Прилетев из Восточной Пруссии в Проскуров, Манштейн поспешил с аэродрома в штабной поезд и сейчас же созвал в салон-вагоне экстренное совещание. Закурив сигару, фельдмаршал хотел, по привычке, выпустить колечки дыма, но поперхнулся. Положив сигару на край хрустальной пепельницы, он откашлялся и сказал:

— Господа! Я все еще нахожусь под впечатлением торжественной встречи фюрера в его ставке «Волчьем логове» с героями прорыва, которые помогли нам избежать печальных последствий нового Сталинграда на правом берегу Днепра. Я не буду долго останавливаться на праздничной церемонии в Кентшине, отмечу лишь то, что командиры дивизий Гилле, Либ, а также некоторые командиры полков за свои боевые подвиги удостоены высшей награды — рыцарского креста.

«Герои?! Боевые подвиги?! — про себя негодовал сидящий рядом с фельдмаршалом Шульц-Бюттгер. — Подлые трусы, бросившие свои войска на поле боя, стали рыцарями рейха. Позор!» Последнее слово чуть-чуть не слетело с его уст. Он вздрогнул. Такая невольная дерзость могла сбросить его в бездонную пропасть.

А Манштейн продолжал:

— Как вам известно, двадцать восьмого января, возвратясь из ставки в группу армий, я застал тревожную обстановку. На участке восьмой армии юго-западнее Черкасс Коневу удалось смять нашу оборону, пойти на Звенигородку и соединиться там с подвижными войсками Ватутина. Для вас, господа, не секрет, что мы сосредоточили сравнительно большое количество дивизий, чтобы деблокировать окруженные на каневском выступе войска. Для этой цели оперативная группа штаба выехала в Умань. К большому огорчению, вначале сильные снежные заносы, а затем нагрянувшая распутица замедлили наши ответные действия. Дважды я пытался выехать из Умани, чтобы посетить войска, но почва в степи буквально растворялась под колесами моей машины. Зато я мог себе представить, какие трудности переживает армия. Глубокая грязь останавливала даже танки. Она забивала катки и пружинила под днищем, как резина. Сейчас я вспоминаю, с какими чувствами, надеясь и беспокоясь, мы ожидали в штабном поезде в ужасный снежный буран известий о выходе из «котла» двух наших армейских корпусов. — Манштейн сложил, как на молитве, руки, и в голосе появился оттенок скорби. — Сердце сжимается при мысли о том, что битва поглотила десять тысяч человек и большую часть раненых пришлось оставить там, где их постигло несчастье. К этому надо добавить, что мы бросили много машин и орудий. Однако прошу помнить, господа, — и тут голос фельдмаршала зазвенел, — командование группы армий сделало все, чтобы из «котла» вышло тридцать две тысячи. На Днепре удалось избавить два корпуса от той трагической судьбы, которая постигла шестую армию на Волге.

«Зачем разыгрывается эта комедия?! — продолжал возмущаться в душе Шульц-Бюттгер. — Чтобы не пал духом немецкий солдат и не потерял веру в «полководца всех времен и народов», в своего «обожаемого фюрера». Боже, как это ужасно и гадко. Пролиты реки крови, а твердят: капли! капли! Русские сообщили о том, что мы потеряли пятьдесят пять тысяч солдат и офицеров убитыми и ранеными, восемнадцать тысяч пленными. Но истинные потери более значительны. В ходе сражения разбиты еще пятнадцать наших дивизий, которые шли на помощь окруженным корпусам, и это в ближайшее время отразится на общем состоянии фронта. Пора! Надо остановить ужасные жернова войны, перемалывающие за один день тысячи человеческих жизней. Вся надежда моя на тебя, Клаус. Я смотрю на тебя, Клаус, как на факел, освещающий путь во мраке ночи. Вперед, Штауффенберг! Форвертс!»

Между тем, Манштейн, вкратце изложив содержание своей последней беседы с Гитлером, особо отметил, что, по мнению фюрера, «наступательный порыв советских войск уже исчерпан. Само провидение дарит германской армии передышку. Весенняя распутица должна помешать большевикам предпринять крупные операции». Но тут же Манштейн призвал штабных офицеров быть готовыми ко всякой неожиданности и не смотреть на распутицу, как на неприступную крепостную стену, за которой можно спокойно отсидеться. Закрывая совещание, фельдмаршал напомнил штабистам, что дальнейший успех войск возможен только при маневренном характере боевых действий. Для этого всеми видами разведки необходимо установить районы, где русские занимаются перегруппировкой своих сил и где они их тайно сосредоточивают.

Когда штабные офицеры ушли, Манштейн сказал:

— Послушайте, Бюттгер, почему вы во время совещания, словно от зубной боли, так менялись в лице? В чем дело?!

— Вы угадали, господин фельдмаршал, кажется, у меня начинается пульпит.

— Благодарю вас. Я удовлетворен ответом. — Манштейн подошел к шахматному столику, сел напротив Буссе. — Теодор, пока поезд передвинут на новую стоянку, где приготовлено бомбоубежище, давайте сразимся.

С шахматной доски быстро исчезают фигуры. Начштаба делает ход белым конем. Он доволен. По выражению его лица видно: партнер поставлен в трудное положение, победа близка.

Подперев кулаком подбородок, Манштейн долго обдумывает свой ход.

Буссе шелестит в портфеле бумагами и, найдя нужную, разворачивает ее:

— От наших разведчиков получены весьма любопытные донесения. Русские генералы появляются на фронтовых дорогах в открытых автомобилях с очень небольшой охраной.

— Так вы хотите забросить в тыл противника диверсионную группу. Не так ли? Я знаю, скажете: небольшую и очень подвижную. Банальный прием. Опыт показал: диверсионные группы, даже искусно переодетые в красноармейскую форму, привлекают к себе внимание и вызывают у большевиков подозрения, а потом попадают в такое же безвыходное положение, подобно моему королю. — Манштейн продолжает изучать расположение фигур, он разочарован. — Я не вижу спасения. Ваш офицер контролирует главную диагональ, а пешки неумолимо преследуют моего короля. Через два хода — капкан. — Снимает с шахматной доски черного короля, переворачивает его резной короной вниз. — Сдаюсь.

— Позвольте, позвольте... — Буссе впивается взглядом в шахматную доску. — Окончание этой партии подсказывает мне одну мысль... В наших полицейских частях мы сможем найти сколько угодно послушных пешек. Что мелкая группа? Пыль на дороге! Я думаю о силе, способной поднять в степи черную бурю.

Манштейн по привычке вставляет монокль то в один глаз, то в другой.

— Пожалуй, вы правы... Я одобряю ваш план. Надо заслать в тыл противника не мелкую группу, а крупный отряд.

— После отступления наших частей, как правило, из лесов выходят красные партизаны — солдаты без формы. Большинство их в гражданской одежде. Это подсказывает верный образ действий. Возможно, нам снова придется отойти на запад, в районы густых лесов и обширных болот. В таких местах всегда найдутся лазейки, и наши надежные люди, под видом красных партизан, смогут проникнуть в населенные пункты и там контролировать дороги. Удачные выстрелы должны посеять в лагере красных недоверие к местному населению.

— Это важно! Подыщите в полицейских частях командира отряда и направьте с ним за линию фронта опытного офицера из нашего штаба. — Манштейн постукивает по шахматной доске фигурой короля. — Ничего не жалеть! Ничего!.. 

— Господин фельдмаршал, я тотчас же отдам распоряжение соответствующим лицам и прослежу сам за всей подготовкой.