Кончились горячие дни августа и наступили напряженные сентябрьские. Только вернешься из Голосеевского леса, не успеешь, как принято говорить в редакции, «отписаться», как надо ехать в ирпенский лес или в Остер на Десну, где противник грозит Киеву фланговым ударом. Наши войска теперь обороняют Киев с трех сторон — с юга, запада и с севера. Трудно решить, где таится большая опасность для киевской обороны — на юге или на севере. Тревожат фланги. Возможно, Киев будет сражаться с врагом в окружении. Пока это только догадка, но все же вывод один: надо готовиться к новым испытаниям.

Поздним вечером, когда прожекторные лучи старательно обшаривали киевское небо в поисках ходивших на большой высоте «хейнкелей», мне позвонил по телефону Крикун:

— Собирайся в дорогу. С рассветом едем в Чернигов.

Вошел Олекса Десняк:

— Слушай, друже! Я узнал, что ты едешь в город, который дорог моему сердцу. Вернешься — зайду узнать новости. Знаешь, теперь мы соседи. Наша армейская газета разместилась в оперном театре. Вот оно как! Ну, будь удачлив. — Он медленно направился к выходу. На пороге оглянулся: — Смотри там, чтоб Десну не перешли фашистские батальоны.

Я уже собирался лечь спать, как раздался телефонный звонок:

— Прошу прощения. Это Гайдар. Твардовский едет в Чернигов?

— Нет, не едет.

— Жаль... Я хотел с ним проскочить на Десну. — Подышал в трубку: — Тогда к вам, армейцам, просьба: приютите на полуторке нашего фотокорреспондента Бориса Порфирьевича Иваницкого.

— Иваницкий — старый знакомый, местечко найдется.

— Договорились.

Ветер распахнул балконную дверь. Прожекторные лучи шагали по крышам, по тучам. Я смотрел на темные слитки домов и не знал, что провожу последнюю ночь в осажденном Киеве.

В Чернигов было решено ехать на двух машинах, чтобы, как сказал Крикун, «выйти на оперативный простор» — выяснить в штабе 5-й армии обстановку, разделиться на две группы и махнуть сразу на Десну и на Днепр.

И вот под шинами шуршит Черниговское шоссе. Оно выложено красными и темно-коричневыми кирпичами. Машина летит, словно по верхушкам ельника. За Броварами встречаем какие-то ошалелые грузовики и легковушки. Они проносятся мимо со свистом на самых больших скоростях.

Впереди что-то случилось! Но что? Бомбят дорогу? Так не слышно гула самолетов. Возможно, у Остра прорвался противник? Но тогда бы к месту прорыва спешили наши войска. А пока их не видно.

У Козельца на шоссе догорают две «эмки». В кювете валяются разбитые грузовики. Выяснили: под бомбежку попал штаб 21-й армии. Как же он здесь очутился? Ведь это же армия Брянского фронта. А может быть, она пришла на помощь защитникам Киева? Враг заметил переброску войск и нанес бомбовой удар? Все может быть. Под Козельцом приходится задержаться. «Юнкерсы» бродят над шоссейкой. Время уходит. Рассчитывали добраться до Чернигова часа за четыре, а теперь вряд ли попадем туда к вечеру. Надо еще побывать в штабе 5-й армии.

За Козельцом, далеко на горизонте показались черно-бурые тучи. Они росли, ширились и, охваченные пламенем, зловеще клубились. Пылал Чернигов. До города оставалось более семидесяти верст, а уже все небо на севере заслонили огненные купола.

Штаб 5-й армии располагался в лесном урочище в двадцати пяти километрах от Чернигова. Штабные командиры жили и работали в палатках, тщательно замаскированных ветками. Я был знаком с командиром Михаилом Ивановичем Потаповым, но, к сожалению, повидать его не удалось. Он находился с представителями штаба фронта где-то на передовых позициях. В лесном урочище вблизи штаба стояла редакция армейской газеты «Боевой поход». С помощью ее редактора батальонного комиссара Ламкина Крикун быстро уточнил обстановку и заказал статьи штабным работникам. Поздно ночью собрались у Ламкина, пришел поэт Владимир Аврущенко.

— А, товарищи киевляне! — воскликнул. — Люблю ваш город. Там все дышит стихами.

Но разговор пошел не о стихах. По мнению Ламкина, обстановка на участке 5-й армии стала кризисной. Противник варварской бомбардировкой разрушил и сжег Чернигов. 21-я армия Брянского фронта вынуждена отходить в совершенно другом направлении. Танки Гудериана, которые заняли Почеп и Стародуб, могут повернуть на юг и пойти по тылам Юго-Западпого фронта. Беседа наша затянулась, на сон остались считанные часы.

Рассвет хмурый. Небо светлеет медленно. Но мы уже в дороге. Подъезжаем к Чернигову. Навстречу ветер несет пепел и черную летучую копоть. Миновали высокий мост через Десну. Дорога пошла в гору. На холмах дымятся окна старинных церквей.

В городе машины пробираются среди развалин по узкой мостовой, заваленной битыми кирпичами. Из подвалов серыми змейками выползают удушливые дымки. На центральной площади дымятся коробки домов. Когда-то здесь были магазины, а теперь на тротуарах валяются почерневшие от огня книги, поломанные пластинки, патефоны с помятыми боками и множество детских игрушек. Из глухих подворотен несет смрадом. Воздух пропитан запахами обугленного дерева и горелой резины. Фотокорреспондент Борис Иваницкий просит водителя полуторки не торопиться. Он часто соскакивает с машины, ловит своей «лейкой» бушующее над домами пламя.

В тихом зеленом Чернигове, расположенном на высоком берегу Десны, было немало одноэтажных домиков. На их месте сохранились одни кирпичные квадраты фундаментов, на песке стояли железные кровати да валялась кое-какая уцелевшая посуда.

Возле одного такого кирпичного фундамента мы остановились. На опаленном огнем песке, под железной кроватью виднелось очертание человеческой фигуры. Борис Палийчук палочкой чуть-чуть пошевелил песок. От легкого прикосновения песок зашевелился, начал осыпаться. Контуры человеческой фигуры потеряли очертания, растворились. Долго все стояли, пораженные увиденным...

Над нами внезапно навис «юнкерс», и мы бросились искать укрытия. Но пикировщик, очевидно, вел разведку. На небольшой высоте описал круг и удалился, не сбросив ни одной бомбы.

КП 45-й дивизии, куда мы спешили, находился на окраине города во дворе монастыря. Блиндажи охранялись зенитной батареей. В толстой каменной стене бойцы сделали амбразуры, приспособив ее к круговой обороне. В состав дивизии входил прославленный в гражданскую войну Таращанский полк. Когда-то он освобождал Чернигов от кайзеровских оккупантов и петлюровских банд, теперь же полк защищал его от гитлеровских захватчиков.

Командир дивизии геперал-майор Григорий Иванович Шерстюк, узнав о наших редакционных заданиях, одобрил их. Он посоветовал нам пока не разбиваться на группы, быть вместе. Комдив дал нам связного, и мы поехали в батальон Бувайлика. Батальон занимал оборону на опушке леса. За желтым морем подсолнухов виднелись Пески. Там уже были гитлеровцы. Они часто открывали пулеметный огонь.

Стрелковый батальон, которым командовал Михаил Бувайлик, недавно стойко стоял на Западном Буге, упорно защищал Сарны, отличился в боях под Коростенем и Малином. За оборону этих городов комбат был награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды. Бувайлик не только знал бойцов и командиров своего батальона, а помнил даже, кто, где и при каких обстоятельствах в самый напряженный момент боя проявил отвагу. В блиндаже разговор зашел о том, как же комбат руководит боем.

— Батальон — большой сводный оркестр. Надо только умело дирижировать, следить, чтобы все рода войск сыгрались, как музыканты, — сказал Бувайлик.

Комбат пригласил нас к завтраку, а затем вся корреспондентская бригада направилась к пулеметчикам лейтенанта Киселева. Хотелось поговорить с лучшим пулеметчиком батальона Иваном Тюриным, истребившим в последних боях свыше трехсот гитлеровцев.

На лугу разорвался снаряд. К нам долетели ослабевшие осколки и зашуршали в траве, как змеи. Пришлось ускорить шаг и вскочить в траншею. Здесь мы и встретили пулеметчиков Лисицина и Мазина. Лица их были печальными. Пуля снайпера, попав в прорез пулеметного щитка, сразила Тюрина.

Лисицин с Мазиным оказались учениками Тюрина. Они дружили с ним, перенимали у него боевой опыт. Лисицин рассказал нам, как Тюрин, раненный на Западном Буге, три раза попадал в течение ночи в окружение и метким пулеметным огнем прокладывал путь роте. Борис Иваницкий заснял на передовой позиции пулеметчиков, и мы возвратились на КП батальона. Бувайлик настоятельно потребовал, чтобы корреспондентская бригада выехала в штаб 45-й дивизии. Согласно полученному приказу он отходил на новый рубеж обороны.

Казалось, на фронте установилось полное затишье. Перестали бухать одиночные орудийные выстрелы, смолкли пулеметные очереди. Предвестники танковых атак — «юнкерсы» — не показывались в небе. Урий Павлович Крикун загорелся желанием побывать на Днепре. Иваницкий, сославшись на неясность обстановки, попробовал отговорить его, но Крикун стоял на своем.

— Вперед, на Днепр!

Потянулись грибные леса с тихими безлюдными дорогами. Мы выбрались на шоссе — ни подвод, ни машин. На перекрестках не видно регулировщиков. С каждым пустынным километром тревога закрадывалась в сердце. Да и сам Крикун, почувствовав в этой стерильной тишине что-то недоброе, остановил «эмку».

— Я решил возвратиться на КП дивизии. Скоро начнет вечереть, пойдут незнакомые лесные дороги, ночью легко заблудиться.

Машины развернулись, пошли на Чернигов. И тут до слуха долетела артиллерийская канонада. Водители развили предельную скорость. Все ясно: вблизи Чернигова на берегах Десны идет ожесточенная битва. «Юнкерсы» бомбят город. Пожары разрастаются. На товарном вокзале горят бесконечные штабеля дров. Две огненные волны сливаются на железнодорожном переезде. Они преграждают путь в город. Каким-то чудом нашим машинам удается проскочить сквозь пламя, которое начинало охватывать деревянный настил, перекинутый через рельсы.

На КП дивизии увидели генерала Шерстюка с автоматом в руках. На поясе у него висели две «лимонки». Сразу поняли: обстановка тяжелая. Кто-то из командиров крикнул:

— Товарищ комдив, вот они! Нашлись корреспонденты.

Немолодой бритоголовый генерал был храбрым воином. Он спокойно отдавал штабистам последние распоряжения. Потом подошел к нам и сказал:

— Гудериан прорвался с танками и пехотой. Возвращайтесь в Киев. За Десной враг рвется к шоссе. Спешите, товарищи. Времени у вас мало.

— А как же вы? — спросил Крикун.

— Дивизия пойдет другим путем. Желаю вам удачи. — И генерал Шерстюк надел каску.

Пустынный Чернигов охвачен пожарами. Горячий воздух удушлив. Центральная городская площадь в огненном кольце. Гудящее пламя провожает нас почти до самой Десны. Бомба разворотила половину проезжей части моста. Никто не огородил и ничем не отметил опасное место. Заскрежетали тормоза. «Эмка», в которой ехали Крикун и Палийчук, закачалась и чуть-чуть не полетела в Десну. За рекой — темная туманная ночь. По крыше кабины стучат дождевые капли. Огненный купол пожарища превращается в багровое пятно. Оно растворяется в тумане и гаснет. На обочине какие-то военные поднимают руки. Просят подвезти. Останавливаем машины. Оказывается: писатель Иосиф Фельдман и политрук Евгений Разиков безуспешно разыскивают редакцию дивизионной газеты.

— Садитесь в машину! Едем в штаб армии, — бросил Крикун.

Машины сразу набирают скорость. Рядом со мной в кузове полуторки сидит Фельдман. Он знаком мне по Харькову еще с детских лет. Но мы встретились в такое время, когда даже лишним словом переброситься некогда. Все наше внимание приковано к шоссе. В чьих оно руках? Неизвестно. Вдали взлетают ракеты. Дрожит мертвенно-бледный свет. Все отчетливей слышатся пулеметные очереди. Шоссе делает поворот. Мы стоим в кузове. Поддерживаем друг друга и всматриваемся в дождливую темень. Машины летят прямо на выстрелы. Немецкие зеленые ракеты освещают шоссе. Бой идет в каком-то селе. Длинные пулеметные очереди. Крики. Горят соломенные крыши хат. В косой сетке дождя гаснут искры. Впереди снова дождливая темень, полная неизвестности.

Не пропустить бы придорожный щиток с двумя козулями, за ним поворот в штаб армии. Водители своевременно замечают знак нужного нам лесного урочища, сворачивают на грунтовую дорогу. Здесь стоит какая-то подозрительная тишина. Что-то не то... Дорога, ведущая в штаб, без охраны. Из леса вырываются две легковушки и, остановившись на миг, сигналят.

— Куда вы? — слышится из темноты голос.

— В штаб армии.

— Он на колесах. Покинул КП. Разворачивайтесь.. За нами идут немецкие танки. — Легковушки, фыркнув моторами, рванулись в ночь.

— Немедленно в Киев! Больше скорости, — приказывает Крикун водителям.

На шоссе пришлось остановиться. Фельдман и Разиков решили разыскать редакцию дивизионки. Напрасно мы доказывали им, что возвращаться в Чернигов опасно. Вряд ли они в такую ночь найдут свою редакцию. Немцы наверняка перерезали шоссе. Выход только один: ехать в Киев. Но Фельдман и Разиков, простившись с нами, пошли на шоссе в Чернигов.

С тяжелым чувством возвращаемся в Киев. Гудериан прорвался на севере. Далеко ли он продвинулся? Найдутся ли у нас резервы, чтобы остановить его? Как ни велика опасность, но почему-то наша корреспондентская бригада уверена: одной танковой клешней гитлеровцы не смогут окружить Киев. О юге не думаем. Все мысли заняты только Остром. Это взрывное направление. Приближается развилка дорог. Что она преподнесет нам? Промелькнул поворот на Остер. Тревога отлегает. В ночной степи тишина. Линия фронта здесь проходит еще по Десне.

На обочинах шоссе под Калиновкой моряки занимают оборону, устанавливают пушки, боцманы, как на палубе корабля, свистят в дудки. К ним подходят роты 4-й дивизии НКВД и отряд народного ополчения киевского завода «Арсенал».

Серое, мутное небо нависает над кручами Днепра. На улицах Киева только конные патрули. И кажется: в эту дождливую рань даже фронтовой город не хочет просыпаться. Вот и улица Ленина, где стоит редакция. Но что это? Возле оперного театра выстроилась колонна машин. Не наши ли?

«Мы покидаем Киев!» С этой мыслью тяжело примириться. Штаб фронта уже на колесах. Он оставил Бровары, редакции приказано выехать в Прилуки. Теперь ясно: Гудериан не остановлен. Танковый клин продвигается, оперативная обстановка сложная... Выхожу на балкон. Вдали виден дом, где я жил. Редактор дал тридцать минут на сборы. Еще можно заехать домой, взять в дорогу самые необходимые вещи. В памяти возникают любимые стихи. «Но сердце укрыто шинельным сукном и думать о доме не надо». Огонь войны пожирает города, сколько вокруг мук и крови. Уложенные в чемодан вещи кажутся мне никчемными.

Больно смотреть на Киев. Когда его увижу снова? Каким он будет — разрушенным, сожженным? Люди еще спят, а беда кружит над ними коршуном. Звучит команда:

— По машинам!