Радиограмма с борта разведывательного самолета заставила генерала по особым поручениям Мюллера прервать завтрак. Пожав руку своему давнему другу Гудериану, посланец генерального штаба вместе с гестаповцем Шванцем поспешил на полевой аэродром и на связном самолете вылетел из Конотопа в Лохвицу.

Гудериан заверил Мюллера в том, что вблизи урочища Шумейково обнаружена колонна высшего русского штаба; приготовлена западня.

— Твои дела в России будут успешными! — прощаясь, ободрил Мюллера Гудериан.

Подлетая к Лохвице, Мюллер горячо молил бога помочь верным сынам рейха захватить в плен русского генерала Тупикова.

«Этот человек знает многие берлинские тайны, ему безусловно известны руководители подпольных антифашистских организаций. Уж кто-кто, а бывший военный атташе помнит их адреса. С помощью всех существующих на свете пыток опытные палачи вырвут у него имена крамольников».

На полевом аэродроме Мюллера с почетом встретили немецкие танкисты. Командир полка доложил:

— Окруженные в лесном овраге русские оказывают отчаянное сопротивление. Они не желают сдаваться в плен.

— Как так? Они что, жить не хотят? Пусть наши солдаты кричат в рупора и обещают им все на свете, самую райскую жизнь. Понятно? Поехали! — Мюллер грохнул дверцей бронетранспортера.

В пути он развернул карту. Лесной овраг, в котором оборонялись русские, находился всего в тридцати километрах от Лохвицы. По шоссе машина мчалась на предельной скорости. Через полчаса генеральский бронетранспортер, сопровождаемый грузовиками с пехотой, остановился у тригонометрической вышки. Мюллер не спеша достал из футляра цейс и легонько толкнул в спину водителя:

— Продвиньтесь вперед. Давайте подъедем к танкам.

— Господин генерал, я отвечаю за вашу безопасность, — вмешался Шванц. — Вы слышите?

Над бронетранспортером посвистывали пули. Гестаповец надел каску и пригибался при каждом грозном посвисте.

Мюллер брезгливо поморщился:

— Бросьте кланяться. Если свистит, хорошо. Она не ваша…

Но Шванц зачастил с поклонами, и это забавляло Мюллера. За спиной ошалевшего от посвиста пуль гестаповца тайком посмеивались солдаты.

— Что это, что? Наша пехота отступает… Русские вышли из рощи? Смотрите, как дерзко идут!.. Они еще прорвутся… — Заметив в лощинке минометчиков, Мюллер закричал: — Беглый огонь! Шквальный огонь!

Ударили танковые пушки. Мюллер задержал свой цейс на передовой цепи атакующих:

— Русские залегли… Они прячутся в копны. Поджечь снопы хлеба зажигательными пулями! Выкурить их оттуда!

Наблюдая за смелыми вылазками русских, Мюллер все больше склонялся к тому, что его поездка в Россию окончится неудачно.

«Да, это не Запад… Здесь сражаются до последнего патрона. Разве можно переманить на свою сторону красных фанатиков? Нет! Пусть все они отправятся на тот свет в этом диком овраге», — думал Мюллер.

К вечеру, сломив сопротивление русского отряда, немцы оцепили овраг. Но проникнуть в него не рискнули. Разозленный Мюллер уехал в Лохвицу; и только через три дня, когда было прочесано все лесное урочище, он вернулся назад и с большой охраной спустился в овраг.

Генерал по особым поручениям долго рыскал но кустам. Он лично осматривал убитых. Но того, кого искал, не было. Вернувшись в Лохвицу, Мюллер запил. Любитель красного бургундского, он опустошал бутылку за бутылкой, пока вдребезги пьяный не свалился на походную койку.

Но Вальтер Шванц не дремал. Свора полицаев и тайных осведомителей вела слежку в госпиталях, сельских больницах.

Генерал Мюллер готовился к отъезду в штаб второй танковой группы, когда на пороге появился сияющий гестаповец:

— Господин генерал, честь имею доложить вам о поимке важного большевистского начальника. В лохвицкой больнице нами опознан и задержан член Военного совета Юго-Западного фронта дивизионный комиссар Рыков. Вот его удостоверение. Прикажете, господин генерал, доставить к вам большевистского комиссара?

Мюллер принялся внимательно изучать удостоверение.

— А где же партийный билет?

— Успел передать неизвестному лицу.

— Каким образом большевистский комиссар попал в лохвицкую больницу?

— Он был тяжело ранен в голову. В роще его нашел лесник и тайно доставил в Лохвицу. В больнице русские врачи оказали ему неотложную помощь, пытались укрыть. Однако преданный нам человек сумел все разведать и донести в полицию.

— Недаром я молил бога. Само провидение посылает нам в руки такого пленника.

— Так прикажете, господин генерал, привести к вам большевистского комиссара?

— Привести… И немедленно.

Шванц порылся в портфеле.

— Честь имею положить на ваш стол досье… Некоторые сведения о дивизионном комиссаре пригодятся вам при допросе.

Когда дюжие конвоиры ввели Евгения Павловича Рыкова, Мюллер удивился. Он ожидал увидеть старого седого большевика, но перед ним был еще сравнительно молодой коренастый человек. Из-под окровавленных бинтов выбивались русые кудри. В голубых глазах пленника Мюллер не заметил страха. Посланец Гальдера отрезал перочинным ножичком кончик сигары и закурил.

— Ахтунг! — Старший конвоир, толкнув в спину Рыкова, повторил: — Ахтунг!

— Господин гросс комиссар, вы ранены, и я разрешаю вам сесть. — Мюллер выпустил из ноздрей колечки дыма и на чистом русском языке продолжал: — Я надеюсь, вы не станете отрицать того, что являетесь членом Военного совета Юго-Западного фронта?

— Нет, не отрицаю.

— Очень хорошо… Но даже если бы вы попытались отрицать, это оказалось бы невозможным. Пленные показали, что вы потеряли на финской войне мизинец. Действительно, у вас не хватает пальца на правой руке. Примета налицо. — Мюллер выпустил из ноздрей колечки дыма и обрадовался: наконец-то получились точно такие же, как у Браухича. Вслух он произнес: — Мне известно, господин гросс комиссар, что вы служили в коннице. Я тоже в свое время проходил службу в конногвардейском полку. Мы — кавалеристы и, я думаю, быстро найдем общий язык. — Он усмехнулся. — Но пока мы в разведке…

— Когда в разведке встречаются конники из разных станов, они скрещивают клинки, — посиневшими губами с трудом выдавил Рыков.

Но Мюллер, как бы ничего не расслышав, снова выпустил колечки дыма:

— Я глубоко сожалею, что среди русских пленных нет моего берлинского друга Василия Ивановича Тупикова. Не знаете ли вы, где генерал? Может быть, он тоже ранен и находится сейчас в какой-нибудь больнице? Я мог бы облегчить его горькую участь.

— Тупиков был в Берлине, но он никогда не был вашим другом.

Мюллер продолжал курить.

— Господин Рыков, давайте поговорим о главном… Согласно инструкции верховного командования все большевистские комиссары подлежат уничтожению на месте. Я являюсь представителем немецкого генштаба и при определенном условии могу гарантировать вам жизнь.

— Если я подпишу какую-нибудь сфабрикованную вами листовку или обращение к советским войскам с призывом сложить оружие. Не так ли?

— Не листовку, а воззвание к русскому народу. Ваша подпись спасет вам жизнь.

— А не подло ли обещать человеку сохранить ему жизнь ценой предательства?

— Видите ли, я усматриваю в этом только военную хитрость.. Я хочу говорить начистоту. На Западе и на Востоке побеждает новый порядок нашего фюрера. Вы, господин Рыков, должны работать для русского народа и найти общий язык с германским командованием. Иначе… вы станете пылью на наших походных сапогах.

— Она будет долговечней германского хрома!

— Фанатизм и презрение к смерти свойственны русским комиссарам. Вот почему наша борьба на Востоке не может иметь ничего общего с рыцарским поведением солдата.

— Вернее, с правилами Женевской конвенции.

— Я буду откровенен с вами. Дело идет о том, «быть или не быть». Мы готовы перевернуть мир.

— В борьбе на Востоке вы отступаете от рыцарского поведения, но придерживаетесь рыцарской идеи… Небезызвестный вам Дон Кихот тоже когда-то стремился перевернуть мир.

— А вы, господин Рыков, политик и острый на язык человек. Я с большим удовольствием прочту вам один важный параграф из директивы главной ставки фюрера. Как видите, у меня нет от вас никаких секретов… — Мюллер порылся в портфеле, зашелестел бумагами. — Слушайте меня внимательно. Вот что сказано в директиве: «Политические руководители в войсках не считаются пленными и должны уничтожаться. В тыл не эвакуируются».

— В таком случае у меня есть возможность избежать «баланды», отлично приготовленной отменными немецкими поварами из шелухи проса, полусгнившего картофеля с примесью земли и осколков стекла.

— Эта дерзость, господин комиссар, может дорого вам обойтись. Мне стоит пошевелить пальцем, и вы навсегда уйдете в туман и мрак. У вас даже не будет могильного холмика.

— Я буду стоять безыменным солдатом на городских площадях.

— Послушайте, господин Рыков, на что вы надеетесь?

— На нашу победу. — Он прислонился к спинке стула: боль рвет все тело, нет сил пошевелиться.

В расплывающемся кольце дыма усмехается немецкий генерал:

— Это фантазия. На фронте у вас безнадежное положение. Я имел честь недавно разговаривать с фюрером. Он мне сказал: карточный домик — Россия — рухнул! Итак, господин комиссар, я обращаюсь к вам в последний раз… Принимайте мое предложение и подписывайте воззвание.

— Вы, как истинный кавалерист, командуете прямо с седла. А последнее слово за мной… Недавно меня в Кремле принимал Михаил Иванович Калинин. Он сказал: «Разбойник Гитлер будет уничтожен, а его грабительская армия разбита».

Мюллер отшатнулся.

— Казнить! — крикнул он.

Конвоиры подхватили под мышки пленника. Вальтер Шванц распахнул дверь.

Попыхивая сигарой, Мюллер подошел к окну. Конвоиры привязали русского комиссара колодезной цепью к старой яблоне. Шванц взмахнул белым платком. К пленнику шагнули гренадеры с примкнутыми тесаками.

«Этот русский комиссар мужественный человек. Его следовало расстрелять, но… Он дерзко вел себя на допросе и оскорбил фюрера».

Мюллер отвел взгляд от исколотого тесаками человека.