставляли по 8 пудов, а вслед за нами шли другие продотряды и отбирали хлеб подчистую». На другой уездной партконференции, Аткарской, той же губернии, проходившей 21–24 февраля 1921 г., констатировался факт голода в уезде вследствие проведенной продразверстки, в ходе которой продотряды выкачивали хлеб «как хотели», не оставляя «никаких норм ни на людей, ни на лошадей». В кратких сведениях в ЦК РКП(б) об Области немцев Поволжья характеризовалась деятельность Тульского продотряда, который «собирал разверстку, не производя классового расслоения, обирая бедноту, красноармейские семьи, совершенно разоряя хозяйства, обрекая население на голодную смерть».

В 1920–1922 гг. большевистская пропаганда по-прежнему называла повстанческое движение «кулацким». Но при этом оговаривалось, что под влияние кулаков попала значительная часть среднего и даже беднейшего крестьянства — в силу их политической несознательности, а также «умелой работы кулачества, пролезшего в советские органы». Кроме того, все факты крестьянского неповиновения власти также относили на счет «влияния кулака», будоражившего крестьян-тружеников различными «провокационными слухами».

Однако причины крестьянского недовольства обусловливались не «кулацкой агитацией», и само повстанческое движение не было кулацким по своему составу. В 1920–1921 гг. его участниками было все деревенское население, в равной степени ощутившее на себе тяжесть «военно-коммунистической политики» Советов. В нашем распоряжении имеется немало документов, подтверждающих этот факт.

Так, 19 февраля 1921 г. в докладе Саратовскому губкому военком 226-го полка 26-й бригады ВНУС О.Ф. Игнатюк сообщал: «Существующие мероприятия со стороны нашего командования далеко не соответствуют своему назначению и не оправдывают цель действия. Бандиты района представляют из себя не что иное, как местное население». С интересным анализом социального состава «действующих банд» выступил 7 июля 1921 г. на собрании Балашовской организации РКП(б) Саратовской губернии ответственный секретарь у кома Веденяпин: «Бандиты по своему составу [делятся] на три группы: первая — 5–10% — крупная городская и деревенская буржуазия с примесью босяцкого и преступного элемента является идейной вдохновительницей бандитизма, его сливками… поставляет организаторов и комсостав бандитизма, ее нужно уничтожать беспощадно; вторая — 60–70% — беднота, которая при советской власти не сумела поднять свое благосостояние, а наоборот, ухудшила его до последней степени, не получив материальной и идейной помощи от соввласти. Многочисленная по составу, но не спаянная идейно, пошедшая в банды лишь для грабежа, насилия, нажития добра легким и скорым путем, эта группа неустойчива и распадется, если увидит, что Соввласть даст ему больше, чем бандитизм; третья — 35–20% — середняки, идейно разагитированные эсерами, думающие об Учредительном собрании и восстановлении хозяйственного и прочего порядка в России после свержения советской власти». Таким образом, официально признавался факт массового участия в вооруженном повстанчестве и «сильных», и «слабых» и середняков. Причем преобладающей группой являлось беднейшее крестьянство.

В то же время из выявленных нами документов следует, что большинство руководителей деревенских выступлений были не бедняки, а представители «сильной», зажиточной части деревни. И это было вполне закономерно. Именно зажиточные крестьяне пользовались в деревне наибольшим авторитетом в силу своего хозяйственного положения. Поскольку достаток, как правило, достигался огромным трудом многих поколений, не удивительно, что грабительская политика Советского государства вызывала у этой части крестьян наибольший протест и желание защитить себя и одновременно всю деревню от произвола. Что же касается командиров повстанческих отрядов, то здесь главным критерием отбора был военный опыт претендента. В подавляющем большинстве случаев их главари имели его. Они участвовали или в империалистической, или в гражданской войнах, а иногда и в той, и в другой. По своему социальному положению они относились к различным группам. Например, А.В. Сапожков, судя по всему, был выходцем из зажиточной семьи [в документах проходит как «сын кулака». — В. К.]. Его помощник, командир бригады Ф.А. Зубарев, наоборот, происходил «из бедноты».

 

§ 2. Сельские Советы и крестьянское движение

Преобладание общедеревенских интересов над «классовыми» в ходе крестьянского движения в Поволжье в рассматриваемый период доказывается деятельностью сельских и волостных Советов. Как известно, именно беднота, «слабые», в первую очередь, были для советской власти основным источником пополнения кадров сельской администрации и главным проводником ее политики в деревне. Однако опыт крестьянского движения в Поволжье в 1918–1921 гг. свидетельствует, что эта цель не была достигнута. Сельские и волостные Советы не стали надежными проводниками политики «военного коммунизма» в деревне. В подавляющем большинстве случаев они оказались бессильными перед решимостью односельчан противостоять этой политике. Столкнувшись с общедеревенским протестом, Советы заняли, в лучшем случае для власти, пассивную, выжидательную позицию, в худшем — выступили, исходя из своих возможностей, в защиту общекрестьянских интересов. Поэтому история сельских органов власти в годы Гражданской войны — это история борьбы крестьян за право контроля над этими органами и их использования в своих интересах. Она — красноречивое свидетельство бесплодности попыток большевиков «расслоить крестьянство», установить тотальный контроль над деревней, сделать ее послушной и восприимчивой к их режиму. Кроме того, она убедительно свидетельствует об устойчивости общины и спаянности общинных интересов, возродившихся в результате «черного передела» 1917 — первой половины 1918 гг. По сути дела, сельские и волостные Советы превратились в рычаги исполнительной власти общины, стали проводником и защитником ее интересов перед натиском государства.

Выше уже шла речь о том, что в 1918 — начале 1919 гг. факт «кулацкого засилья» в сельских и волостных Советах стал общепризнанным вышестоящими органами Советского государства. Ставка на бедноту как надежного и стабильного союзника провалилась, поскольку деятельность комбедов, противоречащая интересам подавляющего большинства односельчан, вызвала мощный протест деревни. В результате большевистское руководство вынуждено было распустить их и реорганизовать в Советы. Таким образом, в послекомбедовский период Советы стали единственной формой официальной власти в деревне.

Как уже отмечалось, в своей кадровой политике большевики опирались прежде всего на деревенскую бедноту. Игнорируя мнение общества, ее двигали в Советы, одновременно перекрывая эту возможность для зажиточных крестьян. Тем самым нарушались веками сложившиеся традиции мирского самоуправления, предполагавшие избрание на руководящие должности наиболее достойных путем свободного волеизъявления всех дееспособных членов общины. На практике оказалось, однако, что только бедняцкого происхождения не достаточно для исполнения должностных обязанностей. У назначенцев не только не хватало жизненного опыта и профессионализма, но отсутствовали необходимые моральные качества. Впервые за свою многовековую историю поволжская деревня по вине государственной власти вынуждена была терпеть самодурство и нередко — дикое насилие, причем не от иноземных захватчиков, а от своих собственных односельчан, «записавшихся в большевики» и комитеты бедноты. Кратковременный комбедовский период полон многочисленных примеров «морального падения» оказавшихся у власти «слабых», попрания ими самых элементарных человеческих прав подвластного населения. Нами уже приводился вопиющий пример деятельности комбеда с. Пилна Курмышского уезда Симбирской губернии, где заморозили за невыполнение чрезвычайного революционного налога шестерых крестьян. Имеются и другие примеры, характеризующие моральный облик комбедовцев, в первую очередь заботившихся о своем собственном благополучии. Так, например, жители с. Саловки Пензенского уезда Пензенской губернии в своей жалобе в губисполком, датированной ноябрем 1918 г., сообщали, что члены организованного в селе комбеда в своих интересах «из пшена, собираемого гарнцами с дранок, находящихся под их контролем», вырабатывают муку, «мастерят блинки» для своего удовлетворения, «сплавляют понемножку пшено в Пензу», а на полученные деньги пьют.

Факты подобного рода отмечались и в послекомбедовский период, однако произошли существенные изменения. Если в 1918 г. в комбедах наряду со шкурниками и аморальными элементами было немало идейных большевиков, как правило, с фронтовым опытом, искренне веривших в коммунизм, то теперь этот кадровый потенциал значительно иссяк. Большинство сельских коммунистов из бедноты ушли добровольцами на фронт или погибли в ходе крестьянских восстаний. Оставшиеся же уступали последним и в идейности, и в моральном плане. Но другого кадрового потенциала у советской власти не было. В подтверждение можно привести отрывок из информационной сводки Пензенской губчека за 16 мая — 15 августа 1920 г. В ней указывалось: «…на отношение крестьян к власти влияют также безобразия, творимые ответственными работниками. Деревне приходится утолять аппетиты примазавшихся к советской власти «комиссаров», которые, приезжая в деревню, чувствуют себя вдали от строгого взгляда своих парткомитетов и считают своим священным долгом сперва напиться пьяными, а потом следуют остальные прелести, как-то: насилование женщин, стрельба и пр. Подобного рода преступления, взяточничество, незаконные реквизиции всего того, что понравилось, процветают в уездах вовсю, и те репрессии, которые применяются, не помогают. Устраняя такой примазавшийся элемент, на их место ставят почти такой же, ибо людей неоткуда взять, все лучшее выкачано на фронт». Отсюда и те факты, о которых шла речь в письме секретаря Бакурского волкома РКП(б) Сердобского уезда Саратовской губернии И.П. Турунена в уком партии от 23 декабря 1920 г. Он сетовал, на «царящий вандализм и произвол в Бакурской волости, издевательство над неимущими, самогон, изнасилование девушек, грабеж в свою личную пользу, производимый ура работничками, поощряемыми Сердобским райпродкомом».

Главная причина охарактеризованных явлений заключалась в бесконтрольности представителей местной власти со стороны общины и вышестоящих органов. Оказавшись у руля сельского управления, не только «слабые», но и выходцы из других групп крестьянства вынуждены были играть по единым правилам, установленным для них сверху. Для уездного и губернского начальства главным в работе сельского и волостного Совета было выполнение заданий по продразверстке, гужевой повинности, различным налогам. При этом на них оказывалось сильнейшее давление: угрозы арестов, тюремного заключения и т. д. В этих условиях у местных работников оставалось мало пространства для маневра.. Они были вынуждены или «идти напролом», или занимать выжидательную позицию. В первом случае перед ними возникала вполне реальная угроза мести односельчан, во втором — опасность наказания со стороны вышестоящего начальства. Они «шли напролом», если чувствовали за собой надежную силовую поддержку, как правило, в виде продотряда, отрядов ЧК-ВОХР-Красной армии. В противном случае у них практически не было шансов добиться от односельчан выполнения непосильных для них государственных повинностей.

История крестьянского движения в Поволжье в 1918–1922 гг. — полна примеров жестокой мести крестьян сельским активистам за причиненные им беды. Причем в подавляющем большинстве случаев эта месть не была слепой и огульной. Убийства активистов и насилие над ними были связаны с личностью жертв, как правило, запятнавших себя участием в различных карательных акциях власти (конфискациях имущества односельчан, их избиениях, арестах и т. д.). Те же представители сельской администрации, которые не совершали указанных действий, отделывались или легким испугом, или незначительными наказаниями. Процедура определения степени виновности и меры наказания работникам местной власти очень точно описана в докладе председателя Аткарского уисполкома Саратовской губернии С. Горбунова в уком РКП(б) от 31 января 1921 г., посвященном пребыванию в с. Краишево Еланского района повстанческого отряда Вакулина. В центре села собрался сельских сход, на который повстанцами выводились арестованные ими активисты. Далее в докладе следующим образом описана процедура суда над ними.

Был зверски зарублен бывший военком Фирсов: «бандиты, держа его перед толпой, спрашивали “хорош?” В это время одна из гражданок, подойдя к Фирсову, крикнула: “Он у меня отобрал корову”». — Расстреляны агент Еланского райпродкома Фомин, милиционер 9-го района Януков (45 лет, член РКП)… председателя Краишевского волисполкома Ларцева: При голосовании голоса населения разделились на две части, одна говорила “хорош”, а другая “плохой”, в конце концов все население его одобрило. Восьмой Балявкин, Краишевский волвоенком, при голосовании населения за его смерть или жизнь к нему подошла женщина и стала просить холст материи, который он отобрал у ней за укрытие брата-дезертира, убит двумя пулями в спину… Тринадцатой расстреляна жена красноармейца, гражданка с. Грязнухи Ольга Федотова, являющаяся активной работницей по борьбе с дезертирством». Аналогичная процедура действовала и в ходе других крестьянских выступлений.

Работники сельских и волостных Советов были не только жертвами крестьянской мести, но и основными действующими лицами в ходе массовых крестьянских выступлений. Советская форма организации власти сохранялась на территории крестьянского движения, использовалась повстанцами для проведения необходимых им мероприятий, становилась исполнительным органом восстания.

В его ходе сельские и волостные Советы активно работали на благо восставшего народа. Например, 15 февраля 1920 г. в разговоре по прямому проводу военком Самарской губернии П. Ульянов обсуждал с комиссаром Приволжского военного округа П.А. Петряевым вопрос о том, что в Бугульминском уезде Самарской губернии «арестованы шпионы с мандатами волисполкомов Мензелинского уезда, которым поручено призвать население Бугульминского уезда присоединиться к восстанию против угнетателей большевиков». Южнее Волго-Бугульминской железной дороги, как отмечалось в телеграмме сводного карательного отряда от 19 февраля 1920 г., «большинству случаев к восстанию способствуют вновь создавшиеся и часть старых советов». В отчетном докладе в ЦК РКП(б) о деятельности Уфимского губкома партии за март 1920 г., датированном 22 апреля 1920 г., освещающем ход крестьянского восстания в Бирском уезде, сообщалось: «В отдельных селениях уезда восстания были вызваны исключительно благодаря тем приказам от «Штаба Черного орла» (так именовали себя восставшие), которые получались председателями сельсоветов и передавались ими в ближайшие деревни. Этими приказами, под личную ответственность, на председателя возлагалась обязанность мобилизовать мужское население в возрасте от 18 до 48 лет».

Документы свидетельствуют, что многие работники сельсоветов, независимо от их принадлежности к «слабым» или «сильным» крестьянам, имеющимися в их распоряжении средствами защищали интересы односельчан, включая собственные и интересы ближайших родственников. Они «тормозили выполнение продразверстки», «покрывали дезертиров», смотрели сквозь пальцы на нарушения крестьянами правил помола зерна, обращались в вышестоящие органы с ходатайствами о снижении размеров госпоставок продовольствия и налогов и т. д. Эти действия обусловливались не только стремлением воспользоваться должностным положением в интересах родственников и односельчан, но и чисто объективным обстоятельством: маломощным крестьянским хозяйствам было не под силу исполнять государственные повинности. Кроме того, объективно невозможно было реализовать на практике так называемый «классовый принцип». Никто лучше работников исполкомов сельских и волостных Советов не понимал его абсурдности в условиях всеобщего обнищания: в деревне не осталось не только «сильных» хозяйств, но и, по старым меркам, середняцких, составлявших самую многочисленную группу в общей массе крестьянских хозяйств. Здравый смысл, которому следовали работники сельских Советов, состоял в соблюдении баланса интересов сельского общества и своих собственных. Оптимальным вариантом было следование общинным традициям. Проще говоря, необходимо было советоваться с односельчанами, не совершать резких и непродуманных действий, ущемляющих их интересы, и в то лее время принимать решения, создающие видимость исполнения распоряжений власти. В подавляющем большинстве случаев они так и поступали. Например, разверстку накладывали «не по категориям», как требовалось, а поровну на всех. На гужевые работы направляли тех, кто мог и должен был ехать согласно очереди, намеренно нарушая при этом законы о льготах для семей красноармейцев и т. д.

Особенно массовым противодействие сельских властей продразверстке стало осенью 1920 — в начале 1921 г. Осознавая угрозу надвигающегося на деревню голода и уже столкнувшись с первыми его проявлениями, они попытались предотвратить его, часто напрямую противодействуя продорганам. При этом нередко к работникам Советов присоединялись сельские коммунисты. Так, 20 ноября 1920 г. начальник милиции Хвалынского уезда Саратовской губернии сообщил, что в Павловском районе волостные и сельские исполкомы отказались от выполнения продразверстки и «намеревались создать восстание». Понимая, что главной причиной крестьянских бед является грабительская по своему характеру продовольственная разверстка, некоторые сельские и волостные Советы выступают инициаторами ее отмены. При их поддержке проходят беспартийные крестьянские конференции, выносящие соответствующие резолюции. Например, 16 марта 1921 г. президиум Керенского укома РКП(б) Пензенской губернии постановил распустить работавшую в уездном центре беспартийную конференцию, поскольку «все резолюции, предложенные коммунистами» были отклонены. По оценке укома, конференция представляла собой «сбор кулаков, спекулянтов и эсеров», которые принимали резолюции «с пожеланием вольной торговли, отказа от трудовой повинности и т. д.»

В условиях развернувшегося в регионе повстанческого движения сельские власти фактически оказались на положении заложников. В его эпицентрах они перешли под контроль повстанцев, в остальных районах занимали выжидательную позицию и не проявляли активности в борьбе с повстанчеством. Например, в докладе Бугурусланской уездной организации РКП(б) о деятельности за период с 1 июля по 15 сентября 1921 г. отмечалось: «Прощупывание волисполкомов и сельсоветов нашими разведчиками доказало полную несостоятельность и неустойчивость членов волисполкомов и сельсоветов. Как только наши разведчики спросят, где находятся коммунисты и имеются ли таковые, сейчас же дают сведения и подталкивают к скорейшему уничтожению коммунистов».

Работники сельских и волостных Советов находились под постоянным прессом вышестоящих органов власти. Их арестовывали, подвергали другим мерам наказания за невыполнение возложенных на них обязанностей. Давление усилилось во второй половине 1920 г., когда власть столкнулась с ростом крестьянского сопротивления продразверстке. За ее невыполнение волостные и сельские Советы отдавали под суд «в полном составе». Строптивые сельские Советы распускались, и вместо них, по образу и подобию комбедов, создавались ревкомы. Работники сельских органов власти подвергались избиениям и насилиям со стороны действующих в уездах продовольственных отрядов.

Доминирование в рассматриваемый период общекрестьянских интересов не означало исчезновения внутридеревенских противоречий, здесь тлели угли «второй социальной войны». Наиболее ярко они полыхали в комбедовский период, когда значительная часть бедноты противопоставила себя сначала «сильным» крестьянам, а затем и всей деревне. В дальнейшем конфликт между «слабыми» и зажиточной частью деревни проявлялся в отношении к коммунистическому строительству. Крестьяне противодейвовали бедноте в ее стремлении выделиться из села и создать на общинных землях «трудовые артели». Например, весной 1920 г. в Кузнецком уезде Саратовской губернии «крестьянство восстало и не дало земли» односельчанам, решившим стать коммунарами. «И артель, — как указывалось в документе, — была вынуждена подать заявление о ликвидации». Случалось и обратное, когда деревенской бедноте при поддержке властей удавалось сломать сопротивление деревни и организовать коммуну. Эти последние были для крестьян постоянным раздражающим фактором, и в ходе крестьянских выступлений, особенно повстанческого движения в 1921–1922 гг., часто подвергались разгрому.

Ситуация изменилась в связи с переходом к новой экономической политике. По мере восстановления крестьянского хозяйства возрождались и усиливались всегда существовавшие в деревне противоречия между ее полюсами. Воспользовавшись предоставленной нэпом экономической свободой, из общей массы «обессиленных» «военным коммунизмом» крестьянских хозяйств стали подниматься «новые сильные». Социальная структура деревни менялась и приобретала присущий рыночной экономике вид. В начальный период нэпа она имела «зачаточный характер», намечалась только тенденция, которая, однако, в корне меняла социально-экономическую и политическую ситуацию в деревне. «Новые сильные» и «новые слабые» постепенно становились фактом деревенской жизни. Это обстоятельство зафиксировали многочисленные источники. Так, например, в госинфсводке ГПУ за 8–11 августа 1922 г. сообщалось, что в Саратовской губернии «среди бедняков-крестьян наблюдается частичное недовольство вследствие закабаления их кулаками».

* * *

Исходя из вышеизложенного можно заключить, что крестьянское движение в Поволжье в рассматриваемый период было закономерной реакцией деревни на «военно-коммунистическую» политику Советского государства: ее несправедливый, с точки зрения крестьян, грабительский характер, выражавшийся в безэквивалентном обмене промышленной и сельскохозяйственной продукции методами государственного насилия. Эта политика в полной мере затронула все категории крестьянства: кулаков, середняков, бедняков. Поэтому вряд ли оправданно сравнивать степень недовольства этой политикой тех или иных его слоев. Масштабы крестьянского протеста, число участников восстаний опровергают миф о «кулацком характере» крестьянского движения. И «сильные» и «слабые» выступали единым фронтом в защиту общекрестьянских интересов перед произволом власти. Противоречия между «сильными» и «слабыми» не исчезли в годы Гражданской войны. Они лишь отошли на задний план перед более важной проблемой. Как только она была решена, все вернулось на круги своя.

 

§ 1. Эсеры и крестьянское движение

Одним из актуальных аспектов рассматриваемой темы является проблема соотношения стихийности и сознательности в крестьянском движении: в какой мере это движение было фактом крестьянской самодеятельности, и насколько оно находилось под влиянием внешних сил. В итоге проблема сводится, как точно выразился английский исследователь Т. Шанин, к вопросу — кто кого вел? В советской историографии ответ на этот вопрос был однозначным и не требующим серьезных доказательств: крестьян «вели эсеры и агенты белогвардейцев». Причем акцент делался на ведущей роли правых эсеров.

Тамбовскими историками уже доказана абсурдность данных обвинений применительно к истории «антоновского движения» [см. главу 1 раздела 1. — В. К.]. Однако этого нельзя сказать относительно крестьянского движения в Поволжье. До сих пор в историографии отсутствуют серьезные публикации на эту тему Поэтому представляется целесообразным уделить ей особое внимание.

В ходе сплошного просмотра информационных материалов органов ВЧК-НКВД-Красной армии установлены следующие факты причастности эсеров к крестьянским выступлениям в регионе. В январе 1918 г. «во главе» крестьянского восстания в Кинель-Черкасской волости Самарской губернии стояли «правые эсеры Рязанов и М.Н. Ефремов». В середине августа 1918 г. одним из руководителей восстания в Чембарском уезде Пензенской губернии, которое поддержал местный гарнизон, назван левый эсер, уездвоенком Шильцев. По сообщению Пензенской губчека, 16 ноября 1918 г. в с. Пятины Пятинской волости Саранского уезда руководителями крестьянского восстания были правые эсеры Лобанов («старый подпольный работник») и Козенкратус. «Эсеровский след» прослеживается еще в трех случаях: первый — «участие правых эсеров с представителями местной буржуазии и кулаками» в нападении 14 мая 1918 г. на Алатырский уездный Совет и комитет большевиков Симбирской губернии; второй — «участие правых эсеров в Курмышском мятеже в сентябре 1918 г. (Симбирская губерния); третий — «провоцирование эсерами и кулаками кулацко-эсеровского восстания» в с. Лада Саранского уезда Пензенской губернии 14 ноября 1918 г.

Таким образом, источники фиксируют шесть фактов причастности правых и левых эсеров к крестьянским выступлениям в Поволжье в 1918 г., в трех случаях подтвержденных. Между тем, по нашим данным, в 1918 г. в регионе произошло не менее ста четырех крестьянских выступлений (табл. 7 приложения 2).

В 1919 г. наибольший резонанс в Поволжье вызвала «чапанная война». Так же как и все остальные, это восстание получило оценку как кулацкое, спровоцированное контрреволюционерами — кулаками, эсерамии белогвардейцами. Какие конкретно при этом приводились факты и как это событие интерпретировали власти?

Об участии эсеров в «чапанной войне» шла речь на совместном заседании Самарского губисполкома, горисполкома, губкома и горкома РКП(б) 12 марта 1919 г. Член губисполкома Сокольский в своем докладе указал, что «причиной возникновения беспорядков послужила “контрреволюционная пропаганда кулаков и социалистов-соглашателей”». По мнению другого выступавшего, Мяскова, причиной восстания было «извращенное» решение земельного вопроса правыми эсерами, которые внушили крестьянам, «что землю у них хотят отобрать». Мысль о «несомненной роли» в восстании эсеров и меньшевиков высказал Леплевский. Более конкретным был член губисполкома Сухов: «…нельзя же сразу заставить людей изменить свое отношение к партиям, которые нанесли такой вред советской власти: социалистов-революционеров и меньшевиков. Мы пришли с эсерами к соглашению, но в уездах плохо разбираются в политической группировке и к деятелям этих партий относятся отрицательно».

12 марта 1919 г. председатель Сызранского ревкома Симбирской губернии Зирин в телеграмме во ВЦИК и Наркомат внутренних дел сообщал: «На пропуске кулацкого Усинского волисполкома установлены подписи председателя, бывшего прапорщика, военного руководителя и секретаря правых эсеров». Эта информация с небольшим дополнением была воспроизведена в телеграмме завполитотделом Восточного фронта Г.Т. Теодоровича и члена РВС фронта С.И. Гусева от 17 марта 1919 г. В.И. Ленину и Я.М. Свердлову. Дополнение состояло из фразы: «чувствуется присутствие левых эсеров».

14 марта 1919 г. сотрудник Самарской губчека Левитин в телеграмме в штаб войск ВЧК сообщил, что «идейными руководителями» восстания являются эсеры. По его сведениям, в районе Ставрополя удалось арестовать деятелей Учредительного собрания Курского и Жилинского.

В политсводке Сызранского фронта от 14 марта 1919 г. значилось: «В некоторых местах организации восставших объединились под названием “Блок трудового крестьянства”, а в других — в “крестьянские секции”, во главе одной из которых — полковник Павлов».

Конкретные сведения о причастности к «чапанной войне» эсеров содержатся в докладе военного следователя Михалевского об итогах его поездки в район восстания. «Что касается организаторов восстания, то, как по признакам чисто формального характера, так и по тем средствам и “идейным” основаниям, которым удалось разобщить в психике крестьянина большевика от коммуниста, следует видеть опытную в подобных делах руку левых с-р. (в районе Сызрани, по устному заявлению участника ликвидации восстания тов. Кожина, — действовала так называемая “крестьянская секция”, и в частности “командиры крестьянской секции”….Социальное положение некоторых выясненных организаторов, а также тщательная, чисто военная подготовка некоторых “боевых участников восстания” (с. Соплевка — дозоры в снежных окопах, патрульная и разведовычная [так в тексте документа. — В. К.] служба) дает основание видеть рука об руку с левоэсерами военных агентов белогвардейских банд, действующих против нас на боевых фронтах».

15 апреля 1919 г. председатель Особой комиссии по ревизии Поволжья П.Г. Смидович в докладе на заседании Сызранского укома заявил, что в одном из центров восстания, в с. Новодевичье Сенгилеевского уезда Симбирской губернии «огромную роль» играл правый эсер Козин, а также «определенную роль» — левые эсеры. Он же в своем итоговом докладе в президиум ВЦИК о результатах работы комиссии писал: «В самом ходе восстания крестьяне фактически склонились к позиции левых эсеров, влияние которых замечено на каждом шагу. Но застать их на данной контрреволюционной работе удалось только в с. Слободском Бугурусланского уезда. Из их ячейки партийной, состоящей из трех человек, арестована одна женщина». Имеются и другие свидетельства, по-иному освещающие роль эсеров в «чапанной войне». Так, например, 25 марта 1919 г. в политотдел Восточного фронта и Симбирской губком РКП(б) поступил доклад агитатора Н.Г. Петрова, посвященный анализу причин и хода восстания в Новодевиченской волости Сенгилеевского уезда. В нем содержалась отличная от данной Смидовичем оценка участия эсеров в восстании. «Из моих личных впечатлений, — докладывал Петров, — я выношу убеждение, что, несмотря на некоторое сходство событий 3–15 марта с левоэсеровскими восстаниями, здесь в Новодевичьем на какую-либо связь с левыми эсерами нет буквально ни одного указания. Возможно еще, что часть активных кулаков из округи была между собой в немой стачке, но приемы более организованной (партийной) борьбы им были чужды….инициативного ядра ни монархисты, ни левые эсеры не составляли. Вернее, инициативного ядра вообще не было, а события разразились и развивались совершенно стихийно».

Свидетельства причастности эсеров к «чапанной войне» отсутствуют и в анкетах и сведениях «о восстаниях», представленных в отделы управления исполкомами волостных Советов. В них сообщалось, что во вверенной им волости восстание было «чисто крестьянским», участия эсеров не отмечалось.

Приведенные факты позволяют утверждать, что в «чапанной войне» принимали участие отдельные члены партии эсеров. Однако говорить о руководящей роли эсеров в восстании нет никаких оснований. Именно поэтому в итоговом докладе комиссии ВЦИК, специально созданной для расследования причин восстания, председатель вынужден был признать, что карательно-репрессивным органам советской власти лишь однажды удалось застать эсеров «на данной контрреволюционной работе». Причем застали их не в эпицентре «чапанной войны», а в Бугурусланском уезде, за сотни километров. Свидетельства с мест непосредственных участников событий — работников волостных Советов и ревкомов, на наш взгляд, звучат более убедительно, чем рассуждения представителей партийных и советских органов об «идейном влиянии» и контрреволюционной пропаганде эсеров.

Кроме «чапанной войны» «эсеровский след» прослеживается и в ходе последующих крестьянских выступлений в регионе. Так, например, 6 марта 1919 г. Сердобский уисполком Саратовской губернии указал на «заговор левых эсеров» как на одну из причин волнения в девяти волостях уезда. Информационные сводки СО ВЧК за 21–30 сентября 1919 г. и за 1–7 ноября 1919 г. зафиксировали факты участия левых эсеров в восстании крестьян Чистопольского и Тетюшского уездов Казанской губернии. В информационном бюллетене Особого отдела РВС Запасной армии за 2–4 октября 1919 г. сообщалось о члене партии левых эсеров Манееве, арестованном за участие «в мятеже Кугушской волости», а в аналогичном бюллетене за 23–25 октября 1919 г. — об аресте левых эсеров Гурихина и Лаврентьева. Кроме левых, органы ВЧК установили участие «в агитации против помольной системы» в Казанской губернии и правых эсеров. В частности, в д. Чулпаново Чистопольского уезда в ноябре 1919 г. была арестована правая эсерка, «инструкторша внешкольного образования» Соколова-Петрова. Пензенская губчека неоднократно информировала Центр об оживлении работы правых эсеров в уездах губернии. В качестве профилактической меры губернскими ЧК практиковались принудительный учет всех бывших правых эсеров, постоянное наблюдение за их действиями.

Как видно из содержания «Листка» — печатного органа ЦК ПСР, в 1919 г. Поволжье рассматривалось руководством партии в качестве одного из важнейших регионов для ведения политической работы в деревне. Однако наряду с «чапанной войной» установлено участие правых и левых эсеров лишь в двух массовых крестьянских выступлениях в регионе — волнениях в марте 1919 г. в Сердобском уезде Саратовской губернии и в восстании против помольной системы в октябре-ноябре 1919 г. в Казанской губернии. Это участие было совершенно «автономным» и не связанным с центральными органами партии. Учитывая, что, по нашим расчетам, в 1919 г. в Поволжье произошло не менее 73 крестьянских выступлений, это участие выглядит не столь активным, как его пыталась представить советская пропаганда. В целом можно заключить, что в нашем распоряжении нет убедительных доказательств того, что крестьянский протест в регионе в 1919 г. был организован эсерами. В то же время мы не можем отрицать факта оживления их деятельности в поволжской деревне начиная со второй половины 1919 г.

1920 г. ознаменовался двумя принципиальными событиями — попытками создания в регионе ячеек крестьянского союза и новым крупнейшим крестьянским восстанием — восстанием «Черного орла» («вилочным восстанием»).

О первом из них информация крайне скупа. Известно лишь, что в январе 1920 г. в ряде уездов Самарской губернии эсеры, пользуясь крестьянским недовольством продразверсткой, попытались провести волостные крестьянские конференции для решения вопроса об объединении крестьян в «Крестьянский союз». Например, во второй половине января 1920 г. в с. Абдулино Бугурусланского уезда Самарской губернии на проходившем в райпродкоме расширенном районном совещании представителей волисполкомов по вопросу «ускорения продразверстки» большинством голосов было принято решение о создании «Крестьянского союза». Для решения организационных вопросов был сформирован актив. Источник не содержит конкретных указаний на участие в этих событиях эсеров, но констатирует, что они явились результатом «работы эсеровских деятелей». В с. Тимошкине инициативной группой была созвана волостная крестьянская конференция, на которую прибыли по 2–3 представителя от каждого населенного пункта (около 100 человек). Конференция обсуждала цели и задачи крестьянского союза, вопрос о выборах его волостного бюро и ревизионной комиссии. Один из делегатов, Шевченко, так обосновал необходимость союза: «Нам, землеробам, союз нужен, как рыбе вода, большевики защищают рабочих, а у нас, землеробов, берут, отнимают последний хлеб. [Поэтому необходимо] организовать объединение, которое бы стало на защиту именно крестьян-тружеников, о всех нуждах осведомляло бы правительство и требовало снисхождения и улучшения положения трудового крестьянства». В течение недели после завершения работы конференции в Крестьянский союз вступило значительное число крестьян, которые внесли членских взносов на несколько сот рублей. Однако деятельность союза продолжалась недолго. Прибывшие из Бугуруслана сотрудники губчека арестовали его руководителей. Попытки создать в Поволжье ячейки Крестьянского союза эсеры предпринималии в начале 1921 г. в ходе уездных беспартийных крестьянских конференций. Однако все они распускались укомами РКП(б) как «сбор кулаков, спекулянтов и эсеров». Эсеры пытались вести агитацию за союз среди населения. Например, весной 1921 г. Пензенская губчека обнаружила у бывших левых эсеров воззвание с призывом создавать «производственные союзы трудового крестьянства», а также проект устава Союза трудового крестьянства. Других фактов, характеризующих деятельность эсеров в данном направлении, не обнаружено.

Таким образом, в отличие от Тамбовской губернии, в Поволжье идея крестьянского союза не получила практического воплощения, хотя и пользовалась определенной популярностью в крестьянской среде. Причины этого, на наш взгляд, были обусловлены слабостью эсеровских позиций в деревне. В Поволжье эсеры находились в менее благоприятных условиях. В отличие от своих тамбовских коллег они имели отрицательный опыт политической деятельности в деревне. В 1918 г. крестьянство Поволжья смогло в полной мерс испытать на себе политику эсеровской учредиловщины. Поэтому для сознательной части деревни бывшие эсеры уже не являлись таким авторитетом, как, например, в той же Тамбовской губернии, где крестьяне не испытали на себе власти «Тамбовского комуча».

Относительно участия эсеров и представителей других партий в «вилочном восстании» ситуация выглядит следующим образом.

18 февраля 1920 г. в телеграмме председатель Казанского губисполкома И.И. Ходоровский сообщал В.И. Ленину о ходе восстания в Чистопольском уезде: «Установлено персональное участие эсеров, но организация пока не обнаружена, так как движение носит в общем характер крестьянского бунта». В следующей телеграмме Ленину от 26 февраля 1920 г. Ходоровский утверждал, что в восстании «принимали участие политические группы, партийность которых до сих пор точно не установлена, участие правых эсеров вне сомнения, имеются компрометирующие сведения революционных коммунистов». Конкретная информация о причастности к восстанию левых эсеров содержалась в докладе председателя Чистопольского уисполкома Н. Барышева, направленном в Казанский губисполком 3 марта 1920 г. В нем указывалось: «В Ново-Шешминске стоял повстанческий штаб. К деятелям штаба относились: Седов — бывший офицер, инструктор всеобуча, Иванов — левый эсер, Клементьев — левый эсер…. Восстание подготовлено контрреволюционной организацией в Мензелинском уезде, имела связи. Ее живые силы из дезертиров, красноармейцев, бывших офицеров, левых эсеров. Левые эсеры, которые давно группировались в Мензелинском уезде, где на этот счет имеются вполне благоприятные условия вследствие весьма слабой политической и всей другой работы в мензелинских партийных и советских органах». В докладе уполномоченного губчека и губкома РКП(б) И.А. Пучкова в коллегию Уфимской губчека, датированном не ранее 20 марта 1920 г., при анализе причин восстания в Мензелинском уезде отмечался факт выдвижения повстанцами лозунга «Да здравствует всенародное Учредительное собрание», что, по мнению Пучкова, свидетельствовало о несомненном участии в восстании «людей с определенной политической окраской». О выдвижении штабом «Черного орла» вышеупомянутого лозунга шла речь и в докладе командующего 1-й группой карательных войск в Мензелинском уезде Горбунова, направленном в Особый отдел Запасной армии 8 апреля 1920 г. Важным документом по рассматриваемому сюжету является докладная записка в секретный отдел ВЧК, видимо, одного из его сотрудников от 5 апреля 1920 г. В ней сообщалось: «…все товарищи, с которыми мне приходилось беседовать, выставляют как главную причину [восстания] недовольство продполитикой РСФСР, каждый в отдельности не придавал значения влиянию эсеров на движение восстания. Однако, суммируя показания, я убедился, что эсеровское влияние немаловажно. Среди арестованных немало эсеров. И Казань, и Самара, и Уфа, и Симбирск указывают на участие эсеров …Много комендантов и начштаба повстанцев были эсерами… Посещенные мною губчека очень мало сделали в области борьбы с эсерами, необходимо из ВЧК напомнить им о чрезвычайной важности организовать правильную разведку в эсеровских организациях». Конкретную информацию об участии в «вилочном восстании» левых эсеров содержит также доклад Уфимского губкома РКП(б), направленный в ВЧК 22 апреля 1920 г. В докладе отмечалось: «Происходившее восстание указывает на то, какую усердную работу вели левые эсеры в смысле агитации совместно с кулаками и благодаря чему умело подошли к мусульманскому населению. Так, например, они издали приказ об организации Башкирской республики, и большая часть населения в виду своей несознательности присоединилась к восставшим, отстаивать якобы “свои права”». Приведенные факты однозначно указывают на участие в восстании левых эсеров. Что же касается правых эсеров, то убедительных доказательств этого нет.

Имеющиеся в нашем распоряжении документы, на наш взгляд, не дают оснований для вывода о руководящей и организующей роли эсеров в «вилочном восстании». Во-первых, в них идет речь об участии левых эсеров на стадии самого восстания, фактов же, свидетельствующих о ведении подготовительной работы, не имеется. Скупые упоминания о некой контрреволюционной организации, действовавшей в Мензелинском уезде, ограничиваются лишь констатацией данного факта. Кроме того, так и не была обнаружена впоследствии упомянутая в телеграмме от 18 февраля 1920 г. Ходоровского Ленину некая организация эсеров. Подтвердился лишь указанный в телеграмме «стихийный характер бунта». Очень важным аргументом в пользу высказанного положения является упоминание в докладе сотрудника СО ВЧК от 5 апреля 1920 г. весьма характерного, на наш взгляд, факта — все представители местных органов советской власти, с которыми ему приходилось беседовать, «не придавали значения влиянию эсеров на движение восстания» и называли главной его причиной — «недовольство продполитикой РСФСР».

В 1920 г. кроме «вилочного восстания» упоминаний о причастности эсеров к фактам крестьянского неповиновения в источниках не так уж много. В частности, заслуживают внимания лишь три случая. В информационной сводке Саратовской губчека за 15 июля — 2 августа 1920 г. сообщалось о руководстве эсерами крестьянским восстанием в с. Перекопное Новоузенского уезда, происшедшем «на продовольственной почве». По сведениям губчека, эсеры якобы подтолкнули женщин выступить под лозунгом: «Не будет на фронте хлеба, не будет войны. Дайте нам мужей». В сводке Пензенской губчека за 15–30 сентября 1920 г. указывалось, что в Саранском уезде «имели место приговоры сельских сходов контрреволюционного характера в духе правоэсеровского толка». Кроме того, Пензенская губчека зафиксировала ведение «подпольной агитации левых эсеров» в Свинуховской волости Мокшанского уезда, которая состояла «в натравливании крестьян на советскую власть». Других фактов эсеровской активности в деревне в источниках не обнаружено. Между тем в 1920 г. в Поволжье произошло не менее 108 крестьянских выступлений (табл. 7 приложения 2).

Это свидетельствует об отсутствии в деревне активной работы эсеровских организаций и подтверждает вывод о стихийном характере крестьянского движения. Так, например, в «политическом отчете» отдела управления Аткарского уисполкома Саратовской губернии за октябрь 1920 г. отмечалось: «Во главе всякого рода волнений стоят по преимуществу кулаки, но каких-либо организованных контрреволюционных сил, стоящих за спиной темных масс, нет». В двухнедельной сводке Татчека о положении Татреспублики с 15 по 30 ноября 1920 г. в разделе «Политические партии» сообщалось: «В отношении уездов можно сказать, что поступившие материалы за отчетный период в большинстве своем свидетельствуют об отсутствии каких-либо организаций, за исключением разве отдельных личностей, за которыми установлено наблюдение и которые себя ничем не проявляют».

Особым событием в истории крестьянского движения в Поволжье в рассматриваемый период было сапожковское движение. Официальная пропаганда называла его кулацко-эсеровским мятежом, поскольку сам А.В. Сапожков являлся бывшим левым эсером. В его воззваниях и листовкам к крестьянам просматривается левоэсеровская идеология (см. главу 2 раздела 3). Но никаких свидетельств причастности эсеровских организаций к данному мятежу в нашем распоряжении не имеется, за исключением факта арестов органами ЧК правых эсеров, анархистов и меньшевиков в районе восстания. Однако эти меры носили обычный профилактический характер. В ходе всех мятежей и восстаний и та, и другая сторона широко использовали институт заложничества. Следует сказать, что если большевистская власть называла Сапожкова эсером, то близкие ему люди, соратники и друзья думали иначе. Например, заведующий особым отделом 2-й Трудармии Нифанов называл Сапожкова «идейным анархистом».

Что касается участия в стихийных крестьянских выступлениях отдельных представителей партии эсеров, имеющиеся в нашем распоряжении документы содержат такую информацию, кроме того есть данные о выдвижении крестьянами некоторых селений эсеровских лозунгов. Так, 14 марта 1921 г. в рапорте начальника милиции Чувашской автономной области в Главное управление милиции сообщалось, что в селе Кармалах Цивильского уезда Старо-Тябердинской волости «гражданин Кузьма Григорьев является руководителем лево-эсеровской партии», а в самой деревне, «по слухам, имеется членов означенной партии — около ста человек». По информации Петровского завполитбюро, в связи с началом 2 марта 1921 г. в Саратове руководимого эсерами и меньшевиками «забастовочного движения в мастерских жел. дороги и крупнейших заводах города с требованием народовластия», «в некоторых местностях губернии и уездах произошли волнения крестьян, вылившиеся в повстанческий характер». Информационная сводка Симбирской губчека от И апреля 1921 г. сообщала, что в Покровской волости Симбирского уезда «раскрыта и ликвидирована организация местных кулаков и духовенства под названием “Подпольная организация Учредительного собрания”, ставившая себе целью поднятие крестьянских восстаний и свержение власти». Организация носила «местный характер», участия в ней «эсеровского элемента» установлено не было. В общей массе крестьянских выступлений в регионе приведенные факты не являются значимыми. В подавляющем большинстве случаев в ходе стихийных волнений крестьяне не выдвигали эсеровских лозунгов так же, как и других антибольшевистских партий. Они вообще не думали об этом. Их волновало решение конкретных проблем, а не «большая политика». Появление упомянутых лозунгов, на наш взгляд, обусловливалось фактом проживания или пребывания в их селении бывших членов эсеровской партии, уже не имеющих никаких связей с действующими ее структурами. Поэтому говорить всерьез об «эсеровском следе» в массовых крестьянских волнениях в Поволжье в конце 1920 — в 1921 г. вряд ли обоснованно.

В сводках ЦК РКП(б) за 1921 г. «политический бандитизм» в Поволжье характеризовался как «правоэсеровский, отличающийся особым зверством и жестокостью». Во многих документах советских и военных органов также проводилась эта мысль. Например, 27 марта 1921 г. Чугунов — командир 115-й стрелковой бригады, действующей против повстанцев в Саратовской губернии, в телеграмме Ленину, Дзержинскому и Каменеву сообщил, что одной из причин роста «повстанческого движения крестьян» является «подстрекательство эсеров и меньшевиков».

Как уже указывалось, наиболее крупным повстанческим отрядом, действовавшим в регионе в начале 1921 г., был отряд Вакулина-Попова. Сам К.Т. Вакулин принадлежал в свое время к партии эсеров, но к моменту мятежа вверенного ему караульного батальона в ней уже не состоял. В то же время, как было отмечено в циркулярном письме секретаря Саратовского горкома РКП(б) Малецкого в Петровский уком партии от 26 января 1921 г., в его лозунгах эсеровская идеология «просвечивалась». Она находила свое отражение в поддержке вакулинцами «организации крестьянских союзов», а также идеи «диктатуры деревни». «Диктатура деревни» по вакулински — это власть, распределенная между рабочими и крестьянами «сообразно с количественным и хозяйственным весом трудящихся масс».

Влиянием идеологии дело и ограничилось. Причем это влияние исходило не от эсеровских организаций, действовавших в зоне повстанчества или в самих повстанческих отрядах, а от отдельных представителей партии, как правило, бывших эсеров, занимающих командные посты или рядовые должности в этих отрядах и не имеющих никакой организационной связи с руководящими центрами партии. Об этом очень точно сказано в итоговом отчете штаба Приволжского военного округа о развитии бандитизма в Заволжье в январе-марте 1921 г. «Повстанческое движение в Заволжье, — указывалось в отчете, — зародилось одновременно с Тамбовским около середины 1920 г. и своим возникновением обязано продовольственным затруднениям в связи с неурожаем. Подпольные эсеровские организации старались создать организованное движение, но в силу отсутствия способных руководителей, весьма низкого культурного уровня местного населения, повстанческое движение вылилось в форму чистого бандитизма без определенной политической окраски и все их попытки успехом не увенчались».

На наш взгляд, авторы отчета не совсем правы, указывая на отсутствие в Поволжье способных руководителей в повстанческом движении. Они были и не уступали по уровню «боевой и политической подготовки», например, лидерам антоновского движения. Среди них и Серов, и Попов, и ряд других повстанческих командиров. Другое дело, что влияние эсеров на повстанческое движение в регионе оказалось гораздо меньшим, чем в той же Тамбовской губернии. В частности, на территории Поволжья, находившейся в зоне действия наиболее крупных повстанческих отрядов, союзов трудового крестьянства не возникало. Предпринятые же попытки их организации на уровне волостных беспартийных конференций закончились безрезультатно, никакого эсеровского подполья в регионе создано не было.

Важнейшая причина подобной ситуации, на наш взгляд, связана с национальной спецификой региона. Так, например, в докладе Секретного отдела ВЧК о повстанческом движении в Советской России по состоянию на ноябрь 1920 г. отмечалось, что в Поволжском районе «проведение в жизнь принципов национальной советской политики, создание автономных единиц — Татреспублики, Чувашской, Марийской (Черемисской), Марксштадской и Калмыцкой — в значительной степени разрядило атмосферу, тем самым устраняя некоторые условия развития политического бандитизма». Ничего подобного не было в Тамбовской губернии, где население в основном было моноэтническим по составу, и его не сильно волновали национальные проблемы. В Поволжье эсерам пришлось столкнуться с многонациональным крестьянским населением, что не могло не наложить отпечаток на эффективность их работы. Факт создания национальных автономий в Поволжье не мог не сказаться на настроениях крестьян по отношению к партии эсеров и их абстрактному в данной ситуации лозунгу Учредительного собрания. Кроме того, у эсеров возникали организационные проблемы при работе с разноязычным крестьянским населением, особенно в кадровом вопросе. «Низкий культурный уровень» крестьян в национальных районах Поволжья — факт наследия самодержавной России, не подлежащий сомнению. Поэтому он ограничивал возможности эсеров, так же как и других партий, черпать в деревне нужные им кадры.

Другой важнейшей причиной, уже упоминавшейся нами, было наследие Самарского Комуча. Как ни в каком другом регионе Советской России, в Поволжье осознавалось политическое банкротство эсеров. Особенно ясно это видели крестьяне, получившие вместо обещанной свободы и демократии казачью плетку и реальную угрозу реставрации прежних порядков. Опыт Комуча не мог не сказаться самым негативным образом не только на крестьянстве, но и на членах партии эсеров. Кроме того, чисто в «техническом плане» в период Комуча многие эсеры или погибли, защищая его, или были вынуждены выехать за пределы региона. Если даже они и возвращались обратно, то установленный над ними контроль со стороны органов советской власти не давал им возможности активно заниматься политической деятельностью.

Сдерживающим фактором в деятельности эсеров в Поволжье было и то, что регион в течение почти 2,5 лет находился в прифронтовой и фронтовой зоне, что предполагало более активную борьбу с различными контрреволюционными организациями соответствующих специальных служб советской власти.

Исходя из вышеизложенного материала, необходимо сделать следующие выводы принципиального значения.

Крестьянское движение в Поволжье в 1918–1922 гг. в целом и отдельные его проявления не были результатом политической деятельности эсеров и других антибольшевистских партий. Оно развивалось стихийно под воздействием объективного фактора — Гражданской войны и субъективного — политики Советского государства.

Эсеры оказывали влияние на конкретные крестьянские выступления, принимая в них непосредственное участие в качестве руководителей или рядовых участников, передавая крестьянам свой опыт политической деятельности. Но сами выступления происходили не в силу этого участия, а по другим причинам.

В лозунгах и программных документах движения прослеживается «эсеровский след», но лишь в том смысле, что выдвигаемые эсерами идеи совпадали с крестьянским видением ситуации. Они просто придавали крестьянскому протесту необходимую форму

В ходе крестьянского движения в Поволжье в рассматриваемый период в вопросе участия эсеров в конкретных выступлениях в полной мере проявился крестьянский прагматизм и здравый смысл. Крестьяне были восприимчивы к эсеровским идеям и самой партии лишь тогда, когда они совпадали с их интересами. Поэтому в период Комуча крестьянство не поддержало эсеров, потому что их политика этим интересам противоречила. В дальнейшем, когда ситуация изменилась, поменялось и отношение крестьян к этой партии. Таким образом, крестьяне просто использовали эсеров в качестве «спецов», но ни в коей мере не шли за ними. Ведомыми были они.

Этот вывод очень убедительно иллюстрируется отношением крестьян к организованному большевиками летом 1922 г. эсеровскому процессу. Казалось бы, они должны были сочувствовать своим прежним союзникам и помощникам! Но документы свидетельствуют об обратном. По сообщению ГПУ, в июне 1922 г. в Царицынской губернии крестьянами многих сел выносились резолюции, «клеймящие позором партию эсеров». Возможно, что в данном случае речь идет о «заказных резолюциях». Но тогда бы информаторы ПТУ обязательно зафиксировали и факты сочувствия крестьян преданным суду руководителям эсеровской партии. Подобных фактов в информационных материалах ГПУ нами не установлено.

Участие в крестьянском движении принимали как правые, так и левые эсеры. Судя по документам, наибольшую активность проявили представители левых эсеров. Видимо, это связано опять же с наследием Самарского Комуча, где у власти стояли правые эсеры. Левые же эсеры «не запятнали себя» сотрудничеством с контрреволюцией. Кроме того, работая в местных органах советской власти на правах главного политического союзника большевиков, левые эсеры находились в более тесном контакте с крестьянской массой со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Другие оппозиционные большевикам партии практически не оказали никакого влияния на ход крестьянского движения в регионе.

В целом можно заключить, что миф большевистской пропаганды и советской историографии о руководящей роли эсеров в крестьянских восстаниях в Поволжье в годы Гражданской войны не получил документального подтверждения.

 

§ 2. Белое движение и крестьянство

Одним из пропагандистских штампов большевистской пропаганды периода Гражданской войны, а затем и советской историографии стало утверждение о причастности к крестьянским восстаниям на территории Советской России агентов белых армий. Предпринимались ли в действительности со стороны белых режимов реальные попытки как-то повлиять на настроения поволжских крестьян и крестьянское движение в регионе? Попытаемся ответить на эти вопросы.

Как уже отмечалось, территория Поволжья в течение двух лет была объектом притязаний белых армий. В 1918 г. на юге и юго-востоке региона шли бои с белоказачьей армией Краснова, на востоке — с Народной армией Комуча. В 1919 г. регион пережил два крупнейших наступления белых — мартовское армии Колчака и летнее генерала Деникина.

О влиянии белого движения на крестьянство Поволжья в 1918 г. и ответной реакции крестьянства на это влияние говорят следующие факты. Летом 1818 г., по сведениям Саратовской губчека, «по немецким колониям и русским селам ходило письмо донского казачества, отпечатанное типографским способом», с призывом к восстанию против советской власти. 8 июля 1918 г. крестьяне с. Дворянское Сызранского уезда Симбирской губернии «свергнули Совет и отправили делегацию к белогвардейцам с просьбой о помощи». 15 июля 1918 г. политсводка РВС Восточного фронта зафиксировала факт белогвардейской агитации в Анниниковой волости Корсунского уезда Симбирской губернии: «помещики открыто призывали крестьян в ряды белой гвардии», а кулаки «возвращали солдат, отправляющихся для записи в Красную армию». Согласно сообщению органов военного контроля, в июле 1918 г. в Черкасской волости Казанской губернии, в районе 2-й армии, «появились белогвардейские агитаторы». О «наводнении» Саратовской губернии белогвардейцами, «ведущими агитацию против советской власти», говорилось в опубликованном в «Известиях ВЦИК» 25 августа 1918 г. бюллетене деятельности Чрезвычайных комиссий. Белогвардейская агитация как одна из причин крестьянских восстаний в губерниях Поволжья была отмечена в датированной ноябрем 1918 г. докладной записке Бюро печати НКВД наркому внутренних дел Г.И. Петровскому В ней говорилось о девяти случаях белогвардейской агитации в уездах Пензенской губернии. Об организации белогвардейцами вооруженных восстаний и восстановлении «темной массы крестьянства против советской власти» шла речь в приказе № 94 от 4 декабря 1918 г. президиума ВЧК губернским чрезвычайным комиссиям.

Таковы установленные нами факты влияния белогвардейцев на крестьянство региона в рассматриваемый период. Они свидетельствуют, что это влияние было незначительным и малоэффективным. Судя по всему, на территории региона действительно распространялись некоторые агитационно-пропагандистские материалы белого движения, но приписывать им успех в крестьянской среде вряд ли оправданно. В приведенных примерах отсутствуют конкретные указания на деятельность агентов белогвардейцев. Думается, что это не случайно, поскольку они отсутствуют и в информационных отчетах губернских ЧК, по роду своей деятельности занимавшихся борьбой с белогвардейской агентурой. В то же время в этих отчетах содержится достаточно конкретного материала относительно действия белой агентуры в губернских городах и районах дислокации воинских соединений Красной армии. В вышеупомянутой докладной записке Бюро печати НКВД указывалось на девять случаев белогвардейской агитации в Пензенской губернии. В отчетах же губчека в вышестоящие органы за 1918 г. конкретная информация на эту тему ограничивалась фактом раскрытия в Пензе белогвардейской организации бывшего поручика Волосова-Семенова, готовившей в городе вооруженное восстание. Шестнадцать ее членов по приговору губчека были расстреляны. Больше на территории губернии, охваченной в 1918 г. массовыми крестьянскими выступлениями, пензенские чекисты не обнаружили ни одного белогвардейского агента. Поэтому заявления представителей советских учреждений о причастности белогвардейцев к крестьянскому протесту были ни чем иным, как обычной пропагандой.

Что же касается симпатий к белым отдельных селений, то происходило это в силу разных обстоятельств. Во-первых, в 1918 г. на Востоке действовала Народная армия Комуча — под демократическими лозунгами и красным флагом. Отсюда и те иллюзии, которые могли испытывать крестьяне, находившиеся под жестким налоговым прессом. Во-вторых, симпатизировали белым казачьи селения, в силу общей сословной принадлежности к донскому или уральскому казачеству, мечтавшие сохранить казачьи привилегии. Основная же масса крестьянства занимала противоположную позицию.

Наряду с констатацией отсутствия в документах конкретной информации о деятельности в деревне белогвардейской агентуры вывод о незначительном и малоэффективном влиянии на крестьянство региона белого движения в 1918 г. подтверждается реальным отношением крестьян к идущим их «освобождать из большевистского рабства» белым армиям. В главе о «зеленых» нами приведено достаточно фактов поддержки крестьянами прифронтовых районов частей Красной армии, отражавших белое наступление. Получив кратковременный опыт пребывания под властью «учредиловской демократии» и атамана Краснова, осознав реальность угрозы возвращения помещиков, крестьяне шли добровольцами в Красную армию, добровольно выполняли возложенные на них государственные повинности.

Весной 1919 г. в пределы Поволжья вторглась белогвардейская армия Верховного правителя России адмирала Колчака. В какой мере колчаковский режим учитывал крестьянский фактор в своей борьбе с большевиками?

Изучение документов колчаковской контрразведки, штаба Верховного Главнокомандующего и учреждений пропаганды при правительстве Колчака показало, что военные и гражданские власти колчаковщины располагали определенной информацией о ситуации в Поволжье, в том числе в поволжской деревне.

26 января 1919 г. в «Сведениях из печати для сообщения в роты Волжского корпуса I Волжской армии» отдела пропаганды штаба Волжской армии» указывалось: «Внутри России было восстание крестьян против большевистско-крестьянских коммун, которые управляют тираническим деспотизмом». О мартовских событиях в Поволжье говорилось в «Обзоре секретных сведений о противнике штаба Верховного Главнокомандующего с 15 по 31 марта 1919 г.», датированном 31 марта 1919 г. В частности, в разделе «Восстания в тылу» сообщалось: «Продолжают поступать сведения о массовых восстаниях крестьян и мобилизованных… в Пензенской, Рязанской, Владимирской, Вологодской, Самарской и других губерниях. Главной причиной служат невероятные поборы и налоги коммунистов и полное нежелание воевать». Об этом же шла речь в донесении разведки 2-го Оренбургского казачьего корпуса, датированном второй половиной 1919 г.

Приведенные документы показывают, что колчаковцы были в курсе событий, происходивших в поволжской деревне накануне и в момент их наступления на Поволжье. Они использовали факты крестьянского недовольства большевистскими порядками для соответствующей агитационно-пропагандистской работы в частях своей армии, как минимум, наполовину состоявшей из крестьян.

В официальных заявлениях руководители колчаковского режима постоянно заявляли о своей озабоченности судьбами российского крестьянства. Особенно часто этот мотив звучал в частях действующей армии, как уже отмечалось, крестьянской по своему составу. Например, для воодушевления личного состава Волжского корпуса I Волжской армии, где служило немало крестьян Самарской, Саратовской и других поволжских губерний, в мае 1919 г. распространялся текст интервью бывшего премьера Временного правительства, князя Львова, находившегося в тот момент в Париже. Устами бывшего премьера и князя им обещалось, что «Россия станет крестьянской страной, которая будет процветать в свободе и порядке».

Однако реальность была иной. И это становится очевидным после анализа основных программных документов колчаковского режима по аграрно-крестьянскому вопросу Их содержание и процедура выработки позволяют судить о том, что же в действительности несла Белая армия на своих знаменах поволжскому крестьянству, уже испытавшему на себе и власть большевиков, и власть учредиловцев. В данном случае речь идет прежде всего о документах, относящихся к первой половине 1919 г., когда колчаковская армия двинулась в бывшую помещичью Россию. Именно они в наибольшей степени отвечают на поставленные нами вопросы.

Ключевым документом, дающим представление о концепции аграрной политики Колчака, ее перспективах в случае победы над большевиками является датированная 5 апреля 1919 г. докладная записка в Совет Министров министра земледелия Н. Петрова и управляющего Государственным земельным фондом «О направлении аграрной политики Правительства и основе этой политики».

Авторы «Записки…» признавали исключительную важность крестьянского вопроса для судьбы режима. Цель аграрной политики колчаковского правительства они определили в создании «крепких мелких трудовых хозяйств, владеющих землей на праве частной собственности и свободных от принудительной опеки общины». При этом авторы записки оговорились, что данная цель, по-видимому, «соответствует и настроению Правительства». Таким образом, в случае победы режима Колчака российскую деревню, включая поволжскую, ожидало «второе издание столыпинской аграрной реформы». В русле этой стратегической цели авторы записки признавали необходимость «изменения закона бывшего Временного Правительства от 12 июля 1917 г., почти безусловно запрещающего всякую куплю и продажу земли». Все сделки на землю следовало разрешить и осуществлять их «через контроль Государства в лице местных органов Министерства Земледелия».

Ключевым вопросом для разработчиков аграрной стратегии колчаковского режима, имеющим принципиальное значение для судеб миллионов российских крестьян, был вопрос о бывших частновладельческих землях, захваченных в ходе крестьянской революции. Сюда входили и бывшие помещичьи земли, и бывшие земли столыпинских хуторян и отрубников.

В записке указывалось, что бывшие хозяева занятых крестьянами частновладельческих земель должны были сохранить юридический статус над этими землями, т. е. оставаться их собственниками. В то же время фактические владельцы переходили в разряд арендаторов со всеми вытекающими отсюда последствиями. Подлежали безоговорочному отчуждению земли усадебные, мелкие трудовые и т. д. Не трудно предположить, что в данную категорию попадали все бывшие дворянские усадьбы и «образцовые хозяйства» столыпинских выделенцев.

Если поставить себя на место крестьянина-середняка Самарской, Саратовской или Пензенской губерний и ознакомиться с текстом вышеупомянутой записки, то можно с уверенностью сказать, что крестьянин увидит, что он не является собственником своей земли, что за эту землю ему придется «тягаться» с бывшим владельцем и государством, что деревню ожидают новые землеустроительные комиссии и новые выделенцы на лучшие земли и т. д. И главное, что он поймет — новая власть — это «хорошо забытая старая власть», которая оказалась способной на все, кроме одной простой вещи — дать крестьянину то, что он хочет. Поэтому практическое осуществление изложенной в записке программы явилось бы не успокоением крестьянской России, а прямой дорогой к продолжению гражданской войны. Программа ориентировалась на «сильных», зажиточных крестьян, предусматривала разрушение общины. Учитывая, что эта политика уже обанкротилась в 1917 г., надеяться на ее успех можно было только при одном условии — силовом воздействии на крестьянство государственной власти. Так что программа министерства земледелия колчаковского правительства вряд ли могла удовлетворить интересы подавляющего большинства крестьян Поволжья.

Согласно принятым Советом министров 8 апреля 1919 г. Правилам «О порядке производства и сбора посевов в 1919 г. в местностях, освобожденных от советской власти» и утвержденного 13 апреля 1919 г.

Совмином колчаковского правительства положения «Об обращении во временное заведование правительственных органов земель, вышедших из фактического обладания их владельцев и поступивших в фактическое пользование земледельческого населения», частновладельческие земли, захваченные крестьянами, должны была перейти под юрисдикцию государства. Их дальнейшая судьба зависела от того законодательства, которое будет создано после победы над большевиками. Сохранялось право крестьян на выращенный урожай, но не гарантировалось право на продолжение пользования «захваченной землей». Оно могло быть получено лишь с согласия специально созданных государственных органов, а также в результате «полюбовной сделки» с бывшим хозяином этой земли. За право пользования землей устанавливался налог. Опять же, поставив себя на место «крестьянина-захватчика», можно представить его реакцию. Она не могла быть положительной, поскольку эти правила, при всех их оговорках, лишали крестьян права свободного распоряжения землей, полученного от новой власти. Кроме того, они ставили крестьянина в подвешенное состояние, поскольку были временными, и дальнейшая судьба земли зависела от будущего законодательства. Можно только представить себе крестьянские думы по поводу того, какие законы могут написать для них победившие «баре» и «господа офицеры»!

Однако даже эти «Правила» не распространялись на всех крестьян. Они имели избирательный характер и не касались «лиц, являвшихся активными сторонниками так называемой советской власти». Что это могло означать на практике? Под определение «активный сторонник» советской власти подпадала значительная часть крестьянства, задействованная в сельских и волостных советских учреждениях. Также ими могли считаться военнослужащие Красной армии и их семьи. Кроме того, к этой категории можно было причислить и всех участников крестьянского движения 1917 г., когда громились помещичьи усадьбы, сселялись хутора, ликвидировались отруба и т. п., что объективно было на руку большевикам.

В целом, подводя итог анализу колчаковского законодательства по агарному вопросу, можно заключить, что оно не могло быть особо привлекательным для крестьян Поволжья, особенно проживавших в районах бывшего помещичьего землевладения. Неясность дальнейших перспектив полученной крестьянами в ходе революции земли, ставка на «сильное» крестьянство, разрушение общины, избирательный характер законодательства — все эти факты заставляют думать, что перспективы аграрной политики режима Колчака в поволжской деревне были далеко не радужными. Точно такими же оказались результаты практической деятельности колчаковских органов власти и армии на временно оккупированной территории Поволжья.

Как уже отмечалось, реальность военного времени заставляла обе противоборствующие стороны не особенно церемониться с крестьянством. И для красных и для белых деревня была главным источников людских, продовольственных и сырьевых ресурсов. Так было в период Самарского Комуча, то же самое произошло и в ходе весеннего наступления в Поволжье армии Колчака. Характерным примером, подтверждающим вышесказанное, является приказ № 102 командующего Западной армией генерал-лейтенанта Ханжина от 14 марта 1919 г. Поздравив население «с освобождением его от ига советской власти и насилия красноармейцев», колчаковский генерал приказывал ему «по первому требованию начальников гарнизона и комендантов доставлять для нужд армии необходимые перевозочные средства». Сельские правления, волостные и уездные земские и городские управы обязывались «оказывать войсковым частям полное содействие в расквартировании войск и в снабжении Армии продовольствием и фуражом». Заканчивался приказ совершенно другим тоном, чем начинался. «Освобожденному от ига советской власти» населению объявлялось, что «виновные в неисполнении настоящего приказа будут предаваться военно-полевому суду, а должностные лица привлекаться к законной ответственности». Таким образом, вместо насилия красноармейцев крестьянству Поволжья было уготовано новое насилие, примеры которого широко известны в литературе.

Мартовское наступление Колчака совпало с началом в прифронтовых губерниях региона массового крестьянского восстания — «чапанной войны». Данный факт стал определяющим в выдвинутом в адрес повстанцев обвинении в их связи с белогвардейщиной. С самых высоких трибун было заявлено о причастности агентов Колчака к кулацкому мятежу, о его приурочивании к моменту наступления колчаковской армии. В центральной и местной печати, а также в сообщениях, направляемых в ЦК РКП(б), ВЦИК и СНК различными должностными лицами говорилось о белогвардейских офицерах и генералах, руководивших восставшими крестьянами.

Так, 12 марта 1919 г. председатель Сызранского ревкома Симбирской губернии Зирин в телеграмме во ВЦИК и Наркомат внутренних дел передал информацию о том, что восставшими в с. Усинске крестьянами руководят генерал Бередичев и полковник, граф Орлов. Это сообщение была продублировано в информационной сводке войск ВЧК за 14 марта 1919 г., а также в телеграмме председателя Самарского военревкома Сокольского наркому внутренних дел Г.И. Петровскому от 14 (15) марта 1919 г. 17 марта 1919 г. она пошла по каналам политотдела РВС Восточного фронта председателю РВСР Л.Д. Троцкому, председателю СНК В.И. Ленину и председателю ВЦИК Я.М. Свердлову. При этом, в отличие от вышеупомянутых телеграмм, она не была столь категорична. В частности, если в указанных телеграммах факт участия в восстании генерала Бередичева и графа Орлова был преподнесен как не вызывающий сомнения, то в телеграмме политотдела РВС делалась небольшая оговорка: информация о том, что эти офицеры, а также некий полковник Павлов руководили восстанием, была получена не от заслуживающих доверия источников, а из слухов, ходивших в районе восстания и зафиксированных агентурой ЧК.

Особым документом является докладная записка командующего 4-й армией Восточного фронта М.В. Фрунзе члену РВС ВФ И.Т. Смилге, Л.Д. Троцкому и В.И. Ленину, датированная 17 марта 1919 г. В ней командующий армией, отражающей колчаковское наступление, обратился к анализу обстоятельств «чапанной войны» в Самарской и Симбирской губерниях. Не приводя никаких доказательств, Фрунзе заявил, что руководители повстанцев «имели связь с колчаковцами, и ими восстание, несомненно, было приурочено к моменту решительного удара, подготовленного и нанесенного Колчаком в районе Уфа-Бирск».

Это утверждение было воспроизведено в материалах Особой комиссии ВЦИК по ревизии Поволжья. Например, в своем докладе на заседании Сызранского укома РКП(б) 15 апреля 1919 г. председатель комиссии П.Г. Смидович заявил: «Восстание подготавливалось в связи с колчаковским наступлением…Много здесь агентов Колчака». Еще более развернуто он изложил эту мысль в итоговом отчете комиссии о причинах «чапанной войны» в уездах Симбирской и Самарской губерний, направленном в президиум ВЦИК 22 апреля 1919 г. В отчете указывалось на «постоянную связь с колчаковским фронтом, откуда шли главные указания и выбран был, по-видимому, и момент начала восстания». Не приводя никаких конкретных фактов, Смидович заключил: «Ко времени возвращения красных здесь сплотились и окрепли кулацкие гнезда, не прерывавшие связи с белым фронтом. Есть признаки, что уже с осени шла подготовка к вооруженному восстанию ко времени наступления Колчака».

Обвинение повстанцев в белогвардейщине прозвучало 2 апреля 1919 г. на специально созванном заседании Симбирского губисполкома, посвященном «сенгилеевским событиям». Опять же, не утруждая себя поиском доказательств, участники заседания приняли следующую резолюцию: «Принимая во внимание контрреволюционные лозунги эсеров, которые выкидывались при контрреволюционном движении восставших, а также совпадение восстания с восстанием в Брянске, Самаре и Петрограде, обнаруживается общий план в связи с предпринятым внешним наступлением колчаковских и других войск. Выступление есть следствие задуманного по всей России контрреволюционного выступления». Подобные оценки тиражировались в многочисленных воззваниях и статьях, публиковавшихся в местной печати.

Подытоживая, можно сделать вывод, что информация о причастности белого движения к «чапанной войне» неубедительна и не подкреплена серьезными аргументами. Из одного источника в другой переходит основанная на слухах история о графе Орлове и генерале Бередичеве. Авторы донесений из района восстания ссылаются на бывших офицеров царской армии и армии Комуча как на агентов Колчака. На заседаниях советских и партийных органов делаются бездоказательные заявления о наличии «белого следа» в крестьянских восстаниях.

Но из этого ряда однотипных документов выпадает донесение командующего 4-й армией Восточного фронта М.В. Фрунзе. Его заявление о наличии белой агентуры в повстанческой среде должно было бы заслуживать доверия, поскольку теоретически Фрунзе мог использовать данные армейской контрразведки и других специальных служб, занимавшихся борьбой со шпионами Колчака в прифронтовой зоне. Особенно актуальным это было в связи с начавшимся наступлением основных сил колчаковской армии.

Однако, на наш взгляд, Фрунзе, скорее всего, был введен в заблуждение должностными лицами, отвечавшими за сбор информации о шпионаже в прифронтовой зоне, которые в свою очередь получили непроверенные сведения от оперативных работников. О вероятности такой версии говорит содержание отчетов военных следователей, находившихся в ведении особого отдела Восточного фронта и направленных в район «чапанной войны» для расследования ее обстоятельств, а также сотрудников политотдела фронта, проводивших агитационно-пропагандистскую работу среди повстанцев. Так, например, в докладе военного следователя особого отдела Восточного фронта Михалевского о поездке в район Симбирск-Инза-Сызрань «для выяснения причин крестьянского восстания» отмечалась «тщательная, чисто военная подготовка некоторых «боевых участников восстания»; дозоры в снежных окопах, патрульная и разведывательная служба и т. д. Это дало ему основание «видеть рука об руку с левоэсерами военных агентов белогвардейских банд, действующих против нас на боевых фронтах». В подтверждение Михалевский привел один конкретный факт: участие в качестве организатора восстания в районе станций Майна, Вири, Чуфарово бывшего штабс-капитана И.П. Самойлова. Он также передал содержание ходивших по селениям слухов о руководителе «Сызранских восстаний» — графе Орлове, бывшем помещике Сызранского уезда, «принявшем новую личину — «представителя бедноты», переодетого в ободранный кафтан и лапти. Михалевский сослался и на «безымянных прапорщика и поручика, действовавших частью в с. Поповке». Об участии Самойлова в качестве руководителя в восстании в Сызранском уезде Симбирской губернии говорилось и в докладе сотрудника политотдела Восточного фронта Г. Смурова. По его словам, И.М. Самойлов был не штабс-капитаном, а бывшим подпоручиком, работавшим учителем в дер. Вязовка, в районе Инзы.

Какова же в действительности была роль белогвардейских агентов в «чапанной войне»? В ходе анализа материалов колчаковской контрразведки нами не обнаружено ни одного факта ее активности в указанном направлении. Сюжет о крестьянских восстаниях вообще не затрагивался в ее оперативных документах. Все внимание спецслужб было сосредоточено на шпионаже в зоне дислокации воинских частей Красной армии, а также крупных железнодорожных узлах. Тот же результат дало изучение материалов особых отделов армий Восточного фронта, действовавших против Колчака в момент его наступления в Поволжье. Данные материалы содержат немало сведений о деятельности белогвардейской агентуры на территории региона. В частности, для выяснения и установления численности воинских частей Красной армии, находившихся в сельской местности, колчаковская разведка широко использовала не только опытных агентов, но и подростков — под видом нищих и беспризорников. При этом никаких указаний на причастность этой агентуры к конкретным крестьянским выступлениям в этих источниках не обнаружено.

В нашем распоряжении имеется лишь один документ, свидетельствующий о проявленном со стороны колчаковского режима интересе к поволжскому крестьянству в плане его использования для антибольшевистской борьбы. Это ходившее в январе 1919 г. по селениям Самарской губернии воззвание к крестьянам и красноармейцам командира 3-го Уральского корпуса конных стрелков, генерал-лейтенанта Голицына. В нем крестьян призывали «брать оружие и идти против большевиков», а красноармейцев — «не бояться сдаваться», так как их никто не расстреляет за вынужденную службу большевикам.

Воззвание разъясняло крестьянству вред, который принесли ему большевики и советская власть. Других конкретных свидетельств причастности колчаковцев к крестьянскому движению в регионе в рассматриваемый период выявить не удалось.

Ситуация с мифическими личностями — графом Орловым и генералом Бередичевым была прояснена в докладе агитатора политотдела Восточного фронта Н.Г. Петрова, датированном 27 марта 1919 г. Основываясь на своих личных впечатлениях о поездке в эпицентр восстания — с. Новодевичье Сенгилеевского уезда Симбирской губернии, он сообщил в политотдел и особый отдел фронта факты, часть из которых уже приведена нами в предыдущем параграфе. Тем не менее, повторим их и дополним интересующей нас информацией. Итак, Н.Г. Петров заявил: «Возможно еще, что часть активных кулаков из округи была между собой в немой стачке, но приемы более организованной (партийной) борьбы им были чужды. К тому же убеждению меня приводит и совершенное отсутствие следов пребывания в Новодевичье посторонних лиц, все были исключительно из местных, вопреки всем газетным сообщениям о каком-то поручике (вероятно, смешивается фамилия Поручиковых), графе Орлове-Давыдове и т. д. Выдвинувшиеся во время восстания руководители Новодевиченского «Штаба» все были исключительно из местных людей». В данном контексте информацией для размышления может стать тот факт, что Фрунзе больше никогда не повторял высказанные им 17 марта 1919 г. в телеграмме в Центр утверждения о причастности агентов белых к «чапанной войне». Возможно, он изменил свое мнение под влиянием новых фактов, в том числе изложенных в приведенном нами докладе агитатора Петрова. С другой стороны, не исключено, что его телеграмма явилась «данью моде». Командарм следовал «общим правилам игры» и не придавал особого значения достоверности сообщаемой им информации. К 17 марта 1919 г. основные очаги «чапанной войны» были разгромлены. Опасность для фронта со стороны повстанцев миновала. Поэтому исходя из здравого смысла и политической целесообразности, переложить вину за мощнейшее крестьянское восстание на главных врагов советской власти было даже необходимо. В этом было особенно заинтересовано губернское руководство, которое понимало неизбежность серьезной ответственности за неспособность контролировать ситуацию в момент наступления Колчака. Многие губернские начальники входили в состав Реввоенсоветов армий и Восточного фронта. Поэтому корпоративные и политические интересы вполне могли доминировать в момент подготовки текста вышеупомянутой телеграммы. Заручившись авторитетом командарма, местное советское и партийное руководство убивало сразу двух зайцев: снимало с себя ответственность за восстание перед вышестоящими органами и получало серьезнейший аргумент для проведения в крестьянской среде агитационно-пропагандистской работы.

Что же касается бывших офицеров, принимавших участие в крестьянском восстании, то в этом ничего экстраординарного не было. В движении участвовало все мужское население, имеющее военный опыт. А таких, учитывая четырехлетнюю империалистическую войну и, как минимум, один год Гражданской войны, было большинство. И, естественно, что среди них оказалось немало не только бывших рядовых, но представителей младшего командного состава царской, Красной и Белой армий. Причем факт участия в восстании бывших офицеров высшего и даже среднего звена не подтвердился. Это свидетельствует о том, что его участниками были не бывшие помещики-офицеры колчаковской армии, вернувшиеся в свои бывшие имения [как, например, граф Орлов — бывший владелец Усольского имения в Сызранском уезде. — В. К.], а крестьяне, в силу своего сословного положения выслужившиеся лишь до младших офицерских чинов. Будучи офицерами Русской армии и в то же время оставаясь крестьянами по роду своей деятельности, они использовали свой армейский опыт, организуя повстанческие отряды сообразно правилам военного искусства.

Летом 1919 г. по губерниям Поволжья прокатилась новая белогвардейская волна. Южные уезды Саратовской губернии, а также восточные уезды Царицынской оказались в зоне наступательных действий рвущихся к Москве казачьих отрядов генерала Мамонтова. Продвижение деникинской армии вглубь мужицкой России оказало сильнейшее воздействие на политические настроения крестьян Пензенской и других губерний Поволжья. Так же, как и в случае с колчаковским наступлением, мы не будем акцентировать внимание на общей негативной реакции крестьянства на режим Деникина. Об этом имеется достаточно фактов в главе 3 (раздел 1) настоящей книги. Поэтому основное внимание предполагается уделить конкретной деятельности деникинцев по стимулированию крестьянского движения в прифронтовых губерниях региона. В какой мере это влияло на характер и причины конкретных крестьянских выступлений?

О степени заинтересованности деникинского режима в крестьянской поддержке дает представления его аграрная политика. Ее суть, как показало изучение аграрного законодательства правительства Деникина, в принципе мало чем отличалась от колчаковской. Однако по сравнению с законодательными актами правительства Колчака она в гораздо большей степени учитывала интересы бывших землевладельцев. В выпущенном Деникиным в апреле 1919 г. «Манифесте по крестьянскому вопросу» утверждалось, что «этот коренной вопрос может решить только Учредительное собрание после того, как снова воцарятся мир и порядок». С учетом невозможности радикального изменения земельных отношений, на переходный период была поставлена задача принудительной конфискации земли. Поскольку конституция Добровольческой армии признавала неприкосновенность частной собственности, манифест обещал землевладельцам значительную компенсацию.

Весной 1919 г. по указанию Главнокомандующего был создан специальный комитет для детальной разработки основных положений предстоящей аграрной реформы. Выработанный им план реформы предусматривал настолько высокий максимум размера земельных владений, что разделу подлежали лишь немногие частные владения. Землевладельцам, согласно данному плану, причиталась очень щедрая компенсация, так что они получили бы земли больше, чем крестьяне. В то же время в проекте содержалось требование незамедлительно вернуть все незаконно захваченные крестьянами земли. Деникин сознавал губительность политических последствий опубликования такого плана реформы и создал еще одну комиссию, которая посвятила несколько месяцев подготовке нового плана, который, впрочем, оказался не лучше первого. Летом 1919 г. в момент наступления деникинской армии на Москву решался вопрос о судьбе урожая, выращенного на подконтрольных Добровольческой армии землях. В отличие от колчаковского решения оставить его фактическим владельцам, Главнокомандующий издал приказ о передаче бывшим владельцам земли одной трети этого урожая в качестве компенсации.

Таким образом, аграрное законодательство Деникина, так же как и колчаковское, было малопривлекательным для крестьян. Оно делало их положение неопределенным, был ориентировано на защиту интересов прежних владельцев.

Содержание документов из фонда отдела пропаганды Особого совещания при Главнокомандующем Вооруженными силами Юга России о ситуации в оказавшихся под временной оккупацией уездах Воронежской, Курской и Царицынской губерний дают исчерпывающее представление о практическом применении этого аграрного законодательства. Кроме того, обнаруженные факты позволяют судить о крестьянской реакции на эту практику и деникинскую политику в целом.

Так, в политической сводке № 260 от 15 августа 1919 г. сообщалось, что в Царицынском уезде Царицынской губернии «случаи самовольной реквизиции скота и фуража» деникинскими частями «повлекли за собой упадок крестьянина». Об этом же говорилось в сводке от 20 августа 1919 г. Весьма показательна информация из политсводки отдела пропаганды за 23 августа 1919 г., относящаяся к крестьянскому населению Астраханского края — одного из районов Царицынской губернии. Она гласила: «Крестьяне в большинстве случаев вполне соглашаются с принципами, возвещенными декларацией генерала Деникина, находя их вполне справедливыми. Однако не всеми правильно понимается истинный смысл декларации. Так, например, многие крестьяне приходят к заключению, что вся земля перейдет к ним от помещиков. Последнее же обстоятельство может повлечь за собою впоследствии крупные осложнения».

В целом анализ теории и практики аграрной политики Деникина позволяет однозначно заключить, что ничего привлекательного в них, по сравнению с большевистскими порядками, для подавляющего большинства крестьян не было. И они это прекрасно осознавали, выразив свое отношение к очередным освободителям под белым флагом прекращением дезертирства и массовым вступлением в Красную армию в прифронтовых уездах, о чем шла речь в соответствующей главе книги.

Предпринимались ли со стороны деникинских спецслужб конкретные действия по стимулированию крестьянского недовольства большевистской властью в районах ожидаемого наступления деникинской армии? Так же как и в случае с колчаковским весенним наступлением, нам не удалось найти следов агентурной деятельности в сельской местности шпионов Деникина, находящихся там с целью организации крестьянских восстаний. В то же время изучение материалов губчека, особых отделов армий и деникинской контрразведки показало, что на территории прифронтовых губерний Поволжья деникинцы вели активную разведывательную работу. Так, например, летом 1919 г. пензенские чекисты совместно с сотрудниками Саратовской губчека провели операцию по ликвидации действовавших на территории губерний агентов деникинской и колчаковской разведок, передававших сведения о расположении, численности и боеспособности частей Красной армии. Шпионы разъезжали по подложным документам и пытались организовать диверсионные группы из числа «зеленых» для разрушения железнодорожного полотна и взрыва мостов. О серьезности организации свидетельствовал факт принадлежности к ней начальника снабжения 12-й бригады ВОХР, дислоцированной в Пензенской губернии. В еженедельных сводках СО ВЧК за сентябрь-октябрь 1919 г. содержится немало сведений о пресечении в Пензенской и Саратовской губерниях деятельности белогвардейских организаций «Возрождение России» и «Национальный центр». Однако никаких упоминаний о причастности подпольщиков к крестьянскому движению там не имеется.

В изученных нами документах губчека, советских и партийных органов лишь в двух случаях удалось найти доказательства наличия «деникинского следа» в поволжской деревне. О первом идет речь в отчетном докладе Саратовского губисполкома о работе за время с 1 июня по 1 декабря 1919 г. Характеризуя ситуацию в прифронтовых уездах летом 1919 г., составители доклада указывали: «Положение было таково, что коммунисты должны были в Балашовском и Аткарском уездах прятаться в конопли, на ночь собираться в одну избу из-за боязни расправы… отдельные волости, например Болыде-Карайская, слали гонцов к Деникину с призывами к нему, белогвардейские офицеры вели чуть не открыто свою гнусную работу». О втором случае такой деятельности упоминается в информационном бюллетене Саратовской губчека за 5–7 сентября 1919 г., где сообщалось: «Во многих волостях Еланского района посажены старшины деникинским капитаном Гуркиным и существуют до сих пор вместо советов».

Следует отметить, что случай с Болыде-Карайской волостью, отправившей гонцов к Деникину, является единичным и, на наш взгляд, объясняется следующим обстоятельством. Летом 1919 г. в Балашовском, Сердобском, Аткарском и Петровском уездах Саратовской губернии действовал батальон особого Саратовского полка по борьбе с дезертирством под командованием Н.А. Черемухина. Кроме борьбы с дезертирством отряд Черемухина занимался реквизициями хлеба и скота в крестьянских хозяйствах, не выполнявших продразверстки и других обязательных повинностей. Действия отряда отличались особой жестокостью. За время с 18 июля по 22 сентября 1919 г. отряд Черемухина расстрелял 130 крестьян. По приказу Черемухина в ходе ликвидации движения «зеленых» в Балашовском уезде была сожжена огнем артиллерии деревня Малиновка (283 двора). В сообщении Саратовского губкома РКП(б) указывалось, что при этом в «огне погибло много дезертиров, погиб скот, погибла часть населения». На наш взгляд, отправка гонцов к Деникину из Больше-Карайской волости напрямую связана с результатами карательных акций отряда Черемухина. Столкнувшись с диким насилием и произволом, крестьяне вполне могли обратиться за помощью к деникинцам.

В этой связи хотелось бы напомнить одну характерную деталь, отмеченную в главе о «зеленом движении». Негативное отношение крестьян к белому движению в решающей степени определялось их практическим опытом. Самыми активными противниками белых становились те селения, которые в наибольшей степени пострадали от их грабежей и насилий. Точно так же было и в случае с красными. Остальные крестьяне, у которых, как говорится, «пронесло», вели себя пассивно до тех пор, пока и их не касалась сия беда. В этом проявилась одна из сущностных черт крестьянского движения: его ограниченность рамками селения, общинный эгоизм, нежелание «подставлять себя» без крайней надобности. Отсюда и наивная вера в доброту того или иного правителя до тех пор, пока на собственной шкуре крестьянин не испытывал эту «доброту».

Этим обстоятельством можно объяснить неожиданно проявившуюся у части саратовских и пензенский крестьян в момент наступления Деникина симпатию в адрес его «непосредственного начальника» адмирала Колчака. Причем агитаторами за Колчака стали побывавшие у него в плену красноармейцы и, судя по всему, бывшие учредиловцы! 30 июля 1919 г. в сводке информационного стола ВЧК при Наркомате внутренних дел сообщалось, что в Аткарском уезде «появляются пленные, отпускаемые Колчаком, которые рассказывают, что Колчак не за помещиков, а за крестьян». «Что он очень добрый, раздает землю и скотину и любит, когда Богу молятся, и не за монархию, а за Учредительное собрание». «Эти агитаторы Колчака имеют благодатную почву в деревнях благодаря неурядицам деревенской жизни» — отмечалось в сводке. В сводке секретного отдела ВЧК за 1–8 августа 1919 г. указывалось, что в Чембарском уезде Пензенской губернии пользуется популярностью организация левых эсеров и меньшевиков, действующая под лозунгами: «Да здравствует Колчак и его Учредилка!». Подобные настроения имели место, как верно подметили органы ЧК, «благодаря неурядицам деревенской жизни». Крестьянам хотелось верить, что где-то есть Колчак, раздающий скотину и любящий, когда Богу молятся. В их жизни все было по-другому. Поэтому и этот случай, полагаем, можно списать на счет крестьянской неосведомленности. С деникинцами же ситуация была иной. Они были рядом, и образ их не был таким безоблачным, как далекого доброго Колчака.

Второй случай — с деникинским капитаном Гуркиным, так же как и первый, можно объяснить последствиями репрессивных действий продовольственных и других отрядов красных. Кроме того, не исключено, что сельские старшины действовали вместо Советов из-за страха крестьян перед успешно наступавшими белогвардейцами и в скором времени могли победить большевиков. С другой стороны, в данном факте нет ничего необычного, поскольку для крестьян, как видно из опыта Самарского Комуча и всей истории Гражданской войны, форма власти как таковая была не так уж важна, важнее было ее содержание. И в советы и в волостные управы они сажали «своих людей», способных защитить общедеревенские интересы.

Подводя итог «деникинскому периоду», можно сделать вывод, что никаких оснований говорить о причастности агентов Деникина к крестьянскому движению в Саратовской, Пензенской и Царицынской губерниях в 1919 г. нет.

Последним событием в истории крестьянского движения в регионе в годы Гражданской войны, в ходе которого был замечен «белогвардейский след», стало «вилочное восстание» в уездах Самарской, Казанской и Уфимской губерний в феврале — марте 1920 г. Все упоминания о нем исходили из одного лагеря — со стороны представителей советской власти, принимавших участие в подавлении восстания. Вот лишь некоторые, наиболее типичные факты. 17 февраля 1920 г. в телеграмме из Самары в ВЧК и штаб ВОХР председателя военревштаба П. Ульянова (председателя) сообщалось: «Восстанием руководит штабс-капитан Шумановский, определенный белогвардеец, именующий себя начальником штаба зеленой армии… Обнаружен большой шпионаж прошлого элемента». О полковнике Бурове как руководителе восстания в Бугульминском уезде шла речь в сводке оперштаба Военно-революционного комитета Самарской губернии от 18 февраля 1920 г. Еще конкретнее о влиянии белогвардейщины на крестьянство было заявлено в приказе № 7 Самарского губвоенревштаба от 20 февраля 1920 г. В нем безапелляционно утверждалось, что «белогвардейцы, офицеры, перебежавшие из колчаковского стана на почве хлебной разверстки и пользуясь религиозно-национальными предрассудками мусульманского населения, подняли восстание». 5 марта 1920 г. командир 3-й группы карательных войск Чуйков в телеграмме командующему Запасной армии Республики Б.И. Гольдбергу указал на факт выступления повстанцев «под лозунгами Колчака». В донесениях командиров других карательных отрядов приводились конкретные фамилии лидеров повстанцев, которых называли «колчаковскими белогвардейцами» (Заки Валева (Вальева), Седова, братьев Нефедовых, Милодова и др.). Заслуживают внимания сведения, содержащиеся в докладе командира 1-й группы карательных войск, действовавших в Мензелинском уезде Уфимской губернии, Горбунова, направленного 8 апреля 1920 г. в особый отдел Запасной армии. В докладе сообщалось, что в ходе восстания «особенно активным» был штаб в с. Заинек, начальником которого являлся житель д. Кара-Алчи Шимоновский, «46 лет, бывший офицер, колчаковец», вернувшийся из Сибири за несколько месяцев до восстания.

Приведенные примеры говорят лишь о том, что в «вилочном восстании» принимали участие бывшие военнослужащие колчаковской армии. Этим и ограничивалась связь повстанцев с белым движением. Так же, как и в ходе «чапанной войны», крестьяне с военным опытом возглавили повстанческие отряды. То, что они занимали офицерские должности в армии Колчака, не дает никаких оснований считать их защитниками белой идеи и организаторами крестьянского восстания. Подобная постановка вопроса абсурдна, учитывая «наследие», которое оставил Колчак. Например, по сообщению политсводки Восточного фронта за 6 июня 1919 г., в Белебеевском уезде Уфимской губернии, ставшим впоследствии одним из эпицентров «вилочного восстания», белыми были угнаны у крестьян почти все лошади, в результате чего землю под картофель «пришлось вспахивать» лопатами. То же самое произошло в Мензелинском, Бирском, Уфимском и других уездах, крестьяне которых под командованием бывших колчаковских офицеров поднялись на восстание в феврале-марте 1920 г.

«Пока белое дело не станет делом крестьян, успеха не будет. Кто сумеет борьбу против большевиков сделать борьбой за новую крестьянскую Россию, тот победит большевиков», — очень верно заметил один из самых непримиримых врагов советской власти Б.В. Савинков. История крестьянского движения в Поволжье, одном из крупнейших аграрных регионов России, убедительно свидетельствует, что белое движение не могло стать и не стало делом крестьян. Крестьянское движение развивалось самостоятельно, по своим законам. И если белое дело оказывало на него влияние, то не в смысле его активизации, а, наоборот, ослабляя его. Для подавляющего большинства крестьян белая гвардия так и осталась призраком недалекого прошлого. В настоящем, как бы она не рядилась в тогу «защитницы крестьян», она выступала знаменем других сил, физиономия которых четко проявилась в период Комуча и проглядывалась в аграрном законодательстве белых правительств. Столыпинщина и судебные тяжбы с бывшими землевладельцами — вот что, в лучшем случае, ожидало крестьян Поволжья после победы Белого дела. Но и до этой победы они испытали его власть и ничего хорошего в ней, по сравнению с большевистской, не было. Та же политика реквизиций, принудительных государственных повинностей, с одной лишь оговоркой: земельный вопрос еще не решен и будет решаться после победы над большевиками. Именно поэтому белое движение не стало делом крестьян Поволжья.