Безостановочным расширением на восток от Уральского хребта Россия обязана предприимчивым казачьим атаманам, уводившим свои ватаги «встреч солнца» в поисках земель, богатых золотом и пушниной, зверем и хлебом. Разные это были люди. Кто искал только поживы, кто добросовестно исполнял приказы поставленных Москвою воевод, кто стремился хоть ненадолго ощутить полноту собственной власти, выскользнув из-под их тяжелой руки, а кто и бежал от наказания. Не отставали от атаманов и воеводы, подчинявшие сперва ближнюю, а затем и дальнюю округу своих владений. Но всех одинаково манили, завораживали бескрайние пространства, расстилавшиеся за едва успевавшими потемнеть бревнами все новых и новых острогов. Где-то там, на востоке, лежали легендарные страны, изобиловавшие всякими плодами и дарами земными. Верной дороги туда не знал никто. Иногда шли просто наугад, по единственно возможным среди лесов, болот и гор путям — рекам, за сотни верст, встречая все ту же суровую природу и скудный быт туземцев. Однако чаще всего пленные, а то и доброхотные сибирские инородцы указывали, где искать зажиточные или попросту враждебные им самим племена.

Первые смутные слухи о таких местах дошли до российских землепроходцев в 1639 году, когда тунгусы (эвенки) сообщили томским казакам Д. Копылова, поставившим на Алдане Бутальский острог, о большой реке Чиркол (Шилкарь), в низовьях которой возвышалась серебряная гора.

Известие заинтересовало Копылова, и он отправил на поиск этой горы своего помощника И.Ю. Москвитина. По Алдану, Мае к хребту Джугджур, а затем по Улье к берегам Охотского моря добрались казаки на исходе лета 1639 года и основали Усть-Ульинское зимовье. К тому времени они уже знали, что Чиркол носит и другое имя — Омур. В 1640 году москвитинцы даже сходили на двух кочах к устью Омура, собрав по дороге сведения о населявших берега этой реки даурах и гиляках. Годом ранее люди атамана М. Перфильева, посланного енисейским воеводой за ясаком к истокам Витима, также проведали о Шилкаре8.

Когда эти сведения достигли якутских воевод П.П. Головина и М.Б. Глебова, они в 1641 году снарядили для их проверки две партии. Одну, под начальством письменного головы Е.Бахтеярова, послали на Витим, а вторую — казака А.Маломолки — в верховья Алдана. Ни та, ни другая ничего выяснить не смогли, рассказы же о серебряной горе не утихали. Тогда Головин поручил доверенному письменному голове В.Д. Пояркову начальство над 132 казаками и отправил на Алдан, дабы отыскать новые земли и «объясачить» инородцев. 13 июля 1643 года партия вышла из Якутска и двинулась сначала вниз по Лене, а затем вверх по Алдану, Учуру, Гонаму к Становому хребту. Плыли до ледостава, заставившего вытащить лодки на берег Гонама и срубить зимовье. Однако терять время Поярков не стал. Выждав хорошего снега, он оставил в зимовье четыре десятка человек, с наказом перетащить по волоку вслед за ним провиант, а с остальными двинулся на лыжах зимним путём через перевал, достиг реки Брянты, правого притока Зеи, и спустился по ней до устья Умлекана, где основал ещё одно зимовье. Когда же небольшой запас взятого с собой продовольствия иссяк, Поярков послал пятидесятника Юшку Петрова с людьми к ближайшему даурскому городку Молдикидычу. Его жители встретили казаков дарами, но десятка быков и сорока коробов просяной муки гостям показалось мало, и они попытались овладеть самим городком. Завязался бой, в котором хозяева перебили часть отряда, уцелевшие же, выдержав трехдневную осаду, едва сумели прорваться. Возвратились казаки с пустыми руками, отчего остаток зимы пришлось жестоко голодать. Многие умерли, а выжившие спаслись лишь благодаря провизии, доставленной с Гонама весной 1644 года.

Дождавшись вскрытия Зеи, Поярков спустился по ней к Амуру и двинулся вниз по течению. Атаман предпочёл эту дорогу, опасаясь новых столкновений с инородцами в верховьях реки и вняв обещанию бывшего при нем москвитинского толмача С. Петрова Чистого довести отряд морем до торного пути в Якутск. Поздней осенью, потеряв от рук туземцев едва ли не половину своего состава, экспедиция добралась до устья Амура. Перезимовав, собрав ясак с окрестных племен и нарастив своим судам борта, казаки весной 1645 года вышли в Охотское море. Держа путь на север, они шли вдоль берегов двенадцать недель, пока шторм не выбросил их коми выше устья Ульи. Места были знакомые, и, отыскав ясачное зимовье. Поярков остановился на отдых. В сентябре он отправил шестерых казаков во главе с М. Тимофеевым в Якутский острог, поручив им бумаги с описанием Амура, к сожалению, пропавшие на одной из переправ, а сам переждал холода и двинулся следом уже весной 1646 года.

Так состоялось первое знакомство русских людей с Амурским краем. Результаты экспедиции были неоднозначными. С одной стороны, она осмотрела большую реку, несущую свои воды в океан гораздо южнее уже освоенных водных путей, по землям, достаточно густо населенным преимущественно независимыми оседлыми племенами и пригодным для заселения русскими крестьянами. Более того, Поярков собрал ясак в низовьях Амура и занес его плательщиков в книги, тем самым формально включив их в число российских подданных. С другой — неудачный опыт общения с обитателями среднего течения реки обещал немалые трудности в будущем, особенно учитывая склонность некоторых племён опереться на поддержку «хана Богдоя», как они называли властителя маньчжуров. Впрочем, об этом в то далёкое и суровое время ни сами казаки, ни местные воеводы особо не задумывались. По крайней мере, как Головин с Глебовым, так и сменившие их В.Н. Пушкин с К.О. Супоневым, а затем Д.А. Францбеков сквозь пальцы смотрели на самоуправство атаманов, хотя, следуя государевым наказам, призывали их обходиться с инородцами ласково.

Поход Пояркова, сведения о котором были отправлены якутским начальством в Москву, послужил доводом в пользу решения о присоединении Приамурья к России. Но, прежде всего, он способствовал широкому распространению по Сибири слухов об открытых землях и, особенно о богатых владениях даурского князьца Лавкая, отчего промысловики стали искать более удобную дорогу к Амуру. Вскоре выяснилось, что с Лены к нему лучше всего идти по Олёкме и её притоку Тунгиру до Станового хребта. В 1647 году на Тунгир из Якутска была послана партия казаков, поставившая там зимовье, из которого в марте 1649 года отправились к берегам Амура и благополучно возвратились обратно промышленники С. Аверкиев Косой и И. Иванов Квашнин. В тс же дни подал воеводе Францбекову челобитную с просьбой о разрешении набрать за свой счёт охочих людей для похода на князьца Лавкая, крестьянин Е.П. Хабаров. Уроженец Великого Устюга, Хабаров не мог усидеть дома и переселился сначала в Енисейск, а затем на Лену, где завел пашни и открыл солеварню. Алчный, самоуправный, горячий и мстительный человек, он везде искал поживы и, конечно, не хотел упустить случая порастрясти зажиточных инородцев. Францбеков, получивший возможность без существенной затраты казённых средств приобрести немалые выгоды, одобрил его инициативу.

В конце лета 1649 года партия из 70 охотников отправилась вниз по Лене, затем вверх по Олёкме, Тунгиру, присоединяя всех желающих. На берегу последней реки остановились, дожидаясь зимы, а 18 января 1650 года двинулись дальше на лыжах, волоча нарты с припасами. Так перевалили через Становой хребет и спустились в долину реки Урки, по которой дошли до первых улусов князьца Лавкая. Однако все попадавшиеся им городки были пустыми: узнав о приближении русских, население бежало. Проведав, что даурские князьцы собирают силы для отпора, Хабаров вернулся к первому городку, укрепил его, оставил 50 человек охраны, а с остальными поспешил в Якутск за подкреплениями. Там он получил от воеводы два десятка служилых казаков, набрал ещё сотню с лишним промысловиков и 9 июля 1650 года отправился обратно на Амур. Спустившись по реке до третьего городка, прежде принадлежавшего князьцу Албазе, Хабаров встретил войско дауров, разбил их и, обнаружив в городке большие запасы хлеба, решил там зазимовать.

Так Албазин стал опорным пунктом казаков на Амуре. Оттуда они совершали набеги на окрестные даурские поселения, громили племенные ополчения, отнимали имущество, скот, продовольствие. Копья и луки дауров оказывались бесполезными против казачьих ружей и пушек. Одни городки сжигал Хабаров, едва ли не поголовно вырезая их жителей, другие предавало огню само население, укрывавшееся от набегов в окрестных лесах. Спустя год берега Амура, от устья Стрелки до устья Сунгари, были разорены. Осенью 1651 года Хабаров с сотней казаков спустился в земли ачанов (оджалов), где поставил острог и остался зимовать, отражая нападения местных жителей. 24 марта 1652 года к стенам Ачанского острога подошло маньчжуро-даурское войско, числом более 2000 человек при двух железных пушках, под предводительством Хайсэ (Изинея). Оцепив угрозу со стороны русских, впервые встреченных ими в июне 1651 года в Гуйгударовом городке, маньчжуры собирались изгнать из Приамурья нежданных конкурентов, но потерпели неудачу. Отбив приступ, казаки предприняли вылазку, захватили пушки, обернули их против прежних владельцев и переломили ход битвы. Потеряв до трети войска, маньчжуры ударились в бегство. Победа была полной и произвела впечатление на местные племена, однако она стала лишь первым актом в сравнительно непродолжительной, но ожесточённой борьбе двух государств за обладание Амуром.

Благополучно избежав встречи с другим, втрое сильнейшим маньчжурским войском, Хабаров летом 1652 года перешел из Ачанского острога к устью Зеи и остановился у Кокореевского улуса. К тому времени атаман осознал, что расходы на экспедицию превышают прибыли, и решил обыскивать амурские берега непрерывно. Не всем казакам такое решение пришлось по сердцу, и 136 человек, возглавляемых С. Поляковым и К. Ивановым, отделившись, спустились вниз по течению Амура до его устья. Оставшийся с Хабаровым отряд, несмотря на подошедшее перед тем из Албазина подкрепление, насчитывал почти столько же бойцов, сколько было перед схваткой с маньчжурами. Но после неё положение переменилось. Понимая это, атаман отправился в погоню, отыскал успевших поставить острог бунтарей, осадил и, взяв измором в феврале 1653 года, арестовал Полякова с Ивановым.

Между тем, о событиях на Амуре узнали в Москве, и задумали послать туда войско князя Н.Н. Лобанова-Ростовского, численностью 3000 человек, а для подготовки похода направили головной отряд дворянина Д.И. Зиновьева, которому поручили наградить Хабарова и вместе с тем собрать сведения о Даурии и упорядочить присоединение новых земель. Прибыв на место в августе 1653 года, Зиновьев немедля потребовал от атамана устройства острогов и распашки казённой десятины. Хабаров воспротивился было, но Зиновьев обвинил строптивца в нераспорядительности и растрате казенных средств. Затем он освободил Полякова с Ивановым и, возвращаясь в Москву, забрал всех троих с собой, назначив начальником О. Степанова Кузнеца, позднее официально утвержденного приказным человеком реки Амура. Однако Степанову, как и его предшественнику, было не до развития собственного производства. Недостаток продовольствия в опустошенных Хабаровым местностях заставлял приказчика думать только о грабеже дауров. Пять лет канаки Степанова совершали походы по Амуру, Сунгари и Уссури, собирая ясак, отнимая хлеб, сражаясь с местным населением и маньчжурами, разоряя улусы и закладывая собственные острожки, пока 30 июня 1658 года очередная маньчжурская рать на 47 судах не окружила их в Корчеевской луке, ниже устья Сунгари. В бою погибли или были пленены 270 человек, сложил свою голову и Степанов. Остальные либо вскоре пали от рук инородцев в низовьях Амура, либо разбежались. На некоторое время русские почти исчезли с берегов реки.

Возвратились они туда спустя семь лет, когда на пепелище Албазина явилась группа казаков во главе со смотрителем Усть-Кутской соляной варницы Н.Р. Черниговским, бежавшим от наказания после убийства илимского воеводы Л. Обухова, обесчестившего его жену. К тому времени маньчжуры, основные силы которых с 1644 года ушли на завоевание Китая и не могли надежно защитить собственные земли от проникновения пришельцев с севера, попытались создать на подступах к своим границам буферную зону. Приняв в расчет образ действий Хабарова и Степанова, они решили подорвать основу «продовольствования» казачьих отрядов в тех местах и переселили дауров и дючеров на реку Нонни (Наньцзян). Люди Черниговского застали Амур опустевшим. Но намерения их были иными, нежели у предшественников, и вскоре на месте прежнего Албазина вырос новый большой острог с тремя башнями, а вокруг него появились избы и пашни. Через шесть лет Черниговский отправил в Нерчинск и Москву богатый ясак, был прощён и назначен албазинским приказчиком.

Год от года множилось число заимок и деревень близ устья Зеи. В трех днях пути от Албазина возникла Покровская слобода, где вскоре насчитывалось более 80 крестьян пахавших государеву десятину. Опираясь на крепкую продовольственную базу, Черниговский и его преемники ходили в низовья Амура за ясаком. В 1677 году выше по течению Зеи был срублен Верхозейский острог, в 1679 — Селемджинский и Долопский. Постепенно по берегам Зеи и Амура сложилась довольно густо заселенная волость. Впрочем, главным городом Забайкалья стал к тому времени Нерчинск, заложенный десятником М. Уразовым на берегу Шилки ещё в 1653 году, но сожжённый инородцами через четыре года и восстановленный спустя год воеводой А.Ф. Пашковым на новом месте — при впадении в Шилку реки Нерчи.

Именно в Нерчинск, к воеводе Д.Д. Аршинскому, послали маньчжуры в 1669 и 1670 годах под видом чиновника разведчика Шаралдая с жалобой на казаков, собиравших ясак с дауров и дючеров, и требованием выдать перешедшего в подданство царю эвенкийского князьца Гантимура, называвшего себя властителем племён, живших по Шилке. В действительности же задачей этой миссии была рекогносцировка российских владений. Маньчжуры, занявшие на тот момент значительную часть Китая, но ещё не утвердившиеся в нём, старательно скрывали подготовку внезапного удара по своему северному соседу. По восшествии в 1662 году на китайский престол второго представителя новой, цинской династии, малолетнего императора Канси (Сюань Е), регентский совет, всерьёз опасавшийся продвижения русских к югу от Амура, повелел готовить войска для захвата уже освоенного казаками левого берега реки. При этом маньчжуры, недружелюбно принявшие в 1656 году российское посольство во главе с Ф.И. Байковым, в 1657 и 1668 годах радушно встречали посланных в Китай с торговыми караванами И. Перфильева и бухарца С. Аблина, а в 1670 году оказали почести направленному в Пекин воеводой Аршинским казачьему десятнику И. Милованову. На обратном пути он привёз в Нерчинск грамоту императора Канси. Вместе с тем, весной 1672 года в окрестностях острога появился с вооружённым отрядом сановник Монготу, распространявший среди ясачных инородцев слух о грядущем изгнании русских и пытавшийся заставить их уйти в Маньчжурию.

Оттого-то и не удалось цинам убаюкать сибирских воевод. Получавшие из разных источников сведения о военных приготовлениях на сопредельных землях, они настойчиво просили у Москвы подкреплений, но правительство, занятое урегулированием проблем на западных границах и подавлением бунтов, так и не смогло их выделить. Вместо усиления сибирских войск, оно попыталось защитить свои владения дипломатическими манёврами. В феврале 1673 года в Китай было отправлено посольство Н.Г. Спафария, достигшее Пекина 15 мая 1676-го. Однако миссия эта провалилась, так как цинское правительство под предлогом нарушения церемониала и невыдачи русскими Гантимура отказалось от переговоров. Оно делало ставку на силу, хотя, будучи занято подавлением антиманьчжурского восстания на юге Китая, ещё пять лет воздерживалось от выступления. За это время на подступах к землям, освоенным русскими, выросли Айхуньская и Кумарская крепости, были выстроены речные суда, собран запас продовольствия и подготовлены войска. Наконец, 16 сентября 1682 года император Канси приказал послать разведывательный отряд под командованием фудутуна Лантаня и гуна Пэнчуня к Албазину.

Рейд продолжался более трёх месяцев. Разведчики под предлогом переговоров о выдаче перебежчиков даже встречались с приказчиком острога И. Семёновым и осмотрели укрепление. По их мнению, для овладения им было достаточно 3000 воинов и 20 пушек, но ради обеспечения успеха пекинские власти решили удвоить силы. В результате сформированная к весне 1685 года Хэйлунцзянская армия насчитывала свыше 4000 пехотинцев и 1000 кавалеристов при 45 пушках. Командование ею поручили Пэнчуню. В мае войска выступили из Айхуня и через месяц подошли к стенам Албазина. Острог, в конце 1682 года объявленный центром отдельного уезда, оказался в осаде. Для его защиты воевода А.Л. Толбузин располагал 450 служилыми людьми и крестьянами, 300 мушкетами и тремя пушками с весьма малым боезапасом. Выручки ждать не приходилось, потому что маньчжуры успели к тому времени разорить Долонский, Селенбинский, Верхозейский и Тугурский остроги. 11 июня Толбузин получил от неприятеля требование сдать острог, но не ответил на него. Тогда маньчжуры начали обстрел Албазина, а затем попытались штурмовать, но неудачно. Лишь после того, как им удалось поджечь деревянные стены, уцелевшие защитники запросили пощады и были отпущены в Нерчинск. Однако когда они появились там, воевода И.Е. Власов приказал Толбузину вернуться обратно.

Возвращение подготовили без спешки. Прежде всего, отправили казаков на разведку, и лишь получив донесение, что маньчжуры дотла сожгли все строения, но не тронули посевов, собрались в дорогу. В конце августа Толбузин и служилый немец А.И. Бейтон во главе 669 человек при трех железных и пяти медных пушках прибыли на пепелище Албазина. Собрали с полей урожай и взялись за восстановление острога. До зимы успели возвести новые стены, на этот раз двойные, засыпанные в промежутке землей и обмазанные снаружи глиной, срубить дома, амбары. Жизнь постепенно возвращалась в прежнее русло. Но в феврале 1686 года слух о возрождении Албазина достиг ушей императора Канси, и он повелел Лантаню истребить русских там, а затем и в Нерчинске. Из Нингуты, Гирина и других городов были двинуты около 5000 человек при 40 пушках. Руководил операцией цзянцзюнь Сабсу. В июле эта армия стала лагерем под албазинскими стенами. Началась вторая осада, с обстрелами, вылазками, голодом, болезнями, потерями. Не прошло и двух месяцев, как погиб Толбузин. Командование обороной принял на себя Бейтон. Ему удалось продержаться почти полгода, вынудив маньчжуров перейти от осады к столь же долгой блокаде. И хотя от 830 защитников острога к маю 1687 года осталось всего 66 человек, взять Албазин маньчжуры так и не сумели.

Сознавая недостаток военных сил на востоке Сибири, царское правительство надеялось добиться дипломатического урегулирования конфликта. После первого же разорения Албазина из Москвы с грамотой, в которой от имени царей Петра и Ивана китайскому императору предлагалось отвести войска от острога и начать переговоры о разграничении, были отправлены подьячие Н. Венюков и И. Фаворов. Государевым уполномоченным для ведения переговоров назначили стольника Ф.А. Головина, а местом их проведения — Селенгинск, который, однако, пришлось переменить па Нерчинск из-за угрозы со стороны халхинских монголов. Получив конвой в 500 казаков полковника Ф. Скрипицына и присоединяя по дороге тобольские и енисейские стрелецкие и драгунские полки, Головин отправился в Сибирь. На пути к Амуру он встретил возвращавшихся из Пекина Венюкова и Фаворова и узнал, что они достигли соглашения о прекращении блокады Албазина, правда, ценой обязательства не позволять сбор ясака с приамурского населения. Тем не менее, цинское правительство, ещё недавно полное решимости отбросить русских к Якутску, о чём свидетельствовал февральский 1685 года указ императора Канси, под впечатлением стойкой обороны албазинцев явно умерило свои притязания.

В сентябре 1687 года посольство прибыло в Удинский острог, где Головину пришлось задержаться, чтобы организовать оборону от набега одного из властителей Халхи — Тушету-хана. В начале 1688 года стрельцы нанесли поражение монголам под Удинском, а в марте, при помощи бурят, отбросили их и от Селенгинска. Однако обстановка в Забайкалье и после этих побед оставалась тревожной: к югу от Удинска собиралось враждебное русским ополчение табунитских тайшей. Поэтому Головин двинул против них свои войска и в сентябре разбил, побудив некоторые табунитские и бурятские роды принять российское подданство. Вместе с тем, неизбежные потери в боях снизили число головинских стрельцов и казаков. К Нерчинску же направлялось цинское посольство во главе с сановником Сонготу, сопровождаемое войском, численностью свыше 5000 человек, иод командованием Лантаня и Сабсу. 17 июля 1689 года посольский караван с конвоем из 800 отборных солдат появился в окрестностях острога. Спустя три недели, 9 августа, в Нерчинск приехал и Головин.

На согласование протокола, места переговоров, численности эскорта ушли два дня, и 12 августа стольник встретился с Сонготу. В свите маньчжура особую роль играли иезуиты, француз Ф. Жербийон и португалец Т. Перейра, выступавшие в роли советников и переводчиков, так как переговоры велись на латыни. Поначалу цины заявили претензию на всю территорию по левому берегу Амура и его притоков до Байкала и «хребта Носсы» (видимо, Станового), включающую не только Албазин, но и Нерчинск. Однако Головин отказался даже обсуждать этот вариант, настаивая на границе по Амуру. Лишь переход на сторону маньчжуров более 2000 бурят и онкотов, а также угроза нападения цинского войска, превосходящими силами окружившего Нерчинск, заставили Головина предложить в качестве рубежа ближайшую к реке с севера горную цепь. Но посланцы Дайцинской империи на это не согласились. Впрочем, они также сделали шаг навстречу российской делегации, выдвинув проект границы по реке Аргунь, верховьям левого притока Шилки — Горбицы и далее — от «вершины скалы или каменной горы» в её истоках до моря, который и стал окончательным. 29 августа 1689 года Нерчинский договор, на полтора столетия определивший основы российско-китайских отношений, был подписан.

Формулировки договора, и без того довольно расплывчатые, в русском, латинском и маньчжурском текстах различались. К тому же, весьма поверхностное представление обеих сторон о географии пограничной полосы помешало им указать конкретные ориентиры, исключающие произвольное толкование договорных статей. Так, маньчжуры назвали «каменную гору», через вершину которой границу следовало проложить до моря, «Большим Хинганом» и одновременно «Хинганским хребтом». При определенном понимании этого ориентира, граница могла быть проведена и по Малому Хингану, захватывая часть территории в междуречье Сунгари и Уссури. По крайней мере, установленная первой статьей договора неразграниченность земель «между рекой Удью и вершиной горы» оставляла за Россией право претендовать на все пространство к югу и востоку от указанной черты. Во всяком случае, этот пункт, появившийся в статье благодаря усилиям российских дипломатов, не поддавшихся на ухищрения Жербийона и Перейры, позволял вернуться к обсуждению пограничных вопросов и определить рубежи в более благоприятных условиях9.

Нерчинский договор, предававший забвению старые ссоры, предусматривавший взаимовыгодную торговлю, выдачу преступников и перебежчиков, обеспечил России спокойные тылы в период Азовских походов. Сонорной и доследующих войн Петра I и его преемников. Уже в 1696 году наказные статьи предписывали нерчинским воеводам строго соблюдать его, что было совсем не просто в отсутствие копии текста договора. Только весной 1700 года с ним ознакомились власти и население приграничных районов, а в 1701 и 1706 годах Петр I указами дважды запрещал нарушать границу с Китаем. Отношения между двумя странами постепенно налаживались. Росли торговые обороты нерчинских купцов, получавших в обмен на меха, скот и ремесленные изделия, китайские ткани и чай. Отсутствие постоянных дипломатических представительств, характерное в предшествовавший период и для отношений России с западными странами, отчасти компенсировалось духовной миссией, пребывание которой в Пекине было в 1712 году разрешено императором Канси. Спустя три года миссия, возглавляемая архимандритом Илларионом, отправилась в Китай. К сожалению, ей приходилось действовать под строгим контролем цинского правительства, и она невольно стала проводником взглядов последнего по некоторым вопросам, в первую очередь пограничным.

Положительные стороны Нерчинского договора перевешивали отрицательные в течение нескольких десятилетий после его подписания. Однако с течением времени положение изменилось. Всё более стали сказываться неудобства, связанные с потерей наилучшего водного пути в Тихий океан. Тем не менее, хотя ещё при императоре Канси, в 1668 году были отменены указы, разрешавшие китайцам переселение в Маньчжурию, что надолго остановило освоение её северной окраины, а тем более буферных земель по левому берегу Амура, российское правительство не решалось даже на более тщательное изучение обстановки в тех местах. Правда, уже в 1713— 1714 годах сподвижник Петра I Ф.С. Салтыков подал государю две записки, включавшие и предложение об обеспечении свободного плавания но Амуру. Притязания же цинов на территории к северу от предполагаемой пограничной черты, заявленные во время переговоров 1720—1721 годов в Пекине с Л.В. Измайловым, заставили Петербург внимательнее отнестись к делам Дальнего Востока. Но до окончания Северной войны нельзя было предпринять сколько-нибудь серьезную попытку пересмотра невыгодного соглашения.

Между тем, мысль о необходимости возвращении Амура продолжала посещать умы государственных деятелей России. В 1725 году она прозвучала в инструкции Коммерц-коллегии С.Л. Владиславичу-Рагузинскому, отправлявшемуся в Пекин для переговоров о границе и торговле с Китаем. Коммерц-коллегия усматривала прямую выгоду от торговли с Японией через Амур, но сам Владиславич-Рагузинский сомневался в возможности добиться соответствующего разрешения цинского правительства. 18 июня 1725 года посольство, сопровождаемое полком пехоты под командованием И.Д. Бухгольпа, отправилось в Сибирь. Спустя год оно достигло китайской границы в районе Кяхты, недалеко от того места, где полковник Бухгольц позднее построил Троицкосавскую крепость. А 21 октября Владиславич-Рагузинский въехал в Пекин.

Длительные и весьма трудные переговоры поначалу не дали положительных результатов. Цинские сановники требовали отодвинуть рубежи до озера Байкал и реки Ангары. Всего было предложено 20 проектов договора о границе, но ни один из них не отвечал интересам России. Упорство Владиславича-Рагузинского, неизменно отвергавшего эти проекты, озлобило цинов. Российское посольство практически оказалось под арестом. Его почти перестали снабжать продовольствием, выдавали тухлую воду, отчего половина людей переболела. Но сломить дипломатов не удалось. В марте 1727 года переговоры перенесли на пограничную реку Буру, в десятке верст от Кяхты, где и состоялось 20 августа подписание Буринского предварительного договора, определившего линию границы от Кяхты до перевала Шабин-Дабага, близ Аргуни. Провели её по расположению российских и монгольских караулов, по крайним селениям, приметным сопкам и рекам. Позднее, 21 октября 1727 года был подписан Кяхтинский договор, объединивший положения Буринского и статьи, регулировавшие торговые отношения двух стран. Согласно шестой статье этого договора Приамурье осталось неразграниченным.

Казалось бы, ситуация складывалась в пользу Китая: огромные человеческие ресурсы позволяли ему в короткие сроки заселить и тем самым закрепить за собой всю территорию в пределах, указанных Нерчинским договором. Первый шаг по этому пути был сделан пинским правительством в 1726 году, когда оно разрешило китайцам, долго жившим в Южной Маньчжурии, переселяться на север, в провинцию Гирин. Однако указ, вызвавший волну самовольных переселений из собственно китайских провинций, не привёл к сколько-нибудь существенным результатам. Маньчжуры, вполне обоснованно опасавшиеся наплыва китайцев на свои исконные земли больше, чем проникновения русских в Приамурье, вскоре стали сдерживать первых. В 1740 году император Цяньлун запретил китайцам селиться на Ляодунском полуострове. Спустя двенадцать лет вышел аналогичный указ относительно Нингуты, а в 1776 году — относительно провинций Гирин и Хэйлунцзян, примыкавших к Амуру10. В 1812 году китайское население Маньчжурии составляло всего 1.249.784 человека. Правда, оно значительно превосходило русское население Забайкалья.

Крепостное право, связывавшее добрую половину русских крестьян, тяготы дальнего пути через всю страну в Восточную Сибирь, боязнь правительства спровоцировать отлив рабочих рук и плательщиков податей из европейских губерний, как и отсутствие у большинства потенциальных переселенцев необходимых средств мешали освоению пограничных с Китаем районов. Сравнительно быстро развивались лишь торговые пункты, причём после 1728 года значение Нерчинска понемногу сошло на нет. а роль центра российско-китайской торговли перешло к Кяхте. Расположенная в семистах верстах юго-западнее Нерчинска, на впадающей в Байкал реке Селенге, Кяхта оказалась гораздо более удобным местом, как для организации караванов, так и для приграничного торга. Но на всём пространстве к востоку от неё, до берегов Тихого океана, редкие деревни и остроги отстояли друг от друга на многие десятки, если не сотни верст.

Учитывая это обстоятельство, возвратившийся из Китая Владиславич-Рагузинский подал 27 декабря 1731 года записку, в которой признал вооружённую борьбу за Амур нецелесообразной. По его мнению, напряжённая обстановка в Дайцинской империи, занимавшая умы пекинских вельмож, позволяла России без особого труда занять Приамурье. Но для его удержания стране потребовалось бы нести чрезмерные расходы на строительство крепостей и содержание войск. К тому же она лишалась возможности вести торговлю с Китаем и должна была бы постоянно ожидать нападения со стороны сильного соседа11. Владиславич-Рагузинский считал, что с амурским вопросом не следует спешить, продвигаясь к цели преимущественно дипломатическим путём. Рекомендации бывшего посла, хорошо изучившего предмет, оказывали влияние на политику российского правительства вплоть до середины XIX века.

Впрочем, даже оно не всегда удерживалось на столь осторожной позиции. Тем более этого нельзя было ожидать от рядовых рыбаков и охотников, то и дело вольно или невольно нарушавших положения Нерчинского договора. Причём, если описанное матросом И. Скурихиным в 1735 году плавание из Большерецка на Камчатке к амурскому устью не затрагивало их прямо, то полученное в июне того же года Сенатом от Лифаньюаня (цинского ведомства иностранных дел) уведомление о необходимости возобновления работ по разграничению ссылалось на участившуюся охоту российских промысловиков в пределах китайской территории. Сенат не отмстил на него. Годом позже геодезисты П. Скобельцын и В. Шетилов проплыли по Зее и Амуру, встречая на его берегах соотечественников, добывавших пушного зверя. Они установили, что гиляки (нивхи) низовий Амура никому ясак не платят, и в их земле никогда не было маньчжурских пограничных постов. Основываясь на этих известиях, императрица Анна Иоанновна указом от 16 мая 1739 гола разрешила плавание по морю от Удского острога до устья Амура12.

К тому времени началось обследование Курильской гряды, Японских островов и берегов Охотского моря до амурского лимана судами отряда капитана М.П. Шпанберга, входившего в состав Второй Камчатской экспедиции командора В. Беринга. Одному из её учёных сотрудников, Г.Ф. Миллеру, императорским указом от 11 февраля 1740 года было помелено составить описание Приамурья, для справок при подготовке трактата о границе с Китаем. В результате к декабрю увидела свет «Ведомость о реке Амуре и особливо о стороне её полунощной...». Будучи убеждён в праве России на земли, отошедшие по Нерчинскому договору Дайцинской империи, Миллер не ограничился географическим описанием этой территории. В 1754 голу он опубликовал «Историю стран при реке Амуре лежащих, когда оные состояли под российским владением» и «Изъяснение сумнительств, находящихся при поставлении границ между Российским и Китайским государством 7198 (1689) года», которыми доказывал неправомерность претензий маньчжуров на власть над племенами северного Приамурья и разъяснял несоответствие указанных в договорных статьях ориентиров действительным географическим объектам. Исследования Миллера обосновывали право русских на плавание по Амуру. О том же писал и другой участник Второй Камчатской экспедиции, капитан А.И. Чириков.

Походы экспедиционных отрядов в Тихий океан выявили крайнее неудобство их снабжения через единственный тогда российский дальневосточный порт — Охотский. Поэтому в 1753 году, приняв решение возобновить Камчатскую экспедицию, начальство над которой поручалось сибирскому генерал-губернатору контр-адмиралу В.А. Мятлеву, правительство вновь попыталось открыть амурский водный путь. Оно учло соответствующие проекты Мятлева и вице-адмирала Ф.И. Соймонова. 25 декабря 1753 года Соймонову поручили руководство особой Нерчинской экспедицией для изучения Амура и его притоков. Адмирал устроил в городе речную верфь, сразу же приступившую к постройке судов, основал навигацкую школу. Но начать исследования без ведома Пекина в Петербурге не сочли возможным.

После длительного обсуждения достоинств возможных руководителей направляемой с этой целью дипломатической миссии, весной 1756 года остановились на кандидатуре В.Ф. Братищева. Ещё полгода ушло на согласование инструкции, предписывавшей Братищеву настаивать на обмене постоянными представительствами и предоставлении права сплавлять по Амуру баржи с продовольствием и припасами для тихоокеанских портов. В крайнем случае, он должен был заявить донским сановникам, что такой сплав начнётся и без их разрешения. 27 января 1757 года миссия покинула Москву, а 26 сентября прибыла в Пекин. Однако к тому времени российско-китайские отношения успели заметно испортиться. Правительство Небесной империи требовало выдачи беженцев из разгромленного пинскими войсками Джунгарского ханства. В погоне за ними маньчжурские вооружённые отряды вторгались на российскую территорию, доходя до приграничных укреплённых пунктов. Твёрдая позиция Петербурга, отказавшегося выдать джунгарцев, привела императора Цяньлуна в ярость, а военные успехи настолько вскружили голову, что он не удержался от угроз в адрес России. Все представления Братищева были отвергнуты. Караулам на Амуре дали указание не пропускать российские суда. В результате многолетние труды Соймонова пропали втуне. Нерчинская экспедиция была ликвидирована, а к 1765 году прекратила существование и навигацкая школа.

На какое-то время разговоры об использовании Амура затихли. Но через три десятилетия возобновились. Так, в 1789 году об этом писал Г.А. Сарычев, помощник начальника экспедиции по изучению северных районов Тихого океана, капитана 1 ранга И.И. Биллингса. Спустя тринадцать лет он опубликовал книгу «Путешествие флота капитана Сарычева по северо-восточной части Сибири, Ледовитому морю и Восточному океану...», в которой высказал те же идеи, находившие отклик и в правительственных сферах. 20 июля 1802 года император Александр I назначил главного распорядителя Российско-американской компании, камергера Н.П. Резанова послом в Японию. Посольству предстояло отправиться к месту назначения на судах кругосветной экспедиции под руководством капитан-лейтенанта И.Ф. Крузенштерна, шлюпах «Надежда» и «Нева», принадлежавших Российско-американской компании. По первоначальному проекту, разработанному Крузенштерном, экспедиция должна была определить возможность морского сообщения между Кронштадтом и российскими портами Тихого океана, а также завязать торговлю со Страной восходящего солнца. Однако в инструкцию посольству Резанова, утвержденную 20 февраля 1803 года, помимо предписания установить дипломатические отношения и снять запрет с торговли, вошло ещё и поручение собрать сведения об острове Сахалине и устье Амура.

27 июля 1803 года корабли экспедиции покинули Кронштадт и летом следующего года достигли Гавайских островов. Там пути шлюпов разошлись. Крузенштерн повёл «Надежду», с посольством на борту, к берегам Японии, а капитан-лейтенант Ю.Ф. Лисянский на «Неве» взял курс на Аляску. Спустя несколько недель, «Нева» подошла к берегам острова Ситха, где команде шлюпа пришлось сразиться с ополчением враждебных индейцев тлинкитов. Разгромив его, моряки восстановили сожженную индейцами два года назад крепостицу, назвав её Новоархангельской. «Надежда» же в сентябре бросила якорь в Нагасакской бухте. Передав пожелания российского правительства, Резанов более шести месяцев дожидался ответа, но в итоге получил отказ. В апреле 1805 года посольство покинуло Японию, а в мае Крузенштерн приступил к обследованию Сахалина и вошёл с севера в Татарский пролив. Надо полагать, над командиром «Надежды» довлело мнение авторитетных предшественников, француза Ж.Ф. Лаперуза, в 1787 году измерившего глубины в южной части пролива, и англичанина У.Р. Броутона, повторившего его промеры в 1797-м. Оба мореплавателя сделали вывод, что постепенное уменьшение глубин к северу свидетельствует о существовании перемычки, связывающей Сахалин с материком, и о недоступности устья Амура для крупных судов. К такому же заключению пришёл и Крузенштерн, хотя его промеры оказались недостаточно тщательными: под влиянием слухов о появлении в амурском лимане сильной китайской речной флотилии, ради сохранения тайны экспедиции, он свернул работы.

Заявлению капитан-лейтенанта, будто Амур не может служить никаким полезным целям, легко было поверить, ведь оно подтверждало отзывы известных иностранных географов. С тех пор Сахалин, показанный на составленной участником Второй Камчатской экспедиции С.П. Крашенинниковым и изданной в 1756 году карте островом, всё чаще изображался как полуостров, а в устье Амура показывался очень мелководный бар. Тем не менее, даже после столь разочаровывающих известий мысль о плавании по реке не угасла. В 1804 году с поручением исходатайствовать на этот предмет разрешение китайского правительства в Пекин был послан сенатор граф Ю.А. Головкин. В задачу его посольства входили переговоры о расширении торговли, повышении статуса духовной миссии в Пекине, подготовка конференции для рассмотрения пограничных вопросов. Однако успеха оно не имело. В октябре 1805 года Головкин прибыл на границу у Кяхты, но пока шла переписка об условиях приема посольства, в китайский порт Кантон (Гуанчжоу) зашли возвращавшиеся на родину «Надежда» и «Нева». Сам факт их появления там и продажа русскими пушнины, как и просьба откочевавших в 1771 году в Китай волжских калмыков разрешить им вернуться обратно, были извращены католическими миссионерами Кантона и Пекина, указывавшими на связь этих событий с посольством Головкина. По их утверждению, Россия намеревалась добиться исключительного права торговли в Кантоне и проведения границы по Амуру. Цинский двор, и без того с подозрением относившийся к северному соседу, внял их инсинуациям. От Головкина, как и от его предшественников, потребовали исполнения обряда «коутоу» — девяти земных поклонов перед алтарем, олицетворявшим императора, тем самым, приравнивая Россию к данническим государствам. Он отказался и не был пропущен в Пекин13.

Впоследствии, основываясь на подготовленных его сотрудниками материалах, Головкин составил две записки, в которых ставил вопрос о необходимости ограничить претензию на бассейн Амура пространством между верхним течением реки, Зеей и Удью. Однако войны с Францией, Швецией и Турцией надолго отвлекли внимание российского правительства от дальневосточных проблем. К тому же, заметное влияние на позицию Петербурга оказывала боязнь Министерства финансов за успешно развивавшийся кяхтинский торг, обороты коего выросли за первую четверть XIX века с 8,2 до 12,3 миллионов рублей, достигая 8,3 % всего объёма внешней торговли России14. Впрочем, 13 сентября 1828 года Министерство иностранных дел запросило у Главного управления Восточной Сибири подробные сведения об амурской навигации. Представленная записка включала показания удского крестьянина Кудряшова, беглого ссыльного Г.Васильева и других лиц. Все они свидетельствовали, что Сахалин — остров и морское сообщение с Амуром возможно. Тогда же предложение об использовании этой возможности высказали служивший в Российско-американской компании штурман П.Т. Козьмин и генерал-губернатор Восточной Сибири А.С. Лавинский. В 1832 году Лавинский направил в Азиатский департамент Министерства иностранных дел записку, доказывавшую, что Амур глубок и судоходен, гиляки его низовий и сахалинские айны не зависят от Китая, что позволяет приступить к изучению и освоению реки. Это утверждение, казалось, подкрепил переход М.В. Ладыженского с 15 казаками по Амуру от Усть-Стрелки до Албазина весной того же года. Однако министерство оставило предложения губернатора без последствий.

Между тем, в 40-е годы XIX века в Охотском море всё чаще стали появляться иностранные китобойные суда. В ноябре 1839 года англичане развязали Первую опиумную войну с Китаем и, одержав победу, заставили Пекин передать им во владение остров Гонконг, вскоре ставший оплотом британского влияния на Дальнем Востоке. Исследуя окрестные моря, английские корабли вскоре добрались до побережья Японского моря к северу от Корейского полуострова, где обнаружили обширный залив, названный ими заливом Виктории, а от русских впоследствии получивший имя Петра Великого. Тогда же в Китай устремились американские предприниматели. Но Россия, из-за трудностей со снабжением собственных владений, не могла должным образом ответить на усиление позиций других держав на подступах к её дальневосточным границам. Более того, в 1841 году Российско-американской компании пришлось отказаться от своих калифорнийских факторий. Сложившееся положение заставило Петербург в который уже раз вернуться к идее использования Амура. Решающую роль на этот раз сыграло повеление императора Николая I выяснить, возможно ли проникновение морских судов в реку.

Предпринятая Министерством иностранных дел в 1840 году попытка открыть доступ к Амуру дипломатическими средствами провалилась: воюя с Англией на юге, цинский двор не мог допустить продвижения русских к своим тылам на севере. А через три года уже российское Министерство финансов, стремясь сохранить приходившую в упадок кяхтинскую торговлю, блокировало подготовку экспедиции во главе с контр-адмиралом Е.В. Путятиным, предназначавшейся для изучения юго-восточных берегов Охотского моря, северной оконечности Сахалина и устья Амура. В такой обстановке решено было отказаться от официальных путей достижения цели и прибегнуть к помощи Российско-американской компании. По повелению императора Николая I, компания в 1845 году снарядила небольшой бриг «Константин», под командованием поручика корпуса флотских штурманов A.M. Гаврилова. Высочайше утверждённая инструкция предписывала ему устроить стоянку севернее амурского лимана и исследовать вход в реку шлюпками, отвечая на возможные вопросы китайцев, что судно случайно занесено в эти места бурями и течениями. Поднимать русский флаг запрещалось. Команде брига не разъясняли задач плавания. Впрочем, отыскание истины к ним, очевидно, не относилось, так как компанейское начальство распорядилось провести экспедицию в одну навигацию.

5 мая 1846 года «Константин» вышел из Новоархангельска и 29 июля достиг места назначения. В соответствии с инструкцией Гаврилов приступил к описи и промерам лимана со шлюпок, однако из-за частых туманов, ветреной погоды и всё укорачивавшихся дней исполнил лишь часть программы, отказавшись от обследования южного фарватера. 22 августа бриг вернулся обратно. На основании представленных поручиком материалов главный правитель Русской Америки М.Д. Тебеньков составил «Записки об экспедиции поручика Гаврилова». Ознакомившись с ними, директор компании, контр-адмирал Ф.П. Врангель сделал вывод о несудоходности Амура и полуостровном положении Сахалина15. Такое заключение, на первый взгляд, противоречило карте, опубликованной в 1832 году голландским учёным Ф.Ф. Зибольдом в приложениях к своей книге. Карта, подготовленная японцами Могами Токунаем и Мамия Риндзоо, в 1808 году прошедшим на лодке между Сахалином и материком, показывала там именно пролив, а не перешеек. Примирить противоречие помогла гипотеза о существовании осушки, в пользу которой говорили небольшие глубины у входа в Амур. Согласно промерам Гаврилова, они менялись в пределах от 5 до 1,5 футов (1,5-0,5 м).

Выводы Врангеля, основанные на результатах поверхностного исследования, конечно, не могли быть основательными, однако они соответствовали наблюдениям Лаперуза, Броутона и Крузенштерна, не подвергавшимся сомнению. Когда о недоступности амурского устья доложили императору, Николай I ответил резолюцией: «Весьма сожалею. Вопрос об Амуре, как реке бесполезной, оставить»16. С этого момента российское правительство, прежде стремившееся добиться права владения рекой, представлявшейся важной коммуникацией, повело дело к соглашению с Китаем о проведении границы в соответствии с его версией Нерчинского договора. В 1847 году даже наметили линию, соответствовавшую маршруту экспедиции академика А.Ф. Миддендорфа, прошедшей в 1844—1845 годах вдоль южного склона Станового хребта и обнаружившей, как казалось академику, китайские пограничные знаки. На следующий год в Петербурге снарядили особую разграничительную партию, во главе с подполковником генерального штаба Н.Х. Агте, однако пока она добиралась до Иркутска ситуация изменилась. У сторонников разграничения в интересах Китая, среди которых ведущую роль играл руководитель Министерства иностранных дел, канцлер К.В. Нессельроде, появился энергичный оппонент — новый генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н. Муравьёв.

Незадолго до отъезда Муравьёва в Сибирь, в декабре 1847 года, к нему обратился командир строящегося военного транспорта «Байкал», капитан-лейтенант Г.И. Невельской, лелеявший план исследования амурского лимана и Сахалина. Эту идею капитан-лейтенант воспринял от бывшего преподавателя Морского корпуса А.П. Баласогло, вышедшего в отставку и изрядно поработавшего в архивах над историей Амура. 29 ноября 1846 года Баласогло встретился с Невельским на заседании Русского географического общества, поделился замыслом экспедиции и пригласил участвовать в ней. Невельской с удовольствием согласился. Однако вскоре Баласогло, входивший в кружок М.В. Буташевича-Петрашевского, был арестован, и от обширного плана осталась лишь морская часть, реализацией коей и занялся Невельской. Муравьёв принял его, выслушал и одобрил. Убеждение капитан-лейтенанта в том, что вопреки всем авторитетным заключениям проникновение крупных судов в Амур возможно, повлияло на генерал-губернатора. Поэтому позднее, отправляясь из Иркутска на Камчатку, Муравьёв распорядился задержать партию Агте в городе. По возвращении же, он своей властью поручил ей обследование Амура и прилегающих земель.

Тем временем Невельской, при содействии вице-председателя географического общества, вице-адмирала Ф.П. Литке добился приема у начальника Главного морского штаба (как называлась тогда должность руководителя морского ведомства), генерал-адъютанта светлейшего князя А.С. Меншикова. Князь, уже посвященный в суть дела Муравьёвым и министром внутренних дел графом Л.А. Перовским, тем не менее, отнесся к ходатайству подчинённого скептически. На него, видимо, повлияли уверения Нессельроде, что по Нерчинскому трактату китайцам принадлежат оба берега Амура. И если ускорению постройки «Байкала» начальник Главного морского штаба вполне сочувствовал, подписав соответствующее обращение к владельцам гельсингфорсской фирмы «Боргстрем и К°», то выходить за рамки первоначальной задачи транспорта — доставки продовольствия в Петропавловск — не разрешил. Невельскому пришлось отправить Муравьёву письмо с просьбой о поддержке. Она не заставила себя ждать, однако ничего не изменила. Нессельроде, ссылаясь на высочайшее повеление покончить с амурским вопросом, удержал опытного царедворца Меншикова от самостоятельных действий.

Между тем, об Амуре заговорили в правящих кругах, и канцлеру пришлось выступить с двумя официальными записками, доказывавшими, что Китай владеет левым берегом реки. Нессельроде пугал правительство возможностью дипломатических осложнений из-за Амура и соглашался только на крейсерство у берегов Сахалина одного военного корабля, а лучше судна Российско-американской компании, дабы эта мера казалась частной инициативой17. Под воздействием таких аргументов Ментиков отказал командиру «Байкала» и после того, как летом 1848 года транспорт со значительным опережением сроков был вооружён и переведён в Кронштадт. Лишь перед самым отплытием Невельского на Дальний Восток благодаря влиянию братьев Перовских князь уступил. Однако он дал Невельскому очень осторожную инструкцию. В ней речь шла не об Амуре, а о юго-восточном побережье Охотского моря, которое позволялось осмотреть, выдавая своё появление в том районе за случайное. 21 августа «Байкал» покинул кронштадтский рейд.

Пока судно огибало земную поверхность, в Петербурге началась борьба между двумя партиями, придерживавшимися разных политических взглядов. Одна, включавшая Нессельроде, министра финансов графа Ф.П. Вронченко и графа В.Н. Панина, ориентировалась на Европу и считала отношения с нею основой российской внешней политики. Другая, объединявшая Меншикова, графов Л.А. и В.А. Перовских, а также графа П.Д. Киселева, склонялась к более самостоятельному политическому курсу, подразумевавшему активное проникновение в Азию. Поэтому когда в январе 1849 года Муравьёв представил правительству записку о необходимости занять устье Амура, дабы опередить там англичан, и утверждал, что владеющий им будет владеть и всей Сибирью до Байкала. Нессельроде попытался свести дело к постепенному сближению с гиляками. Однако благодаря усилиям его противников записка послужила поводом к учреждению Особого комитета для обсуждения застарелой проблемы. Постоянными членами Амурского комитета были назначены Нессельроде, Меншиков, военный министр светлейший князь А.И. Чернышёв, граф Л.А. Перовский и граф Ф.Ф. Берг. Комитет нашёл заявление Муравьёва об опасности появления иностранцев близ устья Амура достаточно обоснованным. Для предупреждения её было предложено наладить через Российско-американскую компанию связи с гиляками. Невельскому разрешалось занять в непосредственной близости к устью реки какой-либо пункт, всячески избегая столкновений с китайцами. Последнее, пожалуй, было излишним, так как потрёпанный в войне с англичанами Китай переживал смуту и не мог угрожать России. Император Николай I утвердил постановления комитета, однако прошло ещё несколько месяцев, прежде чем они были воплощены.

В начале 1849 года «Байкал» обогнул мыс Гори, а 12 мая, преодолевая снежные заряды, вошёл в Авачинскую бухту. С этого момента Невельской поступил в распоряжение восточно-сибирского генерал-губернатора. В Петропавловске капитан-лейтенанта ожидало письмо Муравьёва, с приказанием сдать груз на транспорт «Иртыш», и две инструкции. Одна предписывала Невельскому осмотр берегов Охотского моря. Другая же, секретная, прямо указывала на устье Амура. В случае необходимости командиру «Байкала» рекомендовалось ссылаться на то, что российские суда часто появляются в тех местах, так как считают Северный Сахалин своим, но для сведения сообщалось, что северная часть острова принадлежит Китаю, а южная — Японии. Муравьёв предупреждал Невельского, что ему оставлена копия инструкции, отправленной на утверждение в Петербург. Однако капитан-лейтенант опасался пропустить благоприятное для экспедиции время и не стал дожидаться подлинника. 30 мая «Байкал» поднял якорь и взял курс на Сахалин.

Берега острова моряки транспорта увидели 12 июня, и сразу же отметили неточность карты, составленной Крузенштерном. Из-за плавучих льдов войти в амурский лиман судну удалось только 27 числа, но Невельской умело распорядился оставшимся временем. Опись и промеры продолжались с утра до вечера, нередко в плохую погоду. Вскоре стало очевидным, что Сахалин — остров, вход в лиман с юга доступен любым судам, а с севера — имеющим осадку до 23 футов (7 м). В саму же реку вели два фарватера: северный, с глубиной 12 футов (3,6 м), и южный, 15-футовый (4,5 м). Завершив промеры, Невельской 30 августа покинул воды Татарского пролива и 3 сентября прибыл в Аян, где застал возвращавшегося с Камчатки Муравьёва. Генерал-губернатор с энтузиазмом воспринял доклад командира «Байкала» и приказал ему выехать в Петербург, чтобы представить результаты исследования высшему начальству. Кроме того, для предварительного уведомления князя Меншикова курьером в столицу немедленно был послан М.С. Корсаков.

Видимо, успех экспедиции задел за живое Нессельроде, и он сразу по получении в Петербypге известия об её достижениях потребовал разжаловать Невельского в солдаты за уход из Петропавловска без формального разрешения18. Однако происки канцлера не принесли плодов: император

Николай I не только снисходительно отнёсся к проступку офицера, но и повысил его в чине. Нессельроде удалось лишь воспрепятствовать скорой реализации планов Невельского, отразившихся в рапорте генерал-губернатора Восточной Сибири от 1 января 1850 года. Соглашаясь со взглядами командира «Байкала», Муравьёв писал о необходимости скорее занять устье Амура, чтобы помешать иностранцам обосноваться там, а также чтобы получить в своё распоряжение пути сообщения сибирских губернии с Охотском и Петропавловском, позволяющие содержать в этих портах сильный боевой флот. Первым же шагом, гласил рапорт, должно быть основание военного поста, контролирующего вход в реку, которое следует поручить Невельскому. Представление Муравьёва поступило в Амурский комитет, рассмотревший его и 3 февраля постановивший ограничиться для начала устройством средствами Российско-американской компании торгового зимовья в заливе Счастья, севернее амурского лимана.

Такое компромиссное решение не устроило генерал-губернатора, и он 18 марта обратился непосредственно к государю. Но тот передал ходатайство в Амурский комитет, из дипломатических соображений переименованный в Гиляцкий. Комитет же вновь высказался против активных действии. Его позиция, во многом определяемая Нессельроде, сводила на нет значение усилий Муравьёва и Невельского, так как постановление об основании зимовья было близко к исполнению. Командир Аянского порта Российско-американской компании, капитан 1 ранга B.C. Завойко ещё 12 июля 1849 года отправил в залив Счастья отставного штурмана Д.И. Орлова с четырьмя сотрудниками и товарами для меновой торговли с гиляками. Выгодно распродав товары, Орлов вернулся в Аян, а 1 мая 1850 года был вторично послан на прежнее место. Там его и нашел Невельской, прибывший в залив 27 июня на транспорте «Охотск». Высадившись на берег, начальник экспедиции не замедлил подчинить Орлова, и вопреки расчётам Нессельроде оставил Российско-американской компании вспомогательные функции, преимущественно источника снабжения19.

Зимовье, названное Петровским, уже строилось, когда гиляки сообщили Невельскому, что минувшей весной в южной части Татарского пролива побывали три иностранных судна, занимавшихся промерами. Это известие встревожило его и побудило, вопреки инструкции, отправиться в устье Амура на шлюпке с шестью вооружёнными матросами и двумя гиляками-переводчиками. Поднявшись на сотню вёрст вверх по реке, Невельской осмотрел берега и 1 августа 1850 года водрузил Андреевский флаг близ мыса Куегда, тем самым учредив Николаевский военный пост. Он говорил с местными жителями, изъявившими желание поступить в российское подданство, и, возвращаясь в Аян, взял с собой двух делегатов, уполномоченных подтвердить эту просьбу высшему начальству. Действия Невельского получили полное одобрение генерал-губернатора. Иначе отнёсся к ним Гиляцкий комитет, заслушавший соответствующую записку Муравьёва, доставленную им лично в ноябре месяце. Председательствовавший в комитете Нессельроде заявил, что основание Николаевского поста и предложение о принятии в подданство гиляков преждевременны, более того, опасны, так как могут вызвать столкновение с китайцами. Его позицию разделили князь Чернышёв и директор Азиатского департамента Л.Г. Сенявин, на сторону же Муравьёва стали князь Меншиков и граф Перовский. Канцлер вновь потребовал разжаловать Невельского, но Муравьев сумел отстоять сотрудника на аудиенции у Николая I.

Выслушав восточно-сибирского генерал-губернатора, император приказал собрать Гиляцкий комитет под председательством наследника, великого князя Александра Николаевича, сочувствовавшего планам Муравьёва. Заседание состоялось 19 января 1851 года. Муравьёв и Меншиков выступили на нём с предложением не ликвидировать Николаевский пост, а заменить его брандвахтой. Однако Нессельроде, Врончснко, Чернышев и Сенявин отрицали целесообразность этой меры, утверждая, что брандвахта не помешает иностранцам утвердиться в устье Амура, но испортит наши отношения с Китаем и погубит кяхтинскую торговлю. Таким образом, канцлер продолжал противиться активизации дальневосточной политики, из соображений равно дипломатических и личных, желая хоть как-то досадить людям, показавшим его несостоятельность в затрагиваемом вопросе20. В итоге комитет так и не принял определённого решения. Выбор между двумя мнениями оставался за Николаем I. Император же, рассудив, что там, где поднят русский флаг, он больше спускаться не должен, 3 февраля 1851 года повелел сохранить Николаевский пост. 12 февраля была образована особая, неофициальная Амурская экспедиция, из 60 матросов и 2 офицеров под командованием капитана 1 ранга Невельского. А через три дня в Пекин отправилась нота с предложением начать переговоры о защите амурского устья от проникновения иностранцев.

К тому времени Невельской, приезжавший в Петербург с Муравьёвым, уже возвращался обратно, на берега Тихого океана. В навигацию 1851 года вместе со своими подчинёнными, лейтенантом Н.К. Бошняком, штурманским прапорщиком А.И. Ворониным, а позднее с мичманом Н.M. Чихачёвым и другими офицерами, он обустроил Николаевский пост и Петровское. В последующие годы помощники Невельского, поочерёдно отправляясь в дальние поездки по окрестным землям, исследовали достаточно обширную территорию вокруг устья Амура, включая и его южные берега, ступать на которые формально запрещалось. Постепенно налаживались отношения российских моряков с гиляками и маньчжурскими купцами, доставлявшими по Сунгари и Амуру пшено, рисовую водку, табак, ткани и другие товары. Однако торговля шла не очень бойко, да к тому же требовала больших расходов. Российско-американская компания отнюдь не торопилась снабжать действовавшую под её же прикрытием экспедицию, и последняя нередко страдала от недостатка продовольствия и припасов. Люди болели, умирали. Отчасти их выручали гиляки, снабжавшие черемшой, кореньями, свежей рыбой и олениной. Так шёл месяц за месяцем, но китайцы в низовьях Амура не показывались.

Ссылаясь на это обстоятельство, Муравьёв в январе 1852 года ходатайствовал о преобразовании Амурской экспедиции в правительственную и об увеличении её состава. Против выступил Нессельроде, настаивавший на крайней осторожности действий. Лишь в марте 1853 года, воспользовавшись ухудшением отношений между Россией и западными державами, спровоцированным посольством князя Меншикова в Константинополь, генерал-губернатор сумел добиться своего. Он подал императору обширную записку, в которой помимо уже поставленных вопросов был поднят и вопрос о необходимости заявить свою претензию на весь левый берег Амура. Николай I согласился с большинством предложений Муравьёва, включая предоставление начальнику Амурской экспедиции прав военного губернатора. Но если Невельской ещё в начале того года, на свой страх и риск, распорядился основать посты в заливе Де-Кастри и у озера Кизи, то ведомство Нессельроде всячески затягивало начало переписки с Китаем. Впрочем, нет худа без добра: когда в мае на Амур пришло известие о подготовке американцами двух миссий, дипломатической — в Японию и научной — к северным берегам Тихого океана, начальник экспедиции поспешил выслать людей на юг от Де-Кастри, с приказанием везде объявлять о принадлежности этой территории России. 6 августа 1853 года лейтенант Бошняк основал в заливе Хаджи новый пост, названный Константиновским. Столь самовольные действия, противоречившие инструкциям и взглядам руководителя внешнеполитического ведомства на Нерчинский договор, конечно, болезненно воспринимались последним.

В начале 1853 года правительство решило ради обеспечения безопасности амурского устья занять Сахалин. Невельской, и в этом случае опередивший Петербург, уже посылал на остров Бошняка, осмотревшего к весне 1851 года окрестности залива Дуэ и реки Тыми с богатыми залежами угля. Однако в столице не затухала прежняя борьба партий, и Нессельроде настоял на исполнении решения средствами Российско-американской компании. Её руководство, в свою очередь, предложило поручить это сложное предприятие Невельскому, соглашаясь обеспечить его судами и припасами, а когда дело наладится — передать заведование им своему служащему, лейтенанту И.В. Фуругельму. План компании, изложенный в записке от 13 марта 1853 года, предполагал строительство двух больших укреплений на западном и южном берегах острова, а также нескольких малых21. В соответствии с ним Невельской послал на западный берег подпоручика Е.Г. Орлова, 30 августа основавшего Ильинский пост. Однако уже в сентябре, отправившись на Сахалин с основным составом экспедиции, он предпочёл сосредоточить все силы на южной оконечности острова и выбрал местом главного укрепления японское поселение Тамари-Анива. 25 сентября Невельской заложил там Муравьёвский пост и, поручив командование Сахалинской экспедицией майору Н.В. Буссе, вернулся в Петровское.

Занимая Сахалин, Россия затрагивала интересы японцев, около полувека осваивавших его южное побережье. Поэтому вопрос разграничения с Японией на Сахалине и Курильских островах рассматривался учреждённым в начале 1852 года Особым комитетом по азиатским делам, 7 мая постановившим отправить в Страну восходящего солнца посольство во главе с вице-адмиралом Е.В. Путятиным. Важную роль в выработке инструкций послу сыграл известный европейский японовед Ф.Ф. Зибольд, при содействии голландского правительства обратившийся 8 ноября 1852 года в Министерство иностранных дел России с проектом установления русско-японских отношений22. Его рекомендации были учтены Нессельроде, предписавшим Путятину выяснить, принадлежит ли южная часть Сахалина Японии, на что тогда можно было получить скорее утвердительный ответ. Адмирал, в октябре покинувший Кронштадт на (фрегате «Паллада», 10 (22) августа 1853 года достиг Нагасаки, но был встречен недружелюбно. После длительного зондажа через голландскую факторию, в январе 1854 года он приступил к официальным переговорам. Однако японцы, настаивавшие на разделении Сахалина по 50° северной широты и границе между островами Уруп и Итуруп, прервали их и возобновили только в декабре, сменив Нагасаки на город Симода.

Между тем, весной 1854 года, ввиду близкого разрыва с Англией и Францией, российское правительство распорядилось перевести все суда, находившиеся в Тихом океане, к устью Амура. Путятину пришлось сделать паузу в переговорах и увести «Палладу» с винтовой шхуной «Восток» в Императорскую гавань, где собрались также корвет «Оливуца», барк «Князь Меньшиков», транспорты «Иртыш» и «Двина», судно Российско-американской компании «Николай». Одним из первых шагов, предпринятых адмиралом, стала эвакуация войск с Сахалина, вызвавшая крайнее недовольство Невельского. Начальник Амурской экспедиции всё ещё думал о закреплении за Россией новых земель, собираясь занять небольшими заставами, по 8-10 человек, все бухты вплоть до устья реки Суйфун, рядом с Корейским полуостровом. Но этот план не получил одобрения начальства, озабоченного безопасностью амурского устья. Действительно, к началу навигации российское командование имело в своём распоряжении всего 25 человек на Петровском посту, 30 — на Николаевском, 8 — на Мариинском (Кизи) и 10 — на Александровском (Де-Кастри)23. Моряки были вооружены кремнёвыми ружьями. Кроме того, в Николаевске хранились две, а в Де-Кастри одна трехфунтовая пушка, на каждую из которых приходилось по 25 зарядов.

Муравьёв, находившийся тогда в Петербурге, хлопотал об усилении. В начале 1854 года он добился высочайшего разрешения на размещение в устье Амура и в Петропавловске Восточно-сибирского линейного батальона и сотни казаков Забайкальского войска, всего около 700 человек. Для ускорения их передислокации генерал-губернатор предложил воспользоваться путём по Шилке и Амуру. На заседании Амурского комитета, председательство в котором перешло к генерал-адмиралу, великому князю Константину Николаевичу, против этого предложения выступил Сенявин. Однако тревожная обстановка заставила большинство участников согласиться с Муравьёвым. Ему предоставили право договориться с китайскими властями о сплаве войск. 11 января Николай I утвердил положение комитета, и позволил Муравьёву идти по Амуру, не дожидаясь согласия Пекина.

Санкция императора нейтрализовала весьма сковывающую инструкцию, составленную в те же дни для генерал-губернатора чиновниками Министерства иностранных дел. Возвратившись в Иркутск, Муравьёв 14 апреля известил китайское правительство о предоставленных ему правах и о повелении государя выступить на защиту устья Амура от иностранцев. Правящие круги Дайцинской империи с пониманием отнеслись к намерениям своих северных соседей и не стали чинить им препятствий24.

К подготовке сплава приступили по распоряжению Муравьёва ещё в конце 1853 года. 19 апреля 1854-го генерал-губернатор выехал из Иркутска и 7 мая достиг Шилки, по которой спустился к Шилкинскому заводу, где нашёл недавно выстроенный пароход «Аргунь» и барки с плотами для сводного батальона из 800 солдат, вооружённых преимущественно штуцерами, сотни казаков и дивизиона горной артиллерии25. Начальство над отрядом было поручено майору М.С. Корсакову. Утром 8 мая, после молебна, караван тронулся в путь. Вёл его сотник А.Г. Скобельцын, единственный изо всего отряда бывавший в низовьях Амура. 18 мая миновали Усть-Стрелку — последнее русское поселение, расположенное при слиянии Шилки с Амуром. 28 остановились, выбрав место у впадения Зеи, верстах в 20 выше Айгуня, куда Муравьёв сразу послал чиновников Свербеева и Сычевского. Они должны были выяснить, доставлено ли из Пекина разрешение на сплав. Однако ответ оказался неутешительным. Тем не менее, на следующий день Муравьёв приказал отряду продолжать плавание, сам же пересел на «Аргунь» и отправился вперёд, на встречу с хэйлунцзянским цзянцзюнем (генерал-губернатором) И Шанем, предупредив Корсакова, чтобы тот был готов по первому сигналу атаковать город.

Переговоры шли до вечера. Убоявшись множества подходивших российских судов, И Шань, не имевший определённых указаний правительства, позволил им двигаться дальше. 3 июня, по ошибке проводника, караван свернул в Уссури и поднялся по ней вёрст на 40. Обнаружив ошибку, повернули обратно, и на выходе из реки в Амур Муравьёв присмотрел место для будущего поселения. Спустя неделю, 10 июня, с судов каравана заметили парус гиляцкой байдарки, в которой прибыл посланный Невельским навстречу отряду мичман Г.Д. Разградский. Он и повёл сплав дальше. 14-го числа на берегу показались избы Мариинского поста, где Муравьёва ждал Невельской, незадолго перед тем получивший от Путятина известие о начале войны с европейской коалицией. Там экспедиция разделилась. Третья рота — 200 человек под командованием подпоручика Н.А. Глена, была послана сделать просеку и проложить дорогу к Де-Кастри, остальные же двинулись в Николаевск. Оставив для защиты поста ещё одну роту, две других погрузили на транспорт «Двина» и отправили в Петропавловск, так как Муравьёв, в 1849 году сделавший этот порт главной базой российского флота на Тихом океане, не оставлял надежды сохранить за ним и впредь данное значение. Подкрепление высадилось в Петропавловске за две недели до появления в Авачинской бухте англо-французской эскадры.

Ожидая появления неприятеля, Муравьёв предложил было Путятину ввести «Палладу» в Амур, но 9 августа сам нарушил прежний план, поспешив на шхуне «Восток» в Аян, чтобы успеть до ледостава вернуться в Иркутск, а затем отослав сё в Петропавловск. Ввести же сидевший на 22 фута (6,7 м) фрегат через амурский бар, буксируя его одними шлюпками, не удалось даже после полного разоружения. Путятину пришлось отправить «Палладу» на буксире подошедшей 18 июля к мысу Лазарева «Дианы» в Императорскую гавань, где она и осталась на попечении боцмана Синицына с десятью матросами. Основная часть команды «Паллады» была переведена на «Диану», матросы которой проявили бунтарский дух и едва не выбросили за борт своего командира, капитан-лейтенанта С.С. Лесовского26. Последние же пополнили гарнизон Николаевска, усиленно занимавшийся в те дни строительными работами. Распоряжением Невельского, 25 августа произведённого в контр-адмиралы, возводились две большие казармы с походной церковью и лазаретом, четыре офицерских флигеля, здание канцелярии с гауптвахтой, несколько складов, кузница, мастерская и другие сооружения. 22 октября начальник Амурской экспедиции заложил батарею на мысе Куегда. К концу 1854 года николаевский гарнизон насчитывал 820, петровский — 80, а мариинский — 150 человек27.

Однако до весны неприятель на подходах к Амуру не показывался. Англо-французская эскадра из двух фрегатов, трёх корветов, брига и парохода, под командованием адмиралов Прайса и Феврие де Пуанта действовала у берегов Камчатки. Впервые она была замечена 17 августа 1854 года, а на следующий день уже вошла в Авачинскую бухту. Ей противостояли фрегат «Аврора», под командованием капитан-лейтенанта И.Н. Изыльметьева, транспорт «Двина», под командованием капитана 2 ранга А.А. Васильева, моряки 47-го Камчатского экипажа и солдаты сводного батальона. Всего, вместе с волонтёрами, до 900 человек при 42 офицерах. Устроив шесть береговых батарей, гарнизон, руководимый командиром порта, контр-адмиралом B.C. Завойко, сумел хорошо подготовиться к обороне и выстоять как при бомбардировке 20 августа, так и при высадке десанта 24-го. Потеряв всего 31 человека убитыми и 65 ранеными, защитники Петропавловска вывели из строя до 350 нападавших. Погиб и адмирал Прайс. Спустя три дня союзники покинули Камчатку.

Поражение соединённой эскадры произвело в Европе неприятное впечатление и немедленно породило призывы к реваншу. Сознавая, что Петропавловск не выдержит нового удара, великий князь Константин Николаевич 3 декабря 1854 года послал Муравьёву записку, в которой указывал на целесообразность сосредоточения всех сил в важнейшем пункте — устье Амура. Эта мысль вскоре получила одобрение Николая I. Тогда же посетила она и самого Муравьёва, 30 декабря отправившего к Завойко есаула Мартынова с предписанием оставить порт. Преодолев за два месяца 8000 вёрст по бездорожью, есаул 3 марта 1855 года вручил предписание командиру порта. На следующий же день началось разоружение укреплений. Всё имущество грузили на стоявшие в бухте «Аврору», «Оливуцу», «Двину», «Иртыш», «Байкал» и два бота. Завершив погрузку 2 апреля, петропавловцы прорубили во льду канал и 6-го вышли в море. Спустя двадцать дней отряд вошёл в Императорскую гавань, но не задержался там, а при первом известии о приближении 8 судов английской эскадры коммодора Фридрикса перебрался 5 мая в Де-Кастри.

8 мая три неприятельских судна появились в заливе, причём одно из них, винтовой корвет под английским флагом, зашло за остров Обсерватория и открыло огонь по «Оливуце», с которой сразу ответили. После короткого и безрезультатного обмена выстрелами противник удалился. Расценив этот бой как рекогносцировку, российские моряки стали готовиться к встрече более крупных сил. Однако 13 мая в Де-Кастри приехал Невельской и настоял на немедленном переводе кораблей в устье Амура, уже очистившееся ото льда. Едва отряд успел покинуть залив, как в него 23 мая вошла эскадра коммодора лорда Эллиота. Обыскав все бухты и, никого не обнаружив, англичане, вполне доверявшие Лаперузу с Броутоном, сочли, что русские ухитрились выскользнуть на юг, и бросились вдогонку. По пути они перехватили часть экипажа погибшей в Японии «Дианы», добиравшуюся до устья Амура на японской торговой шхуне. Остальная команда фрегата, во главе с Путятиным, на втором «купце» и шхуне «Хеда» побывала в Петропавловске, но, убедившись, что он сожжён дотла, повернула к Татарскому проливу, проскочив туда под носом у неприятеля. До осени англо-французское соединение успело разорить Аянский порт и перебить почти всю команду брига Российско-американской компании «Охотск», спасавшуюся на шлюпках после того, как шкипер Юзелиус, не желавший сдавать своё судно врагу, взорвал его.

Путятин, 26 января 1855 года подписавший в Симоде договор, устанавливавший дипломатические отношения с Японией и открывавший для российских мореплавателей порты Симода, Хакодате и Нагасаки, исполнил возложенное на него поручение, и в конце лета, когда вероятность нападения противника снизилась, отправился в Петербург. Однако паровой катер «Надежда», на котором он поднимался по Амуру, с трудом выгребал против течения, и адмирал не успел до ледостава дойти до Усть-Стрелки 300 вёрст. Пеший переход через Забайкалье в Иркутск оказался крайне трудным, и тягостные впечатления породили у Путятина стойкое неприятие любых планов освоения Приамурского края, усиливавшееся воспоминаниями о вынужденном подчинении Муравьёву28. Впоследствии это нерасположение сыграло свою роль.

С января 1855 года на Шилкинском заводе стали собираться войска, назначенные для второго сплава: две роты 14-го, 15-й линейный батальон и сводный казачий полубатальон забайкальцев. Весной комендантом завода назначили мичмана A.M. Линдена, распоряжавшегося постройкой барж. После вскрытия рек, в ночь на 29 апреля, тронулся в путь первый эшелон сплава, руководимый самим Муравьёвым. За ним двинулись второй и третий, всего 125 судов, вместивших не только около 3000 военнослужащих, но также научную экспедицию Р.К. Маака и первых крестьян-поселенцев. 31 мая устья Амура достигли головные суда, а 1 июля сплав завершился. К тому времени в низовьях реки и на берегу Татарского пролива сосредоточилось до 7000 человек. Пользуясь предоставленными ему правами, Муравьёв объявил себя главнокомандующим всеми сухопутными и морскими силами и предписал упразднить Амурскую экспедицию, подчинив её личный состав камчатскому военному губернатору — Завойко. Боевые корабли поступили под начальство капитана 1 ранга Изыльметьева, а войска были подчинены полковнику Корсакову. Излишне же самостоятельного Невельского генерал-губернатор фактически отстранил от живого дела, назначив начальником своего штаба.

Параллельно с усилением обороны края началось и его освоение. Прибывшие со сплавом крестьяне, 481 человек обоего пола, расселились между Мариинским и Николаевским постами, основав деревни: Иркутскую, Богородскую, Михайловскую, Новомихайловскую, Сергиевскую. 12 июня 1855 года правительство, по предложению Муравьёва, приняло решение о переселении на Амур казаков, фактически уже исполнявшееся инициатором. Часть 6-й сотни формирующегося Амурского казачьего полка была поселена близ Мариинска и назвала свою станицу — Сучи29. Однако всем им требовалось время для того, чтобы освоиться на новом месте и наладить там земледелие, приспосабливаясь к своеобразному климату и незнакомой почве. Поэтому поселенцы нуждались в снабжении не менее чем войска. Властям пришлось обратиться к американцам, согласившимся доставить продовольствие, не взирая на военные обстоятельства. 9 сентября в Де-Кастри прибыло торговое судно «Бостон»30.

Припасы подоспели вовремя, так как 8 октября в залив вошёл английский фрегат «Сибилла», под флагом коммодора Эллиота, и два винтовых корвета. Они застали там только американское судно «Беринг». Корабли российского отряда за исключением «Паллады» ещё летом были введены в Амур. На оборонявшем Де-Кастри Александровском посту находился есаул Пузино с сотней казаков и двумя горными орудиями. Чтобы не попасть под огонь английской артиллерии, они отступили к опушке леса и уже оттуда встретили высаженный Эллиотом десант, численностью 400 человек. Занимая выгодную позицию, казаки отразили нападение, уложив на месте 25 десантников и обратив в бегство остальных. Эллиот отступил, но Завойко, предполагавший, что имеет дело с авангардом эскадры адмирала Стерлинга, усилил Александровский пост четырьмя сотнями казаков и приказал устроить береговые батареи. Последние, впрочем, не были окончены, так как Эллиот, предпринявший 19 октября вторую высадку и вновь отбитый, окончательно ретировался из Де-Кастри.

Весной 1856 года до Амура дошла весть о подписании Парижского мирного трактата. Отпала необходимость в присутствии на Дальнем Востоке значительного военного контингента, содержание которого обходилось весьма дорого, ибо припасы приходилось доставлять из Забайкалья и даже из европейских губерний России. С началом навигации был проведён третий сплав, с которым прибыли 1636 солдат при 24 офицерах. Но прежние войска, пережившие цингу и тиф, нуждались в смене. По приказанию Муравьёва все они, кроме 15-го линейного батальона, сотни казаков и горной батареи, стали собираться в обратный путь. Нераспорядительность начальства, разбросанность подразделений по обширной территории, бездорожье привели к тому, что солдаты вышли поздно и не попали в Усть-Стрелку до начала зимы. Несколько сот вёрст им пришлось в мороз и пургу идти вдоль берега. Ослабленные голодом и болезнями люди умирали десятками. Всего за эти дни линейцы потеряли 183 человека — больше, чем и боях с англичанами31.

Тем не менее, устье Амура было закреплено за Россией. На левом берегу реки, ниже Усть-Стрелки, появились посты: Кутомандский, Кумарский, Усть-Зейский, Хинганский и Сунгарийский, с гарнизонами по 10-50 человек. В конце октября 1856 года была образована Приморская область с центром в Николаевске, «Положение об управлении» которой получило высочайшее утверждение 31-го числа, её губернатором стал контр-адмирал П.В. Козакевич. Накануне, 27-го, Николай I утвердил журнал Амурского комитета о заселении всего левого берега казаками конного полка и предложение об образовании «Амурской линии». Эта задача облегчалась улучшением водных сообщений с приходом из Америки заказанных там железных пароходов «Амур», с машиной мощностью 66 л.с., и 35-сильной «Лены». В 1857 году в низовья реки сплавились до 2400 человек войск, 100 поселенцев и 62 ссыльнокаторжных женщины. Из Забайкалья были переселены три сотни казаков, образовавших 11 станиц. В устье Зеи обосновался 14-й линейный батальон, гарнизонный городок которого вскоре получил имя Благовещенск.

Однако все эти шаги, принимавшиеся по распоряжению Муравьёва, далеко опережали намерения правительства. Ещё в 1853 году, когда генерал-губернатор настаивал на приобретении всего левого берега Амура, Министерство иностранных дел отправило 16 июня в Пекин ноту с просьбой приступить к разграничению только района верховьев реки Горбины. Представленная Муравьёвым в январе 1854 года записка, обосновывавшая необходимость передачи ему права вступать в переговоры с цинским правительством, получила одобрение. Соответствующее уведомление было послано в Китай 6 февраля. Но вместе с тем генерал-губернатору Восточной Сибири рекомендовали выждать развития событий. Даже после того, как идею о целесообразности обладания левым берегом Амура поддержал великий князь Константин Николаевич, Нессельроде и Сенявин уклонялись от официальных сношений с Китаем но данному вопросу. Лишь высочайшее повеление утвердиться на левом берегу вплоть до океана развязало Муравьёву руки. Встретив во время сплава 1855 года лодки с цинскими уполномоченными, направлявшимися к верховьям Горбицы, он пригласил их в Мариинск, где попытался договориться о разграничении по всему течению Амура, но безуспешно.

Обращение Муравьёва к военному министру, князю В.А. Долгорукову, с просьбой ходатайствовать перед верховной властью о разрешении на заселение левого берега забайкальскими казаками, поначалу не дало результата. Долгоруков, будучи единомышленником своего предшественника Чернышёва и Нессельроде, противился предлагаемой мере, ссылаясь на возможные недоразумения с Китаем, о чём говорил и Николаю I. Император же предоставил решение Амурскому комитету, который, несмотря на старания председательствовавшего в нём Константина Николаевича, высказался в пользу того, чтобы отложить вопрос. Осторожность монарха, получавшего противоречивую информацию от противоборствовавших чиновничьих и придворных группировок, была вполне естественной. Однако даже после смерти Николая I, когда на престол взошёл Александр II и в начале 1856 года графа Нессельроде сменил князь A.M. Горчаков, считавшийся представителем «русской партии», князя Долгорукова сменил генерал Н.О. Сухозанет, а Сенявина — генерал-майор Е.П. Ковалевский, отношение правительства к амурскому делу оставалось прежним. И хотя Муравьёву подтвердили полномочия на переговоры с Китаем, вперёд выдвинули адмирала Путятина, возведённого в графское достоинство и направленного в Пекин с чрезвычайной миссией.

К счастью, нескрываемая антипатия адмирала к планам Муравьёва уже не имела существенного значения. Высочайше утверждённая 19 февраля 1857 года инструкция предписывала послу договориться о закреплении за Россией левого берега Амура и морского побережья к югу от него. Вдобавок китайцы настроили Путятина против себя, запретив ему въезд в страну сперва через Кяхту, а затем и через Айгун. Стремление цинской верхушки избежать контактов с российским правительством объяснялось тем затруднительным положением, в которое попал Китай с началом Второй опиумной войны. Её инициаторы, англичане, не удовлетворившись уступками Пекина по Нанкинскому договору, искали только повода для нападения, и нашли его в захвате китайцами небольшого речного судна под британским флагом и в появлении у Кантона двух флотилий вооружённых джонок. В середине мая 1857 года суда эскадры адмирала М. Сеймура открыли военные действия и, уничтожив к 1 июня обе флотилии, приступили к блокаде Кантона. Спустя семь месяцев, 28 декабря началась бомбардировка города, а через два дня он был захвачен англо-французскими войсками.

Несомненно, реакция Пекина отчасти была спровоцирована и Муравьёвым, с весны 1857 года приступившим к сосредоточению на границах Китая регулярных войск и казаков. Летом у берегов Аргуни и Амура стояли 13-, 14-, 15- и 16-й линейные и двенадцать пеших казачьих батальонов, шесть конных полков Забайкальского войска, всего около 16.000 человек пехоты и 5000 кавалерии при 8 батарейных, 24 лёгких и 8 горных орудиях. Правда, генерал-губернатор не собирался пускать их в дело, но китайцы, стянувшие почти все свои вооружённые силы к юго-восточному побережью и столице, опасались, что русские предъявят им неприемлемые требования, избежать которых можно было, уклонившись от дипломатического контакта. И действительно, Муравьёв считал, что речь на переговорах должна идти не об уступке Китаем России земель на левом берегу Амура, фактически уже занятых, а о признании этого факта и окончательном разграничении. Своё мнение он письменно высказал Путятину32. Адмирал же, раздражённый уловками китайцев, больше думал о том, как заставить Трибунал внешних сношений отказаться от тактики проволочек. Спустившись в Николаевск, Путятин сел на купленный в Соединённых Штатах пароход «Америка» и под конвоем тендера «Камчадал» ушёл в Печилийский залив, где перебрался на один из кораблей отряда капитана 1 ранга Д.И. Кузнецова, отправленного в Тихий океан по окончании Крымской войны. Остановившись в устье реки Пейхо, чрезвычайный посол 24 июля отправил в Пекин требование принять его, но ответа не получил.

Теряя терпение, Путятин составлял планы блокады Пейхо (Байхэ), для пресечения подвоза хлеба в китайскую столицу, прекращения кяхтинской торговли и военного выступления в Сибири, о чём писал Константину Николаевичу. Но в сентябре ему, наконец, был доставлен однозначный отказ. Одновременно Трибунал выслал в Амурский комитет жалобу на действия Муравьёва и предложение вести переговоры на уровне местных властей. Муравьёв же донёс в Петербург, что китайское правительство стало протестовать против заселения русскими левого берега Амура после прибытия Путятина в Печилийский залив, когда «опрос разграничения перерос двусторонние рамки и превратился и международный, составив звено в цепи домогательств западных держав. Обсудив ситуацию, Амурский комитет решил, что предложение оказать на Китай вооружённое давление совместно с Англией и Францией неприемлемо.

Как отмечал ещё в начале года новый директор Азиатского департамента Ковалевский, интересы России в Китае отличались от интересов западных держав, с которыми она сама находилась далеко не в лучших отношениях. Поэтому Министерство иностранных дел постаралось через главу Русской духовной миссии в Пекине, архимандрита Палладия, разъяснить Трибуналу внешних сношений характер посольства Путятина33. Из чрезвычайных послов адмирал был переименован в императорские комиссары, а очередная инструкция от 24 декабря 1857 года напоминала ему о необходимости преследования исключительно отечественных интересов. Тогда же лечившегося за границей Муравьёва вызвали в Петербург и предписали приступить к переговорам с хэйлунцзянским цзянцзюнем. Обстановка для таких переговоров складывалась благоприятная, так как англофранцузская интервенция и восстание тайпинов заставляли китайские власти прилагать все усилия к полюбовному соглашению с Россией. Весной 1858 года Муравьёв прибыл на Амур с превосходным помощником, приставом духовной миссии, статским советником П.Н. Перовским. 10 мая российская делегация выехала из Усть-Зейского поста в Айгун, где сё ожидал цзянцзюнь И Шань. Первое заседание, состоявшееся 11 мая, лишь подтвердило разницу во взглядах сторон, как на принципиальные вопросы разграничения, так и на второстепенные. Муравьёв не стал продолжать прения, а передав И Шаню составленный Перовским по его указаниям проект соглашения, уехал. Дальнейшие переговоры вёл с сопровождавшими цзянцзюня лицами Перовский, умело пользовавшийся своим знанием уязвимых мест в позиции цинского правительства.

После горячих споров, китайцы согласились отдать левый берег Амура до самого моря, оставив за собой правый до впадения Уссури. Земли от Уссури до морского побережья и корейской границы они побоялись уступить, не зная точно пределов владений правящей династии, и эта территория осталась не разграниченной. В последний момент И Шань испугался ответственности, но подоспевший Муравьёв заявил ему, что не потерпит ни волокиты, ни изменения трактата. 16 мая Айгуньский договор был подписан, а 18-го отправлен в Петербург. Спустя две недели, 1 июня, в Тяньцзине Посьет подписал с уполномоченными Гуй Ляном и Хуа Шаном договор, урегулировавший общие проблемы разграничения и торговли. Взамен Россия должна была поставить Китаю 10.000 ружей, артиллерию и направить военных советников. 18 июня китайцы подписали соглашение с американским посланником У. Ридом, а 26—27-го с английским и французским, лордом Эльджином и бароном Гро. Согласно условиям последних, державы получали право на постоянное дипломатическое представительство в Пекине и наибольшее благоприятствование в торговле, для которой открывались порты на реке Янцзы — Чжэньцзян, Цзюцзян, Ханькоу и маньчжурский Нючжуан. Однако утвердить эти соглашения пинское правительство не торопилось, в отличие от Айгуньского, ратифицированного 2 июня.

Вместе с тем, китайцы откладывали высылку на Амур разграничительной комиссии, из-за чего статьи Айгуньского договора оставались благими пожеланиями. Правда, на освоении Приамурья русскими такая политика не сказалась. 19 июля 1858 года губернатор Приморской области Корсаков доложил Муравьёву о переселении на амурские берега, от Усть-Стрелки до Малого Хингана, всех шести сотен конного полка. Впрочем, вскоре выяснилась необходимость поселить ещё две сотни, разделив казаков на два полка четырехсотенного состава. 5 сентября Муравьёв донёс великому князю Константину Николаевичу об окончании переселения, а 26-го представил проект Положения об Амурском казачьем войске, согласно которому оно включало помимо двух конных полков два пеших батальона пятиротного состава, кадровый и резервный34. На войско, заселявшее левый берег Амура и правый — Уссури, возлагалась охрана границы с Китаем и поддержание сообщения вдоль неё. Вооружались казаки драгунскими винтовками, шашками и пиками. Резервный пеший батальон получил из Забайкалья кремнёвые ружья. 8 декабря была учреждена Амурская область с центром в Благовещенске, первым губернатором которой стал генерал-майор Н.В. Буссе. 29 декабря состоялось высочайшее повеление об образовании Амурского войска, но Положение о нём было утверждено лишь 1 июня 1860 года.

Иная судьба ожидала представленный 16 сентября 1858 года Муравьёвым, получившим тогда титул графа Амурского, Константину Николаевичу план обустройства присоединённых территорий, предполагавший сооружение в Николаевске искусственной гавани, строительство пристаней по Амуру, Шилке и Ингоде вплоть до Читы, расчистку перекатов на этих реках, устройство телеграфном линии от Николаевска до Софийска и Де-Кастри. Намечалось графом и возведение береговых батарей, трёх — в устье Амура, на 70 орудий, и ещё нескольких — выше по течению. Согласно повелению императора Александра II, план передали на рассмотрение Военного министерства и Сибирского комитета, где председательствовал князь Чернышёв, комитет же обратился за отзывом к Путятину, указавшему на отсутствие в пустынном ещё крае рабочих рук. Его точку зрения приняли, и, несмотря на разъяснения Корсакова, что к работам предполагается привлечь ссыльнокаторжных, личный состав линейных батальонов и флотского экипажа, на заседании комитета решено было сократить их объём. В Де-Кастри постановили выстроить вместо гавани скромную пристань, расчистку речных русел обусловили предварительными изысканиями, отказались от сооружения батарей выше устья Амура. Комитет усомнился также в целесообразности превращения Николаевска в главный военный порт на Тихом океане, учитывая долгую и суровую зиму, сложные и мелководные фарватеры, осложнявшие его использование. По сути дела, к реализации предназначалась лишь та часть плана, которая не требовала особых ассигнований. Своей властью Муравьёв в 1858 году распорядился устроить пристани на Шилке, у станицы Сретенской, и подготовить к сплаву партию из 500 ссыльных, назначенных на сооружение батарей в устье Амура. Расходы на остальные работы оказались не по силам российской казне, истощённой Крымской войной. Даже начатое было строительство укреплений к 1862 году заглохло.

Незадолго перед тем Россия окончательно приобрела на юге своей дальневосточной окраины территорию, без существенных изменений сохранившуюся и по сей день. Следует отметить, что Министерство иностранных дел первоначально собиралось провести границу от верховьев реки Уссури, в 1858 году описанной экспедицией М.И. Венюкова, до побережья Японского моря напрямую, оставляя залив Посьета Китаю. Однако 10 ноября 1858 года Муравьёв-Амурский написал князю Горчакову о необходимости смещения границы к югу, до корейской территории. В этом смысле и была дана генерал-губернатором директива разграничительной комиссии, возглавляемой обер-квартирмейстером войск Восточной Сибири, подполковником К.Ф. Будгосским. Весной 1859 года комиссия прибыла на озеро Ханка, положив начало посту Турий Рог, и приступила к изысканиям, не дождавшись китайских коллег. В июне топографические работы завершились, и Будгосский взялся за оформление карты пограничной полосы.

Потребность в ней назрела, ибо к тому времени в Пекин прибыл чрезвычайный посланник, генерал-майор Н.П. Игнатьев, талантливый дипломат, успевший заключить выгодное для России соглашение с бухарским ханом. Он перешёл китайскую границу с караваном «Литтихских штуцеров», обещанных цинскому правительству Путятиным, ещё в апреле, но до 12 мая был задержан в Урге. Между тем, обстановка в Дайцинской империи резко изменилась. Волокита китайцев спровоцировала представителей держав на попытку летом 1859 года силой добиться выполнения Тяньцзиньских соглашений. Сформировав эскадру из 16 судов под командованием адмирала Д. Хоупа, с 1200 десантниками, они направились к устью Пейхо. Однако усвоив жестокие уроки прошлогоднего штурма Дагу, китайцы приготовились дать им отпор. 13 (25) июня семь британских канонерских лодок обстреляли форты, но ответным огнём четыре из них были потоплены35. Союзникам пришлось отступить.

Воодушевлённое победой, цинское правительство уверовало в свои силы и решило отказаться от невыгодных договоров, включая Айгуньский. Направлявшийся в Тяньцзинь вместе с Будгосским Муравьёв-Амурский узнал о происшедшем 2 июля, когда пароход «Америка» доставил его в устье Пейхо. Сознавая, что переговоры с китайцами в сложившейся ситуации будут безрезультатными, генерал-губернатор отправил подготовленную подполковником карту в Пекин Игнатьеву, а сам поспешил обратно. Вернувшись в Благовещенск, Муравьёв принял меры к усилению обороны присоединённых территорий. Учитывая угрозу появления в российских водах англо-французских кораблей, он 18 октября 1859 года испросил высочайшее разрешение на основание постов вдоль побережья Японского моря до корейской границы36. Но устроить их ранее начала следующей навигации было немыслимо. Поэтому в соответствии с предписанием Муравьёва от 15 ноября, военный губернатор Приморской области, контр-адмирал П.В. Козакевич озаботился подготовкой судов к выходу в море при первой возможности. Между тем, после бесплодных попыток завязать переговоры, Игнатьев выехал в Шанхай, где находились представители держав. Генерал воздержался от чрезмерного сближения с ними и уклонился от взаимодействия, заняв удобную позицию стороннего наблюдателя, позволившую ему избежать моральной ответственности за готовившуюся интервенцию. Высочайше утверждённым 12 января 1860 года журналом Амурского комитета Игнатьеву было предписано сделать Трибуналу внешних сношений последнее предупреждение и, сев в Бэйтане на одно из судов бывшего отряда Кузнецова, следовать в Печилийский залив. Туда же направлялись ещё два клипера, корвет, а из Средиземного моря — новейший фрегат «Светлана», под командованием капитанов 2 ранга, сначала Н.М. Чихачева, затем И.И. Бутакова. Образовавшаяся эскадра была вверена капитану 1 ранга И.Ф. Лихачёву. Российским морякам довелось стать свидетелями блестяще проведённой союзниками десантной операции, вполне сопоставимой с их высадкой под Севастополем шесть лет назад. Собрав в Гонконге 87 транспортов и 63 боевых корабля, они перебросили к Бэйтану и устью Пейхо 31-тысячную армию, овладевшую за три месяца, начиная с августа, фортами Дагу, Тяньцзинем и подступившую к стенам Пекина. Были взяты также порт Динхай на реке Янцзы, Чифу и Далянь. Император И Чжу со всем двором бежал во Внутреннюю Монголию, в Жэхэ. Что ожидало китайскую столицу, легко было догадаться по примеру разграбленного и сожжённого летнего дворца Юань минь юань. Игнатьеву удалось убедить союзников отказаться от штурма. Город был сдан китайцами без боя.

6 октября пинские сановники передали Игнатьеву официальное письмо князя Гуна, родственника императора, с просьбой оказать посредничество в переговорах с державами и обещанием в кратчайший срок урегулировать все проблемы российско-китайских отношений37. Благодаря усилиям генерала 24 октября состоялось подписание англо-китайского, а 25-го франко-китайского соглашения. Вознаграждением за посредничество стал Пекинский договор, подписанный Игнатьевым и Гуном 2 ноября и подтвердивший условия Айгуньского и Тяньцзиньского. Граница между Россией и Китаем была проложена по Амуру, Уссури, Сунгаче, озеру Ханка, рекам Беленхэ и Туманган к побережью Японского моря.

Присоединяемая территория, площадью 38.500 квадратных вёрст (около 34.000 кв.км.), представляла собой гористую страну, покрытую девственными лесами. Лишь в одном месте, южнее озера Ханка, лежала небольшая степь, вытянувшаяся на сотню вёрст, к среднему течению реки Суйфун и достигавшая там ширины 35 вёрст. Почти в самой середине степи поднимались увалы, разделявшие течения рек Лефу и Мо, впадавших в озеро с юга. Мелководное, не более 5 саженей (около 11 м) глубиной, длиной до 90 вёрст по меридиану, окружённое почти со всех сторон, за исключением западной, пологими берегами, а потому весьма бурливое, оно не представляло удобств для судоходства. Лишь на юго-западе, в прикрытом утёсами заливе, где позднее разместился пост Камень-Рыболов, пароходы могли подходить достаточно близко к берегу и стоять на якоре в безопасности. С востока из озера вытекала мелководная, глубиной до полуметра, и извилистая речка Сунгача, через 200 вёрст впадавшая в Уссури, которая затем несла свои воды ещё около 500 вёрст до слияния с Амуром. Здесь, на правом, высоком берегу Амура раскинулась Хабаровка, основанная в 1857 году солдатами 13-го линейного батальона. Спустя десятилетие в 111 её домах жили 350 поселенцев и до 400 солдат. Далее по правому берегу Амура тянулись отроги Хехцырского хребта, то приближавшиеся к реке, то отходившие на десятки вёрст. На всём протяжении до очередного левого притока, реки Горин, амурские берега покрывали лиственные леса, далее постепенно сменявшиеся хвойными. Прорезав на подходах к берегам Татарского пролива хребет Сихотэ-Алинь, Амур впадал в море устьем шириной до 20 вёрст и глубиной до 18 саженей.

На его левом берегу, в 60 верстах от взморья, среди невысоких горных отрогов вырос город Николаевск. В 1860 году он имел всего одну улицу, на которой стояли деревянные: дом губернатора, церковь, офицерское собрание, жилые строения и здания казённых учреждений, а также с десяток двухэтажных домов американских купцов, с лавками в нижнем этаже. Спустя несколько лет в Николаевске насчитывалось до 635 частных и 40 казённых зданий, в которых помещались 2000 матросов Амурского флотского экипажа, три роты (331 человек) 4-го Восточно-сибирского (бывшего 15-го Сибирского) линейного батальона и крепостная команда из 278 человек, управления войск Приморской области и портов Восточного океана, областное правление. В 14 верстах ниже по течению, на мысе Чныррах, с 1862 года стоял 6-й Восточно-сибирский линейный батальон (803 человека), переведённый из Иркутска, и 300 человек крепостных артиллеристов38.

От амурского лимана к югу тянулся высокий обрывистый берег, прерываемый узкими речными долинами, как и склоны сопок покрытыми хвойным лесом со множеством болот и озёр. В 160 милях (около 300 км) от Николаевска, в заливе Де-Кастри, располагался Александровский пост, с гарнизоном в 150 человек. Далее, почти на таком же расстоянии, находился залив Святого Владимира, а 30 милями южнее — залив Святой Ольги, с очередным и последним постом, состоявшим из церкви, дюжины жилых домов и двух казённых магазинов (складов). Следующий большой залив — Америка, названный по имени открывшего его в 1859 году парохода, как и примыкавший к нему с юга залив Петра Великого, объединяющий Уссурийский и Амурский заливы, а также Посьет (d'Anville Bay), расположенный у самой корейской границы, оставались не занятыми. Изредка их посещали иностранные и российские суда. Так, в 1851 году в Посьете побывал французский корвет «Каприсье», а два года спустя берега Кореи и Южно-Уссурийского края осмотрел фрегат «Паллада». Во время Крымской войны английское судно «Винчестер» совершило плавание по заливу Петра Великого до острова Аскольда. В 1859 году в тех местах побывал и клипер «Стрелок». Однако сведения о морском побережье присоединяемого края нуждались в пополнении и уточнении.

Внешне берега на всём их протяжении были похожи, однако в северной части лес ближе подступал к морю, а южнее, от мыса Низменного, постепенно удалялся, предпочитая расти в десятке вёрст от него и выдвигая вперёд густой кустарник, лучше переносивший сильные постоянные ветра. Склоны Сихотэ-Алиня, возвышавшегося в 50—100 верстах от моря и круче спускавшегося к нему, нежели в глубь материка, покрывала густая растительность: от Амура до залива Святой Ольги преимущественно ель, лиственница и пихта, затем всё более кедр, клён, дуб, ясень, ильм (вяз), а в южной оконечности ещё и липа, тополь, орех и даже пробковое дерево. Горные вершины, на севере поднимавшиеся на 600—800 метров, южнее подрастали вдвое и более, но затем вновь опускались до прежнего уровня. В юго-западной части Сихотэ-Алиня существовало 16 перевалов, соединявших речные долины, причём лежавшие западнее отличались меньшей высотой, соответственно более пологим отрогам хребта. Наконец, за гористым полуостровом Муравьёва-Амурского, разделявшего Уссурийский и Амурский заливы, хребет переходил в холмистую, заболоченную низину, по которой протекала река Суйфун.

Коренное население края, состоявшее из гиляков, орочей и гольдов (нанайцев), рыболовов и охотников, селилось преимущественно по берегам озера Ханка, Уссури, Амура и рек, впадающих в Японское море. К земледелию эти племена практически не обращались, да оно в тех местах было далеко не простым занятием. Ему препятствовали ежегодные разливы рек, как правило, в марте-апреле переполнявшихся талыми водами и заливавших немалую часть своих долин. В мае вода спадала. Однако уже в июне начинались частые дожди, и к середине июля реки вновь переполнялись и выходили из берегов. Разливами особенно отличались Суйфун, Сучан, Лефу, Даубихэ и в целом верхние притоки Уссури. Эти-то, новые для русского человека земли и стал спешно заселять Муравьёв-Амурский, торопившийся обозначить российское присутствие на границах с Китаем.

Первые четыре станицы на правом берегу Уссури появились летом 1858 года. Их образовали 150 семей забайкальских казаков. На следующий год за ними последовала ещё тысяча семей. Переселение было принудительным, казаки смотрели на него как на вечную ссылку, опыт предшественников настораживал, и ввиду ожидавшихся невзгод руководивший им чиновник особых поручений, подполковник Б.К. Кукель получил приказание отбирать малосемейных или холостых39. К 1862 году, когда водворение пешего батальона завершилось, в 23 станицах насчитывалось до 5000 жителей обоего пола. Однако казаки образовали только редкий пограничный кордон, требовалось же заселение и освоение всего Приамурского края, что отметил ещё 22 ноября 1858 года Сибирский комитет. В декабре был высочайше утверждён журнал комитета, установивший правила своекоштного и казённокоштного переселения земледельцев. С 1859 по 1860 годы на этих основаниях в край прибыли 264 семьи государственных крестьян, но после манифеста 19 февраля 1861 года, провозгласившего отмену крепостной зависимости, понадобилось изменить устаревшие нормы. 26 марта были изданы «Правила для поселения русских и иностранцев в Амурской и Приморской областях», согласно которым каждая семья получала право на 100 десятин земли. Указ Сената от 27 апреля освобождал переселенцев от рекрутского набора на 10 лет, от уплаты поземельной подати на 20 лет и от подушной навсегда. Эти льготы, однако, не могли компенсировать затрат на переезд из европейских губерний России, как и прежде, весьма существенных.

Желающих отправиться за тысячи вёрст было сравнительно немного: в Вятской губернии их насчитывалось 337 семей, в Тамбовской — 48, в Пермской — 40, в Воронежской — 108. В 1859 году Министерство государственных имуществ назначило к переселению 600 семей, однако выделенные Министерством финансов 170.000 рублей покрыли расходы по перевозке лишь 230. Остальные осели в Западной Сибири. В 1862 голу всем желающим предложили переселяться за свой счёт40. Первоначально крестьян направляли на левый берег Амура, а после подписания Пекинского договора и в Уссурийский край. На западном берегу озера Ханка, в Турьем Роге (деревне Воронежской), поселились уроженцы Воронежской, Тамбовской и Астраханской губерний, перебравшиеся туда с амурских берегов. Одновременно с русскими поселенцами в крас обосновались и корейские эмигранты, первые 14 семей которых перешли границу в январе 1864 года. К декабрю их уже было 30. Селиться они предпочитали около Новгородского поста, в долинах рек Тизенхэ, Янчихэ и Сидеми, образовав там одноименные деревни41. Тогда же в окрестностях залива Святой Ольги возникли русские деревни Новинка, Фудин, Арзамасовка и Пермская, на реке Сучан - селение Александровское, выстроенное отбывшими срок ссыльными. В 1865 году на реке Цымухэ ссыльные, крестьяне и отставные нижние чины армии и флота основали деревню Шкотову, из 6 дворов, названную по имени командира доставившего их туда транспорта «Японец» Н.Я. Шкота, а на реке Сучан — Владимирскую. Одновременно было положено начало посту Камень-Рыболов на озере Ханка. В 1863 году там обосновался штаб передислоцированного из Хабаровки в Уссурийский край 3-го (бывшего 13-го) линейного батальона, вместе с двумя его ротами, ещё одна была поставлена в низовьях реки Суйфун, в посту Раздольном. В 1866 году в среднем её течении, на месте старинных, едва ли не времён Бохайского царства, укреплений выросли сёла Никольское, из 47 дворов, и Суйфунское, из 5 дворов, а на озере Ханка — станица Троицкая, населённая уроженцами Воронежской губернии. К началу 1868 года в уссурийском крае насчитывалось свыше 6500 русских поселенцев, включая казаков, 1132 корейца и 4-5 тысяч китайцев42.

Оборону приморских границ края обеспечивали регулярные войска, сосредоточенные там во время Второй опиумной войны и по её окончании. Заботясь о том, чтобы англичане не заняли тогда ещё ничейную Новгородскую бухту в заливе Посьета, Муравьёв постарался опередить их и 17 ноября 1859 года отправил с Кукелем соответствующую инструкцию Козакевичу43. Выехавший из областного центра в Иркутск Козакевич едва сделал 350 вёрст, как встретил Кукеля и вынужден был повернуть обратно. 27 декабря они добрались до Николаевска. По приезду в город Казакевич распорядился рубить лес и готовить строительные материалы для будущих постов. В мае его подчинённые начали снаряжать к плаванию транспорт «Манджур» и корвет «Гиляк». Но до конца месяца, когда устье Амура обычно вскрывалось ото льда, экспедиция не могла отправиться в путь.

Тем временем командующий Тихоокеанской эскадрой, Лихачёв, добиравшийся к месту назначения из Марселя на французском пароходе «Реми», 3 апреля прибыл в Хакодате, где застал клипер «Джигит», исправлявший паровой котёл, и транспорт «Японец». Захватив с собой прикомандированного к российскому консульству лейтенанта П.Н. Назимова, он на транспорте 7 апреля ушёл в залив Посьета, приказав «Джигиту» по исправлении дефектов идти за Игнатьевым в Бэйтан. Вечером 11 апреля «Японец» бросил якорь в Посьете, а 12-го Лихачёв выбрал место для временного поста и высадил на берег Назимова, мичмана Н.Ф. Бенковича, 21 матроса, фельдшера и артиллерийского кондуктора с палатками, ружьями, инструментами и запасом провизии на две недели44.

Матросы Назимова более полутора месяцев обживали узкий полуостров, отделяющий Новгородскую бухту от бухты Экспедиции, пытаясь наладить там добычу угля, прежде чем «Манджур» и «Гиляк», взяв на борт сотню солдат 4-го Восточно-сибирского линейного батальона под командой капитана И.Ф. Черкавского, вышли в море. Покинув Николаевск, они направились в Де-Кастри, затем в Дуэ, за углём, в Святую Ольгу, где два дня пережидали шторм, и лишь когда он стих, 19 июня, вышли в Посьет. По пути, вечером 20-го, зашли в «порт Мея» (Мэа) — бухту в оконечности полуострова Муравьёва-Амурского, и, высадив там 40 солдат во главе с прапорщиком Н.В. Комаровым, основали пост Владивосток. На следующий день суда отправились в Новгородскую бухту. Там Черкавский и Кукель нашли Назимова, но не воспользовались его лагерем, а раскинули свой, в более подходящем на их взгляд месте — у вершины прибрежной сопки. Через неделю основные работы были завершены, и несколько задержавшись из-за тумана и шторма, Кукель на «Манджуре» 2 июля отправился в Мэа. Однако, встретив на выходе «Америку» под флагом Козакевича, он вернулся с адмиралом обратно. Осмотрев новый пост, приморский губернатор нашёл его расположение неудобным и решил перенести в бухту Экспедиции, а порт основать в Мэа, куда и ушёл с Кукелем на «Америке» 13 июля.

Приглянувшаяся Козакевичу бухта, получившая название Золотой Рог, была прикрыта с моря большим гористым островом Дундас, переименованным в Русский или остров Козакевича. Проливу между ним и полуостровом Муравьёва-Амурского моряки дали имя Босфора Восточного. Устье бухты, открывавшееся ближе ко входу из Амурского залива, тянулось с юга на север версты на две, в высоких крутых берегах, поросших кустарником и редким, преимущественно дубовым лесом. Затем бухта сворачивала на восток, и это её колено имело длину около пяти и ширину свыше полутора вёрст при глубинах порядка 11 саженей (23 м). Окружавшие Золотой Рог сопки на востоке, где в него впадала небольшая, в топких берегах речка, позднее названная речкой Объяснения, заметно понижались. Чаще всего именно отгула бухту затягивало туманом, за что эту местность прозвали Гнилым углом. Сооружения порта, поначалу служившего станцией корвета «Гридень», под командованием капитан-лейтенанта Г.Х. Егершельда, разместились на северном берегу, почти напротив входа в бухту. Там, правее старой китайской фанзы, солдаты поста срубили офицерский флигель, а саженях в 80 восточнее — казарму и хозяйственные постройки. В 200 саженях за ними заложили церковь. В полуверсте далее возвела свои здания: казарму, офицерский флигель с мезонином, мастерскую и баню, команда корвета45.

Весной «Гридень» ушёл со станции, начальником же поста в июле 1861 года был назначен лейтенант Е.С. Бурачек, на долю которого выпало руководить постройкой большой казармы на 250 человек, продовольственного магазина (склада) и вывести начатую матросами корвета пристань до глубины 13 футов (4 м). Зарождающийся порт ещё не получил официального статуса, присвоенного ему только в 1862 году, а уже принимал гостей. В августе 1861 года Владивосток посетил английский корвет «Энкаунтер» под флагом адмирала Хоупа, радушно принятого Бурачеком46. 20 октября в бухту зашёл пароход «Сент-Луис», принадлежавший нагасакскому торговому дому американца Уолта, с предложением провизии, которой расторопный глава фирмы готов был снабжать российские посты. К тому времени в подчинении Бурачека находилось около 30 человек, по большей части штрафованных солдат. Спустя несколько месяцев население Владивостока увеличилось до 150 солдат и 8 ссыльнокаторжных женщин47. В августе 1865 года в порт прибыли 84 переселенца из Николаевска и взвод горной артиллерии под командованием прапорщика С.А. Гильтебранта. А к 1868 году на северном берегу Золотого Рога стояло 22 казённых, 35 частных домов и 20 фанз, в которых помещались 348 военнослужащих с членами их семей, 126 жителей и 36 китайцев48.

Росла численность российского населения и в окрестностях залива Посьета. Помимо Новгородского поста, обосновавшегося на полуострове, получившем название Тироль, в 18 верстах от него, у северного берега бухты Экспедиции возникло поселение 1-го Восточно-сибирского линейного батальона, прибывшего в 1866 году из Хабаровки. Расположилось оно в урочище Новокиевском, на месте, занятом другой постовой командой. В 1861 году из Николаевска к Новгородской гавани потянули телеграфную линию, принятую в эксплуатацию спустя пять лет. Годом ранее, при содействии американской компании, приступили к соединению приморского телеграфа с общероссийским линией от Верхнеудинска до Николаевска через Хабаровку. И хотя американцы в 1867 году отказались продолжать работы, они были успешно завершены своими силами через три года. Правда, в результате дальневосточные линии не отличались надёжностью, и связь нередко прерывалась на несколько суток, а то и недель.

Впрочем, для большей части войск Приморской области это обстоятельство поначалу не имело существенного значения. Труднее приходилось подразделениям, находившимся на острове Сахалине, где летом 1857 года были восстановлены посты в заливе Дуэ и на реке Кусунай (Ильинский). С 1858 года, по решению Амурского комитета, началась разработка Дуйских угольных копей трудом каторжников, со всеми вытекающими последствиями. 17 декабря того же года император Александр II повелел графу Муравьёву-Амурскому вступить в переговоры с японским правительством о признании за Россией права на весь остров. Исполняя это повеление, Муравьёв 12 июня 1859 года прибыл в Хакодате, откуда направился в Иедо (Токио). Там он предложил японцам отказаться от Сахалина, однако получил встречное предложение провести границу по 50-й параллели, после чего переговоры зашли в тупик. Тогда rpaф предпочёл оставить остров в прежнем, не разграниченном состоянии, рассчитывая принять меры к фактическому овладению им, на что 28 февраля 1861 года последовало высочайшее разрешение. Правда, к тому времени Муравьёв уже сдал должность Корсакову и навсегда покинул Сибирь, так и не реализовав многие свои планы.

Со сменой генерал-губернаторов темпы освоения Приморья и Сахалина снизились. Вместе с тем, весной 1861 года контр-адмирал Лихачёв с санкции великого князя Константина Николаевича и самого императора, предпринял попытку закрепиться на острове Цусима, позволявшем контролировать Корейский пролив, арендовав там участок земли под устройство морской станции. Опасаясь, чтобы англичане, давно интересовавшиеся Цусимой, не опередили его, адмирал послал туда корвет «Посадник» под командованием капитан-лейтенанта Н.А. Бирилева. В апреле на берегу бухты Имосаки началось строительство сооружений станции, но в конце мая её обнаружил английский фрегат «Актеон», после чего японские власти, при поддержке британского представителя Р.Олкока, потребовали отозвать корвет49. Во избежание вероятных, по мнению князя Горчакова, международных осложнений российское правительство так и поступило.

Надо полагать, что переговоры с Муравьёвым, а также цусимский инцидент, истолкованный как доказательство экспансионистских намерений России, побудили японцев принять меры к расширению своего присутствия на Сахалине. Несмотря на постепенное ухудшение внутриполитической обстановки, правительство сёгуна стало сосредотачивать в южной части острова вооружённые отряды, якобы для охраны рыбных промыслов и поселений. В ответ 5 января 1866 года Александр II повелел перевести дислоцированные на Сахалине российские войска на военное положение и усилить посты50. Летом того года в Кусунай отправили команду от 4-го Восточно-сибирского линейного батальона численностью 130 человек, а па следующий год, во время безуспешных переговоров по сахалинскому вопросу в Петербурге, такую же команду при двух десантных орудиях высадили в заливе Анива. Однако пока внимание правительства и местных властей было приковано к Сахалину, резко осложнилась обстановка на материке.

Нельзя сказать, чтобы это осложнение оказалось совершенно неожиданным. Занимая Приамурье и Уссурийский край, российские солдаты и казаки встретили там не только аборигенов, но и достаточно многочисленное, а главное — организованное маньчжуро-китайское население. Однако отсутствие с его стороны серьёзного сопротивления действовало успокаивающе. Единственный острый эпизод — предпринятая властями города Хунчуна зимой с 1860 на 1861 год попытка изгнать русских из Новгородского поста, обошёлся без кровопролития. Явившихся с таким требованием к капитану Черкавскому маньчжурских нойонов (чиновников) выпроводили, а на обратном пути, для большего вразумления, напугали выстрелами из пушек. Ответный огонь собранного маньчжурами отряда в несколько сотен человек вреда посту не причинил, атаковать же они не решились51. Тем дело и окончилось, так как занятое подавлением тайпинского восстания правительство Китая предпочло не нарушать условий Пекинского договора. Со своей стороны, Петербург придерживался статей Айгуньского, согласно которым Дайцинская империя сохраняла власть над 14-тысячным маньчжуро-китайским населением левого берега Амура, обрабатывавшим земли близ устья Зеи. Этот анклав существовал до 1900 года, пока не был уничтожен в ответ на обстрел китайцами Благовещенска. Русские на его территории не селились, и только после произошедшего в 1884 году антироссийского бунта казаки Амурского войска выставили там два поста52.

Вместе с тем, в 60-е годы XIX века зазейские маньчжуры особых хлопот Амурскому областному управлению не доставляли. До середины этого десятилетия не проявляло себя и китайское население Уссурийского края. Пожалуй, самая ранняя оценка его численности содержится в рапорте Приморского губернатора и командира Сибирской флотилии, контрадмирала И.В. Фуругельма управляющему Морским министерством от 25 сентября 1868 года, где говориться о 7—10 тысячах человек53. Заметно меньшую цифру назвал доктор, статский советник В.С.Плаксин, писавший о 5 тысячах манз и характеризовавший их как самовольных переселенцев, беглецов, отверженцев общества, не ужившихся в нём «или вследствие политических взглядов, противных правительству, или вследствие совершённых ими преступлений54. Та же цифра, 4—5 тысяч китайцев, фигурирует и в книге Н.М. Пржевальского55. Все три оценки относятся ко времени, предшествовавшему Манзовской войне 1868 года. Отчасти они подтверждаются Е.С. Бурачеком, упоминавшим не только одиночные фанзы ловцов морской капусты и трепангов, стоявшие на берегах Уссурийского залива, но и большое поселение в устье реки Цымухэ, насчитывавшее в 1861 году «до 300 жителей, занимающихся земледелием». Он же заметил, что в окрестностях Владивостока китайцы изъяснялись преимущественно на «шантунском наречии56.

Конечно, недавно обосновавшиеся в крае российские власти переписей не проводили, но, принимая во внимание, что на территории Уссурийского края китайцы селились и в таких деревнях, как Ханшина на берегу бухты Экспедиции, Нота-Хуза на реке Улахэ, деревни по течению реки Сучан, и в одиночных фанзах, десятками разбросанных по берегам рек Майхэ, Та-Судухэ, Тазуши (Лифулэ), Лифудин можно предположить, что расчёты из рапорта Фуругельма, работ Плаксина и Пржевальского близки к истине. Все авторы, описывая быт китайцев, непременно указывают на отсутствие у них семей, причём трое подчёркивают, что манзы — бродяги, беглые преступники. Лишь Бурачек, неплохо владевший китайским языком и общавшийся с ними, воздержался от подобных утверждений. Вместе с тем, он отметил маньчжуро-китайский антагонизм. Местные жители сами признавались ему, что для сообщения с Дайцинской империей пользуются тайными тропами, в обход маньчжурских караулов, вымогавших немалые взятки. Все перечисленные авторы единогласно свидетельствуют, что китайцы Уссурийского края делились на оседлых, занимавшихся земледелием, и пришлых, ежегодно приходивших из ближайших маньчжурских городов, Хунчуна, Сансиня, Нингуты, на различные промыслы.

Видимо, именно осёдлых, и в первую очередь хозяев фанз, принимал в расчёт чиновник для дипломатической переписки Главного управления Восточной Сибири В.Н. Висленев, утверждавший, что с 1819 по 1858 год в Южно-Уссурийском крае поселилось 778 китайцев. Такое же предположение в 1910 году высказал А.А. Панов, писавший о 2—3 тысячах китайских жителей, из которых 872 были оседлыми, а в 1912 году повторил В.В. Граве, считавший, что на 900 оседлых приходилось 2—3 тысячи промысловиков57. Однако, на наш взгляд, действительная картина была ещё сложнее. Немалая часть китайских хозяев также представляла собой отходников, но не сезонных, а долгосрочных, в течение ряда лет содержавших фанзы, служившие приютом для промысловиков. Некоторые из них, несомненно, подчинялись крупным купцам, скупавшим продукты промыслов, другие вели дело на свой страх, откладывая деньги, чтобы вернуться на родину с капиталом. Иногда они держали временных помощников. Но, во всяком случае, численность хозяев с их работниками летом всегда была ниже числа промысловиков, известная доля которых оставалась и на зиму.

Постоянное пребывание в Уссурийском крае множества китайцев, количественно едва ли не преобладавших над аборигенами, оказывало на последних заметное влияние. Оседлые орочи и гольды заимствовали у пришельцев технику строительства фанз — домов из деревянного каркаса, обмазанного глиной. Перенимали домашнюю утварь, фитильные ружья, наконец, язык. По свидетельству Н.М. Пржевальского: «...все инородцы нашего Уссурийского края совершенно свободно объясняются по-китайски». Впрочем, земледельческого хозяйства местные жители так и не восприняли, сохранив своё традиционное, охотничье-собирательское. При этом, как утверждал Пржевальский, «...всех добытых соболей они отдают китайцам за продукты»58.

Мелкие скупщики либо перепродавали соболей крупным, либо сами посылали их в Шанхай. Туда же, как и в другие порты Китая, отправляли продукт крупнейшего промысла — морскую капусту, предварительно свозившуюся во Владивосток, залив Святой Ольги и Новгородскую гавань. Вблизи последней, у скалистого мыса Чурухада, обычно оставалось на зимовку до тысячи лодок ловцов капусты. От этих мест в город Хунчун была проложена дорога протяжённостью 50 вёрст, по которой возили капусту и сушёную рыбу. Она же служила и промысловикам, каждую весну торопившимся к мысу Чурухада, чтобы в апреле спустить лодки на воду, а осенью возвращавшимся в Маньчжурию. Ходили китайцы и другими путями: с верховьев реки Хунчун на верховья Монгугая или из Нингуты к истокам Суйфуна. Однако покидали Уссурийский край не все. Остававшиеся, как и большинство оседлых, лишь немногим из которых холостую жизнь скрашивали наложницы-ороченки, а позднее и русские казачки с крестьянками, всю зиму предавались карточной игре, пьянству и курению опиума. К ловцам капусты присоединялись искатели женьшеня и золотоискатели. Попадались среди этого, часто менявшегося элемента, и разбойники, называвшиеся хунхузами (краснобородыми).

Хунхузы, в большинстве своём, не были простыми грабителями. Как правило, они рекрутировались из китайцев, так или иначе пострадавших от маньчжурских властей. Поэтому объектом мести хунхузов и источником поживы чаще всего становились нойоны и купцы, сплошь и рядом выступавшие в одном лице. На закреплённых за Россией землях они также старались контролировать китайских купцов и мелких хозяев, облагая их определённой данью, а позднее стали ещё и мстить предпринимателям, обсчитывавшим рабочих-китайцев, в том числе русским. Естественно, не могли хунхузы пройти мимо золотых приисков, тем более, что занятие это некоторым было хорошо знакомо. Так, в 1863 году в пределы Уссурийского края бежала часть из 5 тысяч ссыльных китайцев, работавших на золотых приисках по реке Сунгари и, выбран подходящий момент, взбунтовавшихся, но разбитых маньчжурскими войсками. Российские власти тогда арестовали всего шестерых59. К 1866 году цинское правительство при помощи англичан окончательно подавило тайнинское восстание. Его уцелевшие участники укрывались и на российской территории, откуда нападали на маньчжурские города. В том же, 1866 году, был разграблен Нючжуан, позднее, в 1874-75 годах, Нингута и Дагушань. Несомненно, что при подготовке этих налётов приобретать продовольствие, снаряжение, оружие, порох одной только грубой силой удавалось далеко не всегда. И в этих случаях в ход пускалось золото, в том числе российского происхождения.

Как явствует из рапорта контр-адмирала Фуругельма: «Наконец, третий род промысла, привлекающий в наши владения также значительное число китайцев, есть промывка золота, россыпи которого находятся преимущественно в пространстве между Уссурийским заливом, р. Цымухэ и Сучаном. Этот промысел существует здесь уже давно, потому что в вышеозначенном пространстве, на некоторых береговых речках видны несомненные следы прежде существовавших разработок, на которых теперь растут дубы более аршина в диаметре. Для промывки золота китайцы приходят из тех же мест, откуда и для ловли капусты, или поодиночке, чтобы работать каждый для себя, или также небольшими партиями, снаряжёнными от различных хозяев. Пути, по которым они следуют, те же самые, как и для ловцов капусты, только нужно заметить, что большая часть их идёт сухопутною дорогою. Работая на приисках эти китайцы, также как и ловцы капусты, получают всё продовольствие от богатых манз-землевладельцев, преимущественно с Цымухэ и Сучана, которые от поставки провизии, конечно, имеют хорошие барыши. В особенности для золотопромышленников важна Цымухэ, где до последнего времени находилось главное гнездо всех китайских бродяг»60.

Так как в дальнейшем нам ещё не раз придётся обращаться к этому документу, отметим, что он частично вобрал в себя текст статьи Н.М. Пржевальского «Инородческое население в южной части Приморской области», написанной, очевидно, в начале 1868 года61. Известно, что с середины апреля Пржевальский уже вёл метеорологические наблюдения на озере Ханка, однако спустя два месяца был назначен командиром отряда, участвовавшего в репрессировании манз. Справившись с поручением, штабс-капитан выехал в Хабаровку, где провёл июль. Затем он получил направление в штаб войск Приморской области и перебрался в Николаевск. Адъютантом штаба Пржевальский оставался до начала 1869 года. Видимо, в эти месяцы ему довелось лично участвовать в подготовке рапорта контрадмирала Фуругельма или предоставить автору свои записи. Последнее кажется более правдоподобным, учитывая отмеченное многими биографами Пржевальского нерасположение путешественника к канцелярской работе, а также некоторые особенности текста рапорта. Так, в своей статье Пржевальский воздержался от оценки численности манзовского населения, в книге «Путешествие в Уссурийском крае» назвал цифру 4—5 тысяч, в докладе на заседании Отделения географии физической Императорского русского географического общества 20 марта 1870 года говорил о 4—5 тысячах постоянных жителей и 3—4 тысячах отходников, тогда как фигурирующие в рапорте 7—10 тысяч никак не подразделены. Но кто бы ни приложил к рапорту руку, из 85 его листов только 15 носят несомненные следы использования заметок Пржевальского, остальные же представляют собой свод донесений непосредственных участников Манзовской войны и доклад Фуругельма. Это, видимо, самый ранний и достаточно полно излагающий события обобщающий документ, на который опирались и позднейшие исследователи, отчего мы отдаём ему предпочтение во всех тех случаях, когда литература только воспроизводит его положения, причём без соответствующих ссылок.

Рапорт Фуругельма давал следующую характеристику общественного устройства китайского населения Уссурийского края: «Все оседлые манзы имеют своё организованное управление. В каждом поселении находится старшина, который разбирает мелкие жалобы своих подчинённых; если же фанза стоит отдельно, то она всегда приписана к другому какому-нибудь месту». Старшины (тайе) выбирались на определённый срок. Существовали и главные старшины, ведавшие дела населения значительных районов. «Таким образом все манзы, живущие по долине Сучана, подчинены власти старшины, который живёт в д. Пинсоу на верхнем Сучане и судит важные преступления, как напр[имер] воровство, убийство и проч[ее]», — гласил рапорт. Далее же отмечалось, что «всё общее китайское население относится к нам если не враждебно, по неимению к тому достаточной силы, то по крайней мере весьма недружелюбно»62. Впрочем, такое настроение было не изначальным. В 1861 году лейтенант Бурачек встречал у китайцев, видевших в русских противовес маньчжурам, сочувствие. Антипатией оно сменилось позднее.

Об её причинах мы можем судить по рапорту восточно-сибирского генерал-губернатора М.С. Корсакова великому князю Константину Николаевичу от 17 декабря 1868 года, в котором говорится, что «до 1865 года наши обоюдные отношения с проживающими на наших землях китайцами были удовлетворительны. Мы спокойно строили в единственно занятых нами пограничных пунктах казармы и провиантские магазины, не углубляясь в край ни для приведения в известность наших владений, ни для научных изысканий. Отдельные личности, проникавшие во внутренние местности с незначительными картографическими поручениями, не побуждали беспокойства в манзах и проходили благополучно, хотя также многие из них терпели прижимки и оскорбления. Понятно, что манзы, проживающие, в самом незначительном числе, около наших постов или поселений, были с нами в дружелюбных отношениях: они охотно доставляли нам продовольственные припасы и снабжали часто казаков и крестьян семенами для посевов и просом для продовольствия. Правда, что за всё это они получали уплату звонкой монетой, а от казаков и крестьян, не имеющих денег — теми же продуктами с урожая, но, по меньшей мере, в тройном и четверном количестве. В 1865 году впервые прошла внутри края телеграфная разведочная партия со ста человеками рабочих; затем, в следующем году, два телеграфных парохода с рабочими поднялись вверх по p.p. Уссури и Дауби, а в 1867 году двинулись значительные рабочие отряды для проложения новой сухопутной дороги между р. Уссури, Новгородским постом и Владивостоком, взамену прежнего тракта, идущего на 90 вёрст, кругом оз. Ханка, по китайским владениям, а в других своих частях по болотистым низменностям, подверженным частым наводнениям. С этого же года начались правильные картографические изыскания весьма значительными топографическими партиями и, кроме того, состоялась ботанико-зоологическая экспедиция штабс-канитана Пржевальского, обследовавшего местности, до сих пор вовсе нам неизвестные»63.

Во второй половине 1860-х годов произошла реорганизация администрации Приморской области. Толчок к ней дала поездка генерал-адъютанта И.С. Лутковского для инспекции восточно-сибирских войск в 1863 году. Тогда же в Петербурге с участием М.С. Корсакова были выработаны основные положения новой организации, вводившиеся в действие, начиная с 1865 года. При военном губернаторе области учредили штаб для заведования сухопутными войсками, включая казаков, первым начальником которого стал полковник М.П. Тихменёв. Переформировали постовые команды, до того находившиеся нередко в жалком состоянии, представление о котором даёт письмо начальника Ольгинского поста, поручика Розанова, Тихменёву. Поручик жаловался: «Все казённые здания требуют фундаментальной поправки, а в посту ни гвоздя, ни полена. ... Из 10 человек бывшей команды 5 человек должны уйти в бессрочный отпуск, а остальные: два вестовые у лейтенанта Бахтина, вестовой у Хомякова и вестовой у священника и хлебник, а нужно в караул на два поста, нужно накосить сена, приготовить кирпич и т.п. Беспечность в довольствии команды удивительная: люди не имеют квасу, не имеют припёку, а оказался ещё недостаток приварка: одна солонина. Дисциплины никакой»64. Конечно, перемена такого порядка вполне назрела. Приказом военного министра от 6 августа 1865 года штатный состав команд определялся в семь офицеров, 72 унтер-офицера и 660 рядовых. Приморская область была разделена на три постовых округа: Новгородский, Александровский (Де-Кастринский) и Ольгинский.

Наибольшее значение тогда придавали первому, так как согласно высказывавшемуся Корсаковым с 1865 года мнению Новгородская гавань по её близости к стратегически важным верховьям р. Уссури, продолжительной навигации, наличию угля, узкому, а тем самым легко обороняемому входу, более всего подходила для размещения военного порта65. Поэтому в состав Новгородской постовой команды назначили четырех офицеров, 30 унтер-офицеров и 320 рядовых. От неё выделялись небольшие, по 25 человек, посты во Владивосток, Находку и к месту соединения Ольгинской и Уссурийской дорог — на р. Дауби-хэ. От Ольгинской команды выставлялся пост в залив Святого Владимира, а от Александровской — в Императорскую гавань. Формирование этих команд продолжалось до весны 1868 года. Сверх того, каждый из округов делился на участки, вверенные особым офицерам. Постовые и участковые начальники заведовали как военной, так и гражданской частями, последней на правах полицейских исправников. Для поддержания внутреннего порядка им предписывалось выставлять необходимые в тех или иных пунктах караулы, а охрану границы производить силами расквартированных в округах линейных батальонов.

От 3-го батальона, штаб и две роты которого, как указывалось выше, стояли в Камне-Рыболове, высылался за 70 вёрст, к Турьему Рогу, караул для контроля дороги в Нингуту. Одна рота размещалась в посту Раздольном, одна целиком пошла на комплектование Новгородской команды, последняя же, неполного состава, ранней весной 1868 года была поставлена в Находке. Ей поручалась охрана образованного в те дни на острове Русском и территории между реками Сучан и Май-хэ удельного имения, включавшего и золотые прииски. 1-й батальон в полном составе, со взводом горной артиллерии, помещался в урочище Новокиевском. От него также выставлялись пограничные караулы на путях из Китая и Кореи — Корейский, Хунчунский и Тизенхинский. Во Владивостоке стоял второй взвод горно-артиллерийского дивизиона. Все эти воинские части не отличались высокой боеспособностью, так как занимались преимущественно строительными и разными хозяйственными работами. К тому же, будучи разбросаны по всему Южно-Уссурийскому краю, они не имели должного сообщения друг с другом.

Телеграфная линия, связавшая Николаевск с Новгородским постом, вошла в строй летом 1867 года, однако ни Ольгинский пост, ни Владивосток, ни Камень-Рыболов связаны с нею не были. Действовал телеграф, несмотря на все старания его строителя, инженер-полковника Д.И. Романова, весьма ненадёжно. Дороги, по которым можно было бы перебросить войска в случае чрезвычайных обстоятельств, поначалу вовсе отсутствовали. Старые манзовские тропы вели, как правило, от маньчжурских городов к побережью Японского моря — с запада на восток, пересекая границу, и могли быть используемы лишь частично. Единственным доступным путём сообщения между гаванями Южно-Уссурийского края и средним Амуром был путь по рекам Уссури, Сунгача, озеру Ханка до Камня-Рыболова, откуда вьючная тропа вела к деревне Суйфунской. Далее, к Владивостоку или заливу Славянскому, добирались почти исключительно по воде — рекой Суйфун и Амурским заливом, а от Славянского до Новгородского поста — вновь вьючной тропой. Существовал, впрочем, и сухой путь от Суйфунской до Владивостока, по манзовской тропе, проходившей через посты Раздольный и Угловой, но он содержался только для проезда курьеров в то время, когда сообщение водой прекращалось. Зимой ездили по льду на санях, огибая озеро Ханка, причём упомянутые Корсаковым 90 вёрст кружной дороги, в северной её части, приходились на китайскую территорию.

Протяжённость летнего пути от Камня-Рыболова до Суйфунского, через станки (т.е. ямские станции) Мо, Встречный, Утёсный, Дубининский, составляла 103 версты. Зимний же, от станицы Буссе на р. Уссури до Владивостока, через 16 станков, составлял 508 вёрст, а до Новгородского поста, через 19 станков, — 655 вёрст. Каждый станок имел по две тройки лошадей при четырёх ямщиках из солдат. Оборудовались станки на средства, отпущенные Восточно-сибирским генерал-губернатором. Содержание лошадей, ремонт экипажей и сбруи производились на выручку от прогонной платы. Всё же остальное — содержание ямщиков, ремонт зданий и дорог, летнее шлюпочное сообщение — ложилось на плечи войск. При этом участок от Камня-Рыболова до Суйфунского, из-за весенне-летних разливов рек Усачи-хэ, Мо и Суйфун, на протяжении многих недель допускал только вьючное движение, а зимой недостаток снега часто вынуждал чередовать сани и тарантасы. Случалось, проехать нельзя было ни на том, ни на другом.

По Уссури, Сунгаче и озеру Ханка с 1865 года ходили два небольших мелкосидящих парохода: «Сунгача» и «Уссури». Весенняя навигация открывалась на озере в первой половине мая, спустя два месяца после того, как прекращала действовать зимняя дорога. Летом, в засушливые годы, малая вода иногда не позволяла пароходам подниматься к истокам Сунгачи. С середины же сентября на Ханке начинались осенние шторма, опасные для судов с малой осадкой. Поэтому вплоть до начала декабря, когда устанавливался зимник, сообщение между Южно-Уссурийским краем и Амуром вновь прерывалось. В среднем каждый год край был отрезан от Приамурья на 4,5—5 месяцев. Данное обстоятельство и побудило администрацию Приморской области озаботиться прокладкой почтового тракта. Выделяя большую часть ресурсов на обустройство Новгородского поста и урочища Новокиевского, представлявшихся важнейшими стратегическими пунктами, областное управление задало тракту направление от Новгородской гавани к верховьям Уссури, совпадавшее с телеграфной линией.

Вопрос о строительстве первого в крае сплошного колёсного пути получил разрешение к весне 1866 года, однако из-за отсутствия средств приступить к работам тогда же не удалось. Деньги были ассигнованы только после поездки генерал-губернатора в Приморскую область, во время которой Корсаков лично убедился в необходимости дороги и целесообразности избранного для неё маршрута. Весной 1867 года началась расчистка трассы будущего тракта. На работы отправили всех, кого оказалось возможным привлечь, и в результате за год были улучшены вьючные участки от станицы Буссе до станка Бельцова и от станка Баранова до Новгородской гавани, а в промежутке, от Бельцова до Баранова, устроили проезжую дорогу. Там, где прежде не было станков, через определённые промежутки, в среднем составлявшие три десятка вёрст, поставили в подходящих местах станционные дома с конюшнями и поселили семейных нижних чинов. Тогда же приступили и к устройству веток по направлению к Ольгинскому посту, Камню-Рыболову и Владивостоку. Тракт был ещё весьма далёк от окончания, когда немногим готовым его участкам довелось сыграть свою роль в событиях Манзовской войны.