За три дня до начала русского контрнаступления министр пропаганды доктор Геббельс приказал редакциям газет оставить в очередном номере пустые места для помещения экстренного сообщения о взятии Москвы. По Берлину поползли слухи о капитуляции красной столицы. Многие воинственно настроенные немцы не выключали радиоприемники. Но германское информбюро молчало.
Начальник немецкого генштаба генерал-полковник Гальдер сделал очередную запись в своем дневнике:
«Сопротивление противника достигло своей кульминационной точки. В его распоряжении нет больше никаких новых сил».
Браухич не покидал генерального штаба. Он уже несколько недель ломал голову над одним и тем же вечным вопросом: есть у красных резервы или нет? Уроки под Ростовом и Тихвином наталкивали все на одну и ту же неприятную мысль: «Есть! Тогда скоротечный поход на Восток — мыльный пузырь, крах блицкрига. Надо готовиться к затяжной войне и объявить тотальную мобилизацию, как советовал Рундштедт. Поражение под Ростовом подорвало блистательную карьеру старейшего фельдмаршала и навлекло на него гнев фюрера. А что ждет верхушку вермахта, если русские разобьют вас под Москвой?» — На этом он обрывал свои мысли и не хотел строить никаких предположений.
После длительных телефонных переговоров с фон Боком показывался просвет в тучах.
Командующий группой армий «Центр» уверял:
— Господин фельдмаршал, положение на Восточном фронте сложилось точно такое же, как когда-то на реке Марна. Последний батальон, который можно бросить в бой, решит исход битвы.
И вдруг совершенно надломленный, дрожащий голос фон Бока:
— Господин фельдмаршал, русские атакуют в районе Калинина и западнее. Близится час, когда силы наших войск иссякнут.
Браухич вел беспрерывные телефонные переговоры с Леебом и Клейстом. Ему надоела взаимная грызня в лагере фельдмаршалов и генералов. Каждый из них настаивал признать его направление главным, решающим судьбу всего Восточного фронта. Браухичу опротивела изворотливость фон Бока, его совершенно дьявольское умение склонить фюрера на свою сторону, поживиться за счет других фронтовых объединений, урвать для своей группы как можно больше маршевых батальонов, техники и боеприпасов. Такое наблюдалось впервые. Что-то подтачивало германскую армию.
«Боевое товарищество брошено в мусорную яму. Сыгранного оркестра нет. Каждый барабан в отдельности дрожит под ударами за свою шкуру», — приходил к неутешительному сравнению командующий сухопутными войсками.
На севере ценой отступления на целых двадцать километров едва удалось заштопать прорыв. На юге пришлось ввести в бой весь армейский резерв. Фюрер запретил отход на линию Таганрог — река Миус — река Бахмутка. Но войска попятились, они уже оглядывались на этот запретный рубеж.
«Москва, Москва… — повторял про себя Браухич. — Что же случилось? Где русские взяли такие силы?» — И снова бесконечные телефонные переговоры.
На проводе Гудериан:
— Господин фельдмаршал, Вторая танковая армия выдохлась.
К разговору подключился фон Бок:
— Группа армий ни на одном участке фронта не в состоянии сдержать крупное наступление войск Жукова и Конева.
— Вот к чему привело ваше легкомыслие! — Браухич бросил трубку. Он почувствовал, что теряет самообладание, и принялся пальцами разминать виски. — Что же делать? Как поступить? — И вопросительно взглянул на Гальдера.
— Наше спасение я вижу в планомерном отводе войск. Будем прикрываться сильными арьергардами, занимать выгодные оборонительные рубежи. И пусть русские истекут кровью.
— Наша тактика на Востоке определилась: планомерный отход и создание тыловых рубежей. Однако нужна дымовая завеса — какая-то директива… Необходимо скрыть от войск совершенно кризисную обстановку и найти иную причину столь неожиданного перехода к стратегической обороне.
— Я уже подумал, господин командующий. Все легко объясняется преждевременным наступлением холодной зимы на Восточном фронте и затруднениями в подвозе снабжения.
— Это подходит!
…Фюрер недавно прилетел из группы армий «Юг» и по случаю своего благополучного возвращения с фронта пригласил Браухича с Гальдером на чаепитие.
«Неужели верховный не имеет никакого представления о состоянии наших войск и живет в безвоздушном пространстве?» — подъезжая к дому Гитлера, негодовал Браухич.
Затемненный четырехэтажный «Haus Elephant» внутри сиял светом. У фюрера собралось довольно многочисленное общество министров, генералов, чиновников, промышленников, журналистов и разряженных дам. В большом холле, устланном широкими зелено-коричневыми ковровыми дорожками, за столиками с белоснежными скатертями пестрели широкополые и островерхие модные шляпки. Они все время вертелись и мешали фельдмаршалу следить за лицом Гитлера.
Браухичу хотелось рявкнуть:
— Снять головные уборы!
«Боже мой, нервы шалят, все нервы», — старался взять себя в руки фельдмаршал.
Во время чаепития фюрер выступил с речью и окончательно сбил с толку и удивил Браухича. Даже после начала ошеломляющего контрнаступления русских Гитлер оптимистически оценил обстановку и оставлял в силе ранее поставленные войскам задачи. Браухич легенько толкнул Гальдера, когда верховный, впадая в экстаз, сказал:
— Вермахт по-прежнему имеет под Москвой превосходство над противником.
Возвратившись в генштаб, фельдмаршал немедленно связался с фон Боком. Разговор показался Браухичу ужасающим и постыдным. Фюрер, обходя командующего сухопутными войсками, давал группам армий свои указания.
— Страшно то, что верховный не понимает состояния наших войск и занимается «делением заплат», — глотая успокаивающие таблетки, твердил Браухич Гальдеру.
Командующий сухопутными войсками был вызван в имперскую канцелярию к тринадцати ноль-ноль. Едва Браухич переступил порог рабочего кабинета Гитлера, как тот, даже не ответив на приветствие, осыпал фельдмаршала упреками и бранью.
Браухич сносил оскорбления молча. В присутствии Геринга и Геббельса фюрер продолжал унижать недавнего фаворита, называя тактику тыловых рубежей глупой иллюзией, а планомерное отступление — самым тупоумным приказом, нарушающим принципиальное требование: не отходить ни шагу назад с завоеванной земли.
У киноаппарата застыли механики с коробками лент, доставленных с фронта на самолете. И тут только Браухич заметил, что на старинный гобелен натянуто белое полотнище. Оно скрыло вооруженных копьями древнегерманских воинов, и только внизу видны зубы дракона.
Геббельс подал знак. Электрические светильники погасли. Вспыхнул белый луч, и сухо зашелестела кинопленка.
По ветру летят клубы дыма. Горят деревянные избы, немецкие автоматчики гонят по глубокому снегу русских подростков, женщин, стариков. Привычным движением гренадеры вскидывают автоматы, и вот уже снежная буря заносит расстрелянных.
Что-то одобрительно бормочет фюрер.
Словно из-под земли вырываются стремительные огненные стрелы. Они рассекают небо. За ними тянется струистый дым.
— Играют русские «катюши», — шипит Геринг.
Возникают заснеженные леса, перелески. Немецкие солдаты ищут дорогу. Снег по колени, по пояс. Буксуют колесные машины. Танк берет на буксир грузовики.
Взрывы. Взрывы. Взрывы. Штопором ввинчивается в тучи сбитый «мессершмитт». Черные кусты дыма вырастают на брустверах окопов. Гренадеры покидают траншеи, выскакивают из блиндажей, бегут, теряют оружие, падают…
В кабинете фюрера молчание. Только сухо потрескивает кинопленка.
…По дорогам бредут какие-то сгорбленные фигурки. Это солдаты фюрера, лишенные четкого шага и военной выправки.
— Во что они превратились… — роняет растерянно Геббельс.
По оврагам, по перелескам медленно ползет какая-то грязная змея и шелестит лохмотьями мундиров. Идут солдаты, одетые в летнее обмундирование, обвязанные платками, кутаются в одеяла, в крестьянские свитки и женские шубки.
Браухич подавлен. Он слишком хорошо знает военную историю. Так бежали из России остатки наполеоновской армии.
Путь отступления усеян подбитыми танками, брошенными грузовиками, искалеченными пушками. В кюветах чернеют круглыми черепахами стальные плиты минометов.
Браухич зажмурил глаза и, когда их открыл, увидел генерал-полковника Гепнера. Тот опрометью вылетел из какой-то избы, на ходу застегивает шинель, бежит к танку.
— Мерзавец! Отдал самовольный приказ об отходе. Разжаловать Гепнера, судить! — выкрикнул Гитлер.
Разворачиваются танки, выстраиваются в колонны, ползут против дорожных стрелок с надписью «Марш на Москву!»
— Это конец блицкрига. Довольно, остановить! — бешено загремел Гитлер. Вспыхнул свет. — Армию остановить! — Глаза фюрера блуждали. — Генералы и все офицеры своим личным примером должны заставить войска с фанатическим упорством оборонять занимаемые позиции. Я требую не обращать внимания на противника, прорывающегося в тыл наших войск. Стоять! Не отступать больше ни на шаг! Оборонять каждый рубеж до последнего солдата! Мы должны выиграть время и перебросить с Запада сорок дивизий, о чем мною уже отдан приказ. — И, скрестив на груди руки, ледяным тоном Гитлер добавил: — Я прошу вас, господин генерал-фельдмаршал фон Браухич, принять отставку.
— Я принимаю. — Короткий поклон и поворот на каблуках.
Шагая по коридору, бывший командующий сухопутными войсками думал: «Парадоксальный случай: ефрейтор сместил с поста генерал-фельдмаршала. Теперь он сам будет вести войну. А в этом вопросе мой нос стоит всего его лица с чарличаплинскими усиками».