Вечером в пятый раз от бомбовых ударов вздрогнул Тернополь. В добротных оконных рамах задребезжало толстое стекло. Казалось, на верхних этажах лопнули какие-то бутыли, и звонкие осколки заплясали на узорчатых плитах узкого тротуара. Пожар снова охватил железнодорожные пакгаузы, и воздух пропах едким дымом.

Описав над Тернополем круг, пепельно-желтые «юнкерсы», просверливая небо звуком «зу-зу», потянулись на запад.

Погасла заря. Скрылись в сумерках заводи Серета. Виден был лишь черный слиток лесистого холма с дальними взлетами зеленых ракет. Чья-то вражеская рука подавала сигналы «юнкерсам».

Командующий Юго-Западным фронтом генерал Кирпонос опустил плотную оконную штору.

В комнате вспыхнул электрический свет. Было хорошо слышно, как по мостовой шагали настороженные патрули.

— Можно начинать, Максим Алексеевич, — спокойно и тихо сказал Кирпонос.

— Еще вчера я был убежден в том, что после начала военных действий мы только через два дня встретимся в пограничной полосе с главными силами противника и, конечно, успеем развернуть свои войска, — с полной невозмутимостью приступил к обзору боевых действий начальник штаба генерал Пуркаев. — Но… война началась не так. Немцы сразу навалились на нас крупными силами. Наши дивизии вынуждены с ходу занимать оборону и на узких участках фронта отражать массированные удары танков и авиации.

— Это явилось некоторой неожиданностью, — заметил Кирпонос.

Пуркаев встал и недовольно покосился на оперативную сводку.

— Как видите, Михаил Петрович, к исходу дня, несмотря на все принятые штабом фронта меры, мы еще не имеем ясных данных о войсках противника. Полученные нами донесения весьма противоречивы и требуют проверки, а показания пленных — тщательного анализа.

— Согласен, — кивнул Кирпонос. — Мы еще не выяснили полной оперативной обстановки со всеми необходимыми подробностями. А Генеральный штаб с нетерпением ждет. Ставка должна принять решение. Ей надо знать, где и какими силами враг наносит основные и вспомогательные удары. — Подойдя к столу, он карандашом пошевелил бумаги. — Нам пока неизвестно, какие немецкие дивизии наступают в полосе Шестой армии генерала Музыченко. Надо уточнить положение в Двадцать шестой и Двенадцатой.

— С бортов разведывательных самолетов недавно поступили обнадеживающие радиограммы. Врагу удалось ворваться только в Перемышль. На огромном пространстве от Крыстынополя до Черновиц наши левофланговые армии прочно удерживают государственную границу, — сказал начальник разведки Бондарев.

— Я знаю, пикировщикам и диверсантам удалось нарушить устойчивую связь наших штабов с войсками. Телефонно-телеграфные линии сильно пострадали. Но все же кроме воздушной разведки нам необходимо получить данные от командармов Музыченко, Костенко и Понеделина.

— К ним на самолетах и машинах посланы связные. Они должны скоро вернуться, — заверил начальник оперативного отдела полковник Баграмян.

Пуркаев придвинул к себе карту сражения и, подумав, медленно произнес:

— Еще трудно предвидеть, как развернутся события на многих участках фронта, где гитлеровцы в дальнейшем нанесут основные и вспомогательные удары, но уже сейчас можно разгадать их план. Я вижу опасность на левом фланге Пятой армии. Сокальское направление главное! — Он провел по карте толстым штабным карандашом. — Немцы безусловно пойдут на Броды, повернут на Дубно, потом захватят главную магистраль Луцк — Ровно, а это прямая дорога на Киев.

— Возможно, они попытаются прорваться к Тернополю…

— Вы правы, товарищ командующий, — согласился Пуркаев. — Тогда нашим левофланговым армиям грозит глубокий охват. Надо ликвидировать сокальский клин и оказать немедленно помощь стойким дивизиям Сущего и Алябушева. От Устилуга до Сокаля они сдерживают натиск восьми пехотных и трех танковых дивизий.

В дверях показался покрытый пылью генерал:

— Явился по вашему приказанию, товарищ командующий. Только что прибыл. Прямо с машины.

Кирпонос сочувственно улыбнулся.

— Вижу, товарищ Ильин-Миткевич, все было в дороге — и кюветы, и окопы…

— Пришлось кое-где даже по-пластунски, товарищ командующий… Применялся к местности… Только выскочим на бугор, как тут уже «мессершмитт» над «эмкой» коршуном нависает. Куда деваться? В хлеба!

Кирпонос распечатал «Герцеговину флор» и, закурив, повернулся к стоящему за большим рабочим столом начальнику штаба фронта:

— Давайте послушаем нашего посланца. Докладывайте, товарищ Ильин-Миткевич.

— Как вы знаете, товарищ командующий, этой ночью в три часа пятнадцать минут вдоль нашей государственной границы на правом берегу Западного Буга взлетели сотни ракет, и фашистские разбойники открыли шквальный огонь.

Кирпонос не узнал резкого гневного голоса начальника инженерных войск фронта. Тот продолжал:

— За пять минут до артиллерийского налета к железнодорожным мостам тихо подошли вражеские бронепоезда и высадили десанты. В то же время переодетые в красноармейскую форму гитлеровские солдаты с криком «Не стреляйте, мы свои!» пытались захватить автомобильно-гужевые мосты, а штурмовые отряды — заранее разведанные на Западном Буге пешие переправы.

— Немецкие солдаты подражают своему фюреру. Тот любит коварные штучки, — брезгливо поморщился Пуркаев и добавил: — Прошу извинить за невольную реплику, бывает такое… взорвет человека… Год назад меня пригласили в имперскую канцелярию на один дипломатический прием и представили Гитлеру. Пожимая мне руку, он с улыбкой сказал: «Я весьма польщен, господин Пуркаев, тем, что в Берлин на скромный пост военного атташе назначен комкор. — И снова деланная улыбка. — Среди офицеров и генералов вермахта вы, господин комкор, встретите самых искренних друзей». — Начштаба усмехнулся. — Немецкий генштаб разрешил мне посетить танковую школу, пехотный полк и учебный командный пункт штаба армий. Сопровождал всегда один и тот же полковник, который неустанно, как заведенная машина, твердил: «Показываем буквально все. У нас от русских секретов нет. Мы ваши друзья». — Я отвечал ему: «Ой ли?..» Каждый раз, покидая военную часть, я находил в карманах шинели то фотоаппарат, то какие-то снимки и чертежи. Я тут же в раздевалке вручал все оберсту: «Возьмите, топорная работа!» Он невозмутимо пожимал плечами: «Что поделаешь, господин комкор, в немецкой армии служат старые генералы, и на вешалке они ошибаются карманами». — Пуркаев повел квадратными стеклышками пенсне. — Теперь они хотят безошибочно положить в свои карманы наш хлеб, уголь и металл. Я не удивляюсь их коварству.

Достав из планшетки карту, Ильин-Миткевич бросил ее на стол:

— Вот как эти господа готовились к нападению. Взгляните!

Командующий и начальник штаба принялись рассматривать карту с яркими зеленовато-коричневыми оттенками.

— Она отобрана у пленного офицера, — пояснил Ильин-Миткевич. — Как видите, на ней обозначен Владимир-Волынский укрепленный район. Красные стрелки указывают недостроенные узлы обороны. В пограничных селах мы слишком миндальничали с явно подозрительными лицами. Это их работа. Лазутчики не дремали.

— Прорыв в районе Сокаль… На стыке армий Музыченко и Потапова. Среди девяноста семи дотов разведано самое уязвимое место — незавершенные узлы обороны. — Кирпонос отодвинул трофейную карту.

— Все гарнизоны стояли насмерть, — продолжал Ильин-Миткевич. — Отдельные, еще не законченные доты воины удерживали до одиннадцати часов утра. Только подтянув тяжелые пушки, немцам удалось подавить огонь уровцев. Но бои продолжаются. Многие гарнизоны дотов ждут нашей помощи. В пограничной полосе надо выручить храбрые дивизии генералов Сущего и Алябушева.

— Так… — тяжело вздохнул Кирпонос. Из-под густых дугообразных бровей он глянул в упор большими серыми глазами на Ильина-Миткевича. — В беде товарищей не бросим… А немцев надо остановить. Но как это лучше сделать? Что скажете?

— В последнее время мы обходили осторожно, словно глубокий овраг, одно слово, товарищ командующий…

— «Оборона», — вставил Пуркаев.

— Совершенно верно, — согласно кивнул Ильин-Миткевич. — Да, оборона — отражение атаки превосходящих сил противника. Нам почему-то не верилось, что вражеская армия на каком-то этапе войны может иметь преимущество. Как ни горько, но уже в первый день битвы, на мой взгляд, приходится думать о старой государственной границе и в данный момент сожалеть о совершенно не вовремя законсервированных там укреплениях.

— Я поручаю вам заняться ими, — сказал командующий Ильину-Миткевичу.

Раздался телефонный звонок. Кирпонос снял трубку, и все услышали знакомый голос начальника связи генерала Добыкина:

— Товарищ командующий, сейчас Москва передает по телеграфу очень важную директиву наркома.

Кирпонос порывисто встал:

— Извините… Пойдемте со мной, Михаил Алексеевич.

В переговорной дежурный офицер подал командующему боевые донесения. В полосах Шестой, Двадцать шестой и Двенадцатой армий шли упорные оборонительные бои. Противник не смог перейти там государственную границу и глубоко вбить танковые клинья. Ему удалось, не считаясь ни с какими потерями, ворваться только в Перемышль.

— Михаил Алексеевич, эта дорога на Львов, — встревожился Кирпонос. — Командарм Костенко должен отбросить фашистов за реку Сан.

— Потребуем к утру восстановить положение.

— Да, к утру! И не позднее.

Из телеграфного аппарата с легким шуршаньем потянулась лента, и выстроились четко отбитые слова, над которыми сразу пришлось Кирпоносу крепко задуматься. Нарком требовал силами Пятой и Шестой армий с привлечением не менее пяти механизированных корпусов и всей авиации фронта, при поддержке дальней бомбардировочной авиации Главного командования нанести удары по сходящимся направлениям на Люблин, окружить и уничтожить группировку противника, наступающего на фронте Владимир-Волынск — Крыстынополь, и к исходу двадцать четвертого июня овладеть районом Люблина. Продолжая думать о сложности этого задания, Кирпонос протянул ленту Пуркаеву.

Тот принялся читать с необычайной быстротой. Кирпоносу показалось, будто Пуркаев меряет ленту на аршин.

— С наступлением сейчас трудно согласиться. Можно встречным ударом закрыть пробитые бреши, но после такого горячего дня овладеть Люблином?! Это слишком… У нас не хватит сил. — Начштаба, стараясь не запутать ленту, осторожно положил ее на столик.

— Вы за оборону?

— Решительно!

— Противник владеет инициативой, всякая пассивность может нам дорого обойтись.

— Я думаю, Михаил Петрович, в этой ситуации только упорная оборона на заранее подготовленном рубеже способна измотать и обескровить сильного врага.

В аппаратную вошел генерал Добыкин.

— К нам Жуков прибыл, — доложил он.

— Вот и отлично! — воскликнул Пуркаев. Представитель Ставки поймет: надо обороняться.

— Давайте в присутствии Жукова все обсудим, — предложил Кирпонос.

В кабинете командующего собрались все члены Военного совета, начальники управлений и отделов, но совещание не начиналось. Кирпонос знакомил представителя Ставки с нанесенной на карту обстановкой. Пробежав последнюю оперативную сводку, Жуков сказал:

— Картина сражения вырисовывается, но она еще недостаточно полная. Точных данных о наших войсках и о противнике мы так и не смогли получить. Показания пленных требуют анализа и проверки.

Начальник штаба фронта придвинул к Жукову только что принятую телеграмму наркома. Он вопрошающе посматривал на начальника Генштаба снизу вверх.

«Пуркаев не согласен», — подумал про себя Жуков. Он перелистал странички телеграммы и пояснил:

— Я советовал подождать. Утром разобраться и принять решение. Однако директива наркома одобрена Ставкой. Ясно, Максим Алексеевич?

Поднялся худощавый, невысокого роста, подтянутый Пуркаев и сказал:

— Направление ответного удара выбрано наркомом правильно. Но может ли сейчас Юго-Западный фронт наступать на Люблин? Нет! Чтобы окружить группировку фельдмаршала Рундштедта, нашим войскам необходимо продвинуться на сто двадцать километров. Задача реальная?! Нет! Против первого эшелона Пятой армии генерала Потапова — четырех стрелковых и одной танковой дивизий — фельдмаршал Рундштедт выдвинул крупные силы: двенадцать пехотных, пять танковых и четыре моторизованные дивизии.

Жуков слушал, слегка склонив набок бритую голову. Пуркаев всматривался в лица членов Военного совета, голос его звучал резко:

— Наши механизированные корпуса вынуждены совершить четырехсоткилометровые и двухсоткилометровые броски. Вражеские воздушные разведчики обнаружат такое крупное передвижение войск. Бомбежка походных колонн замедлит график форсированного марша. Корпуса выйдут на исходные позиции в разные сроки, и нанести согласованный удар, обрушиться на противника всеми силами одновременно, подобно лавине, мы не сможем. Как только наступит утро, немцы попытаются выйти на оперативный простор. Они заставят нас в разных местах закрывать опасные бреши. Это ослабит наш ударный кулак. — И он тут же предложил: — Давайте перейдем к оборонительному сражению и на выгодных рубежах перемелем технику и живую силу врага.

— А что думает командующий фронтом? — спросил Жуков.

— Обстановка сложилась тяжелая, и все-таки надо бить с юга и севера под самый корень вражеского клина, — как всегда, негромко, но отчетливо сказал Кирпонос. — Медлить нельзя. Пока мы подтянем главные силы, механизированный корпус генерала Карпезо пойдет на выручку дивизии Сущего. Двадцать второй мехкорпус генерала Кондрусева поддержит дивизию Алябушева. В окружении ведут бои многие гарнизоны дотов и пограничные заставы, они тоже ожидают подмоги. — Кирпонос повернулся к Пуркаеву: — Максим Алексеевич, я не отвергаю оборону, но сейчас важнее контрудар.

— Наступать! Этого требует и директива наркома. Никаких колебаний, — сказал с места член Военного совета корпусной комиссар Вашугин.

Поднялся начальник артиллерии генерал-лейтенант Парсегов:

— Мы сейчас не сможем насытить достаточным количеством артиллерии выгодные для нас рубежи. Если немцы прорвутся, то они выйдут на тылы Юго-Западного фронта. В этой ситуации лучшая оборона — все-таки наступление.

Выслушав генералов, Жуков сказал:

— Контрудар механизированных корпусов против танковых клиньев врага — единственно правильное решение. Я предлагаю вам, товарищ Кирпонос, дать предварительный приказ командирам механизированных корпусов и поддержать их действия всей авиацией фронта.

— Я ставлю Потапову и Музыченко боевую задачу. В чем ее суть? — Кирпонос обвел всех присутствующих взглядом и пояснил: — Командармы должны не только остановить немцев, но и своими стойкими действиями помочь штабу фронта развернуть мехкорпуса. Дальше… Для разгрома вражеских танковых клиньев я решил создать две ударные группировки: северную — в районе Луцка; южную — в районе Броды. Наступать двадцать пятого июня в девять часов утра в общем направлении на Сокаль.

Под рукой у начштаба, словно сухарь, хрустнул опустевший папиросный коробок. Пуркаев очинил над пепельницей толстый красно-синий карандаш.

— Ну что же… Я солдат, — проронил он.

После совещания Кирпонос до самой зари курил папиросу за папиросой и, стараясь проникнуть в ход событий, почти не отрывался от разложенной на столе оперативной карты. В эту ночь он мог по достоинству оценить удивительную выдержку и распорядительность Пуркаева. Его организаторские способности счастливо сочетались с энергией неутомимого начальника оперативного отдела полковника Баграмяна. Штабные офицеры быстро уточнили график марша, наметили маршруты и районы развертывания механизированных корпусов. Сложная работа прошла без лишней нервозности и суеты.

Командующий слышал, как за окном, пофыркивая моторами, уносились в ночь легковушки связных. Посланцы штаба спешили доставить в корпуса и дивизии срочные пакеты. Ночная дорога таила засады диверсантов — предательский выстрел из-за угла и автоматные очереди из высоких хлебов. Жив?! Не ранен… Вперед! И снова пофыркивает мотор на глухой проселочной дороге. К сердцу офицера прижат пакет, который должен изменить обстановку на фронте.

Кирпонос не сомневался в успехе контрудара. Он верил: мехкорпуса разобьют вероломного противника и прежнее положение на государственной границе будет восстановлено. Но командующий еще не имел точных данных о силе врага, она пока выяснялась. Он не знал, что за спиной двадцати пяти наступающих немецких дивизий стояли наготове двенадцать резервных, специально предназначенных вермахтом для захвата Украины и Кавказа.

Кирпонос прилег на диван, немного подремал и, поборов сон, вскочил, принялся созваниваться с командармами. «Юнкерсы» продолжали бомбить, телеграфные переговоры часто прерывались. Из коротких фраз командующему удалось выяснить: корпус генерала Карпезо уже вел бой на широком фронте и для намеченного контрудара имел в резерве только одну дивизию. Командарм Пятой армии генерал Потапов вынужден был передовым отрядом механизированного корпуса Кондрусева прийти на помощь окруженной стрелковой дивизии Алябушева и прикрыть луцкое шоссе. Оперативная обстановка обострялась, она вносила свои поправки, в план контрнаступления. Это ясно видел Кирпонос.

В кабинет командующего стремительно вошел радостно возбужденный полковник Баграмян:

— Перемышль освобожден!

Эта весть накануне контрудара обрадовала Кирпоноса. Впервые стальная нога вермахта оступилась на реке Сан.

Между тем из Житомира уже спешили к границе походные колонны мехкорпуса Фекленко. Двигался мехкорпус Рокоссовского. Ускоренным маршем подходил к Бродам мехкорпус Рябышева. В трудной обстановке штаб фронта организованно подтягивал войска.

В этот день Кирпонос почти не отходил от оперативной карты. С необыкновенным упорством дрались его армии. Порой ему казалось, они устоят на поле боя, будет выиграно драгоценное время, так необходимое для развертывания бронетанковых сил.

Но к вечеру фельдмаршал Рундштедт бросил в бой резервные дивизии. В брешь под Равой-Русской вошли его механизированные войска. После повторных атак на сокальском направлении танковый клин врага удлинился на пятнадцать километров.

Кирпонос провел тревожную ночь. «Смогут ли Кондрусев и Карпезо остановить гитлеровцев?» — Эта мысль не покидала командующего. По дорогам с предельной скоростью шли навстречу врагу в основном легкие танки Т-26, Б-Т5 и Б-Т7. Он с горечью думал о том, что мехкорпуса не успели перевооружиться и в походных колоннах находятся считанные превосходные тридцатьчетверки и КВ.

«Светает. Скоро мы начнем». — Ножка неразлучного циркуля задержалась на опушке безыменной рощи. — «Здесь КП корпуса, — подумал про себя Кирпонос. — Что ты там видишь, Кондрусев? С какой вражьей силой встретился?»

…Замаскированная ветками тридцатьчетверка командира корпуса стояла на опушке леса. Кондрусев видел, как сходились две танковые лавины… На рассвете передовой отряд корпуса помог выйти из окружения двум полкам дивизии Алябушева — гаубичному и пехотному. С ними отступали поредевшие гарнизоны уров и пограничные заставы. Из коротких разговоров Кондрусев узнал о подвиге генерала Алябушева. Его старый товарищ не отступил без приказа. Он стоял насмерть со своими бойцами и в тылу врага удерживал государственную границу.

«Полюшко-поле, полюшко, широко поле». — Кондрусеву на какой-то миг вспомнился кавалерийский эскадрон и звонкий запевала Алябушев. Давно это было… А вот так же плывут облака и так же настороженно, подобно конармейцам, всматриваются в дымное поле танкисты. Полюшко-поле…

Залпы танковых пушек заставили Кондрусева мгновенно вернуться к действительности. Комкор видел теперь только одну ленту шоссейки, где горела броня и с каким-то пронзительным визгом летели снаряды. Там узким, но довольно плотным клином шли в атаку вражеские танки. На серых башнях отчетливо виднелись черные кресты с белой окантовкой.

Навстречу приземистым немецким танкам T-III уверенно выходили тридцатьчетверки. Они прикрывали шоссе.

«Десять против пятидесяти!» — Комкор надеялся на новые танки, но он еще не видел их в бою и с тревогой ждал этой неравной дуэли.

Кондрусев заметил: противник на ходу перестраивал свой боевой порядок. Из кустов на обочины выползали танки, и теперь вместо узкого клина двигался ромб.

На шоссе вспыхнул встречный бой. Его огненные вихри ворвались в ближайшие перелески, пронеслись по полям и зашумели в зелено-желтых хлебах. Кондрусев знал: враг на этом направлении имел пять пехотных дивизий и двести танков. Эскадры «юнкерсов» хозяйничали в небе и беспрерывной бомбежкой старались сковать ударную силу мехкорпуса. И все же эта неожиданная встречная сила заставила фашистский стальной ромб остановиться и заполнить эфир истошными радиовоплями: «Большие потери от русских танков! Внимание! Появились машины неизвестных марок! Мы вынуждены отступать! Вызывайте бомбардировщики! Немедленно! Торопитесь!»

А в это время под Радеховом с гребня высотки командир левофлангового мехкорпуса генерал Карпезо следил за атакой своих танкистов. На развилке шоссейных дорог они громили широкий танковый клин врага.

…Вечером в штабе Юго-Западного фронта собрались члены Военного совета обсудить итоги дня. Пуркаев сделал короткий обзор боевых действий.

После обмена мнениями Кирпонос сказал:

— К сожалению, удар двух наших мехкорпусов не достиг намеченной цели — срезать вражеский клин не удалось. Но геройские усилия танкистов Кондрусева и Карпезо не пропали даром: северная группировка гитлеровцев приостановила наступление, а южная резко замедлила. — Кирпонос закурил свою любимую «Герцеговину флор». Без папиросы он просто не мог обойтись и продолжал: — Обстановка требует от нас улучшить управление войсками. Я решил создать оперативную группу во главе с моим первым заместителем генерал-лейтенантом Ивановым. Ему поручаю установить надежную связь с армией Потапова.

Пуркаев одобрительно кивнул:

— Подходят новые корпуса. Координация действий необходима.

— Помните, товарищ Иванов, — наставлял своего заместителя Кирпонос, резко взмахивая рукой. — Боеприпасы, горючее, продовольствие и незыблемая связь. На севере мы сумели остановить немцев. Это вселяет надежду на большее.

…Наступил четвертый день войны. После временной остановки на севере танковая группа Клейста перешла в наступление. Над шоссе цепью повисли «юнкерсы». Вдоль асфальтовой дороги двинулся танковый ромб. Вдоль проселочной — пополз узкий танковый клин и по хлебным полям — широкий. Все вперед и вперед, на Луцк и на Дубно.

Кирпонос старался ударами фронтовой авиации помочь нашим мехкорпусам остановить танковую армаду Клейста, но преградить путь немецким моторизованным колоннам не удалось.

Потеря Дубно и Луцка заставила Кирпоноса снова крепко задуматься над картой сражения. Между смежными флангами Пятой и Шестой армий образовался разрыв в семьдесят километров.

Наступая на Ровно, танковая группа Клейста глубоко охватывала наши войска, которые упорно оборонялись западнее Львова. Вспомогательный удар противника на Тернополь мог отрезать их от главных сил. Кирпонос понимал и основную опасность: крупные подвижные объединения Клейста вырвались на главную магистраль и дерзкий бросок — прорыв на Киев — поставил бы весь Юго-Западный фронт перед катастрофой.

Быстрые действия врага не сломили воли Кирпоноса. Он не растерялся, не пал духом и не утратил веры в победу. Он продолжал со своим штабом подтягивать резервные корпуса и готовился к решающей битве.

А танки с черно-белыми крестами приближались к Ровно. Всякое промедление с контрударом грозило Кирпоносу сдачей города с важным узлом дорог, после чего Клейст получал оперативную свободу.

В жаркое июньское утро без артиллерийской подготовки и авиационного прикрытия командиры мехкорпусов Рябышев, Рокоссовский и Фекленко вынуждены были атаковать танковую группу Клейста. Под Луцком, Дубно и Бродами зарокотали моторами две тысячи боевых машин и загремел еще невиданный по своему размаху и ожесточению встречный танковый бой.

После ускоренного четырехсоткилометрового марша прямо с ходу повел в атаку на Берестечко своих танкистов генерал Рябышев…

В кабинет командующего Пуркаев принес ободряющее известие:

— Рябышев продвинулся на пятнадцать километров. Гитлеровские гренадеры оставляют на поле убитых и раненых, бросают оружие и бегут с криком: «Русские танки прорвались!»

— Вы порадовали меня. Что там у Рокоссовского и Фекленко?

— Рокоссовский разгромил передовые отряды двух танковых дивизий группы Клейста. Главными силами он выходит на реку Стырь.

— Так… Хорошо!

— Фекленко уничтожил сто пять танков и развивает атаку на Дубно.

— А вот Карпезо тревожит, — заметил командующий. — Его корпус отразил атаку четырех немецких дивизий, потом попытался перейти в наступление одновременно с танкистами Рябышева, но продвижения у нас под Радеховом пока нет.

Весь день Кирпонос с неослабевающим вниманием следил за ходом огромной битвы. Его механизированные корпуса дрались самоотверженно. На главных направлениях они били превосходящего по численности противника, но продвигались слишком медленно, и командующий понял: он должен искать иное оперативное решение.

Вечером Кирпонос передвинул на карте флажки. Корпус Рокоссовского вышел на реку Стырь. Фекленко был под стенами Дубно. Рябышев на окраине Берестечко.

«Как поступить? Что делать? — мучительно думал Кирпонос. — Наступать дальше или срочно переходить к обороне? Что же принес контрудар? Да, он несомненно спутал планы немецкого командования. Клейст не вырвался на оперативный простор. Однако внезапного удара не получилось. Гитлеровцы понесли значительные потери, и все же они не разгромлены. Пленные показывают, что у Клейста есть крупные резервы, и завтра они подойдут. Надо решать!..»

Долго курил в раздумье Кирпонос, не отрывая взгляда от карты. Наконец он сказал:

— Как ни тяжело, но я вижу, что контрудары не приносят желаемого результата, они не могут изменить обстановки. Я решил прекратить атаки и перейти к обороне. — Командующий встал и окинул взглядом карту. — Дальнейший замысел: на рубеже рек Стоход и Стырь и далее — городов Дубно, Кременец, Золочев тремя стрелковыми корпусами, которые подходят из тыла, мы занимаем оборону, отводим мехкорпуса и готовим их к общему контрнаступлению.

— Я согласен с вами, Михаил Петрович, — сказал Пуркаев. — Да, нам необходимо перейти к обороне. Но где? На каком рубеже теперь встретить немцев? Сейчас я вижу только одно верное решение: отход на старую границу. Там мы используем пограничные укрепления, создадим глубоко эшелонированную оборону, измотаем и остановим врага.

— На старую границу?

— Да, Михаил Петрович, на старую. Глубина отхода решит многое. Враг подвижен и упреждает нас.

— Вы правы, — после долгого молчания сказал Кирпонос. — Пойдемте, Максим Алексеевич, в аппаратную… Доложим Верховному.

Ставка приказала командующему Юго-Западным фронтом возобновить контрудары в прежних направлениях.

Красными, воспаленными от долгой бессонницы глазами следил Кирпонос за быстрыми переменами на фронте. Сводный отряд восьмого мехкорпуса, возглавляемый бригадным комиссаром Попелем, прорвался в тыл Одиннадцатой немецкой дивизии и освободил Дубно. Это был геройский рейд по тылам врага, последний всплеск танковой волны на главном направлении.

Рундштедт немедленно приказал Клейсту выбить русских из Дубно. В помощь танковой группе фельдмаршал послал семь резервных дивизий. На стол Кирпоноса легли тревожные донесения:

«Противник возобновил наступление», «Клейст продвигается. Он имеет значительное превосходство в силах».

Враг взял Ковель, захватил Луцк и Ровно, ворвался в Дубно и Львов.

Глубокой ночью Кирпонос связался со Ставкой и, доложив обстановку, попросил разрешения отвести войска.

— Уточните рубеж, — потребовал Сталин.

Кирпонос перечислил пять укрепленных районов на старой советско-польской границе.

— Линия фронта сокращается вдвое. Мы своевременно выводим нашу львовскую группировку из опасной зоны возможного кольца и значительно уплотняем боевые порядки, — доказывал необходимость отхода Кирпонос.

Он слышал, как Сталин, положив трубку, с кем-то советовался. Прошло не более пяти минут, и Кирпонос услышал одно нужное слово:

— Отводите.

Штаб фронта немедленно передал войскам новые распоряжения.

Уходила сухая, душная ночь. Где-то за рекой прогремел далекий, похожий на бомбежку, гром. Потом наступило затишье. И совсем внезапно над Тернополем зашумел сильный ливень.

Под проливным дождем войска снимались с позиций и тихо уходили на восток. Важно было как можно дольше сохранить в тайне отступление.

К счастью, была нелетная погода. Густые, низко плывущие над землей облака мешали полетам вражеской авиации, что позволило походным колоннам даже днем скрытно от противника совершать по размытым грязным дорогам свой трудный марш.

Работники политуправления и штаба фронта выехали в дивизии. Кирпонос понимал: успешный отход зависит не только от хорошо разработанного высшим штабом плана. Удачу приносит порядок и дисциплина на марше, умение управлять людьми, сохранять спокойствие и бодрость духа, не поддаваться унынию и панике.

…В Проскурове Кирпонос провел три горячих дня. Штаб фронта, разгадав замысел противника, вовремя выдвинул под Острог и Тернополь танковую дивизию с тремя пехотными и помог левофланговым армиям покинуть опасный выступ и занять новую линию обороны.

По пути в Проскуров Кирпонос часто останавливал машину. Он выходил на обочину и разговаривал с бойцами, смотрел, в каком порядке отходят войска. Неудача не сломила воинов. Они отступали готовыми к бою. Всех тревожила судьба Родины, и пехотинец и танкист думали только о том, на каком рубеже они остановятся. Где же грянет последний и решительный бой?

Кирпонос видел этот рубеж на старой границе. Здесь он надеялся остановить превосходящие силы немцев, привести в порядок свои войска и подготовить их к общему контрнаступлению.

Осмотрев Проскуровский УР, Кирпонос приехал в штаб фронта хмурым. Пригласив к себе Пуркаева, он сказал:

— Я ни в чем не могу упрекнуть Ильина-Миткевича. Он почти оживил законсервированный УР. Но времени мало. Немцы нависают над укрепленным районом и не дадут нам по-настоящему подготовиться. Секторы обстрела не всюду будут расчищены, и не все узлы сопротивления получат телефонные аппараты. Вы понимаете, Максим Алексеевич, призванные из запаса пулеметные команды только осваивают вооружение.

— Я все понимаю. По моим расчетам, нам не хватает одного стрелкового корпуса. Сейчас один корпус решает судьбу всей оборонительной линии.

Кирпонос взглянул на карту с последней оперативной обстановкой. От Словечно до Ямполя линия фронта напоминала слегка натянутую тетиву лука. От Ямполя до Каменец-Подольска она была ровная как стрела.

Поредевшие в боях дивизии Пятой армии заняли позиции Новоград-Волынского укрепленного района.

Синие стрелки, нацеленные на город, таили в себе внушительные вражеские силы: две танковые и четыре пехотные дивизии. Гарнизон Новоград-Волынска насчитывал всего лишь две тысячи пятьсот штыков и располагал сорока легкими танками.

Соседний, Шепетовский УР, занятый двумя дивизиями седьмого стрелкового корпуса, казался Кирпоносу более надежным.

— Ну, хорошо, — докурив папиросу, произнес командующий. — А если противник все-таки продвинется? Чем ответим? Каков план?

— Я хочу снять войска с менее грозных участков фронта и сосредоточить их на линии Бердичев — Острополь — Хмельник, — сказал Пуркаев.

— Предложение принимается. Важно прикрыть Житомир. В случае внезапного прорыва ВПУ развернуть в этом городе, а КП штаба фронта перенести в Святошино. — Командующий снова закурил папиросу и добавил: — Завтра я побываю на передовой.

С рассветом машина Кирпоноса пошла на Шепетовку. До Староконстантинова вдоль шоссе — ни одного деревца, и шофер Лебедь на предельной скорости вел «бьюик».

Порученец Кирпоноса майор Гненный и два автоматчика, прильнув к боковым стеклам, следили за светлеющим небом.

Промелькнул пыльный прифронтовой городок Староконстантинов, и за ним зазеленел густой дубовый лес. Долетел гул бомбежки. Усилилась артиллерийская канонада. Над лесом пикировали «юнкерсы». Они штурмовали Шепетовский укрепленный район.

На опушке леса Кирпонос заметил повозки. Ездовые торопливо подхлестывали лошадей. Сигналя, на дорогу вылетали автобусы с красными крестами. В лесу потрескивали сухие, короткие пулеметные очереди. Враг прорвал Шепетовский УР.

По дороге на Житомир Кирпонос спрашивал себя: «Что же дал контрудар? Не лучше ли было держать оборону?» — и находил только один ответ: наступление мехкорпусов закончилось неудачей в тактическом масштабе, но принесло оперативный выигрыш. Контрудар задержал гитлеровцев на семь драгоценных дней. И еще два дня они потеряли на рубеже старых УРов. Врагу не удалось окружить главные силы Юго-Западного фронта. Но все же он наступает, рвется к Днепру. А какой ценой? Пленные показывают: «Опустошены лучшие гренадерские дивизии. Триумфального марша на Киев не вышло!» Нет, господа! Теперь наш Киев превращен народом в крепость, и там вы, фоны-бароны, вместо скоротечного похода получите настоящую затяжную позиционную войну.

Приехав на ВПУ, командующий ознакомился с обстановкой. На окраине Проскурова шел тяжелый бой. Танковая дивизия гитлеровского генерала Мильче двигалась на Бердичев.

«Мильче?.. Мильче? — Кирпонос вспомнил одно донесение, полученное еще в Тернополе. — Знакомый герой…» — И брезгливо поморщился.

Мильче командовал Одиннадцатой танковой дивизией. Под Дубно, находясь на своем КП, он заметил прорвавшиеся тридцатьчетверки и, подобрав полы черного плаща, метнулся вороном к замаскированному в хлебах самолету. Мильче позорно бросил свой штаб. «Шторхе» унес его на запад. И вот этот генерал снова появился под Бердичевом…

Кирпонос, позвонив в штаб фронта, сказал полковнику Баграмяну:

— Враг стремится разрезать наш фронт. Какие приняты меры?

— Силами трех мехкорпусов стараемся отсечь вражеский клин, товарищ командующий.

— Этих сил недостаточно. Мехкорпуса в боях понесли потери. Выдвигайте артиллерию. Я скоро буду на КП в Святошино.

Покидая Житомир, Кирпонос всматривался в каменные особняки. Когда-то они принадлежали зажиточным купцам и знатным дворянам. Владельцы добротных домов бежали с кайзеровскими войсками, а в просторные комнаты с мраморными каминами и лепными потолками вошли бойцы Богунского полка. С испугом поглядывали на них в барских будуарах бронзовые купидоны — приходилось привыкать к махорочному дыму, к зычным голосам дежурных и зуммеру полевых телефонов.

Он задержал взгляд на доме с широким балконом и резной дверью. Вот-вот распахнется она — в кожаной тужурке появится Щорс, а за ним, подобно грозовой туче, выплывет в косматой бурке батько Боженко.

Знакомо нависают над крышей могучие ветви старого тополя. Только тогда под ним били копытами нетерпеливые кони. Как давно это было! А вот все вдруг ожило. Он снова чувствует на своем плече руку Щорса: «Будь начеку со своим полком».

Щорс легко вскакивает в седло. Медленно поднимается на стременах тучный батько Боженко: «Дивись, Михайле».

И только пыль из-под копыт…

— В городской парк, — тихо роняет Кирпонос шоферу.

Поворот руля, и машина послушно идет к реке. В скалистых берегах, словно морская синь, — Тетерев. Кирпонос входит в парк. Тихо. Пустынно. Тенистая аллея напоминает ему далекую пору молодости. Только тогда не шепталась, а по-осеннему шумела желтая листва. Вот и забор летнего театра. И, как в ту тревожную осень, вокруг ни души и настежь распахнуты двери. Сцена перестроена, но она на том же самом месте…

Он взбегает по ступенькам. Гулко звучат шаги. Сейчас он не командующий фронтом, а молодой, чубатый, с запорожскими усами лихой командир Второго Богунского полка — черная бурка, сабля, маузер и на ремне граната.

Та, ради которой он после боя примчался на пулеметной тачанке в парк, была здесь. Он застал ее одну на сцене. Увидев вооруженного человека в бурке, она метнулась белой испуганной птицей.

— Не бойтесь, Софья Андреевна, это я…

— Вы?..

Это был тот самый красный командир, который на каждом концерте дарил ей букеты роз и награждал аплодисментами. Она не знала почему, но все же ей были приятны его букеты роз и громкие хлопки. Она подошла к нему.

— Мне страшно. Я, кажется, слышала выстрелы. Скажите, что происходит? Я пришла на концерт… Но актеры не появляются. Публики нет.

— Сегодня другой концерт… Музыканты — пулеметчики.

— Вы пугаете меня…

— К городу подходят петлюровцы.

— Боже мой… Неужели это правда?

— Правда… — Он выпрямился. — Выслушайте меня, Софья Андреевна. Я пришел к вам… Вернее, за вами… Я люблю вас. Будьте моей женой.

— Женой?!

— Решайте здесь, сразу.

— А как же мои родители? Что они подумают обо мне?

— Когда вернем Житомир… все объясним… Я боюсь потерять вас.

— У меня голова идет кругом.. Давайте на один миг заедем к родителям.

— Поздно. На вашей окраине уже петлюровская разведка.

— Дайте мне хоть минутку подумать, собраться с мыслями.

— Решайте, Софья Андреевна.

И снова она заметалась по сцене.

— Боже мой… Это же как с обрыва…

— Решайте. Она остановилась.

— Я согласна. Навсегда! На всю жизнь вместе!

Летят по улицам Житомира быстрые кони. Подковы и железные шины высекают в сумраке искры. Останавливаются редкие прохожие. С удивлением смотрят вдаль. А там на пулеметной тачанке мелькает в клубах пыли белое платье и черная бурка…

Машина командующего мчалась по той же самой дороге, где когда-то гремела железными шинами его пулеметная тачанка.

В дороге сразу сказались долгие бессонные ночи. В Святошино он приехал усталым. Но отдыхать было некогда. Тихо шумела сосновая роща. Кирпонос быстро зашагал по тропке, спустился в подземное убежище.

Пуркаев оторвался от карты. Блеснув квадратными стеклышками пенсне, он сказал:

— К нам прибыл новый член Военного совета — дивизионный комиссар Евгений Павлович Рыков. Я только что разговаривал с Генштабом, меня отзывают в Москву. Начальником штаба фронта будет назначен генерал-майор Тупиков. — Всегда необычайно суровый и строгий, Пуркаев неожиданно весело рассмеялся: — Везет же вам, Михаил Петрович, на военных атташе. Прямо дипломатический корпус. — И сухо добавил: — Тупиков не только атташе. Он был начальником штаба Харьковского военного округа. Бывалый, опытный человек.

Кирпонос приблизился к Пуркаеву:

— Желаю вам удачи в Москве. Мы еще встретимся и многое вспомним. Ну, а где же ваш Рыков?

— Он в политуправлении, сейчас придет.

На пороге показался коренастый человек с буйным светлым чубом, румяный, сероглазый. Туго стянутый ремнями, дивизионный комиссар выглядел молодо.

Кирпонос протянул ему руку:

— В тяжелую пору вы приехали к нам, Евгений Павлович. Ну что ж. Я рад с вами познакомиться. Будем оборонять Киев. Да, оборона началась. — Он подвел нового члена Военного совета к разложенным на столе картам. — Вот наш Киевский укрепленный район.

Пуркаев пояснил:

— Глубина первой полосы обороны достигает десяти километров. Ее передний край проходит по восточному берегу болотистой реки Ирпень. Семьсот пятьдесят дотов прикрывают Борки, Белгородку, Боярку, Виту-Почтовую, Кременище, Мрыги.

Взгляд Рыкова скользнул по второй полосе — Вышгород, Пуща-Водица, Святошино, Жуляны, Пирогово, Чапаевка. Третья полоса шла по окраине города.

— Юго-запад требует внимания: шоссе и железная дорога. — Кирпонос придвинул карту с последней оперативной обстановкой. Долго и хмуро глядел он на синие стрелы вражеских ударов, потом сказал: — Пятая армия Потапова должна немедленно перейти в контратаку. Наступать с севера на юг, в направлении Бронники — Черница.

Пуркаев нанес на карту распоряжения командующего.

Кирпонос, тяжело вздохнув, повернулся к Рыкову:

— Главное — остановить противника и выяснить обстановку.