Существует немало свидетельств крайне пренебрежительного отношения китайцев к администрации Приморской области. Например, Н.М. Пржевальский, на основе «почти трёхмесячного» опыта общения с ними осенью 1867 года, писал: «Вообще все здешние манзы нисколько не признают над собою русской власти, считают себя полными хозяевами этой страны и не хотят подчиняться русским законам». Подобные же наблюдения были и у М.С. Корсакова: «Дерзость их доходила до того, что даже в Хабаровке, в одном из главнейших военных пунктов, проживающие там манзы высказывали, не стесняясь, что господство наше на Амуре скоро кончится, и что русских вырежут». Впрочем, не исключено, что Корсаков узнал об этих разговорах со слов М.П. Тихменёва. Если такое предположение верно, то приходится признать, что российские власти ещё зимой 1865—1866 годов получали сведения, наводившие на определённые размышления, однако должных выводов из них не сделали. Вину, как водится, генерал-губернатор возложил на «высшее местное начальство», которое, по его мнению, «не зная действительности, поэтизировало условия их жизни и поэтому относилось к ним благодушно», отчего «всем враждебным заявлениям манзов не давалось никакого значения, и дерзости их оставались безнаказанными»66.

Корсаков, конечно, сгущал краски, при этом противореча самому себе, так как в том же рапорте достаточно ясно обрисовал сложное положение местных властей Приморской области. Дело было в том, что ни казаки, ни крестьяне-переселенцы не обеспечивали тогда продовольствием даже самих себя. Казаки потому, что были поселены далеко не в лучших местах, многие из которых затапливались каждым паводком. Места эти, избранные чиновниками согласно указанию Н.Н. Муравьёва о первоочередном обеспечении почтовой гоньбы, нельзя было сменить без разрешения начальства, а при нищете казаков и без материальной помощи. Крестьяне же, применявшие в совершенно иных климатических условиях дедовские методы обработки земли, также не получали хороших урожаев. В лучшую сторону выделялись только хозяйства обосновавшихся на берегах озера Ханка сектантов-молокан, сдававших свои участки в аренду китайцам. Однако прокормить личный состав регулярных войск они были не в состоянии. Корейским эмигрантам, в первые годы сравнительно немногочисленным, требовалось время, чтобы вполне утвердиться на новом месте. Поставки продовольствия морем из европейских губерний России всех нужд не удовлетворяли. Поэтому приморским властям приходилось обращаться к китайцам.

Само собой разумеется, что объективная зависимость от населения, за несколько десятилетий создавшего в крае достаточно эффективную экономику и являвшегося посредником в хозяйственных связях с Маньчжурией, заставляла поддерживать с ним дружественные отношения и закрывать глаза на то обстоятельство, что население это чаще всего действовало в ущерб российским интересам. Манзы не служили в армии, не платили налогов и таможенных пошлин, но беспрепятственно рубили ценный лес, ежегодно добывали и вывозили в Китай пушнину, панты, женьшень, морскую капусту на миллионы рублей. Впрочем, эти, по большей части экзотические для русского человека, промыслы не регулировались российским законодательством. В ином положении был промысел золотоискательский. Самовольная добыча золота законами запрещалась, что имело особое значение для мест, предназначавшихся к отведению под фактории удельного ведомства, непосредственно обслуживавшего императорскую фамилию. Это-то обстоятельство и привело к первому существенному столкновению интересов российской власти и китайской вольницы.

В нашем распоряжении нет документов, которые объясняли бы, как и когда именно китайцы обнаружили золотые россыпи на острове Аскольд (Маячный, Termination Point). Видимо, произошло это не ранее весны 1867 года.

Слухи о богатстве аскольдовских приисков быстро распространились по всему краю, и летом на остров перебрались едва ли не все окрестные старатели. Как ни таили манзы своё открытие, кто-то из них проговорился русским, так что о начале промывки узнал гарнизон Ольгинского поста, а от него и командир паровой шхуны «Алеут», лейтенант А.А. Этолин. Его судно, в 1862 году спущенное на воду петербургским заводом Берда, через три года совершило переход на Дальний Восток, где вошло в состав Сибирской флотилии. Новая шхуна, водоизмещением 300 тонн, вместе с другими транспортными судами флотилии стала снабжать приморские посты продовольствием и стройматериалами. В конце августа 1867 года «Алеут» обошёл с этой целью гавани Татарского пролива, а затем направился в залив Святой Ольги.

Известие о появлении китайских золотоискателей на Аскольде, рядом с землями, высочайшим повелением от 3 июля 1867 года переданными удельному ведомству, обеспокоило Этолина, и он решил удостовериться в его справедливости. Пополнив запасы Ольгинского поста, «Алеут» взял курс на Владивосток. Утром 3 сентября, проходя мимо острова, Этолин придержался ближе к нему и увидел «весь берег изрытым и много рабочих людей, занятых добыванием золота». Поставив шхуну на якорь в бухте, лейтенант с полутора десятками матросов на трёх шлюпках съехал на берег. По словам рапорта контр-адмирала Фуругельма управляющему Морским министерством от 7 октября 1867 года: «На месте работ он застал до 500 человек и действительно нашёл довольно богатый прииск, так что сам находил самородки довольно значительной величины и конфисковал золота до 5 фунтов. Запретив работать, лейтенант Этолин предложил хозяевам перебраться на шхуну с их золотом и идти во Владивосток, но они хотя и прекратили работы, но народ не расходился и золота отдавать не хотели»67. При таком настроении манз помешать возобновлению промывки мог только вооружённый караул. Однако из небольшой команды шхуны, насчитывавшей шесть офицеров и 37 нижних чинов, можно было выделить не более десятка матросов. Не желая рисковать, Этолин снялся с якоря и ушёл во Владивосток, чтобы взять караул оттуда.

К 4 часам дня шхуна вошла в Золотой Рог. Сразу после постановки на якорь лейтенант отправился к начальнику Владивостокского поста, майору А.А. Горяинову, по характеристике Н.М. Тихменёва, человеку «старому, неспособному, вялому и теряющемуся»68. Впрочем, на этот раз майор проявил некоторую энергию. Надо полагать, убедительности доводам командира шхуны прибавил вид конфискованного у манз золота. Во всяком случае, все необходимые распоряжения были сделаны немедля. На следующий день, в половине первого, Этолин ошвартовал своё судно к пристани, принял на борт 18 человек десанта, горное орудие с прислугой из 6 человек и вышел в море. У острова Скрыплева «Алеут» застопорил машину, чтобы взять шестерых матросов. Дальнейший путь судно проделало под парусами. В шестом часу утра 5 сентября шхуна стала на якорь в «бухте острова Аскольд» (т.е. бухте Наездник). Моряки свезли на берег десант и старшего штурмана, кондуктора С.С. Атласова, которому Этолин поручил составить план золотых приисков, а затем ушли во Владивосток69.

Караул при орудии вынудил китайцев покинуть остров, и 18 сентября «Алеут» вернул солдат в постовую казарму. Но вскоре им пришлось вновь отправиться к месту караульной службы. На этот раз их высадили на соседний остров Путятина, где по сведениям контр-адмирала Фуругельма также появились золотоискатели. Помимо этого был усилен до 15 человек Сучанский отряд, выделенный Новгородским постом и осуществлявший охрану земель, отведённых под удельную факторию. За отсутствием других офицеров, его вверили поручику корпуса лесничих А.Г. Петровичу, которому вменили в обязанность наблюдать за окрестными разработками. 28 сентября «Алеут» доставил в бухту Разбойник, напротив острова Путятина, артиллерийского поручика Н.Н. Каблукова с 25 солдатами, основавшими пост для наблюдения за берегами пролива Стрелок, откуда удобнее всего было переправляться на Путятин и Аскольд. Наконец, Фуругельм, опасавшийся, что слухи о золоте привлекут на российскую территорию «европейских авантюристов», объявившихся в портах Китая, решил постоянно держать в южных гаванях Приморской области канонерскую лодку «Соболь», одну из трёх лодок Сибирской флотилии70.

Той же осенью «Соболь», под командованием капитан-лейтенанта М.А. Усова, вышел из Николаевска. Однако в амурском лимане лодка села на мель. Все попытки снять её оказались безуспешными, пришлось готовить судно к зимовке. Команда вбила рядом с корпусом лодки деревянные сваи, предохранившие борт от повреждений во время весеннего ледохода. Прибыль воды позволила «Соболю» сняться с мели, но необходимость в мелком ремонте и пополнении запасов заставила Усова вернуться в Николаевск. Таким образом, и в начале навигации 1868 года южные гавани, под которыми понимались Владивосток и Посьет, остались без должной защиты. Из всего состава Сибирской флотилии, насчитывавшей вооружёнными, помимо канонерок, три парохода и две шхуны, в распоряжении местного начальства находился один «Алеут», с его двумя 4-фунтовыми (87 мм) нарезными орудиями. Однако и он 9 ноября окончил кампанию во Владивостоке.

Между тем, в первых числах декабря среди манз, живших по реке Сучан и в окрестностях бухты Находка, начались беспорядки. Подпоручик Петрович, являвшийся сучанским участковым начальником, ещё 10 ноября доносил начальнику Суйфунского округа и Новгородского поста, подполковнику Я.В. Дьяченко, что местные манзовские старшины отказались «подчиняться русским законам». Они и раньше позволяли себе притеснять русское население. Как писал Петрович в позднейшем рапорте от 10 декабря, «манзы из дсрев[ни] Удехя-дза избили почти что до полусмерти купца, живущего в Александровской слободе, сломали ему руку; он жаловался на них, но когда приказано было разобрать это дело — взял жалобу обратно и помирился с манзами. Крестьяне Владимирской слободы в прошлую осень 66 г[ода] спасли манзовскую лодку, которую несло оторванную течением вниз по р[еке] Сучану, и так как не находилось хозяина её, то объявили манзам, что будут её хранить, но что если найдётся хозяин, то он должен будет дать им за это хотя какое-нибудь вознаграждение; через несколько времени, вследствие приказания главного старшины, манзы из соседней деревни Ха-ни-хэ-дза, пришедши толпою со стягами, топорами к русским, избили их и увели лодку. ... Подозревая в краже поселенца Григорьева, толпою в 40 человек, вооружённых, сделали нападение на слободу, ломились в поселенческие дома, грозили перерезать поселенцев, если не выдадут им Григорьева»71.

Подобные бесчинства не прекратились и после приезда в Сучанский участок Петровича. Манзы проигнорировали произведённый им раздел пахотных земель во Владимирской слободе. Главный старшина Ю-хай заявил, что по реке Сучану нет русской земли, и манзы могут пахать, где угодно, а русские должны довольствоваться разрешением жить рядом с ними. Осенью манзами был пущен пал против Владимирской слободы, и она едва не сгорела. Заподозрив крестьянского старосту С. Кажихова в том, что он указал манзовские золотые прииски российским властям, Ю-хай приказал арестовать его. 3 ноября 1867 года Кажихов был схвачен, связан и доставлен к Ю-хаю, который не стал слушать оправданий, а постановил судить и наказать старосту.

Улучив момент, Кажихов бежал из-под стражи, и утром 6 декабря добрался до стоявшей в 2,5 верстах от поста Находка фанзы, где жил Петрович. Выслушав старосту, подпоручик вечером того же дня послал шестерых солдат, а с ними и вооружённых поселенцев, в деревню Ханихэдза, чтобы пригласить Ю-хая к себе для объяснений, приказав арестовать главного старшину, если он откажется подчиниться. Инструктируя солдат, Петрович разрешил им применять оружие только в крайнем случае, исключительно для самозащиты. Хотел он также взять во Владимирской слободе двух лошадей, позволявших при необходимости отправить верхового нарочного за помощью в пост Стрелок, к поручику Каблукову, но крестьяне их так и не прислали. На другой день вечером к фанзе прибежали рядовой, два поселенца и крестьянин, оставшиеся от посланного в Ханихэдзу отряда, попавшего там в засаду, обезоруженного и избитого манзами. Двое из уцелевших тут же были отправлены Петровичем в Стрелок, с просьбой прислать часть постовой команды с орудием в Находку и через Владивосток уведомить о случившемся Дьяченко. В распоряжении подпоручика оставались только три солдата, крестьянин и поселенец. Выставив рядом с постовым домом часового, он стал дожидаться дальнейших событий, которые впоследствии обстоятельно описал в рапорте окружному начальнику.

По словам Петровича: «Ночью 7-го числа показалась в бухте лодка: часовой, подпустивши её на ружейный выстрел, окликнул. Один из ехавших ответил по-русски, что послано двое манз для переговоров со мною, что на это уполномочен правителем манз он — манза Ли. На вопрос часового, от какого правителя, Ли отвечал приблизительно так: «Это от того, кого русские называют главным старшиною; правитель имеет такие же преимущества и значение, как правитель г[орода] Хунчуна, и ему подчиняются все манзы от Посьета до гавани Св[ятого] Владимира и по р[еке] Уссури». На другой вопрос, что же ему нужно от русского начальника, манза отвечал: «Правитель требует его к себе на р[еку] Сучан; ему не будет худо; не поедет же, так пришлют за ним солдат с унтер-офицером и увезут его». Во время этих разговоров часового с манзою Ли, вышли к ним из постового дома другие солдаты, знавшие Ли ещё в Посьете, где он торговал уже с давнего времени, и спросили, где же русские солдаты и отчего они не вернулись. Ли отвечал: «Правитель испугался вооружённых людей и приказал связать их, чтобы они не обижали манз; но им хорошо, у манз их никто не бил; когда же отпустят, не знаю». После окончательного ответа, что я не поеду на р[еку] Сучан, приехавшие манзы отправились обратно. На случай вторичного посещения манз, я приказал людям отвечать, что русский начальник отправился в пост «Стрелок» за солдатами.

Действительно, в ту же ночь опять приехал Ли с двумя манзами, говоря, что он прислан с двумя этими манзовскими унтер-офицерами, чтобы взять меня, но, услышав от солдат, что я ушёл в «Стрелок», обыскали дом и не нашедши меня стали говорить солдатам, что худо сделал я, что ушёл — нужно помириться непременно с правителем; русские же солдаты тогда будут освобождены, если я дам обещание правителю, что манзы будут управляться своими законами, и вполне признаю независимыми от русских. Мои люди отвечали, что они не знают этих дел, что солдаты не виноваты, исполняя приказание своего начальства и лучше бы их отпустить теперь же, а когда я приеду обратно, то требование правителя мне передастся. Тогда Ли сказал, что солдат, пожалуй, может быть и выпустят, но чтобы я непременно приехал к правителю сам; затем, спросив, когда я вернусь из «Стрелка», манзы уехали.

8-го числа утром приехали ко мне верхом из русской деревни двое крестьян; они передали мне, что их послали крестьяне справиться, живы ли мы, потому что вчерашнего числа посланы были с манзою Ли из д[еревни] Ха-ни-хэ-дза 25 манз, вооружённых ружьями, копьями, чтобы захватить меня; засада эта была устроена в той фанзе, где я жил раньше, на случай, если бы я согласился на предложение Ли и отправился к правителю манз на р[еку] Сучан. Крестьяне говорили, что встретили их уже возвращающихся обратно. Когда манзы обезоружили посланных мною людей, вечером того же дня эти два крестьянина ходили в д[еревню] Ха-ни-хэ-дзу справляться, что сделали манзы с русскими; так как оба они молоды и на вид мальчики, то манзы, гонявшие сначала их из входа в деревню, склонились, наконец, на их просьбу посмотреть на русских хоть издали и привели в фанзу, где они были заключены. По словам крестьян, все солдаты получили сильные ушибы, были связаны, а рядовой Ефимов привязан к столбу и под сильным караулом; из крестьян сильно избит один так, что голова и лицо опухли. Убежали от манз ещё двое солдат и двое крестьян; из последних один так сильно избит, что лежит без движения. Остались у манз три солдата, двое крестьян и три поселенца»72.

Известие о том, что участковый начальник отправился в пост Стрелок, оказало должное воздействие на Ю-хая, боявшегося возмездия. Днём 8 декабря русских пленников развязали и накормили, а ночью отпустили по домам. Правда, их ружья главный старшина оставил у себя, намереваясь отдать Петровичу только в том случае, если он исполнит его требования и не донесёт вышестоящему начальству. 10 декабря все солдаты вернулись в пост. Тем временем, подполковник Дьяченко, находившийся в посту Раздольном, получил тревожную весть от Петровича и, отправив соответствующую телеграмму Фуругельму, приступил к формированию отряда для похода на Сучан. Исполняя поступившее от губернатора приказание восстановить должный порядок, не останавливаясь перед применением оружия, подполковник 24 декабря выступил из Раздольного во главе роты 3-го Восточно-сибирского батальона: 120 человек при двух горных орудиях, взятых во Владивостоке73.

Несмотря на все трудности зимнего 100-вёрстного пути, 1 января отряд прибыл на место. Манзы, среди которых по разным сведениям насчитывалось от 300 до 400 вооружённых, никакого сопротивления не оказали. Несколько дней Дьяченко усмирял манз, продовольствуя отряд за их счёт, наказал виновных, а вожаков — Ю-хая с двумя помощниками, включая Ли, арестовал и отправил в Раздольный. На место прежнего главного старшины им был поставлен Ли-гуй. 10 января подполковник телеграфировал о водворении порядка. Усилив гарнизон поста в Находке, он отдал распоряжение о передислокации туда одной из рот 3-го Восточно-сибирского линейного батальона. Однако исполнение этого распоряжения требовало времени, так как прежде следовало выстроить для солдат достаточных размеров казарму. Поэтому в ближайшие месяцы удельной фактории и золотым приискам на Путятине и Аскольде предстояло довольствоваться прежней слабой защитой. Опасность такого положения сознавалась отдельными должностными лицами. Так, начальник штаба Фуругельма, полковник М.П. Тихменёв, учитывая царившие среди манз настроения, находил произведённое Дьяченко усмирение недостаточно суровым. Он в нескольких донесениях предупреждал о возможности вооружённого выступления китайского населения, но его прогнозы не нашли понимания у вышестоящих инстанций.

Между тем, предпосылки для столкновения окончательно сложились ещё в сентябре, после изгнания золотоискателей с Аскольда и объявления запрета на промывку. Запрет этот, касавшийся равно островных и материковых приисков, сильно ударил по интересам всех манз. Пострадали как старатели, так и скупщики золота, купцы, держатели игорных фанз, земледельцы, поставлявшие продовольствие. Волнения на Сучане лишь обозначили недовольство китайцев, уже тогда грозивших русским резнёй, но не исполнивших своей угрозы. Сравнительно же мягкое наказание только раззадорило потенциальных погромщиков. Однако иного результата нельзя было ожидать, ввиду позиции иркутских властей. Расширительно трактуя 1-, 8- и 10-ю статьи Пекинского договора, согласно которым российское правительство обязывалось оставить на присоединяемых территориях оседлых подданных Дайцинской империи и гарантировало им право экстерриториальности, генерал-губернатор Восточной Сибири считал всякого такого китайца неподсудным российским законам. То обстоятельство, что договор подразумевал лишь прочную оседлость и ограничивал занятия китайцев земледелием, зверобойным и лесным промыслами, Корсаковым в расчет не принимались74.

Упрекавший позднее «высшее местное начальство», иначе говоря, Фуругельма в благодушии, генерал-губернатор, донося рапортом от 27 февраля 1868 года о волнениях на Сучане военному министру, генералу Д.А. Милютину ограничился просьбой содействовать соединению южноуссурийской и нижнеамурской линий с государственной телеграфной сетью. Во всех остальных отношениях Корсаков явно считал возможным ограничиться распоряжениями Дьяченко. В Петербурге же тогда, судя по всему, больше опасались не новых волнений, а возобновления незаконной добычи золота на землях удельного ведомства. Именно сё имел в виду председатель департамента уделов Министерства императорского двора граф Ю.И.Стенбок, когда 6 апреля 1868 года просил управляющего Морским министерством генерал-адъютанта Н.К.Краббе распорядиться о передаче в подчинение управляющему находкинской факторией, коллежскому советнику Г.В.Фуругельму (брату губернатора Приморской области), парового судна75. 4 мая Краббе отказал Стенбоку, пообещав только, что суда Сибирской флотилии непременно будут заходить в Находку. Петербургские сановники ещё не знали о трагедии, разыгравшейся на Дальнем Востоке в те самые дни.

Изгнание манз с острова Аскольд осенью 1867 года, конечно, не отбило у них охоты к быстрому обогащению. Слухи же об аскольдовских россыпях, распространявшиеся всё шире и даже проникшие в европейскую печать, взволновали окрестное китайское население. Как утверждает рапорт контр-адмирала Фуругельма: «В течение зимы 1867 г[ода] в пограничной Манчжурии, и преимущественно в г[ороде] Хунчуне, сформировались партии, достаточно вооружённые, и пройдя, некоторые сухим путем, а другие прямо морем, в начале апреля явились на Аскольде и начали разработку золота. Не имея крейсера возле этого острова, мы не могли ничего знать об их появлении»76. Канонерка «Соболь» тогда ещё стояла во льду амурского лимана. Единственная же зимовавшая в южных гаванях паровая шхуна Сибирской флотилии — «Алеут», лишь 8 апреля 1868 года начала кампанию во Владивостоке, откуда первым делом направилась к посту Речному, затем в Посьет и залив Славянский.

Оттуда шхуна 17 апреля возвратилась во Владивосток, погрузила дрова и вскоре после полуночи 19 апреля, несмотря на туман, снялась с якоря для перехода к острову Аскольд. В 7 часов утра «Алеут» вошёл в бухту Наездник и бросил якорь. Светало. Температура воздуха, державшаяся ночью на уровне + 7° Реомюра (около 9° Цельсия), только начала повышаться. Тем не менее, весь берег уже покрывали люди, занимавшиеся промывкой золота. Чуть поодаль возвышались три лачужки. Не могло быть сомнений — на остров пробрались китайские старатели. Лейтенант Этолин распорядился спустить три шлюпки, назначил десант в составе двух унтер-офицеров и 16 матросов, и в сопровождении подпоручика Петровича, прапорщика Майлова и доктора, коллежского ассесора Кюзеля, отправился на берег.

Тем временем манзы, спешно покинув свои разработки, поднялись на склоны окружавших бухту сопок, ближе к лесу. Это показалось Этолину подозрительным, и, оставив две шлюпки на воде, он высадился первым, чтобы осмотреться. Вскоре около 50 невооружённых манз двинулись вниз, заставив лейтенанта подозвать обе шлюпки к берегу. Толпа приближалась. Наконец Этолин разглядел в ней запомнившегося с прошлого года хозяина одной из старательских партий и решил арестовать его. Однако, догадавшийся об этом китаец бросился бежать, толкнув офицера в яму, образовавшуюся при промывке золотоносного песка. Падая, лейтенант ухватил беглеца рукой и стащил за собою. Двое подоспевших матросов скрутили китайца. Как раз в этот момент на опушке леса раздался выстрел, сразивший одного из моряков и послуживший сигналом к общему нападению.

С разных сторон на судовой десант кинулось несколько сотен манз, многие с топорами. Их стрелки поддерживали с опушки частый огонь. Те же, у кого оружия не было, бросали камни. Нападение оказалось неожиданным для Этолина, полгода назад дважды успешно разгонявшего большие толпы с меньшим числом людей. Окружив русских, манзы отрезали их от шлюпок, накинувшись на выставленных там дневальных. В схватке погибли ещё двое матросов. Выхватив револьвер, Этолин повёл остатки отряда за собой. Им удалось пробиться к шлюпкам и столкнуть их на воду. Когда русские отошли, неистовствовавшие китайцы разрубили на части и бросили в воду трупы убитых. Большинство спасшихся, включая Кюзеля, Петровича, второго унтер-офицера и семерых матросов, были ранены, причём двое из последних тяжело. Как только шлюпки удалились от берега на достаточное расстояние, старший офицер шхуны, лейтенант В.М. Лавров выпустил из бортового орудия заряд картечи, однако впустую, потому что ветер успел развернуть судно кормой к берегу.

Столкновение с манзами продолжалось считанные минуты. В 8 часов утра израненные десантники вернулись на борт «Алеута». Многие из них, отступая, бросили своё оружие, так что при его проверке не досчитались пяти нарезных ружей и восьми пистолетов77. В начале девятого, сделав ещё несколько картечных выстрелов по разбегавшимся китайцам, Этолин снялся с якоря и перешёл на северную сторону острова, чтобы помешать сообщению Аскольда с материком. По опыту прошлого года лейтенант знал, что манзы постараются сбежать оттуда на джонках. Старшего офицера он послал с людьми и орудием на боте в пост Стрелок, а одного из прикомандированных гидрографов, лейтенанта М.П. Крускопфа, на вельботе во Владивосток с известием об инциденте и приказанием привести находившийся в Амурском заливе железный баркас. К 8 часам вечера состояние раненых ухудшилось. Но благодаря поднявшемуся ветру командир решился прервать крейсерство и последовать за вельботом. Около половины четвёртого утра 20 апреля шхуна вошла в Золотой Рог. Раненые были свезены в лазарет. Взяв на борт 18 человек для пополнения убыли, «Алеут» тут же ушёл обратно к Аскольду.

Этолин оставил своего механика, подпоручика А.К.Геека, во Владивостоке с поручением спустить на воду и вооружить к плаванию небольшую парусную шхуну «Фарватер», которая могла бы пригодиться при блокаде Аскольда. Второй гидрограф, лейтенант К.С. Старицкий, был послан в пост Раздольный, донести о происшедшем по телеграфу контр-адмиралу Фуругельму, а также привести подкрепление из состава постовых команд, квартирующих по реке Суйфун, используя их лодки.

К полудню 20 апреля, при пасмурной погоде, «Алеут» возобновил крейсерство. Вскоре подошёл бот, доставивший 13 солдат и поручика Каблукова. Переговорив с ним, Этолин изменил тактику. То обстоятельство, что большинство джонок находилось на острове Путятина, куда аскольдовские манзы с вечера 19-го числа подавали сигналы кострами, подсказало лейтенанту план дальнейших действий. Взяв бот на буксир, он отправился к Путятину. Впрочем, после перехода ему почти сразу же пришлось ввести своё судно в пролив Стрелок и бросить якорь, а вскоре окрестности заволокло туманом.

Вероятно, именно во время этой стоянки лейтенант вызвал к себе местного манзовского старшину, поставленного подполковником Дьяченко78. Предписав ему собрать джонки лояльных манз, а заодно и выяснить численность хунхузов на Аскольде, Этолин отправил старшину на Путятин. Спустя несколько часов, в половине четвёртого утра 21 апреля «Алеут» снялся с якоря и вышел в море. Всё ещё стоял туман. Однако вскоре он поредел, и в утреннем свете стал различим подходивший с юга железный баркас под командованием лейтенанта Крускопфа. Этолин послал его вместе с ботом, вверенным мичману А.А.Усову, в крейсерство, посадив на них Каблукова с солдатами и девятью матросами, а сам приступил к сбору джонок по материковому берегу. В два часа дня шхуна с 20 джонками на буксире вошла в пролив Стрелок, где и стала на якорь недалеко от бухты Разбойник.

Тем временем подполковник Дьяченко, находившийся в посту Раздольном, в 8 часов утра 21 апреля получил донесение Этолина и приказал немедленно приготовить две шлюпки, чтобы отправить подкрепление на помощь «Алеуту». Большая часть 3-го линейного батальона находилась тогда на разных хозяйственных работах, в составе безоружных рабочих команд, разбросанных на десятки вёрст вокруг постов. В Раздольном оставалось 55 солдат. К тому же там было всего 3000 патронов. О сложившемся положении Дьяченко телеграфировал начальнику штаба войск области, полковнику М.П.Тихменёву, испрашивая разрешение отправить на Аскольд 200 человек нижних чинов 1-го батальона, во главе с его командиром, майором К.А.Пфингстеном, зафрахтовав для их перевозки парусный барк Российско-американской компании «Нахимов», незадолго перед тем доставивший во Владивосток с Аляски гарнизон Ситхи. Однако телеграмма в Николаевск не дошла из-за повреждения линии. Поэтому Дьяченко стал действовать самостоятельно. Прежде всего, он приказал изготовить максимально возможное число патронов, рассчитывая снабдить ими всех участников блокады Аскольда, включая людей 1-го батальона, в котором вовсе не было ни патронов, ни пороха, вовремя не подвезённых из Камня-Рыболова.

Солдаты в Раздольном работали, не покладая рук, и к утру 23 апреля снарядили обе шлюпки. Отобрав 25 человек, Дьяченко послал их со всем запасом патронов и 40 ружьями во Владивосток. В тот же день, сообщив по телеграфу майору Пфингстену об отплытии отряда, подполковник запросил у него сведения о наличном составе батальона и предписал, не теряя времени идти на помощь Этолину. Однако ответ Пфингстена был неутешительным: собранные им сто человек уже находились на борту «Нахимова», но из-за встречных ветров барк не мог покинуть бухту. Дьяченко оставалось только принять меры к скорейшему исправлению последнего баркаса, еще находившегося в Раздольном из-за повреждений, и собрать людей со всех окрестных работ. Он разослал нарочных в Камень-Рыболов, к командиру 3-го батальона майору И.П. Королькову, с требованием об экстренной доставке патронов, пороха, свинца и подкреплений, а также во Владивосток, с приказанием направить в Раздольный ситхинский гарнизон, насчитывавший более 70 человек. Ими он собирался прикрыть деревню Никольскую, недалеко от которой пролегала одна из важнейших манзовских дорог.

Пока окружной начальник мобилизовывал сухопутные силы, командир «Алеута» поддерживал блокаду островов. Он также озаботился защитой фактории в Находке, отправив туда утром 22 апреля на железном баркасе 25 солдат. Это несколько ослабило блокадный дозор. Но вечером того же дня из Владивостока подоспели шлюпки артиллерийского взвода, которые привёл лейтенант Старицкий. Впрочем, с его появлением число столь нужных Этолину офицеров не изменилось, так как одновременно лейтенант Крускопф убыл командовать шхуной «Фарватер», оставленной во Владивостоке на случай эвакуации женщин, детей и пациентов лазарета.

«Алеут» продолжал крейсировать между островами, по временам бросая якорь в проливе Стрелок. Утром 23 апреля на судно приняли манзовского старшину, сообщившего, что никаких сведений о количестве и местопребывании хунхузов на Путятине он собрать не смог, зато узнал об ожидавшемся прибытии из Нингуты 2000 вооружённых китайцев с артиллерией. Это известие, рассчитанное на устрашение русских, заставило Этолина поторопиться с уничтожением джонок, ещё остававшихся в бухтах Путятина, не дожидаясь, когда объявятся их хозяева.

Взяв на буксир бот и постовую шлюпку из Стрелка, с 26 солдатами под командованием поручика Каблукова, «Алеут» двинулся к острову. В 9 часов утра поручик высадился на берег во главе 16 солдат, остальные же на шлюпке отправились блокировать западные подступы к Путятину. Разогнав манз, не оказавших сопротивления, десант захватил несколько джонок, из которых три были нагружены припасами. Операция продолжалась около 6 часов, а по её окончании шхуна отбуксировала бот и шлюпку обратно в пролив Стрелок. Однако к ночи на «Алеуте», много маневрировавшем под парами, осталось совсем мало топлива, поэтому перед рассветом Этолин повёл его во Владивосток. Погрузка дров заняла весь день. А в 2 часа ночи 25 апреля, ведя на буксире две шлюпки с солдатами, подошедшие из Раздольного, судно покинуло Золотой Рог и взяло курс на север. Перед полуднем шхуна уже входила в бухту на северо-западном берегу Путятина79. Там солдаты высадились и приступили к оборудованию лагеря для ожидавшегося из Посьета отряда Пфингстена. Затем Этолин, навёрстывая упущенное в мирное время, взялся за обучение весьма плохо подготовленных солдат, а заодно и собственной команды, десантированию и рассыпному строю.

Ещё по пути к острову, в проливе Стрелок, лейтенант встретил крейсировавший там бот под командой Старицкого и приказал ему идти в бухту Разбойник, за поручиком Каблуковым, с которым Этолин хотел обсудить план дальнейших действий. Но лишь в седьмом часу вечера бот доставил постового начальника на шхуну. Совещание с её командиром затянулось допоздна. Между тем пролив заволокло густым туманом, и Каблукову пришлось остаться на борту «Алеута» до утра. Ночью гарнизоном поста Стрелок руководил фельдфебель.

В эти-то часы и произошло событие, признаки подготовки которого поручик впервые заметил более двух недель назад. Тогда его обеспокоил слух, будто старшина цымухинских манз Цун-чин сказал, что русских скоро вырежут. Каблуков думал съездить на Цымухэ и проверить источник этого слуха, но, узнав о скором прибытии «Алеута» с припасами остался, чтобы не задерживать шхуну долгим оформлением квитанции на провиант.

Однако она всё не появлялась, и, подождав несколько дней, поручик 19 апреля отправился в не столь уж близкий, пятидесятивёрстный путь. Он успел сделать всего один переход, и устраивался на ночлег, когда его нагнал посланец Этолина, с просьбой срочно прибыть на шхуну. Каблуков поторопился вернуться, причём проезжая через свой пост приказал передать на выделявшийся для крейсерства в проливе бот единственное орудие — горный единорог с двумя зарядными ящиками и часть людей, так как был уверен, что посту непосредственная опасность не угрожает. Лишь 23 апреля сознание уязвимости постовой казармы побудило поручика принять кое-какие меры к усилению её обороны. Он распорядился окопать здание рвом, предохраняющим от поджога, и собирался уже заблиндировать окна железными листами, которые обещал ему дать Этолин, но не успел. К вечеру 25 апреля намеченные работы были далеки от завершения.

Особой тревоги данное обстоятельство Каблукову не внушало. Местный манзовский старшина всячески демонстрировал преданность российским властям, донося о разных второстепенных происшествиях и окрестных золотых приисках. Как выяснилось позднее, при этом он старался выведать силу гарнизона и расположение строений Стрелка и Владивостока. В последнем старшина настолько открыто высматривал и расспрашивал, что обратил на себя внимание солдат, доложивших о подозрительном китайце начальству. Впрочем, от последовавших вопросов о цели его действий хитрец сумел отделаться ничего не значащими фразами.

Вечером 24 апреля в посту Стрелок был пойман хунхуз, пробравшийся к манзам, арестованным на Путятине и содержавшимся на островке Майделя. Один из них и выдал смельчака, объяснив караульным, что хунхузы обычно не носят косы, а коротко обрезают волосы и сворачивают их пучком. На допросе хунхуз уверял, будто занимается ловлей червей (трепангов), а пришёл к местному старшине за будой (просом). Рапортуя о событиях в Стрелке, Каблуков писал: «Нужно заметить, что всякий спрошенный манза, куда и зачем идёт, всегда даёт неизменный ответ, — для ловли червей или капусты туда-то из Хунчуна или Нингуты; если же встречается манза с ружьём, то говорит, что охотится и живёт работником у того-то. Проверить их невозможно, при настоящей замкнутости их положения»80. Добавим, что такой порядок вещей сохранялся и в начале XX века. К тому же со временем хунхузы догадались отращивать косу, поэтому отличать разбойников от мирных обывателей стало невозможно. Местное же население, особенно китайское, отчасти из солидарности с хунхузами, отчасти из страха перед их местью никакого содействия российским властям не оказывало.

Видимо, поимка хунхуза и подтолкнула манз к нападению на пост. Около 4 часов утра 26 апреля, под покровом непроницаемого тумана, затянувшего все окрестности, большая толпа, достигавшая, по словам уцелевших солдат и показаниям самих китайцев, 1000 человек, подошла к посту со стороны деревни Хоювай. Часовой, стоявший на вершине пригорка, у подножья которого находился дом постового начальника, заметил её лишь в нескольких шагах. Выстрелив, он бросился бежать вниз, к казарме, но был настигнут и зарублен топором. Ещё одного часового, выставленного поодаль, манзы взяли в плен. Выстрел поднял тревогу, и все уцелевшие часовые бросились к казарме, где в то время никто не спал, так как фельдфебель готовил развод второй смены караула. Они едва успели собраться, как толпа окружила землянки, дом начальника и сарай для орудия. Врасплох застали только фельдшера, ночевавшего в своей землянке. Проснувшись, он не сразу выскочил наружу, а стал одеваться. Промедление стоило ему жизни. Манзы поймали беднягу и принялись истязать: раздробили пальцы, вспороли живот, после чего добили несколькими пулями.

У оставшихся от гарнизона 26 человек было всего 10 ружей. Понимая, что им долго не продержаться, солдаты выпустили заряды в надвигавшуюся толпу и разбежались. Одна группа искала спасения на берегу пролива Стрелок, где находились джонки. Другая кинулась в сторону Уссурийского залива. Туман и высокая трава помогли ей скрыться от преследователей. Манзы подожгли деревянные постройки поста и отступили. Чудом уцелел попавший в их руки часовой, которого привязали к дереву вверх ногами и били по голове прикладами, пока не решили, что солдат мёртв. Очнувшись, он кое-как развязался и с трудом добрёл до берега бухты Разбойник, где через несколько часов был подобран шлюпкой с «Алеута».

О разгроме поста на шхуне узнали в половине шестого утра, когда к её борту подошла джонка с 14 солдатами. Этолин сразу же приказал разводить пары, что при основательно изношенных котлах требовало времени. Наконец снялись с якоря, дали ход, и к 8 часам были в бухте Разбойник, недалеко от поста, на месте которого ещё тлели головни. В огне погибло всё имущество, включая два зарядных ящика к орудию и 4000 патронов. Была совершенно уничтожена провизия. На вершинах окружавших бухту сопок виднелись толпы манз, не решавшихся, однако, при дневном свете напасть на высадившегося с «Алеута» Каблукова и 20 сопровождавших его солдат.

Благодаря принятым Этолиным мерам, на шхуну доставили всех спасшихся. За бежавшими к Уссурийскому заливу послали бот. Те. кто прибыл на джонке, передали услышанное от содержавшихся на Майделе манз, утверждавших, что цымухинский и стрелецкий старшины знали о готовившемся нападении, а работники последнего, ради их же безопасности собранные по приказанию Этолина на Путятине, переправились через пролив и приняли участие в сожжении поста. Эти сведения убедили командира шхуны в том, что выступление манз носит отнюдь не случайный и локальный характер. Осознав опасность распространения бунта на материке, он распорядился немедленно уничтожить собранные в предыдущие дни джонки. Всего с 19 по 26-е апреля «Алеутом», гребными судами под начальством лейтенантов Старицкого, Крускопфа, Лаврова, мичмана Усова и постовыми шлюпками было истреблено до сотни джонок, отчасти с манзами, пытавшимися пробраться на материк. Общие потери китайцев убитыми на островах и утонувшими оценивались участниками блокады в 250 человек81.

В назидание врагу, по единогласному постановлению всех офицеров, были повешены трое хунхузов, схваченных вблизи лагеря на Путятине и доставленных на шхуну, но упорно порывавшихся бежать. Вместе с тем, учитывая опасности, грозившие теперь и с островов, и с материка, отсутствие морской практики у солдат, Этолин отказался от мысли о самостоятельном крейсерстве гребных судов. А так как топливо и провиант на «Алеуте» подходили к концу, то, уходя в половине седьмого вечера во Владивосток, лейтенант забрал все плавсредства с собой. Он предполагал, что вернётся через несколько часов, в течение которых манзы будут задержаны на островах густым туманом, однако ошибся.

Не осуществился и план Дьяченко, отправившего 26 апреля на помощь Этолину последний баркас с 22-я солдатами и двумя тысячами вновь изготовленных патронов. Шлюпка дошла только до Владивостока, где её и задержали. Барк «Нахимов» из-за встречного и очень слабого ветра удалившийся от Посьета всего на 6 миль, вечером того же дня повернул на обратный курс, так как майор Пфингстен решил пополнить запасы продовольствия, рассчитанные на 10-дневный срок, казавшийся теперь явно недостаточным для экспедиции. Таким образом, блокада Аскольда и Путятина фактически прекратилась.

Немногим успешнее оказались попытки Дьяченко обеспечить безопасность собственной коммуникации, связывавшей пункты на побережье Японского моря с озером Ханка и рекой Уссури, одновременно взяв под контроль пути сообщения китайцев. 26 апреля он вооружил и отправил с четырьмя линейцами в деревню Никольскую первую партию солдат ситхинского гарнизона. Тогда же подполковник вторично потребовал от командира 3-го батальона скорейшей присылки людей, пороха, свинца и патронов. Но требование это майор Корольков выполнять не спешил, так как не понимал значения происходивших событий, да и не желал подчиниться Дьяченко, хотя обязан был сделать это в чрезвычайных обстоятельствах. За такую халатность через полтора месяца его уволили от должности под предлогом болезни.

На следующий день после первой партии в Раздольный прибыл весь ситхинский гарнизон. С хозяйственных работ был собран личный состав стоявшей в посту роты 3-го батальона. Лично разъяснив постовому начальнику, капитану Холевинскому, важность линии Раздольный — Никольская и приказав ему усилить посланный в деревню отряд, а также взять под наблюдение окрестности и доносить обо всём замеченном, Дьяченко отправился на лодке вниз по Суйфуну — в пост Речной. Оттуда его должна была забрать и доставить на Аскольд шхуна «Алеут», соответствующее приказание командиру которой подполковник послал с унтер-офицером, старшим на отплывшем накануне баркасе. Обо всех своих действиях Дьяченко телеграфировал начальнику штаба войск области.

Глубокой ночью, в первом часу 27 апреля, «Алеут» вошёл в Золотой Рог. Его появление со всеми шлюпками поначалу было воспринято спокойно. Но, когда майор Горяинов узнал о разгроме поста Стрелок и, перепугавшись, стал принимать судорожные оборонительные меры, во Владивостоке поднялся переполох. Тревога майора достигла высшего предела после того, как Этолин на рассвете устроил десантное учение с обходом вокруг порта, имевшее целью отпугнуть хунхузов, если бы они были рядом и готовили нападение. Горяинов приказал лейтенанту остаться во Владивостоке, отобрал у него все шлюпки и солдат, которых даже заставил голодать, не пустив на шхуну, где для них приготовили пищу, так как опасался, что Этолин уйдёт своевольно. Начальнику поста уже мерещились манзовские полчища, и он одного за другим отправил в Раздольный двух нарочных с телеграммами полковнику Тихменёву. Майор доносил начальнику штаба, что Владивостоку угрожают 2000 манз и что командир «Алеута» его не слушает, мешает и лезет не в своё дело. Обвинение это серьёзных оснований не имело. Этолин всего лишь пытался доказать Горяинову необходимость блокады Аскольда, чтобы помешать манзам соединиться, но тот наотрез отказался предоставить ему право самостоятельных действий. Так как солдаты стрелецкой команды и все нестроевые, занятые в порту и в урочище Вяземского, немедленно снятые Горяиновым с работ, не имели оружия, то майор приказал ковать в портовой мастерской пики и заготовлять древки.

Убедившись, что начальник Владивостокского поста категорически против его плана и шлюпок с десантом не даст, Этолин, считавший блокаду острова одной шхуной, особенно в туман, ненадёжной, решил лично отправиться к Дьяченко для доклада о возникшем разногласии. Перед отъездом к нему явился только что прибывший на баркасе из Раздольного унтер-офицер. Получив от него предписание Дьяченко идти к Речному, лейтенант отдал старшему офицеру приказание привести туда шхуну на следующее же утро, а сам выехал без промедления. Между тем Горяинов, обрадовавшийся возможности увеличить свои силы, присоединил команду баркаса к остальным подразделениям, так и не дав ей пообедать на шхуне. Всего во Владивостоке собралось свыше 200 человек.

Встретившись с Дьяченко вечером 28 апреля в Речном, Этолин доложил ему о последних событиях. Основываясь на его сообщении, подполковник составил донесение начальнику штаба, но эта телеграмма, как и предыдущие, вследствие порчи телеграфа не сразу дошла по назначению. На следующий день утром начальник округа пришёл на «Алеуте» во Владивосток и застал там смятение и растерянность. Первым делом он отстранил от должности майора Горяинова, указав в качестве причин поступавшие на него со всех сторон жалобы, а также незаконность и нецелесообразность распоряжений, следствием которых стало прекращение крейсерства у Аскольда.

Начальником всех морских и сухопутных сил во Владивостоке Дьяченко временно назначил Этолина82. Командование сборными войсками он поручил штабс-капитану Г.В. Буяковичу, а постовые дела передал прапорщику Майлову. Для обеспечения безопасности Владивостока подполковник распорядился выставить караулы. У местных жителей были собраны лошади для пополнения конского состава горноартиллерийского взвода. Вверх по Суйфуну до Раздольного, с задачей уничтожить все манзовские лодки и переправы, Дьяченко отправил шлюпку с несколькими солдатами, под командованием волонтёра, француза Лаубе, отставного телеграфиста, прошедшего школу военной службы в Алжире. Лейтенанту Старицкому подполковник вверил палубный железный баркас, приказав вооружить его десантным орудием и идти в Находку для наблюдения за манзами, а в крайнем случае — для эвакуации оттуда крестьян и солдат. Выслав из Владивостока под надзор, а затем надёжно изолировав всех пришлых китайцев, равно как и арестованных Этолиным, Дьяченко приступил к их допросу. Разбирательство продолжалось и на следующий день, так как из-за сильного тумана «Алеут» не мог покинуть Золотой Рог.

Туман рассеялся утром 1 мая, и шхуна, успевшая пополнить запасы, вышла в море под командой Лаврова, с подполковником Дьяченко на борту. Спустя несколько часов она бросила якорь в бухте Наездник. К тому времени у острова Аскольд уже стоял барк «Нахимов», подошедший туда на рассвете. Воспользовавшись попутным ветром, он добрался до места назначения ещё 28 апреля, но, не обнаружив там «Алеута», направился в пролив Стрелок. Оттуда майор Пфингстен разослал людей на разведку. Обыскивая берега бухты Разбойник, они встретили китайцев, от которых узнали, что шхуна куда-то ушла, а пост сожжён. Три дня туман удерживал «Нахимова» в проливе, и во всё время стоянки барк продолжал высылать шлюпки для осмотра ближайших окрестностей на материке и острове Путятин. Так и не дождавшись возвращения «Алеута», Пфингстен утром 30 апреля решил подготовить самостоятельную высадку на Аскольд.

Майор раздал солдатам на руки 33 взятых на всякий случай старых ружья 7-линейного (17,78 мм) калибра, с 30 патронами на каждое. У остальных были 6-линейные (15,24 мм) ружья и всего по 4 патрона, так как боезапас к ним предполагалось получить с «Алеута». Пробная стрельба из 7-линейных ружей дала удовлетворительный результат, приободривший людей перед схваткой с неприятелем. В том же, что на Аскольде их ждёт ожесточённое сопротивление, сомневаться не приходилось: ночью с 28 на 29-е, когда горизонт расчистился, с барка видели на острове множество огней. С рассветом 1 мая «Нахимов» двинулся к острову, и вскоре Пфингстен со всеми предосторожностями высадил часть своего отряда. Однако вопреки ожиданиям, навстречу десанту не раздалось ни единого выстрела.

Тихо шелестели волны, мерно набегавшие на песчаный пляж, с разбросанными тут и там разными вещами, одеждой, заготовленным лесом и небольшими плотиками. Бегали брошенные хозяевами собаки. Сами же китайцы как сквозь землю провалились. Отряд прошёл через остров к бухте Наездник, где Пфингстен увидел шхуну «Алеут» и встретился с Дьяченко, съехавшим ради этого на берег. Решили осмотреть Аскольд тщательнее, разослав во все стороны небольшие группы солдат. Одной из них в лесу попался манза, который и объяснил, что все находившиеся на острове, более 1000 человек, переправились на материк в ночь с 28 на 29 апреля, воспользовавшись ясной и тихой погодой. Пришлось признать, что блокада Аскольда и разъединение манзовских сил не удались.

Вернувшись во Владивосток на «Алеуте», в сопровождении «Нахимова» с отрядом Пфингстена, Дьяченко получил тревожные известия о положении дел на Цымухэ. Как оказалось, аскольдовские манзы, ступив на материк, двинулись по прибрежной тропе в сторону границы с Китаем. Нa их пути лежала небольшая деревушка Шкотова, жителей которой предупредил об опасности местный кузнец, китаец по происхождению. Шесть крестьянских семей успели бежать за пару часов до появления манзовских скопищ. Две же семьи замешкались и были растерзаны: китайцы сдирали кожу с живых людей, сжигали заживо, повторяя те же жестокости, что и при разгроме поста Стрелок. Убили они и манзу-кузнеца, поставив ему в вину спасение большинства крестьян. Деревня была выжжена дотла.

Узнав об этом, Дьяченко сформировал отряд из 60 человек с двумя горными орудиями под командованием штабс-капитана Буяковича и отправил его на Цымухэ в сопровождении двух шлюпок с 11-днсвным запасом продовольствия, двигавшихся вдоль берега. С их помощью Буякович преодолевал водные преграды. Ещё 20 человек во главе с унтер-офицером Раскотовым были посланы в обратную сторону — через пост Угловой в Раздольный для разведки манзовских шаек и пресечения им путей отхода к границе. Раскотов получил приказание по прибытии на место поступить в распоряжение капитана Холевинского. Последнему же вторично предписывалось усилить отряд в деревне Никольской. Вслед за тем 4 мая Дьяченко убыл в Посьет с «Алеутом» и «Нахимовым». Там он, начиная с 5 мая, занимался допросом пленных и вёл переговоры с властями Хунчуна, полагавшими, что манзы не могут быть преданы российскому суду и требовавшими их выдачи. На все обращения китайской администрации подполковник отвечал отказом.

Из Посьета Дьяченко отправил разведывательный отряд в район рек Сидеми и Мангугай, где предполагались золотые прииски. 5 мая им была послана телеграмма в станицу Буссе, штабс-капитану Садовникову, чтобы он со 120-ю нижними чинами, прибывшими туда для дорожных работ, вооружился в Камень-Рыболове и следовал к деревне Никольской, на усиление отряда, выделенного Холевинским. Однако это распоряжение Садовников не исполнил.

Именно 5 мая первые донесения о произошедших в округе событиях — три телеграммы от Дьяченко и одна от Пфингстена — поступили в Николаевск. Вследствие неисправности амурского участка телеграфной линии их доставил пароход «Гонец», отплывший из Хабаровки сразу после вскрытия Амура. Неожиданные известия поставили контр-адмирала Фуругельма в довольно трудное положение. Малочисленность войск, расквартированных в Южно-Уссурийском крае, разбросанность подразделений на сотни вёрст друг от друга, усугублявшаяся началом летних хозяйственных работ, которыми преимущественно и занимались линейные батальоны, ненадёжность сообщений и недостаток перевозочных средств делали невозможной быструю их мобилизацию. Учитывая эти обстоятельства, областной штаб решил усилить краевые войска. Из нижних чинов 4-, 5- и 6-го батальонов и Хабаровской стрелковой школы, началось формирование сводного стрелкового полубатальона в составе двух рот, общей численностью 300 человек, позднее преобразованного в батальон.

Ради повышения координации действий, полковник Тихменёв был назначен командующим войсками Южно-Уссурийского края. В его распоряжение поступили все воинские части и учреждения к югу от Хабаровки. Для обеспечения мероприятий по восстановлению порядка в станице Буссе открыли временный провиантский магазин (склад), с запасом муки в 9000 пудов (144 т). Транспортировка войск и грузов возлагалась на пароходы «Константин», «Уссури» и «Сунгача», а в верховьях реки Уссури — на мелкосидящие пароходы телеграфного ведомства «Гонец», «Телеграф» и «Сторож». Кроме того, основываясь на запоздалых сведениях, в Николаевске сочли необходимым отправить к острову Аскольд канонерскую лодку «Соболь» и пароходо-корвет «Америка».

При полковнике Тихменёве сформировали штаб из трёх офицеров и заведующего медицинской частью, доктора Сысоева, во главе которого поставили перспективного капитана генерального штаба И.Г. Баранова, тринадцать лет спустя сменившего Тихменёва в должности военного губернатора Приморской области. Эти меры были представлены на утверждение контр-адмиралу Фуругельму и генерал-губернатору Корсакову. Вместе с тем испрашивалось разрешение на введение в Южно-Уссурийском крае военного положения, чтобы узаконить применение оружия и дать войскам возможность получать довольствие военного времени, весьма необходимое при операциях в малонаселённой местности. Была также подана заявка на средства для покупки двух сотен лошадей, дабы удовлетворять нужды войск и поддерживать сообщение по Южно-Уссурийскому тракту — важнейшей коммуникации в тех местах.

Первый эшелон сводного полубатальона выступил из Николаевска на барже, буксируемой пароходом «Константин», уже 8 мая, взяв с собой 10.000 патронов и принадлежности для снаряжения колёсного и вьючного обоза. И мая из Мариинска Тихменёв просил Фуругельма командировать дополнительно стрелковую роту дислоцированного там 5-го батальона — 90 рядовых. 16 мая в Хабаровке к отряду присоединился второй эшелон. А 20 мая весь полубатальон, во главе с прежним командиром 13-го стрелкового батальона, капитаном В.Н. Флоренским, одним из лучших в области офицеров, прибыл в станицу Буссе. Правда, несмотря на то, что полубатальон комплектовался отборными людьми, из числа бывших охотников-зверобоев, он страдал таким же недостатком военной подготовки, как и другие части. «Учите рассыпному строю», — в первые же дни телеграфировал Тихменёв Флоренскому из Николаевска в Хабаровку. Распорядиться же маршрутом подразделения полковник тогда не мог, ибо не располагал сведениями о развитии ситуации после 25 апреля.

Лишь 10 мая, по прибытии на пароходе «Уссури» в Мариинск, до которого успели восстановить телеграфное сообщение, Тихменёв получил известие о том, что манзы ускользнули с Аскольда на материк и сожгли деревню Шкотову. Дальнейший их путь легко было предугадать. Поэтому из опасения за судьбу жителей Никольской полковник приказал по телеграфу капитану Холевинскому занять её всем ситхинским гарнизоном, притом не переставая собирать сведения о манзовских скопищах. Тогда же Тихменёв послал телеграмму в Раздольное и далее нарочным в Камень-Рыболов, подполковнику Королькову — выставить одну из рот 3-го батальона к селу Воронежскому (Турьему Рогу), для защиты крестьян. Обоим офицерам предписывалось при встрече с вооружёнными манзами действовать решительно и подавлять сопротивление без пощады. Но основное внимание командующий войсками обратил на скорейшее прибытие к месту назначения стрелкового полубатальона, чему способствовало полученное Тихменёвым в Мариинске донесение Дьяченко, сетовавшего на невозможность действовать повсюду с желаемой энергией, вследствие слабости и разбросанности находившихся в его распоряжении сил.

Окружной начальник, конечно, имел в виду отсутствие возможности немедленно подавить бунт превосходящими силами, из-за чего действия небольших отрядов, выделявшихся им по мере необходимости и с опозданием, имели только частичный успех. Так, отряд капитана Буяковича, прибывший на Цымухэ 5 мая, нашёл там ещё тлевшие остатки изб и застал немногих задержавшихся манз, при появлении солдат бежавших в лес, отстреливаясь. Нескольких бандитов удалось убить. После этого были обысканы и уничтожены окрестные фанзы и найденные склады продовольствия. Причём пожар большинства фанз сопровождался взрывами хранившегося в них пороха, что подтверждало заблаговременность подготовки китайского населения к выступлению против русских. В некоторых фанзах нашлись вещи, захваченные в посту Стрелок: ружьё, эполеты поручика Каблукова и пистолет. Довольно неожиданной стала находка формы китайского офицера. 11 мая отряд вернулся во Владивосток.

Манзы же, по сожжении Шкотовой, двинулись к верховьям реки Лефу. Оттуда часть их пошла по реке Чагоу к деревне Никольской, а другие остались в сопках, выслав на лефинскую дорогу группу из 15 разведчиков. Видимо, они намеревались пробраться вдоль реки Лефу на Сунгачу. С этой группой и столкнулся отряд унтер-офицера Раскотова. Исполняя предписание Дьяченко, Раскотов прошёл от Владивостока до Раздольного. Не встретив манз, он отправился далее к северо-востоку, в Лоренцову, куда прибыл 14 мая. На следующий день из дозорной цепи, выставленной им перед тропой, выводившей на станок Утёсный — один из пунктов важнейшей тогда коммуникации, дали знать о появлении неприятеля. Собрав всех своих людей, унтер-офицер напал на китайцев. Семеро из них были убиты, один убежал, а остальные сдались в плен. Раскотов отправил манз в Раздольный, к Холевинскому, но за неоднократные попытки к бегству конвой перестрелял их. Сам Раскотов с большей частью команды продолжал наблюдение за дорогой у Лоренцовой.

Волонтёр Лаубе с пятью солдатами вечером 1 мая прибыл на пост (и станок) Речной. Там ему сообщили, что накануне через Суйфун переправилась подошедшая со стороны Цымухэ шайка хунхузов, численностью до 70 человек, направившаяся затем в горы. Решительный француз тут же бросился вдогонку. Вечером 3 мая его партия настигла китайцев на реке Эльдагоу. Лаубе сумел подвести своих людей вплотную к лагерю шайки, дал по ней залп и атаковал в штыки. Несколько хунхузов было убито, два десятка взяты в плен, но многие разбежались. Дабы не связывать себе руки пленными и не подставлять партию под удар других, быть может, более крупных шаек, Лаубе вывел её к берегу Амурского залива, откуда на реквизированной джонке доставил хунхузов в Речной. Из Речного их, крепко связанных, отправили под присмотром двоих конвоиров во Владивосток, вместе с донесением волонтёра.

Старый алжирский солдат, Лаубе отлично знал ратное ремесло. Он вооружил подчинённых, помимо казённого оружия, ещё и отнятыми у манз ножами, небольшими топорами, каждому приказал иметь за пазухой верёвку. В результате партия была надлежащим образом снаряжена для той, по сути дела партизанской деятельности, которой ей надлежало заниматься. Лаубе сумел вселить в своих солдат энергию, уверенность в себе, и они, несмотря на отсутствие у волонтёра каких-либо дисциплинарных прав, оказывали ему беспрекословное повиновение. Бодростью дышали написанные им на ломанном русском языке донесения. Предполагая произвести осмотр побережья, а потом телеграфной линии на Мангугай, что, впрочем, противоречило исходному поручению Дьяченко, Лаубе выражал надежду очистить со своими молодцами всю эту местность от манзовских шаек. Тем не менее, он просил дать в его распоряжение ещё пять человек, которые и были немедленно посланы из Владивостока.

Среди захваченных партией Лаубе пленных оказался один мирный промысловик, ловец трепангов. Его распознал караульный, понимавший по-китайски и подслушивавший разговоры узников. Допросив промысловика, выяснили, что цымухинские манзы в большинстве примкнули к хунхузам, целую неделю с того момента, как до них дошли известия о событиях на Аскольде, отовсюду собиравшимся в долину реки. Тех, кто не желал выступать против русских, принуждали силой, а при упорном сопротивлении убивали. По словам китайца, за Владивостоком постоянно наблюдали шпионы предводителя хунхузов Дын-соа, обычно жившего в Нингуте и проникавшего на российскую территорию, где у него имелись фанзы на Цымухэ, только для хищнической добычи золота. Дын-соа намеревался напасть на Владивосток при первой возможности. Его шайки были вооружены как пиками, топорами, так и ружьями, которых у одних цымухинских хунхузов насчитывалось несколько сот. Давшему такие показания пленнику сохранили жизнь, остальных же расстреляли.

Лаубе, остававшийся в Речном до тех пор, пока не вернулись посланные им во Владивосток конвоиры, за два дня объехал ближайшее побережье и уничтожил до 30 манзовских джонок. Получив просимое подкрепление, он двинулся по берегу залива от Эльдагоу на Амба-бира и Мангугай, изгоняя мелкие шайки, бежавшие при его приближении. Жившие по Мангугаю корейцы обратились к Лаубе с жалобой на жестокие притеснения со стороны манз, совершивших даже несколько убийств, причём указали ему место пребывания разбойников. Присоединив к своей партии людей с ближайшей станции вьючного тракта, волонтёр собрал 17 солдат, взял корейца-проводника и отправился к разбойничьему притону, носившему название «Богатая фанза». Занятый более чем сотней хунхузов, притон этот представлял собой обширный двор, застроенный фанзами и обнесённый высокой глинобитной стеной. Спустя три десятилетия, когда российские войска ликвидировали восстание 1900 года в Маньчжурии, такие дворы были неточно названы «импанями». 13 мая Лаубе атаковал разбойничью импань, перебив немало хунхузов, однако взять её не сумел и отступил. Один из солдат при этом получил пулю в грудь, а у самого француза в трёх местах была прострелена одежда.

Сообщая о стычке, Лаубе писал, что для надёжной защиты корейцев, почтовых станций тракта и разгрома засевших в импанях шаек нужен отряд, по крайней мере, в 50 человек и непременно с орудием. Как ни странно, но это здравое рассуждение алжирского солдата отнюдь не всегда приходило в голову даже наиболее отличившимся начальникам отрядов во время событий 1900—1901 годов. Имевшие полную возможность взять с собой артиллерию, они чересчур легко относились к глинобитным стенам, и, бывало, испытывали участь Лаубе83.

Между тем, Дьяченко, окончивший в Посьете важнейшие дела, 12 мая выехал к Раздольному, рассчитывая застать там Садовникова со 120-ю солдатами, которых собирался вести к Цымухэ и Сучану. Из Раздольного предполагалось дать знать заранее предупреждённому Этолину, чтобы он сформировал отряд, высалил его в устье Цымухэ и оттуда двигался бы навстречу Дьяченко, смотря по обстоятельствам, дорогами к Лефу или Даубихэ. По пути Дьяченко тщательно обследовал долины Мангугая и Амбабира, воспользовавшись встретившейся ему 14 мая партией Лаубе и отрядом Буяковича. Последний, как состоявший из людей 1-го батальона, был накануне перевезён Этолиным по требованию Пфингстена на мыс Песчаный, для следования в Посьет. Впрочем, учитывая ограниченные запасы продовольствия, долго удерживать этот отряд при себе Дьяченко не мог и отправил к месту постоянной дислокации уже через день. Дальнейшая разведка, за отделением партии Лаубе в верховья Мангугая, продолжалась силами всего десяти человек.

Корейское население тогда пребывало в постоянной тревоге, так как насилия со стороны хунхузов не прекращались. Лишь через несколько дней, когда почти все манзы бежали в горы, стало спокойнее. Во всей округе хунхузы лишились пристанищ, в частности, ими была покинута импань, так и не захваченная Лаубе. Расставаясь со своими жилищами, иные китайцы старались поджечь их. От нескольких оставшихся манз узнали, что часть бежавших пристала к хунхузам, другие же скрылись из страха перед ними, а равно и перед русскими, опасаясь, как бы последние не приняли мирных земледельцев за бандитов. Дьяченко приказал выдать оставшимся манзам охранные листы, а уцелевшие дома беглецов сберечь, в надежде воспользоваться ими при жатве брошенных хозяевами на полях хлебов, которыми подполковник думал прокормить пострадавших жителей Шкотовой. 17 мая окружной начальник прибыл в Раздольный, где узнал от Холевинского, что деревня Никольская сожжена.

По выяснении обстоятельств оказалось, что толпа манз, двигавшаяся от поста Стрелок по течению реки Чагоу в направлении фанзы китайца Супытина, подступила к Никольской. Капитан Холевинский, в распоряжении которого находилось до 170 человек, проявил чрезмерную заботу о безопасности Раздольного, гораздо менее значимого в стратегическом отношении, и, несмотря на неоднократные приказания Дьяченко, не послал в Никольскую солдат сверх 26 (или 28), выделенных самим подполковником. 15 мая манзы подошли к деревне, покрыв, по выражению спасшихся крестьян, все окрестности тучами пеших и конных людей. Некоторые свидетели говорили о 500 китайцах. Впрочем, как писал позднее Дьяченко: «Трудно с достоверностью определить число их: хладнокровного очевидца не было, потому сведение неопределённое»84. Во всяком случае, горсть солдат, к тому же мало знакомых с военным делом, не могла устоять против многократно превосходящего неприятеля. Защитники Никольской, прикрывая уходивших крестьян и отстреливаясь изредка, отступили по дороге на Камень-Рыболов, потеряв убитыми одного солдата, женщину и ребёнка. Деревня же была обращена манзами в пепел со всем крестьянским имуществом.

Этого, скорее всего, не случилось бы, исполни Холевинский отданные ему приказания. Стоило капитану, уяснив обстановку и важность Никольской, как главного узла путей сообщения, вовремя занять её всем ситхинским гарнизоном, и манзы едва ли решились бы на нападение. Заметную роль сыграло и то обстоятельство, что Садовников, уехавший в Хабаровку из станицы Буссе ещё до того, как туда поступила телеграмма Дьяченко, не привёл своих людей в Никольскую.

Слух о сожжении деревни заставил Холевинского послать к ней пеших и верховых разведчиков. Однако возвращаясь, они доносили лишь о многочисленных манзах. В Раздольном запаниковали. Ежечасно ожидая нападения, Холевинский отправил женщин с детьми и имуществом в лодках вниз по Суйфуну. Отчётливого представления о происходящем у капитана не было вплоть до 17 мая, когда он передал прибывшему Дьяченко, что в Никольской все крестьяне и солдаты перебиты. Подполковник не удовлетворился такими сведениями и выслал на разведку 14 конных охотников, сумевших в течение двух дней выяснить истинное положение дел. Ещё до того, как от них поступило подробное донесение, Дьяченко телеграфировал Пфингстену в Посьет, чтобы он договорился с прибывшими туда представителями китайских властей об усилении охраняющих границу маньчжурских войск, дабы задержать манз, разоривших Никольскую. Китайские чиновники признали последних разбойниками и даже обещали содействие в поимке, но слова своего не сдержали. Манзы, двинувшиеся от Никольской вверх по Суйфуну, безнаказанно скрылись за границей.

Надо сказать, что впоследствии, подводя итоги совершившимся событиям, Дьяченко указал лишь на такие помехи скорому подавлению манзовского выступления, как недостаток личного состава, перевозочных средств, патронов, плохое знакомство с лесистой и болотистой местностью, картами которой воинские части не располагали. В рапорте же контр-адмирала Фуругельма отмечались «малая подготовленность в боевом отношении войск, занятых исключительно работами, и крайний недостаток в энергических и здраво понимающих своё дело офицерах», а также запоздалость реакции командования, во многом предопределявшаяся дурным состоянием разведки и связи85. Показательно, что областное начальство взяло бразды правления в свои руки месяц спустя после пролития первой крови: распоряжения полковника Тихменёва стали поступать к Дьяченко только с 19 мая.

За четыре дня до этого, когда командующий войсками прибыл в Хабаровку, им было получено кружным путём, через Николаевск, донесение Холевинского, что 500 манз находятся на реке Лефу и угрожают станции Верхне-Романовой. Это известие в дополнение к сведениям, поступившим ещё в Мариинске от Дьяченко, побудили Тихменёва на следующий день, 16 мая, телеграфировать ряд приказаний. Капитану Холевинскому он предписал отправить весь ситхинский гарнизон в Никольскую (которой к тому времени уже не существовало!), а также выставить возможно более сильные караулы в верховьях Лефу, около Лоренцовой, куда выводила нахоженная манзовская тропа с Сучана. Майору Пфингстену было приказано прикрыть караулами верховья рек Илахэ, Тизенхэ и Мангугай, дабы обеспечить безопасность корейских поселений и порядок среди местных манз, отличавшихся своеволием. Эта телеграмма в значительной мере повторяла посланную ранее подполковником Дьяченко, дополняя её поручением майору заведования всей пограничной линией от корейских застав до фанзы Супытина. Сверх того Пфингстен должен был, максимально сократив наряды и работы, выделить 150 человек в распоряжение окружного начальника. В свою очередь Дьяченко получил приказание идти с ними на Цымухэ либо к иному пункту, сообразуясь с планом Тихменёва, телеграфировавшего ему, что «манзы не должны быть выпущены из наших пределов, а потому я двинусь к Сучану или куда укажут обстоятельства с отрядом из 300 стрелков с тем, чтобы шайки манзов стеснить к Стрелку и там их истребить»86.

Свой замысел полковник разъяснил в рапорте контр-адмиралу Фуругельму от 16 мая, в котором выразил убеждение, что главные силы взбунтовавшихся манз должны быть уничтожены одним решительным ударом, для водворения полного порядка и преподания наглядного урока всем авантюристам, стремящимся к расхищению природных богатств, составляющих достояние российского правительства. Именно в этот день в Хабаровке завершилось формирование стрелкового полубатальона, поступившего под командование капитана Флоренского. Тогда же с Верхне-Романовой было получено донесение, что ей угрожает скопище манз, численностью до 1000 человек, надвигающееся на Даубихэ с Сучана. Это известие подтвердили гольды, бежавшие на Уссури с верховьев Даубихэ. Учитывая, что данная шайка может выйти за границу в районе 4-го сунгачинского поста, произведя по пути немало грабежей и убийств, Тихменёв приказал командиру Уссурийского пешего батальона Амурского казачьего войска, подполковнику Н.Ф. Маркову, безотлагательно сосредоточить в станице Буссе роту из 150 хорошо вооружённых казаков. Так впервые в своей истории уссурийское казачество было призвано на боевую службу.

Вслед за тем, 17 мая командующий войсками со штабом и стрелковым полубатальоном отправились на «Константине» вверх по Уссури. Во время остановок с телеграфных станций, расположенных в верховьях реки, поступали тревожные донесения о манзовских бандах. С 15 мая прервалось сообщение между Верхне-Романовой и Раздольным. Положение телеграфистов было крайне тяжёлым: немногочисленный персонал станций, отстоявших на десятки вёрст друг от друга в глухой тайге, иногда не имел даже ружья для самозащиты. Тем не менее, они не дрогнули. При малейших сбоях связи посылались люди для осмотра линии, сами же телеграфисты, прекрасно представлявшие себе меру угрожавшей опасности, работы не прекращали. Единственная инструкция, которую им дало в те дни начальство, предписывала в случае нападения прежде всего спасать аппараты. К счастью, манзы так и не решились захватить ни одной станции.

Когда полубатальон 20 мая прибыл в Буссе, было получено известие, что дополнительно вытребованная рота 5-го батальона выступила из Хабаровки на пароходе «Телеграф)». В станице отряду, пришедшему на «Константине», пришлось пересаживаться на мелкосидящие суда телеграфного ведомства. Пользуясь временем, требовавшимся на их погрузку, Тихменёв поднялся по Сунгаче до станицы Марковой, где встретил эстафету из Камня-Рыболова, от командира 3-го батальона. В лаконичном и ошибочном донесении майора Королькова говорилось, что деревня Никольская вырезана манзами. 21 мая полковник вернулся в Буссе, и в тот же день было восстановлено телеграфное сообщение с Раздольным, благодаря чему наладилась непосредственная связь с Дьяченко. Обменявшись с ним телеграммами, Тихменёв в точности узнал обо всех последных событиях, получил сведения о присутствии манз на реках Даубихэ и Лефу, появлении их на Улахэ, о расположении у Лоренцовой команды унтер-офицера Раскотова, усиленной до 50 человек, а также условился насчёт дальнейших действий.

В соответствии с выработанным планом последовали приказания: подполковнику Маркову, оставив казачью полуроту под начальством хорунжего Бьянкина на 4-м сунгачинском посту, с остальными людьми следовать в Камень-Рыболов, где присоединить солдат 3-го батальона, доведя численность отряда до 200 штыков, и усиленным маршем двигаться на Суйфунскую дорогу к Никольской. Одновременно ему предписывалось занять караулом тропу, ведущую от Лефу по реке Лифуцзин (Сахеза) к верховьям Мо и далее, за границу, чтобы лишить китайцев возможности пользоваться путём, которым успела ускользнуть первая шайка. Капитан Флоренский получил указание следовать с двумя ротами сводного полубатальона вверх по Уссури и Даубихэ, чтобы очистить долину последней от манз, обеспечив спокойствие уссурийских поселений. Затем он должен был перейти на Лефу и вместе с Марковым теснить разбойников в уже опустошённые ими долины Майхэ и Цымухэ, чтобы там окончательно истребить.

Для рекогносцировки рек Улахэ и Сандогу из Бельцовой отправлялась 2-я рота сводного полубатальона под командованием поручика Садовникова. Она должна была присоединиться к колонне Флоренского на Даубихэ, у телеграфной станции Сысоевой. Подполковнику Дьяченко ставилась новая задача — с отрядом 1-го батальона и двумя горными орудиями занять Лоренцову, действуя при этом сообразно движениям неприятеля. К исполнению приказаний Тихменёва приступили немедленно. 21 мая рота поручика Садовникова отплыла на двух телеграфных пароходах от станицы Буссе в Бельцову, а на следующий день за ней последовали отряды Маркова и Флоренского. При колонне последнего находился и полковник Тихменёв со штабом. 23 мая, с прибытием в Бельцову из Буссе догонявшей войска роты, сводный полубатальон был переформирован в батальон четырёхротного состава. С дополнительной ротой следовал и штабс-капитан Пржевальский, назначенный в распоряжение Тихменёва. Он заменил в должности начальника штаба капитана Баранова, задержанного прибывшим на Уссури генерал-губернатором Корсаковым. Остановившись в Бусе, Корсаков вытребовал к себе и самого полковника, который вернулся в Бельцову только 26 мая. Сразу по возвращении Тихменёв распорядился устроить на станции промежуточную базу, оборудованную пекарнями, складами хлеба, кузницами. Эта задача возлагалась на часть 4-й роты сводного батальона под начальством поручика Герасимова. Ему же поручалось наблюдение за подступами к Бельцовой и Тихменсвой со стороны Ситухэ и Улахэ.

Чтобы связать отряды Маркова и Флоренского, одновременно устранив возможность прорыва хунхузов через караулы унтер-офицера Раскотова в долину Сунгачи, капитану Баранову, вновь поступившему в подчинение полковнику, приказано было выйти со станции Тихменёвой с 45-ю солдатами, а хорунжему Бянкину с 4-го сунгачинского поста с 35-ю казаками на Лефу. Предполагалось, что там они соединятся около устья реки Лифуцзин, в узле двух дорог, одна из которых вела по течению Лефу к озеру Ханка, другая — по Лифуцзин к границе. В тот же день, 26 мая, из Бельцовой ушла по назначению рота поручика Садовникова.

Российские войска понемногу стягивались в бассейн Лефу. Подполковник Дьяченко, получив 19 мая в Раздольном телеграмму Тихменёва из Хабаровки, посланную три дня назад и доставленную из Верхне-Романовой нарочным, сейчас же потребовал 150 человек у майора Пфингстена. Капитану Холевинскому он приказал взять 40 солдат и разведать, куда направились разорившие Никольскую манзы, а сам 22 мая выехал на пост Речной, для приёма людей 1-го батальона и артиллерии. Отряд этот, прибывший в устье Суйфуна на «Алеуте», три дня готовился к походу в Новгородском посту. Основное затруднение состояло в организации вьючного обоза и артиллерийской запряжки. С этой целью были реквизированы у поселившихся в Новгородском иностранных купцов лошади, войлоки, сбруя и другое снаряжение, которого не хватало батальону и которое не поступало в продажу.

25 мая Дьяченко с отрядом и двумя горными орудиями выступил на Лефу, рассчитывая остановиться в Лоренцовой и до прибытия Тихменёва заняться розыском шаек и выяснением настроений местных манз. По дороге подполковник встретил у станка Барановского капитана Холевинского и прапорщика Рейтерна, возвращавшихся из Суйфунской в Раздольный. Дело было в том, что Холевинский отправился на рекогносцировку не с 40, как приказывалось, а с 15-ю солдатами. Однако, узнав в Утёсном от ямщика о расположившейся поблизости шайке из 70 манз, он не решился напасть на них и поспешил за подкреплением. Усилив отряд капитана почти до пяти десятков человек, передав ему волонтёра Лаубе, своего переводчика и ординарца, Дьяченко отдал Холевинскому письменный приказ немедленно повернуть назад и продолжить разведку, сам же проследовал в Лоренцову, куда и прибыл 27 мая. В результате Суйфунская и вся линия от неё до Раздольного с 26 мая оказались без достаточного числа войск.

Между прочим, именно в тот день на станцию Лазареву пришли из Верхне-Романовой двое манз с написанной иероглифами листовкой, содержавшей призыв ко всем живущим по реке Даубихэ китайцам — не пускать к себе хунхузов с Лефу, где они тогда находились. Воззвание говорило также, что воюя с хунхузами русские идут вверх по Уссури и Даубихэ, но самим манзам «русского войска пожалуй и не надо, потому чтобы не перебили и наших»87.

Вечером 28 мая в Бельцовой получили из Раздольного известие от начальника тамошнего отряда, штабс-капитана Неймана, что перешедшие с верховьев Лефу хунхузы напали на деревню Суйфунскую, сожгли станционные постройки, крестьянские избы и двинулись в сторону руин Никольской. Известие это исходило от прибежавшего с Суйфунского поста солдата, который рассказал, что за туманом нельзя было определить числа манз, и лишь частая стрельба и множество голосов позволяли заключить, что неприятель силён. В другом донесении, от станционного телеграфиста, сообщалось, что в Раздольном все выбрались на берег и ожидают нападения. Таким образом, третья русская деревня и второй пост пали жертвой взбунтовавшихся китайцев.

Узнав об этом и предполагая, что отряд Маркова должен быть уже около Никольской, позади манз, ввиду чего они могут переправиться через Суйфун и уйти за границу горными тропами, Тихменёв телеграфировал Нейману предписание выступить в ночь с 28 на 29-е из Раздольного со всеми наличными 70 солдатами и не взирая на соотношение сил атаковать хунхузов, чтобы задержать их до подхода отряда Маркова, что позволяло последнему ударить по неприятелю с тыла. Вместе с тем полковник известил о сожжении Суйфунской лейтенанта Этолина, приказав ему перехватить разбойничьи шайки, если им вздумается прорваться к Владивостоку.

Увы! Отсутствие привычки к быстрому исполнению приказаний, не сложившейся в условиях скорее хозяйственной, чем боевой подготовки предыдущих лет, а главное непонимание требований военного времени и на этот раз, как ранее под Никольской, повредили успеху дела. Штабс-капитан Нейман хотя и доложил по телеграфу, что выступил в ночь, но в действительности отправился только утром 29 мая и шёл очень медленно. Тем временем, манзы, снявшиеся утром со стоянки, направились через Никольскую к станку Дубининскому, но не по русскому тракту, а окольными тропами. Туда же с другой стороны, от станка Утёсного, вытягивался отряд подполковника Маркова.

Прибывший 24 мая в Камень-Рыболов с 75-ю уссурийскими казаками, Марков присоединил к ним 138 солдат, преимущественно 3-го батальона, с двумя офицерами, поручиком Дубининым и инженер-поручиком В.П. Зотиковым, а также батальонным медиком Кумбергом. На следующий день отряд тронулся к Никольской, но шёл чрезвычайно медленно, сделав 80 вёрст до Дубининского за 5 дней. Забайкальский казак, участвовавший в нескольких сплавах по Амуру, Марков сумел понравиться М.С. Корсакову и получил назначение командиром Уссурийского пешего батальона, но оказался не на своём месте. В боевой обстановке действия подполковника отличались вялостью и нерешительностью.

По пути Марков оставил на станке Мо трёх человек, а на Утёсном — 38 для караула и подвоза продовольствия отряду. Считая дорогу на Раздольный вполне безопасной, он решил, дойдя до Дубининского, не идти к Никольской, как было приказано, а повернуть к Суйфуну и подниматься в верховья реки. Исходя из тех же соображений, подполковник отправил с Утёсного в Раздольный следовавших при отряде дивизионного врача Приморской области статского советника B.C. Плаксина, механика амурского телеграфа Краевского, 15 Никольских крестьян и разное имущество, включая вещи поручика Зотикова, сопровождаемые его денщиком. Дальнейшие события хорошо известны нам благодаря подробным сообщениям нескольких очевидцев.

«Не доезжая (в тот же день) до Дубининского пяти вёрст, — писал доктор Плаксин, — мы сделали привал на мосту за Дубининскими хребтами и заметили отсюда, что со стороны Лефу движется какая-то масса по возвышенности за падью (глубокая лощина) к Суйфуну в 6-7 верстах от нас. Так как через эту падь идёт манзовская тропа через мост, на котором мы отдыхали, и отсюда поворачивает направо к Суйфуну, ... то мы снялись с моста и, дойдя до хребтов, я приказал обозу идти по дороге к Дубининскому и за деревьями возле дороги остановиться, а сам с мужиками поднялся на сопку следить за массою, с тем что, если это манзы и не в значительном числе, то атаковать их и забрать в плен, а если есть скот, то отбить и оный для Никольских крестьян. Далее можно было различить, что людей немного, человек 8, и с ними 11 штук скота. Не знаю, заметили ли эти люди нас, или нет, только они не пошли по тропе, ведущей к мосту, а следовали по прямому пути к Суйфуну и, дошедши до речки, имеющей в одном месте высокие кусты, засели в них. Тогда мы с Краевским, не смотря на позднее время (7 часов), решились напасть на манз и отбить скот. Посадивши пять человек на имевшихся у нас наличных лошадей, я приказал им скакать и оцепить манз с правой стороны, а сам с остальными мужиками и с Краевским пошёл позади, чтобы оцепить слева, сзади и спереди. Подошедши к кустам на выстрел, мы пустили в них несколько пуль и продолжали приближаться всё ближе; тогда из кустов вылезли шесть манз и с поднятыми руками подошли к нам. Связавши их и захватив 8 отличных быков и 3-х молодых лошадей, возвратились назад и прибыли на Дубининский пост в 12 часов ночи 29-го числа. Так как на месте, где взяты манзы и скот, было много разных вещей: железа, котлы, мешки с мукой и проч., то я послал четырёх верховых за этими вещами. Посланные, доехав до места, заметили на том же месте, где взяли манз, большой манзовский отряд, двигавшийся к мосту. Один из мужиков приехал в Дубининский и сказал, что Марков остановился около моста и просит представить к нему пленных. С пленными отправилось 6 мужиков, три сигналиста (телеграфиста) и Краевский, а я с 7 мужиками и с денщиком поручика Зотикова остался на Дубининском. Спустя час времени мы заметили всадников, едущих по дороге от Никольского к Дубининскому и на расстоянии вёрст трёх за ними громадную силу пешую. Оказалось, что это манзы. Всадников было 16, нас 8 человек с ружьями, лошадей с нами была одна. Послав верхового Зотикова денщика к Маркову, я с мужиками хотел встретить верховых манз выстрелами, но мужики побежали за речку, и я за ними последний. Мужики ушли от меня далеко, а я тащился шагом. Двое из манз, подъехавши к речке, пустились по берегу вперёд, чтобы перехватить нам дорогу, а трое, заметив меня отсталого, начали по мне стрелять на расстоянии шагов 150 (выпущено 5 выстрелов); но так как они не нашли удобного места для переправы, то я успел дойти до берега речки и залёг в кустах, где пролежал с 11 часов утра до 9 часов вечера и удивлялся одному, почему наши солдаты, пришедшие спустя час по появлении разбойников у Дубининского, не бросились тотчас же на них, а перестреливались, стоя на одном месте ровно 6 часов и потом уже сделали наступление»88.

Рассказ доктора Плаксина свидетельствует, что Марков узнал о движении китайцев почти случайно. Он не высылал разведки и уже готовился свернуть к Суйфуну, когда получил тревожную весть. Картину самого боя рисует письмо Зотикова капитану Баранову от 1 июня, в котором фактическая сторона вполне согласуется с официальной реляцией Маркова, но содержит немало существенных деталей.

«Шли из Камня Рыбаловов спокойно, — писал Зотиков, — и вдоволь спали до 29-го числа, но в этот день случился маленький казус. Утром в 5 часов на пути из Утёснаго в Дубининский были замечены двое манз; мы, конечно, отправились ловить их, поймали и нашли несколько вьюков имущества. Ловля и допрос продержали нас до 11 часов. В 12 мы расположились привалом в 5 верстах от Дубининского. Сюда были приведены ещё 6 человек, пойманных накануне крестьянами. ... Пока мы пили чай на привале, скачет верховой, мой Михайло, со станка и кричит: «Манзы, манзы, много». Машинально поскакал я вперёд с 6 казаками и Михайлом. Мысль, что собаки пропадут и всё моё имущество, заставляла меня лететь, и действительно гнал, но уже было поздно. Выехав на гору, под которой стоит пост, я увидел его совершенно окружённым и уже во власти разбойников, и в то же время с правой стороны показалось несколько конных, скакавших прямо на меня и так быстро, что одна лошадь без седока подскочила ко мне вплоть.

Всё это сопровождалось страшным гвалтом; хунхузы заметили меня, когда я хотел схватить лошадь, и подняли пальбу, засвистели пули; обернулся и вижу, что со мной только 3 казака и Михайло, остальные отстали. Делать было нечего, надо спасать свою шкуру, повернул лошадь и поскакал, погоня за нами к счастью пешая. Проскакав 200 сажень, лошадь Михаилы была подстрелена и упала, но страх был так велик, что он и пешком почти не отставал от нас. Наконец то убрались. По дороге встречаю Маркова, едет себе не торопясь, думая, что всё пустяки, как было до сих пор, кричу ему: «Скорее, скорее», а он командует: «Стой». Наконец пришли к оврагу и видим на противоположном крутом скате рассыпавшихся разбойников. Завязалась перестрелка. Расстояние было 500 шагов.

Не знаю, помнишь ли ты местность около Дубинина поста. Направо находится совершенно ровная и открытая местность, а налево сопка и лес. Было около часу, когда началась перестрелка. Перестрелка самая бесплодная; солдаты стрелять почти не умеют. В два часа какая-то шальная нуля залетела мне в ногу и прошла сквозь икру. Злость взяла меня страшная. Приставал я и прежде к Маркову, чтобы атаковать с поля во фланг, но безуспешно, а тут почти разругался. «Вот изволите ли видеть, их много», -был один ответ. Прошёл час и другой, успел я сходить за 5 вёрст на перевязку, вернулся назад, а дело всё в том же положении; храбрый забайкалец потерял одного казака убитого и одного барабанщика раненым, а всё по-прежнему пукал да пукал. Было 5 часов, когда увидели с горы, что половина разбойничьего обоза потянулась назад и ушла под прикрытием 50 человек. Убедившись теперь, что их стало меньше, Марков велел стягиваться направо. Вышли направо, и тут разбойники побежали без выстрела, бросая всё. Разумеется, наши гнали и били. В версте от поста отбили вторую половину обоза (первая так и ушла). Прихрамывая, бежал я сзади ещё версту, а потом вернулся на станцию. Там остались следы страшных гостей; ни окон, ни дверей, даже пол разломали до последней доски. ... Через полчаса привезли возов 10 отбитой добычи. К общей радости почти все вещи оказались целы, потерпел только Краевский. ...

Результатом этого дня были с нашей стороны, один казак убит и двое ранены (в том числе и я). Разбойники потеряли около 50 человек, много пороху, свинцу, ружей, два знамени с надписью «смерть русским», несколько пудов муки и много разного хлама. Убежало их около 300 человек и обоз в 10 возов. Протянув на 6 часов глупую перестрелку, выпустив почти половину всех своих патронов, Марков, конечно, не мог преследовать за темнотой, между тем, как клад давался в руки. Атакуй тремя часами раньше, и шайка если бы не была истреблена окончательно, то лишилась бы всего обоза и конечно рассеялась, а теперь всё-таки имеем перед собой шайку довольно страшную для мелкого отряда. Марков, имея 200 человек, только и отвечал: «Изволите видеть, их там много», и потом в подтверждение слов своих говорит, что держались они шесть часов, значит была сила (при чём поднимает палец). Весь следующий день, т.е. 30-е число посвящён разбору добычи. Казаки нагрузились до того, что не могут нести. 31 пошли до Никольского. Там картина страшная — всё выжжено, трупы не похоронены; сам собственными глазами видел человеческую ногу обгрызенную собаками, а один из крестьян узнал труп своей старухи и просил закрыть. Куда скрылись манзы, неизвестно. Марков предполагает, что манзы пошли вверх по Суйфуну и пошёл за ними»89.

Благодаря разысканиям Н.М.Тихменёва и рапорту И.В.Фуругельма мы можем пополнить и уточнить описание Зотикова. Возглавляемые «цымухинским жителем Чунгофа», манзы заняли позицию на поросшей густым кустарником опушке редкого леса, покрывавшего склоны сопки, возвышавшейся над окружающей местностью. В 500—600 шагах от неё, за небольшим гребнем, залегла цепь из казаков и солдат. На левом фланге, в 400 шагах от манзовской позиции, находилась промоина старой дороги, глубиной около 2 аршин (1,42 м). Солдаты воспользовались ею как траншеей и именно отсюда сумели нанести неприятелю наибольшие потери. На правом фланге манзы сами подползли кустами вперёд и сблизились с отрядом Маркова до 470 шагов. Противников разделяла топкая долина речки Тудагоу.

Манзами поддерживался жаркий, но почти безрезультатный огонь. Около 5 часов дня подпоручик Дубинин взял из резерва, стоявшего в овраге, шагов за 500 от передовых стрелков, 40 человек и двинулся с ними в охват сопки. Когда эта группа зашла во фланг манзам, то развернулась цепью и с 700 шагов открыла огонь, продолжая подниматься вверх по склону, пока не оказалась в 150 шагах от неприятеля. Тем временем фельдфебель Милютин, командовавший правым крылом, тоже перешёл в наступление. Приблизившись к опушке леса обе части цепи с криком «ура» атаковали неприятеля одновременно с его левого фланга и фронта. Не устояв под напором солдат, сначала ближайшие из манз, а затем и все прочие бросились бежать. Убедившись в успехе Дубинина с Милютиным, Марков повёл остальных своих людей через речку вперёд, но настойчивого преследования не организовал и шайку упустил. Тем не менее, дело у станка Дубининского принесло командиру Уссурийского батальона чин полковника, «за военные отличия». Впрочем, незаслуженное повышение не пошло ему впрок: после описанных событий Марков пустился в злоупотребления, был уличён в жестоком обращении с казаками и отстранён от должности.

Того же, 29 числа штабс-капитан Нейман, прибывший с отрядом в Суйфунскую во второй половине дня и не заставший там хунхузов, отправился далее, в Никольскую. Однако он остановился, не доходя до деревни, на сопке у берега Суйфуна, в 10 верстах от места боя, а на следующий день возвратился в Раздольный. Если бы Нейман и утром 30 мая продолжал марш к Дубининскому, то потерпевшую накануне поражение манзовскую шайку, скорее всего, удалось бы истребить полностью.

Первое краткое известие о бое у Дубининского пришло в Бельцову из Раздольного 30 мая, а 31-го поступили лаконичные, но довольно бестолковые телеграммы Маркова: «Было дело — догоняю» и «Хунхузы разбиты — преследую». Не располагая подробным донесением, которое позволило бы уяснить истинное положение вещей, Тихменёв предположил, что хунхузы рассеялись под Суйфунской, и отдал начальникам отрядов приказания для подготовки окружения и уничтожения остатков шайки. Но уже 1 июня из двух более подробных телеграмм, от капитана Холевинского и раздольнинского телеграфиста, стало ясно, что план этот ошибочен, ибо манзы ушли в верховья Суйфуна. Поэтому предыдущие распоряжения были изменены с тем, чтобы движением войск обеспечить безопасность тылов Маркова и населённых пунктов, главным образом Никольской, куда возвращались крестьяне, и Раздольного.

Как водится, не обошлось без недоразумений. Дьяченко, так и не дождавшийся Тихменёва в Лоренцовой, решил выйти навстречу командующему войсками и сделал это 30 мая, отправив соответствующее донесение. Между тем, в Лоренцову было передано предписание, направлявшее подполковника к Никольской. Он ознакомился с ним только на следующей станции — Орловой, 31 числа, и сразу повернул отряд обратно, но не доложил об этом. В результате Тихменёв, считавший, что Дьяченко не получил последнего предписания, отправил в Никольскую Неймана, а на его место в Раздольный приказал двинуть часть 1-го батальона, что и было исполнено.

Ещё перед выходом из Лоренцовой Дьяченко послал присоединившихся к нему Холевинского и Лаубе на Суйфун. Дойдя до Утёсного, Холевинский встретил Маркова, который, в отмену первоначального распоряжения, приказал капитану идти на Лефу и «обрекогносцировать» её на всём протяжении. Исполнив это приказание, Холевинский вернулся к Дьяченко, а тот направил его в Раздольный за провиантом и далее в Никольскую для защиты крестьян. Их положение казалось подполковнику особенно опасным, так как со слов Холевинского он знал о намерении Маркова свернуть к Суйфуну, не доходя Никольской, от Неймана же получил известие о сожжении деревни Суйфунской. Последовавшие события у Дубининского оставались неизвестными Дьяченко вплоть до 31 мая, когда им было получено предписание Тихменёва.

Во время стоянки в Лоренцовой подполковник деятельно занимался поиском разбойничьих шаек и выяснением настроения лефинских манз. Последние, под влиянием хунхузов, заметно колебались. Об уходе крупной шайки с Лефу они сообщили Дьяченко в столь невразумительной форме, что эти сведения не привлекли его внимания. Выходя из Орловой, он отправил конную разведывательную группу из 30 отборных солдат под начальством поручика Седова для проверки дорог, ведущих вдоль Лефу и Чагоу на Никольскую. Одолев за два дня около 100 вёрст, Седов 2 июня, почти одновременно с основным отрядом, прибыл к месту назначения. По пути группа встретила лишь два десятка манз, прятавшихся у стоявшей в глухом горном углу фанзы и напавших на четырёх солдат, задержавшихся при переседловке лошадей. Схватка была замечена сопровождавшим разведчиков Лаубе. Он поднял тревогу, и в скоротечном бою манзы потеряли 14 человек убитыми. Это столкновение оказалось единственным. Но следы недавней стоянки крупных шаек попадались Седову неоднократно. По утверждению местного китайца, хунхузы проводили в лагерях по несколько дней, запасаясь провизией, после чего уходили к Суйфунскому.

Несомненно, поручик двигался по маршруту тех самых разбойников, которые сожгли деревню, сразились с Марковым и успели покинуть российские пределы прежде, чем неторопливый подполковник достиг границы. Правда, избавление от второго и последнего крупного бандитского формирования можно было считать благом. Остававшиеся ещё мелкие шайки серьёзной угрозы не создавали. Войскам предстояло очистить от них край и привести в полную покорность враждебное манзовское население, что вполне достигалось одновременным движением нескольких отрядов по достаточно освоенным китайцами районам. Собственно, такое движение к тому времени уже началось.

Помимо отрядов Дьяченко, шедшего по тракту к Суйфуну, Маркова, поднимавшегося по течению реки, и группы Седова, действовавшей в промежутке между ними, от Уссури на военный театр спешили части сводного стрелкового батальона. Капитан Флоренский с двумя ротами 29 мая выступил из Бельцовой, а рота поручика Садовникова тогда же повернула с Улахэ на Сандогу. 3 июня Флоренский с нагнавшим его Тихменёвым прибыли в Верхне-Романову, где к ним через день присоединился Садовников, выбравшийся на тракт у Сысоевой. За 8 дней поручик сделал более 300 вёрст.

В Верхне-Романовой Тихменёв получил известие о том, что мелкие партии хунхузов бродят в горах между верховьями Майхэ и Лефу, а также за Суйфуном. Передали ему и сведения о сучанской милиции, выставленной местными манзами, по их словам, для самообороны от разбойников. Каковы в действительности были замыслы китайского населения, так и осталось неизвестным, очевидно лишь, что на решениях сучанских старшин заметно сказывалось присутствие в Находке отряда под начальством лейтенанта Старицкого.

Вооружив палубный железный баркас десантным орудием, он с девятью матросами 1 мая появился в Находке и принял командование над людьми поручика Петровича, раненого на Аскольде90. К этому моменту находкинский пост стал убежищем для жителей русских деревень, покинувших свои дома и сошедшихся под защиту 35 постовых солдат. Старицкий превратил пять венцов деревянного сруба строившейся большой казармы в некое подобие острожка, разместил между ним и пристанью, под навесами, женщин с детьми, присоединил к своему отряду 21 крестьянина и принялся обучать импровизированный гарнизон стрельбе в цель и рассыпному строю. Частые учебные тревоги, рассылка пикетов для наблюдения за подходами к посту, придали бодрости небольшому воинству, противостоявшему сотням вооружённых манз.

Через десяток дней лейтенант сумел сплотить личный состав и подучить его настолько, что ловцы морской капусты и прочие промысловики, чувствуя силу русских, по первому их требованию удалились к северу от залива Америка, а хозяева ближайших фанз то и дело наведывались с известиями о происходившем в окрестностях. Из отдалённых манзовских деревень стали присылать стариков с уверениями в лояльности. Наконец, милиционеры выдали двух участников нападения на команду «Алеута» и разгрома поста Стрелок. После этого, на двадцатый день пребывания в Находке, Старицкому легко удалось заставить китайцев отвезти во Владивосток его письма. 28 мая лейтенант получил ответ, из которого сумел уяснить себе общую обстановку. Сам он к тому времени настолько овладел ситуацией, что свободно разъезжал по сучанской долине и принимал парады отрядов манзовской милиции, стремившейся доказать свой оборонительный характер. Вместе с тем, Старицкий был уверен, что миролюбие местных манз вынужденное, зависящее, главным образом, от присутствия российских войск в Находке и поддерживаемое только поражениями хунхузов на Цымухэ и Суйфуне.

Как бы там ни было, но в первых числах июня сучанская милиция, насчитывавшая несколько сот манз и тазов, отправила 400 человек на Цымухэ, где ещё оставались мелкие разбойничьи шайки и склады продовольствия. Не доверяя китайцам, начальствовавший во Владивостоке лейтенант Этолин решил послать им навстречу отряд поручика Каблукова, силой в 50 солдат при одном горном орудии. Тихменёв одобрил это решение, вдобавок указав Этолину на необходимость суровых репрессивных мер. Со своей стороны полковник приказал штабс-капитану Пржевальскому пройти во главе отряда поручика Садовникова с Верхне-Романовой на Сучан и занять там деревню Пинсоу — средоточие манз и резиденцию их старшины. Разоружив милицию, Пржевальский должен был дождаться отрядов Каблукова и капитана Шелихе. О снаряжении последнего, аналогичного каблуковскому, Тихменёв телеграфировал в Раздольный для передачи Дьяченко. Предписав ему направить Шелихе в Лоренцову, а оттуда через верховья Лефу и Майхэ на соединение с Каблуковым, полковник надеялся перекрыть хунхузам все пути отступления. Соединившимся отрядам следовало спуститься по Сучану до русских деревень.

Предполагая, что люди Маркова утомлены преследованием неприятеля, Тихменёв двинул им на помощь из Никольской 75 человек при одном орудии под начальством прапорщика Рейтерна. 6 июня отряд Флоренского, а с ним и штаб действующих войск, прибыли в Лоренцову. Оттуда был выслан по назначению отряд Шелихе. Флоренский же со 110-ю солдатами повернул вниз по Лефу, чтобы очистить её от бандитов до устья Лифуцзин и по долине последней подняться к Утёсному. Сам полковник сформировал из частей сводного батальона конный отряд в 26 человек с одним горным орудием под командованием поручика Маевского, с которым отправился в Никольскую и прибыл туда 7 июня.

К тому времени российские власти умудрились проиграть эпистолярную баталию, начатую письмом майора Пфингстена к хунчунскому амба-ню. Составленное на основании депеши Тихменёва, письмо содержало требование выдать бежавших с Аскольда хозяев-золотопромышленников и мангугайских старшин, повинных в организации беспорядков. В ответном послании амбань умело обошёл поднятые вопросы, сообщив лишь, что из Нингуты прибыл важный чиновник, уполномоченный на переговоры и предлагающий свои войска для ловли хунхузов. Более того, амбань в свою очередь просил Пфингстена выдать взятых на Мангугае пленных, якобы для отправки в Пекин. Тихменёв, пренебрежительно относившийся к китайской администрации, был чувствительно задет таким ответом и приказал майору написать, что он полномочий на переговоры не имеет, но ожидает прибытия генерал-губернатора, который, возможно, потребует от амбаня объяснений. Далее полковник предписывал выразить удивление тем, что маньчжурские войска не были выставлены вдоль границы своевременно, и вновь потребовал выдачи всех скрывшихся на китайской территории участников вооружённого выступления.

За этим демаршем последовала ещё одна уклончивая отписка: амбань признал мангугайских манз разбойниками, но заявил, что никого из них, равно как и золотоискателей с Аскольда, в Хунчуне нет. Его утверждение, конечно, не соответствовало действительности, и Пфингстен получил приказание требовать выдачи беглецов более решительным тоном. Занятую Тихменёвым в этом вопросе позицию вполне разделял контр-адмирал Фуругельм. Однако прибывший к началу июня в Камень-Рыболов генерал-губернатор Корсаков не поддержал подчинённых. Толкуя трактаты в ущерб интересам собственной страны, он предписал Фуругельму передать манз, взятых с оружием в руках, а также подозреваемых в пособничестве им, китайскому правительству.

Учитывая слабость цинских властей, не способных, да и не стремившихся контролировать границу с Россией, по меньшей мере странно звучало указание Корсакова настаивать в переписке с ними на запрещении дальнейшего въезда высылаемым из Южно-Уссурийского края преступникам. Столь же мало оснований имела надежда на суровое наказание коноводов бунта. И уж совсем неуместным было предписанное генерал-губернатором обращение к хунчунскому амбаню с просьбой выяснить, откуда именно прибыли причинившие немало бед хунхузы. Однако спорить с Корсаковым не приходилось, и Тихменёв поневоле отказался от своих требований, «потеряв лицо» в глазах китайских нойонов. Переписка, как и следовало ожидать, оказалась бесполезной. А спустя несколько недель, ближе ознакомившись с вопросом, и сам генерал-губернатор переменил свой взгляд на права поселившихся в крае манз. Впрочем, случилось это уже после окончательного их усмирения, и многие из репрессивных мер были осуществлены местным командованием лишь потому, что указания Корсакова неизменно запаздывали.

Рассылая отряды по разным направлениям, Тихменёв требовал беспощадного истребления манз, оказывающих сопротивление с оружием в руках. Отдельно стоящие фанзы должны были сжигаться. Вместе с ними уничтожались и все те припасы, воспользоваться которыми не представлялось возможным. Так же предписывалось поступать и с урожаем, за исключением полей, находившихся вблизи от русских деревень. Этим полковник надеялся лишить опоры не только действовавших разбойников, но и предполагаемых, тем самым предотвращая их появление. Подобные инструкции получали и командиры, отправившиеся первыми, преимущественно по торным дорогам, и последовавшие за ними, но уже в глухие, отдалённые чащобы и горные урочища.

Подполковник Марков, по непонятной причине давший своим людям после боя 29 мая целые сутки отдыха, 31-го вступил в Никольскую. Потеряв соприкосновение с манзами, он предположил, что разбитая шайка ушла к верховьям Суйфуна, и, переправившись через реку верстах в 85 от границы, двинулся в сопки. Там его отряд 4 июня встретил и атаковал группу из 40 манз, гнавших скот, уложив на месте пятерых. Спустя день в пограничной фанзе солдаты нашли ещё несколько десятков китайцев. После стычки, в которой Марков потерял одного человека убитым, они бежали, оставив 15 пленных. На границе 7 июня к подполковнику присоединился Рейтерн.

Получив подкрепление, Марков решил двигаться к Турьему Рогу. С этой целью он разделил свой отряд на две части, вверив одну из них подпоручику Дубинину. Её Марков направил лугами вдоль подножия горного хребта, а с другой собирался пройти по самой пограничной линии, переваливая через вершины. 50 человек под командой фельдфебеля Милютина были отправлены в Никольскую за провиантом. После пополнения запасов им предстояло вернуться, занять пограничную фанзу и не пропускать разбойников в Маньчжурию. Исполнить эти планы не удалось: Маркова подвела любовь к продолжительному отдыху. Только Дубинин, выступивший 9 июня, успел дойти до Камня-Рыболова, где и остановился. Самого же подполковника, задержавшегося на биваке, 10 числа догнал нарочный с приказанием идти на станок Утёсный. Отряд Милютина был оставлен Тихменёвым в Никольской.

В Утёсном Маркову 15 июня передали приказ о роспуске казаков на льготу, в виду полного очищения приханкайских земель от хунхузов. Так окончилась первая боевая служба уссурийцев. Согласно дальнейшим распоряжениям Тихменёва, Марков должен был как можно скорее восстановить почтовое сообщение по камень-рыболовскому тракту и наладить его охрану, сменив расставленных по станкам солдат сводного стрелкового батальона линейцами 3-го, из состава своего расформированного отряда.

Отряд капитана Баранова 3 июня вышел со станции Тихменёвой, но, двигаясь исключительно трудным маршрутом, лишь 14 июня прибыл на Лефу. Близ устья этой реки он попал в болота, из которых едва выбрался, и был вынужден повернуть обратно. Возвращаясь, Баранов сжёг все найденные им, к тому времени пустовавшие фанзы, вместе с хранившимися там запасами хлеба.

Хорунжий Бянкин, отправившийся в поход с 4-го сунгачинского поста, 7 июня достиг Лоренцовой, взяв по дороге в разных фанзах 25 пленных, а также оружие, порох и припасы. Некоторые из манз оказывали ему ожесточённое сопротивление. Спустя несколько дней Бянкин получил приказание пройти вдоль Даубихэ в станицу Буссе, истребляя то манзовское имущество, которое не могли использовать русские крестьяне, а затем отпустить казаков на льготу.

Капитан Флоренский, исполнив предписание Тихменёва, благополучно прибыл на Утёсный, откуда, по смене его отряда людьми Маркова, перешёл в Никольскую. Отряды Каблукова, Шелихе и Садовникова, с которым следовал штабс-капитан Пржевальский, соединились под общим начальством последнего в деревне Пинсоу на Сучане. По пути туда Каблуков наблюдал картины полного разорения: все фанзы были сожжены, всюду стадами бродили беспризорные домашние свиньи. Однако раскинувшиеся на обширных пространствах поля, засеянные просом, бобами и другими зерновыми, уцелели. Часть урожая с них позднее собрали солдаты, часть — крестьяне. Переправа через нижнее течение рек, впадающих в Уссурийский залив, стоила обременённому артиллерией отряду Каблукова немалых трудов. Один из солдат при этом даже утонул. У самого устья Цымухэ отряд обнаружил партию манз, открывших огонь сперва по возвращавшимся на своё пепелище крестьянам деревни Шкотовой, а затем и по высланному поручиком дозору. В перестрелке несколько китайцев было убито, некоторые утонули, остальные бежали в горы, бросив на берегу лодки, которые тут же были уничтожены солдатами.

О действиях отрядов Шелихе и Садовникова Пржевальский писал в донесении Тихменёву: «6-го июня вечером присоединился ко мне отряд Садовникова, и я, дав отдохнуть один день, утром 7-го числа выступил из В [ерхне-] Романовой вверх по Дауби и Сучану. Чуть заметная тропинка вилась сначала по открытой, постепенно суживавшейся долине и, пройдя таким образом верст 35, вступила, наконец, в дремучую первобытную тайгу. Густые заросли папоротника и различных кустарников, громадные деревья, теснившиеся сплошною непроницаемою стеною и во многих местах до того заграждавшие дорогу, что надо было делать просеку для вьючных лошадей, наконец, частые переправы через извилистую, хотя и не глубокую, но чрезвычайно быструю Дауби, — всё это сильно затрудняло наше следование. Трудности увеличивались по мере приближения к вершине Сихотэ-Алиня, где, не доходя вёрст трёх до главного перевала, нужно было идти узким каменистым ущельем с крутым подъёмом и почти отвесными боками. На самой вершине перевала я нашёл 8 шалашей, в которых недавно жило человек 50 китайцев; дня за три до нашего прихода эти китайцы ушли на Сучан, и теперь не было здесь ни одного человека.

Спуск с хребта к долине Сучана был несравненно легче, так как тропинка здесь была хорошо протоптана, вероятно, китайцами, возившими продовольствие. 11-го июня вечером я был уже в Пинсау, сделав в течение пяти дней, т.е. со дня выступления из Романовой до прихода на Сучан, 130 вёрст. При том один из этих 5 дней был употреблён на розыски около одной подозрительной фанзы (в верховьях Дауби), которую я велел сжечь. Придя в Пинсау, я нашёл там около 150 человек манзовской милиции как с Сучана, так и с p.p. Пхусун, Та-ухэ, Суду-хэ. Впрочем, это были уже только остатки той милиции, которая разошлась по домам за несколько дней перед моим приходом, и цифра которой простиралась, по уверениям здешнего старшины, до 800 человек. Замечательно, что в этой милиции было 300 человек маньчжур из Хун-Чуна и других частей Маньчжурии, ловивших капусту в море и вышедших на берег с ружьями при известии о хунхузах; с неделю тому назад все эти маньчжуры ушли обратно в море.

Первым моим делом по прибытии в Пинсау было обезоружение китайской милиции, которой я велел разойтись по домам. Отобранные ружья возьму с собой и доставлю в Находку. Трёх предводителей манзовской милиции с p.p. Пхусун, Та-ухэ и Суду-хэ, а равно и старшину в Пинсау я арестовал за то, что они, вопреки приказаний лейтенанта Старицкого, казнили трёх пойманных хунхузов и в том числе одного атамана. Мне кажется, что это они сделали для того, чтобы пленные хунхузы при допросе не показали чего-нибудь предосудительного о сучанских манзах, как то уже сделал один из таких пленных в Находке. ... Сегодня, т.е. 13-го утром, ко мне присоединился отряд Шелихе, который пришёл из Лоренцовой по p.p. Май-хэ и Циму-хэ. На всех этих реках, так недавно густо населённых, отряд наш не встретил ни одной души человеческой, ни одной целой фанзы; всё было разграблено, сожжено и уничтожено хунхузами»91.

Дождавшись отряда Каблукова, Пржевальский 14 июня вышел из Пинсоу с обозом, в числе грузов которого значились 83 изъятых у манзовской милиции ружья, две пушки, около пуда пороха и свинца. 15 июня колонна прибыла в деревню Хуанихеза, стоявшую на правом берегу Сучана, против русских поселений, где штабс-капитан и расположился в ожидании дальнейших указаний.

Тогда же, в середине июня, из Никольской были разосланы пять рекогносцировочных отрядов: четыре силой в 20—35 человек и один в 60 человек с горным орудием. Отряд капитана Молоствова, отправленный в верховья Суйфуна, исполнил поручение и вернулся без происшествий. Отряд сотника Маевского, обследовавший горы, прилегающие к границе между истоками Суйфуна и Эльдагоу, имел незначительную стычку с хунхузами, из которых восемь человек было убито, а остальные бежали, бросив оружие и снаряжение. Подпоручик Тарновский, двигавшийся по системе правых притоков Суйфуна, заблудился в горах. Его люди поневоле довольствовались фунтом сухарей в день, изорвали о камни обувь и возвратились с израненными ногами назад, так и не отыскав выхода к Эльдагоу и никого не встретив.

Отряд штабс-капитана Буяковича шёл к верховьям Мангугая и Амбабиры, с трудом устраивая для своего орудия переправы через многочисленные речки и болота. В конце пути солдаты обнаружили манзовский бивак, охраняемый цепью конных дозоров. Буякович атаковал неприятеля, но его людей задержали искусственные препятствия в виде кольев с натянутыми верёвками. Тем не менее, артиллерийского огня манзы не выдержали и отступили, оставив на месте несколько трупов.

Волонтёр Лаубе получил приказание произвести разведку водораздела рек Мо, Лефу и Майхэ. По дороге туда он сжёг несколько фанз, причём в одной из манзовских деревень была найдена единственная во всём крае женщина-китаянка. Получив известия о близости хунхузов, Лаубе уклонился с маршрута и вышел к посту Камень-Рыболов, где его задержал временно командовавший 3-м батальоном майор В.Д. Мерказин, адъютант генерал-губернатора. Из-за столкновения на личной почве майор подал Корсакову рапорт, обвиняя Лаубе и подчинённых ему людей в грабежах, жестокостях по отношению к мирным манзам и неисполнении приказаний. Эта бумага упала на подготовленную почву: Корсаков всё ещё отказывался верить, что те же манзы, которые старательно демонстрировали российским властям свою покорность, одновременно помогали хунхузам. Не разобравшись, генерал-губернатор приказал отдать Лаубе под суд. Однако тщательное расследование показало вздорность обвинений Мерказина.

Деятельное участие в перевозке и снабжении некоторых отрядов с самого начала кампании приняли суда Сибирской флотилии, и в первую очередь «Алеут». 22 мая на помощь ему вышел из Николаевска пароход «Америка», под командованием капитан-лейтенанта Н.А. Наумова. Будучи несколько раз затёрт льдами в амурском лимане, пароход всё-таки пробился в Татарский пролив и 31 мая зашёл в Находку, своим появлением существенно поддержав авторитет лейтенанта Старицкого. 1 июня Наумов привёл своё судно во Владивосток, а в середине месяца вернулся в Находку с генерал-губернатором на борту. Корсаков осмотрел пост и результатами осмотра остался доволен. По его распоряжению Старицкий передал командование постом поручику Садовникову, железный баркас — лейтенанту К.А. Векману, а сам вошёл в состав комиссии по изучению причин беспорядков и изысканию способов их предупреждения в будущем.

15 июня из Николаевска в залив Святой Ольги, буксируя нагруженное продовольствием коммерческое судно, вышла канонерская лодка «Соболь» под командованием капитан-лейтенанта М.А. Усова. 26-го она высадила на берег залива отряд из 33 солдат, после чего ушла во Владивосток. До середины августа лодка оставалась в южных гаванях, осматривала побережье, перевозила различные грузы, солдат и крестьян. Вслед за ней, 17 июня, из Николаевского порта в Святую Ольгу отправилась шхуна «Восток» под командованием лейтенанта Л.К. Кологераса, через десять дней доставившая на Ольгинский пост ещё 35 солдат, провиант и боеприпасы.

Изрядно потрудились в те горячие дни приамурские речники. Не раз пересёк озеро Ханка пароход «Уссури № 1» под командованием лейтенанта Н.М. Тихменёва, доставлявший в Камень-Рыболов из Хабаровки продовольствие, а из станицы Буссе — горноартиллерийский дивизион. По тому же маршруту, начиная с 10 мая и до первых чисел июля, водил своё судно командир парохода «Сунгача», капитан-лейтенант А.В. Татаринов. Пароход капитан-лейтенанта Ф.Ф. Ушакова «Уссури № 2» начал навигацию 9 мая рейсом из Николаевска в Буссе со штабом войск Южно-Уссурийского края, а продолжил крейсерством вдоль берегов озера Ханка. Ушаков мерным сумел подняться на сотню вёрст вверх по реке Лефу, осмотрев её пустынные, болотистые берега за год до того, как на них побывал Н.М.Пржевальский.

Усиленная деятельность флотилии позволила к концу июня завершить развёртывание всех тех войск, которые оказалось возможным выделить для борьбы с манзами. И если войска эти из-за несовершенства связи попали на военный театр с опозданием, то карательные задачи они сумели решить вполне успешно. За исключением деревень сучанских манз, волей-неволей доказавших свою лояльность российским властям, остальные районы поселения китайцев были в значительной мере разорены.

Одним из последних прошёл от Сучана вдоль морского побережья, через реку Таудеми, пепелище поста Стрелок и устье реки Цымухэ, во Владивосток отряд поручика Каблукова. Отправляя его 20 июня, Пржевальский предписал поручику сжечь все фанзы золотоискателей и арестовать хозяев, если при их обыске будет найден драгоценный металл. Тогда же штабс-капитан отослал владивостокским артиллеристам на пароходе «Америка» горное орудие с зарядными ящиками. Надобность в нём отпала, так как кампания с очевидностью подходила к концу. Сознавая, что организованное сопротивление манз более невозможно, контр-адмирал Фуругельм приказал Пржевальскому вернуть бывшим милиционерам-тазам отобранные у них ружья и освободить из-под ареста старшину Лигуя с помощниками. Наконец, в середине июля, по возвращении всех рекогносцировочных отрядов, войска Южно-Уссурийского края были переведены на мирное положение, а штаб полковника М.П. Тихменёва расформирован. Так окончилась Манзовская война.