Весна 1943 года была бурной и дружной. Как ни завывала вьюга, как ни росли сугробы, в конце марта солнечные лучи заискрились в быстрых ручьях. Снег сошел с полей, и талая суровая вода заполнила низины. В апреле буйно разлились реки. Ледоход грозил сокрушить заново наведенные мосты. Там день и ночь дежурили саперы, гремели взрывы. Над гребнями деревянных быков взлетали фонтаны воды и глыбы голубого льда.

А на фронтовых дорогах шоферы в насквозь промокших ватниках, в забрызганных грязью комбинезонах то и дело залезали под машины, скрипели домкратами, подкладывали под колеса камни и хворост. Моторы выли, грузовики еле-еле продвигались вперед, и под ними вскипали черные лужи.

— Хоть дорога — трясина, так уж небо — зеркало! — говорили во время вынужденной стоянки чумазые шоферы.

Небо! Глубокое, ясное, оно с каждым днем наполнялось звоном жаворонков. Не видно было ни юнкерсов, ни мессершмиттов. Ночью под яркими звездами слышался шелест торопливых крыльев, раздавались крики птиц. Их перелетные стаи спешили на север.

Когда же поднялась озимь и деревья окутал золотисто-зеленый пушок молодой листвы, в небе показались мессершмитты. Тощие, длинные, как змеи, скользили они в прозрачном воздухе над лесистыми оврагами. Солдаты выскакивали из землянок.

— Эге, свистуны появились! — И открывали огонь.

Накануне Первомайского праздника прошел ливень и кое-где выпал крупный град. Погода резко изменилась. Налетел холодный ветер и почти к самой земле прижал гряду свинцовых туч.

В хмурое утро командиры полков зачитывали перед строем Первомайский приказ.

Курбатов на коне объезжал войска. Моросил назойливый дождик. Генерал продрог и почувствовал в ступне сильную боль. Под вечер, войдя в свой блиндаж, он велел ординарцу растопить времянку.

Каждый раз, возвращаясь с ночных учений, генерал греет у огня ноющую ступню, старательно растирает ее спиртом.. Под столом вместо ковра разостлан старый тулуп, и Павел Филиппович, покончив с несложной процедурой, прячет больную ногу в меховой рукав.

Рабочий стол Курбатова придвинут к стене, как раз против большой карты. Ее квадраты исчерчены стремительными красными и синими стрелками. Рядом с флажками — россыпь мелких и крупных кружков — всякие пестрые знаки, хорошо понятные только одному комкору.

На столе — папки с очередными донесениями комдивов, длинные полосы картона с наклеенными фотографиями. Если навести на снимки лупу, то видны нити проволочных заграждений, амбразуры дзотов, горбатые брустверы окопов.

Не дремлют разведчики на передовых наблюдательных пунктах, вышках, аэростатах. Множество биноклей, стереотруб, перископов наведено на передний край вражеской обороны. Звукометрические посты — артиллерийские уши — прислушиваются к подозрительным рощам, засекают пристрелочные выстрелы.

В войсках идет настойчивая разведывательная работа. Уточняется глубина и система фашистской обороны, район сосредоточения танков, расположение батарей, резервов. Штабные офицеры планируют огонь артиллерии и гвардейских минометов.

Внимание генерала сосредоточено на новых аэрофотоснимках.

«С воздуха тропинки видны так же ясно, как ночью лучи прожекторов, — думает Курбатов. — Тропинки… Не мало укрепленных рубежей обнаружено благодаря им, — и по ленте снимков он медленно ведет лупу. — А вот и опаленные огнем артиллерийские позиции…»

Курбатов знает: в кленовых рощах укрыты 220-миллиметровые мортиры Шнейдера и Шкода. Гитлеровский генштаб стянул к переднему краю и трофейное оружие. На Курской дуге он пополнил свои артиллерийские группировки 210-миллиметровыми чехословацкими пушками и 177-миллиметровыми французскими дальнобойными орудиями.

Генерал кладет лупу, переводит взгляд на карту. От Орла до истоков Неруча шоссе вьется вблизи железнодорожной колеи. И только ниже хутора Маслово шоссе уходит в степные овраги, поворачивает на Ольховатку. Колено железной дороги подходит к станции Бузулук. Здесь оно резко выпрямляется, колея идет на Поныри…

«Ольховатка и Поныри, — про себя размышляет комкор, — ключевые позиции северного участка Курской дуги. В этом направлении местность позволит противнику применить танки».

Три дня тому назад Курбатов был вызван в штаб фронта. Командиры дивизий и корпусов приняли участие в военной игре: «Удар и контрудар». Тут Курбатов окончательно убедился, что замысел гитлеровского генштаба в основном разгадан.

Согласно плану неприятеля крупные танковые группировки одновременно нанесут два внезапных удара с юга и севера. Их поддержит сильная авиация. Все полосы обороны противник постарается взломать на узком участке фронта. Приблизительно на пятый день операции танковые клинья должны встретиться в Курске.

После сталинградского разгрома «фюрер» готовится к реваншу. Он помешан на большом окружении советских войск. Курская дуга кажется ему самым подходящим местом для новых Канн. Гитлер еще не выиграл сражения, но уже берлинское радио трубит: «Миллионы красноармейцев в ловушке».

Курбатов включает запасную лампочку. Матовый свет разливается по всей карте. У северного основания Курской дуги синеет заштрихованный круг. Это основные силы 9-й гитлеровской армии. На узком плацдарме Тагино — Глазуновка сосредоточены два танковых корпуса — 41-й и 47-й, пять пехотных дивизий и одна моторизованная. Эти части в любой момент могут атаковать позиции Сталинградского гвардейского корпуса.

У Курбатова соседом справа — литовская дивизия, слева — соединение, укомплектованное бывшими пограничниками. Павел Филиппович часто бывает у своих соседей. На полигонах он не раз наблюдал боевую учебу войск. Он доволен и литовцами и бывшими пограничниками. Они не хуже сталинградцев строили укрепления и умело обороняли их, когда на штурм шли танки.

Гвардейцы-танкисты «обкатывали» пехоту. Их машины проходили над окопами. Пехотинцы забрасывали танки учебными гранатами и дымовыми шашками. Многие солдаты ловили подходящий момент, ловко взбирались на броню боевых машин.

На учебные полигоны тягачи притащили трофейные танки. Их расстреливали с разных дистанций бронебойщики и артиллеристы. Пехотинцы осматривали пробитые борты, башни, расколотую лобовую броню, разорванные звенья и пальцы гусениц. «Гляди, здорово бьет!» И у каждого бойца росла вера в свое оружие.

— В обороне очень важно отбить первый удар, — вслух произносит Курбатов, — а удар будет грозный…

Взгляд Павла Филипповича скользит по дуге Курского выступа. У станции Малоархангельск линия фронта пересекает магистраль Орел — Курск, резко поворачивает на запад. Она проходит возле Севска и Рыльска. Это вершина Курской дуги. Здесь разворачивается 2-я танковая армия врага.

Фашисты собрали большие силы также и на юге. Павел Филиппович тихо покашливает, взгляд его останавливается на Белгороде. Этот город гитлеровский генштаб называет «северным неприступным бастионом Украины».

У Белгорода на восьмидесятикилометровом плацдарме Графовка — Томаровка укрепилась 4-я танковая армия. Ее эсэсовские дивизии «Великая Германия», «Адольф Гитлер», «Мертвая голова», «Райх», все части 48-го танкового корпуса и 52-го армейского нацелились на Обоянь.

Тремя танковыми дивизиями немецкие фашисты прорывались в 1942 году к предгорьям Кавказа. Четырьмя — они вели войну в Северной Африке. Но сейчас на Курском выступе ждет у них сигнала к атаке целая танковая армада, не сотни, а тысячи стальных машин.

Очинив синий карандаш, Павел Филиппович сравнивает соотношение пехотных дивизий и танковых в наступательных операциях под Киевом, Смоленском, Ростовом и Харьковом. Там у гитлеровцев на четыре пехотных дивизии приходилась одна танковая. На одном километре фронта враг подкреплял свои боевые порядки восемнадцатью танками.

В наступлении на Москву под Тулой Гудериан насыщал каждый километр 15 танками.

Иная картина вырисовывалась на северном фасе Курского выступа. Здесь по расчетам Курбатова на главном направлении противник мог сосредоточить 42 танка, а в особых случаях 150 на каждом километре фронта!

«И если учесть пехоту, минометы, пушки, авиацию… Чудовищная пробойная сила! Таран огня и стали… Удар может поглотить только полоса обороны с большой оперативной глубиной — Павел Филиппович бросил карандаш в коробку. — Нелегко нам… Но и врагу приготовлены сюрпризы…»

Еще с марта войска подготовляют огромные пространства Курского выступа к упорной обороне. На стокилометровой полосе резервные части день и ночь возводят укрепления. Строят их с большим искусством, в четыре линии, с отсеченными позициями, многочисленными минными полями, проволочными и электрическими заграждениями.

Курбатов убежден: в Отечественную войну нигде еще не строилась оборона такой прочной и живучей, как на Курском выступе.

Тихо в блиндаже. Генерал закрывает глаза рукой и долго сидит неподвижно.

Почти вся его жизнь прошла в боях и походах. Но душа не зачерствела, не опустошилась. Под Ригой он бил кайзеровских оккупантов. В Питере поддерживал революционный порядок. В степи под Ростовом и в Крыму громил белогвардейцев.

По бурному морю на лодках его отряд переправился в Новороссийск. Наседали белые банды. Партизаны прошли всю Кубань, голыми штыками пробились в Царицын.

Первая Конная армия… Сколько с ней связано воспоминаний! Разгром Деникина, поход на белополяков, борьба с Врангелем. После победы над черным бароном и махновскими бандами бойцы Первой Конной избирают Курбатова делегатом на VIII Всероссийский съезд Советов.

Вместе с Ворошиловым и Буденным он едет в Москву. Все они воодушевлены военными успехами и хотят скорее увидеть Ленина, послушать его выступление.

Курбатов помнит многоярусный зал Большого театра. Едва заметен электрический свет. На трибуне Ильич, Курбатов отчетливо слышит его голос:

— Одна из самых блестящих побед в истории Красной Армии — есть полная, решительная и замечательно быстрая победа, одержанная над Врангелем. Таким образом, война, навязанная нам белогвардейцами и империалистами, оказалась ликвидированной…

Декабрь 1920 года суров. Свистит поземка. На стенах домов легла изморозь, и кажется, будто они окутаны серым дымом. По вечерам улицы пустынны. У Кремля горят костры, там перед ночным обходом греются матросские дозоры.

Курбатов одет легко. На нем старая шинель, но он не чувствует холода. Он идет к Ленину. После окончания съезда Владимир Ильич пригласил делегатов Первой Конной армии к себе на обед.

Поднявшись на второй этаж, Курбатов открыл дверь.

В небольшой комнате он увидел Ленина, Фрунзе, Калинина, Орджоникидзе. Здесь уже были Ворошилов, Буденный и Тимошенко.

Владимир Ильич быстро бочком приблизился к Курбатову, подал руку.

— Здравствуйте, как поживаете?

Растерявшись, он выпалил:

— Слава богу, ничего.

Все заулыбались. Курбатов смутился, почувствовал неловкость. «И как только вырвались эти слова!»

Ильич, ласково прищурившись, взял Курбатова за локоть.

— Если уж наши командиры Красной Армии говорят «слава богу», то живем мы, надо полагать, действительно хорошо! — Ильич подвел Курбатова к столу и обратился к своим близким друзьям и соратникам: — У нас в гостях военные товарищи, они не привыкли попусту тратить время, давайте-ка обедать.

За обедом Владимир Ильич попросил рассказать о бойцах. Ленин слушал внимательно и, узнав, что конармейцы часто подсказывали Курбатову решение сложных боевых операций, сказал:

— Вот именно, опирайтесь на них, они всегда подскажут. Главное быть среди бойцов, в массе!

Курбатов слышит, как хлопают фанерные дверцы и кто-то быстро спускается в блиндаж. «Наверное, Черников…»

Начальник штаба корпуса генерал-майор Черников входит с портфелем. Он коренаст. Его живот, стянутый ремнем, как обручем, напоминает бочонок. Но генерал очень подвижен. У него черные брови и серебряные волосы, аккуратно причесанные на висках.

— Какие новости, Лука Фомич?

— Кое-что есть… — Начштаба вынимает из портфеля папку. Кладет на стол. — Наши разведчики перешли на древние языки. Все время «тотальные фрицы» попадаются, вчера пятидесятилетний, а сегодня постарше.

Комкор, усмехнувшись, раскрыл папку.

— Я прихожу к такому выводу, — продолжал Черников: — гитлеровское командование не знает, когда же оно начнет наступление. Гитлер намечал его на апрель. Казалось, срок определился. Вы знаете, в районе Глазуновки, Малоархангельска, Тагино противник накапливал значительные силы. И что же… Фашисты занялись оборонительными сооружениями, их многие части были отведены в тыл.

— В начале мая все повторилось, — вставил Курбатов.

— Сейчас одни пленные заявляют: генеральное наступление «фюрер» перенес на июнь, а другие… вот ознакомьтесь, Павел Филиппович, с показаниями ефрейтора Эгюста Таллера, третья страница.

— На вопрос, что говорят гитлеровские офицеры о наступлении, — прочел вслух Курбатов, — ефрейтор Эгюст Таллер показал: «В конце апреля и в начале мая с солдатами часто беседовал командир роты лейтенант Лянгер. Он говорил: «Мы должны взять Курск, во что бы то ни стало выпрямить дугу, тогда фронт русских быстро покатится на восток». Недавно, осматривая блиндажи, Лянгер сказал: «Солдаты, вы видите сами, мы перешли к прочной обороне. Германские войска не намерены наступать первыми». М-да… — Комкор положил в папку листок. — В этом есть какая-то доля правды. Свежо воспоминание о Сталинграде. Гитлер решил выжидать. Ему выгодно наше наступление. Он хотел бы измотать, обескровить советские войска жесткой обороной. А мы не спешим, у нас крепкие нервы, а вот у «фюрера» лихорадка. Его войска то готовятся к атаке, то переходят к обороне.

— Все время меняется обстановка. Много противоречивых данных. Но самое трудное впереди. Когда Гитлер отдаст приказ: «Наступать!», разведка должна вырвать у врага сокровенную тайну — узнать час атаки.

— Фашисты, конечно, будут наступать. Так они ничего не высидят. Гитлер обещал своим солдатам летние победы. Время идет, а побед не видно. Это подрывает авторитет «фюрера», — Павел Филиппович вынул ногу из рукава тулупа, надел сапог.

Черников прошелся по блиндажу.

— Да, вы ознакомились с новым планом артиллерийской контрподготовки? Я учел все ваши замечания…

— План одобряю. Думаю, труды наших наблюдателей и разведчиков не пропадут даром.

— Разрешите взять?

— Да, пожалуйста, он в голубой папке.

Закрыв на замки портфель, начштаба направился к себе в блиндаж.

Курбатов спрятал документы в железный ящик и, потушив свет, медленно поднялся по ступенькам.

Сквозь густую листву просеивались звезды. Тихо шумели запоздалые капли дождя. Но гром все удалялся. «Как потеплело!» Тяжелые капли ударили по козырьку. Одна попала за ворот. Павел Филиппович поежился, застегнул плащ. Почти над головой зашуршала листва, и сейчас же звонко защелкал соловей, Ему откликнулся второй, третий. Ночь наполнилась соловьиным свистом.

Курбатов пошел по скользкой тропке, прислушиваясь к трелям. Они переносили его на берег далекого Днестра. Там когда-то, в такую же соловьиную ночь, он поджидал свою Дашу — молоденькую черноглазую медицинскую сестру.

Давно нет ее, Даши. После жестокого налета пикировщиков на берегу Псла осталась ее могила.

Война отняла у Павла Филипповича и двух сыновей. Под Ростовом сгорел в танке старший Остап. И совсем недавно у берегов Норвегии пропал без вести самый любимый младший сын Яков — летчик-истребитель.

Курбатов вышел на опушку рощи, стал под деревом. Вблизи кто-то глухо кашлянул. Генерал оглянулся. Повар в белом колпаке и фартуке словно вырос из-под земли. Не замечая Курбатова, он прошел в двух шагах и, спустившись в какую-то яму, зашуршал брезентом.

— Слышь, Антон, выдь-ка сюда!

— А зачем?

— Где заварка?

— В котелке…

— Нема там.

— Тогда в сундучке ищите, — отвечал сонным голосом Антон.

— В котелке, в сундучке… Ты брось мне на мозги лапшу вешать, — рассердился повар и повысил голос: — Встань и найди! Ребята чаю просят. Горы земли перевернули. А ты знаешь приказ генерала Курбатова: все на кухне должно быть с пылу, с жару! Комкор, он такой, он и к нам нагрянет с поверкой.

— Я ж тоже копал, все пальцы в волдырях. Ну, сейчас иду…

Курбатов, усмехаясь про себя, нащупал ногой тропинку, вышел в поле. «Комкор, он такой», — все еще звучали в памяти слова повара. Луна вышла из-за туч. Вдали заблестел гребень высотки. Тропинка пошла в гору. До слуха генерала донеслись глухие удары лопат. На обратных скатах высотки гвардейцы вкапывали в землю «тридцатьчетверки», противотанковые пушки. Комкор услышал тяжелые шаги. Солдаты несли на плечах мешки с землей. В темноте гвардейцы рыли окопы, траншеи, строили дзоты, создавали запасные артиллерийские позиции. Солдаты спешили до рассвета убрать свежую землю, снести ее в рощу и там рассыпать в кустах.

Гвардейцы поравнялись с Курбатовым, свернули на боковую тропинку. Передний сказал:

— Как в Донбассе, всю землю ископали.

«Это говорит народ, значит, хорошо укрепляемся», — радовался Курбатов.

Туча наплыла на луну. Потемнело. Только гребень высотки был по-прежнему освещен.

«Курские высоты, — думал комкор, — они, как щиты, прикрывают Москву. Здесь будем стоять насмерть…»