© Александр Кондратьев, 2017

© Комикс Паблишер, 2017

* * *

 

I. Улыбка

Эта история начинается с улыбки. Это не одна из тех дежурных улыбок, которыми мимоходом обмениваются знакомые; и не одна из тех, что можно увидеть на лице матери, когда она следит, как ее ребенок играет в песочнице; и не одна из тех, что нарисована на лице клоуна поверх щетины. Улыбка, о которой идет речь, похожа на оружие. Улыбка и есть оружие: бывают улыбки острые, как стальные наконечники; бывают настойчивые, как дуло пистолета; третьи — ядовитые, как отрава для крыс. Улыбку, с которой все началось, легко представить, если закрыть глаза и подумать вот о чем: широкая, просторная кухня в старом доме, обои пожелтели и протерлись в том месте, где стоял стол или другая мебель; лампа в пыльной люстре раскрашивает кухню в грязный желтый цвет, будто кто-то пролил на все масляную краску и широкой кистью придал объектам грубые очертания; на маленьком столе, покрытом скатертью с крупными — с голову ребенка — выцветшими вишнями, стоит корзина с заветренными фруктами; от скатерти пахнет грязной тряпкой; под ножкой стола — сложенная несколько раз бумага, чтоб не качался; а за столом, на деревянном стуле со спинкой в три перекладины — враг, самое ненавистное существо, которому желаешь смерти; он (она?) тянется к вазе с фруктами, за кислым зеленым яблоком; враг смотрит с озорным блеском в глазах и хрустит яблочком; кто он, кого ты так ненавидишь? твой лучший друг? отец? дядя? кто-то, с кем ты делишь постель? Кого ты представил, когда прочитал про врага? Кого бы ты убил, если бы не боялся наказания? Неважно, забудь, важно другое — твоя улыбка, которая медленно, как восходящее солнце, зажигается на лице: ты знаешь, что все фрукты пропитаны смертельным ядом. Еще немного, и яд подействует. Глаза врага округлятся, щеки мертвенно побледнеют, на смену бледности придет синева; враг начнет хлопать ртом, хвататься за горло. Может быть, его стошнит. Он упадет, повалив стол, стул и будет корчиться на земле. А что сделаешь ты? Выскажешь ему все, что думаешь о нем, чтобы, умирая, он знал, кто и почему так поступил с ним? Или ударишь его? Может быть, приспустишь штаны и помочишься на него? На самом деле, это тоже не имеет никакого значения. Важно лишь то, как ты это сделаешь — ты сделаешь это с улыбкой.

* * *

Когда Данила рассказал старосте Григорию, что нашел его дочь мертвой на берегу реки, староста не смог сдержать улыбку. Это была гадкая, ядовитая улыбка. Григорий поймал себя на мысли: жаль, он не сделал этого своими руками. Его дочь была настоящим стихийным бедствием. Если где-то там, на небесах, сидит бог и ему есть дело до человеческих прегрешений, он сполна наказал Григория, одарив его Лилией. Мало того, что она трахалась с кем попало и позорила его перед всем Приютом, так она еще несколько раз едва не сделала его дедушкой. Благо, у медсестры Снежаны хватило сноровки, чтобы предотвратить нежелательные последствия Лилькиной беспечности. Но вот как оно вышло — кто-то нашел способ получше.

Григорий дернул губами, пытаясь скрыть от Данилы улыбку. Непонятно, удалось или нет. И тут вдруг накатила тоска. Перед глазами понеслось хорошее: как Лилька лежала в его руках маленьким пищащим комком, как в первый раз встала на ножки и сразу же повалилась на спинку, как перепугалась в грозу и пришла в их с Настей постель. В глазах защипало: больше нет дочери, какой-то изверг изуродовал ее и убил. Григорий подумал о страхе, который накатил на Лильку перед смертью: ужасное понимание, что этот отвратительный эпизод, наполненный страхом и болью, — последний для тебя, вот так все кончится и ничего больше не будет.

Григорий шмыгнул носом, сморгнул. Он услышал свой голос издалека, будто тот летел с улицы или из погреба.

— Уверен, что она?

Данила нервно мял шапку в руках и отводил взгляд. Одним сапогом он наступил на другой и стоял в неловкой позе — будто приспичило по малой нужде.

— Волосы рыжие, пятно на лбу. Как тут спутаешь, — промямлил он.

Григорий схватился за волосы. Злой радости как не бывало — откуда она только взялась. Лилька! Его Лильки больше нет!

Григорий издал звук, какой издала бы собака, если бы ее прижгли раскаленным железом. Тонкий пронзительный визг — не ждешь такого от человека его комплекции. Данила вздрогнул и, перепуганный, отшатнулся. Рыбак выглядел так, будто вот-вот зайцем ускачет прочь.

Наверху затопали. По лестнице, тяжело дыша, грузно скатилась Анастасия, жена старосты. Она не успела переодеться со сна, и ее массивные бледные ляжки с голубыми росчерками вен неприлично торчали из-под мятой ночной рубашки. Это притянуло взгляд Данилы.

Увидев ссутулившегося рыбака, шапку в его длинных пальцах с грязью под ногтями, заметив влажные полосы, тянущиеся от морщинистых уголков по вздувшимся мужниным желвакам, Анастасия, казалось, вмиг все поняла.

— Лилия! — взвизгнула она. — Это Лилька! Это она, да?! Что с ней?!

— Иди отсюда! — рявкнул Григорий. — Поднимайся наверх. Нечего тебе тут делать. Нечего тут голосить!

Конечно же, это не помогло. Анастасия бросилась к Даниле и вцепилась в фалды его пиджака. Ткань затрещала.

— Даня, миленький! Что случилось?! Что с Лилькой? Умоляю, миленький, скажи! Пожалуйста, прошу тебя! Что с моей девочкой? С ней все хорошо? Что случилось?

Данила трясся в мощных руках женщины и вопросительно глядел на ее мужа.

— Жена, успокойся! Отойди, я тебе говорю! — и когда та не послушалась, Григорий с силой рванул ее на себя. Женщина не удержалась и свалилась на пол. Рубашка задралась, раскрывая подробности, в которые Данила тотчас вцепился взглядом.

Староста брезгливо посмотрел на жену, поморщился, перевел взгляд на рыбака и тут же уставился в пол.

Некрасивую сцену прервал звонкий голос. Перегнувшись через перила второго этажа, на взрослых сверху вниз смотрел Антон, младший брат Лилии. Крики взрослых разбудили его, и он прибежал из своей комнаты в одних трусах. Он дрожал и переступал с ноги на ногу.

— Что такое?

— Иди к себе! — приказал Григорий то ли жене, то ли сыну.

Послушалась жена: она неловко встала, продемонстрировав Даниле необъятные ягодицы, и, тяжело ступая, поднялась по лестнице. Анастасия, не заметив сына, ушла в спальню, и Антон бросился за ней: «Мама! Мама!»

— Подожди минутку, я плащ надену, — сказал Григорий.

Данила хмурился, глядя, как староста сражается с рукавами и никак не может попасть. Наконец он кое-как справился и решительно зашагал к двери. Только про обувь забыл, но Данила не стал с ним спорить.

— Пошли, — рявкнул староста, открывая скрипучую дверь.

— Куда?

— Навестить кое-кого.

— Кого? — зачем-то спросил Данила, хотя знал ответ.

Староста улыбнулся, ведь улыбка — это оружие. А оружие ему было необходимо — для той цели, с которой он выходил из дома.

— Пейла. Гребаного Пейла Арсина.

* * *

Когда вышли за ворота, Григорий сказал Даниле:

— Иди за доктором, а потом вместе с ним возвращайся на реку. Ждите меня там.

Данила не стал спорить: ему было неловко и совсем не хотелось никуда идти вместе со старостой. Особенно к Пейлу. Когда он понял, что видит перед собой мертвое тело, он в первую очередь подумал о Пейле. Да и не на кого больше думать. Только идти к нему сейчас нет никакого смысла — если это сделал он, то вряд ли он сидит дома и кипятит чайник в ожидании гостей. Только вслух это Данила говорить не стал: хотел как можно скорее избавиться от общества старосты. Пусть ненадолго, пусть в компании его мертвой дочери. Даже мертвая она оставалась той еще красоткой!

Данила кивнул и быстро зашагал прочь в направлении дома доктора. Григорий поспешил дальше. Он не помнил, когда ему приходилось так торопливо передвигаться. Годы и лишний вес скоро заявили о себе. Дыхание сбилось, во рту возник кислый металлический вкус, и староста остановился, уперев руки в полные бедра, уставившись в землю и пытаясь перевести дыхание.

То и дело подступали то дурацкий смех, то гадкие слезы. Сердце мерзко ворочалось в груди, как противный жирный червяк. Всего за несколько секунд жизнь старосты, прежде такая скучная и спокойная, превратилась в кошмар.

Григорий заставил себя двинуться дальше. Мимо медленно ползли одноэтажные домики. Стояла несусветная рань, но кто-то уже проснулся. Несколько человек встревоженно подошли к заборам, чтобы поглядеть, как их староста ни свет ни заря катится по какому-то одному ему ведомому делу. Ни для кого это не предвещало ничего хорошего.

Руслан, городовой, стоял на заднем дворе и натужно пытался отлить, когда Григорий обрушился на его входную дверь с кулаками. Григорий со смешанными чувствами спрятал свой старый, сморщенный прибор: с одной стороны, жаль было бросать, когда предпринято столько попыток, с другой — с облегчением, что это наконец закончилось. Старость не радость!

— Иду, иду! Кого там черт принес? — проорал он, заправляя рубашку в штаны.

При ходьбе его суставы щелкали, но он обогнул дом с удивительной прытью — любопытство прибавляло скорости. Он не смог сдержать удивления — на пороге стоял староста в плаще, халате и босиком. Морщинистый рот сжался в беззубую О:

— Гриш, ты чего это? — прошамкал городовой.

— Где ты там шляешься, твою мать? Ты там срал, что ли? — выплюнул Григорий. — Доставай свой гребаный пистолет и иди за мной!

— Зачем тебе пистолет? Ты с ума сошел?

— Принеси мне пистолет, твою мать, или я найду его сам и засуну тебе в задницу!

— Надо было раньше моей задницей интересоваться, пока у меня геморрой не вывалился. А теперь я тебе только спасибо скажу.

— Ну ты и шутник, твою мать! — взревел староста. — А мне не до шуток! Гребаный Пейл Арсин убил мою дочь.

Соседи, высыпавшие на крик, замерли, будто их облили холодной водой. Руслан принялся яростно тереть нос — с ним это всегда случалось, когда он нервничал.

— Постой, Гриш! — сказал Руслан. — Не кипятись. Расскажи как следует. С чего ты взял?

Григорий выглядел так, будто сейчас расплачется. Полные губы дрожат, щеки красные, глаза на мокром месте. Но он собрался и тихо сказал:

— Пистолет. Возьми пистолет, и мы нагрянем к этому грязному ублюдку и заставим его ответить за все.

Руслан не стал долго думать. Он пожал плечами, как мог быстро прошел мимо старосты и скрылся в доме. Через минуту он вышел с пистолетом. Оружие в его худых жилистых руках выглядело внушительно: черный кусок металла с массивной деревянной рукояткой.

Когда-то Руслан был первым стрелком в городе. Поскольку пистолет был только у него, он им и остался. И еще Руслан любил быть в центре внимания. В самой гуще событий. На первых ролях. А с этим в Приюте в последнее время было негусто.

— Пошли, в конце концов, он мне никогда не нравился, — сказал он, демонстративно взводя курок.

* * *

У дома Пейла Арсина собралась большая толпа. Весть о том, что староста и городовой идут убивать Беляка, разлетелась по Приюту мгновенно. Все проснулись, дети обежали соседей, все заторопились и пришли к дому одновременно с Григорием и Русланом. Не сговариваясь, все вели себя тихо: возбуждение и недоброе, злорадное ожидание разливалось в воздухе, но никто не кричал и не смеялся. Люди ждали, что случится дальше. Солнце уже показало свой красный бок и, казалось, залило округу кровью. Что произошло, толком никто не знал, но в головах бродили разные мысли, одна чуднее другой.

Среди собравшихся не было человека, чье сердце билось бы тревожнее, чем сердце Веры. Пейл занимал все ее мысли, и когда соседский мальчик Димка постучал им в окно, она лежала без сна. Она подошла к окну и увидела людей, которые идут мимо. Она ни на секунду не сомневалась, что они идут за Пейлом. Пейла не любили, и то, что происходило сейчас, рано или поздно должно было случиться.

Она разбудила мать. Женщины накинули платки на плечи и вышли во двор. Вера спросила только одно: «Пейл?», и проходящий мимо мужчина молча кивнул ей. Вера вздрогнула, будто ее ударили, и внизу живота похолодело — там рождалось ужасное чувство неотвратимости.

Люди окружили дом Арсина. Староста Григорий и городовой Руслан переглянулись. Сухопарый старик-городовой пошел к двери, подняв руки вверх. В правой руке лежал большой черный пистолет — кисть, которой Приют собирался вымарать Пейла из своей истории.

— Пейл Арсин! — крикнул Руслан — будто старый ворон каркнул. — Пейл! Ты там?

Городовой обернулся, поглядел поверх голов людей, пожал плечами и поднялся на крыльцо. Он громко постучал рукоятью пистолета по двери. Ответа не было.

— Пейл! — городовой постучал еще.

Руслан замахнулся, чтобы ударить еще раз, но тут дверь раскрылась — бесшумно, без скрипа. Пейл построил этот дом недавно, и тот не успел обветшать.

Оказавшись лицом к лицу с Пейлом, Руслан растерялся и сделал несколько шагов назад. Пейл вышел из дома, прикрываясь рукой от солнца, бившего в глаза.

Когда он появился перед людьми: высокий, статный, удивительно-бледный, будто сияющий на солнце, — по толпе пронесся вздох. Всякое было намешано в этом вздохе: удивление, любопытство, страх, но больше — восхищение. В это раннее утро в первых ярких солнечных лучах чужестранец Пейл Арсин напоминал скорее ангела, спустившегося с небес, чем человека, только что совершившего мерзкое злодеяние. Из одежды на Пейле были только шорты по колено, в которых он, по-видимому, спал, потому что никто никогда не видел, чтобы он ходил в шортах.

Пейл протер глаза, убрал от глаз руку и, щурясь, улыбнулся. На щеках появились ямочки. Это была смущенная, но добрая улыбка человека, который ждет объяснений.

— Что это вы все собрались? — сказал он. — У меня что, День рождения?

Увидев Пейла, Григорий растерял решительность. Люди обернулись к нему. Нужно было что-то сказать, а он стоял и подбирал слова.

Пейл заметил, на кого все смотрят, и развел руки в стороны: вот он я, говорите, раз пришли.

— Пейл, — решился староста. — Пейл Арсин… — и замолчал.

— Григорий! — сказал Пейл, все еще улыбаясь. — Чем обязан?

— Пейл, где ты был сегодня ночью? — прокаркал Руслан, перехватив инициативу.

Улыбка Пейла увяла до полуулыбки, выражающей неприятную догадку.

— Здесь. Где же мне еще быть? По ночам я привык спать, — усмехнулся Пейл. Он взъерошил свои белые волосы, и солнце посеребрило их.

— Этой ночью была убита дочь старосты, — проскрипел Руслан.

— Лилия? — медленно проговорил Пейл.

— Не смей даже произносить ее имя! Ты… — задохнулся староста.

Пейл улыбнулся, пряча разочарование в опущенных уголках губ.

— И вы пришли ко мне. Потому что я белый. Потому что я не такой, как все.

Староста всхлипнул, вдруг резко дернулся и выхватил пистолет из рук Руслана, но не удержал, и тяжелая железка с глухим стуком упала в траву. Вера вскрикнула.

Григорий закопался в траве, пытаясь нащупать пистолет.

— Гриш, ты чего? — Руслан участливо потрогал его за плечо. — Не кипятись.

— Отвали, — взревел староста, резко выпрямился, оттолкнул городового и наставил пистолет на Пейла.

— Гриш, нельзя же так, без суда, без следствия… — забормотал Руслан.

— Я знаю, это он, — прорычал Григорий; его рука тряслась, и пистолет ходил в ней ходуном. — Я знаю, что это ты, сукин сын!

Пейл поднял руки. Он перестал улыбаться. Он нахмурил брови и смотрел на старосту, как смотрят на бешеную собаку.

— Это ты! Ты! Это ведь ты! — вопил староста, по щекам текли слезы.

Пейл невесело улыбнулся и покачал головой.

Староста нажал на курок.

Осечка.

На Приют свалилась чудовищная тишина. Наверное, выстрел не произвел бы тот эффект, какой произвела осечка. Все оценили намерение.

Староста разразился отборной бранью. Он снова и снова нажимал на курок, но пистолет давал осечку — пришел в негодность от долгих лет бездействия?

— Осел, — бросил Григорий городовому, — ты случайно не забыл его заря…

Произошло неожиданное: пистолет взорвался в руках старосты. Рука и зажатый в ней некогда смертоносный кусок железа с громким хлопком исчезли в яркой вспышке — будто родилось и умерло маленькое солнце. Черно-красными кометами полетели в стороны куски железа и обугленная плоть. Люди отпрянули, и никто не пострадал. Староста закричал от боли и, баюкая изувеченную беспалую кисть, упал на колени. Руслан склонился над ним:

— Доктора, вашу мать! Где этот гребаный Анатоль, когда он так нужен?

— Что здесь творится? — за спиной Пейла возник высокий женский силуэт. Внимание напуганной толпы переключилось на новое лицо.

Пейл встретился взглядом с Верой и смущенно улыбнулся.

Сердце Веры, до этого скакавшее сумасшедшим галопом, споткнулось и разбилось вдребезги.

* * *

Снежана, помощница доктора Анатоля, выпорхнула из-за спины Пейла. На ней был только легкий халатик, едва прикрывающий ее длинные ноги. Все мужчины впились в нее взглядами, а на лицах их жен дружно образовалась гримаса возмущенного осуждения. Только Вера повернулась к собранию спиной и побрела прочь. Ее мать сделала шаг вслед за дочерью, но осталась, решила досмотреть представление до конца.

Снежана деловито растолкала собравшихся, настойчивым жестом отстранила Руслана и склонилась над пострадавшим. Григорий уже перестал материться и только бессмысленно вращал глазами и стонал. Снежана ловким движением оторвала полоску ткани от края халата.

— Снежана, ты чего это?.. — прошипел Руслан, но та только резко отмахнулась от старика.

— Пусть кто-нибудь подвезет телегу. Ну, кому не жалко? — сказала она властным голосом. Кто-то из мужиков откликнулся.

— Вот, давай, тащи ее сюда, — сказал Руслан. — Все остальные — расходимся, нечего больше здесь смотреть! Давайте, идите! — замахал он руками на толпу.

— А мне можно идти? — спросил Пейл насмешливо.

— Я с тобой еще не закончил, — прошипел Руслан. — Ты пойдешь со мной на допрос.

— Ну можно мне хотя бы одеться? — спросил Пейл, вызывающе улыбаясь.

— Стой! Кому говорят! — но Пейл уже скрылся в доме. — Вот черт!

Через некоторое время Пейл появился в привычной одежде — широких белых штанах и белой рубахе. Он подошел к Снежане, хлопочущей над покалеченным старостой. Снежана держала Григория за руку и успокаивала, как ребенка. Тут как раз добрый человек подогнал свою телегу. Конь беспокоился, фырчал, топал и водил глазом.

— Дай помогу, — сказал Пейл Руслану, который помогал старосте встать на ноги.

Тот чертыхнулся, но мешать не стал. Григорий пронзительно посмотрел на Пейла, но потом боль взяла свое и глаза старика опустели. Старосту уложили в телегу, Пейл, Руслан и Снежана уселись рядом с раненым. Мужик щелкнул кнутом, поехали к доктору.

Люди начали нехотя разбредаться: кто по домам, кто по своим делам. Но разговоров хватит теперь на несколько недель. Давно в Приюте не происходило такого. Если когда-нибудь вообще происходило. Дочку старосты никто не любил, потому что многие семьи пострадали от нее. От Пейла всем была только польза, но его все равно не любили. Спроси у кого-нибудь почему — замялся бы, отвел глаза и пробормотал: «Ну, он просто… ну он какой-то… Улыбка у него недобрая. Не доверяю я ему».

 

II. Small talk

Когда остаешься наедине с другими людьми и не имеешь возможности уйти — чаще всего, потому что вы вместе чего-то или кого-то ждете — испытываешь чувство неловкости, и чем дальше, тем хуже. Надо о чем-то заговорить, потому что тишина становится нестерпимой, но говорить не хочется, потому что боишься сморозить глупость. И, раздираемый противоречиями, необходимостью и желанием, кто-то (потому что мучаются оба) наконец произносит: «Ну и погодка сегодня!» или «Ну сколько можно ждать? Это же ужас!» — или просто компромиссно (читай: трусливо) вздыхает и косится на другого, но это ни к чему не приводит и только оттягивает тот момент, когда нужно будет заговорить. Банальность произнесена, и второй участник получает превосходство: мяч на его стороне, его ход, карты у него в руках — выбирай любую метафору, которая тебе нравится, — но, сконфуженный, тот произносит нечто односложное; диалог не получился и все возвращается к тому, с чего началось. Из этого можно сделать простой вывод: общество, необходимость общения, язык — навязанная, противоестественная, чуждая человеку вещь, если каждый раз приходится преодолевать себя. Люди — хищники, и хищники всеядные. Это значит, что тот, другой, — это жертва. И эта неловкость перед ничего не значащей беседой — чувство вины, потому что общение с жертвой делает несостоявшееся убийство слишком личным.

* * *

Доктор Анатоль уже осмотрел тело и теперь сидел в своем инвалидном кресле на берегу реки и ждал, когда придет староста. Увечье не помешало доктору вынести вердикт. Большую часть жизни он прожил калекой и привык обходиться тем, что осталось — и очень ловко. Конечно, если бы не помощь Снежаны, дела делались бы медленнее, но делались бы все равно — доктор был не из тех, кто пасует перед трудностями. Но то, что он увидел на берегу реки, куда Данила привез его, в каком-то смысле его разочаровало. Он ожидал, что столкнется с чем-то завораживающе ужасным: рваные раны, причудливые порезы, оторванные конечности, но все, что он увидел — тело мертвой девушки. Красивой мертвой девушки, надо признать. Девушку задушили, на что указывали характерные отметины на шее. В удивительные волосы цвета красного золота набился речной песок, рядом с затылком на песке было несколько неглубоких вмятин — девушка пыталась сопротивляться и билась головой о землю. На ней не было одежды. Одежда лежала недалеко: небрежно сброшенная, но не порванная. Девушка разделась сама, потом у нее был секс с убийцей, и в процессе он ее удушил.

Лилия в Приюте играла роль местного суккуба. Красивая и доступная — о ней мечтали все. И все, кто проявлял должное рвение и настойчивость, получали свое. Женщины ее терпеть не могли, но это только разжигало ее затянувшийся подростковый бунт, а мужчины — преследовали, как кобели, учуявшие текущую сучку. Интересно, кому она так вскружила голову, что он не смог ее больше ни с кем делить? Данила сказал Анатолю, что староста пошел разбираться к Пейлу. Доктор отмахнулся от этой мысли: Пейл, конечно, человек странный, но вокруг него — такие женщины, в сравнении с которыми бедная маленькая шлюшка выглядит очень бледно. «Бледно, ха!» — порадовался доктор случайному каламбуру.

Лилия несколько раз снилась Анатолю, но мечты так и остались мечтами — она даже не посмотрела бы на него, пятидесятилетнего калеку. Дело не в возрасте — из-за своего изъяна ему просто нечего было ей предложить.

Время шло, а староста и городовой все не появлялись. Анатоль и Данила ждали-ждали, но никто не приходил. Обоим было неловко. Данила все время пялился на тело девушки — там, конечно, было на что посмотреть. Сначала Анатоль думал, что рыбак бравирует своим цинизмом, но скоро разглядел в лице Данилы нечто вроде сожаления. Видимо, Лилия не обошла вниманием и этого беднягу.

Значит, Пейл Арсин… Доктор откинулся в кресле и потянулся. Пейла линчуют, потому что он лучше всех нас. Он умнее, выше, сильнее, нравится женщинам — это уже слишком большой список для того, чтобы терпеть его дальше. А ведь убить Лилию мог кто угодно. Взять хотя бы ее пронырливого братца или этого дурака Данилу. Или этого бесноватого с собаками. Анатоль подумал о будущем Арсина и невольно порадовался: куда бы ни вывернула эта история, он останется вне подозрений, потому что не способен на сексуальное насилие.

Анатоль и Данила молчали уже довольно долго. Первым не выдержал Данила — оно и понятно, в таких играх всегда проигрывает тот, кто глупее.

— Я знал, что сегодня случится что-то плохое, — сказал рыбак.

Анатоль промолчал.

— У меня было предчувствие, — выждав, продолжил Данила.

Анатоль вопросительно промычал. Получилось «Мэ?» — как у коровы.

— У меня бывают предчувствия. Я встаю с утра и точно знаю, какой будет день.

— Это полезно, — сказал Анатоль.

— Все просто. Если я не забуду и встану с правой ноги, все будет хорошо. Будет клев.

— Надо же, — без энтузиазма отозвался доктор.

— А если забуду, все — плохой будет день.

— Ясно, — сказал Анатоль.

— Вот сегодня я как раз забыл и с левой ноги встал.

Анатоль понимающе покивал.

— Но этим нельзя злоупотреблять, иначе перестанет работать.

— Да ну? — вежливо протянул доктор.

— Поэтому я иногда встаю на обе ноги. Чтобы было поровну всего — и плохого, и хорошего. Чтобы все нормально было.

Анатоль не ответил, уставился вдаль, и возникла новая неловкая пауза. Данила повздыхал и снова уперся взглядом в Лилию.

Теперь неловко отчего-то стало доктору — наверное, потому что ничего не сказал в прошлый раз. Но ему удалось себя побороть.

— Жарковато! — снова начал Данила.

— Да, — сказал Анатоль устало, — денек будет еще тот. Надо бы убирать отсюда Лилию, только нет никого.

— И правда! Сколько можно ждать? Может, я схожу за ними?

Анатоль не ответил, и Данила предпочел ничего не делать.

Прошло еще немного времени. Данила выстрелил в доктора еще парой-тройкой вопросов, тот вяло их отбил.

Сонное ожидание буквально взорвалось, когда вдалеке показались люди. Толпа галдела, как стая растревоженных птиц. Людской ручеек накатил на рыбака и доктора и сразу вовлек их в хоровод крика и слез.

С невероятным проворством, удивительным для ее комплекции, Анастасия, мать Лилии, выскочила откуда-то, растолкав всех локтями, и бухнулась на колени перед непристойно заголенным телом дочери. Звук, который она издала, больше напоминал вой сирены, чем человеческий крик. Анастасия пыталась гладить дочь, но руки не слушались ее, отчего было похоже, что она пытается ударить ее, но не решается. Мать давилась слезами, хотела что-то сказать, но из сдавленного горла вылетали только обрывки фраз и надсадные гласные.

Рядом с матерью возник Антон — высокая сутулая фигурка в одетой наспех одежде. Мальчик растерянно крутил головой и смотрел то на мертвую сестру, то на мать, которая, казалось, вот-вот разорвется от рыданий, то на людей, нерешительно топтавшихся поодаль. В глазах его было пусто — он смотрел на все странным взглядом человека, только что снявшего очки.

Анатоль невольно отъехал подальше, насколько позволяла человеческая масса вокруг. У него вдруг разболелась голова. Подступила паническая атака: толпа, мертвое тело, крики и плач — все это болезненно напомнило ему о войне, с которой он вернулся калекой. Нельзя лишиться половины тела и сохранить при этом здоровую психику. Доктор схватился за голову, попытался прикрыть уши и не справился с коляской. Колесо ударилось о камень, и доктор полетел в воду.

Это подействовало на людей отрезвляюще. Доктору помогли подняться. Иван, местный кузнец, усадил Анатоля в кресло, а его жена, несмотря на нервную дрожь, сказала на удивление ясно и складно:

— Анатоль, староста пытался выстрелить в Пейла, но пистолет взорвался у него в руках. Снежана помогает ему, но нужно, чтобы вы его осмотрели. Он истекает кровью.

Анатоль тряхнул мокрой головой и невольно поблагодарил Господа за то, что тот устроил ему небольшое купание. Он долго просидел на солнце и был уже, видимо, не в себе, когда обстановка накалилась еще сильнее.

Он подъехал к сокрушающейся Анастасии. Женщина уже подрастеряла силы и вопила вдвое тише. Доктор наклонился к ней и влепил звонкую пощечину.

— Соберись, — прошипел он. — У тебя еще сын есть. Подумай о нем.

Анастасия посмотрела на доктора с ненавистью, но сразу замолчала — будто кто-то выключил звук. Анатоль невольно поймал себя на мысли, что этот нелепый плач был направлен вовне — Анастасия не столько оплакивала дочь, сколько показывала окружающим, как велико ее горе.

«Что за семейка?» — подумал доктор и решительно покатил в направлении дома старосты.

* * *

На руку Григория страшно было смотреть — будто староста засунул ее в печь и хорошо прожарил. Кто-то заботливо подобрал пальцы, разлетевшиеся во все стороны при взрыве, и они лежали на испачканном платке на столике у кровати. Там же лежала потрепанная книжка, которую Григорий, видимо, читал на ночь.

Что делать с этими пальцами, Анатоль не имел не малейшего представления. «Использовать как закладки?» — съязвил он внутри себя. Будь он чуть более искусным врачом, наверное, он смог бы пришить их обратно, вот только пришивать их было решительно не к чему.

Отвратительная рана снова напомнила Анатолю об ужасах войны. Живот скрутило, и доктора едва не вырвало. Он обрадовался, что удалось сдержаться, но в остальном радоваться было нечему.

— Единственное, что я могу сделать, — сказал Анатоль, — прижечь рану, чтобы избежать заражения. Писать вы уже никогда не сможете и великим музыкантом вам не стать. Но, с другой стороны, вы уже и не в том возрасте, чтобы осваивать что-то новое. Вы сможете толкать двери, даже, наверное, сможете драться, и это хорошая новость.

— Пошел ты! — простонал Григорий. — Засунь свое чувство юмора себе поглубже в задницу.

— Лучше бы вы засунули пистолет себе поглубже в задницу и нажали на курок. Тогда вы избавили бы нас от своей глупости, — огрызнулся Анатоль. — Вы с Русланом что-нибудь слышали о суде? Знаете такое слово? Вы впервые столкнулись с серьезной проблемой в Приюте — и все, что вы смогли сделать, это достать ржавый пистолет и начать палить по кому попало.

— Не смей так разговаривать с моим мужем! — взвизгнула Анастасия.

— Да, оставь папу в покое! — поддакнул из-за маминого плеча Антон.

— Успокойтесь, — сказала Снежана ровным голосом. — Вас вообще не должно быть здесь. Мы вас пустили к отцу, потому что ваши стенания за дверью расстраивали пострадавшего.

— Быть калекой значит быть на особом положении. Я могу говорить все, что взбредет в голову, и это сойдет мне с рук, — улыбнулся Анатоль.

— Ты ведь так меня и не простил, да? — то ли прошипел, то ли простонал Григорий.

— Конечно, ведь это ты отправил меня на ту мясорубку. А мог бы сходить туда и сам. Но я рад, что и тебе досталось немного боли. То, что случилось здесь сегодня, я видел там каждый день.

— Если не собираешься мне помогать, проваливай. Когда я приду в себя, я с тобой еще поговорю.

— Милая, — сказал доктор Снежане, — подай мне кочергу, пожалуйста.

Анастасия попыталась преградить дорогу Снежане, но та холодно посмотрела на нее:

— Не мешайте лечению, пожалуйста.

Женщина постояла в нерешительности, а потом сделал неуклюжий шаг в сторону.

Медсестра сняла со стены большую ватную перчатку, надела ее и вытащила раскаленную кочергу из камина.

— Ну что, дорогой староста, — усмехнулся Анатоль, — сейчас будет немного больно. Самую малость. Но все — для вашего же блага. Дорогая, приложи-ка инструмент сюда, а потом сюда.

Если крик был бы осязаем, то староста исторг из себя высокую-превысокую башню, а потом, отвечая на новое прикосновение, воздвиг рядом еще одну, чуть выше.

* * *

Снежана сказала Глебу, что ее сегодня не будет весь день. Денек у всех сегодня выдался еще тот, что правда, то правда. Но Глебу не было особого дела до проблем старосты, до Пейла Арсина, до мертвых женщин — ему не было дела до женщин вообще. И потому он решил не терять ни минуты удивительного вечера и широких возможностей, которые открывались в связи с отсутствием мамки.

Она и вчера не ночевала дома, но заранее об этом не предупредила, так что Глеб ждал ее до последнего и все больше обижался, потому что мог провести это время куда приятнее.

Когда Снежана ненадолго зашла домой, вернувшись от старосты, и сказала, что ей опять нужно уйти и сегодня он остается за главного, в животе Глеба как будто распустился прекрасный цветок. Желание завладело им, и перед внутренним взглядом калейдоскопом побежали страстные образы. Он помылся, тщательно побрился и вышел из дому.

Разыскать Евгения не составляло труда. Несмотря на то, что убийство этой шлюшки утром поставило Приют с ног на голову, к обеду все более-менее пришли в себя и занимались своими делами, хотя и дрожали от возбуждения и гудели, как рой растревоженных пчел. Евгений играл в местном оркестрике, и они готовились к выступлению вечером в местном кабаке, репетировали мелодии позаунывнее в местной школе.

Глеб проскользнул в актовый зал и сел в заднем ряду. На репетицию забрели еще несколько человек, но никто не слушал: шептались о событиях дня. Для Глеба, наоборот, события дня ничего не значили, его больше занимало то, что может случиться вечером. Он пожирал глазами Евгения, который медленно вышагивал по сцене с инструментом. Евгений играл на трубе и весь раскраснелся от усилия. Это зрелище завораживало Глеба. Для него оно служило обещанием.

Евгений увидел Глеба и подмигнул ему. Тот расплылся в улыбке. Остальные участники оркестра если что и подозревали, то не подавали виду. Вообще, на них можно положиться: они часто прикрывали Евгения перед женой. Может, все они были педиками. Да, скорее всего — он видел, как они на него смотрят. Но так же они смотрели на Евгения. Любовники часто изводили друг друга ревностью и поминали остальных музыкантов. Всех, кроме Василя, гитариста, — Вериного дружка.

Когда отыграли, запыхавшийся Евгений спустился к Глебу и пожал руку.

— Сегодня у меня, — промурлыкал Глеб.

Евгений как-то неуверенно улыбнулся.

— Сегодня?.. Тут такие дела…

— Какие дела? — переспросил Глеб, чувствуя, как по сердцу бежит трещина.

— Ну как какие! Лилия, староста, Пейл Арсин…

— Плевать! В кои-то веки удается получить в распоряжение кровать, а не подставлять зад холодному ветру, — прошептал Глеб со злобой.

— Ты животное, — сказал Евгений.

— О, еще какое!

— А что я жене скажу? — сказал Евгений с легкой улыбкой, как человек, который просит, чтобы ему разрешили сделать то, что он хочет. От этого трещина на сердце Глеба остановилась и обернулась вспять.

— Скажешь, что вы с ребятами будете всю ночь репетировать похоронные марши. Ночь — отличное время для этого, ты не находишь? Ребята тебя прикроют, если что.

Евгений улыбнулся, пожал плечами и покачал головой.

* * *

— У меня это все никак не идет из головы, — сказал Евгений, выскальзывая на смятой кровати из объятий Глеба.

— Что? — сонно пробормотал Глеб.

Евгений сел на кровати, пытаясь в темноте найти, куда забросил свои вещи.

— Я не понимаю такой страсти. Это как же надо хотеть кого-то, чтобы убить!

— Может, это не из-за страсти.

— А из-за чего? Все убийства — из-за страсти.

— Ты романтик, Женя. Просто кто-то ненавидит женщин, как мы.

— Я не ненавижу женщин. Просто с ними все не так. Я их не чувствую.

— А я ненавижу. И больше всех — твою жену. Так бы и убил ее.

— Перестань! — хохотнул Евгений. — Она хорошая.

— Лучше, чем я? — Глеб подполз к Евгению и положил ему голову на колени.

— Нет, что ты, нет никого лучше тебя, — мягко сказал Евгений и погладил юношу по голове.

— Почему тогда не уйдешь от нее?

— А на кого я ее оставлю? Она же не работает. И мы все равно не сможем встречаться открыто. Она нужна тебе так же, как и мне. Она как омела, под которой мы целуемся, — прикрывает нас.

— Гребаный Приют, — сказал Глеб. — Гребаный Пейл Арсин.

— Думаешь, это он убил Лилию?

— Не знаю, вряд ли. Но он — тот еще кобель. Как и этот ваш Василь. Меня бесит, что он подкатывает к моей мамке. Ей вроде нравится, но представь, каково мне будет, если у меня появится новый белый папочка? Может, она прямо сейчас с ним. Не хочу об этом думать. А еще он зазнайка, и это тоже меня бесит. Он смотрит на меня, как на говно. Однажды он со мной повел разговор о том, что понимает, каково это — быть не таким, как все! Да пошел он в жопу! Я, может, и педик, зато не урод. Кто знает, что там у него, в его белой башке. Да какая разница! Чем больше женщин умрет, тем лучше. И еще бы женушку твою кто прихватил.

— Не говори так, прошу. И ведь твоя мама — тоже женщина.

— Мама — это другое. Но если она умрет, я не расстроюсь. Лишь бы ты был рядом и утешил меня.

Евгений чмокнул Глеба в лоб.

— В тебе кричит юношеский максимализм. За это я тебя и люблю.

— А когда я стану старым, разлюбишь?

— Не говори глупостей.

Евгений поцеловал Глеба. Домой он вернулся позже, чем рассчитывал.

 

III. Компания

Зачем человеку нужна компания? Почему в одиночестве он тоскует и бросается на стены, как бешеная собака? Почему старается заглушить тишину фальшивым пением, бессмысленными фразами, обрывками мыслей?

Потому что окружающий мир — это враждебная среда, темный коридор в неизвестном доме, где нет дверей и всюду только дверные проемы, провалы в пустоту в сырых стенах. Скрипучий пол выдает тебя с головой и оповещает того, кто ждет тебя в темноте. Вокруг сыро и пахнет мокрым деревом. Воздух затхлый. Думаешь о погребе, червях и гроздьях грибов. Грибы — болезненно-яркие и растут из одной точки, больше похожие на волосы, тянущиеся из бородавки. Живот сводит и тебя тянет по малой нужде.

Вдвоем брести в неизвестность гораздо легче, можно что-то шепнуть и надеяться на ответ. И даже если неведомое чудовище бросится на тебя из темноты, есть шанс, что вместе вы сможете его одолеть. Но я знаю: ты пытаешься убедить себя в этом. И ты знаешь об этом. Под поверхностным слоем долга — тонким, как запястье школьницы, тонким, как бледная кожа старой девы, — щедрая жировая прослойка эгоизма. Кто-то другой нужен тебе не для того, чтобы разделить с ним твой страх, не для совместной охоты или дружного бегства. Нет, он нужен тебе для чего-то совсем другого!

Другой нужен тебе, чтобы им прикрыться.

Ты надеешься, что сможешь откупиться им, выторговать себе жизнь ценой его жизни.

* * *

Пейл Арсин сидел на скамье в маленькой камере, которая пустовала в участке городового уже много-много лет. Наверное, не все жители Приюта знали, что такая камера вообще есть. Приют, маленький городишко на краю света, где все друг друга знают, никогда не сталкивался с серьезными преступлениями. Иной раз кто-то затевал драку по пьяни или из-за любви (причины можно не разводить, если признать любовь опьянением), но серьезными правонарушениями это не назовешь. Когда-то давно, правда, говорят, на садовника Ефима нашло затмение, и он погнался с серпом за своим братом. Ту историю уже никто толком и не помнит. Ефиму недавно перевалило за сто, а брат его давным-давно умер. Теперь в городе происходило что-то исключительное, чего никогда не бывало, и это требовало принципиального иного подхода, а какого — Руслан не знал. Он смекнул, что самое правильное — изолировать Пейла. Не для того, чтобы ограничить его свободу, — а чтобы оградить его от возможных новых покушений. Поэтому он привел Пейла в камеру, которую до этого использовал как кладовку. Пейл не стал сопротивляться и сидел теперь там, среди смешного хлама: старых удочек, каких-то ящиков и потертых сапог.

Руслан никак не ожидал, что староста попытается убить Пейла. С тех пор, как Григорий рассказал ему о смерти дочери, городовой будто погрузился в полусон и плыл по кошмару, как лист по реке, сам не зная, куда этот кошмар его выведет. Старосту отвезли домой, но Руслан решил туда не ехать, чтобы не встречаться с Анастасией. Он не хотел наблюдать ужасные сцены и не нашел ничего лучше, как под предлогом ареста Пейла высадиться вместе с ним около участка и спрятаться там. По идее, он должен был ехать на место убийства, но городовой решительно не понимал, чем может быть там полезен. Умерла значит умерла — и все такое прочее. Тем более, на месте этот выскочка Анатоль. Он-то уже точно все разглядел и запомнил. Достаточно будет его пересказа. Надо просто подождать, и все решится само собой. Пейл — вот его забота. Главный подозреваемый. Вдруг кто-то устроит еще одно нападение на чужака? Ведь не зря говорят, что все полетело коту под хвост, когда он здесь появился. Второй год урожая нет… А теперь еще и убийство!

— Ну и что мне с тобой делать, голубчик? — вздохнул Руслан после долгого молчания. Он сел на край стола, и угол впился ему в зад.

— Отпустить, — Пейл улыбнулся, демонстрируя свои знаменитые ямочки на щеках. Разделенный на полоски решеткой камеры, он выглядел еще внушительнее — будто выше ростом.

— А если сейчас Анатоль и компания принесут клок белых волос с тела убитой?

Пейл пожал плечами:

— Не принесут, я же никого не убивал.

— Любой убийца так бы сказал.

— Это правда, — кивнул Пейл. — Послушай, Руслан, я вот о чем думаю. Раз мы с тобой здесь сидим и, видимо, просидим еще долго… — Пейл сложил пальцы в замок и похрустел суставами. — Тебе никогда не приходила в голову мысль, что мое появление здесь развязало вам руки?

— В каком этом смысле?

— Ну, вы жили тут — тихо, мирно, никого не трогали. Все друг друга знают, все — как на ладони. Вы жили, а в вас прорастали зернышки маленьких обид. Тот не так посмотрел, эта не так сказала. Обиды росли и выросли в уродливые деревья. Такие жуткие, какие представляешь, когда читаешь сказки в детстве: с большими корнями и кривыми ветками.

— Образно, — сказал Руслан.

— А потом на этих деревьях выросли отвратительные плоды, похожие на прыщи или гнойные нарывы. Они вот-вот бы прорвались, а потом — как удачно! — появился чужак. И этот чужак — как палец, который надавил на эти плоды. Они брызнули и разлились гноем. Понимаешь, о чем я?

— Не совсем.

— Я о том, что с появлением Пейла Арсина Приют превратился в Страну Делай-Что-Пожелаешь. Я удивлен, что это случилось только сейчас. Я думал, вы вцепитесь мне в глотку раньше.

— Раз ты такой умный, — огрызнулся Руслан, — отчего же не ушел? Зачем дожидался травли, если предчувствовал?

— Да потому что куда бы я ни пошел, всюду одно и то же. Посмотри на меня, — Пейл поднялся и едва не стукнулся головой о потолок, — я не такой, как вы. Куда я ни прихожу, везде все по одному сценарию. Я устал бегать. Честное слово, Руслан, если меня здесь линчуют, я буду рад. Я давным-давно понял, что меня однажды затравят, как зайца. Зайца-беляка — оценишь шутку?

Руслан невесело улыбнулся.

— Не говори так! — в участок решительно вошла Вера.

До этого она робела и подслушивала под дверью, но сейчас наконец собралась с силами.

— Вера! — вздрогнул Руслан.

Пейл подошел к решетке, взялся за прутья и заинтересованно посмотрел на девушку.

— Руслан, могу я поговорить с Пейлом наедине?

Городовой растерянно посмотрел сначала на Веру, потом на Пейла. Пожал плечами, взял со стола трубку и вышел. Он рад был остаться наедине со своими тревогами и ругал себя за то, что завязал бессмысленный разговор с чужаком.

Когда Руслан вышел, Вера близко подошла к решетке, отделявшей ее от Пейла, и взялась за прутья со своей стороны. Во всей ее позе было заметно стремление к Пейлу, драматически разбивающееся о решетку, запрещающую объятия.

— Пейл, зачем ты это делаешь?

— Делаю что? Я ни в чем не виноват.

— Я знаю! И все это знают. Тебя выпустят, когда во всем разберутся. Я не об этом!

Пейл удивленно поднял брови, но в глазах заблестели искорки веселья:

— А о чем же тогда?

— О ней! О Снежане! Почему с ней? Она же… она же… — Вера смешалась, подыскивая слово, всхлипнула несколько раз и выпалила: — старая!

— Странно! — усмехнулся Пейл. — Когда мы с тобой говорили в прошлый раз, ты мне сказала, чтобы я жил своей жизнью. Это я и пытался делать, пока весь ваш сумасшедший городок не высыпал утром под мою дверь. Потом меня заперли здесь. А сейчас ты приходишь сюда и критикуешь то, как я выбираю женщин. Что от тебя слышать как-то странно. — Пейл выразительно поднял бровь.

Щеки Веры вспыхнули. Она отпустила прутья решетки и отошла в сторону.

— Пейл, зачем ты так? Ты же знаешь, как мне тяжело!

— Мне тоже было тяжело. Я думал, ты останешься со мной. Но ты выбрала другого. Я отнесся к твоему выбору с уважением и не донимал тебя, хотя ты разбила мне сердце.

— Я не могла. Я обещала Василю… — Вера повернулась спиной к Пейлу, обхватила себя руками, а потом вдруг резко обернулась. — Ты мстишь мне, да? Зачем ты мне мстишь? Что я тебе сделала?

— Мне незачем тебе мстить, — сказал Пейл и осекся. — Вера, мы говорим банальности. Мы же уже все обсудили. Сейчас не время и не место для этого.

— Ты прогоняешь меня?

— Я просто хочу выйти отсюда. Хорошо бы с головой на плечах. Но можно и по частям. Выйду — если выйду — тогда поговорим.

— А нам есть о чем говорить?

— Ты же пришла, значит есть. Но, честно говоря, я не хочу все начинать сначала. Ты опять будешь метаться от Василя ко мне, от меня к Василю. Из этого ничего хорошего не получится. У меня есть Снежана, мне хорошо с ней, так что можешь считать, мы уже поговорили. Твои чувства понять легко. Твой интерес ко мне проявился вновь, потому что ты увидела меня с другой.

— У нее же ребенок есть! Он немногим младше тебя! — голос Веры дрожал.

— И что? Я всегда хотел стать отцом, — сказал Пейл.

— Ненавижу тебя! Надеюсь, они тебя повесят! Тебя и твою шлюху! — выплюнула Вера и в слезах бросилась к выходу. Расстроенная девушка так хлопнула дверью, что та едва не соскочила с петель.

Пейл надул щеки и выдохнул, выражая негодование.

Несколько минут спустя в участок проскользнул Руслан. Он выглядел смущенным, озадаченным и заинтересованным одновременно.

— Да, Пейл, — протянул он, — умеешь ты обращаться с дамами. Не зря про тебя брешут.

— Это наше личное дело, господин городовой. Я не хочу об этом говорить, — ощетинился Пейл.

— Не переживай, я не люблю копаться в чужом белье. Я, собственно, зашел оповестить тебя о приходе нового гостя. Побуду твоим секретарем, так и быть. Эй, Стас, заходи!

В комнату вошел учитель Станислав. Это был худой, высокий и еще достаточно молодой человек. Лицо отличалось болезненной белизной. Бледность подчеркивала неопрятная черная борода клинышком. Под глазами — большие черные круги. Из-за старых крупных очков в роговой оправе глаза казались совсем крошечными. Вся его фигура производила впечатление суетливости и нервозности. Казалось, он долго-долго не спал, потому что в нем завелась какая-то тревожная мысль и источила его, как червь — яблоко.

Станислав неуверенно улыбнулся и энергичным шагом — что плохо вязалось с его тщедушной фигурой — подошел к камере.

Пейл успел сесть на железную полку, заменявшую в камере кровать, — для этого пришлось сбросить на пол часть хлама. Увидев учителя, чужак поднялся и махнул ему рукой.

— Учитель, какая честь! Чем обязан?

Станислав покосился на Руслана — в этот раз городовой никуда выходить на стал и застыл на краю стола, весь обратившись в слух.

— Пейл, — начал учитель, — Пейл, я пришел сюда выразить вам свою поддержку.

— Спасибо! Надеюсь, это не помешало вашим занятиям?

— Сегодня все полетело к черту, мы отпустили детей по домам. Это неслыханное событие, все напуганы. Лучше детям побыть с родителями.

— Родителей тоже отпустили по домам? Если да, то этак у вас все производство встанет. Зима не за горами, есть ведь будет нечего. Эмиссаров-то давно нет.

Станислав нервно дернул щекой — это у него заменяло улыбку.

— Я пришел только, чтобы сказать: я всецело вас поддерживаю. Во всем. — Тут лицо учителя перекосило — Пейл не сразу понял, что тот ему подмигнул. — Я восхищаюсь тем, что вы делаете. Я помню то, о чем вы мне тогда говорили. Я все понял.

Пейл прищурился, внимательно посмотрел на учителя.

— Лиля ведь была вашей ученицей? — спросил Пейл.

Руслан подозрительно заерзал.

— Да, несколько лет назад, — сказал Станислав.

— Что вы о ней думаете?

Станислав как-то по-особенному взглянул на Пейла, будто искал двойное дно в его вопросе. Он молча отвернулся от решетки и прошел мимо Руслана к двери.

— Это была одаренная девочка, — сказал учитель с порога. — Очень одаренная. Только она потерялась и уже не найдется.

Когда учитель вышел, Пейл и Руслан посмотрели друг на друга.

— О чем вы сейчас поговорили? — спросил Руслан. В голосе скрипели тревога и подозрение.

— Видимо, каждый о своем, — ответил Пейл.

Новые гости пришли, когда солнце начало садиться. Пейл и Руслан услышали гул множества голосов. Толпа людей, даже если ведет себя чинно, все равно похожа на растревоженный осиный рой: дрожащие нервы из одного выдавят кашель, из другого смешок, из третьего — неясное бормотание. Пейл не раз сталкивался с толпой и мыслил ее единой злой волей. Всегда оказывалось, что сумма слагаемых меньше всего, из чего она складывалась: в толпе меньше жалости, меньше здравого смысла и меньше любви к ближнему, чем у отдельно взятого участника людского сборища. Чужак примерно представлял, что произойдет дальше. Обычно подобные представления состоят из трех действий. Первое действие Пейл называл про себя «расстановкой сил»: толпа захватывает территорию, распространяется по ней, окружает объект травли будто река, прорвавшая дамбу. Второе действие, «знакомство»: толпа превращается в огромный нос, который обнюхивает жертву и пытается определить, исходит ли от нее запах страха. Важным моментом в этом действии является «посольство» — несколько обвинителей, самых голосистых кликуш из толпы. Обычно это дородные дамы или женоподобные мужчины с пронзительными голосами. И в зависимости от того, как жертва проявит себя во втором действии, толпа переходила (или чудом не переходила) к самому сладкому, к третьему действию — к «Расправе».

Пейл оказался прав: все разыгралось, как по написанному — как и в множестве других мест, где его больше нет.

Первыми в участок ввалились безликие мужички — такие всегда откуда-то берутся, если запахнет расправой. Невзрачные, одинаковые лица, все сплошь в головных уборах — кто в мятых кепках, похожих на раздавленную булочку, кто в шляпах, хотя на улице жарко, светит солнце и приятно подставить лицо под теплые солнечные лучи. Эти люди, казалось, боялись солнца и старались спрятать лица в тени — то ли от того, что на душе всегда было темно, то ли для того, чтобы стереть индивидуальность.

За мужичками проковыляли старухи, завернутые в какие-то серые тряпки — все сплошь с гримасами отвращения на лице. Наверное, они думали, что опущенные до иссохших грудей уголки губ сообщат им важный вид.

После старух в участок друг за другом вошли Анастасия, жена старосты, их сын Антон и сам староста. Увидев последнего, Пейл понял, что без третьего действия сегодня не обойдется. Старый, потертый чемодан в здоровой руке старосты выглядел подозрительно.

Эти трое представляли собой будто бы три стороны человеческой натуры. Анастасия надела на себя маску Страсти. Женщина, обычно тщательно следившая за своим внешним видом, пребывала в полном беспорядке: юбка и блузка на ней измялись и перепачкались, колготки порвались, зато лицо пылало огнем. С таким лицом религиозные фанатики идут умирать или убивать за веру, только очевидно было, что Анастасия умирать не собирается.

Ее сын казался воплощенной Трусостью. Он дрожал всем телом и ни на чем не мог остановить взгляд. Его глаза обстреливали помещение и били по углу, в котором разместился Пейл, но все время мазали: мальчик боялся встретиться взглядом с мнимым убийцей, несмотря на притяжение зла, которое сегодня символизировал Пейл.

Староста играл роль Боли. По его перекошенному лицу, по тяжелой походке, по какому-то неприятному излому всего тела читалось, что этот человек в одночасье поломался. Самым страшным в его облике были глаза — пустые, рыбьи, ничего не выражающие. Пейл невольно содрогнулся, встретившись взглядом с Григорием. Это были уже не человеческие глаза, а глаза куклы. Если этот начнет что-то делать, то не остановится и дойдет до конца — как пуля, вылетевшая из дула пистолета.

Толпа закончила первое действие, заполнив все пространство участка, и Пейл нахмурился. Сейчас начнется второй акт, от которого зависит его жизнь.

Первой ожидаемо заголосила Анастасия, но направила свой гнев, к удивлению, в другое русло: сцепилась с Русланом.

— Ты чего моего мужа бросил? Зачем спрятал его убийцу? Ты его покрываешь, да? Ты с ним заодно, что ли?

Анастасия уперла руки в бока в классической позе силы и превосходства. Под таким напором Руслан съежился и вжался в свой стол, пытаясь претвориться бессловесным деревом.

— Я с тобой говорю, а? — не унималась Анастасия. Женщина нависла над городовым и замахнулась для удара.

Пока «посольство» не продемонстрировало силу, нужно взять ситуацию в свои руки. Пейл встал в своей коморке, выпрямился во весь свой рост, схватился за прутья и гаркнул:

— Хватит!

Анастасия дернулась, резко обернулась, взгляд ее остановился на Пейле, глаза сузились.

— Ты сюда не из-за него пришла, а из-за меня. Вот и говори со мной.

Анастасия подошла к клетке. Несколько секунд презрительно сверлила Пейла глазами, а потом смачно плюнула в него. Промахнулась: слюна вспенилась на железном пруте.

— Убийца! — заклеймила Анастасия Пейла. По толпе прошел возбужденный шепот.

Пейл раздумывал, как поступить. Если он сейчас добродушно улыбнется, заговорит, выскажет сочувствие, коллективный нос различит нотки страха. И тогда толпа радостно разверзнет свою исполинскую пасть и сожрет его. Он может промолчать и попытаться изобразить из себя святого: хлопать глазами и сносить все оскорбления. Только толпа поймет это как ту же трусость.

Пейл усмехнулся и сказал:

— Как же вы все меня достали! — сказал Пейл, вкладывая в слова всю свою ненависть, весь накопившийся яд. — Ты — жирная корова, а твой муж — тупой осел. Он и с членом обращается так же, как с пистолетом. Оно и видно: вон вы каких дегенератов нарожали. Дочь — шлюха, сынок — трус. Вон как дрожит, как лист на ветру.

Никто не ожидал таких слов. Слова Пейла подействовали на людей, как яростный холодный ветер, что прижимает траву к земле и студит ее. Некоторые старухи и мужички, окружавшие посольство, даже немного попятились.

— Тупицы! Какие же вы тупицы! Вы думаете, что если я не такой, как вы, если у меня другой цвет кожи, другой цвет волос, у меня мозги устроены как-то иначе, не так, как у вас? Может, и дерьмо у меня белое? Ха! На самом деле вы правы! Видимо, я действительно не такой, как вы — гораздо умнее вас. Потому что я-то понимаю, каким дураком должен быть чужак, который совершит преступление в городе, где в принципе не совершают преступлений! Интересно, на кого подумают первым?

Люди потрясенно молчали. Несколько человек беспомощно переглянулись. Даже воинственная Анастасия как-то сжалась и подрастеряла пыл.

Но тут из задних рядов какой-то мужичонка прошипел:

— Убийца сказал бы то же самое!

Довод был принят одобрительно, и толпа выдохнула.

— А то, что я провел ночь с женщиной, которая может это подтвердить, вам ни о чем не говорит? Вы слышали такое слово «алиби»? Выметайтесь отсюда! Только зайдите по дороге в библиотеку, уточните значение этого слова.

Одна бабуля раскашлялась — вот и весь ответ, который получил Пейл. Но атмосфера в помещении значительно разрядилась. Люди переглядывались и жали плечами. Никто не знал, что сказать дальше. Поглядывали на старосту, но тот помалкивал. Руслан, почувствовав общее замешательство, спохватился и замахал руками:

— Да-да, нечего тут толпиться. У вас что, дел нет? Расходимся! Мы с Григорием сами здесь разберемся. А ты, Григорий, чего пришел? Тебе надо руку лечить! Как рука?

Люди нехотя послушались и вяло потянулись к выходу. Кто-то хотел остаться, но общий порыв увлек всех — точно так же, как заставил всех сюда прийти. Злой мужичонка не унимался и шипел, что Пейл все подстроил, но его уже никто не слушал. Кто-то угукал, но не задерживался. Пейлу удалось пристыдить людей, а стыд отрезвляет. Они пришли судить, а осудили их.

Староста и его семья все не уходили. Руслан вопросительно посмотрел на них. Григорий сделал неопределенный жест перевязанной рукой — чемодан он по-прежнему держал здоровой рукой — и сказал жене:

— Настя, уводи Антоху. Я остаюсь.

И по его тону все присутствовавшие поняли: быть беде.

 

IV. Прикосновение

Прикосновение — имитация полового акта. Представьте, что вы сидите в метро. Не знаю, известно ли вам, что такое метро, но раньше в больших городах был такой вид транспорта. Огромные яростные поезда, которые носятся под землей, как гигантские черви. Шуму от них было! До того как все накрылось медным тазом, эти земляные змеи перевозили миллионы людей во чреве своем. Люди набивались в них, как грешники в котел. На это стоило посмотреть: орды штурмуют узкие воротца, чтобы влиться внутрь и занять лучшие места — сидения. Когда-то народы, гонимые голодом и холодом, рвались так на плодородную почву. Да, народу раньше было — жуть. Весь этот чертов Приют уместился бы в метро, и еще осталась бы куча места. Но разговор не об этом — о прикосновении. Так вот, представь себя в метро: в этой бочке, забитой людьми. Холодно, все в уродливой плотной одежде, защищающей от мороза. Ты будто застрял в мамином шкафу, где на вешалках — одежда тебе не по размеру и все эти платья и кофты душат тебя, давят и забивают нос запахом затхлой теплоты. И вдруг ты видишь ее — самую красивую женщину, ту Единственную, что ждал всю жизнь. Хочется представить ее в легкой одежде, возможно, в красном платье — в противовес всем остальным. Изящную, тонкую, а не картофельно-круглую. Неважно, во что она одета; для тебя в этот чувственный миг есть только она — потом услужливое воображение дорисует детали. Она будет голой или в ярком обтягивающем коротком платье, или в пышном платье для бала, или в потертых джинсах и белой майке, или в элегантном пальто с загадкой наготы внутри, или в роскошных мехах и жемчужном ожерелье-петле… Фантазия украсит ее так, как тебе хочется. Эти несколько минут до того, как она сойдет с поезда, — ваше первое и последнее свидание. Дальше жадная толпа сожрет ее, и она вернется к своей жизни без тебя — к своему отцу, парню, мужу, чтобы он обнял ее, а не ты. Ты никогда не решишься подойти к ней, а если решишься, то толпа, сжимающая тебя со всех сторон, не пустит тебя, как если бы между вами была тюремная решетка. Все, что у тебя есть — одно мгновение, когда она протиснется сквозь человеческий лес к выходу, и твой палец, в который ты обратишься весь в отчаянном стремлении к ней. Твой палец — это твой изнывающий фалл, стрела Эрота, пущенная в молоко, дротик, устремившийся к пяте Ахиллеса. И когда ты коснешься ее своим пальцем — в этом кошмарном метро, в этом орфеевом подземелье — всего один-единственный раз ты сольешься с ней — не в единое целое, но в некую странную скульптуру, подобную Лаокоону и его сыновьям, которых змеи соединили в предсмертном объятии. Люди вокруг — та же змея, а духовная связь, искра, то последнее единение перед лицом смерти — промчится через твой палец. И она обернется, чтобы возмущенно посмотреть тебе в глаза, ты поймаешь ее взгляд — и потеряешь навсегда, как Орфей потерял Эвридику.

* * *

— Пейл, я давно хотел с тобой поговорить, — сказал Григорий, грузно усаживаясь на стул. Руслан настороженно смотрел на старосту, по-прежнему вжавшись в стол. Городовой напоминал старую больную птицу, которая вот-вот сорвется с верхотуры и рухнет в бездну.

— Ты меня извини, — продолжил староста, — я вспылил. Не оценил ситуацию.

Руслан поднял бровь: староста был резким человеком и никогда ни перед кем не извинялся. В этом была его принципиальная позиция, и он сам не раз говорил об этом: «Я олицетворяю здесь власть, и потому я всегда прав». Пейл тоже выглядел озадаченным — чужак, судя по всему, хорошо разбирался в людях и не верил в произошедшую с Григорием перемену.

Староста поставил стул спинкой перед собой, уперся в нее грудью и обхватил здоровой рукой, отчего дерево жалобно застонало. Чемодан, прислоненный к ножке стула, свалился, но староста не обратил внимания.

— Я помню тот день, когда ты появился здесь, Пейл, — сказал Григорий. — Он был такой же жаркий, как сегодня. В последнее время все теплее. И зимы не такие холодные, как раньше. Кажется, Господь решил нас изжарить. Или он перестал скрывать очевидное: мы живем в аду.

Староста говорил каким-то тихим надтреснутым голосом: как будто был слегка простужен. Или как будто что-то внутри него сломалось — не хватало только торчащих во все стороны пружин.

— Мне о тебе рассказал Данила, будь он неладен, — староста усмехнулся. — Он — наша Кассандра. Приносит только плохие новости. Помню: выхожу во двор, а там он стоит и мнет свою кепку. Я отчего-то сразу понял, что жизнь моя изменится. И вот оно как вышло.

Староста поднял забинтованную руку и повертел ей перед собой.

— Данила сказал, что видел дьявола. Он был пьяный в стельку. И ты, Пейл, показался ему дьяволом, — Григорий усмехнулся. — Представляю себе эту картину: ты, избитый, голый, весь в крови, бредешь вдоль берега. Твои пустые глаза смотрят в одну точку. В этом что-то есть, знаешь? Какая-то красота. Это как смотреть на грозу или на бурю. Ярость природы. Ведь ты, Пейл, — вихрь, который снесет Приют. И черт с ним, с этим городом. Мы все его ненавидим. Ты ведь за этим пришел, правда, Пейл? Признайся!

Руслан перевел взгляд на Пейла. Тот сложил руки на груди и угрюмо смотрел на старосту. О чем он думал? Пейлу не откажешь в уме, и он видел то же, что видел Руслан: староста не в себе. Смерть дочери и травма выбили его из колеи. Его поведение изменилось, даже лицо приобрело какие-то новые, пугающие черты. Глаза закрыты, рот приоткрыт, все лицо как будто оплыло, как если бы чуть подтаяло на жаре. Рисунок морщин и тени лежали на лице по-новому. По спине городового пробежал холодок: он читал, что у людей может крепко помутиться рассудок и на фоне ужасного стресса является новая личность. Неужели именно это он сейчас и наблюдает? Или тот староста, которого он знал, и был пресловутой маской, которую этот человек сбросил, помешавшись от горя.

— Слушай, Руслан! — обратился Григорий к городовому, и в животе у того возникло мерзкое чувство — предчувствие непоправимой, большой беды. — Не понимаю, зачем ты закрыл Пейла. Пусть идет и рушит, — Григорий с неожиданным проворством вскочил со стула и яростно пнул его ногой, — ЭТОТ ГРЕБАНЫЙ ГОРОДИШКО!

Стул с грохотом повалился на пол. Староста перешагнул через него и подошел к Руслану.

— Отдай мне ключи!

Изо рта Григория пахло как-то по-особенному. Сквозь запах плохих старых зубов и испорченных внутренностей проступало что-то еще. Какой-то сладковато-гнилостный запах. Наверное, так пахнет безумие, — подумалось Руслану.

Он решил не спорить, достал ключи от камеры из кармана и молча протянул их Григорию. Тот улыбнулся краешком рта и пошел к Пейлу. Ключ на удивление легко нашел замок. Можно было предположить, что рука Григория дрожит и он попадет не с первого раза. Однако он легко справился с задачей.

Лязгнула дверь. Но Григорий поступил странно — он не отошел в сторону, чтобы пропустить Пейла. Староста вошел в клетку и встал напротив Пейла. Старик едва доставал чужаку до груди. Пейл недоверчиво смотрел на Григория, но ничего не предпринимал.

Староста быстро сунул руку во внутренний костюм пиджака. В кулаке что-то блеснуло. Руслан напряг глаза.

Шприц.

Пейл опоздал на секунду.

Староста со змеиной быстротой, какую совсем не ждешь от грузного старика, вогнал шприц в плечо Пейлу. Тяжелая рука смахнула старосту в сторону, как назойливого жука, но было поздно. Григорий ударился спиной о решетку. Звук, который он издал, совсем не походил на стон: он смеялся.

— Глупый сукин сын! — прокаркал он. — Наивный ублюдок! Я попросил у Анатоля самое сильное снотворное, которое уложило бы и коня. И этот напыщенный индюк выдал его мне. Конечно, ведь бедняжка отстрелил себе пальчик. Вот он удивится, когда узнает, какое я нашел ему применение.

Пейл сделал шаг к старосте, оступился, качнулся в сторону. Выражение гнева сменилось сначала удивлением, затем предельным спокойствием. Пейл упал на скамью, но неудачно — соскользнул на пол.

— А вот теперь я с тебя взыщу по полной! — сказал староста, склонившись над чужаком. — Око за око!

Григорий плюнул на Пейла.

* * *

Евгений возвращался домой, к жене. Над Приютом чернела ночь — наверное, самая темная за все время существования этого городка. Появление Пейла, убийство Лилии — первые камешки обвала, который может смести привычную жизнь. Евгений и не знал, что так боится перемен. В нем происходили и другие, пугающие, постыдные, очень личные перемены; он все безнадежнее запутывался в паутине противоречий и не видел выхода из ловушки, в которой оказался из-за своей слабости. Полгода назад начался его роман с Глебом. Евгений с самого детства знал, что с ним что-то не так, что он не укладывается в привычные рамки: он читал это в своих снах, различал это в танце огонька собственного желания. Плотина, которую он построил внутри себя, держалась стойко и не давала течей, пока Глеб дерзко не разрушил ее. Это все он, Глеб, этот дерзкий мальчишка, соблазнил его. Но эйфория, которую испытал Евгений, когда поддался искушению, не продлилась долго: он по-своему любил свою жену, хоть и не получал никакого удовольствия от связи с ней. Он не хотел ее обманывать и не мог не обманывать. Но самое ужасное — Глеб ему совершенно не нравился. Он презирал его и считал пустышкой. Когда он видел его, этого красивого мальчика, у него по телу будто бежали электрические заряды, кипела кровь и он весь погружался в сладостную истому, предвкушая удовольствие. Только после любовного акта он терял к нему всякий интерес: все, что говорил Глеб, казалось Евгению раздражающей чушью, даже звук его голоса был неприятен. Ему приходилось нехотя отвечать на его жеманное воркование. В последнее время он все чаще думал о жене. Доходило до того, что в моменты измены он представлял ее перед собой. И эта проклятая двойственность — нежелание обладать женой и презрение к любовнику — сводила его с ума. Эти полгода он раскачивался как маятник — от невероятного блаженства до полного отчаянья. Постепенно, правда, начало вырисовываться решение: раздражение одерживало верх над страстью. Евгений хотел бросить Глеба, но только никак не мог лишить себя прелестей этой преступной страсти.

Учитель Станислав рассказывал ему о большой книге, которая хранилась в библиотеке Приюта с незапамятных времен. Кажется, Станислав был единственным, кто ее читал. В ней в ироническом ключе пересказывалась древняя легенда о возвращении героя домой. Древний герой Одиссей долгие годы плыл по морям и попадал в ужасные опасности, чтобы наконец вернуться к верной жене. А герой этой большой книги в течение суток возвращался домой из пивной к неверной жене, пьяный, разбитый, предельно далекий от того, что называется героизмом. Евгений чувствовал себя такой же пародией на Одиссея.

Евгений свернул на улицу Хеймдалля, отсюда до дома было рукой подать. Улица Хеймдалля — тьфу, пропасть. В детстве его завораживали названия улиц в Приюте. Они назывались в честь мертвых богов и героев из давно позабытых стран. Бульвар Брюнхильд, проспект Вотана, Парнас… В этих словах звучала настоящая романтика, от них веяло чудом. Сегодня они казались Евгению глупыми, даже насмешливыми — призрак погибшего мира, локоть, который никак не укусишь. Чем руководствовались отцы-основатели? Наверняка открыли мифологический справочник — и понеслась! Хорошо хоть не назвали улицы по номерам — верх топонимической импотенции.

Евгений заметил краем глаза какое-то движение. Он нервно глянул в сторону, вырванный из своих мыслей. Из темноты переулка вышла фигура и двинулась к нему. В животе завязался холодный узел: незнакомец двигался к нему энергичной, упругой походкой. Когда Евгений в бледном свете фонаря разглядел, кто это, он испытал облегчение — это был всего-навсего учитель Станислав. Ну да, только вспоминал его. Как говорится, вспомнишь солнце, вот и лучики.

— Привет, Стас! — Евгений сделал неуклюжий жест рукой, приветствуя учителя.

Станислав начал учить детей сравнительно недавно. Может быть, лет десять назад, когда умер Иосиф, прежний учитель. Детей в Приюте было немного, и одного учителя хватало на всех, кто хотел учиться. Молодой (уже десять лет как) учитель еще не обрел той необходимой дряхлости, которая вызывает неизбежное уважение, поэтому его еще ценили мало и воспринимали скорее как бледную копию ушедшего патриарха. Вся его субтильная фигура, казалась, способствовала этому мнению. Станислав был похож на огородное пугало, сошедшее с шеста.

Учитель кивнул на приветствие Евгения и натянуто улыбнулся.

— Плохой сегодня день, да, Евгений?

— Не то слово. Что там с Пейлом, не знаешь?

— Руслан посадил его в клетку.

— В участке?

— Да.

— Ну и дела. Я не знал, что там есть клетка.

— А она есть.

Наступила неловкая пауза. Евгений попытался сделать шаг в сторону, но Станислав быстро преградил ему дорогу. Евгений вопросительно посмотрел на него, но тот только улыбнулся.

— А что вы здесь делаете, в такую темень? — спросил Евгений, чтобы что-то спросить.

— Это не так уж и важно. Важно, что здесь делаете вы, — сказал учитель.

Евгения охватило недоброе предчувствие. Он внимательно посмотрел на учителя и вдруг помертвел: он знает. Это говорили его холодные глаза, это говорила его напряженная поза.

— Я задержался, мы с ребятами играли… — начал глупо оправдываться Евгений, но голос дрожал, и он возненавидел себя за эту дрожь.

— Вы собираетесь в другой стороне города, — сказал Станислав.

— Мы были в другом месте в этот раз, — Евгений продолжил свою невразумительную оборону.

— Мы же оба знаем, что это не так, — мягко, чуть присюсюкивая, сказал Станислав, как будто Евгений был его маленьким учеником.

Евгений стушевался и не нашелся с ответом.

— Евгений, — сказал учитель. — Я ведь начал с того, что у нас случился такой тяжелый день. Наш город испытал страшное потрясение. Я не уверен, что мы сможем оправиться от него. Беды — они как лавина, как снежный ком. Они превращаются в безжалостную стихию, которая сметает все на своем пути. И первый снежок, упавший на наши головы — Пейл Арсин.

— Гребаный Пейл Арсин, — машинально сказал Евгений. В последнее время в Приюте эта фраза стала чем-то вроде «Черт побери!»

— Но мало кто понял, что же такое этот Пейл Арсин, — сказал Станислав. Взгляд его сделался мечтательным, и это напугало Евгения еще больше. Но тем не менее он зачем-то спросил:

— И что же такое Пейл Арсин?

— О, — учитель улыбнулся еще шире. — Пейл — это заря нового дня. Знаешь, улицы нашего города названы в честь разных мифов. Среди них больше всего скандинавских названий, ты когда-нибудь думал об этом? Я сам посчитал! 63 — скандинавских, 50 — греческих, 19 — славянских. И это учитывая, что наш с тобой язык вобрал в себя больше греческого, чем финно-угорского. Почти все — от греческого, почти ничего — от скандинавского, понимаешь? Мы всегда хотели быть не тем, чем являлись. Мы стремились на юг, а не на север. Север — это холод и голод, а юг — изобилие и счастье. Кто виноват в том, что мы люди? Мы хотим поплотнее набить брюхо, поменьше работать, забыть о необходимости выживать. Мы стараемся забыть о том, что такое быть человеком. Мы прячем наше дерьмо в водопроводе, мы узакониваем совокупление, мы выращиваем животных на убой вместо того, чтобы охотиться на них.

Учитель распалился и почти кричал, Евгений сделал несколько неуверенных шагов назад, но учитель последовал за ним, дрожа и искрясь.

— Но история — она как колесо. Совершив полный круг, она возвращается к началу. И Пейл — это начало. Это новый человек. Это снег, который упал нам на головы. Это суровый северянин, сделанный из льда, который пришел к нам, как когда-то бог пришел к евреям. Но как и евреи, мы его не поняли и не приняли. И мы распнем его за то, что он напоминает нам, какими мы должны быть. Ты понимаешь, о чем я? Понимаешь?

Одной рукой учитель схватил Евгения за воротник, другую запустил в карман своего линялого пиджака.

Ошарашенный, Евгений мелко закивал, чтобы не раздразнить сумасшедшего.

— Если понимаешь, то ответь мне всего на один вопрос, — учитель понизил голос и зашептал, как одержимый. — Что делали люди до того, как появилось первое общество? Что делали эти люди из льда и снега?

Евгений не знал, как ответить и не хотел отвечать. Он, оробев, смотрел в опустевшие глаза учителя и молился про себя всем богам, в честь кого названы улицы в Приюте, чтобы они отвели от него беду.

— Не знаешь, а? — усмехнулся Станислав. — Они пытались выжить! — учитель рявкнул и резким движением вытащил руку из кармана. В руке его что-то блеснуло, и Евгений вдруг понял, что будет дальше. Он попытался оттолкнуть учителя. Тот вцепился в него мертвой хваткой.

Станислав сделал широкий жест рукой, будто бы выполняя ритуально действие, а потом неспешно, как-то буднично воткнул нож Евгению в рот, раскрытый от изумления, повернул лезвие и вынул обратно. Евгений медленно поднес руку к губам, поглядел на собственную черную кровь, испачкавшую пальцы, и перевел удивленный взгляд на Станислава.

Учитель улыбнулся шире, его очки блеснули, и он вогнал нож в грудь Евгения по рукоять.

— Содомиты не могут выжить, понимаешь? — сказал Станислав. — Единственное, что им остается — сгинуть. Лавина сметет их.

Это последние слова, которые услышал Евгений.

Удивительно, подумал он. Ведь я никогда не называл себя содомитом, я — не содомит, это не про меня, это слово, я не такой, это слово совсем не описывает всего, что я есть, это слово — это не я, я — больше, чем это слово, я — это…

 

V. Приветствие

В том, как люди приветствуют друг друга, — признак разложения отношений. Эхо из будущего, где они больше не хотят слышать друг о друге. Приветствия бывают или избыточными, или недостаточными; никогда — такими, какими должны быть. Приветствие — это всегда разочарование. Мальчик отворачивается от матери, которая пытается его поцеловать, потому что хочет стать старше. Девочка избегает поцелуя дедушки, потому что у него жесткие как щетка усы и плохо пахнет изо рта. Парень натянуто улыбается девушке при встрече, потому что должен улыбаться, а сам думает не о ней. Девушка целует парня, а от нее пахнет другим мужчиной. Солдат возвращается домой, а его встречает в слезах мать — их отец погиб. Собака прыгает от радости при виде хозяина, но он равнодушно отталкивает ее. Старые друзья сидят за столом и молча напиваются, потому что не знают, о чем говорить. Старший брат выдавливает из себя понимание, когда родители обнимают младшего. Бывшие любовники обмениваются ничего не значащими словами при встрече, им неудобно и хочется поскорее разойтись. Служащий отеля встречает пару и не может сдержать осуждения, когда видит кольцо у него на пальце, а у нее — нет. Монах смотрит на того, кто пришел исповедоваться, как на червяка. Бог на небесах принимает заблудшие души и вынужден отпускать их грехи, которые не хочет прощать. Дьявол в преисподней скрежещет зубами, принимая очередную партию, потому что квадратные метры в аду стоят дорого, но мироздание обязало сатану раздавать их бесплатно. Моряки радуются ветру, который пришел на смену проклятому штилю — посмотрим, порадуются ли они, когда ветер превратится в безжалостного зверя, в кошку, которая от скуки поиграет с ними, нехотя сожрет, а потом выплюнет на мокрые камни. Первое появление на свет — прямо из мамкиного животика — заканчивается криком, побоями и затяжными поисками себя. Молодожены встречают рассвет, а Солнце мечтает об одном — поджечь им носы. Старая, усталая, блудливая звезда, которая дарит свое тепло всем без разбору!.. Птицы веселым щебетом встречают весну, но ей это безразлично: весна — это время, завязывайте вы с этими олицетворениями. Первая встреча с инопланетными тварями, при виде которых хочется кричать, заканчивается полным фиаско: Президента Соединенных Штатов Земли стошнило в скафандр. Эсмеральда встречает трех мужчин, влюбленных в нее: горбуна, попа и самовлюбленного офицера, на их лицах — только похоть и чувство превосходства. Убийца срывает маску, показывает жертве свое лицо и признается, что ему нравится убивать тех, кто его знает. Всякое приветствие — прыжок в пустоту.

* * *

Пейл Арсин оказался в крайне затруднительном положении. Пока он был в отключке, свихнувшийся староста привязал его к стулу. Как ему это удалось, с одной-то рукой? Наверняка городовой помог ему! Пейл попробовал веревки на прочность — держат крепко. Мямля городовой стоял неподалеку, приклеившись к своему столу. Староста сидел на полу напротив Пейла, обхватив колени здоровой рукой, и покачивался в такт своим мыслям. Было в этой позе что-то чертовски неправильное — негоже взрослому так сидеть. Рядом с ним стоял небольшой чемоданчик. Решетка была открыта, и ничто не мешало Григорию подойти к Пейлу и сделать какую-нибудь гадость. От этого Пейлу было не по себе, но он гнал от себя мрачные мысли. Он знал, что ничем хорошим день не кончится, и оставалось только надеяться, что крупица здравого смысла еще прячется за рыбьими глазами старосты.

— Пейл, — Староста говорил, растягивая слова, как пьяный, — перед тем, как мы с тобой расстанемся, а мы с тобой расстанемся сегодня как лучшие друзья, даже, я бы сказал, как братья, я хочу кое-чем с тобой поделиться. Так, парочкой наблюдений. Знаешь ли, всех время от времени одолевает тяга к перемене мест. Особенно когда это невозможно. Хочется сорваться с места, послать все к черту и уйти куда глаза глядят. Но Приют — это же райское местечко. Островок спокойствия в этом безумном мире. Кто в здравом уме решится на то, чтобы уйти отсюда? Правильно — только идиот! Ты знал, что каждые двадцать семь лет к нам приезжают эмиссары, чтобы забрать на войну пять молодых мужчин? Война — ужасная бойня, которая раздирает весь мир, пока мы тут нежимся в Приюте. Но война — это способ повидать мир. Это такой оптимистический взгляд на вещи. Эмиссаров всегда двое, и они похожи на близнецов, только они вряд ли родились такими. Война сделала их похожими друг на друга. Те эмиссары, которых я видел, больше походили на чудовищ, чем на людей, настоящие пришельцы из фантастических книг — у них были обожжены лица. Страшнее всего были уши. У эмиссаров не было ушей, только черные провалы в голове. Мужчины в Приюте тянут жребий. И жребий выпал мне и еще четырем неудачникам. Такова наша плата за эмиссарские грузовики с провизией. За банки с фасолью! За спички, мать их! — Григорий выдохнул. — Но меня так пугали эти эмиссары и эта война. Я совсем не хотел покидать Приют, хотя еще мальчишкой бегал по двору с палкой и фантазировал, каким великим воином я стану и как много славы и богатства принесет мне участие в войне. Я струсил и откупился Анатолем, нашим доктором. У моей семьи денег завались. Он был еще зеленый и восторженный и с радостью обменял мой жребий на деньги. Все отдал родителям — какой хороший мальчик! Они сделали ремонт в своем доме на эти деньги. — Староста усмехнулся. — Из тех пятерых с войны вернулся только Анатоль. Ополовиненный. И он с тех пор меня ненавидит. Наш добрый доктор скоро понял, что такое война, и вот тогда он меня и проклял. Мне кажется, ненависть ко мне вывела Анатоля обратно в Приют — чтобы он мог вечно донимать меня своим присутствием. Живое напоминание о судьбе, которая ждала меня, но от которой я смог откупиться. С тех пор прошло двадцать семь лет, но эмиссары не появились. Впервые за все время, что стоит Приют. Но вместо них явился ты. И вот результат, — староста потряс искалеченной рукой. — Ты пришел забрать должок, да, Пейл? Ты — это воплощение судьбы? Ты — мое гребаное Возмездие?

Пейл ничего не ответил. Что тут скажешь?

— Но ты не ограничился моей рукой, сукин ты сын. Ты забрал мою дочку! — Голос старосты взлетел. Григорий сбился, хватая ртом воздух, и вдруг разразился рыданиями.

Пейл скосил взгляд на Руслана, тот выглядел растерянным и напуганным.

— Знаешь что, Пейл, — Григорий поднял мокрое от слез лицо, искаженное ненавистью, — да пошел ты! Я говорю это тебе, своей судьбе, гребаной войне и всему миру! Пошли вы! На войне как на войне!

Григорий неловко поднялся и сделал шаг в сторону. Он раскрыл чемоданчик, чтобы продемонстрировать Пейлу содержимое. Пейл скользнул взглядом по острому железу и облизнул пересохшие губы.

Староста здоровой рукой достал оттуда кусачки.

— Око за око, а, Пейл? — сказал Григорий, клацнув желе зом.

Пейл Арсин оценил сюрреализм ситуации. Ему казалось, он видит кошмарный сон. Он смотрел на старосту и понимал, что горе вышибло ему последние мозги. Сейчас этот маньяк был способен на все. В жизни Пейла бывали трудные моменты, но этот уверенно стремился к тому, чтобы стать самым трудным. Единственной надеждой Пейлу виделся Руслан, но тот только хлопал глазами. Когда Пейл умоляюще посмотрел на него, городовой поспешно отвел взгляд. Неужели этот тюфяк не собирается ничего предпринять? Пейл заерзал на стуле и напрягся, снова попробовав веревки на прочность. Он уперся в пол ногами и подумал, не повалиться ли ему на спину, но сразу прогнал эту мысль — так он рискует предоставить собственную промежность в полное распоряжение старосты. Кусачки в его руках совсем не располагали к такому доверительному жесту.

Пока Пейл отчаивался и ерзал на стуле, Григорий неумолимо приближался к нему. Пейл знал, что однажды он попадет в такую ситуацию, но все равно не был готов к этому. Он пытался сохранить лицо, но близость боли, пыток — или что еще там придумал этот урод — пустила сердце галопом.

Григорий неуклюже приставил лезвия к руке Пейла. Пейл сжал руку в кулак. Он чувствовал холод железа на третьей фаланге указательного пальца — Григорий взял его палец в тиски. Пейл покрутил кистью, отодвигая инструмент, но староста вдруг ударил его кусачками по лицу. Староста неплохо управлялся с ними одной рукой, хотя это должно было быть неудобно. Острые лезвия пропороли Пейлу щеку и едва не выкололи глаз. Он вскрикнул от боли и неожиданности.

— Не рыпайся, тварь! — рявкнул староста. — Сейчас мы с тобой проведем интервью. И в этом интервью будет всего один вопрос. Попробуй только дернуться, твою мать, и я откушу твой чертов белый нос и засуну его тебе в задницу.

— Руслан, ты так и будешь стоять там и смотреть, как осел?! — Пейл потерял самообладание и почти кричал. — Он же сейчас меня прикончит! Я ни в чем не виноват! И ты это прекрасно знаешь!

Руслан вздрогнул и как будто проснулся. Лицо обрело осмысленность.

— Гриша, Григорий, — начал он примирительно, — успокойся. Ты ведешь себя неразумно. Это вообще незаконно. Нельзя вершить самосуд…

— Я здесь закон! — проревел Григорий. — А вот ты здесь никто! Закрой свой поганый рот и выметайся отсюда. Сходи в сортир и вытри свой засранный зад. Не мешай взрослым разговаривать.

Грубая отповедь сокрушила Руслана. Он в одно мгновение сник, постарел и превратился в столетнюю развалину. Вжав голову в плечи, городовой послушно зашаркал к выходу, не оборачиваясь.

— Руслан, стой! Не позволяй ему так с собой разговаривать! Ты же городовой! У тебя есть власть!

Но в ответ только хлопнула дверь. Этот глухой звук представился Пейлу безрадостным итогом всей его жизни.

— А теперь поговорим! — зловеще улыбнулся староста. — Только сначала я попрошу тебя об одной вещи.

— Пошел к черту, — плюнул в него Пейл. Ему было страшно, но он не был трусом. Возможно, как и в противостоянии с толпой, ему поможет дерзость. С безумными надо обращаться, как с дикими животными, — нельзя отводить взгляд, когда они сверлят тебя глазами и пытаются понять, чего ты стоишь.

Староста щелкнул кусачками около лица Пейла. Пейл резко дернул головой. Потом почувствовал, как по щеке и шее побежало теплое.

— Что ты натворил? — дрожащим голосом спросил он, пытаясь скосить глаз и оценить причиненный ущерб.

— Отрезал мочку твоего бледного уха, — сказал староста. — Знаешь, кровь тебе к лицу.

Пришла боль, но Пейл сдержался и не закричал. Только втянул воздух сквозь плотно сжатые зубы.

— Будет хуже, если ты не подчинишься моим правилам, — сказал староста. — Будь умницей, делай, как я говорю, и мы быстро со всем разберемся.

Пейл попытался оценить ситуацию, но оценивать было особенно нечего: зрачки старосты были такими узкими, что превратились в две едва различимые точки. Если Пейл не хочет, чтобы этим двоеточием закончилась его жизнь, придется слушаться.

Он кивнул, продираясь сквозь боль, пульсировавшую где-то слева.

— Вот, умница! — протянул староста. — А теперь раскрой кулак, растопырь пальцы! Да не дрожи ты, мне же неудобно! Я не сделаю ничего плохого…

Указательный палец левой руки снова оказался в тисках.

— Вот, это мой детектор лжи. Знаешь, в прошлом были такие машины. Уж не знаю, как они выглядели или как работали, но они помогали отличить правду от вранья. На мой взгляд, нет в мире лучшего правосудия, чем лезвие. Оно отметает все лишнее.

Григорий на секунду задумался.

— Так вот, у меня всего лишь один вопрос к тебе, Пейл Арсин. Хорошо подумай, прежде чем ответить.

Пейл медленно кивнул, обливаясь потом. Он непроизвольно сжал кулак, но староста забормотал и зацокал, и он снова разжал ладонь.

Староста медленно, четко выговаривая каждый звук, сказал:

— Ты трахал мою дочь?

Взгляд Пейла заметался по комнате, как напуганная мартышка по клетке. А потом вдруг замер и сконцентрировался на старосте. Пейл чуть подался вперед и тихо сказал:

— Да.

Пейл собирался сказать что-то еще, но не успел: староста взревел и свел рукояти кусачек. Брызнула кровь, палец Пейла отделился от руки, повис на тонкой полоске кожи, а потом упал на пол.

У Пейла в голове будто вспыхнуло маленькое белое солнце. Потом накатила боль, и Пейл закричал.

Дальше все происходило будто в тумане. Староста пытался отсечь оставшиеся пальцы, но только уродовал руку. Пейл кричал, извивался на стуле, пока не повалился на спину. Григорий рычал, визжал, пародируя Пейла, что-то приговаривал и хрюкал, как свинья. Пейл не зря опасался падать на спину, когда еще сохранял трезвость ума: кусачки тут же потянулись к промежности.

Вдруг по участку словно пронесся вихрь. Раздался глухой стук, староста выпустил кусачки из рук и начал медленно поворачиваться. Безумие соскользнуло с лица, оставив удивленную гримасу, глаза закатились, и Григорий мешком повалился на пол. Из пробитого черепа толчками вытекала кровь.

Над ним стояла медсестра Снежана. В ее позе можно было разглядеть первобытное превосходство, в выражении лица — божественный гнев. Она была прекрасна, как валькирия, только оценить это никто не мог. Оба мужчины истекали кровью, один живой, другой мертвый. Шанс лицезреть торжество сильной женщины над мужским полом выпал Руслану, который ввалился в участок вслед за подоспевшей Снежаной. Он замешкался, оступившись на пороге, — и этого мгновения хватило, чтобы жизнь старосты трагически оборвалась.

Руслан глядел на Снежану, на мертвого Григория, на изуродованного Пейла и хлопал ртом, как рыбка в аквариуме.

— Чего встал?! — прошипела Снежана. — Мы должны помочь Пейлу!

* * *

— Снежана, ты в своем уме? — неистовствовал доктор Анатоль. Руслан вытащил его из постели (доктор ложился рано, чтобы рано встать — так его меньше мучили мигрени) и привел в участок. Когда Анатоль понял, что произошло, он взорвался.

— Я никогда не любил этого сукина сына и всегда желал ему смерти. Григорий — самый бездарный и тупой староста за всю историю Приюта. И у меня к нему личные счеты, ты сама знаешь. Черт! Но не так же! — восклицал Анатоль. — Ты пришибла его как собаку! Молотком! Да ты в своем уме? И теперь ты хочешь, чтобы я подтвердил ваш дурацкий обман! Вы здесь все свихнулись, что ли?

Снежана держалась на удивление спокойно. Она стояла, опершись спиной о стену и сложив руки на груди. Рядом в кресле сидел Пейл Арсин, разбитый, подавленный, впившийся взглядом в покалеченную руку, спрятанную за бинтами. Руслан сидел за своим столом, схватившись за голову. Мертвого старосту накрыли старым одеялом, которое отыскали где-то среди здешнего хлама.

— Послушай, Анатоль, — Снежана говорила спокойно и рассудительно, — Григорий не успокоился бы, пока не убил Пейла. Он озверел и собирался отрезать ему член. Он был опасен, и я приняла единственное правильное решение. Я избавилась от него. Так поступил бы любой мужчина на моем месте.

Она бросила испепеляющий взгляд в сторону Руслана, но тот, кажется, ничего не заметил, погруженный в свои мрачные мысли.

— К тому же, — продолжила Снежана, — ты помнишь, что о Григории ходили какие-то отвратительные слухи. Лилия пожаловалась однажды Марте, а та растрепала всем.

— Какие еще слухи? — раздраженно сказал Анатоль. — О чем мы вообще говорим?

— О том, что Григорий домогался своей дочери.

Анатоль дернул щекой, а Пейл и Руслан на время восстановили концентрацию и повернули головы к Снежане.

— Как бы там ни было, староста был плохим человеком, и он потерял контроль над собой. Я выполола его как сорняк. И теперь всем будет лучше, если ты подыграешь мне и скажешь, что он умер от сердечного приступа, когда остался поговорить с Пейлом. Переволновался, схватился за грудь и его не стало.

— Как ты объяснишь дырку в его голове, мать твою? — возопил Анатоль. — Скажешь, что сердце вывалилось у него из затылка? Или предложишь отрезать голову, а тело сжечь, потому что его мерзкая рожа всех достала?

— Он споткнулся, упал и ударился головой о край стола, — в голосе Снежаны зазвучало раздражение. — Подтверждать все равно будете вы с Русланом. Руслан ты же не будешь вставлять нам палки в колеса? — Снежана повернулась к городовому.

Руслан вяло поднял голову и кивнул, наперед соглашаясь со всем, что скажет Снежана.

— Вот и славно! — кивнула медсестра. — Если мы расскажем все, как есть, люди набросятся на нас с Пейлом и будут считать, что мы с ним действуем заодно. А это не так: ни я, ни Пейл ни в чем не виноваты. Так сложились обстоятельства. Не удивлюсь, если Лилию убил ее папочка. Тогда я воздала мерзавцу по заслугам.

— Полегче, Шерлок, — поморщился Анатоль. — Я понимаю, все и так на взводе, и лишний раз лучше не разжигать. Пейл, ты-то сам что думаешь? Ты хочешь, чтобы мы устроили этот обман для тебя? Может, тебе проще уйти, откуда ты пришел? Тогда мы просто скажем, что ты убил старосту, предположительно убил Лилию. Приют проклянет тебя и заживет дальше своей жизнью.

Пейл поднял голову и мрачно улыбнулся.

— Хочешь, чтобы я ушел? Мне некуда идти. Если мне суждено умереть, то лучше я умру здесь.

— Приют — всего лишь маленький сонный городишко. Ты его растолкал, и он заворочался, как медведь в своей берлоге. Не понимаю, с чего ты взял, что умереть здесь — такая уж хорошая идея. Хочешь умереть — иди на войну. Там тебя ополовинят, как меня, и в тебе сразу проснется жажда жизни. Ничто так не пробуждает волю к жизни, как близость смерти.

— Моя жизнь — это война, — Пейл усмехнулся и снова уставился на свою изуродованную руку.

— Ну что, — сказала Снежана, — сделаешь, как я говорю?

Анатоль посмотрел на медсестру, потом на Пейла. Какой же удивительный ублюдок этот Пейл! Что же такого находят в нем женщины? Дело в его белоснежной коже, прозрачных волосах, ослепительной улыбке, ямочках на щеках или в чем-то другом? Что бы там ни было — он не держал на Пейла зла. Он чувствовал даже что-то вроде симпатии: «Моя жизнь — это война», надо же, а? А ведь он прав! Этот альбинос как бесконечно отступающая армия, сталкивающаяся с превосходящим противником и вынужденная снова и снова срываться с места. Из скольких мест его уже прогнали? Когда Пейл впервые появился здесь, всех завораживала тайна его появления: он шел по берегу реки, избитый, окровавленный, изможденный. Чужак менял тему, когда его спрашивали о прошлом, но для Анатоля все было ясно: Пейл проиграл в очередной битве против мира, мир проглотил его, подавился и выплюнул. Анатоль не хотел становиться частью этого мира, потому что с ним уже однажды поступили точно так же.

— Ладно, — кивнул Анатоль. — Будь по-вашему. Но я делаю это ради Приюта, а не ради тебя, Пейл Арсин.

Доктор ловко развернулся в своем инвалидном кресле, чтобы уехать, но на пороге столкнулся с Данилой и двумя мальчишками, выглядывавшими у него из-за спины.

— Доктор, вы здесь? — дрожащим голосом проговорил Данила. — Это хорошо! Там — беда… — и тут он увидел тело на полу, прикрытое одеялом.

— Здесь, как видишь, тоже, — вздохнул Анатоль.

У обеих сторон было чему удивиться и что рассказать друг другу.

Долгий, наполненный трагическими событиями день никак не хотел заканчиваться.

 

VI. Рукопожатие

Рукопожатие рассказывает о мужчине больше, чем взгляд. Рукопожатие — древний жест воинов. Оно означает: сегодня никто не умрет. Со временем этот смысл стерся, и рукопожатие превратилось в нечто большее. По крепости рукопожатия можно судить, насколько мужчина утратил мужественность. Если он сжал твою руку слишком сильно, то он не уверен в себе и смертельно боится, что его не примут за мужчину. Так пожимают руки латентные гомосексуалисты. Слишком вялое рукопожатие — не рука, а дохлая рыбина — выдает развращенные, гадкие натуры. Потная ладонь сигнализирует о проблемах со здоровьем и, как следствие, о вздорном характере. Мягкое, уверенное, с умеренным энтузиазмом — опаснее всего, от такого человека можно ждать чего угодно. Женщины не пожимают рук по двум причинам: во-первых, они умнее, во-вторых, они не умеют превращаться в один орган, как это привыкли делать мужчины. Если мужчина услышал что-то тревожное, он замирает и превращается в огромное ухо, если рядом кто-то испортит воздух, мужчина превратится в один брезгливый нос. Если мужчина кого-то желает, то превращается в гигантский настойчивый фаллос. Рука, протянутая другому мужчине, тот же фаллос, то же соревнование, поэтому она бывает твердой или вялой. И поэтому некоторые плюют на руку, прежде чем протянуть ее.

* * *

Рукопожатие Пейла Арсина — до тех пор, как староста не приучил его обращаться с руками бережнее — отличалось той умеренной крепостью, которая умному человеку вроде Анатоля рассказывала о скрытности и расчетливости. Казалось, Пейл жмет руку не автоматически, а тщательно рассчитывая силу сжатия. Возможно, всем, кому Пейл жал руку, доставалась своя, особая крепость. Будто на каждого у Пейла был особенный план.

Анатоль сидел в своем кресле и смотрел, как люди подтягивается на главную площадь. По здешнему обычаю она называлась площадью Эдды. Ровно посредине рос большой дуб, который, как говорили, посадили еще отцы-основатели. Разумеется, дуб назывался Иггдрасиль. Почему предки не посадили здесь ясень для аутентичности, Анатоль не имел ни малейшего представления. От дуба концентрическими кругами расходилась брусчатка, и сейчас аккуратные камешки топтали сотни ног. Все пришли посмотреть, как казнят учителя Станислава. На похороны Лили и ее отца пришло вдвое меньше. Сюда пришел даже блаженный Федор со своей сворой собак.

Люди образовали большой круг. У дуба нервно переминался с ноги на ногу Руслан, которому явно было не по себе от выполнения своих прямых обязанностей. Скоро надо будет выбирать старосту, и самый очевидный выбор — городовой, вот только Анатоль сомневался, что после всего случившегося совет выдвинет Руслана. По правую руку от городового стоял здоровяк Иммануил, местный мясник. В руках он держал веревку, перекинутую через дерево. Веревка заканчивалась петлей, которая медленно покачивалась туда-сюда в жарком полуденном воздухе, как маятник, отмеряющий последние часы жизни преступника. Сам виновник торжества, учитель Станислав, застыл как изваяние, руки связаны за спиной, и только взгляд судорожно скачет по толпе, будто пытается найти глаза каждого, кто пришел.

Анатоль устроился в первом ряду: ему нужно было формально подтвердить смерть. Пейл задумчиво стоял рядом, здоровой рукой обнимая Снежану. Медсестра склонила голову ему на плечо и смотрела в пространство. Анатоль видел, как издалека, с другой стороны круга, Вера, певичка в кабаре, бросает на парочку выразительные взгляды.

Пейл всегда и для всех был центром притяжения. Вот и учитель наконец прекратил изучать толпу и уставился на Пейла пронзительным, долгим взглядом.

Руслан прочистил горло, начал было говорить, но из глотки выскочил только приглушенный хрип. Со второй попытки получилось:

— Жители Приюта, все вы знаете, что моя должность здесь была скорее данью уважения традиции. Городовым никогда не приходилось наказывать никого из горожан, потому что все мы жили тихо и мирно, — Руслан покачал головой. — До недавнего времени. Сразу три ужасных события потрясли наш городок. И во всем случившемся виноват этот человек. Тот, кому мы доверяли. Тот, кто воспитывал наших детей. После своего ужасного злодеяния он сам пришел ко мне и во всем сознался.

Толпа заворчала, как большой зверь, приготовившийся к броску.

Руслан тряхнул головой и сказал, тяжело поглядев на Пейла:

— Из-за этого человека мы забыли, чем славится Приют. Мы забыли свой долг перед гостем. Гостеприимство отражено даже в названии нашего городка. Пейл Арсин, от жителей всего города прошу у тебя прощения. Ты пострадал в этой переделке, но сегодня, надеюсь, справедливость будет восстановлена, и наш город отныне и впредь станет и твоим приютом.

Анатоль внутри себя присвистнул. Он не ожидал такого красноречия от Руслана. Видимо, старик готовился перед зеркалом. Простая, но нарочито искренняя речь, признание ошибок, слова от имени всего городка — хороший ход перед выборами старосты. Выходит, Руслан не так прост, как кажется. И куда только подевалась его обычная нерешительность? Неужели он так преобразился перед замаячившим впереди повышением?

Тем временем Руслан взял петлю, подошел к учителю и надел ему ее на шею, медленно и торжественно.

— Убийца, — излишне театрально возвысив голос, громыхнул Руслан, — у тебя есть что сказать людям перед лицом смерти?

Станислав медленно повернул голову к Руслану, криво улыбнулся.

— Я сделал это ради будущего, — сказал он тихо.

Руслан немного выждал, не скажет ли Станислав чего-то еще, но тот молчал, уставившись под ноги. Городовой кивнул, и мясник-палач потянул за веревку. Мышцы вздулись под простой белой рубашкой, смоченной потом.

Станислав взлетел вверх. Ноги пустились в пляс. Руки взметнулись к смертельному галстуку. Глаза полезли из орбит. Убийца хрипел и издавал страшные булькающие звуки. По серым учительским штанам расползлось темное пятно.

Скоро все закончилось. Потрясенные люди начали разбредаться по домам. Каждый из них запомнит этот день на всю жизнь. По большей части все молчали, только несколько старушек переговаривались. Они были уверены, что перед самой смертью убийца посмотрел на Пейла Арсина — к худу или к добру. А старик-идолопоклонник, еще одна местная достопримечательность, вдруг крикнул: «Один — бог виселиц».

* * *

Вечером Приют вернулся к прежней жизни. Все изображали рутину на удивление усердно. Если молчали, то слишком многозначительно; если веселились, то нарочито; если ругались, то чересчур эмоционально. В баре, куда жители Приюта стекались по вечерам, чтобы промочить горло, музыка в этот вечер играла слишком громко, а постояльцы общались с искусственным энтузиазмом. Будто бы все это было неким ритуальным действом, призванным вернуть в растревоженный городок покой.

Анатоль впервые видел Пейла Арсина за кружкой пива. Они сидели за большим дубовым столом. Кресло доктора стояло рядом. Доктор всегда выбирался из кресла, когда приходил в бар: он ненавидел это скрипучее чудовище и радовался любой возможности расстаться с ним.

Пейл и Анатоль прикончили уже по кружке пива в полном молчании и попросили еще по одной. Когда официантка принесла заказ, Пейл вдруг заговорил:

— Знаешь, док, а я ведь никогда не был так близок к смерти.

Анатоль придал лицу сочувственное выражение и кивнул.

— Я знаю, ты был на войне, — продолжил Пейл. — Я вижу, что она с тобой сделала.

— Жуть, да, — усмехнулся Анатоль. — Но я не жалуюсь. Вид снизу открывает новые перспективы. Смотришь на все глазами ребенка.

Пейл усмехнулся и сделал щедрый глоток.

— Я тоже был на войне. Меня будто в мясорубку бросили. Все мои товарищи кормят червей, а я вот целый и невредимый. Ну, то есть был, — Пейл махнул изуродованной рукой. — Надо же, а? Через столько пройти и нарваться на сумасшедшего.

Анатоль молчал.

— Я уже давно не пил, — сказал Пейл, — и меня немного развезло. Но ты мне кажешься хорошим человеком. А мне давно хочется выговориться.

— Пожалуйста, — сказал Анатоль. — Мне давно нужно кого-нибудь выслушать.

Пейл шутливо отмахнулся, но в этом жесте читалась благодарность.

— Анатоль, я дезертир, — сказал Пейл серьезно. — Я пришел в Приют, потому что спасался от войны.

Анатоль вспомнил, как люди описывали первое появление Пейла в их городе. Весть об окровавленном и избитом человеке, перешедшем вброд реку, принес рыбак Данила — тот же человек, что сообщил старосте о смерти его дочери. Такая вот ирония судьбы. Возможно, это событие обросло домыслами и сплетнями, но Анатоль прекрасно представлял себе тот день. Яркий, светлый день: Солнце — самый любопытный и беспардонный соглядатай во всей Вселенной; прохлада от воды и легкий ветерок; похмелье крутит кишки рыбака, голова раскалывается от выпитого. И вот вдалеке забулдыга Данила видит неясное движение, больше похожее на обман зрения — пятнышко, темная точка на роговице. Но пятнышко это растет и скоро принимает очертания силуэта: измученный человек ковыляет к берегу реки. Его неправильные движения, его изломанная фигура напоминают куклу на веревочках. Любая дисгармония будит в человеке тревогу: уродливый, ковыляющий, увечный человек нарушает упорядоченность мира и лишает душевного покоя. Когда становится очевидным, что пришелец не похож на обычного человека: за ранами и синяками проступает слишком белая кожа, солнце играет с волосами, лишенными цвета, — страх и брезгливость берут верх над участием и состраданием, и мозг рыбака, щедро присыпанный алкоголем, дает команду: «Беги!» У страха глаза велики, так что слова несчастного пьяницы, многократно повторенные и переданные от одного жителя Приюта другому, обрастают новыми подробностями, и Пейл Арсин, еще безымянный чужак, превращается из несчастной жертвы в предвестника катастроф, в сверхъестественное существо, рушащее привычный порядок вещей.

И вот теперь этот вестник зла, предтеча хаоса, сидит перед ним, сломленный и изуродованный и пьет пиво, чтобы набраться смелости и рассказать свою историю:

— Нас было двадцать человек, целый отряд. Мы любили нашего командира. Он был строгий, но справедливый. Всегда за нас горой. — Пейл говорил сбивчиво, язык его чуть заплетался от выпитого. — Мы его прозвали Мамочка. Он вроде бы на это ворчал, но мы-то знали, что прозвище ему нравится. Я видел, как Мамочка наступил на мину. Странное зрелище. Я тогда подумал о снеговике. Ты, наверное, не знаешь, что такое «снеговик»? Тут никогда не бывает столько снега. А там, откуда я родом, снега завались. И все такие же, как я. Снежные люди, — невесело усмехнулся Пейл.

Помолчав немного, белый человек продолжил:

— Иногда метет так, что снег кажется белой стеной. Высунь нос из дома — тебя закружит и унесет, как снежинку. А потом, когда вьюга успокаивается, дети выходят играть со снегом. Строят из него крепости, лепят снеговиков. Можешь себе такое представить?

Анатоль, когда служил в армии, слышал о дальних холодных местах, но на войне у него было полным-полно других мыслей и тревог, на эти сказки он обращал мало внимания. Болтали всякое: например, что где-то есть столько воды, что не хватает глаз, чтобы все осмотреть. Или где-то лежит голая земля, на которой ничего не растет и никто не живет. Вот в это верилось легче: однажды эта чертова война превратит все в такую бесплодную землю. О чем-то таком удивительном он читал в книгах, но мир сильно изменился с тех пор, как их написали, и стал одновременно и больше, и меньше.

— …А когда слепят снеговика, обязательно его сломают. Я много раз это видел. Да и сам много снеговиков сломал. Разбегаешься, впрыгиваешь в него — и все, вместо упорядоченной формы снова рыхлое ничто. В такое вот рыхлое ничто и превратился Мамочка. Был человек, а потом его будто вывернуло наизнанку: трудно себе представить, что вот эти обломки костей, эти куски обожженного мяса составляли человека, все это вместе было сцеплено, ходило и говорило.

Пейл уставился в пространство, вспоминая прошлое.

— И вот тогда внутри меня что-то сломалось. Никакой больше войны, так я решил. Мы проиграли тот бой и едва унесли ноги. Хотя ты бывал на войне, знаешь, там нет никакой разницы между победой и поражением. Только смертельный ужас, обоссанные штаны, шум, крики и мчащиеся мимо тебя тела — живые, мертвые. Ночью я решил уходить, вышел из палатки, будто чтобы отлить, — побежал. Слышу, кто-то преследует меня. Я бежал долго, сколько хватило сил. А тот, другой, все не отставал. Сумасшедшая получилась пробежка: я все думал, почему не стреляет, хочет голыми руками убить? Я бежал как заяц, сердце билось как бешеное. Вся жизнь неслась перед глазами, и надежда все таяла и таяла — сам удивился, сколько много во мне этого, и сил, и надежды. А потом вдруг как будто из меня выпили все силы. Я споткнулся и упал. Думаю, все, сейчас меня убьют. Слышу шаги, и эти шаги… Знаешь, я представил себе, как вселенские часы отбивают мои последние секунды. У меня слезы по щекам текут, не хочется умирать: не так это должно было все случиться. И тут надо мной лицо Дира, моего сослуживца. В темноте плохо видно, но ясно: взмыленное, усталое, но улыбка до ушей. И он сквозь сбившееся дыхание смеется и говорит: «Ну ты и бегун, еле догнал», — и валится на землю рядом. И тогда я понял, что он со мной сбежал. Наверное, это был самый счастливый момент в моей жизни. Мы лежали в каком-то лесу, вокруг пахнет чудесно, прохладно, но от этого только лучше, и сквозь верхушки деревьев видны звезды. Я даже расхохотался от этого, и Дир со мной.

Рассказав это, Пейл тепло улыбнулся и выпил. Анатоль поднял кружку с пивом и после шуточного салюта выпил тоже.

— Потом мы шли вместе, — сказал Пейл. — Чего мы только не насмотрелись. Мы шли через города, которые были разбиты войной. Там почти никто не живет, только такие же дезертиры да выжившие женщины с детьми бродят по пепелищу и ищут, как бы прожить день. Мы сами не знали, куда идем. Время от времени мы натыкались на солдат, на места сражений, заваленные телами, — сейчас все это больше похоже на дурной сон. Несколько дней мы скитались без всякого смысла. Ели то, что Дир предусмотрительно стащил из лагеря, растягивали как могли. Что-то находили на телах. Потом решили идти к мосту.

Анатоль присвистнул.

— Вы думали, в других местах не воюют?

Пейл улыбнулся краем рта:

— Какими мы были наивными, да? Не знаю, решился бы я сегодня это. Но тогда, видимо, у нас в головах помутилось. Мы рассчитывали на то, что охранники моста расслабились и не ждут, что кто-то попробует прорваться. Мы попробовали. Мы напали ночью и всех перебили. Это было просто: никто даже не выставил дежурных, охранники напились и уснули. Я не хотел их трогать, а Дир настаивал. Там было человек шесть. Все — пьяны мертвецки. Мы им всем горло перерезали — их же ножом. Он у них в крошках был и в жире, они закусывали бутербродами с вонючей колбасой. Мне кажется, эти люди даже не поняли, что мы с ними делаем. Только открывали глаза, бессмысленно смотрели на нас и умирали.

Анатоль посмотрел на Пейла и понял, что не ошибся в нем. Пейл был человек большой внутренней силы и большой смелости. Моральная составляющая убийства мало волновала Анатоля. Далеко от Приюта бушевала война — пока являешься ее частью, ни твоя жизнь, ни чья-то другая не имеют особого значения. Трудно убивать людей, но не труднее, чем животных. Анатолю понравилось, как Пейл говорил об этом: буднично, спокойно.

Эта история, безусловно, серьезно повлияла на Пейла, но не сломила его.

— Мы переоделись в их одежду и перешли через мост. Ощущения ужасные, — Пейл передернул плечами. — Раз ты был на войне, ты тоже проходил по мосту?

Анатоль кивнул. Туда он прошел молодым и напуганным, на своих двоих, а вот вернулся разбитым, безногим калекой. И оба раза был слишком занят своими страхами или болями, что легко пережил характерное для перехода через мост недомогание. Его даже не вырвало, хотя остальные новобранцы, приходившие и уходившие вместе с ним, как следует похвастались харчишками.

— Жуткая штука, никогда к этому не привыкну! — Пейл тряхнул головой. — На той стороне охранников вообще не оказалось. По крайней мере, мы так думали. Как выяснилось потом, они следили за мостом и попрятались, как только увидели, что его перешли не те, кого они знают.

Пейл замолчал, а потом вскинул здоровую руку, сжал и разжал ладонь:

— Ну и задали они нам жару. Пули свистели со всех сторон. Кто-то кинул гранату… И тут мой друг тоже превратился в раздавленного снеговика, прямо как Мамочка. Я чудом уцелел, с меня сорвало одежду, я был весь в крови. Кажется, меня контузило… Кровь из ушей… Я поднялся и побежал. Помню, все время падал, проваливался куда-то. Кошмар! Голый, холодно. Наткнулся на какой-то труп, снял с него одежду, кое-как заснул. Брел куда-то — сам не свой. Сколько шел, не помню — может быть, несколько дней. Может, несколько недель. Там река была, я шел вдоль нее…

— Пока не пришел в Приют.

— Все дороги ведут в Приют! — протянул Пейл и чокнулся с Анатолем.

Кружки бодро звякнули, собеседники выпили и стукнули кружками по столу. Каждый задумался о своем — обоим было что вспомнить и о чем пожалеть.

— А твои родные?.. — нарушил молчание Анатоль. — С семья ми дезертиров могут обойтись довольно сурово…

— С моими родными уже обошлись сурово, — отчеканил Пейл. — Вражеские уроды сожгли мой городок, когда я был еще мальчишкой. Я струсил тогда, спрятался. Чудом сбежал. С тех пор и начались мои скитания. Я знал, что однажды пойду на войну, но боялся и старался не попадаться на глаза эмиссарам. Я считал себя последним трусом. А потом мои попытки найти себе новый дом потерпели фиаско. Меня нигде не принимали. И я пошел на войну — чтобы отомстить и чтобы умереть. Скоро я понял, что на войне нет правых и неправых, нет белых и черных — там все уроды. Люди не рождаются уродами, это война уродует их.

— Ад — это другие, — сказал Анатоль.

— В точку.

Наметилась еще одна пауза, но в этот момент оркестр у сцены бешено заиграл какую-то веселую мелодию, и все потонуло в музыке. Это была сумасшедшая музыка, так необходимая жителям Приюта, чтобы не сойти с ума. Посетители повскакивали с мест — кто-то даже уронил стул, — и пустились в пляс. В этой пляске было естественное желание забыть обо всем плохом, смыть грусть и начать новый, счастливый день.

На сцену выпорхнула Вера, схватилась за микрофон и запела. Анатоль подметил, что Вера скользнула взглядом по залу, нашла Пейла и больше не сводила с него глаз.

Ах, Пейл, как женщины живут в ваших снежных краях, — подумал Анатоль, — если все там такие, как ты. Пейл тоже смотрел на Веру, но как-то задумчиво, безучастно, будто мысли его были где-то далеко. Кажется, Вера это тоже заметила, и голос ее на мгновение дрогнул — или так только показалось Анатолю?

Анатоль отмахнулся от проблем этих двоих. В конце концов, ему-то какое дело? Все закончилось хорошо, убийца наказан, Приют скоро вернется к своему привычному сонному бытию. Больше не из-за чего переживать!

Сегодня Вера пела особенно хорошо. Может быть, дело в особенном настроении, подумал Анатоль. Вера пела очень энергично, и в то же время мягко; ее голос создавал особую иллюзию, обволакивая и убеждая: ты полон сил и энергии, танцуй, пока не наступило завтра. Только на Анатоля эта магия не действовала: при всем желании он не смог бы пуститься в пляс, разве что покрутиться в своем кресле посреди танцевального зала. Вера пела для Пейла Арсина — это было очевидно — и вкладывала в пение весь свой талант, всю свою душу. Пусть оркестр играл не так хорошо и время от времени кто-то из музыкантов фальшивил (чаще всего Василь, гитарист, жених Веры, но он был красавчиком и ему всегда все прощали) — им это простительно, потому что один из них накануне был убит сумасшедшим. Вера старалась за всех. Это был ее вечер. Всем было плевать, как играют музыканты: те, кто не забывался в очистительной пляске, сидели за своими столами и смотрели на Веру, разинув рты. Ее голос — только часть волшебства. Нужно было видеть, как скромно и в то же время со вкусом она была одета: ничего откровенного, черное платье не слишком короткое, оно допустимо открывает красивые ноги, не скрывает хрупкие предплечья и подчеркивает красивую молодую шею. Надо было видеть, как энергично и в то же время плавно она движется. Это был призыв. Это было представление для единственного зрителя. Это была охота.

Женский мир жесток. Когда Вера спела несколько песен, в бар вошла Снежана. Ее появление никто не заметил. Она медленно прошла сквозь танцующих, оглядываясь в поисках Пейла, а когда нашла его, счастливо улыбнулась и направилась к нему.

Пейл, завидев Снежану, тоже тепло улыбнулся и подвинулся, освобождая ей место. Снежана медленно и нежно поцеловала Пейла в щеку. Анатоль стрельнул глазами в сторону сцены. Он увидел: будто электрический разряд пробежал по телу Веры. Она перестала двигаться, сопровождая песню танцем. Она выпрямилась у микрофона, допела песню, прямая, как столб, махнула музыкантам и убежала со сцены. Те не перестали играть: наоборот, они взялись за дело с удвоенной силой. Танцующие не заметили пропажи вокалистки — веселье продолжилось без Веры, как будто ее и не было.

Где она сейчас? — подумал Анатоль. — Наверное, плачет в своей гримерной.

Что ж, в конце концов, это справедливо. Все знают, что у Веры есть жених и она обручилась с ним задолго до того, как Пейл объявился в Приюте. Надо отвечать за свои слова, и это касается не только мужчин, но и женщин. А Снежана… Она определенно нравилась Анатолю. Он всегда относился к ней с отеческой заботой.

Анатоль перевел взгляд на медсестру и белого человека. Снежана что-то шептала на ухо Пейлу, и выражение ее лица то и дело сменялось от радости до тревоги.

Интересно, о чем она говорит ему? Шепчет о предстоящей ночи или пересказывает впечатление от событий прошедшего дня? Или речь о чем-то совсем другом?

 

VII. Заем

Все, что нас окружает, мы получили взаймы. Имущество, успех, саму жизнь — все преходяще. Даже добрые отношения — тоже взаймы. У всего есть срок годности. Было бы забавно, если бы на дружбу, любовь или ненависть вешали такую же бирку, как на продукты: срок годности истекает через три года. Наверное, это приучило бы людей к трезвому взгляду на вещи. Возможно, развило бы фатализм. Стоит ли переживать из-за того, что так или иначе закончится через пару лет? Стоит ли грустить, стоит ли радоваться, если ничто не продлится вечно? Имеет ли жизнь смысл, если она состоит из коротких законченных эпизодов, где ты — не тот, что был раньше? Есть ли ценность у каких-либо ценностей, если им установлен срок действия? Не было бы общество более здоровым? Но отношения займа — это всегда диалог. Мы занимаем не только минуты жизни у вечности, мы занимаем минуты и у других людей. На разговор, на взгляд, на улыбки. Всегда ли отдающий в сильной позиции? Не развращает ли он принимающего своими подачками? Столько вопросов!.. Чтобы узнать на них ответы, нужно всего лишь сымитировать отношения человека и Вселенной. Представьте себе, что у вас есть полная власть над вашим врагом, над тем, кто вас обидел или недооценил. Представьте, что для него у вас есть специальное темное помещение с мигающей лампой и обшарпанными стенами. Вы посадили его на цепь — он в вашей власти. Вы можете делать с ним все, что угодно. Можете вырвать ему зубы и ногти, оторвать ему член, отрезать ей сиськи. Теперь вы — это и есть то время, что осталось у этого человека. Вы растянете его или постараетесь сократить? Выдадите ссуду, когда вас попросят? Обманете его ожидания ложной добротой или будете изысканно жестоки? Столько возможностей! Столько новых открытий — в себе, в нем, в ней, в том, что дозволено. В каждом есть маленький тайничок со злом — стоит его раскрыть, зло выплеснется наружу и заполнит собой все. У человека есть смутное воспоминание о боге, и потому он пытается ему уподобиться. Годы стерли ощущения, но не память о былом. Это похоже на то, как алкоголик или наркоман увеличивает дозу, пытаясь снова испытать то невероятное чувство, что сделало его тем, кто он есть. Быть богом значит быть по ту сторону добра и зла. Быть богом значит раздавать жизни взаймы.

* * *

Вера смотрела в кружку с кофе. Ей казалось, что этот черный круг — дыра, в которую затягивает ее жизнь. Она разрывалась между желанием и долгом. Ее желанием был Пейл Арсин, а долгом — Василь. С тех пор, как проклятый чужак появился в городе и она впервые увидела его, Вера будто потеряла голову. Все мысли — только о Пейле. Она видела Пейла во всем: в белой простыне, в облаках, в обеденных тарелках. Пейл будто узурпировал белый цвет и сам стал этим цветом. Отныне все белое — это Пейл. Это больше походило на одержимость. И Василь, жених, очень скоро стал чем-то постылым и раздражающим: слишком серьезный, слишком угрюмый, слишком скучный.

Вера сама не знала, как у них с Пейлом все началось: он стал чаще приходить в бар, где она пела, — или ей так только казалось? Однажды после выступления она сидела с друзьями за соседним столом. И когда пошла в туалет, нечаянно оступилась и выронила свою сумочку. Из нее посыпалась вся та бесконечность, что таится в женских сумках. И Пейл бросился ей помогать. Она поняла это как искренний интерес к себе, но — теперь задавала она себе вопрос — что об этом думал сам Пейл? Может быть, дело в его проклятом дружелюбии? Вдруг она видела только то, что хотела видеть? Почему он так легко променял ее на Снежану? Она же старая!.. Что Вера делала не так?

Сначала она думала, что у них с Пейлом намечается какая-то немыслимая дружба. Кто-то всерьез верит в дружбу между мужчиной и женщиной? Пейл не проявлял к ней никакого сексуального интереса. Это было так правильно… и так обидно. Они все чаще проводили время вместе, много болтали — обо всем на свете. Он совсем не приставал к ней. Он вел себя как чертов джентльмен. Он навязывал ей действие. По крайней мере, ей так казалось.

А что Василь? А Василя никогда не было рядом. У него всегда были свои дела, своя жизнь. Вере казалось, что она играет в ней третьестепенную роль — в то время как Пейл всегда готов был выслушать; у него всегда находилось для нее доброе слово и мудрый совет.

Вера помнила, как впервые поцеловала Пейла. Это было ее решение, ее порыв. Он не сопротивлялся, ответил живо, чересчур охотно, как будто ждал этого. Это случилось около ее дома — там, где все могли их увидеть, и это заводило еще сильнее.

Теперь все в прошлом, Пейл — со Снежаной, и ничего уже нельзя сделать.

Мама Веры, Анжелика, появилась так внезапно, что Вера вздрогнула.

— Фух, мам, ты меня напугала, — сказала Вера, выпустив воздух и глядя, как по поверхности кофе бегут круги.

— Неудивительно, — сказала Анжелика, — в последнее время ты сама не своя. Все витаешь в облаках. А причина — тот белобрысый красавчик, который наделал шуму.

Вера невольно улыбнулась.

— Да знаю я, что он тебе нравится, — сказала Анжелика. — Это увидит любой, кто посмотрит на вас. И ты ему тоже небезразлична.

Вера вспыхнула:

— Мама! При чем здесь Пейл?.. С чего ты вообще взяла?

— Вот сейчас ты выдала себя с головой, — рассмеялась Анжелика. — Вера, ты еще очень молода, но рано или поздно надо становиться взрослой. А ты не станешь взрослой, пока не поймешь, что жизнь одна и надо делать так, как тебе нравится.

Вера внимательно посмотрела на мать. Анжелика никогда так не говорила с ней. У них, собственно, никогда и не было «того самого» разговора. Неужели это он — вот так, с таким чудовищным запозданием?

— Добро пожаловать во взрослый мир, девочка! Здесь все не так, как пишут в книжках. Здесь нет идеальных героев — каждый за себя. Ты думаешь, у нас с твоим папой все было гладко? — Анжелика горько усмехнулась и покачала головой. — О, у нас все было далеко до идеала! Просто в этом гадском Приюте принято скрывать свои проблемы. Вот мы и скрывали их столько лет.

Анжелика присела на свою кровать, что примыкала к каменной печи. Она сняла с головы платок, и русые с проседью волосы растрепались. Она несколько раз всхлипнула и вытерла глаза.

— Он все время путался с какими-то бабами! — тихо плача, сказала она.

Вера никогда не видела мать такой. Ничто не предвещало эту перемену. И потому она чувствовала ужасную растерянность — будто ее облили холодной водой. Матери удалось застать ее врасплох. Обе знали: этот разговор — точка невозврата, после которой их жизнь уже не будет прежней.

— Я никогда тебе не говорила. Даже не думала, что скажу, — прошептала Анжелика сквозь рыдания, — но у тебя есть сестра. По отцу. Не от меня.

Несколько секунд Анжелика беззвучно рыдала, а потом выпалила:

— Это Снежана, наша медсестра.

* * *

Снежана вернулась домой. В последние время ей завладело чувство нереальности происходящего. Произошло несколько ужасных, по-настоящему чудовищных событий, но они сблизили ее с Пейлом. Их отношения нельзя было назвать ровными, но с каждым новым днем Пейл будто оттаивал. Казалось, что покалеченная рука, вся эта история с учителем, Лилей и старостой — кровавая жертва, которую нужно было принести городу, чтобы он принял Пейла. Возможно, избавившись от подозрений, Пейл избавился и от напряжения, в котором привык жить. Он был очень нежен с ней, и впервые за то время, что они провели вместе, Снежана чувствовала: Пейл ее любит, она нужна ему. Но медсестра не спешила очаровываться: за этим потеплением могло скрываться что угодно. Пейл — сложный человек. В любой момент он может ускользнуть от нее, снова покрыться ледяной коркой. И теперь, когда они все больше времени проводят вместе, та певичка не сможет спокойно жить и попытается вмешаться в их отношения. Пусть попробует, усмехнулась Снежана, переступая порог своего дома.

Ее ждал необычный вечер — это она поняла сразу. Ботинки в прихожей стояли в аккуратном порядке. Книжки, носки, стаканы, тарелки, полные крошек, — все пропало с пола, где лежало целыми днями. Когда Глеб, ее сын, нервничал, он начинал прибираться и все расставлял по местам — это он унаследовал от нее. Но такое случалось с ним нечасто, так что большую часть времени он создавал вокруг себя хаос.

Глеб сидел на кухне и нервно хрустел пальцами. Он посмотрел на вошедшую мать затравленным взглядом. Снежана внутренне подобралась. Ее ждал непростой разговор. Но она знала, что однажды его не избежать — и вот этот день наступил.

— Привет, сынок! — сказала Снежана. Она проскользнула к холодильнику, открыла дверцу и начала изучать содержимое. Она надеялась, что все-таки обойдется без разговоров. Не обошлось.

— Мам, — сказал Глеб глухо — так, будто у него в горле застрял комок. — Я хочу… мне нужно с тобой поговорить.

Снежана быстро посмотрела на сына, кивнула и продолжила изучать содержимое холодильника. Она не знала, что хочет там увидеть, она не была голодна — ей просто нужно было на чем-то сконцентрироваться. Она поймала себя на мысли, что долго держит дверь открытой и захлопнула ее. Снежана метнулась к тарелкам в сушилке и принялась их перебирать.

— Мам, я давно должен был тебе рассказать… Только ты не ругайся. Я не хочу тебя расстроить.

Снежана гремела тарелками, но, услышав отчаяние и безнадегу в голосе сына, усилием воли подавила свое волнение. Тяжело, но она взяла себя в руки. Она подошла к столу, выдвинула стул и села рядом с сыном. Нервничая, он сильно стучал ногой по полу. Снежана положила руку ему на колено, и он перестал.

— Я знаю, что ты хочешь мне сказать, — сказала Снежана. — Я твоя мать, и я тебя отлично знаю. Мне не нужно признание. Мне нужен ты. Ты — моя жизнь.

Глеб удивленно захлопал глазами. Щека дернулась: он попытался улыбнуться. Заблестели слезы, но сын потер глаза кулаками и посмотрел в сторону, пытаясь сдержаться.

— Ты знаешь? — сказал он со слезами в голосе.

— Знаю. Но что бы ты ни делал, кем бы ты ни был, ты мой сын, и я люблю тебя.

Глеб бросился к матери и крепко обнял ее. Тело его дрожало в беззвучных рыданиях. Снежана гладила его по голове и улыбалась. Последний раз она его обнимала вот так много-много лет, когда еще он был мальчиком, которому нужна была мама.

Она улыбалась.

* * *

Иван, кузнец, шел домой. По рукам разливалась приятная усталость. За день он намахался молотом и изжарился.

Он выковал решетку для очередной могилы. Ему нравилось, что получилось в итоге: не решетка, а настоящий железный сад. Он обвил железные прутья изящным плющом, тут и там впаял в ограду железные розы. Так хотела семья погибшего, а он только рад — в конце концов за это он и получает деньги. Покойник был музыкантом, из хорошей семьи, и родственники предпочли закопать тело в землю по древнему обычаю, а не сжечь, как это было принято. Они торопили его с заказом, а он и рад был занять руки.

Последние дни выдались в Приюте мрачными. Но за работу Ивану прилично заплатили, так что он чувствовал душевный подъем. Прохладный вечерний ветерок остужал его прожаренное тело, воздух вокруг был наполнен приятными запахами травы и деревьев, и кузнецу казалось, что все плохое позади. Приют оправится от потрясений и заживет привычной жизнью.

Хорошие предчувствия сменились плохими, когда Иван подошел к дому. Его дом стоял на окраине Приюта, в некотором отдалении от всего городка. Ближайший его сосед, рыбак Данила, жил в нескольких минутах ходьбы, домики отделяла естественная стена из нескольких елей.

Было непривычно тихо. Обычно кузнеца встречал приветственный собачий лай: его добрый старый пес радостно заливался, почуяв хозяина; услыхав пса, навстречу выбегала дочурка, чтобы броситься папе на шею, а за ней уже выходила жена. Она тепло улыбалась ему, а в руках всегда что-то было: вязание или недомытая тарелка. Люба никогда не сидела без дела.

Конура пса пустовала. Входная дверь чуть поскрипывала на ветру. Кузнец толкнул дверь рукой и зашел в дом. Быстро смеркалось, но было еще достаточно светло. Пол был чем-то испачкан — казалось, что все залила грязная вода. Не было возможности переступить через нее, и кузнец осторожно наступил на пролитое. Характерный запах указывал на то, во что отказывались верить глаза.

Кровь.

Иван сделал несколько торопливых шагов через кухню в комнату. Все было в крови: будто под крышей его дома пролился алый дождь.

В комнате, на кровати, лежали два обнаженных тела. Их бледная кожа составляла ужасный контраст с изуродованным, испачканным домом. Кузнец упал на колени перед кроватью. Он потрогал холодную щеку жены. Он заметил страшную рану на ее шее. Он перевел взгляд на лицо дочери, убранное золотыми кудрями. Оно выражало такое умиротворение — казалось, девочка спит.

Если бы не жуткая алая полоса, бегущая по телу от груди до паха.

Что-то в голове кузнеца перещёлкнуло, оторвалось и ухнуло в бездну. Он запрокинул голову к потолку и по-волчьи завыл. Выл он долго-долго, а потом расхохотался. Иван смеялся и плакал, катался по полу, перепачкавшись в крови с ног да головы. Он слизывал кровь с пола, хрюкал, падал на спину и тряс ногами.

Его вдруг насторожил какой-то звук, и он мигом вскочил на четвереньки. Весь подобрался, как дикий зверь. В комнату, шатаясь, ввалилась тень. Кузнец бросился к ней и вцепился в плоть зубами. Рот заполнился кровью. Тень закричала.

— Иван, стой! — вопила тень. — Это же я, пусти! Прекрати, да что с тобой, а?!

Тень повалилась на пол и начала отталкивать кузнеца. Но кузнец был сильнее, вскочил и навалился на врага всем телом. Двое сплелись, как любовники.

— Ты с ума сошел, что ли? Что ты натворил?!

Кузнец только рычал и стучал зубами. Он утратил человечность.

— Это же я, Данила! — в голосе звучал настоящий ужас. — Я, твой сосед!

Но Ивану не было дела до его слов: он видел перед собой врага, которого нужно было одолеть — любой ценой.

Которого нужно убить.

Данила понял: сейчас он умрет. Ему не совладать с этим человеком-зверем. Грубые руки кузнеца легли ему на шею. Данила не мог вздохнуть. Он наугад лягнул ногой и попал безумцу в пах. Тот взвизгнул от боли и, схватившись за ушибленное место, повалился набок.

Данила неуклюже встал на ноги и бросился прочь из комнаты — прочь из этого проклятого дома. Он поскользнулся, налетел животом на шкафчик и, задохнувшись, осел на пол. Со шкафчика посыпались инструменты: молотки, пассатижи, кусачки.

Сзади затопал ополоумевший Иван. Данила схватил с пола первое, что подвернулось под руку — тяжелые кусачки. Он наотмашь ударил ими, не целясь, — в страхе стремился отгородить от себя противника. Кусачки врезались кузнецу в колено, тот хрюкнул и грузно опустился на пол. Данила ударил еще раз — голова кузнеца дернулась, глаза закатились, и он потерял сознание, распластавшись на алом полу старой тряпичной куклой.

* * *

— Что с ним? — сказал Руслан, глядя, как двое угрюмых мужчин уводят Ивана под руки. Бинты на его голове напоминали экзотический головной убор. Пустой немигающий взгляд будто стремился проникнуть за видимую реальность — в самую суть вещей. Городовой вытер рот, удаляя из уголков остатки рвоты: его только что обильно стошнило.

— Жить будет, — сказал Анатоль. Доктор сохранял невозмутимость и проявлял завидную выдержку.

— Что скажешь? — сказал Руслан, потер нос и судорожно закурил, чтобы заглушить металлический вкус рвоты во рту.

Несколько хмурых мужчин сосредоточенно вытирали пол. Где-то слышался женский плач.

— Это какая-то дьявольщина, — пробормотал Анатоль. — Звериная жестокость. Он хладнокровно убил своих жертв. Женщине перерезал горло, девочке распорол живот. Затем слил кровь в ведро, а потом разлил ее по всему дому. Возможно, облился сам, трудно сказать. Потом прибрался, сменил постельное белье, стер кровь с жертв. В какой-то момент он изнасиловал их. Обеих.

— Когда они были живы? — спросил Руслан, покачал головой и быстро добавил: — Не знаю, зачем я это спросил.

— Когда они умерли, — сказал Анатоль.

Мужчина, протиравший пол рядом, издал булькающий звук — его стошнило, но он не раскрыл рот. Он судорожно глотнул, отправляя рвоту обратно. От этого стало только хуже, и он вывалил все прямо на грязный пол.

— Молодец, Федот, добавил себе работенки, — сказал другой уборщик.

Третий невозмутимо фыркнул.

— Ты думаешь, это сделал Иван? — спросил Руслан, выдыхая дым.

— Это ты меня спрашиваешь? Кто у нас тут олицетворяет закон и порядок?

Руслан злобно стрельнул глазами в сторону Анатоля, но смолчал.

— Если верить Данилу, — сказал доктор, — то да. Но ты уже брал не того. И не один раз.

Желваки старого городового заиграли под кожей. Он шмыгнул носом и пошел во двор, так ничего и не сказав.

Анатоль покатил за ним следом.

— Нельзя убегать от проблем, старик! Пока не выбрали нового старосту, ты здесь за главного. Если хочешь повысить свой социальный статус — сейчас отличное время. Найди убийцу — и спасешь Приют! Ты будешь на коне и войдешь в историю города, как Величайший Сыщик в истории.

Руслан раздраженно повел плечами. Он бросил недокуренную сигарету под ноги и яростно растоптал ногой.

— Помоги мне, — сказал он тихо. — Один я не справлюсь с этим.

— Какой мне в этом интерес? Лавры все достанутся тебе. А калека так и останется сидеть в своем креслице.

— А как же справедливость? От этого же зависят жизни людей. Теперь все в опасности.

Анатоль театрально рассмеялся.

— Ты забываешь, что я был на войне. Приют — это тихая гавань. Никто здесь не знает, что такое война. И проклятые вербовщики куда-то запропастились. Но вместо них пришло кое-что получше. Война заглянула в ваше окошко. Наслаждайтесь ее курносым личиком.

Доктор налег на колеса и быстро поехал прочь.

Руслан засеменил следом.

— Анатоль, да что на тебя нашло?

Доктор остановился и повернулся к городовому. На губах блуждала злая улыбка.

— Сегодня я понял, что такое Приют. Он сгнил изнутри, ты только посмотри на это. Пока война перемалывала меня, вы здесь вырастили чудовище. В том, что случилось в этом доме, виноваты все — вы привыкли прятать свои скелеты в шкафах. И вот результат: их там набилось так много, что они валятся наружу. Вы закупорили себя в этом городе и теперь сожрете друг друга, как пауки в банке.

Анатоль взялся было за ручки на колесах, чтобы поехать дальше, но вдруг снова повернулся к городовому и показал ему средний палец.

— Это тебе, — Анатоль отставил средний палец на другой руке, — а это вашему гребаному Приюту. Я уезжаю сегодня же! Знаешь, что? Я знаю, кто это все сделал. И ты бы сразу догадался, если бы не был таким дураком и видел бы дальше собственного носа.

Руслан онемел от услышанного. Он будто вмиг сбросил шесть десятков лет и превратился в напуганного мальчика, который удивленно смотрит на взрослого, устроившего ему незаслуженную выволочку.

— Как?! — гаркнул он невпопад, пряча испуг за громкостью. — Если ты что-то знаешь, скажи мне немедленно!

Анатоль на прощание еще раз показал старику средний палец и поехал в сторону своего дома.

Руслан побежал за ним:

— Скажи мне! Скажи! Скажи, кто это?!

Анатоль не отвечал.

Разъяренный староста в сердцах ударил по коляске ногой. Доктор крякнул и вывалился на траву.

Лежа на животе, Анатоль издал какой-то глухой звук. Руслан не сразу понял, что доктор смеется. Он выплюнул землю, набившуюся в рот, и расхохотался пуще прежнего.

— Забудь! — отдышавшись, сказал он — Поищи лучше собаку.

— Собаку? — удивился Руслан. — Какую собаку?

— Собаку кузнеца. Вдруг она выведет тебя к убийце.

— Ты сказал, что знаешь, кто убийца!

— И ты знаешь, — сказал Анатоль. — Все знают.

— Говори, если есть, что сказать! Зачем темнить?

Анатоль усмехнулся:

— Я больше не хочу жить в Приюте. Не хочу иметь с этим городом ничего общего. Убей меня — я тебе не помогу. Вы заслужили то, что здесь происходит.

Доктор кое-как забрался в кресло и поехал прочь.

— Скоро здесь останутся одни только собаки, — бросил доктор через плечо.

 

VIII. Любовь

Любовь — это пара конвульсивных движений и животная жидкость. Любовь — это безумие. Любовь — это член и вагина. Любовь — это раздувшийся зоб похотливого голубя. Любовь — это летние томные вечера. Любовь — это все огни. Любовь — это мускулистая спина над голой женщиной. Любовь — это запах пота. Любовь — это сбившееся дыхание. Любовь — это кровать с поломанными ножками. Любовь — это несвежее дыхание с утра. Любовь — это цепь. Любовь — это весна и половодье чувств. Любовь — это сросшиеся собаки. Любовь — это богиня из пены. Любовь — это материнская грудь. Любовь — это червивое яблоко. Любовь — это остров в океане. Любовь — это темная комната. Любовь — это голос в телефонной трубке. Любовь — это кошка на крыше. Любовь — это капли дождя на раскаленных скалах. Любовь — это масло без хлеба. Любовь — это кроличья нора. Любовь — это Дионис. Любовь — это сигаретный дым во рту. Любовь — это тепло в ноябрьский день. Любовь — это сила трения. Любовь — это пчела в цветке. Любовь — это разбитое сердце. Любовь — это одиночество. Любовь — это волосы в раковине. Любовь — это молодое вино. Любовь — это змея в саду. Любовь — это щебет птиц. Любовь — это пропущенный стук сердца. Любовь — это дождь в твоем сердце. Любовь — это морок. Любовь — это синяки на шее. Любовь — оскал на лице матери. Любовь — это обман. Любовь — это мягкое сено. Любовь — это аэроплан. Любовь — это Иисус Христос. Любовь — это блюз. Любовь — это имя. Любовь — это моторика. Любовь — это дежа вю. Любовь — это пум-пум-пи-дум-пу. Любовь — это деньги. Любовь — это начищенный до блеска водопроводный кран. Любовь — это телеграмма. Любовь — это красная задница макаки из зоопарка. Любовь — это цокот каблучков. Любовь — это порнография. Любовь — это жираф. Любовь — это следы на снегу. Любовь — это вкус чужих слез. Любовь — это разочарование. Любовь — это игра в кости. Любовь — это Е=mc 2 . Любовь — это взгляд с экрана. Любовь — это шапито-шоу. Любовь — это мужской поцелуй. Любовь — это отражение в зеркале. Любовь — это стук копыт. Любовь — это война. Любовь — это пробитый череп. Любовь — это оазис. Любовь — это поэзия. Любовь — это грязь. Любовь — это сухие локти. Любовь — это знаки внимания и время. Любовь — это опухоль. Любовь — оскопленные одуванчики. Любовь — это желудок. Любовь — это заднее сидение автомобиля. Любовь — это перерезанная лента. Любовь — острый предмет. Любовь — фитиль. Любовь — локомотив. Любовь — зубы о зубы. Любовь — это молитва. Любовь — это боль. Любовь — лунная дорожка. Любовь — это смерть.

* * *

Вера недолюбливала Снежану. Снежана казалась ей Снежной Королевой из детской сказки. Холодная, надменная, насмешливая. А когда Снежана начала встречаться с Пейлом, Вера ее возненавидела. Она поняла, что Пейл испытывает интерес к медсестре, гораздо раньше, чем это понял сам Пейл. Женщин не проведешь, они всегда знают, откуда ждать беду.

Это случилось в баре, где выступала Вера. Там же, где завязались их с Пейлом отношения. Проклятая Королевна: увела не только мужчину, но и извратила хорошие воспоминания о нем.

Снежана! Прямая, как палка. С этой вечной гримаской презрения на лице. Она казалась Вере слишком худой… и старой! А теперь оказывается, что Снежана — ее сестра. Папочка расстарался. Сначала это не укладывалась у Веры в голове, но потом мама все объяснила. У родителей Веры в первые годы совместной жизни все складывалось хорошо. Не идеально, но сносно. Когда Анжелика забеременела, будущее казалось совсем безоблачным: ребенок, совместная забота о нем, — шероховатости сгладятся и брак перейдет из разряда крепких в разряд идиллических. Только жизнь к человеческим планам равнодушна — у Анжелики случился выкидыш. Брак пошел трещинами. Разводиться в Приюте не принято — кто попал в капкан несчастливого брака, выскакивал из него только мертвым.

Каждый решал свои семейные проблемы как мог. Отец Веры нашел утешение сразу на двух фронтах: любовном и алкогольном. Вскоре на стороне он прижил Снежану. Какое-то время он жил на два дома. Анжелика не вдавалась в подробности, что, как, с кем, а Вера не спрашивала. Она не была уверена, что вообще хочет это знать, но Анжелике хотелось высказаться.

Много лет Анжелика и ее муж жили под одной крышей как чужие люди. А потом что-то у него разладилось на той стороне, и он потеплел к законной жене. Родилась Вера, и Анжелика обрела долгожданное утешение. Вера плохо знала папу: он умер, когда она была еще совсем маленькой. Анжелика хотела рассказать что-то еще, но расплакалась и ушла к себе.

Девушке нужно было время, чтобы обдумать все это. Не сказать, чтобы ее жизнь как-то особенно переменится теперь, просто странно это все. Интересно, а Снежана знает об этом? Если знает, то она та еще сучка! Надо же — отбивать парня у своей сестры! Отличная парочка: снежный человек и Снежная Королева! Чертов Пейл, из-за него сердце не на месте!

Ничто лучше не заглушает сердечную боль, чем новый роман. Но Приют — городишко маленький, особо разгуляться негде, поэтому Вера сконцентрировалась на Василе, своей единственной — первой, старой и новой — любви.

Жара чуть отступила, по улицам гулял прохладный ветерок, и Вера брела по городу по направлению к дому Василя. Сердце тянулось к тому, кто мог бы ее выслушать. Может, пойти прямо к Снежане и поговорить с ней? А вдруг у нее Пейл? Нет, — Вера тряхнула головой, — не сегодня. Как-нибудь в другой раз.

Вера застала Василя за необычным занятием: он стоял на коленях на лужайке перед своим домом и возился с собакой. Пес был красивый, большой, рыжий — Вера не разбиралась в породах и не могла дать ему какое-то определение, но пес ей сразу понравился.

Василь завидел ее издалека, прищурился, улыбнулся и почесал пса за ухом.

— Откуда это у тебя собака? — подходя к Василю и его четвероногому другу, сказала Вера.

— Я у Федьки взял. У него же там зоопарк! А этот барбос уж очень красивый. Я давно у него выпрашивал. Вот, выпросил наконец.

— А это уже взрослый пес? Или щенок?

— Щенок.

— Каким же он будет, когда вырастет!

— С тот дом, наверное, — рассмеялся Василь, неопределенно взмахнув рукой. Вера тоже засмеялась. Пес увидел, что люди рады, и улыбнулся, как умеют только собаки.

— Смотри, он улыбается! — сказал Василь.

— И правда! Какой хороший мальчик! Умница, — Вера погладила пса по гладкой шерстке.

От такого внимания пес разулыбался еще сильнее.

— А он не скучает по хозяину?

— Надеюсь, нет, — сказал Василь. — Это дружелюбный парень. Но очень ценит ласку. Там у него было много конкурентов. А у меня он будет в центре внимания.

— У него глазки такие умные, — сказала Вера. — Кажется, он все понимает.

— Так и есть, собаки все понимают. Не то что кошки.

— Не обижай кошек! Это умнейшие животные, просто независимые.

— Ага, в детстве у меня был кот. И я иногда с час звал его по имени, а он даже на меня не смотрел, — Василь пожал плечами. — Знай себе лижется. Видимо, и вправду слишком независимый. А посмотри на этого парня! Гляди! Фенрир, сидеть!

Пес проворно перевернулся на живот, вскочил на лапы, выпрямился и сел.

— Пса зовут Фенрир? — засмеялась Вера.

Василь смущенно пожал плечами:

— Ну а что тут такого? В этом городе все так называется. Почему пес должен выделяться? У нас есть даже гребаный Иггдрасиль на главной площади.

— Фенрир — это, кажется, пес, который убьет Одина в Рагнарек.

— Рагнарек давно прошел. Все боги умерли, — отмахнулся Василь. — Имя — просто имя. Кроме имен мало что осталось.

— А что осталось?

— Остался только этот город — посреди ничего. И война, которой нас пугают с пеленок.

— Пугают, а нам не страшно, — раздраженно сказала Вера.

— Анатоль бы не согласился, — сказал Василь.

Собака, почувствовав, что настроение людей изменилось, встревоженно повела ушами.

* * *

В Приюте все считали Федора блаженным. Федор — это необходимый для маленького городка дурачок. Он жил здесь так давно, что никто уже и не помнил, кто он такой и откуда. Казалось, Федор — неотъемлемая часть Приюта, он был всегда и будет, никогда не умрет и никуда не исчезнет. Федор — человек без возраста, в грязных лохмотьях, заросший бородой и по-настоящему сумасшедший.

У него была своя свита: огромная свора собак. Он собирал их по всей округе. Собаки любили его. Он сам казался наполовину зверем. Некоторые жители Приюта заставили его за тем, как он играет со своими животными: бегает среди них на четвереньках — точь-в-точь огромный дикий пес.

Жил Федор со своими собаками на свалке, перебивался тем, что находил в мусоре, и разделял с собаками то, что приносили добрые горожане. Иногда жители пускали его в свои дома, чтобы он мог помыться и помыть своих зверей.

Кого только не было в его стае! Собаки всех пород и размеров, всех мыслимых форм и окрасов. Настоящий зверинец! В каком-то смысле Федор был собачьим мессией — тем важным центром, к которому стремились собаки. Без него разбрелись бы кто куда и сгинули во враждебном мире.

Федор грыз кость в окружении своих питомцев, когда к свалке приблизилась небольшая группа людей, — не больше дюжины. Впереди всех шел Руслан, городовой.

Заправив большие пальцы за ремень, прищурившись, Руслан глядел на безмятежно развалившегося в нечистотах отшельника. Городовой раскачивался на каблуках. На его лице читалось сомнение — что делать дальше?

— Федор! — скрипучий голос старика прозвучал, как выстрел. Собаки встрепенулись и впились в него глазами. Руслану стало немного жутко: свора действовала синхронно, как единый организм. А если они решат все разом наброситься на него?

Ответа не последовало. Бродяга, в отличие от собак, не понял, что обращаются к нему, или сделал вид, что не понял.

— Федор! — повторил Руслан. — Ты меня слышишь? Понимаешь, что я говорю?

— Да брось ты его, — пробурчал кто-то из помощников. — Давай осмотримся. Может, что и найдем.

Руслан несколько секунд промедлил, а потом проскрипел:

— Ага, давайте осмотримся!

Люди пошли к мусорным кучам. Вонь стояла приличная, и на всех лицах застыла гримаса отвращения. Собаки насторожились, оскалились, почувствовав угрозу, и предостерегающе зарычали. Руслан и его помощники остановились. Волнение собак растормошило Федора, он отбросил кость и посмотрел на Руслана.

Руслан невольно отшатнулся — он давно жил бок о бок с Федором, но все эти годы ни раз ни встречался с ним взглядом. Они просто сосуществовали в одной Вселенной, как астероид и навозный жук, и пути их не пересекались.

Глаза собачника были налитыми кровью, как у быка. Зрачки — как точки. Последние точки в конце романа — и это роман такого толка, где все герои в конце умирают. У Федора — глаза существа, которое ненавидит весь мир.

Руслан понял, что доктор дал верную наводку. Но легче от этого не стало. Городовой осмотрелся: союзники находятся в нескольких шагах от него. Что они смогут сделать, если псы набросятся на него? Успеют ли они оттащить проклятых животных или их хозяина, пока острые зубы не сомкнутся на его шее?

Руслан почувствовал, насколько близок к смерти. Да, он стар. Ощущал ли он себя старым? Нет, он представлял себя девятнадцатилетним — молодым человеком, запертым в дряхлом теле.

Все утратило значение — даже вонь перестала быть такой резкой. Предательски задрожали колени. Руслан смотрел в лицо человекозверю.

— Федор, я хочу тебя кое о чем спросить. Умирают люди, Федор, — проскрипел городовой, едва узнавая свой голос. — Ты можешь нам очень сильно помочь.

Федор зарычал.

Руслан ощутил настойчивое желание обмочиться, но сдержался. Один — ноль в пользу мужественности.

Кавалерия!

— Федя, спокойно! Спокойно! — откуда-то раздался знакомый голос.

А вот и владелец приятного голоса — Пейл Арсин собственной персоной. Мистер Совершенство.

Пейл подошел к Руслану и обнял старика за плечо.

— Все в порядке, дружище! Они хорошие. Никто тебя не обидит. — Пейл говорил с Федором, как с ребенком.

— Вы знакомы? — спросил Руслан, сам не понимая зачем. Наверное, чтобы скрыть страх и хоть что-то сказать.

— Ну разумеется! — сказал Пейл и подмигнул: — Мы, изгои, должны держаться вместе.

Федор одобрительно заурчал. Руслан заметил удивительное: зрачки бродяги расширились, пока он глядел на Пейла. Федор смотрел на белого человека с чувством, похожим на благоговение, — так собаки смотрят на своих хозяев.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Руслан, не отводя глаз от собачника.

— Я шел к реке, — сказал Пейл, — хотел искупаться. Заметил, что вы забрели в гости к моему дорогому другу. Федор как зеркало: он встретит вас с тем же чувством, с каким вы пришли к нему. Если вы улыбнетесь — он тоже улыбнется вам.

Пейл дернул щекой, и дурачок радостно рассмеялся — совсем как маленький ребенок.

— Верно и обратное, — сказал альбинос. — Если вы захотите его убить, он захочет убить вас.

Кажется, Федор понял, о чем речь: полоснул пальцем по горлу и гадко осклабился. Руслан поймал себя на неприятной мысли: так ли прост этот негодяй? Куда они смотрели все эти годы?

— Что вы хотите от него? — сказал Пейл. — Вы хотите здесь что-то найти?

— Мы просто хотим осмотреться… — начал было один из мужчин, но Руслан поднял руку и взял слово.

— Семью кузнеца Ивана жестоко убили, — сказал городовой. — Доктор Анатоль намекнул, что это сделал Федор. Возможно, предыдущие убийства совершил тоже он.

— Предыдущие? — сказал Пейл. — А как же признание Станислава? Казнь?

— Пока мы не видим… Пока мы не нашли ничего, что опровергло бы… — замялся Руслан.

— А почему Анатоль на что-то там намекнул? Почему его слово имеет такой вес? Это серьезное обвинение! И где он сам, раз он у нас записался в главные сыщики.

— Я не знаю, где он. Я ему не нянька. Просто я внимательно слушаю, что мне говорят, — раздраженно сказал Руслан и яростно почесал нос. — Я все проверяю.

— Это правильно, — усмехнулся Пейл. — Ты слышал, Федор? — Пейл ласково обратился к собачнику. — Надо помочь этим добрым людям! Можешь отойти в сторону и не мешать?

Федор заворчал, но послушался. Он неохотно встал с мусорной горки и отошел в сторону. Собаки двинулись следом, как слаженный, единый организм. Зрелище завораживало: так течет река, так трепещут листья на деревьях.

— Внимательно посмотрите здесь все, — сказал Руслан. — А мы с Пейлом отведем его в участок.

* * *

Анатоль был сыт по горло этим городом. По правде говоря, он был сыт по горло своей жизнью. Одинокий, покалеченный, с болезненной самооценкой, доктор большую часть своего существования проводил в выдуманном мире — там, где у него по-прежнему две ноги и замечательная походка. Он представлял себя человеком прямоходящим, но действительность каждым мигом напоминала, во что его превратила война — в придаток кресла, в мозги на тумбочке с колесиками.

Доктор ощущал болезненный зуд в голове: иногда ему казалось, что сознание расколется на две половины — его фантазии обретут реальность, вымышленный мир станет для него действительностью, он будет жить там полной жизнью, пока его слабый двойник сидит в кресле и пускает слюни.

Иногда Анатоль просыпался не там, где засыпал. Иногда не мог отличить сон от яви. Иногда он впадал в состояние одержимости: не мог заснуть, пока не разложит книги в правильном порядке, по размеру, по цвету, по имени автора. И пусть это отнимало много сил — он все равно кряхтел, подтягивался на руках, потел, возился на полке.

Сейчас им завладела такая же лихорадочная идея: ему во что бы то ни стало нужно уехать из города. Он отдавал себе отчет в том, что никуда не поедет, что ехать некуда… но ему нужно было собрать вещи и выкатиться за порог. Может быть, тогда наступит облегчение.

И вот он ездил туда-сюда по своему просторному дому, на коленях — большая сумка, в которую он кидал какие-то мелочи: ручки, носки, книги, салфетки и щетку для ботинок. Доктор знал: у всех его действий есть тайный, мистический смысл. Все вещи невидимыми нитями связаны с событиями в будущем — если их не сложить в правильном порядке, будущее рассыплется.

При этом все предметы казались какими-то удивительными, сияющими — сквозь слепящую головную боль Анатоль различал мир идей.

Затрещал входной звонок. Анатоль вздрогнул. Это помогло ему немного прийти в себя.

Он покатил к двери. Звонок затрещал еще раз.

— Иду, иду! — крикнул Анатоль. Невольно усмехнулся про себя: «Ага, иду».

Когда доктор открыл дверь и увидел людей за ней, он сразу понял, зачем они пришли. От этого стало на удивление легко. Вот, значит, как закончится его жизнь. Получается, смысл происходившего в ней ускользающее сложный. Настолько сложный, что его, кажется, и вовсе нет.

— Ох! Значит, я не ошибся, — сказал Анатоль. — Я не хотел в это верить. И не мог не поверить. Но это ничего не меняет. Ты же знаешь, ты мне нравишься, я сам тебе говорил.

— Взаимно.

— Топор у него в руках красноречиво намекает, что я доживаю последние минуты. На самом деле, я признателен за это. Мне становилось все хуже. Надоело жить как калека. Я хотел уехать из Приюта, и я из него уеду.

Гость хмыкнул.

— Я сказал Руслану, чтобы он искал собаку. Он подумает на Федора. Я хотел помочь тебе, если это ты. А это и правда ты. Я понял, когда увидел дом — что там внутри. Я понимаю твою боль. И признаю, что в этом виноват весь Приют. Приют — это болото. — Анатоль склонил голову. — Руслан — не такой дурак, каким кажется. Он может догадаться. У вас есть время расправиться с ним.

— Спасибо.

— У меня всего один вопрос, — сказал Анатоль. — Ответьте на него, а потом делайте, что хотите.

Гость великодушно кивнул.

— Зачем вы это делаете? Какой в этом смысл?

— Любовь, — сказал гость. Затем размахнулся и опустил топор на голову доктора.

 

IX. Слезы

Спросите у кого-нибудь, что такое слезы. Вам ответят: слезы появляются, когда человеку больно. Но ведь не всегда, когда человеку больно, выступают слезы. Если вы зададите этот вопрос более толковому собеседнику, он ответит, что это защитный механизм homo sapiens. «От чего же он нас защищает?» — поинтересуетесь вы. От боли. Слезы — это что-то вроде природного болеутоляющего. Носовые пазухи раздражаются, из-за этого ты отвлекаешься и забываешь о боли. А боль бывает разная. Хуже всего — боль душевная. Обожженное место лечат мазями, на сломанную конечность накладывают шину, но как лечить душевную боль? Слезами? Если так, то я — отличный лекарь. Я люблю смотреть, как люди плачут. Нет, не от умиления или счастья — от боли. Когда они понимают, что им уже не спастись. Что их жизнь подходит к концу, что все их надежды не сбылись. Что больше не будет завтра. Они не дочитают книгу, которую тянули несколько месяцев. Они не съедят переперченный суп. Они не заведут детей. Ничего больше в их жизнях не случится. Мои самые любимые, медленные, самые сладкие на вкус слезы — на четвертой стадии принятия неизбежного. Когда прошла уже ярость, когда ничего уже не осталось, когда вера в смерть крепнет — тогда приходит их миг. Как и любое искусство, получение таких слез — дело непростое. Они должны настояться. Если все сделать быстро, слез может вообще не быть. Это неправильно. Так не должно быть! Когда все выходит из-под контроля, я расстраиваюсь. А все часто выходит из-под контроля — в этом мире властвует хаос. Всегда все идет не по плану. И в ответ на окружающий беспорядок нужно действовать хаотически. Никакого плана, никаких расчетов — только импровизация. Но во всем важна умеренность. Поэтому нужен какой-то стержень, какой-то лейтмотив. Нужны рецепты и истинные знания. Что-то незыблемое. Но этого мало. И даже рецепт самых сладких слез не всегда дает результат. Человек может сломаться и пересохнуть внутри. Он может до последнего верить в лучшее, и тогда его слезы останутся горькими. Даже простые законы срабатывают не всегда. Камень упадет на землю, если его бросить, но если улететь с этой чертовой планеты, то он не сможет упасть — некуда будет падать. И сейчас я плачу, потому что мне больно. Мне жалко этот одинокий камень, потому что я — такой же одинокий камень в космосе. Но мне лучше, чем ему: я могу плакать. И слезы помогут забыть о боли. А камень не может заплакать. Ничто не отвлекает его от боли.

* * *

Единственный прихожанин Церкви мертвых богов стоял на коленях и истово молился. Церковь — старый, покосившийся сарай на улице Бальдра. В нем не было ничего, кроме большого дерева, которое так разрослось, что для него давным-давно проделали отверстие в крыше. Дерево выглядело старым и сухим, никто никогда не видел на нем листьев. На стволе были вырезаны глаза, очень схематично — каждый состоял из двух дуг и полоски между ними. Получался вертикальный зрачок — как у кошки или змеи. Сходство с рептилией дополняли две черточки под глазами — плоский нос — и горизонтальная полоска вместо рта. Только прихожанин не видел этого лица, хотя отлично себе его представлял. Дмитрий, уже глубокий старик, давно ослеп — если вообще когда-то видел. Он мог трогать пораненную древесную кору и хорошо изучил объект поклонения.

Дмитрий услышал знакомые шаги. Он не ждал гостя, но обрадовался ему.

— Это ты, Убийца? — проскрипел Дмитрий. Он знал настоящее имя гостя, но предпочитал называть его по роду деятельности.

Гость не ответил. Иногда он был словоохотлив, иногда молчалив, иногда его настроение резко менялось. Сегодня он пришел не один. С ним был кто-то еще.

Не человек.

Животное.

— С кем это ты, Убийца? — спросил Дмитрий, хотя уже догадался благодаря запаху. Он учуял и кое-что еще — подарок.

Спутник гостя будто понял вопрос и недоброжелательно зарычал.

— Собака! — сказал старик. — Я люблю собак. Как ее зовут?

— Фенрир, — ответил гость.

— Фенрир — убийца богов! — сказал старик. — Фенрир убил Одина.

— Поэтому я и привел его сюда. Пес всегда возвращается на свою блевотину.

Пес тихо гавкнул.

— Убил кого-нибудь, а, Убийца? — спросил Дмитрий.

— О да! И я, и другие.

— Кого вы убили? Я их знаю? — голос старика задрожал от возбуждения. Он чувствовал запах подарка, но не хотел показать, насколько важен для него этот подарок.

— Семью кузнеца Ивана. Дочь, жену. Знаешь их?

— Да, однажды они угостили меня молоком. — Старик хохотнул. — Надо же, их больше нет. Я знал, что рано или поздно это случится.

— Хороший, хороший мальчик! — Дмитрий услышал, как Убийца треплет пса.

— Зачем ты это делаешь?

— Мне нравится. У него такая мягкая шерсть.

— Я не об этом.

Убийца хохотнул.

— Знаешь, как я хотел бы ответить? — Убийца помолчал. — Потому что могу. Вот как. Представь себе, сколько силы в этой фразе.

— Потому что могу, — медленно проговорил Дмитрий, взвешивая слова.

— Ты-то уже ничего не можешь, старик, — сказал Убийца. — А я могу все. И ты, Фенрир. Мы с тобой оба — из страны Делай-Что-Пожелаешь. Ты можешь все. Фенрир! Ты можешь убить бога!

Дмитрий слышал, как пес скачет вокруг своего безумного хозяина.

— Ты не боишься, что тебя поймают?

— Пусть попробуют. Это было бы интересно. Мне нечего терять.

— Я чувствую запах женщины. Ты пахнешь женщиной. Ты можешь потерять ее.

— Если со мной что-то случится, она будет жить дальше. Если она останется со мной, однажды я ее убью. Так что я все равно ее потеряю.

Дмитрий понимающе усмехнулся.

— Ты потеряешь жизнь, не сможешь продолжить делать то, что тебе нравится.

— А кто сказал, что мне это нравится?

— Тебя же никто не заставляет убивать.

— Я не могу иначе. Ты же не можешь перестать молиться своим богам. — По легкому движению воздуха Дмитрий понял, что его гость махнул рукой в сторону дерева. Собака послушно мотнула головой, куда указал Убийца.

— Я слепой. Я живу в темноте. А смерть — это та же темнота. Но у меня есть уши, и я слышу. Я слышу, как идет дождь, как бьется чужое сердце, как растут волосы и ногти. И я слышу голоса в темноте. Это голоса моих богов. Глупо не верить в то, что слышишь.

— Что они тебе говорят?

— Разное. Иногда предсказывают, что будет дальше. Иногда угрожают. Иногда насмехаются надо мной. Все время шепчут что-то на языке, который я не понимаю.

Собеседники уже не раз задавали друг другу эти вопросы и слушали те же ответы, но обе стороны это устраивало. У них сложился ритуал. Две заблудившиеся души встретились в темноте, чтобы изобразить диалог — они забыли, как разговаривают люди, и подражали живым — так иногда делают животные. Набор звуков — без цели и без смысла.

— Ты осуждаешь меня? — спросил Убийца.

— Нет, — ответил старик. — Ты служишь моим богам. Так же, как и я. Они умерли, от них остались только голоса.

Голоса мертвых звучат в ушах живых. Мертвые боги хотят, чтобы все умерли.

— Кто они, твои боги? Те, кого ты когда-то потерял?

— Те, кого мы все когда-то потеряли. Они ушли, потому что наш мир мертв. Он как это сухое дерево. На нем больше не вырастут листья и плоды.

— Это правильный взгляд на вещи, старик. В каждом сидит желание умереть. Поэтому иногда дети носятся с этой идеей: они заворожены неотвратимостью смерти. Она привлекает их, как все большое: родители, любовь, динозавры. Им кажется, если они умрут, то станут частью чего-то большого, заставят всех уважать себя.

— Мои боги говорят, что ты — любимец луны.

— Потому что я часто спал на улице. У меня, у луны не было никаких преград. Никто не положил между нами меч.

Запах подарка был нестерпимо привлекательным, и старик не выдержал:

— Ты мне что-то принес?

— Да, молитвами сыт не будешь. Без меня ты бы давно встретился со своими богами.

Гость бросил подарок на землю перед стариком. Дмитрий взвизгнул от предвкушения и бросился на запах. Собака тоже подскочила к подарку, и ее мокрый нос ткнулся Дмитрию в щеку. Мясо было нежное, свежее, наполненное кровью.

Гость тихо смеялся, пока старик и собака расправлялись с мясом. Они не мешали друг другу, кусок был большой и каждый рвал его со своей стороны.

— А у тебя отличные зубы, старик! Каждый раз удивляюсь.

— Все деревянные, — оторвавшись от трапезы, сказал старик, — но сделаны хорошо. Много лет служат.

Собака воспользовалась тем, что ее сотрапезник отвлекся, и потянула кусок на себя. Старик схватил мясо рукой и с силой его удержал. Собака недовольно заворчала.

— Оно и видно. Это тебе умелец с Ясеневой делал?

— Угу, — проурчал старик.

— Хочешь знать, чье оно? — сказал гость. — Чье это мясо?

Дмитрий не ответил, чтобы не уступать собаке, — только шумно урчал и чавкал.

— Доктор Анатоль, филейная часть, — загоготал гость.

— Вкусно!

Старик и пес быстро прикончили остатки мяса. Пес заскакал вокруг хозяина, требуя добавки, но быстро понял, что ее не будет, и тяжело повалился набок. Дмитрий рыгнул и мерзко захихикал.

— Однажды Анатоль осматривал меня. Он сказал, что мне надо лучше питаться, что у меня истощение. Что если я не буду хорошо есть, то скоро умру. Что ж, я хорошо поел. Спасибо доброму доктору за совет. И за обед.

Звякнула пряжка ремня.

— Я должен заплатить, да?

Дмитрий услышал, как гость улыбнулся и пожал плечи. Зашелестели брюки, падая на пол.

* * *

Старик обслужил гостя и сплюнул на землю.

— Знаешь, старик, я, кажется, говорил тебе, что я фаталист. Я верю, что все предрешено. И поэтому для меня не существует категорий времени. Прошлое или будущее — какая разница? С чего начинается радуга? С левого или с правого края? Нет никакого «был» или «будет». Есть только вечное «сейчас». И в этом вечном «сейчас» ты мне больше не нужен. Я встретил женщину!

— Что?.. — прошамкал Дмитрий.

Тяжелый ботинок впечатался старику в челюсть. Дмитрию показалось, что его лицо будто сложилось внутрь: нос сломался, выскочили деревянные пеньки зубов. Старик повалился на спину и закричал, из глаз брызнули слезы.

Он умолял не убивать его, а в его голове бесновались мертвые боги. Они смеялись над ним, звали по имени и обещали ужасный прием. Они были громкими, и потому старик кричал еще громче и пытался их перекричать.

Он почувствовал жар где-то совсем рядом. Потом раздался треск. Забормотала стихия. Огонь! Мерзавец поджег его! Дерево, алтарь — оно же сгорит!

— Фенрир, тебе не впервой сражаться с мерзким слепым стариком! Взять его!

На ноге Дмитрия сомкнулись мощные челюсти. Старик закричал от боли. Ему удалось ударить собаку другой ногой. Пес отскочил, но бросился на жертву снова. Старик вопил и полз на животе прочь, собака кружила вокруг него и щелкала зубами. Жар нарастал. Убийца смеялся.

Еще несколько жестоких ударов обрушились на Дмитрия — Убийца пинал старика. Слепой полз наугад, пытаясь наудачу прикрыться от побоев.

Сильная рука рванула его за плечо, и старик перевернулся на спину. Пес вцепился ему в мошонку, Дмитрий заверещал.

— Плачь, старик! Плачь! — гость склонился над Дмитрием. Близко, лицом к лицу.

— Фенрир, закончи здесь.

Потом ударил старика лбом по голове. Темнота стала еще темнее.

Сквозь бормотание огня скрипнула входная дверь.

Пес вгрызался все сильнее. Старик уже не мог кричать, он только мелко скулил. Сверху свалилась горячая ветка. Это спугнуло пса, и он отпрыгнул в сторону.

Ветка обожгла заголившийся живот старика, но тот не почувствовал боли. Он вскочил на ноги и, подчиняясь иррациональной мысли, метнулся к дереву. Он знал его как свои пять пальцев. Каждый выступ, каждую веточку.

Не обращая внимания на боль, на огонь, на дым, старик полез вверх. Его ладони жгло, одежда занялась, но он полагался на свой удивительный слух. В несколько прыжков, на которые он и не поверил бы, что способен, он добрался до отверстия в крыше.

В лицо ему подул свежий ветерок. Перед внутренним взором мелькнула его далекая юность, когда он лазал по этому дереву, совсем, казалось, в другой жизни, когда он еще мог видеть.

Дмитрию показалось, что на мгновение он вновь обрел зрение: чтобы увидеть тех, кому он всю жизнь поклонялся. В сумеречных небесах пронеслись очертания гигантских зданий, от которых осталось только несколько стесанных колонн; в темных комнатах с мягкими стенами бесновались безумцы; стихи на забытых языках звучали в пространстве, где больше нет воздуха; в пульсирующих внутренностях гноились гадкие наросты; на руках, тянущихся к беззвездному небу, росли глаза, облепив плоть, как виноград лозу; из раскрытой раны выползал исполинский младенец; пять голых тел на зеленой траве; черный кот и два мальчика в дорожной пыли.

Ветка под ногой предательски треснула и сломалась.

Старик полетел вниз, чувствуя, что падает вверх. Избитое тело встретилось с землей. Шея с треском сломалась, как сухая ветка. Случилось главное событие в жизни Дмитрия — он умер.

* * *

Огонь пожирал здание лениво, как избалованный зверь. Он ползал по стенам и по крыше, вился вокруг сухого дерева, макушка которого возвышалась над зданием. Стояла удушающая жара — можно было подумать, что дом вспыхнул, подожженный яростными солнечными лучами.

— Пейл, — крикнула Снежана, — там же может быть тот старик!

Привлеченные криком и новым несчастьем, из соседних окон высунулись встревоженные лица соседей.

Пейл пнул ногой хлипкую входную дверь — та соскочила с нижней петли, повисла на верхней, а потом медленно, будто нехотя, упала на землю. Взвилась туча пыли.

Пейл обернулся к Снежане и крикнул:

— Там кто-то есть!

Снежана не успела ничего ответить — мужчина бросился в проем, показавшийся медсестре беззубой пастью чудовища. Из двери повалил дым, и Пейл затерялся внутри. Оттуда доносился только его кашель.

Несколько горожан подбежали к Снежане. Медсестра стояла и ломала руки на груди.

— Что случилось? Что происходит? — спросил кто-то.

— Пожар, не видишь, что ли, — ответил другой.

— Несите воду, — крикнул какой-то расторопный горожанин.

— Пейл, — шептала Снежана. — Пейл, почему ты такой?..

Вдруг собравшиеся — небольшая кучка людей — издали дружный вздох. В дверях горящего здания появился Пейл Арсин. Его надо было видеть! Он был весь грязный — как будто только что провалился в канаву. На обоих плечах он держал нечто бесформенное — легко было принять это за пару мешков или связок тряпья. Белый человек, утративший свою белизну, пошел к людям.

Он положил перед ними то, что спас от пожара. Собравшиеся снова ахнули: они поняли, что перед ними два тела — человека и животного.

— Еще один, — пронесся вздох.

Снежана бросилась Пейлу на шею и осыпала его грязное лицо поцелуями. Он обнял ее за талию, но выглядел отстраненно, как человек, глубоко погруженный в себя.

Пес вдруг отряхнулся и вскочил на ноги. Люди от неожиданности отпрянули. Пес сел и внимательно посмотрел по сторонам. Казалось, он совсем не напуган. На лицах появились улыбки — бодрый вид пса помог на секунду забыть о разыгравшейся трагедии.

Прибежали люди с водой и кое-как начали тушить пожар. Пейл и Снежана отошли в сторону. Пес увязался за ними.

К пожару стекались все больше народу. Кто-то пытался помочь и что-то сделать, кто-то просто стоял и смотрел, как догорает никому не нужный храм. Одна женщина принесла большую скатерть и накрыла тело мертвого прихожанина.

— Фенрир! Фенрир! — вдруг раздался громкий крик, и пес навострил уши. — Фенрир! Вот ты где! Что ты здесь делаешь?

Василь, музыкант, шел быстрым шагом, едва не переходя на бег.

— Пейл, почему, мать твою, когда происходит что-то ужасное, ты всегда тут как тут? — набросился он на Пейла. Василь не любил Пейла, и виной тому была, конечно же, Вера.

Пейл закатил глаза, предчувствуя сцену.

 

X. Молчание

— Что есть истина?

— Нам нужно поговорить, я так скучаю.

— Сколько мне осталось, доктор?

— Когда вернешь мне деньги?

— Что ж вы молчите? Кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!

— Ты меня любишь?

— How much is the fish?

— Ты правда продюсер?

— Кто убил слона?

— Отчего так в России березы шумят?

— Что делать?

— Что такое осень?

— Эй, друг, ты жив?

— Ты говорила, тебе есть восемнадцать.

— Тебе не больно?

— Ты сказала, что выпила таблетку.

— Do you speak English?

— А если найду?

— Мне тебе больше нечего сказать.

— Кто виноват?

— Есть ли в этом смысл?

— А кто тогда создал бога?

— Волна или частица?

— А судьи кто?

— Ты мне больше не жена.

— Ты танцевал с дьяволом под желтой луной?

— Ты спишь?

— Взгляните на снимки. Это он?

— Как вы объясните приливы?

— …

— Ты зачем это сделал?

— Это смешно, да?

— Оно того стоило?

— Кто здесь?

— За что мне это все?

— Быть или не быть?

— Готов?

— И что ты теперь будешь делать?

— Пожалуйста…

— Что ты делаешь с моей женой?

— Нет!.

— Что в имени тебе моем?

— Доколе же ты, Катилина, будешь злоупотреблять нашим терпением?

— Не пересолено?

— Ты идиот?

— Ты кончила?

— Отец мой, пронеси эту чашу мимо меня.

* * *

— Посмотрите, во что вы превратили мой дом! — прокричал городовой, чтобы его услышали.

Руслан был человеком мягкотелым. Все свою жизнь он старался избегать конфликтов. И до недавних пор это ему отлично удавалось: в Приюте ровным счетом ничего не происходило. Но в последнее время события развивались так стремительно, что Руслан едва успевал за ними. Складывалось ощущение, что Приюту было отмерено определенное число горестей в определенный срок, и по какой-то причине они не случились в течение установленного времени и теперь происходили все разом, потому что срок подходил к концу.

У городового собралась удивительная компания. В камере, где недавно сидел Пейл Арсин, теперь ютились двое: бродяга Федор и кузнец Иван. Собаки Федора последовали за хозяином и теперь заполнили собой все помещение. Они тревожно сновали туда и сюда, время от времени падали на бока и карабкались друг по другу. Несколько собак все время норовили пробраться в камеру к своему хозяину. Самым маленьким это удавалось, и они протискивались к Федору и его сокамернику, радостно тявкали и терлись людям об ноги. Федор прогонял их: хотел, чтобы собаки были на свободе. Те смотрели на него непонимающими глазами, уходили, а потом возвращались вновь. Кузнец Иван сидел как громом пораженный и смотрел перед собой. Он не обращал на собак никакого внимания.

Животные ворчали, урчали, повизгивали и клацали по полу когтями — стоял ужасный гвалт. Когда какая-нибудь из собак поднимала лапу, чтобы пометить угол или предмет мебели, Руслан замечал это и кидался в провинившуюся тем, что попадалось под руку. Он с самого начала не хотел пускать собак в помещение и отбивался как мог. Но собаки устроили под окном инфернальный хор. Когда нервы Руслана сдали и он открыл дверь, чтобы как следует обматерить их, собаки ворвались внутрь и едва не сбили его с ног.

— Федор, прикажи этим собакам убраться отсюда! Они же мне все засрут здесь!

Пейл Арсин от души хохотал, сидя на столе — он тоже был здесь и, казалось, получал удовольствие от происходящего. Рядом с ним пристроился Василь. Поначалу он был мрачнее тучи из-за недавней перепалки с Пейлом, но этот собачий штурм рассмешил его и он больше не мог сдержать улыбку.

Тут же, на разных поверхностях, не занятых собаками, расположились еще несколько мужчин — добровольные помощники Руслана.

В углу, на маленькой табуретке, сидел рыбак Данила и играл со щенком: водил ладонью из стороны в сторону, а щенок, открыв пасть, наполненную маленькими острыми зубками, бегал за его рукой и пытался прикусить.

— Я сейчас найду пистолет и перестреляю их к чертовой матери! Я клянусь! — бесновался Руслан.

Угроза ли городового достигла цели или сам Федор утомился от шума — бродяга засунул пальцы в рот и издал пронзительный свист. Все собаки замолкли, навострили уши и уставились на хозяина. Щенок, с которым возился Данила, только повел ухом, но не смог оторваться от игры.

— Полезный навык, — похвалил Пейл.

— Я не понимаю, почему вы веселитесь, — прошипел Руслан. — Плакать нужно, а не смеяться. В последние дни на нас пролился целый дождь из неприятностей.

— Нужно уметь сохранять позитивный настрой, — сказал Пейл.

— Не могу не согласиться, — сказал Василь.

— Вы веселитесь, потому что погибшие не были вашими близкими, — сказал Руслан. — Василь, ты думаешь больше о том, как бы красивее причесать челку. А ты, ты, — Руслан помедлил, подыскивая слова, — ты вообще не отсюда.

— Это не значит, что проблемы этих людей мне безразличны, — сказал Пейл. Взгляд его скользнул по покалеченной руке, и он поджал губы.

— Я позвал вас, потому что Федор, — Руслан кивнул в сторону бродяги, — мне кое-что рассказал. И мне кажется, он говорил про вас.

Пейл сложил руки на груди. Василь нахмурился. Помощники Руслана подобрались.

— Когда с семьей Ивана случилось несчастье, — Руслан быстро посмотрел в сторону кузнеца, но тот продолжал безучастно всматриваться в пространство, — Анатоль сказал: ищи собаку, может, это выведет тебя к убийце. Мы с ним были не в лучших отношениях, и я до сих пор не понимаю, почему он не мог сказать прямо. Все время выпендривался! Теперь его уже ни о чем не расспросишь — он куда-то подевался. Он говорил, что собирается уехать из города, но это кажется мне безумием. С тех пор его никто не видел. Я подозреваю, он знал, кто стоит за этими ужасными убийствами, и этот кто-то добрался до него.

— Вы были у него дома? — спросил Василь.

— Да, там пусто, — сказал Руслан. — Никого. И очень хорошо прибрано. Как будто он убрался перед уходом. Пыль вытерли даже с верхних полок. Что подозрительно, учитывая его положение.

— Следы борьбы? — спросил Пейл.

— Ничего. Будто он просто взял и испарился, — проскрипел Руслан. — Но черт с ним! Где бы он ни был и что бы с ним ни случилось, у нас сейчас и так проблем по горло. Вот найдет его Данила на берегу реки, тогда и будем разбираться.

— Цинично, — сказал Пейл. Будто в поддержку одна из собак тихонько завыла.

Руслан отмахнулся и продолжил:

— Я не сразу подумал о Федоре и его собаках. Он так примелькался, что я уже просто его не замечаю. Но когда вдруг вспомнил, решил проверить — других зацепок все равно нет. Ты мне тогда любезно помог, Пейл, я тебе очень признателен. — Пейл криво усмехнулся. — Я несколько раз пытался заговорить с Федором, только он малый неразговорчивый. Но у Сереги маленький ребенок, и он лучше знает, как общаться с…

Руслан помахал рукой, глядя на своего помощника и, по-видимому, ожидая, что тот закончит фразу за него.

— … с бабасями, — сказал Серега, покраснев.

— Баба… что? Что это вообще за слово такое? — сказал Василь.

— Так мой сын называет других детей. И собак. Да вообще он так все называет, — пояснил Серега, еще сильнее заливаясь краской. — Бабася.

Федор, услышав это слово, засиял, разулыбался и захлопал в ладоши. Собаки подскочили и все разом заголосили.

— Опять! — взвился Руслан. — Серега, скажи, чтобы эта бабася заткнула своих бабась.

Сереге не пришлось ничего говорить: Федор все понял сам, помрачнел и снова свистнул. Собаки послушно притихли.

— Так вот, этот бабася, — Руслан улыбнулся Федору, но не получил ответную улыбку, — рассказал нам, что недавно к нему пришли двое мужчин и забрали у него собаку. Рыжую — совсем как ту, что недавно нашли на пожаре.

Василь вскочил с места и сказал:

— Пф-ф! И ради этой ерунды ты меня позвал?

— Василь, — сказал Пейл, — обвинение серьезнее, чем тебе кажется. Наш доблестный городовой хочет сказать, что мы с тобой на пару убили всех этих людей. И еще доброго доктора, который был с нами в сговоре. Так ведь, Руслан?

Руслан натянуто улыбнулся и пожал плечами:

— Вы мне скажите.

Пейл устало провел здоровой рукой по лицу.

— Руслан, я давно уже хотел сказать это. Не тебе, а всему городу. Но сейчас ты здесь власть, и потому сойдет и так. — Пейл поднял голову и посмотрел прямо в глаза городовому. Тот держался сколько мог, но отвел взгляд. — Я очень благодарен Приюту за то, что в нем нашлось для меня место. Добрые люди помогли мне не умереть с голоду и приютили в первые дни, когда я только пришел сюда. Одолжили мне инструменты, чтобы я мог построить свой дом. И с тех пор я старался стать частью Приюта. Я помогал всем. Сколько всего я переделал за так, за спасибо? Тебе, — Пейл кивнул в сторону Сереги, — я переложил крышу. Ты помнишь? Разве я что-то попросил взамен? Разве ты мне что-то заплатил? — Сереге снова пришлось краснеть. — Но мне и не нужны деньги. Тем более, сегодня у них нет никакой ценности. Я хотел добиться одного: чтобы вы приняли меня таким, какой я есть. С моим цветом кожи, с моим цветом волос. Но я всегда был белой вороной. И когда случилось несчастье, та ужасная история с Лилей, к кому вы пришли в первую очередь? Ко мне. Все решили, что во всем виноват чужак. И мой цвет кожи оказался для вас важнее моих дел. И сейчас происходит то же самое, Руслан. Ты зашел на второй круг: мы как будто снова перенеслись в тот день, когда Григорий стоял напротив меня с пистолетом, а ты поддакивал ему.

Руслан зло посмотрел на Пейла, открыл было рот, но ничего не сказал.

— Прежде чем выдвигать обвинения, хорошенько все обдумай, — сказал Пейл. — Я устал от твоего непрофессионализма. Ты думал, что «городовой» — это просто престижный титул. С ним ты заслуживаешь уважение, хотя можешь из себя не представлять ровным счетом ничего. Как у аристократов в старые времена с их важными частицами — «де» или «ван». И до недавнего времени так и было, потому что в Приюте не было преступлений. Но потом вдруг оказалось, что ваш город сгнил изнутри, и проблемы посыпались на вас как из рога изобилия. И теперь ответственность на тебе, а ты мечешься по округе и не знаешь, что делать. И снова во всем виноват Пейл Арсин. Потому что он не такой, как все. Потому что он белый.

Все присутствовавшие избегали взгляда Пейла и понуро смотрели в пол. Казалось, даже собаки уловили общее настроение и выглядели виновато.

Пейл поднял изуродованную руку и потряс у себя перед лицом.

— Вот цена, которую я заплатил, чтобы жить в вашем городе. Что еще я должен сделать?

Руслан некоторое время молчал.

— Пейл, я ни в чем тебя не обвиняю, — городовой примирительно поднял руки. — Ты прав. Я не был готов ко всему этому. Просто… Я должен расследовать эти убийства, и я…

— У тебя отлично получается! — перебил Пейл. — Ты уже казнил одного преступника, только вот преступления продолжились. И теперь ты пытаешься найти нового козла отпущения. Пожалуйста! Перевешай хоть всех жителей этого города, если, конечно, они не повесят тебя раньше, но со мной у тебя ничего не получится.

Пейл поднялся и воинственно сложил руки на груди.

— Пейл, не кипятись! — подал голос Василь. — Нет ничего такого в том, чтобы прояснить Руслану эту ситуацию с собакой.

— Меня возмущает сама постановка вопроса, — прорычал Пейл. — Он вызвал нас на допрос, потому что ему что-то там сказал Анатоль. Причем Анатоль куда-то пропал. Кто подтвердит его слова? Может, Анатоль и есть убийца. Тебе не приходила такая мысль?

Руслан развел руками и покачал головой.

— Ладно, Пейл, уймись, я расскажу, — сказал Василь. — На самом деле, особо рассказывать нечего. Я всегда хотел завести собаку. На днях я возвращался домой после репетиции и по дороге встретил Пейла и Федора. Пейл играл с собакой. Красивый пес, большой, рыжий. Пейл бросал палку, и пес приносил ее обратно.

Василь вопросительно посмотрел на Пейла, чтобы тот подтвердил его слова, но Пейл промолчал.

— Я говорю: «Какой у тебя пес хороший!» — продолжил Василь. — А он мне: «Это не мой пес, это пес Федора». Я помахал Федору, — Василь сопроводил слова жестом, Федор за решеткой улыбнулся и помахал ему в ответ. — Вот! С тем же результатом. Я сказал, что хотел бы иметь такого пса. «Если хочешь, — говорит Пейл, — забирай, он твой!» Я смотрю на Федора: ноль эмоций. «Правда, что ли?» — спрашиваю. Да, говорит, посмотри, сколько у него собак. А у тебя Фенрир будет сыт и доволен. Я спросил: Фенрир? А Пейл пожал плечами и говорит…

— Здесь все так называется, — сказал Пейл.

— Вот! — Василь кивнул. — И он мне говорит: бери, а то заберут другие. Этот пес всем нравится. Фенрира знают все. Я еще раз посмотрел на Федора, и он мне помахал рукой: бери, мол, пустяки. Ну я тогда его по имени позвал: Фенрир, говорю, ко мне. А он как побежит ко мне! Он сразу все понял. Он встал на задние лапы, а передние мне на плечи положил. Федор очень этому порадовался, захохотал. Ну, я думаю, хорошо, вот теперь у меня есть пес. Вот такая история.

— Звучит безобидно, — сказал Серега.

Руслан поджал губы. Что-то во всем этом ему определенно не нравилось.

— А как твой пес оказался на пожаре?

— Понятия не имею. Я зашел домой, чтобы переодеться перед вечерним выступлением, сейчас жара эта. Смотрю: а Фени нигде нет. Я вышел его искать. Потом слышу: шум, люди кричат. Я побежал туда, а там пожар — и мой Феня вместе с Пейлом. Я сначала подумал, что Пейл зачем-то забрал у меня собаку, а потом Снежана мне рассказала, что случилось.

— На теле Дмитрия, погибшего в том пожаре, я видел собачьи укусы, — сказал Руслан. — Собака сильно его покусала. Как думаешь, мог Дмитрий увести твоего пса?

— Он или кто-то другой: Феня дружелюбный, если его позвать, он пойдет.

— Укусы на теле весьма недружелюбные.

— Это могла быть любая другая собака, их здесь много, — Василь жестом обвел комнату.

— Но на пожаре была именно эта собака, — проскрипел Руслан.

— Руслан, я никак не пойму, к чему ты клонишь? — раздраженно сказал Василь.

— Да я и сам не понимаю, — махнул рукой Руслан. — В этом деле слишком много собак. Собака Ивана тоже куда-то подевалась — это заметил Анатоль, и с этого началось. — Руслан поник. — Ладно, может быть, этот след никуда не ведет. Я подумал на Федора, вот только Федор гостил у меня, когда случился пожар.

— Виновных может быть несколько, — сказал Пейл.

— Все может быть, — сказал Руслан и погрузился в свои мысли.

Василь нарушил затянувшуюся паузу:

— Ну что, мы можем идти? У меня концерт через час.

Руслан поднял глаза и внимательно посмотрел на Василя, затем перевел взгляд на Пейла. Ему очень хотелось попросить помощников запереть этих двоих в камере с Федором и Иваном. «Стоп, это паранойя!» — осек он себя. Нельзя отрицать правоту Пейла: он не может ни перевешать, ни запереть весь город.

Руслан понимал, что затянул с ответом. Возможно, сейчас он принимает самое главное решение в своей жизни.

Стоит ли спросить их о том, что там лепетал этот парнишка? Нет, наверное, лучше узнать у Снежаны.

— Хорошо, — сказал он. — Идите.

Не промахнулся ли?

Пейл с Василем переглянулись и — один за другим — пошли к выходу, аккуратно переступая через собак.

— А с этими что делать? — сказал Серега, кивком указывая на камеру.

— Покормите их. Уже скоро стемнеет, пусть переночуют здесь, а завтра я приму решение, как с ними поступить.

— Ты же не собираешься его отпускать? — подал до этого молчавший и никак не выказывавший себя Данила. Он имел в виду кузнеца: немудрено, ведь тот пытался его убить.

— Завтра, все завтра. Федора мы разговорили. Может, удастся услышать что-то и от нашего второго бабаси.

— Бабася, — повторил Федор и заливисто рассмеялся.

 

XI. Дружба

Дружба — такое же эфемерное чувство, как любовь. Ему так же трудно дать определение. Говорят, дружба — это любовь без секса. Это любопытный взгляд на вещи. Получается, дружба — ступень человеческой близости, на которой как таковой нет никакой близости. Есть разговоры, есть время, которое люди проводят вместе, много времени, но нет самого главного: нет удовлетворенного инстинкта. И поэтому неохотно говорят о дружбе между представителями противоположного пола: она всегда скатывается в любовь и секс. Только все забывают про то, что нет никакого пола. Пол — это выступы на двух телах, которые, совокупившись, могут дать потомство. Люди всегда демонстрируют удивительное непонимание самой сути жизни. Жизнь — это сумасшедший ключник с миллионами ключей, который будет бегать по бесконечному коридору и пытаться открыть все двери. Не все двери откроются, не все ключи подойдут. Но время и недобрый труд победят — они всегда побеждают. Поэтому рыбешки под водой разбрасывают сотни икринок, едят их, но не могут съесть все. Поэтому одуванчики разлетаются по округе сотнями маленьких парашютиков. Поэтому вирус через чих, слюну и сопли больного незнакомца заражает тебя. Жизнь — это залп из всех орудий, это армии сперматозоидов, идущие на смерть, чтобы встретить одну-единственную яйцеклетку. Желание — наш ключ. Замочки — все, что вокруг. Желание заставляет нас уподобиться рыбке, производящей икру, одуванчику, расщепляемому ветром. И мы летим в пространстве-времени с нашим ключиком наперевес и пробуем его на всем, что отдаленно напоминает замочную скважину. Такова воля жизни. Но чтобы наш ключик не сломался, заботливая мама в начале нашего пути предостерегает нас: не суй его куда попало. Особенно в своих друзей. Но мама, как же быть, если ключик подходит? Он же такой удобной формы! Тогда тебе придется жениться. А жениться на друзьях не принято. Не принято жениться на руке, на барашке, на надувной игрушке. Вот только законы группки людей в конкретной временной точке и вечная воля к жизни несопоставимы. Невозможно перекрыть прутиком яростный горный поток. И люди уходят в тень, прячутся по углам, проклинают себя, чтобы исполнить приказ своего единственного божества — жизни. А дружба?.. Дружба — шторка на замочную скважину.

* * *

Сегодня Вера не выступала. Она сидела в зале вместе с остальными посетителями и смотрела, как Ирина, ее коллега по музыкальному коллективу, развлекает публику. Ирина была чуть старше и богаче одарена женственными формами. Пела она низким, почти мужским голосом, но многим это казалось пикантным. На Ирине было красивое красное платье со сногсшибательным вырезом до пояса. Из выреза кокетливо показывалась длинная ножка в чулке. Ирина выглядела на все сто, и Вера даже немного ненавидела ее за это.

С Верой за столиком сидел Василь. Он только что отыграл свою партию и был весь в мыле. Духи, которыми Василь был облит с ног до головы, не могли скрыть резкого запаха. Василь то и дело начинал о чем-то говорить шепотом, но Вера пропускала его слова мимо ушей. Ее внимание было приковано к Пейлу и Снежане, расположившимся за одним из соседних столиков.

Почему Пейл стал ее наваждением? Почему когда она видит его, то чувствует, как в животе вьет кольца страх? Или это не страх?

Когда Пейл смотрел в ее сторону, ей казалось, что он смотрит на нее, и она поспешно отводила взгляд. Кровь бросалась к лицу, Вера чувствовала себя так, будто схватила простуду.

Наконец Василь заметил, что Вера его не слушает, бросил взгляд через плечо и резко повернулся к своей спутнице.

— Ты себе места не находишь, — зло сказал Василь. — Хочешь, пересядем поближе?

— Нет, я… — пойманная, Вера смешалась, но быстро собралась с силами и попыталась отразить удар: — Ты достал меня уже со своей ревностью! Я же смотрю прямо перед собой. У меня глаза не на стебельках, как у краба. Что, мне теперь сидеть к сцене вполоборота, чтобы не дай бог не разозлить тебя!

— Ладно-ладно, — Василь смягчил голос, — я немного устал. И Пейл раздражает меня, ты сама знаешь. Меня бесит, что у него были на тебя виды.

— Я тебе уже столько раз говорила, что ничего не было, — соврала Вера и сама услышала фальшь в голосе. К счастью, с новой силой грянула музыка, Ирина пустилась в пляс, и все взгляды мгновенно прилипли к ней. Василь не ответил, даже если у него было что сказать.

Вера решила использовать это, чтобы перехватить инициативу:

— Я же не запрещаю тебе смотреть на Ирину.

Василь усмехнулся и сказал:

— Ну, ее трудно не заметить.

Вера отвесила спутнику полушутливый подзатыльник. Видимо, она приложила больше силы, чем предполагает шутка: Василь сказал «Ау!» и злобно посмотрел на Веру.

Ирина тем временем спустилась в зал, чтобы вытащить одного из мужчин танцевать на сцену. Она всегда так делала: это был страх и трепет вечеров в Приюте. Всем хотелось потанцевать с Ириной, но все стеснялись. И, конечно, никому не улыбалось получить внеочередной нагоняй от жены.

Когда Ирина подошла к Пейлу, сердце Веры упало. Ее захватил водоворот чувств: удивление, раздражение, ревность, смущение и желание поменяться с Ириной местами. Пейл отнекивался, очаровательно улыбался, выставил руку перед собой в жесте отрицания. Ирина ухватила его за руку и с силой потянула на себя. Пейл подался вперед, бросил взгляд на Снежану — по ней было видно, что происходящее доставляет ей мало удовольствия, но она сокрушенно кивнула, отпуская его, — и он позволил певице утянуть его на сцену. Зал взвыл, и перевес радостных возгласов над разочарованными (почему он, а не я) был совсем незначительным.

Вера пыталась понять, за что ей пытается отомстить Ирина. Несмотря на понятное соперничество, они сохраняли хорошие отношения. А тут такой удар в спину! Постой, не дури, успокаивала себя Вера, мир ведь не вращается вокруг тебя.

Музыканты на сцене разулыбались и заиграли так яростно, будто собирались оглушить весь город. Ирина закружилась вокруг Пейла, ее точеная ножка так и мелькала в разрезе, а впечатляющие груди агрессивно раскачивались в глубоком декольте, рискуя вывалиться наружу — на радость всех собравшихся мужчин.

«Вот шлюха!» — внутри себя закричала Вера. И все женщины, наблюдавшие за сценой, присоединились к ней в этом немом стоне.

Пейл не ударил в грязь лицом. Танец Ирины не предполагал, чтобы партнер предпринимал какие-то серьезные усилия. Но Пейл вдруг продемонстрировал неожиданную грацию. Трудно было представить, что такой высокий, внушительный человек сможет двигаться с такой удивительной пластикой. Казалось, травмы ему ничуть не мешают. Ирина и Пейл отлично дополняли друг друга: они сходились и расходились, они касались друг друга, они пожарили друг друга глазами и сливались в танце. На публику это представление имело гипнотический эффект. Все притихли и наблюдали за происходящим, раскрыв рты. Даже музыканты стихли, пораженные увиденным, и мужчина и женщина танцевали в полной тишине. Слышалось только их дыхание, шелест одежды и звук шагов. Танец часто напоминает акт любви — этот танец и был им. Пейл и Ирина в глазах окружающих перестали быть собой, они стали абстракциями, идеальными мужчиной и женщиной, двумя телами, разделенными и мучительно жаждущими воссоединения. Он — лед, холодный, твердый, блестящий; она — пламя, обжигающее, завораживающее, переменчивое.

Пейл привлек Ирину к себе и страстно ее поцеловал, поставив точку в танце.

Зрители испустили дружный удивленный вздох, а потом повскакивали со своих мест и бешено зааплодировали.

Не было среди них женщины, которая не желала бы Пейла. Не было среди них мужчины, который не хотел бы Ирину.

За овациями никто не расслышал, как разбились два сердца.

Пейл и Ирина, улыбаясь, поклонились зрителям, Ирина чмокнула Пейла в щеку, что-то шепнула на ухо и подтолкнула в спину — к ступенькам, спускавшимся в зал. Пейл махнул всем рукой с недостающими пальцами. Самые внимательные могли рассмотреть, что у него повреждено ухо — еще один прощальный подарок от Григория. Но в тот вечер это не имело значения. Пейл и Ирина на время этого короткого — и вместе с тем бесконечно долгого — танца стали королем и королевой Приюта.

Когда Пейл подошел к своему столику, Снежана встретила его звонкой пощечиной. А потом с бесстрастным лицом быстро прошла к выходу.

В разбитом сердце Веры зашевелилась надежда.

* * *

— Во дают! — сказал Василь. — И где это наш беляк научился так танцевать?

Танец Пейла напомнил Вере об их интимной близости. Пейл — превосходный любовник, чувственный и очень настойчивый. Иногда он бывал грубым и делал ей больно, но ей это даже нравилось. И отношения с ним были приправлены сладким флером измены. Василь подозревал между ними симпатию, но самолюбие не позволяло ему представить, что женщина может ему изменить.

— Да-а, — протянул Василь, — со Снежаной он, конечно, зря так поступил. Но оно того стоило, — и глаза его затянулись мечтательной поволокой.

Услышав это, Вера хотела возмутиться, но решила не лицемерить: да, неприятно, что Василь пускает слюни на другую женщину, но не более того. Вера раздумывала, как бы ей перекинуться с Пейлом хотя бы парой слов. Накатившие воспоминания заставили ее скучать по прерванной интрижке. Было бы чудесно восстановить связь: она не представляла себе, как именно, да детали и не имели значения — только бы снова оказаться в его объятиях.

Пейл не пошел за Снежаной и остался сидеть за своим столиком. Он заказал себе еще выпивки и просто сидел и слушал, как играют музыканты. Ирина упорхнула со сцены, чтобы освежиться.

Вера видела, как время от времени к Пейлу подходят разные люди, хлопают его по плечу, чокаются с ним. Пейл наслаждался своим триумфом — наверное, поэтому не хотел уходить. А может быть, ждал, когда Ирина закончит выступление, чтобы провести ночь в объятьях этой ведьмы.

Пейл встал из-за стола и пошел к туалету. Но перед ним снова кто-то возник, и Пейл задержался, чтобы поговорить. Это — и еще мысли о сопернице — заставило Веру действовать. Она сказала Василю, что ей нужно отойти в дамскую комнату, взяла свою сумочку и быстро пошла к туалету. Туалет был общий: пара раковин, большое зеркало и три кабинки. Кабинки были заняты, но перед раковинами никого не было.

Вера достала из сумочки помаду и быстро, пока никто не видит, нарисовала на зеркале цифру 6. Эта цифра имела значение для них с Пейлом как пикантная деталь: однажды, когда они проводили ночь вместе, Пейл испытал шесть оргазмов. Дело сделано, оставалось только надеяться, что Пейл увидит послание и поймет, что это приглашение. В их время, четверть после полуночи, в укромное местечко рядом с ее домом. Там, за полем, растет большой дуб, под которым они когда-то были так счастливы.

На выходе она столкнулась с Пейлом. Пейл тепло улыбнулся и посмотрел ей в глаза. Она отвела взгляд. Эти ямочки на его бледных щеках сведут ее с ума!

Вера очень хотела, чтобы Пейл понял смысл послания.

* * *

Василь проводил Веру до дома. Она рассеянно чмокнула его на прощание и скрылась за дверью. Василь посмотрел на запертую дверь, пожал плечами и побрел к себе.

Первым делом она бросила взгляд на часы на стене: половина двенадцатого. Время еще есть!

Мама сидела над книгой. Когда дочь вошла, она резко подняла голову — взгляд, полный тревоги.

— Я уже волновалась, думала идти тебя искать.

Вера подошла к маме и поцеловала в щеку, пахнущую кремом.

— Куда бы ты пошла меня искать, мамочка?

— На улицу.

— Зря ты беспокоишься.

— Сейчас время такое! Видишь, что творится.

— Меня Вася провожал.

— Вот он молодец. Отличный парень!

Вера закатила глаза.

— Ладно, — сказала Анжелика, — я уже спать хочу. Пойду прилягу. Ты тоже не засиживайся.

— Конечно, мамочка! Я помоюсь только, а потом тоже лягу. Сладких снов, я тебя люблю!

— И я тебя, — донеслось из комнаты Анжелики.

Вера, вся в предвкушении встречи, пошла под душ. Вода в бочке на крыше успела подостыть. Холодный душ подействовал на Веру отрезвляюще. «Зачем я это делаю? Чего я хочу добиться?» — думала девушка, придирчиво рассматривая свое тело под струями воды. Она гордилась своим телом, и самый большой ее страх был поправиться. Она ощупала свой живот, свои бока и ноги и осталась довольна результатами инспекции. С таким телом она легко вернет Пейла. Но для чего? На что он ей сдался? Может быть, она любит его? Ну уж нет! Вера отбросила эту мысль. Любовь — это скучно. Это свадьба, семья, дети. А у нее к Пейлу страсть. Страсть — хорошее слово. Оно как вспышка. Вера не хотела бы жить с Пейлом. Пейл Арсин — это глыба льда. Пусть кто-то другой мерзнет у него под боком каждый день. А она хочет, чтобы ее страсть плавила бы его. Да, эта мысль ей нравится. Пусть она будет его огнем, его вспышкой.

«Нет ли в этом честолюбия?» — спросила себя Вера. Пейл — это не рядовой мужчина. Он исключительный. Заполучить его — это как выиграть приз. Пройти конкурс. Стать лучшей из женщин. Обойти всех конкуренток. Да, эта мысль ей тоже нравилась. Она хотела быть самой лучшей. И то, что у Пейла была Снежана, только усиливало ее интерес. И черт с ним, что они сестры. Так-то мы все братья и сестры.

Вера насухо вытерлась полотенцем, лаская взглядом свое отражение в зеркале. Если Пейл сегодня не придет, он просто дурак.

Вера подошла к шкафу и начала выбирать наряд. Она остановилась на легком платье с цветами. Девушка решила: она не будет надевать под него нижнее белье. Зачем надевать то, что все равно придется снять?

И тут Веру посетила мысль об убийствах. Эта мысль поразила ее словно гром. Она не думала о них всерьез: ее голова всегда была занята чем-то другим: Пейлом, Василем, да чем угодно, только не убийствами. Но ведь Лилии больше нет, нет кузнецовой жены, нет их дочки. Всех их убили и надругались над ними. Вере стало очень страшно: вдруг она сейчас выйдет в ночь, и там, в темноте, ее ждет убийца. Что он сделает с ней? Неужели сегодня она умрет? Ей ужас как не хотелось прощаться с жизнью.

Она думала было не высовываться на улицу, но сама мысль, что сегодня у нее не будет близости с Пейлом, так огорчила ее, что она решила рискнуть. Серьезно, сказала она себе? Ты действительно готова рискнуть жизнью ради перепихона?

Вера тряхнула головой, прогоняя мысли и сомнения. Он зашла на кухню, вытащила из ящика нож и посмотрела на него. Лезвие ярко блеснуло. Вдруг Пейл увидит нож у нее в руках, решит, что она сумасшедшая и хочет его убить? Тогда он уйдет и впредь будет сторониться ее. Но выходить без оружия — опасно. Вера посмотрела по сторонам и увидела корзину с фруктами. Она взяла яблоко и решила, что сделает вид, будто очищает яблоко от кожуры.

Вера посмотрела на часы: двадцать минут первого. Волосы, конечно же, не успели высохнуть, ну ничего — так она выглядела настоящей роковой красоткой. Взять с собой платок, что ли? А, черт с ним!

На прощание она заглянула в комнату матери. Та мирно сопела. Вера послала ей беззвучный воздушный поцелуй и осторожно прикрыла дверь.

Девушка улыбнулась своему отражению в зеркале, выключила свет и скользнула за порог — с ножом и яблоком в руках.

* * *

В условленном месте никого не было. Вера немного огорчилась: она надеялась, что Пейл уже будет ее ждать. Накатила тревога: а вдруг он не понял? Вдруг он не заметил ее послание?

Вера почувствовала, что оделась не по погоде. Было тепло, но время от времени налетал прохладный ветерок. Долго так она ждать не сможет. Она посмотрела по сторонам, вздохнула и села на землю, прислонившись спиной к дереву. Так вроде не дует. Она начала медленно-медленно счищать кожуру с яблока, чтобы как-то убить время.

Время шло, и Вера расстраивалась все сильнее. Она начала замерзать. Девушка бранила себя за свою глупость и неуместную похотливость. Она собралась было вернуться домой, как над ней навис высокий силуэт.

Сердце девушки зашлось в страхе, но она пригляделась и разглядела гостя.

Это был Пейл Арсин.

— Ты так замерзнешь, красавица, — сказал Пейл, одним движением сбросил с себя рубашку и протянул Вере.

Вера положила в траву нож и яблоко, которое успела уже несколько раз хорошенько надкусить.

— О, — кивнул Пейл, — меня ждал теплый прием.

— Нет-нет, — сказала Вера. — Я просто боялась выйти в ночь одна без всякой защиты. Взяла нож, а потом подумала, что тебе это может показаться странным. И сделала вид, что взяла его, чтобы почистить яблоко.

— Звучит разумно, — улыбнулся Пейл. — Но яблоки вкуснее с кожурой. Особенно зеленые. А это, кажется, зеленое. В темноте плохо видно.

Вера засмеялась:

— Я тоже люблю кожуру. Поэтому я соскребала ее медленно.

Пейл сел рядом с Верой и приобнял ее.

— Так тебе будет теплее.

Вера положила ему голову на плечо. У нее на сердце стало очень легко. Как будто они не расставались и вот так проводили каждый день.

— Знаешь, я тебе этого не говорил, — сказал Пейл. — Я никому этого не говорил. Но я пришел оттуда, — Пейл указал рукой на небо.

— Откуда?

— Из-за звезд.

— И как там, за звездами?

— Темно, одиноко. И холодно.

— Со мной тебе не будет холодно, — сказала Вера.

Пейл крепче обнял ее.

— Я скучала, — прошептала Вера.

Вместо ответа Пейл поцеловал ее.

Холодные звезды безучастно глядят, как Пейл и Вера занимаются любовью в их неверном призрачном свете. Они без интереса смотрят, как Руслан курит на крыльце и баюкает на руках мирно спящего щенка, наблюдая за колышущимся морем собачьих спин у себя во дворе. В свете далеких звезд блестят слезы на щеках Антона, сына старосты, — мальчик каждую ночь горько оплакивает отца и сестренку, прижимая к себе большого пса, своего нового друга. Мальчика гложет ужасная тайна.

Ночь — время тихих слез, потому что одиночество ощущается особенно остро, и многие в Приюте плачут, каждый над своим горем. Снежана сокрушается из-за того, во что превратилась ее жизнь, ее сын — из-за смерти любовника. Семья убитого тоже не спит: жена Евгения рыдает на кухне, время от времени громко икая, потому что перебрала, — это будит детей, и они трясутся от страха под своими одеялами.

Люди чем-то похожи на звезды. Они гаснут, но их свет можно видеть еще очень долго. И в этом свете совершаются новые злодеяния. Ночь — время для убийств. Луна, солнце мертвых, благоволит убийцам. Станут ли в эту ночь звезды свидетелями очередного преступления? Попытай счастья — спроси.

 

XII. Песня

Когда я был маленьким, люди часто пели. Напевали себе что-то под нос, пока делали работу. Голосили, пока намыливались в ванной. Ревели на концертах — так, что голоса сипли, а сердца сбивались с ритма. Это было хорошо. Это было во многом правильно. Песня идет рука об руку с человеком с давних времен. Просто мы — добрые (а некоторые, как я, очень злые) автоматы, и мы часто совершаем однообразные действия. Мы состоим из повторяющихся циклов. Мы — строчки кода, набор алгоритмов. Мы просыпаемся и засыпаем, мы едим и испражняемся, мы трахаемся, чтобы воспроизвести себя, мы живем и умираем. И мир вокруг подчинен таким же циклам. И если прислушаться, можно услышать могучий ритм жизни. Каждая песня — это отголосок Ритма. Мы бегаем по кругу, и нам это нравится: поэтому мы хотим слушать одну и ту же песню снова и снова, поэтому мы много раз рассказываем понравившуюся историю. И поэтому нас так раздражает, когда ритм сбивается, когда фальшивят музыканты, когда певцы плохо поют. Сейчас в мире осталось мало музыки, но когда-то ее было много. Она лилась из каждого угла. Прекрасное было время! Правда, у этого были свои темные стороны. Представьте себе, как я, маленький, сижу на застолье вместе с родственниками. Ножки коротковаты, я едва достаю до пола. Все уже изрядно накидались. Кто-то осоловело глядит в битые огурцы, кто-то вяло копается в салате. Лица красные, глаза налиты кровью. Притихли, хотя до этого гомонили, как стая сорок. Я напрягаюсь, потому что понимаю: это затишье перед бурей. И буря начинается: раскрываются зловонные рты, в которых можно разглядеть нитки слюны и остатки пищи, — и из сытых, заспиртованных утроб гремит нестройный хор. Дурацкая заунывная песня, как правило, о несчастной любви, о тяжелой доле женщины, летит над потрепанным столом. Незримая лирическая героиня страдает над жареной курицей и вареной картошкой. Слезы текут из глаз, но проливаются они не из глубин души — просто это протекают люди, напившиеся до уровня глаз. И песня, которую они поют, такая глупая и так плохо исполнена, что вселенский ритм ломается к чертям, и я нахожу единственное спасение: в мире своих фантазий я представляю, как вскакиваю на стол и отливаю прямо в их открытые рты. Мой ручеек задорно булькает в глотках этих никудышных певунов, и это лучшие звуки, что они способны издать. Мне очень весело, и я смеюсь.

* * *

Антон знал, кто стоит за всеми несчастьями, обрушившимися на Приют.

Он мысленно представлял себе лицо врага. Его самодовольное, гадкое лицо. Его отвратительную белую кожу. Его белые, как крашеная солома, волосы.

Пейл Арсин.

Как же он ненавидел его! Больше, чем Пейла, он ненавидел только отца. Теперь отца нет, но от этого не легче.

Нет и сестрички — если об этом вспомнить, сердце останавливается. И поговорить не с кем. Мамка совсем сдала: лежит целыми днями в кровати и плачет.

И только новый друг, пес, которого звали Гарм, был для мальчика отдушиной. Именно Гарм помог раскрыть преступления Пейла.

Мальчик не мог поверить, что его сестру убил учитель Станислав. Учитель приходил к ним на дом, чтобы позаниматься с Антоном отдельно. Иногда Лилия из озорства присоединялась к урокам. Она совсем не стремилась научиться чему-то новому. Казалось, единственная ее цель — вывести из себя учителя. Она оказывала ему недвусмысленные знаки внимания — Бог знает, зачем ей это было нужно. За Лилией закрепилась определенная репутация, и Антон стыдился этого. Но сестра была очень добра и ласкова с ним, и за минуты нежности, которые у них иногда случались, Антон мог простить ей все, что угодно. А о плохом он никогда не думал. Это была его любимая сестренка.

«Вот, подумал о сестре, и слезы выступили», — Антон вытер глаза. Говорят, что время лечит. Неужели однажды он сможет думать об этом без слез?

Станислав не отвечал на ее дурацкие ухаживания, был очень строг и предельно холоден с ней. Зато с Антоном взял такой тон, будто они старые приятели. Он очевидно выделял брата и пренебрегал сестрой. Антону это льстило, хотя что-то в этом, конечно, настораживало. Ничего ужасного не происходило, но по долгим взглядам, по случайным прикосновениям Антон понял: если бы учитель Станислав был виновен в том преступлении, в котором его обвиняли, то на берегу реки Данила нашел бы его, а не Лилю. А что там за история с тем музыкантом — не так важно, это к семье Антона отношения не имеет.

А вот гребаный Пейл Арсин имеет — и самое прямое.

Антон дружил с Асей, дочкой кузнеца. У них в семье жил потешный пес по кличке Гарм, большая рыжая собака, состоящая из мягких складок. Антон с удовольствием играл с девочкой и ее псом, несмотря на то, что девочка младше, а ее пес — глупый и трусливый. Гарм боялся каждого шороха и при малейшем громком звуке норовил убежать в лес. С этого, собственно, когда-то и началась их дружба: Антон катался на велосипеде и услышал, как кто-то плачет. Это плакала Ася, потерявшая Гарма. Антон вызвался помочь, и они втроем вместе с ее мамой бродили по лесу и звали пса по имени. Антон совершенно случайно отыскал пса: просто споткнулся об него. Пес выглядел таким несчастным и напуганным и так дрожал, что Антону стало его очень жалко. Но когда Ася и ее мама подбежали и начали ласкать пса, тот быстро пришел в себя, завилял хвостом и начал лизать их лица. С тех пор Ася звала Антона своим героем, а ее мама в шутку планировала свадьбу. Для десятилетки Ася выглядела вполне прилично, поэтому Антон отнекивался, но не особенно ретиво. Поживем — увидим. Время шло, Ася хорошела, и это был весомый аргумент.

А теперь видеть больше нечего! Проклятый Пейл Арсин убил его сестренку и маленькую Асю!

На днях история зловещим образом повторилась. Антон катался на велосипеде недалеко от дома кузнеца. Кузнец жил в глухом уголке на окраине Приюта. Кузнец Иван был человеком тяжелого нрава, и гостей особенно не жаловал. Антон почувствовал неладное, когда заметил две фигуры, пересекающие поле и двигающиеся в направлении дома. Мальчик решил подъехать и рассмотреть незнакомцев поближе. Каково же было его удивление, когда он увидел Пейла Арсина и вместе с ним какую-то женщину. Антон ее сразу не узнал, но, присмотревшись, понял, что это медсестра Снежана. Однажды она делала ему укол.

Мальчик помахал им рукой, взрослые помахали в ответ.

Из-за Пейла умер отец Антона. Мальчик презирал своего отца. Он считал белого человека орудием в руках провидения, наказанием за все те унижения, которые они всей семьей претерпели от старосты.

Антон поехал дальше. Так он совершил самую большую ошибку в своей жизни. Надо было поднять крик. Надо было позвать на помощь. Надо было предупредить Асю и ее маму.

Надо было. Два слова, которые, как и все слова, всего лишь шум.

Потом история зловещим, издевательским образом повторилась. Антон катался, пока не захотел по малой нужде. Он гонял по лесу с дикой скоростью, это помогало ему хоть ненадолго забыть о несчастье, ополовинившем его семью.

Мальчик заехал подальше в лес, бросил велосипед, сбросил штаны и с облегчением отлил. Вдруг он услышал какой-то странный ритмичный звук. Мальчик насторожился. Он пошел на звук и заметил знакомую рыжую складчатую псину. Это был Гарм. Он убежал в лес, как тогда, несколько лет назад, и Антон случайно отыскал его.

— Гарм, дурачок, — обрадовался мальчик. — Чего, опять напугался?

И он начал чесать мягкие собачьи бока. Пес все никак не приходил в себя. Антон рассердился:

— Гарм, какой же ты глупый! Ну чего ты так испугался? Ася, наверное, опять плачет, потеряла тебя. Пойдем, отведу тебя домой.

Он попытался взять пса за загривок, но тот не поддавался. Он уперся лапами в землю, рычал и не хотел двигаться с места.

Кое-как уговорами, мольбами и руганью Антону удалось сдвинуть собаку с места. Медленно-медленно они потащились к дому кузнеца — мальчик толкал велосипед перед собой, пес трусил рядом. Потом Антон думал, что, возможно, это промедление спасло ему жизнь. Упрямец Гарм, трусливая псина, защитил его, как не смог защитить своих хозяев.

То, что случилось беда, стало ясно, когда показался дом. В доме играла музыка. Пластинку проигрывателя зажевало, и раз за разом повторялся отрывок песни на забытом иностранном языке. От этого было жутко, будто время сломалось, и одно и то же мгновение повторялось раз за разом. Гарм начал скулить.

Антон бросил велосипед и осторожно пошел к распахнутой входной двери. Им овладело ощущение нереальности происходящего.

Мальчик заглянул в дом и почувствовал неприятный запах. Он увидел, что пол чем-то испачкан. Проигрыватель надрывался на столике в прихожей. Мальчик протянулся к нему и отвел иголку в сторону. Он хорошо знал, как управляться с этой штукой: они с Асей часто слушали пластинки, когда он заходил к ним в гости.

Тишина обрушилась на него кузнечным молотом. Антон понял, что выражение «оглушительная тишина» — это не фигура речи. Он не стал заходить дальше в дом, ему не хотелось наступать на странную темную жидкость на полу (главное не называть вещи своими именами, иначе они становятся реальными). Больше всего на свете сейчас он мечтал оказаться подальше отсюда.

Кто-то прикоснулся к Антону — мальчик вздрогнул и сдавленно закричал. Он не узнал собственный голос — больше было похоже на мышиный писк. Он отшатнулся, больно ударился плечом о дверной косяк, разворачиваясь.

Гарм. Всего лишь Гарм.

Антона пронзила мысль: «Вдруг здесь все еще опасно?»

— Гарм, дружок, пошли-ка отсюда. Если ты останешься у меня сегодня, Ася не будет возражать, — на имени Ася он запнулся, осознавая, что больше ее никогда не увидит.

Гарм, кажется, отлично понял мальчика. Антон быстро вскочил на велосипед и покатил прочь. Пес проворно побежал следом.

Антон провел ужасный вечер. Сначала пришлось выяснять отношения с матерью, которая вдруг встала с кровати — для того, чтобы воспротивиться собаке в доме. После непродолжительного скандала и обещания на следующий же день вернуть собаку хозяевам, Антон отбил для Гарма кров на ночь. Антон соврал матери и не рассказал, почему решил приютить собаку у себя.

Весь вечер мальчик не находил себе места. Он пытался играть с псом, но тот не проявляя особой активности, лежал на боку и тихо скулил, будто плакал. Это рвало сердце. Как поступить завтра, мальчик не знал. Поехать с утра к дому кузнеца? Ни за что на свете! Рассказать обо всем матери? Она в таком ужасном состоянии, что невозможно предсказать, как она отреагирует. Рассказать городовому?

События дня прокручивались в голове мальчика снова и снова, как та песня с пластинки в проклятом доме.

Мальчик смог забыться лихорадочным сном только глубокой ночью. Его мучили кошмары, но они были лучше, чем то, во что в одночасье превратилась его жизнь.

На следующий день по Приюту разлетелись ужасные вести о смерти семьи кузнеца. Антон молился: пусть все, что я увидел, окажется неправдой.

Не оказалось.

И кусочки мозаики сложились в голове мальчика. Пейл Арсин — убийца. Он убил сестренку, он убил Асю. Его отец был прав! Но этот гребаный Пейл Арсин околдовал всех.

Теперь Антон — единственный, кто знает правду. И от него зависят жизни людей в Приюте. Ася часто называла его героем. Только он чувствовал себя трусом.

Пес смотрел на мальчика печальными влажными глазами.

— Что же мне делать, Гарм? Что же мне делать? — сказал Антон, ощущая, как весь мир свалился ему на плечи.

* * *

Время шло, а Антон все ни на что не решался. Сам с Пейлом он не справится — это просто смешно. По городу ходили слухи об удивительной силе белого человека. Когда он пришел в город, он сам построил себе дом. Говорят, он поднимал бревна такого веса, что трое мужчин не справились бы с ними. А как-то раз он на спор разогнул подкову. Правда это или нет — не так важно. Пейл — косая сажень в плечах и под два метра ростом. Он раздавит Антона как комара и даже не вспотеет.

Антон не видел иного выхода, кроме как рассказать обо всем городовому. Ему не нравился этот старикашка. Он насмотрелся на него: Руслан часто выпивал вместе со старостой и оставался на ночь. Старый козел все время пожирал глазами Лилию, и это ужасно бесило Антона.

Но больше помощи ждать неоткуда, и Антон скрепя сердце пошел к Руслану.

Антона не пустили к городовому. Двое каких-то мужчин на входе отмахнулись от него, как от назойливой мухи: городовой занят, допрашивает подозреваемых, приходи завтра.

Антон смалодушничал и ушел. Но ему сразу же стало стыдно: вдруг в этот вечер кого-то убьют? Тогда смерть невинного человека будет на его совести.

Он вернулся домой. Там его поджидала мама. Она начала на него яростную атаку: требовала, чтобы он прогнал пса. С тяжелым сердцем Антон рассказал ей, откуда взялся этот пес.

Мама заголосила пуще прежнего. Антон попытался ее успокоить, но она оттолкнула его, ушла на кухню и закрылась там. Зазвенело стекло, послышалось «буль-буль-буль». «Ну, пусть так, — подумал мальчик. — Хоть на время оставит Гарма в покое».

Мальчик провел остаток дня с псом. Гулял с ним во дворе, играл. Пес резвился, будто чувствовал настроение нового хозяина и пытался его отвлечь. Но тяжелый камень лежал на душе мальчика. Даже первые опыты онанизма не приносили ему столько душевных терзаний. Тогда ему казалось, что он предает Бога, — сейчас он был уверен, что предает весь мир.

Подступила ночь. Мальчик скрылся в своей комнате. Пес лежал на кровати вместе с ним, занимая большую ее часть. Пес тоже не спал и грустно смотрел в пространство. Интересно, о чем он думал? Вспоминал бывших хозяев? Понимал ли он, какая страшная участь их постигла?

Круговерть ужасных предчувствий проносилась перед внутренним взором мальчика. Он поднялся с кровати. Он решил попробовать прибегнуть к единственному лекарству от всего на свете, которым злоупотребляли взрослые.

Он выбрался в коридор. По дому разносился заливистый материнский храп. Мальчик спустился по лестнице. И услышал возню и стук когтей за спиной. Пес неуклюже спускался за ним.

— Гарм, — шепотом протянул Антон. — Разбудишь мамку — она нам устроит.

Пес в темноте повел головой из стороны в сторону, всматриваясь в лицо мальчика, чтобы разобрать его эмоцию. Это было так трогательно, что сердце Антона дрогнуло.

— Ладно, пошли, только тихо.

Мальчик скользнул на кухню, пес потопал за ним. В холодильнике мальчик нашел батон колбасы. Хотел отрезать Гарму кусочек, но, оценив габариты пса, просто положил колбасу рядом с ним. Пес радостно завилял хвостом, учуяв приятный запах, благодарно посмотрел на мальчика, прижал колбасу одной лапой, склонился к ней и начал шумно жевать.

Антон знал, где родители прячут выпивку. Почему-то они всегда ее припрятывали. Как будто они были не взрослыми людьми, а какими-то школьниками, которые боятся, что мама с папой их накажут. Муж и жена сильно прикладывались к выпивке, запрещали это друг другу, и на этой почве разгорались ужасные скандалы, которые сильно портили жизнь Антону и Лиле. После подобных выяснений отношений оскорбленный Григорий устраивал сессии кулачных боев с детьми, поэтому у них он был крайне непопулярен. Настолько непопулярен, что на похоронах Антон не смог выдавить из себя ни слезинки.

Антон выудил бутылку виски из-за мешка с картошкой. Бутылка крепко пропахла луком и землей — мамка прятала свое сокровище там же, где хранила овощи.

Антон еще никогда не пил, и ему потребовалась определенная душевная смелость, чтобы приложиться к бутылке. Однажды в детстве он спутал водку с водой — и с тех пор боялся выпивки, как огня. В каком-то смысле выпивка и есть огонь.

Мальчик открутил крышку, запрокинул голову и сделал мощный глоток. Но не толкнул выпивку в горло, а спрятал все в щеках. Щеки защипало изнутри. Антон решился и сделал маленький глоток.

Горло вспыхнуло огнем. Перед мальчиком возник образ: масляная дорожка вспыхивает, когда к ней подносят спичку.

Несколькими мучительными глотками он прикончил все, что набрал в рот. Он тряхнул головой и осмотрелся по сторонам. Вроде бы ничего не изменилось. Значит, надо принять еще.

Он сделал еще несколько таких неуверенных глотков. Живот взбунтовался, заурчал, и выпивка попросилась обратно.

Мальчик поставил бутылку на место, включил кран и сполоснул лицо холодной водой, чтобы подавить приступ тошноты. Запах колбасы, с которой почти расправилась собака, вдруг показался нестерпимым, и мальчик поспешил убраться с кухни.

Он забежал в свою комнату, бросив Гарма на кухне. Ему показалось, что у него подскочила температура, и он рухнул на кровать.

Вдруг алкоголь подействовал: будто титаническая рука подобрала груз, давивший мальчика к земле. Он почувствовал себя легким, как перышко. У него больше не было проблем. Завтра он пойдет к городовому и обо всем расскажет. Тот выслушает его, возьмет помощников, они скрутят Пейла и воздадут ему по заслугам. Пейл Арсин будет страдать. Он расплатится за все свои злодейства. О, с каким удовольствием он, Антон, будет смотреть, как тело Пейла раскачивается на Иггдрасиле. Это была настолько приятная мысль, что член Антона напрягся, и он начал мастурбировать.

Но после непродолжительного блаженства накатила чудовищная депрессия. Она была такой черной и всеобъемлющей, что сожрала Антона целиком, выбила из него дух, а потом, поломанного, разбитого, выплюнула в новый день.

* * *

Руслан сверлил мальчика взглядом.

— Ты знаешь, как от тебя пасет?

Мальчик смотрел в пол. Он весь сжался под грозным взглядом городового.

— Да. Извините, — дрожащим голосом сказал он.

— И ты считаешь, что я должен поверить твоим словам?

— Я сказал правду! — Антон зло стрельнул глазами, но не выдержал взгляда Руслана.

— Ты понимаешь, что твои слова не доказывают вообще ничего?

Антон молчал. Только, казалось, сжался еще сильнее.

— Нельзя вот так просто обвинять человека невесть в чем. Единственное, чем ты оказался полезен, — тем, что приютил собаку. Пусть хотя бы собаки останутся в этом проклятом городе.

Руслан хохотнул.

— Надо же. Ты с таким же успехом мог бы сказать мне, что не видел вообще ничего.

Антон скрипнул зубами.

— Ладно, убирайся отсюда, — сказал Руслан. — И никому об этом не рассказывай. Нечего разжигать конфликт. Пейл и так на плохом счету. Щелкни пальцами, и его линчуют. Я уже раз ошибся, потому что поспешил.

— Но могут погибнуть люди, — сказал мальчик.

Руслан усмехнулся:

— В конце концов, какая разница. Все мы рано или поздно умрем.

Антон почувствовал себя одиноким.

Он понял, что должен убить Пейла Арсина. Наверное, именно для этого он и родился.

 

XIII. Разлука

О Приюте можно сказать что угодно — что это провинция, что это отсталый городишко, что жизнь в нем бесперспективна. Можно даже заявить, что это Чистилище, преддверие Ада. Но вот библиотека в нем недурная. Если каким-то чудом вас занесет в Приют, обязательно спросите, как пройти в библиотеку. Кто собрал ее, как ему это удалось — загадка. Но загадка, которую загадали давным-давно, а разгадки как не было, так и нет, становится скучной и неуместной. Если бы люди, к примеру, узнали, что Бог есть, и это просто представитель инопланетной расы, который вывел все виды на Земле шутки ради… Скучно! И похоже на дешевую фантастику. Но речь не об этом. В библиотеке Приюта на одной из полок поверх других книг лежит маленький потрепанный томик в мягкой обложке. Он называется «Последнее искушение Христа»; автор — Никос Казандзакис. Когда-то христианство было популярной религией. Оно породило тонны произведений искусства: картины, величественные здания, книги, фильмы. Установлено, что средняя продолжительность существования религии — две тысячи лет. И ровно через две тысячи лет христианство начало сдавать позиции. Люди перестали вникать в суть, и все теологическое богатство, скопившееся веками, пошло прахом.

В Христе все больше видели человека, а не бога. Его лишили чудес, светлого небесного воинства, победы под горой Меггидо, и оставили только плеть, терновый венец и крест. Именно в это время, на закате христианства, появилась эта книга. Ее написал грек, и это важно: греки одними из первых приняли веру в Христа. «Последнее искушение» — история о том, как Христос не устоял перед искушением Сатаны и променял героическую смерть на жизнь самого обычного человека — в собственном доме, с женой, с детьми. Когда первая жена умирает, Иисус женится во второй раз. Сатана говорит ему: «Есть только одна женщина, Иисус». Речь идет о том, что все женщины — женщина. Есть роль, функция, свободная валентность, если хотите, и не имеет значения, кто займет освободившееся место. Разлука — как смена актера в телесериале. Это тот же персонаж, но у него теперь другое лицо. Женщины не зря часто появляются в божественных историях и играют в них ключевые роли. Женщины и есть божества. Точнее, все они — одно божество, Женщина. И с ней, как с Богом, нельзя разлучиться: расставшись с одной, встретишь другую. Отрекшись от одного Бога, обретешь другого.

* * *

Руслан постучал в дверь. Потом он заметил звонок и замешкался: надо ли звонить? Не напугал ли он хозяйку? Чертов Приют, у половины жителей есть звонки на дверях, у половины нет. Руслан привык стучать в дверь, это казалось ему более деликатным. Но тех, у кого звонки есть, стук пугает: им, наверное, кажется, что кто-то пытается прокрасться в их жизнь.

Сын Снежаны открыл дверь. Ну точно — взгляд настороженный, затравленный. Глаза красные: мальчишка что, плакал?

— Здравствуйте! — голос напряженный.

— Привет, — проскрипел Руслан. — Мама дома?

— Нет, но обещала, что скоро придет.

— Ты не возражаешь, если я подожду ее внутри? Я не так уж молод, мне трудно стоять под дверью.

— Да-да, конечно, — Глеб распахнул дверь и отошел в сторону, пропуская гостя.

«Наивный парень, — подумал Руслан. — А если я и есть убийца?»

Руслан осмотрелся. В доме царил идеальный порядок. Интересно, когда Снежана успевает так тщательно убираться? Сам Руслан ненавидел уборку и всю жизнь прожил в обстановке, похожей на помойку. Он уважительно присвистнул:

— Должен похвалить твою маму. Она отличная хозяйка. Жаль, я уже староват для женитьбы, а то обязательно сделал бы ей предложение, — сказал Руслан, кряхтя и снимая ботинки.

— Вы это к чему? — сказал Глеб с заметным раздражением в голосе.

— У вас тут такая чистота, что с пола можно есть.

— Это я прибрался, а не мама, — усмехнулся Глеб.

Руслан заинтересованно глянул на парня.

— Ну, тебя я, увы, замуж тоже позвать не могу.

Невинная шутка вызвала какую-то странную перемену в лице Глеба. Он как будто о чем-то задумался и погрузился глубоко-глубоко в свои мысли.

— Можешь, пожалуйста, чайку мне налить? — сказал Руслан, чтобы вывести паренька из ступора.

— Да, да, конечно, — Глеб поспешно кивнул. — Вы садитесь пока. А хотите чего-нибудь к чаю?

— Нет, спасибо, — сказал Руслан. — Я нахожу свои кости слишком изящными, чтобы скрывать их за жиром.

Глеб улыбнулся и ушел на кухню.

Руслан воспользовался одиночеством, чтобы хорошенько посмотреть по сторонам. Что-то беспокоило Руслана, только он не мог понять, что именно. А потом взгляд его остановился на письменном столе, стоявшем по правую руку от него. На столе лежал лист бумаги, рядом с ним — ручка, карандаш и ластик. Эти предметы были расположены в абсолютной симметрии относительно друг друга. Линии, которые они образовывали, выглядели болезненно ровными. Руслан привстал и наклонился над листком, чтобы узнать, что там написано. Аккуратным, очень ровным почерком — без каких-либо помарок и исправлений — там было выведено несколько строк. Руслан быстро пробежал их глазами: какие-то слезливые стихи.

— Интересуетесь поэзией? — громко сказал Глеб. Он стоял в дверях с чашкой в руках. От чашки вверх тянулась тонкая струйка пара.

От неожиданности Руслан вздрогнул.

— Извини, — смущенно пробормотал он. — Я так… Полюбопытствовал. Это твое?

— Да, — сказал Глеб неуверенно, будто не решил, признаваться или нет.

— Молодец, — сказал городовой. — Я не то чтобы много читал, но они показались мне такими, как бы это сказать, насыщенными? — Руслан сам понял, что звучит неубедительно, и решил исправиться, чтобы сразить парнишку наповал: — У тебя большой словарный запас. — Правда? — Глеб просиял.

«Конечно, дурень, я прочитал всего четыре строки и те по диагонали».

— Да. Сейчас мало кто занимается искусством. Я не знаю никого… Это приятно, что молодежь это… пишет… — Руслан иссяк и не знал, что сказать дальше.

— Спасибо! — обрадовался Глеб. Он, кажется, принял все за чистую монету. — Это так, пустяки. Могу показать что-то посерьезней.

«Господи!» — городовой закричал внутри себя.

— Давай, как раз скоротаем время.

Глеб пододвинул к Руслану маленькую тумбочку на колесиках, поставил на нее чай и пошел за своими шедеврами.

Руслан нервно хлебнул чай и обжегся. Чай был такой температуры, будто его только что доставили курьером из ада.

«Гребаный поэт, слишком разгорячился. Видимо, чай такой горячий, потому что он нассал туда кипятком от счастья».

Юный поэт появился с ворохом исписанных листов в руках. Он весь светился счастьем — солнце на рассвете так не сияет.

— Вот смотрите, — Глеб протянул рукопись так трепетно, будто это были по меньшей мере моисеевы скрижали. — Сверху — вот это мое самое любимое. Прочитайте, мне очень интересно, что вы скажете. Я это показывал только избранным, — парнишка кокетливо хохотнул.

«Если бы я был девушкой, а не дедушкой, я бы подумал, что он пытается меня склеить».

— Ну-ка, ну-ка, — с деланным энтузиазмом протянул Руслан.

«Черт, я как назло не надел очки. Может, оно и к лучшему».

Руслан напряг свои дальнозоркие глаза — текст на расстоянии вытянутой руки расплывался, двоился, всеми доступными способами ускользал от восприятия.

Большим перцептивным усилием Руслан продрался сквозь лучшее стихотворение Глеба. Оно было написано от второго лица в будущем времени и звучало, как какое-то туманное предсказание. Городовой понял, что основной посыл текста: мир умрет, если адресат этого стихотворения не ответит на любовь. Свежо!

Руслан, закончив чтение и выдохнув, так и сказал:

— Свежо!

— Ох, я так рад! — Глеб сложил руки на груди и разулыбался. — Никогда бы не подумал, что с вами можно поговорить о поэзии.

— Сочту это за комплимент, — вяло откликнулся Руслан.

— А еще… — начал Глеб.

От дальнейшей экзекуции Руслана спасла Снежана. Скрипнула входная дверь. Медсестра застыла на пороге, удивленно глядя на городового.

* * *

Снежана пристально смотрела на Руслана, пока это не стало неприлично. Руслан несколько раз отводил глаза — таким тяжелым был этот немигающий взгляд. Глеб в недоумении вертел головой, попеременно глядя на мать и на городового. Когда молчание стало совсем нестерпимым, Снежана широко улыбнулась и сказала с наигранным энтузиазмом:

— Руслан! Какими судьбами?

Руслан с трудом изображал твердость — все-таки это не в его характере. Но мысль о том, что вскоре он может стать старостой, придала ему сил:

— Снежана, нам нужно поговорить. Наедине, — веско сказал он и выразительно посмотрел на Глеба. Глеб невольно ссутулился, вжал голову в плечи.

— Сынок, — сказала Снежана, — сходи погуляй. Нас с господином городовым надо поговорить.

— Ну, — в тон ей сказал городовой, — никогда господином не был. Но спасибо за понимание.

Глеб послушно двинулся к двери.

— Только куртку надень, — требовательно сказала Снежана. — Солнце садится, становится прохладно.

Когда дверь за сыном захлопнулась, Снежана опустилась в кресло напротив Руслана и грациозно закинула ногу за ногу.

Несколько мгновений между ними висело напряжение.

Первым заговорил Руслан:

— Замечательный у вас сын, — он взял со столика рукописный листы и потряс ими. — Талантливый. Я и не знал, что он поэт.

— Прекращайте это, — сказала Снежана. — Вы не возражаете, если я закурю? — и, не дожидаясь разрешения, достала из кармана легкой куртки, небрежно наброшенной на плечи, пачку сигарет и зажигалку. — Вы не курите?

— Давно бросил, — сказал городовой. — Боюсь рака легких.

Снежана хохотнула:

— Вам это не грозит.

— Почему же? — искренне удивился городовой.

— Потому что рак поражает тех, кто потерял интерес к жизни. А вы в ней очень заинтересованы.

— Любопытный взгляд. Интересно, что бы на это сказали дети, умирающие от рака.

— Что они еще не научились жить. — Снежана выпустила дым в лицо городовому.

Руслан закашлялся и бросил на стол сочинения Глеба.

— О, я бы сожгла эту дрянь, но не хочу разбивать ему сердце, — сказала Снежана, кивнув в сторону листков со стихами.

— Это жестоко, — Руслан демонстративно отстранился. — С вашей стороны было бы правильнее поддерживать сына в его увлечении. Ободрять, подбадривать. Не так уж много в Приюте поэтов. Честно говоря, не могу назвать ни одного.

— Приюту нужны хорошие поэты, а не посредственности, — отрезала Снежана.

— Ладно, дело ваше. Я не за этим сюда пришел. Литература меня мало интересует. Последнее, что я читал — «Старик и море» Хемингуэя.

— Что скажете?

— Еле осилил.

Снежана усмехнулась.

— Уважаю честность.

— Тогда перейдем к делу, — Руслан хлопнул себя по коленям. — Я пришел сюда, потому что у меня есть информация…

Городовой заметил, как Снежана подобралась — снова кошка для прыжка.

— Она касается вас и ваших отношений с Пейлом Арсином…

Снежана совладала с собой и теперь смотрела на Руслана с неподвижным лицом. Чересчур неподвижным.

— Одна птичка напела мне, что вас двоих видели перед домом кузнеца незадолго до несчастного случая, — сказав это, Руслан откинулся в кресле. — Можете рассказать об этом подробнее.

По лицу Снежаны пробежала тень, она пробежала взглядом по комнате, а потом с силой хлопнула по подлокотникам кресла и с видимым облегчением рассмеялась.

— Это вам тот мальчик сказал, да? — спросила Снежана и пощелкала пальцами, припоминая: — Как там его зовут? Сын старосты? Антон? Да, точно! Антон.

— Это к делу не имеет… — начал Руслан, но Снежана его перебила:

— Он выглядел таким напуганным. Его легко понять. — Снежана помрачнела. — Он лишился семьи. И ведь это я прикончила его папашу. Но я не жалею. Староста всегда был тем еще говнюком, а из-за смерти дочери он совсем слетел с катушек. Страшно представить, что он сделал бы со своей семьей, если бы не направил весь свой гнев на Пейла. Так что, думаю, я спасла их.

Руслан молчал, выжидая, пока Снежана сама ему все расскажет. И она не заставила себя упрашивать.

— Я понимаю, легко сделать поверхностные выводы. — Медсестра сделала глубокую затяжку и взмахнула кистью с сигаретой. — Когда в сцене участвует Пейл, вся сцена обретает некую двусмысленность. Конечно, чужак, белый человек! Кто знает, что там у него на уме. Мало кто знает Пейла так, как знаю я, — Снежана горько усмехнулась. — Все, что он делает, он делает во имя любви. Он готов помочь каждому. Но люди не принимают его и кусают руку, которую он им протягивает. Да, — Снежана снова затянулась, — не зря говорят, человек человеку волк. В этот раз Пейл опять просто хотел помочь. У Ивана скверный характер, это все знают. У них там что-то случилось с водопроводной трубой. Она забилась там или еще что. Вода стояла в раковине. Илона много раз говорила ему: прочисть трубу, прочисть. А он да-да, а на самом деле нет-нет. И тогда она пожаловалась Даниле, она у него покупала рыбу. И он сказал, что придет и посмотрит, в чем там дело. Они же соседи. А на следующее утро он рыбачил с Пейлом — Пейл обожает рыбалку, — они слово за слово, и Пейл вызвался помочь. Они сговорились вечером, до прихода Ивана, чтобы не провоцировать конфликт, заглянуть к ним и починить трубу или что там надо было сделать. Пейл сказал мне, и я пошла с ним за компанию. Данила вовремя не пришел, и Пейл все сделал сам. А я пока поиграла с Асей. Илона выдала нам на прощание щедрый кусок яблочного пирога. Мы ушли, и, видимо, потом случилось то, что случилось. Ужасное горе.

Снежана выставила вперед нижнюю губу и выдохнула сигаретный дым, давая понять, что история закончена.

Руслан молчал, размышляя. Эта история не противоречила тому, что ему рассказал Данила. Рыбак сказал, что после рыбалки с Пейлом он немного принял на грудь (ну конечно, немного) и заснул. А когда проснулся, вспомнил, что ему надо к Илоне — он безбожно опаздывал. Он всю дорогу бежал, чтобы успеть, и чуть было не поспел на собственные похороны: в доме на него напал Иван и едва его не прикончил.

— Вы не помните, во сколько пришли в гости?

Снежана показала ему руку, демонстрируя отсутствие часов.

— Счастливые часов не соблюдают.

— Вроде бы «не наблюдают», — поправил Руслан.

Снежана сделала небрежный жест — какая разница.

— Когда мы пришли, было светло, — сказала медсестра.

— А когда вы уходили?

— Тоже, — Снежана пожала плечами.

Руслан прислушивался к своим чувствам. Он никогда не расследовал преступления и весь его опыт был основан на книгах, которые он еще ребенком прочитал в местной библиотеке. Он нетвердо помнил, что надо двигаться от частного к общему — или наоборот. Но как это применимо к этой конкретной ситуации? Что можно считать общим, а что — частным? Оставалось только слушать врожденное чутье, позволяющее отделить правду от лжи и надеяться, что подсознательно не хочешь обмануться. Руслану нравилась Снежана: в ней чувствовался стержень. Она хорошо держала удар. Городовой не чувствовал, что его обманывают, но царившая в этом доме напряженная атмосфера настораживала его и сбивала с толку. Это чувство может никак не быть связано с преступлениями — может, тут между матерью и сыном что-то происходит. В чужой семье черт ногу сломит: вдруг сын не одобряет увлечение матери Пейлом? Или он плохо убрался, и они поссорились из-за разбросанных где попало носков? Что с тобой, Снежана, почему ты вся — как натянутая струна? Что здесь происходит?

Проклятая ответственность! Вдруг он сейчас встанет, распрощается со Снежаной, пожелает ей спокойной ночи — и снова промахнется? Медсестра побежит к Пейлу, они на радостях потрахаются, а потом схватят скалки, половники, сковородки или что там еще — и пойдут по Приюту, забивая до смерти все, что движется и дышит?

Черт! Какая нелепица! Руслан посмотрел на изящную фигуру Снежаны, на ее усталое, но от этого не менее красивое лицо. В этом лице не было ни грамма злости — только тревожная складка, отпечатавшаяся на лбу. Антон, этот маменькин сынок, сбил его с толку. Найти бы его и надрать ему задницу как следует.

Руслан почесал нос, хлебнул чай на прощание — тот остыл и оказался противным на вкус — и энергично поднялся с кресла.

— Спасибо, что поговорила со мной, — сказал городовой, не замечая, что перешел на ты. — Извини, что отнял время. Сама понимаешь, я должен был все проверить.

— Конечно, — улыбнулась Снежана. — Не хотите еще чаю?

— Нет, спасибо!

— Заходите в любое время.

— Благодарю! Всего хорошего!

Снежана проводила его до двери.

Городовой окунулся в приятную ночную прохладу. Недалеко на скамейке сидел Глеб и, запрокину голову, смотрел на звезды. Руслан махну ему на прощание, и Глеб помахал в ответ.

Руслан обернулся, чтобы улыбнуться Снежане, но она уже скрылась в доме. Городовой пожал плечами и пошел в ночь — навстречу плохим новостям.

 

XIV. Подозрение

Ты всегда знаешь, когда тебе врут. Но иногда тебе это нравится. Иногда ты боишься последствий. Иногда тебе говорят правду, но ты хочешь, чтобы тебе солгали. На самом деле, ты просто слабак. Ты ничтожество. У тебя никогда не хватает духу сказать: закрой свой рот, ты врешь. Ты киваешь, мямлишь, соглашаешься, и так ты только приумножаешь энтропию. Лжи становится больше, она образует уродливую надреальность, и тебе приходится утруждать твой не самый шустрый мозг, чтобы помнить две версии событий: то, до чего ты догадался, и то, во что ты должен верить. Но зачем тебе это? Что произойдет, если ты заткнешь рот тому, кто тебе врет? Тебе будет неудобно? Нет, дружок, это лжецу будет неудобно. Это его поймали с поличным. Из-за того, что мы живем в мире, где все замешано на лжи, лжецам многое сходит с рук. Подумай сам: ложь растет вместе с нами. От детей скрывают простые вещи: например, как они появились на свет. Им говорят, что их принесли аисты, что их нашли в капусте, что мама с папой купили их в магазине. Потом недалекие родители вызывают на тот самый разговор и признаются, что они лгали. Только не секс страшен, страшно другое — то, что твои родители такие тупицы, что наврали тебе, а потом в этом признались. Они же сразу теряют свой родительский авторитет! И закладывают в тебя разрушительный паттерн: людям можно говорить неправду! Есть вещи, которые надо делать в тени. И с годами таких вещей становится больше. Они лежат там, разлагаются и приобретают по-настоящему уродливые формы. А все из-за трусости. «Но ведь родители во второй раз сказали правду!» — дрожащим голоском возразишь ты. Пусть засунут эту правду себе в задницу. Или тебе. Ее ценность невелика: представь, что они затеяли тот самый разговор, когда тебе уже тридцать лет. Почему тридцать? Потому что тебе тридцать, а ты — все еще девственник, дубина. И ты уже знаешь, откуда берутся дети, но сам ты настолько туп и уродлив, что так и не дошел до практики. И вряд ли дойдешь. Зато в теории ты силен — твоя рабочая рука крепка, как у жезлоносца. Когда мамка уныло опишет тебе известный процесс, спроси ее, глядя прямо ей в глаза, а лучше дождись, когда она будет есть банан, и встреться с ней взглядом: «Мама, что такое минет?» Она наверняка поперхнется. Она будет скандалить с тобой, но на твой вопрос она не ответит. И солжет тебе, потому что умолчание — та же ложь. Возможно, она скажет, что не знает, и ты поймешь, что она врет, потому что ты всегда знаешь, когда тебе врут. Погнали по второму кругу!

* * *

Связь Пейла и Веры восстановилась. Для Веры наступили счастливые времена. По городу ползли мрачные слухи о новых убийствах, но Вере не было до них дела. Она просыпалась и засыпала с улыбкой. У нее даже болели лицевые мышцы — она не привыкла так много улыбаться. На окружающий мир как будто наложили какой-то светлый фильтр: погода казалось такой хорошей, люди — такими добрыми и приветливыми, а ужасные происшествия, о которых тут и там начинали разговор, — зыбкими и надуманными.

Она пела в свое удовольствие, вечерами встречалась с Пейлом, отлично завершала день и крепко спала до полудня. Анжелика радовалась за дочь, но догадывалась о причине ее хорошего настроения и про себя осуждала ее: от этого беляка не стоило ждать ничего хорошего. Но Анжелика была неглупой женщиной и понимала: любой запрет только разожжет желание, — и надеялась, что интрижка прекратится сама собой. Если повезет, без скандала. Пейл, Пейл — ну что поделать, если он такой душка.

Однако в любой бочке меда есть ложечка дегтя. И в случае с Пейлом и Верой на этой ложечке было выгравировано имя: Снежана.

Вера не решилась спросить, порвал ли Пейл с медсестрой после той сцены в баре. Она вообще гнала от себя мысли о Снежане, но ничего не получалось: перед внутренним взором возникал ее образ, образ соперницы и сестры. Возможно, при других обстоятельствах они бы сошлись и стали бы лучшими подругами, но если приходится делить мужчину, это невозможно.

Однажды у них с Пейлом произошел следующий разговор.

Они лежали голые на одеяле под дубом и смотрели на звездное небо. Вера захватила с собой второе одеяло, чтобы защититься от ночной прохлады и заботливо укрыла себя и Пейла.

— Вера, — сказал Пейл, — тебе никогда не хотелось уйти из Приюта?

Вера удивилась:

— Я даже и не думала об этом. Вся моя жизнь здесь. Моя мама, подруги.

— И что это за жизнь?

— Что ты имеешь в виду? — Вера поднялась на локте и заглянула Пейлу в лицо.

— В новом месте у тебя были бы новые подруги. И петь в баре можно где угодно.

— А мама?

— Мама не вечная.

— Дурак! — Вера легонько ударила его по груди. — Не надо так говорить.

— Но это правда. Люди уходят. Сначала ищут себе местечко потеплее, а потом, в самом конце, уходят насовсем. Вы законсервировались в Приюте. Это милый город, но он приходит в упадок. Посмотри, что здесь творится. Я бывал во многих местах — везде одно и то же. Если люди долго сидят на месте, они сходят с ума. Поэтому я всегда в дороге.

— Я слышала, нашли еще тела.

— Ага. Кто-то проникал в дома к одиноким людям и убивал их в собственных постелях.

— Звучит жутко, — поежилась Вера. — Ты же защитишь меня? Не позволишь никому обидеть меня?

— Да, но спроси любого: все скажут, что это от меня тебя нужно защитить. Я же всегда, кхм, белая ворона.

— Они просто тебя не знают, — Вера нежно поцеловала Пейла в щеку. — Если бы они знали, какой ты на самом деле, Снежок, они бы не мучили тебя.

— Я чувствую, что мое время в Приюте подходит к концу. Более того, у меня есть нехорошее предчувствие, что и время Приюта подходит к концу. Пока я путешествовал, я видел настоящие города-призраки. Приют может стать таким. Пустые дома, выбитые стекла. Не хочу быть здесь, когда все развалится.

— Да с чего ты взял? Просто какой-то больной — Руслан найдет его.

— Руслан не найдет своей задницы, чтобы подтереться, — фыркнул Пейл. — Он уже повесил одного, но убийцу это не остановило.

— Фу, какой ты грубый!

— Я хочу уйти, Вера, и хочу взять тебя с собой.

Вера почувствовала, как в груди шевельнулось раздражение.

— Но куда же мы пойдем? Кругом ведь война!

— Брось! — сказал Пейл. — Война давно закончилась. Уже воевать некому. Ты разве не слышала, что в последний раз эмиссары не приходили? И пока я шел сюда, я не видел никакой войны.

— Постой, ты же мне сам говорил, что был на войне, что сбежал и с трудом добрался сюда, в Приют.

Пейл нахмурился:

— Я? Наверное, тебе это говорил кто-то другой. Я шел в Приют с севера. Прошел пешком полконтинента.

Настал черед Вере хмуриться:

— Нет, я точно помню. Кажется, это было на этом же самом месте. В одну из наших первых встреч.

Пейл рассмеялся:

— Слова «точно» и «кажется» слишком близко. — Пейл приобнял Веру. — Не был я на войне. Что мне там делать? Я — отличная мишень. Если бы я попал на фронт, живым бы оттуда не вернулся.

— Ты бы один выиграл войну, — Вера легла на Пейла сверху. — Мой герой.

— Ты пойдешь со мной? — прошептал Пейл ей в ухо.

Вера почувствовала, как его плоть снова налилась силой.

— Давай отложим этот разговор, — промурлыкала она. — У нас, кажется, есть дела поважнее.

Пейл усмехнулся.

Вера поднялась и уперлась руками ему в грудь. Интересно, почему он не загорает? На таком солнце он должен был бы быть красным. Красный человек.

Вдруг Вера ощутила чье-то присутствие. Она подняла взгляд, и внутри нее все похолодело. Она увидела прямо перед собой Снежану. Снежана стояла, сложив руки на груди, и пожирала их с Пейлом взглядом.

— Что? Что такое? — сказал Пейл.

Он обернулся, чтобы посмотреть туда же, куда и Вера. Одним движением он сбросил с себя девушку, вскочил на ноги и бросился к Снежане.

Снежана стояла в той же позе.

Пейл, обнаженный, подошел к ней. Несколько секунд они смотрели друг на друга, а потом Снежана повернулась и ушла.

— Эй! — Пейл крикнул ей вслед. — Лучше бы ты дала мне пощечину. Эй! Давай, сделай это! Ударь меня! Выпусти пар.

— Пошел ты, Пейл Арсин! — бросила Снежана через плечо.

Пейл повернулся к Вере, ухмыляясь и пожимая плечами.

Как же ей хотелось повторить: «Пошел ты, Пейл Арсин!»

* * *

Почва уходила из-под ног Руслана. Дело запутывалось, и не было ни малейшей зацепки, которая помогла бы разобраться в ситуации. Все менялось от плохого к худшему, и у городового голова шла кругом. Новые убийства придали делу невероятный масштаб. По всему городу обнаружили не меньше двадцати тел. Все — одинокие люди, затворники, которые мало с кем общались и о которых почти никто не вспоминал. Первой ласточкой оказалась старуха Марта — когда налетал ветерок, соседи чувствовали ужасную вонь. Вспомнили, что они давно не видели старушку. Начали стучать, звать — никакого ответа. В конце концов, выломали дверь. И увидели ужасное: на старой кровати лежало обезглавленное тело, а голова была непристойно размещена между старушечьих ног. Тело и голова находились в таком отвратительном состоянии, что можно было предположить: убийство было совершено до того, как нашли тело Лилии. Раньше следствие могло проводить сложные анализы и устанавливать точное время смерти — в Приюте никто не обладал ни должными знаниями, ни необходимым оборудованием, чтобы прийти к такому заключению. И раньше в этом действительно не было необходимости — не было преступлений, насильственных смертей. Не было ли?

Руслан ужасно злился: он уже старый человек. Смерть не за горами — почему он не умер раньше, чем все это началось? Что вообще происходит? Неужели у кого-то в Приюте в самом деле сорвало крышу, и он превратился в ужасного маньяка? Почему это не случалось раньше? Не случалось ли?

После того, как обнаружили тело Марты, кому-то в голову пришла здравая мысль: а что если проверить всех, кто живет один? Давно ли вы видели соседей? Это была здравая, но параноидальная мысль — выводы из нее могли быть чересчур далекоидущими. Но палец судьбы уже щелкнул по доминошкам, и события развивались стремительно. Тут и там люди вспоминали, что не видели соседей. Двери содрогались под ударами, надрывались замки, петли срывались под ударами плеч — и за закрытыми или полуоткрытыми дверями люди находили все новые и новые тела.

Приют охватила паника.

Все взгляды обратились к Руслану. Он — единственный в Приюте, кто олицетворяет закон и порядок. Но что ему было сказать? У него не было ни малейшей идеи, кто это делает и зачем. Он собрал граждан у Иггдрасиля и выступил с утешительной речью. Но его голос дрожал, в словах не было уверенности, и паника лавиной обрушилась на Приют.

Кто-то вспомнил, что доктор Анатоль собирался уехать из Приюта — и, по-видимому, уехал. Люди всерьез начали говорить о том, чтобы оставить Приют.

Мир сдвинулся с места, и Руслан не поспевал за ним. На него легло ужасное бремя: если он в ближайшее время не найдет убийцу, то Приюта больше не будет. Люди уйдут из него, и он останется здесь в одиночестве — старик, доживающий свои дни в мертвом городе.

Надо действовать. Надо что-то придумать. Вот только что?

* * *

В эти дни тяжелый груз лежал на сердце у многих людей. И Вера была одна из них. Суета города прошла мимо нее — у нее был свой повод для переживаний.

После того случая со Снежаной Пейл избегал встреч с Верой. Он находил какие-то глупые предлоги, но Веру это не очень задевало. Она утешалась в объятиях Василя, которого до этого избегала — точно так, как сейчас ее избегал Пейл. Но ее мучило чувство вины перед Снежаной, и девушка решила во что бы то ни стало поговорить с сестрой. Только отвечать за свои поступки страшно, и Вера все откладывала это.

Но в один день она проснулась с чувством необоримой решимости. Весь день она не могла ни о чем думать, кроме предстоящей встречи со Снежаной.

Вечером Вера тщательно подобрала одежду и чуть-чуть накрасилась, прежде чем выйти из дома. Она хотела выглядеть сногсшибательно, но при этом скромно, а это взрывное сочетание, требующее определенного мастерства. Благо, Вера им обладала.

Она не помнила, как добралась до дома медсестры — ноги сами донесли ее. Вере казалось, что все сорвется — Снежаны не будет дома, или будет ее сын, и они не смогут поговорить.

Она позвонила в звонок с тяжелым чувством обреченности. Вера поняла, что плохие предчувствия сбылись — более того, все оказалось хуже, чем она себе представляла, когда дверь отворилась, и за ней оказался — нет, не сын Снежаны — Пейл Арсин собственной персоной.

— Ох, — сказал Пейл.

— Ах, — сказала Вера.

Пейл смущенно улыбнулся, неловко, боком, скользнул мимо Веры и пошел прочь.

— Пейл, что?.. — Снежана подошла к двери и, увидев Веру, не закончила.

— Привет! — начала Вера робко.

— Что тебе нужно?

Голос Снежаны был таким холодным, что способен был изменить погоду в регионе на несколько лет.

— Я хотела поговорить, — сказала Вера глухо. — Просто поговорить.

Девушка удивилась, как звучал ее голос. Казалось, что ее горло промерзло от холодного приема и почти не способно было издавать звуки.

Снежана окинула соперницу исцеляющим взглядом.

— Ну заходи, что стоишь? — сказала она. — Глеб! — возвысила она голос. — Не хочешь прогуляться?

Подросток, ссутулившись, подошел к матери.

— Опять?

— Не опять, а снова, — огрызнулась Снежана. — Погуляй, мы недолго.

— Пойду тогда в магазин схожу, что ли, — уныло сказал Глеб.

— Только смотри, много не трать!

— Угу, буркнул подросток, одарив Веру недобрым взглядом.

Снежана попросила Веру снять туфли и пригласила на кухню.

— Чаю? — спросила хозяйка.

— Мне бы чего-нибудь покрепче, — сказала Вера, и это прозвучало как признание.

Снежана невольно улыбнулась. Она достала из шкафа большую бутылку виски, откупорила ее и налила в два стакана.

— Берегла для особого случая, — сказала Снежана. — Если это не он, то я тогда не знаю. Хочешь лимон туда выдавлю? У меня есть.

— Да нет, я так, — сказала Вера.

Две женщины сели друг напротив друга и выпили. Каждая ополовинила свою порцию. Обе сморщились, пресеклись взглядами и расхохотались.

— Сестра, — сказала Вера.

— Я знаю, — сказала Снежана.

Помолчали.

Потом переглянулись и прикончили содержимое стаканов.

Снежана налила еще.

— Папка-то наш — козел, — сказала Снежана.

— Ага, — подтвердила Вера.

— Выпьем за него, — сказала медсестра. — Чтобы черти в аду сильнее там его вилами.

Вера хохотнула:

— Ты в это веришь?

— Нет, но этот козел заслужил.

Чокнулись и выпили еще.

Снежана поднялась, взяла лимон из холодильника, отрезала дольку ножом, поднесла к носу, понюхала, а потом, зажмурившись, съела все, кроме кожуры.

— Знаешь, Глеб мой, — сказала Снежана, — от него.

Вера смотрела на сестру с открытым ртом, пока та залпом осушила стакан и стукнула им об стол.

— Что? — переспросила Вера.

— Ик! — ответила Снежана. — Что слышала.

Вера принялась подсчитывать. Ей не нужно было много выпить, чтобы опьянеть, и алкоголь уже осыпал ей мозги, так что ей было трудно произвести расчеты.

Снежана заметила это:

— Не считай. Не вдавайся в подробности.

Язык медсестры чуть заплетался от выпитого. Она налила себе еще немного и снова опустошила стакан.

— Я люблю Глеба. Он для меня все. Пусть и педераст. Я не увижу внуков, зато его гнилое семя… Ик!.. Его гнилой род не продолжится.

Вера никак не могла свыкнуться с мыслью, что Глеб — ее племянник и брат одновременно. Эта была настолько мучительная мысль, что она вмиг протрезвела.

Вовремя, потому что Снежана спросила ее:

— Что нам делать с Пейлом?

— Я не хочу его делить, — сказала Вера. — Это последнее дело. Я за этим и пришла. Хотела сказать об этом. У меня есть Василь. Я хочу остаться с ним. Пейл для меня ничего…

— Не-е-ет, — Снежана неуклюже помахала указательным пальцем перед носом Веры, — нам не надо его делить. Ик!.. Скоро все изменится!.. Очень скоро! Ик!..

 

XV. Драка

Всем нравится смотреть, как два мужика мутузят друг друга. Так было с начала времен. Если в драке участвует куча народу, теряется самое главное — интимность происходящего. Драка — манифестация естественного отбора. Люди испортили красоту драки, когда начали использовать подручные средства. Представьте себе, как два древних ящера-гиганта сходятся в битве. Какая красота! Какая мощь! Только представьте себе все хорошенько: пышная девственная природа, экзотические растения, папоротники чудовищных размеров. Для драматизма нарисуйте в воображении кровавый закат, градиент неба от желтого к красному. Ящеры тяжело ступают, взбивая кучу пыли. Бьют друг друга хвостами, пытаются дотянуться до шеи противника зубами. Силы равны — это обязательное условие, иначе смотреть неинтересно. Услышьте их рев, похожий на трубный зов слонов. Запаситесь терпением: эти парни никуда не спешат. А для одного из них сегодня и вовсе все кончится. Настоящая, примитивная доисторическая драка — что может быть лучше? В ней — вся суть жизни. Выживет более выносливый, более яростный, более сильный. В тупых мозгах гигантских ящериц нет места эмоциям, рассуждениям о Боге. Вскрыв их сознание, вы не найдете ничего кроме голода и злобы. В мгновение смерти жизнь не полетит перед их пустыми глазами. В такой драке — все драки. И два мужика, которые лупят друг друга — на пыльной арене в Риме, на ярмарке в Великом Новгороде, в товарном поезде, пересекающем Америку, — в своем величии, в своем отчаянии и в своей боли они равны тем древним ящерам. Они и есть квинтэссенция боя. Как только материя ожила, как только она столкнулась с борьбой за выживание, она научилась драться. Этот бой начался в темноте под холодными звездами, там же он однажды и закончится. Ему не смогут помешать атомные бомбы, вирус птичьего гриппа, гаснущие солнца — жизнь всегда найдет себе лазейку и просочится в будущее, чтобы продолжить драку. Вот ты сейчас читаешь это — у тебя же есть дети. Может быть, не в этот конкретный момент, но в континууме твоей жизни они появятся. Не расти их слюнтяями и трусами — прекращай. Хватит воспитывать жертв, беззубых травоядных крикливых ничтожеств. Ты же не корову породил. Вырасти из них великанов, гигантских хищных ящеров — и пусть они хорошенько откусят от пирога, пусть съедят его целиком, раз уж ты выплюнул их в мир, не спросив разрешения.

* * *

Мясник вбил топор в колоду.

Его звали Иммануил, и в этом вся хохма. Его папка говорил, что в одной древней книге было предсказано: придет мессия и заберет всех добрых людей на небеса. И даже имя было названо: Иммануил. Папка искренне недоумевал, насколько же все-таки люди лишены амбиций, раз со времен того пророчества все поголовно не называли своих детей Иммануилами. Престижно быть отцом мессии. Почет, уважение и еда на халяву — ешь, сколько влезет. Папка любит покушать. Это был, наверное, самый здоровенный мужик в округе.

Если бы была дочка, говорил папка, назвал бы также — это имя всем подходит. Непонятно, шутил он или все-таки говорил всерьез. Если эта была шутка, то только отчасти — сына-то он все-таки назвал Иммануилом.

Правда, с этим именем все не так просто. Объявился какой-то другой мессия и испортил Иммануилам всю малину. Чтобы не было противоречий, Иммануилом назвали и того, нового мессию, но в определенном возрасте. С тем новым мессией вообще было много заморочек.

Еще, вспоминал папка, наличествовал какой-то философ с таким именем, но писал такую муть, что без бутылки не разберешься. Но, с другой стороны, папка мало в чем мог разобраться без бутылки.

Иммануил любил папку. Им не свезло: мамка рано померла. Подавилась куриной костью — надо же, а? Иммануилу лет десять было тогда. Они сидели за столом, обедали, ели курочку. А эта гадкая курочка отомстила им: дорого отдала свою жизнь и расправилась с мамкой. Мамка поперхнулась, в горле забулькало, она захрипела, они с папкой подскочили к ней, начали лупить по спине со всей силы. Но все быстро закончилась. Мамка повалилась со стула и испустила дух. Печальная картина. Только юбка у нее задралась неприлично, и Иммануил увидел ее местечко. Он испытал возбуждение, а потом ему стало стыдно.

Они с папкой жили душа в душу. Папка был мясником и сына растил как будущего мясника. Иммануил хорошо кушал, во всем помогал папке, регулярно пинал соседских мальчишек по отцовскому благословению — и вырос здоровенным детиной. Иммануил казался улучшенной версией отца: там, где у старшего копился жир, у младшего росли мышцы.

Папка под все старался подоткнуть глубокомысленность. На все случаи жизни у него была теория. И папка говорил:

— Я ведь не зря тебя назвал Иммануилом. Не знаю насчет людей, а для животных ты будешь настоящим спасителем. Понимаешь, сынок, наша планета отличается от других тем, что на ней много воды. Правда, сейчас трудновато до воды добраться, но, поверь мне, так и есть. А вода — это волны, которые пожирают другие волны. Но это нам только так кажется. На самом деле похожие частички просто перемешиваются друг с другом — и все, суть от этого не меняется. Улавливаешь? И мы все, люди там, звери, птицы — мы вот как такие же волны. Только нам вот, конкретно нам с тобой, нужно кушать, чтобы дожить свою жизнь. Потом мы перемешаемся с другими частичками, и нас больше не будет. А пока мы расщепляем других на частички в наших животиках. Но надо делать это гуманно. В отличие от волн у живых существ есть чувства. И задача хорошего мясника — лишить жизни гуманно. Чтобы животное не мучилось. В лучшем случае, чтобы вообще не поняло, что происходит. Увы, — тут папка тяжело вздыхал, — это получается редко. Они все понимают. И кричат от ужаса. Тяжело это слышать. Ты должен стать лучшим мясником, чем я, сынок. Ты должен стать спасителем всех этих зверей. Никто не должен кричать. Поэтому тебе надо поставить руку. Ты должен бить молниеносно — как мысль. Чтобы взгляд не поспевал за твоей рукой!

И Иммануил ставил удар.

Первую корову он забил, когда ему было тринадцать. Папка считал, что мясник идет рука об руку с богами: он все время совершает жертвоприношения, он как жрец, поэтому ко всему надо подходить со смыслом. И тринадцать — злое число. Как раз для такой злой работы, как у них.

Иммануил забил корову одним ударом. И сразу понял, что это его призвание. Папка даже присвистнул:

— Ты далеко пойдешь, сынок!

Папка, разумеется, выражался фигурально: куда идти-то из Приюта?

Одно время Иммануил носился с идеей отправиться на войну. На самом деле, ему хотелось опробовать свои навыки убийцы на людях. Но эмиссары не приезжали, и тема закрылась сама собой.

Но боги всегда отвечают на наши мольбы и исполняют наши желания. Правда, зачастую очень причудливым, извращенным способом. И Иммануилу представился шанс убить человека.

Папка в последнее время ходил грустный — не узнать. Иммануил начал подозревать, что-то неладно. Гром грянул, когда отец заглянул к сыну, пока тот доил коров в коровнике. На папке лица не было. Он сказал:

— Сынок, нам надо поговорить.

Так начинаются самые неприятные разговоры.

Папка опустился на старую табуретку — дерево заскрипело под его внушительным весом.

— Я ходил к Анатолю, к доктору. У меня сердце болит в последнее время очень сильно, голова раскалывается, в боку колет. Плохо ночами сплю, ворочаюсь. Измучился уже. Анатоль меня осмотрел. Он сказал, что здоровье у меня ни к черту, что у меня целый букет болезней. У него там есть всякие предположения, но нет оборудования, чтобы посмотреть точно. — Папка потряс своей большой головой. — Но дело дрянь, сынок. Твой папка не жилец.

Иммануил слушал это и не верил своим ушам. Получается, он скоро останется совсем один? От этой мысли в глазах защипало, по щекам побежали слезы.

— Ну, что ты! — папка протянул ручищу и привлек сына к себе. — Не расстраивайся. Помнишь, что я тебе говорил. Я пожил свое. Скоро я стану частичками среди частичек — но видишь, что-то оставил после себя. Моего Иммануила, мою гордость! — и потряс его за плечо.

Иммануил слабо улыбнулся.

— Не раскисай. Ты мессия! И у меня к тебе будет одна просьба, — сказал папка серьезно. Я хочу, чтобы ты меня спас.

Иммануил нахмурил брови.

— Я хочу, чтобы через месяц, в день моего рождения, в пять утра — моя мамка говорила мне, что я родился в пять утра — да, это отличное время. Так вот, я хочу, чтобы в этот день ты подошел бы ко мне с нашим большим молотом, хорошенько размахнулся и вышиб бы мне мозги! — папка демонстративно шмякнул кулаком о раскрытую ладонь.

Иммануил опешил. Папка что — просит его убить?

Будто услышав его мысли, папка несколько раз качнул головой.

Сын яростно затряс головой:

— Нет, я не буду это делать! Ты мне нужен живой!

— Сынок, — мягко сказал папка, — твоему отцу очень больно. Это все равно случится. Но я не хочу дать болезни шанс превратить меня в мешок с говном. Я все равно умру, и ты останешься один. Это звучит жестоко, знаю, но таков закон жизни. Помоги мне уйти легко и безболезненно. Я больше ни о чем не прошу. У тебя останется дом и большое хозяйство. Ты будешь жить и ни в чем не знать нужды. Потом ты встретишь хорошую девушку, и у тебя появится ребенок. Ты ведь знаешь, как надо его назвать?

Иммануил сдерживал слезы, но тут не смог удержаться. Он издал нервный смешок, и из глаз брызнуло.

— Я вижу, что ты меня любишь, — сказал папка. — И я тебя очень люблю. Так давай сделаем это во имя любви.

— Меня же казнят за это? — схватился Иммануил за подвернувшийся кстати аргумент.

— Брось! Папка обо всем подумал! На обратном пути от доктора я заглянул к старосте. Я рассказал ему о своей ситуации и о своем решении. Я пообещал ему корову, если он отнесется ко мне с пониманием. И он отнесся. Но чтобы этот старый лис выполнил свое обещание, я напишу завещание и заверю его у какого-нибудь хорошего человека. А то знаешь, как бывает: я умру, он обвинит тебя в моей смерти и заберет все наше хозяйство.

Иммануил не слушал. Ему ужасно жаль было расставаться с папкой, но он чувствовал, что ничего уже не вернуть назад. Внутри он уже начал смиряться с потерей.

Когда отец еще раз спросил его, выполнит ли он его просьбу, Иммануил кивнул.

Месяц до убийства он помнил плохо. Он постоянно прокручивал в воображении предстоящую сцену. Он поймал себя на странной мысли: он так часто думал об этом, что захотел этого. Если бы отец вдруг передумал, это бы огорчило Иммануила.

Отец ничего не отменил. На рассвете в свой день рождения он пошел с сыном за дом. Отец выглядел бледным и разбитым, а сын дрожал от возбуждения. Лицо мужчины отекло, глаза заплыли, под ними залегла синева — в последнее время отец сильно пил.

Мужчина надел свою лучшую одежду: безразмерный пиджак и брюки горчичного цвета, которые заправил в хорошие сапоги — их он берег для особого повода и почти не надевал.

Он грузно опустился на колено, замарав неношеные брюки. Он с досадой посмотрел на испачканную ткань:

— Прощай, сынок, — сказал папка.

Иммануил посмотрел на молот в своих руках. Это был кусок старого железа на длинной потертой деревянной ручке. От него сильно пахло металлом — тяжелый, чуждый человеку запах.

Неужели он сейчас размахнется и выбьет дух из своего папки?

Отец задрожал, все его могучее тело заходило ходуном:

— Давай же, давай, не тяни, сделай это! — лихорадочно шептал он.

Иманнуил поднял молот.

— Нет, пожалуйста, сынок, прошу, не надо! Пожалуйста, не надо. Я не хочу, я не…

Шмяк!

Звук глухой, как будто качан капусты уронили на каменный пол.

Иммануил бросил молот и закричал. В этом крике нельзя было расслышать ничего, кроме первобытного торжества.

Потом он переложил тело отца в заранее заготовленный костер и поджег его. А потом кости собрал в мешок и спрятал в подвале. Они там лежат до сих пор.

Это убийство — главное событие в жизни Иммаунила.

Был еще момент, когда он некрасиво поступил с одной местной девчушкой, но она не стала раздувать скандал, и Иммануил легко отделался. С тех пор он по возможности избегал девиц. Но поскольку природа не терпит пустоты, нашлось неожиданное решение. Точнее так: спрос родил предложение.

Он тихо жил и продолжал отцовское дело. И до недавних пор почти ничего в его жизни не происходило. Пока в ней не появилась женщина.

* * *

В дверь постучали. Иммануил отрубил приличный кусок мяса от туши, которую разделывал, бросил его в морозильник и пошел открывать.

За дверью оказался сын Снежаны.

— А, это ты, — сказал Иммануил. — За мясом пришел?

Глеб кивнул.

— Ну, заходи. Сейчас заверну.

Глеб осторожно зашел внутрь, но дальше прихожей не пошел, так и остался стоять у двери. Ему не нравился мясник, хотя мама его очень хвалила и время от времени наведывалась к нему в гости. Что-то в нем было пугающее. Возможно, дело было во внушительном внешнем виде: гора мышц, бритый череп, неподвижный взгляд, как у рептилии.

Пока на кухне мясник хлопал дверями, стучал ножом и шуршал упаковкой, Глеб переминался с ноги на ногу и не находил себе места. Бывают же такие люди — могут нагнать страху одним своим видом. Как будто попал в логово людоеда.

— У тебя сумка есть? Тут много получилось! — крикнул мясник с кухни.

— Нет, — сказал Глеб. — Я не знал, что много. Думал, унесу в руках.

Мясник расхохотался — кажется, затрясся весь дом.

— Что это за свадьба, где мало мяса?

— А вы уже знаете, да?

— Да, Снежана мне сказала.

Мясник вышел в прихожую с большой тканевой сумкой, раздувшейся от содержимого. Мяса действительно было много. Как это все унести?

— Свадьба, надо же, а? — сказал Иммануил, протягивая сумку Глебу. — Кто бы мог подумать, да?

Мясник усмехнулся, глядя, как под весом у Глеба задрожали руки.

— Ты-то как, не расстраиваешься? — спросил мясник. — Пейла Арсина мало кто любит. Пейл Арсин, надо же. Вот это выбор!

Иммануил сверлил Глеба своим неподвижным немигающим взглядом, и чувство жути только возрастало. Казалось, что он попал в страшную сказку, где за неверный ответ можно угодить в котел.

— Я равнодушен к Пейлу, — сказал Глеб. — Главное, чтобы мама была счастлива. А она говорит, что счастлива с ним. Я рад за нее. И Пейл, видимо, неплохой человек, раз собирается узаконить отношения.

— Ну-ну, — мясник сложил руки на груди. — Посмотрим. Она пригласила меня на церемонию. Будет интересно посмотреть. Ладно, малец, береги ее, она у тебя красавица. Совет да любовь и все такое!

Глеб рад был поскорее выбраться из логова людоеда, нервно улыбнулся, кивнул и, неуклюже шагая из-за тяжелой сумки, поспешил домой.

* * *

На днях к мяснику заглянул еще один гость. Увидев на пороге Антона, сына старосты, мясник почувствовал, как в нем шевельнулся интерес.

— Привет, малой, какими судьбами? Мамка отправила за мяском? В такой-то час?

— Здравствуйте, — робко сказал мальчуган. — Нет, я сам пришел.

— И что же тебя привело? — Мясник открыл дверь шире и отошел в сторону. — Проходи, не бойся. Я, может, и не самый красивый парень в Приюте, но самый добрый — это точно.

Иммануил провел мальчика на кухню и усадил за стол.

— Хочешь есть? Я как раз ужинать собирался.

— Нет, спасибо, я сыт.

— Неправильный ответ, — сказал мясник, суетясь над едой. — Никогда не знаешь, когда удастся поесть в следующий раз. Вот, хотя бы поклюй.

Мясник щедро наложил в тарелку картофельное пюре и котлеты и поставил перед мальчиком.

— Какой аромат, а? Ну, не обижай меня, поешь. Держи, вот вилка, вот нож. Если хочешь, дам ложку для пюрешки.

— Спасибо! — сказал мальчик.

Он послушно приступил к еде. Ел он медленно и вяло — по его виду легко было понять, что он одержим какой-то одной мыслью, которая его гложет и не дает покоя. Видимо, он рад был неожиданному ужину — так разговор, который он боялся или стеснялся завести, на какое-то время откладывался. Интересно, о чем пойдет речь?

Мясник смел свою порцию, дождался, когда мальчик домучил половину угощения, и спросил:

— Ну, о чем ты хотел поговорить?

Под пристальным взглядом холодных глаз мясника мальчик вжал голову в плечи. Иммануил понял это, встал к гостю спиной и принялся мыть свою тарелку.

— Ну? — бросил он через плечо.

Маневр мясника помог. Мальчик набрал полную грудь воздуха, а потом выпалил:

— Мне папа рассказывал о вас.

— Это мне очень льстит, — сказал мясник. — Но люди часто что-то говорят друг о друге. Это нормально. Что конкретно он тебе говорил?

— Про вашего папу, — тихо сказал мальчик. Из-за шума воды звуки не сразу сложились в голове мясника в понятную фразу, но когда сложились, Иммануил очень удивился. «И что? — подумал он. — Этот маленький говнюк собрался меня шантажировать, что ли?»

— Так. И? — проговорил он раздраженным тоном, выключил воду и повернулся к гостю.

Мальчик крепился и — молодцом! — сумел выдержать его взгляд. Не всякий взрослый с этим справлялся.

Антон сказал, сдерживая дрожь в голосе.

— Я знаю, что вы не боитесь убивать. Я видел, там, у Иггдрасиля… Учитель Станислав… Вы — единственный, кто может мне помочь. Я знаю, где родители хранят всякие дорогие вещи. Там драгоценности, золото. Я заплачу.

— То есть ты хочешь, чтобы я кого-то убил.

Мальчик отвел взгляд и кивнул.

Мясник растянул тонкие губы в лягушачьей улыбке:

— Кого же?

 

XVI. Уважение

Что такое уважение как не желание уподобиться? Человек уважает в другом те черты, которые хотел бы иметь сам. Никто не хочет быть старым, но все хотят быть мудрыми. Старики узурпировали мудрость, но вы им не верьте — часто за рыбьими глазами и сеткой морщин нет ничего. Мудрость — это разбитый лоб. Его разбили грабли, на которые человек наступал снова и снова. Если закрыть окна и двери и просидеть в своем доме всю жизнь, мудрости неоткуда будет взяться. Мудрость — это сила. А мы уважаем силу. Даже если человек откровенно туп, но силен, мы будем его уважать. Потому что всем хочется быть сильными и никому не хочется иметь неприятности. Уважение — это страх. Страх не стать тем, кого уважаешь. Уважаем ли мы человека за то, что он красивый? Нет, мы его вожделеем. А это чувство далекое от уважения, потому что страсть — это желание испортить, осквернить объект обожания. Гримаса страсти изуродует красивое лицо, пот увлажнит красивое тело и перебьет его приятный запах, животная жидкость прольется и осквернит его. Это далеко от уважения. Но уважение бывает истинное и ложное. Сейчас мы говорили об уважении истинном — о желании уподобиться. Ложное уважение навязано обществом. Человек должен уважать, к примеру, беременных женщин. Но некоторые беременные женщины так хороши, что их хочется осквернить. Редкий мужчина хочет уподобиться беременной женщине. Люди должны испытывать уважение к блаженным, слабоумным, увечным, но на самом деле никто к ним не испытывает никакого уважения. В лучшем случае человек испытает сочувствие, в худшем — брезгливость. Самый гадкий вид лицемерия — это тщеславное благодеяние. Представьте себе, как дама средних лет с пышными формами подходит к безногому, потрясая этими самыми формами, и бросает в его шапку, наполненную звенящей пустотой, несколько монеток. Она поделилась этими грошами, чтобы (1) показать себя, привлечь внимание к своей и без того заметной персоне; (2) продемонстрировать, что у нее есть деньги; (3) унизить окружающих, доказать, что она лучше остальных. Есть ли в этом что-то для увечного? Очень мало. Собственно, те монетки и все. Пойдет ли это в зачет, когда нужно будет предстать перед последним судом? Иса говорит, что не пойдет. Он вообще суровый малый, так что глупо было ожидать другого ответа. Уважение — сложная штука. Чтобы уважать кого-то, нужно самому стремиться стать лучше, а люди обычно делают все, чтобы стать еще чуточку хуже.

* * *

— Данила, скажи ты издеваешься надо мной? Скажи мне!

Рыбак еще никогда не видел городового в таком состоянии. Его лицо побелело, синяки под глазами стали черными. Он весь дрожал, отчаянно жестикулировал и прыгал на месте от злости. Это могло бы показаться забавным, если посмотреть на ситуацию со стороны, но Данила участвовал в ней, и ему было совершенно не до смеха.

— Почему тебя назвали Данилой? Ты же настоящая Кассандра! — кричал городовой, брызжа слюной. — Почему ты все время приносишь только плохие новости? Почему ты не рассказываешь мне, что где-то родился новенький розовый младенчик? Почему как ты ни придешь, мои седые волосы теряют последний цвет? Я могу легко их выдрать и приделать к голове гребаного Пейла Арсина! — и Руслан воплотил угрозу в жизнь и на глазах у рыбака выдрал волосы у себя с макушки. Видимо, сам Руслан не ожидал от себя такой прыти, раздосадовано посмотрел на клок волос, бросил его на пол и начал яростно топтать его — так, как обычно расправляются с гадкими насекомыми. При этом он тяжело дышал и сдавленным голосом выплевывал из себя ругательства.

Потом его гнев снова переместился на Данилу:

— Как ты меня достал! Гребаная Кассандра! — староста сопровождал каждый крик тычком своего острого пальца, Данила ойкал и пытался увернуться. — Гребаный город! Ты не понимаешь, что ли, что так меня скоро самого повесят на этом старом пне? Раньше гонцов с плохими вестями убивали. Иди отсюда, проваливай! Сунешься сюда еще раз, клянусь, я убью тебя!

Данила не заставил себя долго упрашивать. Он попятился, в дверях неуклюже развернулся и трусцой скрылся с глаз.

— Уходи и не возвращайся! Говнюк! Чтоб тебя! — надрывался Руслан, оставшись в одиночестве. — Если при дешь сюда еще раз с новостью, что кого-то опять убили… Клянусь, я сам убью тебя! Клянусь! Я сделаю из тебя настоящую Кассандру. Я отрежу твой бесполезный член и засуну его тебе в рот, чтобы ты наконец заткнулся и перестал разносить плохие вести! Гребаная сорока!

Руслан рухнул в кресло, схватился за голову и зарыдал. Он был в отчаянии. Он решительно не понимал, что ему делать. У него не было ни зацепок, ни опыта, ни подозреваемых. Он не видел системы в происходящем. Ему казалось, что открывается тайное предназначение Приюта: этот городок — Чистилище. Смерть, когда у нее выпадает свободная минутка, забирает кого-то из жителей, чтобы препроводить в уготованное для него местечко.

Некоторые преступления были совершены со звериной жестокостью, тела жертв были изуродованы и пропали целые фрагменты тел. Убитые женщины были изнасилованы — но не во всех случаях. Возникло предположение: либо убийца все время пробует разное, либо убийц несколько. Но объявить такое людям — все равно что не сказать вообще ничего.

Руслан опасался за свое будущее. Пока нет подозреваемых, люди направляют свой гнев на него. Он уже пережил встречу с несколькими разгневанными мамашами. Еще чуть-чуть — и жители Приюта схватят топоры и вилы и сыграют с городовым, который не способен их защитить, в старую-добрую игру: все-на-одного.

Руслан уже и думать забыл о позиции старосты. Пережить бы все это… Может, проще бежать, уйти из Приюта — как это сделал этот говнюк доктор? Если, конечно, убийца не добрался и до него.

А ведь у него были такие блестящие планы… Он надеялся каким-то чудом отыскать убийцу, с триумфом стать старостой и внести остроумное предложение: отдать дома убитых молодым семьям. Многие в Приюте жили несколькими семьями под одной крышей и были на ножах: вечное противостояние зятя и тещи, невестки и свекрови. Поначалу люди приняли бы это предложение в штыки — там же убили людей, бла-бла-бла. Но потом все бы признали остроту его ума и дальновидность. Все бы носили его на руках! Не сносить же эти дома — все из новой партии покойников были одинокими людьми. Даже певичка Ирина — именно о ее смерти пришел рассказать Данила. Эта новость окончательно вывела Руслана из себя. Мама Ирины недавно скончалась, отца унес ветер много лет назад, и певица жила одна. А ведь она и путалась с Пейлом. Наверняка водила его к себе в дом. А теперь ее нет.

Тут в мозгу Руслана что-то перещелкнуло.

Он вспомнил одну деталь.

Зацепка!

Кровь прилила к голове. Сейчас он потянет за ниточку — вдруг распутается весь клубок?

Руслан выскочил из дома и побежал — босой. Так быстро он не бегал уже много, много лет.

* * *

— Руслан совсем плох, — сказал Серега.

— Ага, — поддакнул Михалыч, другой помощник городового. Вообще-то его звали Евгений, но, по общему мнению, отчество звучало более веско.

— Он отошел от дел, не ходит с нами по домам, не пытается понять, что к чему.

Михалыч кивнул.

Мужчины узнали о смерти Ирины от одного из ее соседей и шли на место преступления. По дороге им повстречался Данила, и они попросили его передать дурную весть городовому. Конечно, проще это было сделать им самим, вот только они не хотели связываться со стариком. Данила отнекивался, но они надавили на него и он сдался — понуро побрел выполнять поручение.

— Спорим, старый хрен не придет? — сказал Серега.

— Да чего тут спорить, — сказал Михалыч. — И так понятно.

— Мы могли бы его подождать, только ждали бы до второго пришествия.

— Ага, — сказал Михалыч. — Я вот слышал эту фразу, только все никак не могу понять, что за второе пришествие такое?

— Хм, — Серега почесал в затылке. — А я просто так сказал, тоже слышал от кого-то. Смысл-то понятен: надо долго ждать.

— Да это-то ясно. А кого ждать-то?

— Ну, может, имеется в виду, что кто-то в первый раз пришел, а второй уже и неизвестно, придет или нет.

— Ага, как-то так, наверное. Я поэтому и не люблю гостей, если честно.

— В смысле?

— Да я выпиваю прилично, ты же знаешь. А гости часто злоупотребляют моим гостеприимством. Засиживаются за полночь. А чем дольше они сидят, тем больше я выпиваю. А чем больше я выпиваю, тем больше наговорю им всякой чуши. Я потом не помню, как они уходят. А наутро мне очень стыдно. И еще жена с детьми смотрят на меня так, будто я на их глазах чужую тетю отшпилил. Мрак, короче.

— Понимаю, — мрачно кивнул Михалыч.

— А потом эти гости не приходят. Я их не зову, и они не просятся. И я не знаю, может, я им наговорил чего. Короче, ужасно себя чувствую. К чему я это вообще?

— К тому, что второе пришествие.

— А, ну да. Ну я все сказал: не дождешься его, второго пришествия.

Какое-то время шли молча.

— Михалыч, — начал Серега, — а ты-то что думаешь? Кто это все делает? У кого крыша поехала?

— Ты знаешь, — сказал Михалыч. — Я-то не сомневаюсь.

— Ну?

— Я считаю, что это Пейл Арсин.

— Да ладно!

— А что ладно-то? Ты сам посуди. Есть простая закономерность. Приют — тихое местечко. У нас никогда не было никаких убийств, зверств там, изнасилований. Появился Пейл Арсин — бах! И мы уже по колено в крови. Это как в историях, которые мой сын любит читать. Рисованные книжки, их в библиотеке много. Там про героев всяких. Яркие такие книжки, мне самому интересно. Листаю иногда. Так там все то же самое: появляются хорошие парни — появляются плохие парни. Случаются катастрофы там, проблемы всякие. У нас — то же самое, только нет никаких хороших парней.

— Ну так, может, Пейл Арсин как раз хороший парень? Может, он появился — и начались проблемы, как ты говоришь.

— Что-то я не вижу, чтобы он помогал нам найти убийцу.

— Но он собаку из огня спас. Многим помогал, когда только появился здесь…

— Ты так говоришь, потому что он тебе крышу перелопатил тогда.

— Нет, мне просто нравится Пейл Арсин. Я считаю, что все зря на него так взъелись. Хороший мужик, открытый, искренний. Ты же слышал, как он говорит.

— В том-то и дело, что слышал. Тебе не кажется, что он все время дерзит? Выпендривается?

— Михалыч! — Серега начал злиться. Он остановился и упер руки в бока. — Староста оттяпал ему два пальца на руке. Изуродовал ухо. Бог знает, что еще он собирался с ним сделать. Будешь тут дерзким! Пейл просто защищает свою жизнь — это нормально! Он хочет, чтобы его просто оставили в покое. Подумай сам, какой от него вред?

Михалыч тоже начал закипать:

— Нет, это ты послушай! Посмотри вон туда! — мужчина ткнул рукой куда-то вверх.

Серега проследил за жестом и непонимающе потряс головой.

— Что ты там видишь? — раздраженно бросил Михалыч.

— Небо, облака?.. — неуверенно сказал Серега.

— Солнце! Там солнце! — Михалыч почти кричал. — А что делает солнце? Оно жарит! — Он закатал рукав на правой руке и левой провел по предплечью. — Оно жжется и оставляет загар. Мы тут все прожаренные эти солнцем. А что происходит с этим гребаным беляком? Он такой же белоснежный, как тогда, когда впервые оказался здесь.

Серега хлопнул себя по лбу:

— А ведь ты прав. Так и есть.

— С такой кожей, — уже более спокойным голосом продолжил Михалыч, — он давно должен был загореть. Ну или покраснеть. Но с ним ничего не происходит. Это странно, мужик! Это ненормально.

Серега подумал немного и сказал:

— Ну, может, он просто кремом мажется?

— Каким кремом, мужик?! — заорал Михалыч. — Откуда бы он его взял? У нас из-за этой гребаной войны мыла нормального нет, а у Пейла, видите ли, завалялся крем от загара. Давай посоветуем ему открыть магазин с косметикой.

— Как бы там ни было, — рассудительно заметил Серега, — цвет его кожи не имеет никакого значения. Это не делает его убийцей. Белый он, черный, красный или желтый — какая разница. Он пришел издалека, мы мало что о нем знаем, но это не значит, что можно спустить на него всех собак.

Михалыч смотрел на собеседника исподлобья и тяжело дышал — точь-в-точь бык. «Ну, не хватало нам еще подраться из-за этого!» — подумал Серега.

— Тем более Станислав признался в убийствах, — Серега поднял руки в попытке примириться.

— Только Станислава повесили, а убийства продолжаются, — фыркнул Михалыч.

— Их совершает кто-то другой, — сказал Серега.

— Пейл Арсин, — сказал Михалыч безапелляционным тоном.

— Ладно, черт с тобой, — Серега махнул рукой. — Может, ты и прав. Сейчас зайдем к Ирине, а там всюду белые волосы или еще что.

Остаток пути прошли молча.

Сосед Ирины, обнаруживший ее мертвой, дожидался помощников городового около ее дома. В Приюте установилась нервная атмосфера, и если человека давно не видели, сразу трубили тревогу. Сосед Ирины привык к тому, что она с утра распевается: берет такие высокие ноты, что стекла дрожат. Этим утром была тишина, он запаниковал и решил проверить, все ли с ней в порядке. Дверь была не заперта — так сосед убедился, что все далеко не в порядке. Какое-то время он провел, расставаясь с завтраком, а потом побежал к Сереге и Михалычу. Они жили по соседству, а до городового надо еще было добираться. Помощники выслушали его и отправили восвояси — им просто не хотелось идти вместе с человеком на взводе.

Сосед, Борис, бросился к ним, как только их увидел:

— Наконец-то вы пришли! Я больше не могу ждать. Тут ужасный запах. Я пойду домой.

— Да мы вроде тебя и не просили нас ждать, — сказал Серега. — Мы тебе сказали домой идти.

— У меня весь дом этим запахом пропах! Я не могу там находиться.

— Ну так иди на работу, — огрызнулся Серега. — У тебя дел что ли нет?

— Я взял отгул на сегодня! — бросил Борис, и в его голосе почему-то слышалось гордость.

— Тогда иди гуляй! — рявкнул Михалыч, закрывая дискуссию.

Сосед сник и ушел к себе, громко хлопнув входной дверью.

— Психопат, мать его, — пробормотал Михалыч.

— Не знаю, о каком запахе идет речь, вроде нормально… — начал Серега, и тут запах донесся до него. Желудок прыгнул к горлу. Воняло так, будто порвало городскую канализацию и все дерьмо Приюта вывалилось на свет божий.

Михалыч и Серега переглянулись, оба тяжело вздохнули и пошли к дому Ирины. Дверь, как и сказал Борис, была открыта.

Они не были готовы к тому, что увидят за дверью. Михалыч отшатнулся, повернулся спиной к увиденному, и его вырвало. Серега оказался покрепче.

Открывшаяся перед ними картина была наполнена смыслами. Дом Ирины превратился в место символической казни.

За дверью находилось большое помещение, которое Ирина использовала как кухню. Спала она, судя по всему, в дальней комнате — в противоположной от входа стене виднелся дверной проем. Убийца вытащил кровать из спальни и поставил ее посреди кухни.

На кровати лежала Ирина. Ее красивые ноги непристойно расставлены и привязаны веревками к ножкам кровати. То же самое — с руками. Живот — распорот от груди до заднего прохода. Кишки, натянутые, как струна, прибиты к потолку. Рядом лежал стул, на который, по-видимому, встал убийца, чтобы осуществить свой замысел. Все тело женщины обсыпано белым порошком — мукой или чем-то в этом роде. И эта проклятая мука повсюду: казалось, здесь похозяйничала метель. Но лучше не приглядываться: тут и там лежали мелко порубленные и разбросанные повсюду фрагменты внутренностей, припорошенные тем же белым порошком.

— Дружище, — слабым голосом сказал Михалыч из-за спины Сереги, — это, наверное, самая отвратительная вещь, что я видел за всю мою жизнь.

— И я тоже, — сказал Серега. — Посмотрим поближе?

— Может, не будем? Мы же наследим.

— Ну, у нас свидетель есть.

— Ладно, давай, — согласился Михалыч, по-видимому, чтобы оправдаться за свою слабость.

Мужчины осторожно приблизились к телу.

— Такую красоту загубили, — сказал Михалыч. — Ты только посмотри, даже так она красивая. У нее идеальное тело.

— Было, — поправил Серега. Запах, внешний вид трупа — все это вызывало тошноту, но он держался, как мог.

— Да. Я бы многое отдал, чтобы переспать с ней. Посмотри, какая грудь, — Михалыч сделал вид, что тянется к женской груди. Но это было фальшивое озорство: он чувствовал, как его опустошенный желудок сокращается, как глотка ходит ходуном, предвещая новый приступ рвоты.

Серега поморщился: по его мнению, напарник заходил в своей напускной браваде слишком далеко.

— Кто мог сотворить такое? — сказал Серега, покачав головой.

— Кто-то больной на всю голову, — сказал Михалыч. Он старался не фокусировать взгляд на торчащем из женщины канате внутренностей. Это было нелегко.

— Кто-то, — медленно проговорил Сергей, — кто хорошо разбирается в анатомии. Посмотри, какой аккуратный разрез.

Серега внимательно посмотрел на своего спутника:

— Мясник или врач.

 

XVII. Поцелуй

Поцелуй — это прикосновение губами и языком, призванное выразить любовь и почтение. Говорят, что поцелуи возникают в сложноорганизованных обществах. Обезьяны, кошки и собаки умеют целоваться. Чем больше мозг, тем больше тяга к поцелуям. Люди, как известно, умеют не только улучшать все, — мы также отлично все портим. И такое простое действие, как поцелуй, люди извратили и опошлили. У человечества есть даже символ извращенного поцелуя — поцелуй Иуды. В этом поцелуе — вся суть рода людского. Представьте себе: вы находите человека, который вам нравится, клянетесь ему в вечной верности, а потом вероломно продаете его за гроши. И сам акт предательства обставляет как акт любви и почтения. Я уверен, что у вас перед глазами промелькнула целая куча историй из жизни, когда люди отрекались от чего-то, что до этого превозносили, и пытались объяснить это любовью или высшим благом. Возможно, отрекались от вас — только не держите на них зла, вы и сами так не раз поступали. Все течет, все меняется. А еще в Средневековье говорили о таком непотребстве, как «срамной поцелуй». Это поцелуй во «вторые уста», то есть в задницу, — так сатанисты якобы выражали свою симпатию к дьяволу. Считалось, что дьявол может являться в виде разных животных, так что за поцелуй пятой точки кота или барана в Средневековье вас бы казнили. Тамплиеров обвинили в том, что они целовали друг друга в задницы, и за это — наряду с другими обвинениями, разумеется — сожгли всех на костре. В этом, конечно, есть определенная логика — чем выше любовь, тем ниже поцелуи. Только во всем надо знать меру! По-своему, конечно, это ужасно смешная ситуация. Два огромных палача трудятся, потеют над седым стариком, выбивая из него признание, лобызал ли он вторые уста своего кота или его оклеветали. Старик мучается, кричит, потеет и поначалу отрицает все. Но на третий день допроса он уже льет те самые сладкие слезы, о которых я писал раньше, он сломлен — он готов признаться во всем, что угодно. И он кричит: «Да, я целовал мохнатую жопу моего кота, потому что это был и не кот вовсе, а сущий дьявол!» Палачи утирают трудовой пот, писарь с приятным чувством завершения долгого дела записывает признание; он уже устал здесь сидеть и промерз до костей, да и в животе урчит. Он надеется поскорее уйти и наестся хлеба и лука — или что там ели в Средневековье. А старик плачет: он не считает кота дьяволом, просто он ему очень нравится.

* * *

День свадьбы Пейла Арсина и Снежаны жители Приюта запомнят надолго.

И дело не только в свадьбе. Накануне на Приют налетела страшная гроза. Она бушевала всю ночь. Шел сильный дождь, такой яростный, что под ним больно было находиться — вода лилась с небес с таким неистовством, будто хотела сровнять с землей несчастный город и всех его обитателей. Ветер ломал ветки и вырывал деревья с корнем. Молнии били так часто и так ярко, что ночь утратила свои права, было светло как днем.

Одна из молний угодила в Иггдрасиль. Ливень потушил пожар. Но потом молния снова ударила в дерево, несмотря на то, что, как говорят, она не должна бить дважды в одно и то же место. У человека свое представление о том, что должна делать молния, а у молнии, очевидно, свое. Иггдрасиль вспыхнул, его ствол треснул, и мощный порыв ветра довершил расправу: дерево повалилось на землю, вытащив из земли толстые вековые корни.

Наутро люди собрались вокруг своего поруганного символа и пришли к выводу, что это дурное предзнаменование. Народ и так был напуган — убийства выбили их из колеи, а теперь еще и это. Что еще может случиться?

Кто-то проговорил страшное слово: «Война». Люди замолчали. Они привыкли к своей жизни и боялись перемен. Вдруг война и вправду докатится до Приюта? Что с ними будет?

Напуганные, подавленные, люди молча начали разбредаться по домам — им нужно было приводить свои жилища в норму. Жизнь как никак продолжается. У кого-то дождь побил огород, у кого-то пробил крышу. Несколько сараев сгорели, погибло несколько животных, но из людей вроде бы никто не пострадал. Природа, по-видимому, была милосерднее душегуба, который зверствовал в городке.

Несколько мужчин остались. За неимением представителя власти они сами приняли решение оттащить Иггдрасиль с площади, чтобы убрать с глаз напоминание о трагедии.

В этот день Приют почувствовал, что стержень, на котором он держался, сломан — и не было никого, кто мог бы его восстановить.

* * *

Мама Веры, Анжелика, обомлела, когда увидела Пейла Арсина на пороге своего дома. Пейл был одет в отличный белый костюм, который ему очень шел. Из кармашка на груди выглядывала белая роза. Лицо белого человека было напряженным и выражало крайнюю степень отчаяния. Так выглядит человек, который пытается убежать от пропасти, что разверзается у него за спиной, но понимает, что спастись не удастся.

— Пейл, вот это сюрприз! Отлично выглядите. Поздравляю! Сегодня такой день. Вы зачем это к нам?.. — взволнованно зачастила Анжелика.

— Мне нужно поговорить с Верой, — сказал Пейл.

Анжелика нахмурилась:

— Вера немного приболела, боюсь…

— Мам, все в порядке, — Вера появилась за спиной матери. Она настороженно посмотрела на Пейла и сказала: — Дай ему пройти.

Анжелика неодобрительно глянула на дочь, но возражать не стала — послушно отступила в сторону. Пейл стремительно вошел в дом.

— Мам, ты не могла бы?.. — Вера кивнула головой в сторону улицы.

Анжелика поджала губы и вышла вон, бросив через плечо:

— Проклятый ливень поломал мне все цветы. Пойду уберусь.

Вера затворила за матерью дверь и повернулась к Пейлу. Пейл нервно расхаживал из стороны в сторону. Он выглядел комично: его макушка доставала до потолка. Казалось, что их домик слишком мал для него.

Вера сложила руки на груди и подняла бровь.

— Вера, давай уйдем! Сейчас, — сказал Пейл с мольбой в голосе.

Вера еще никогда не видела его таким. Пейл редко проявлял какие-либо чувства и тем самым оправдывал свой облик. Он всегда был холоден — но только не сегодня.

— Уйдем? Куда? — усмехнулась Вера. — У тебя же сегодня вроде как свадьба.

— Вера, я могу все объяснить. Только уйдем сейчас. Это очень важно.

— Я и не думала, что ты такой трус, — бросила Вера. — Ты посмотри, какой страх нагнала на тебя женитьба. Правильно, уже не удастся так побегать за каждой юбкой.

— Ты ничего не понимаешь! — взревел Пейл и ударил кулаком по столу. Посуда на нем подскочила в воздух и вернулась на место.

— А что тут понимать? Держи себя в руках, это мой дом, а не твой, — сказала Вера, кивая в сторону стола. Она тоже начала закипать: как он смеет приходить к ней и рассчитывать, что она побежит за ним по первому зову, как послушная собачонка?

— Ладно, прости, — сказал Пейл, усилием воли пытаясь собраться. — Просто ответь мне: готова ли ты все бросить и пойти со мной?

— Пейл, вот скажи, за кого ты меня принимаешь? — процедила Вера сквозь зубы.

— Я думал, ты любишь меня.

— А ты любишь меня, Пейл?

— Люблю, конечно, люблю! — Пейл приблизился к ней и раскрыл объятья, чтобы заключить в них Веру, но девушка отстранилась. — Вера, послушай, если я тебе сейчас все расскажу, ты просто не поверишь. Ты подумаешь, что я струсил. Ты уже так думаешь. Но у всего этого, — Пейл сделал широкий жест рукой, — есть объяснение. Приют — это гнилое место. Я бы давно ушел отсюда, если бы не любил тебя. Снежана — совсем не такая, как ты думаешь.

— Это все, конечно, очень трогательно, но я никак не пойму, к чему это ты? — Вера склонила голову набок и с вызовом посмотрела на Пейла. — Ты хочешь сказать, что Снежана причастна ко всем этим убийствам?

Пейл медленно кивнул.

— Пф, — Вера всплеснула руками, — может, она еще и вчерашнюю грозу наслала?

— Поверь мне, — взмолился Пейл. — Пожалуйста, прошу. Потом ты все поймешь. Но надо идти прямо сейчас.

Вера задумалась: а что если бросить все и пойти с ним? Довериться ему, вручить ему свою жизнь. Ведь он же по-настоящему ей нравился.

Сколько раз он разбил ей сердце? Сколько ночей она проплакала в подушку из-за него? Зачем он вообще появился в ее жизни? И вот сейчас он приходит к ней и просит ее сбежать с ним. И она пошла бы, побежала бы за ним, если бы он не выглядел таким разбитым и растерянным. Она любила в нем его холодность, ее раззадоривала его отстраненность. А теперь, когда он умолял ее, она стремительно разочаровывалась в нем.

Но расставание — это тонкая наука. Вере хотелось драматизма. Она собиралась поставить в их отношениях жирную точку.

Она прильнула к Пейлу, встала на цыпочки, нашла его губы своими губами и поцеловала — долгим, страстным поцелуем.

Отстранившись, она с удовлетворением отметила выражение радости, расплывшееся по лицу Пейла. Казалось, даже глаза изменили цвет — из серо-стальных превратились в небесно-голубые.

Может быть, все-таки согласиться? Нет, пусть страдает. Пусть знает, что он потерял ее навсегда.

— Это наш последний поцелуй, — с удовольствием промурлыкала она. — Прощай, Пейл. Будь счастлив.

Лицо Пейла вытянулось. В нем будто раскрутили все гайки. Щека несколько раз дернулась. Глаза погасли.

Вера и Пейл молча смотрели друг на друга.

— Снежана позвала тебя и Василя на свадьбу, — наконец сказал Пейл. — И ты придешь. — Вопросительных интонаций не было слышно, Пейл и так знал ответ.

— Не премину, — сказала Вера. — Это же замечательно, когда появляется новая ячейка общества. Как такое можно пропустить? Я надену в честь этого свое лучшее платье. И те чулки, которые тебе так нравились.

Пейл зло сверкнул глазами:

— Ты сделала свой выбор.

Мужчина еще раз внимательно посмотрел на девушку. Желваки вздулись и опали.

— Сегодня ты все увидишь сама, — туманно сказал Пейл. — И поймешь, что я был прав. Ты пожалеешь о своем выборе, но будет поздно. Уже поздно.

Он подошел к двери, немного помешкал, решаясь на что-то, а потом сказал:

— Только не ешь ничего и не пей.

Натянуто улыбнулся, кивнул на прощание и вышел.

* * *

Руслан раздумывал над тем, что обнаружил.

Он решил не пороть горячку и хорошенько все обдумать. Поспешно принятое решение с казнью Станислава висело над ним грозовой тучей. И каждый, кто был настроен против него, сразу припоминал ему это.

Руслан понимал, что промедление смерти подобно, но в этот раз он не мог позволить себе ошибку. Эта его ошибка может оказаться последней.

Он походил по городу, позадавал вопросы, и его убежденность только возросла. Кажется, он нащупал верную нить.

Когда он размышлял о своей идее передать дома убитых молодым семьям, он подумал о доме кузнеца. Тот сейчас тоже пустовал. Руслан вынужден был отпустить Ивана, потому что никаких свидетельств против него не было — кроме слов Данилы. Но и нападение на Данилу было вполне объяснимо: кузнец принял его за убийцу. Очевидно, Иван слегка повредился рассудком. Он все время молчал и смотрел перед собой, но не выказывал никакой агрессии. За него поручились старики-родители, и, посоветовавшись с помощниками, Руслан позволил родственникам увести кузнеца и для порядка строго потребовал, чтобы они следили за ним в оба.

Когда отпустили Ивана, решили не держать и Федора: к тому же, его собаки ужасно достали. У Руслана были небольшие запасы еды, но он по доброте душевной раздал все собакам. Еще пара дней, и ему пришлось бы заложить свой дом, чтобы прокормить такую ораву. Пусть возвращаются на помойку — или где они там обретаются — только бы подальше отсюда. Никаких серьезных подозрений относительно Федора ни у кого не было. Он возник в этой истории из-за туманных слов Анатоля про пропавшую собаку. Пропавшая собака нашлась у Антона — видимо, Анатоль ошибся или имел в виду что-то другое. Теперь не разберешь — добрый доктор сгинул без следа.

Подумав о доме кузнеца, Руслан вспомнил свой разговор с Антоном, а потом со Снежаной. Снежана сказала, что Илона попросила Пейла и Данилу прочистить трубу или что-то в этом роде, чтобы вода в раковине не стояла. Данила подтвердил это.

Данила проспал, и Пейл починил все сам. Снежана и Беляк ушли, а когда в дом к кузнецу пришел Данила, преступление уже было совершено. Рыбак нарвался на ополоумевшего Ивана и чуть было не распрощался с жизнью.

Руслан решил проверить: застаивается ли вода в раковине?

Маленькая деталь и, казалось бы, незначительная. Но Руслану не понравилось, как Снежана сказал об этом: слишком торопливо, слишком быстро, моргая невпопад — понятно, что она волновалась, но все же… Встроенный детектор лжи подал Руслану сигнал. Ничего ведь плохого не случится, если он сходит туда и проверит. И почему бы не проверить это как можно скорее? В голове будто взвыла сирена, и городовой вскочил и побежал к кузнецу, забыв о плохих вестях, о неприятном разговоре с Данилой, обо всем.

До кузнеца идти прилично, он жил на отшибе, но Руслан не помнил, как добрался туда. Всю дорогу в голове пульсировала одна-единственная мысль: «Я должен проверить! Должен проверить!»

Входная дверь была по-прежнему открыта. Дом кузнеца начал превращаться в дом-призрак. Это участь всех оставленных домов — как будто без людей они лишаются чего-то очень важного и начинают стремительно ветшать. Прошло совсем немного времени с того момента, как здесь разразилась страшная трагедия, а дом уже казался нежилым. Вот тебе и напоминание о тщетности бытия — все, что ты любил когда-то, ветром унесет.

Руслан опасался встретиться там с последствиями преступления — кровавой баней, которую он видел тут в прошлый раз. Но дом был тщательно вымыт и вычищен: постарались родственники погибших и несколько добровольцев. Тела девочки и матери сожгли в узком семейном кругу, а кости зарыли здесь же, недалеко от дома.

Руслан сделал несколько шагов к раковине на кухне. Эти шаги показались ему самыми тяжелыми и важными в его жизни.

Он немного помедлил, а потом повернул кран. Полилась вода, и ее шум успокаивал. Руслан смотрел, как вода собирается у сливного отверстия. Такая маленькая деталь — а прямо сейчас, возможно, решается судьба целого города.

Руслан слышал о квантовых вероятностях, о фантастических обобщениях, которые можно сделать из квантовой физики. Существуют ли вселенные, в которых вода свободно проскальзывает в раковину? Существуют ли такие миры, где раковина забита? Может быть, есть где-то такие реальности, где нет никакой раковины? И самое главное, в какой реальности сейчас находится он?

Количество воды в раковине все прибавлялось — вода не уходила в трубу.

Руслан постоял, глядя на воду, а потом дернул кран, останавливая поток.

Гребаная Снежана. Эта сучка соврала ему.

Гребаный Пейл Арсин!

Снежана все это время прикрывала его. С того самого момента, как староста пришел к нему, чтобы обвинить в смерти дочери. Руслан хорошо помнил, как медсестра вышла в своем сногсшибательном халатике, чтобы обеспечить ему алиби. Сумасшедшая сука! Она всегда горой стояла за этого ублюдка, прикрывала его бледную задницу, чтобы он мог продолжить делать свои темные делишки.

Если бы тот пистолет выстрелил, Пейл Арсин был бы мертв. Если бы староста довел дело до конца и прикончил мерзавца, все эти люди были бы живы. Только эта лживая сука опять вмешалась и спасла своего Снежка-психопата. И он позволил ей хладнокровно убить Григория буквально у него на глазах. Да что там Григория — скольких людей они уже отправили на тот свет и еще отправят? Выходит, мальчишка был прав. Да все были правы, кроме него.

Какой же он идиот! Эти двое водили его за нос, а он спускал им все с рук и хлопал ушами.

Руслан брел домой совершенно разбитый. Он жалел, что убийцы пощадили его — было бы гораздо проще выйти из игры, чем продолжать что-то делать.

А теперь эти двое собираются жениться. Надо же, а? Интересно, какое у них будет угощение на столе? Фаршированные младенцы? Стейк из доктора Анатоля? Теплый салат из разбитых сердец?

Так, соберись, — сказал себе городовой. Тут не надо спешить. Время и так ушло. Людей не вернуть. Он уже так часто кричал «Волки!», подразумевая под волками Пейла Арсина, а этот говнюк столько раз уворачивался, что люди, может, и набросятся на этого белого черта, но вместе с ним порешат и самого городового.

Надо вспомнить, были ли какие-то убийства, пока Пейл сидел за решеткой. Все смешалось уже в голове. Руслан хлопнул себя по лбу: ну конечно были! Тогда учитель Станислав взял удар на себя. Он признался в том, что убил Евгения, музыканта из местного оркестра, потому что тот был содомит. Но перед этим у него состоялся какой-то странный разговор с Пейлом. Видимо, учитель что-то знал. Может, он сам был содомит? Стеснялся этого и потому напал на своего единомышленника. Или у них был роман, и он это сделал из ревности? Может, его подговорил кто-то из них, Пейл или Снежана, чтобы снова оставить всех в дураках? Все это кажется притянутым за уши, но если отбросить все лишнее и оставить факты, получается так:

Было ли убийство, пока Пейл сидел за решеткой? Было. Это раз.

Связаны ли Пейл и Станислав какими-то общими делами? По-видимому, связаны. Это два.

Продолжились ли убийства после того, как учителя казнили, а Пейл вышел на волю? Да, продолжились. Это три.

Был ли у Пейла очевидный мотив убивать всех этих людей? Неизвестно. Это четыре.

Видел ли Антон Пейла и Снежану около дома кузнеца незадолго до убийства? Несомненно. Это пять.

Шестой вопрос заставил Руслана остановиться. Сердце взволнованно забилось. Только что Данила сообщил ему о смерти Ирины. А у Ирины, по слухам, была какая-то интрижка с Пейлом. И теперь Ирина мертва. Это шесть.

Говорят, доктор Анатоль частенько выпивал с Пейлом. И где теперь добрый доктор? Может, он догадался, что за всеми этими преступлениями стоит Пейл Арсин? Но к чему тогда этот бред о собаках? Намек на то, что Пейл любит собак — он же возился там с выводком Федора. Нет, звучит слабовато. Но все же в этом что-то есть.

Сердце Руслана забилось часто-часто. Где-то внутри шевельнулся энтузиазм. Наверное, так себя чувствует хищник, почуявший добычу. Впервые Руслан знал, что ему делать: сначала он расспросит соседей убитых, как давно и где они видели нашего дружелюбного соседа Пейла Арсина. А потом невзначай заглянет к нему в гости. Нет, Руслан не будет спешить. Он превратится в старого серого волка и загонит этого зайца-беляка — как бы тот ни запутывал следы. Этой сочной бледной заднице не избежать знакомства с его острыми зубами.

Он выведет его на чистую воду. Он уничтожит его.

Гребаный Пейл Арсин.

 

XVIII. Лицемерие

В этих записках я уже не раз говорил о лицемерии. Наверное, эта тема волнует меня, потому что я сам лицемер. Я люблю ложь. Ложь — это ретушь действительности. А наша действительность такова, что без ретуши никуда. Была бы моя воля, я бы переписывал прошлое. Я сделал много плохих вещей, за которые мне стыдно. С удовольствием вычеркнул бы их из действительности. Знаете, есть такой роман — «1984». Сомневался, надо ставить кавычки или нет. Поставил — название же. Выглядит круто — как будто 1984 на фоне взрыва. В этой книге есть несколько правильных слоганов. Мир — это война. Сейчас война везде, это состояние нашего мира. Размазанная на несколько веков, она перестала быть войной — относительно кратковременной вспышкой агрессии — и превратилось в некое состояние, как плохая погода. Это все равно что сказать: у нас на планете действует сила притяжения. А еще у нас идет война. Никто уже не помнит, кто с кем воюет и зачем. Эмиссары забирают мужчин, и это воспринимается как сезонное бедствие. Кто-то возвращается, натерпевшись такого страху, — так, что у прочих жителей отпадает всякое желание покидать Приют. Еще в «1984» сказано: незнание — сила. Вот в этом ты как раз и силен. Ты ничего не знаешь, тебя все устраивает. Когда в последний раз ты узнал что-то полезное? Сколько лет назад пытался выучить иностранный язык, но бросил это дело? Не спеши расстраиваться — в этом твоя сила. Ешь, спи, испражняйся, плоди себе подобных. Ты нужен нашему виду. Без твоего генетического материала человечество загнется. Ты живешь не просто так. А много будешь знать — скоро состаришься. Выкинь все это из своей хорошенькой головки. И детей своих ничему не учи. Много знаний — много печали. А теперь поговорим о вишенке на торте: свобода — это рабство. Что такое свобода? Я не понимаю. Ты можешь идти куда хочешь и делать что хочешь? Но ведь это не так. Ты не можешь ходить по воде или стрелять огненными лучами из глаз. Ты — раб условностей. Ты скован физиологией и физикой. А свобода — просто слово, шум и ярость в устах идиота. По-настоящему свободен ты только тогда, когда тебя нет. Ты можешь убить царя, который угнетает тебя и твой народ, ты можешь убить отца-деспота, ты можешь придушить ночью своего тюремщика, но променяешь одно рабство на другое. В конце концов, ты женишься, и твоя спутница покажет тебе, что такое свобода без свободы. Свобода — вот настоящее лицемерие.

* * *

«Староват я для этих дел», — подумал Руслан, несмотря на то, что никогда в жизни не чувствовал себя таким молодым. Он, пригнувшись, подбирался к дому Пейла Арсина, а в груди клокотал восторг. Он так не развлекался с тех пор, как был мальчишкой и играл с друзьями в войнушку. Опасность предприятия только разжигали в нем азарт. Даже если он не вернется из этого приключения, оно того стоило. Руслан не замечал боли в коленях, ломоты в спине — охота омолодила его. Потом будем подсчитывать ущерб, сегодня мы узнаем правду!

Руслан поспрашивал соседей убитых людей. Опрос дал странный результат. Большинство говорили, что видели Пейла Арсина в округе незадолго до того, как обнаружили тела. Сведения были противоречивые, некоторые показания плохо согласовывались с другими. Очевидно, что некоторые жители рады были наговорить на Пейла. Но факт остается фактом: ему не могли соврать абсолютно все. Значит Пейла действительно видели недалеко от тех мест, где потом обнаружились жертвы. Говорит ли это о вине Пейла? Нет. Все по-прежнему очень зыбко. Но, возможно, у него дома будет какая-то зацепка.

Руслан караулил у дома Пейла целое утро. Он знал, что через пару дней у Пейла состоится свадьба. Свадьба — это множество разнообразных хлопот. Так что вряд ли Пейл просидит дома весь день. Он обязательно выйдет, а когда он выйдет, городовой проникнет внутрь.

Он занял отличную наблюдательную позицию, невысокий холмик, поросший травой, неподалеку от дома Пейла. Он залег там с биноклем, который для такого дела вытащил из кладовки. Перед тем, как занять позицию, он обошел дом и заметил открытое окно на заднем дворе — вот оно-то и послужит ему входом.

Городовой успел заскучать, когда началось какое-то движение. Входная дверь открылась, и из нее вышла Снежана. Видимо, ночевала не дома. Что за времена настали? Ну почему все делают это до брака? А что они будут делать в первую брачную ночь? И чем она будет отличаться от остальных? Руслан тяжело вздохнул и осуждающе покачал головой.

Пейл тоже появился на пороге. Они со Снежаной перекинулись парой слов. Снежана обняла его и поцеловала в щеку. Потом ушла. Она пошла по направлению к центру города — домой или на работу.

Пейл вернулся внутрь. Какое-то время ничего не происходило. Потом появился неожиданный гость. Точнее, гости. Первый — бродяга Федор со своей блохастой свитой. Его сопровождали не все собаки — городовой насчитал с полдюжины. Шуму от них — будто их раза в три больше. Руслан напрягся. А что если они учуют его и раскроют его позицию? В животе Руслана похолодело. Он затаился и старался не дышать. Но пока собаки скакали у ног Федора и не проявляли никакого интереса к тому, что происходит вокруг.

Второго мужчину Руслан тоже узнал сразу: в Приюте не так уж и много таких здоровяков. Мясник Иммануил собственной персоной!

Интересная компания! Что дальше? Мясник постучал в дверь, и Пейл открыл ему. Какая-то собачонка мигом бросилась внутрь, но Беляк ловко ее поймал и выставил за порог. Потом они с мясником скрылись в доме, а Федор остался стоять на улице. Он играл со своими собаками, те радостно тявкали и вились вокруг него.

Из дома доносились какие-то приглушенные, едва различимые звуки. Стук молотка? Нет, молотком бьют чаще. Топор? Может быть. Что они там делают? У Руслана возникло нехорошее предчувствие. Он нахмурился, глядя в бинокль. «Будем надеяться, мясник зарубил этого беловолосого говнюка и проблемы Приюта остались позади», — подумал городовой.

Интрига сохранилась, потому что мясник вышел один. В руках у него была какая-то сумка. Он достал что-то и бросил на землю. Собаки накинулись на угощение. Мясник выдал им еще несколько кусочков, и все собаки оказались при деле, активно двигая челюстями. Что они едят? Похоже на куски мяса.

Руслан старался разглядеть цвет мяса. Он очень надеялся, что это белоснежное мясо Пейла-гребаного-Арсина. Хотя что это он себе вообразил? Мясо у него красное, как и кровь — все, как у всех.

Мясник передал сумку Федору, что-то сказал ему и пошел прочь. Федор с собаками двинулся в другую сторону.

Руслан продолжил наблюдение, и еще долго ничего не происходило.

А потом он услышал какой-то шум позади, в панике обернулся и чуть было не закричал, когда увидел перед собой любопытную собачью морду. Он судорожно вздохнул и уставился на пса, а тот — на него.

— Гарм! Гарм! Ты где?

Пес повернулся на звук. Тут же появился Антон и настороженно посмотрел на городового.

— А что вы тут делаете?

— А на что это похоже? — прошипел городовой, потрясая биноклем. — Слежу за домом Пейла Арсина.

— Так значит, вы мне поверили? — сказал мальчик, невольно переходя на шепот.

— Конечно, я тебе поверил! У тебя же такие честные глаза! — сказал Руслан, нервно оборачиваясь в сторону объекта наблюдения. — А теперь убирайся и не мешай! Ты и так меня перепугал до смерти. Если Пейл меня заметит, все утро насмарку.

— А можно с вами? — попросил мальчик.

— Проваливай отсюда, дурак! — городовой сделал страшные глаза. — Скорее, скорее! И псину свою с собой забери. Ну что ты за человек такой, а?

Мальчик сделал несколько нерешительных шагов в сторону, а потом нехотя побежал.

— За мной, Гарм! Пошли! — крикнул он через плечо.

Собака побежала следом.

Вовремя: Пейл Арсин вышел из дома и остановился, внимательно глядя по сторонам. Потом он куда-то энергично зашагал — тоже в сторону центра города.

Руслан подобрался. Пробил час!

Городовой выждал немного, а потом, пригибаясь к земле, как мог шустро побежал в обход дома к заднему окну. Окно было по-прежнему открыто — вот это удача!

Кряхтя, Руслан неуклюже перевалился через подоконник и ввалился в дом.

Обстановка в доме Пейла была необычной. Городовой привык жить в беспорядке — повсюду разбросаны вещи, на полу во всех комнатах — пустые стаканы и грязная посуда. Здесь же было так чисто, что дом казался нежилым. Обстановка не то что спартанская, ее вообще не было. Руслан чертыхнулся: здесь нечего осматривать. Голый пол, голые стены, стол, небольшая деревянная кровать — Пейл все сделал сам. Умелец, мать его. Из техники — только холодильник. Руслан открыл дверцу: пусто. Этот засранец ничего не ест? Только морозильник был зачем-то забит льдом. Снежок без него жить не может, что ли? Руслан хлопнул дверцей: ладно, черт с ним!

Интересно, где здесь стучали топором?

Руслан подошел к столу и увидел на нем большую книгу. Он наугад раскрыл ее. Вся книга была исписана аккуратным почерком — видимо, Пейла Арсина. Руслан тотчас же вспомнил сына Снежаны. Да у нас тут скоро литературный кружок соберется!

Городовой полистал книжку, выхватывая отдельные фразы. Когда он их осмыслил, он начал вчитываться внимательнее. Это было что-то вроде дневника, который Пейл начал вести задолго до его появления в Приюте. Руслан удивился объему написанного — когда только он успел столько настрочить! После беглого прочтения городовой понял, что в этой книге он найдет ответы на все вопросы. И они ему очень не понравились. Он присел на стул и с тревогой перелистывал страницу за страницей.

Он узнал, кто стоит за убийствами, как связаны Пейл, Федор, Снежана и мясник Иммануил.

И еще он узнал, что тут делали Пейл и мясник. И зачем в морозильнике столько льда.

Руслан отложил дневник, встал и осторожно подошел к кровати. Он отодвинул ее в сторону и увидел небольшую дверку в полу. Дверку можно было открыть, потянув за кольцо.

Руслан уже знал, что там увидит, но не мог не посмотреть. Он должен убедиться.

И он убедился. По крайней мере, в том, что вниз уходила крутая лесенка.

Собравшись с силами, он начал спускаться. «Зачем я это делаю?!» — кричал он внутри себя, но необоримая сила толкала его вперед.

Внизу было очень темно и холодно. Он пошарил рукой по земляной стене и нащупал включатель. Свет вспыхнул.

Первое, что он увидел — кресло доктора Анатоля.

Наверху хлопнула дверь, и Руслан понял, что живым ему отсюда не выйти.

* * *

Самый важный вечер в истории Приюта начался тревожно. На свадьбу Пейла и Снежаны выстроилась длинная очередь, занявшая всю улицу Мойр. Откуда столько народу? Снежана пригласила только близких друзей и знакомых — не более тридцати человек. Но когда кто-то спросил накануне, можно ли ему заглянуть на свадьбу, медсестра ответила: «Приходи! Места хватит всем». Это приглашение тотчас же облетело Приют, и городок живо на него откликнулся. Понять людей нетрудно: в последнее время происходило мало хорошего. К тому же, Пейл Арсин был фигурой одиозной и любопытной. Как можно пропустить такое! Женщин в намечающемся мероприятии интересовало все: сколько придет гостей, как оденется красавчик Пейл Арсин, какое платье у Снежаны. Мужчин привлекала выпивка и, конечно, Снежана: пусть этот трофей достался не им, но поглазеть-то можно.

Давай представим, что ты — среди гостей. Все нарядились в свои лучшие вещи. Многие мужчины причесались впервые за целый год. Возможно, впервые за жизнь. Женщины накрутили кудри и выстроили у себя на голове настоящие архитектурные ансамбли. Кого-то уколола мысль: «На моей свадьбе столько народу не было». За этим последовал колкий взгляд, направленный в сторону кавалера.

Очередь растянулась и не двигается. Люди разглядывают друг друга и отпускают нервные шутки.

«Ты чего такой бледный?»

«Интересно, а волосы у него там тоже белые?»

«А какие дети у них будут? Пятнистые, как коровы?»

Ты осматриваешь толпу и чуть впереди видишь Веру. Для Веры в предстоящем событии — много личного. Это видно по ее внешнему виду: возможно, никогда она не выглядела так сногсшибательно. Красивое красное платье с блестками притягивает взгляд. Она держит под руку Василя. Ради того, чтобы побыть с Верой, Василь не пошел играть с музыкантами, которые уже давно внутри: настраивают инструменты и, наверное, первыми прикладываются к выпивке.

Почему заминка? Из-за чего не пускают?

Говорят, хотят всех правильно рассадить, чтобы никто не обиделся. Да и стульев не хватает, бедные музыканты носят их там с этажа на этаж.

Свадьба проходила в школе. Это здание — самое большое в округе и используется для застолий и собраний. Свадьбы традиционно справляли здесь — за неимением какого-то очевидного религиозного центра.

Вдруг по толпе пронесся ропот. Кто-то повздорил с мясником Иммануилом — именно он стоял на входе и никого не пускал. Несколько особенно нетерпеливых мужчин услышали, как в здании заиграла музыка и испугались, что торжество начнется без них. Энтузиасты навалились всем миром, Иммануила оттеснили, и толпа хлынула внутрь.

На входе образовалась небольшая давка. Никого не покалечили, но наряды помяли — мелочь, а неприятно. Иммануил попытался сдержать людей, но махнул рукой. Нет смысла бороться с любопытством.

Ты скользишь по школе вместе со всеми. Большой актовый зал на втором этаже. Люди вокруг, нервный смех, общее возбуждение — все это погружает в атмосферу сна. Большие двери в зал открыты настежь, зал уже заполнен людьми. Ты входишь внутрь…

Люди заполняют собой все пространство. План рассадить всех полетел к чертям. Вокруг — плечи, руки, улыбки, зубы. Тепло. От людей резко пахнет потом. Ты поднимаешься на цыпочки, чтобы что-то разглядеть. Те, кому посчастливилось сесть, встали, чтобы что-то увидеть, и тотчас же потеряли свои места: кто-то решил, что в ногах правды нет. Столы с угощением вмиг опустели.

Когда людям удается заполнить помещение, они обращают все взгляды на сцену, где должны появиться Пейл и Снежана. Сейчас там музыканты. Еще — стол с открытой бутылкой вина и двумя наполненными бокалами.

Оркестрик играет, и музыка делает происходящее еще сюрреалистичнее. Кажется, Приют заснул и видит сон.

Ты пытаешься пробраться поближе к сцене. По пути замечаешь Глеба, сына Снежаны. Юноша выглядит растерянным. Можно было бы пошутить, что у него бледный вид. Не стоит — оставь какому-нибудь гостю-остряку.

Наконец музыка меняется и звучит древний марш.

Кто-то кричит: «Горько!»

Кто-то кричит: «Беляк!»

Кто-то кричит: «Давай!»

Кто-то кричит: «Снежок!»

Пейл и Снежана выходят на сцену. Пейл сияет такой белизной, что кажется ангелом, спустившимся с небес. Это игра света или магия вечера, но в этот вечер Пейл Арсин — белое пламя. Снежана, наоборот, одета в черное платье, на лице шляпка, а само лицо скрыто вуалью. Это настораживает: как будто она пришла на похороны, а не на свадьбу.

Пейл и Снежана, белый король и черная королева.

Ты видишь это из-за чужого плеча. Тебе жарко. Ты хочешь узнать, чем закончится эта история.

Снежана подняла руку вверх, чтобы взять слово. Музыка стихла.

— Дорогие друзья, — начала невеста. — Большое спасибо всем, что пришли. Для меня это очень важно. Приют — это мой дом, это город, где я к каждому отношусь как к члену семьи. Сейчас мы переживаем тяжелые времена, но именно в такие времена люди чувствуют единство и особенное душевное сродство. Все вы — мои друзья, все вы — моя семья. Выпьем же за это!

Голос Снежаны задрожал. Пейл посмотрел на свою невесту, а потом куда-то в сторону и медленно, едва заметно, повел головой из стороны в сторону. Может, тебе показалось?

Присутствующие выпили — те, кто смог дотянуться до выпивки. Надо отдать должное, люди не жадничали, со смехом наполняли бокалы и передавали соседям. Кто-то просто прикладывался к бутылкам. И тебя не обделили: ты запрокидываешь голову и вливаешь в себя остатки вина. Вкус терпкий и немного резкий, но тебе нравится. Сейчас питье ударит тебе в голову, и мир расцветет.

— А теперь, — сказала Снежана дрожащим голосом, — я хотела бы поговорить о семье. Видите ли, мы так давно живем бок о бок, что весь Приют — это одна большая семья. А в семье порой происходят нехорошие вещи. Да что там нехорошие — ужасные вещи. — Снежана всхлипнула. — Маленький город — он как мешок. В нем шило не утаишь. Возможно, вы знаете мою историю. Может, до вас доползли какие-то слухи. — Снежана вытерла подступившие слезы. — Извини, сынок. Я должна это сказать.

Ты не видишь Глеба, но знаешь, где он находится. Головы гостей поворачиваются к нему.

— Мой отец… Наш отец… — сказала Снежана. — Мой и Веры…

Теперь головы, как части одного большого механизма, поворачиваются к Вере.

— Он — чудовище. Он сломал мою жизнь. И когда он понял, что сделал, он бросил меня. Он ушел от нас с мамой, — голос Снежаны прервался. — Не знаю, каким он был для тебя отцом, — обратилась Снежана к Вере, — но для меня он был настоящим дьяволом.

— Мама!.. — голос Глеб взлетел к потолку.

— Сынок, — сказала Снежана с металлом в голосе, — а что если я скажу тебе, что твой дедушка — твой отец? Ты уже достаточно взрослый для этого?

Пейл выразительно посмотрел на жену, поднял свой бокал и осушил его до дна. Снежана кивнула.

Глеб пробрался к сцене и начал что-то шипеть матери: тебе не расслышать. Тебе кажется, что он ловит ртом воздух. Отсюда это выглядит комичным. Но вдруг что-то неуловимо меняется: по толпе проносится вздох.

На зал опускается тишина.

Глеб издает горлом отвратительный звук — будто душа выскочила из него, выброшенная наружу оглушительным спазматическим «ИК!»

Тут же ему вторит кто-то из гостей. А потом еще. Люди в недоумении переглядываются. Ты замечаешь, что у нашего соседа глаза полезли из орбит. Он хватается за горло и бессмысленно ловит ртом воздух. Ужасная догадка проносится в твоем мозгу, и живот отзывается болью.

Гости переглядываются и хватаются за животы. Все панически озираются по сторонам и и с мольбой смотрят друг на друга. Глеба тошнит: изо рта фонтаном брызжет кровь напополам со съеденным. Он с мольбой смотрит на мать, приложив руку к животу. Расставаясь с ужином и безнадежно пачкая все вокруг, пол, сцену, подол ее платья, Глеб валится на пол. Люди кричат от ужаса, отшатываются. Несколько людей заходятся в кровавой рвоте, пачкая соседей.

Давка, крик. Музыканты бросают инструменты и спрыгивают со сцены. Люди бегут к выходу. Ты видишь Веру в первых рядах — ее красное платье. Василь отталкивает мужчину, мешающего Вере пройти, и тот набрасывается на музыканта с кулаками. Они катятся по полу. Вере, кажется, удается спастись. Пусть с ней все будет хорошо! Успела ли она отравиться?

Хаос разрастается. Кого-то тошнит, кто-то поскальзывается на блевотине и падает на пол. Люди бегут по телам, падают, и другие уже по ним карабкаются к выходу. В дверях драка.

Вдруг происходит что-то странное: люди валятся обратно — вместо того, чтобы вываливаться наружу. Причина скоро становится очевидна: в зал протискивается мясник Иммануил. Это похоже на картину из кошмарного сна: лысый гигант, весь забрызганный кровью, размахивает топором. Острое лезвие то и дело находит цель и напивается кровью.

Люди кричат.

Тебя отбросило к стенке, ты хочешь бежать, но не можешь сдвинуться с места. Кишки крутит, тебе плохо. Ты не веришь, что это происходит с тобой.

Глядя на происходящее, Снежана хохочет.

— Приют! — торжественно произносит она, поднимая бокал над головой. — Ты задолжал мне. И сегодня я забираю то, что принадлежит мне по праву! Мне возмездие, и аз воздам! Ад — это другие, а маленький город — это даже хуже, чем ад. Я осуждаю тебя, Приют, и выношу тебе смертный приговор.

Сказав это, Снежана выпивает свой бокал до дна.

Она подбирает испачканную юбку и аккуратно спускается со сцены. Снежана опускается на колени перед Глебом, поднимает рукой его голову, наклоняется и целует в испачканные рвотой и кровью губы. Ее тошнит. Она издает нечеловеческий крик и валится на сына. Ее тело сотрясается на нем. Ее мгновения сочтены.

Ты падаешь на пол. Слабые ноги больше не держат тебя. Все плывет перед глазами. Ты слышишь крики, ты слышишь спазмы, ты слышишь чавканье топора.

Ты поднимаешь голову. У тебя нет уверенности в том, что ты видишь. Тебе кажется, что Пейл на сцене выплевывает что-то, вытянув губы трубочкой, как это сделал бы ребенок. Мясник приближается к нему.

— Знаешь, — говорит Иммануил, и слова доносятся до тебя будто из другой Вселенной, — один мальчуган попросил меня разобраться с тобой. Он думал, что это ты виноват во всем. Он обещал мне золото и бриллианты, если я убью тебя. Грех не воспользоваться шансом, ты не находишь?

Пейл, не дожидаясь, пока противник договорит, растягивается в прыжке. В руке — пустая бутылка, в которой раньше плескалась отрава. Мясник реагирует быстро, но недостаточно быстро — удар приходится не по макушке, а по лицу. Это еще хуже: он вмиг шалеет, теряется, роняет топор. Оружие с тупым стуком падает на пол. Стекло разлетается во все стороны, оставляя на Пейле и Иммануиле неглубокие порезы и впиваясь им в кожу. Мясник воет, отмахиваясь от врага, но драгоценные мгновения упущены: Пейл вонзает разбитое горлышко острой стороной в живот мяснику. Иммануил кричит и валится на спину. Пейл хватает со стола нож и, усевшись врагу на грудь, вонзает его прямо в открытый рот мясника. Мясник шевелит разрезанным языком, захлебывается кровью. Все, больше ты не можешь смотреть. У тебя темнеет в глазах. Ты понимаешь, что Пейл победил. И это твоя последняя ясная мысль. Тебя тошнит, и мир гаснет перед глазами.

 

XIX. Прощание

— Я люблю тебя, Вера, — сказал Пейл. Его лицо в свете костра казалось красным.

— Все, что я делал, я делал во имя любви, — сказал Пейл.

Костер трещал, хороший ужин и тепло делали вечер романтичным и умиротворенным. Пейл и Вера уже несколько дней шли по лесу, уходя все дальше — от Приюта, от войны, от мира. Пейл показал, что он отлично умеет выживать в естественных условиях. Белый человек оказался не только отличным любовником, но и прекрасным охотником и просто изумительным поваром. Днем Пейл ходил на охоту. В первый день он принес кролика, во второй — какую-то удивительную черную птицу с длинным желтым клювом, а на третий он притащил целого оленя. Как ему это удавалось без какого-либо серьезного оружия, Вера не знала. У них с собой был только острый нож. Пейл отшучивался, что животные любят его и сами идут к нему в руки. Вера не одобряла убийство животных, но свою жизнь ценила выше и не прочь была вкусно перекусить. А Пейл умудрялся готовить очень вкусно: он собирал какие-то травы, от которых мясо приобретало просто потрясающий вкус. Стояла хорошая погода, Пейл часто говорил, как любит ее, так что Вера почти не думала о пережитом ужасе и наслаждалась затянувшейся прогулкой.

Грустно было прощаться с мамой. На нее, как и на весь городок, накатила депрессия. Люди начали говорить о том, чтобы оставить Приют, но никто — всерьез. Из всех только Пейл собирался осуществить задуманное. Он старался никому не попадаться на глаза, и не зря: люди обвинили его в случившемся. На следующий после свадьбы вечер его дом кто-то поджег.

Той ночью — через день после трагедии — Пейл постучал в окошко Веры. Девушка перепугалась. Первой ее мыслью было поднять маму, закричать, чтобы сбежались соседи. Но она посмотрела на это лицо за стелом и вдруг поняла, как же она его любит. Эта любовь была сильнее любых доводов рассудка. Если он собирается ее убить, пусть делает это: она умрет счастливой. Знаками она попросила его не шуметь, наспех накинула одежду и вышла из дома.

— Пойдем со мной, — попросил Пейл. — Я весь день ничего не ел. Приготовлю нам ужин, заодно поговорим.

Они шли долго и зашли в лес уже достаточно далеко. Вера терзалась сомнениями: можно ли доверять Пейлу? Ночной лес пугал, но с Пейлом она почему-то чувствовала себя в безопасности.

Наконец Пейл вывел ее к своему временному пристанищу. На небольшой полянке был сложен костер. На ветках висела одежда. Видимо, Пейл выстирал ее накануне.

Пейл снял рубашку с ветки, положил ее на траву и жестом предложил Вере сесть. Она послушалась.

— Пойду наберу воды, здесь ручеек в двух шагах, — сказал Пейл, показывая Вере котелок. — Ничего не бойся. Здесь безопасно. Я скоро вернусь.

И он действительно скоро вернулся. Чиркнул спичкой, зажег костерок, тот весело затрещал. С помощью рогатин Пейл повесил котелок над костром, порылся в сумке, бросил в воду куски мяса и травы.

— Пейл, объясни мне все, — сказала Вера. — Ты обещал.

Пейл внимательно посмотрел на нее.

— Ты уверена? Может, не будем об этом?

— Нет, я хочу знать правду.

Пейл усмехнулся, сел поудобнее и начал ложкой перемешивать содержимое котелка.

— Правда в том… — начал Пейл. — Знаешь, я ведь с ней даже не спал, — и он тряхнул волосами и рассмеялся. — Со Снежаной. Я и пальцем к ней не притронулся. Она была просто чокнутая. Сумасшедшая. Дьяволица, мать ее. — Пейл на несколько мгновений задумался. — Я пришел в Приют. Я начал устраивать свою новую жизнь. Однажды она просто заявилась ко мне. На ней был какой-то халат или что-то вроде того. Она сбросила его — а под ним ничего. Я посмотрел ей в глаза и сразу понял, что она не в себе. Я тогда вежливо попросил ее уйти, но она зашипела на меня. Сказала, что убьет меня. Сказала, что натравит на меня своих псов. Каких псов? А потом я понял, что она спала с кем попало. И в обмен на это — в обмен на свое тело — заставляла людей делать ужасные вещи. У нее там детская травма или еще что. Она ненавидела всех и мечтала отомстить всему миру за то, что с ней сделал отец. Но это не оправдание. Она преследовала меня, и я подумывал бросить все и уйти из Приюта. Но жалко было дом, я столько сил на него потратил. — Пейл печально улыбнулся. — Знаешь, говорят, во время старых войн целые народы гибли, потому что не хотели уходить из своих домов. Из-за того, что нас часто видели вместе, люди начали говорить, что мы встречаемся. Я уже собрал вещи, чтобы сбежать, и вдруг встретил тебя. — Пейл тепло посмотрел на Веру. — Это было как… солнечный удар, что ли? Бах! Любовь с первого взгляда. Я не смог скрыть от Снежаны своих чувств к тебе. Это, наверное, моя самая страшная ошибка за целую жизнь. Она начала угрожать, что убьет тебя. Я думал, это все слова, пока они не убили Лилю.

Вера слушала рассказ Пейла в смешанных чувствах: он говорил ей приятные вещи, но Снежана… Неужели она и вправду была такой? Она не любила Снежану из-за ее претензий на Пейла, но признавала ее красивой, сдержанной и умной. Она и представить себе не могла ее в образе исчадия ада. К тому же, как выяснилось, она была ее родной сестрой.

— Лиля флиртовала со всеми. И со мной в том числе. Она собирала мужчин, как трофеи. А я казался ей экзотикой. Так что когда мы встречались, она делала недвусмысленные намеки. Однажды она подсела к нам со Снежаной в баре и начала нести всякую чушь. Снежану это взбесило. И через несколько дней девочку нашли мертвой. Снежана сказала, что ее убил мясник, ее дружок. И что они сделают с тобой то же самое, если я надумаю порвать с ней. Черт! — воскликнул Пейл. — Но там нечего рвать. Мы же с ней даже не трахались. Я не пойму, ей что, нравилось выходить со мной в свет? Сука, лучше бы завела себе собаку.

Пейл яростно перемешал содержимое котелка. Вода расплескалась.

— Я сказал ей, что придушу мясника голыми руками. А она мне: «Попробуй. И тогда мои псы точно доберутся до твоей шлюхи». Так и сказала. Надо же, а? Я готов был выть от беспомощности. Я не мог уйти, не мог быть с тобой, я все время жил в страхе. А после Лили Снежана окончательно слетела с катушек. Она попробовала вкус крови, и ей понравилось. В ее больной голове соединилось несколько разрушительных идей. Она поняла, что убийства в Приюте можно совершать безнаказанно. Она знала, что мужики слабы на передок и ради перепихона на стороне готовы делать ужасные вещи. Она как огромная паучиха, которая сидит в центре паутины. А я был мухой, застрявшей в этой паутине.

Пейл покачал головой, отгоняя плохие воспоминания.

— В этом многие участвовали, очень многие. — Пейл поднял глаза на Веру. — Василь тоже был частью этого. Анатоль, кажется, догадывался обо всем, но он любил Снежану как отец и, наверное, не хотел верить в плохое.

Слова Пейла плетью ударили по самолюбию Веры. Василь! Ах ты засранец! Пока она не видела, значит, он бегал к Снежане. Ну и сестренка у нее была. Хороша! Вера, конечно, тоже не хранила верность Василю, но себе всегда делаешь поблажки, которые не готов сделать другим.

— А потом Снежана начала говорить про мужика, который по кирпичику попытался растащить Колизей. Он убил на это всю жизнь, но у него так ничего и не вышло. А у нее были люди, ее верные псы, ее рабы. И Приют стал ее Колизеем. Весь город у нее в голове слился с образом отца.

Пейл покрутил покалеченной рукой у виска.

— Но я не выдержал, и мы с тобой снова начали встречаться. Когда Снежана узнала об этом, я впал в отчаянье. Я умолял ее пощадить тебя, унижался, ползал на коленях. Она придумала мне наказание: этот больной ублюдок, Иммануил, перетащил ко мне в погреб парочку трупов — он хранил их, чтобы есть, представляешь? Мол, если что, они все расскажут и свалят все убийства на меня. Напугали! Все и так думали, что это я. — Пейл горько усмехнулся. — Чтобы отвлечь их внимание от тебя, я даже сам решился на ужасный поступок: я решил пожертвовать кем-то, чтобы отвести от тебя мысли Снежаны. И тогда я поцеловал Ирину.

Детали головоломки постепенно вставали на место, и общая картина совершенно не нравилась Вере. Это как войти в темную комнату, которую знаешь как свои пять пальцев, чтобы забрать забытую вещь, и потом узнать, что пока ты была внутри, там скрывалось ужасное чудовище, разорвавшее бы тебя в клочья, если бы ты включила свет. Все это время ее жизнь была в опасности, а она даже не подозревала об этом.

— Потом, видимо, что-то в голове Снежаны окончательно перегорело, — продолжил Пейл, — и она решила покончить с собой. Уйти красиво. Устроить настоящий праздник смерти. Ей это отлично удалось. Только она не захватила нас с тобой. Снежана, — Пейл поднял голову вверх и крикнул в небо, — если ты это слышишь, вот тебе! — и он показал небесам средний палец.

Вера подошла к Пейлу, обняла его и заплакала. Ее слезы лились по многим причинам — из страха, благодарности, облегчения, но в большей степени все-таки из-за любви.

У нее не осталось сомнений. Теперь она пойдет за Пейлом куда угодно.

* * *

На третий день после катастрофы Вера и Пейл покинули Приют.

Они рассказали обо всем Вериной маме. «Бедная, бедная девочка», — вот и все, что она сказала о Снежане. Пейл и Вера позвали Анжелику с собой. Она отказалась: «Я уже не в том возрасте, чтобы менять жизнь».

Анжелика благословила дочь и ее избранника. Она хорошо держалась, прощаясь с ними, но когда Пейл и Вера растворились в сумерках, не выдержала и разрыдалась. Она осталась в Приюте совсем одна.

Поначалу все шло хорошо, но через неделю Вера начала тяготиться путешествием — ей не нравилось мыться в холодной речной воде, результат такого мытья оставляет желать лучшего, она чувствовала, что от нее начинает плохо пахнуть. Пейл уверил ее, что со дня на день они войдут в новый городок, который может стать для них новым Приютом — он видел старые карты в библиотеке.

Один раз им пришлось перейти через мост. Он шел через реку, которую Пейл почему-то называл Полосой. Именно мост пугал всех, кто хотя бы раз задумывался уйти из Приюта. Но ничего страшного не случилось: мост как мост. Только голова сильно разболелась, пока шли через него. А болтали всякое: что можно сгинуть, что если не наступать на правильные доски, окажешься в ужасном месте, что только эмиссары знают, как правильно переходить мосты. Ничего подобного: они с Пейлом отлично справились. Дурят народ, как всегда, а народу нравится!

* * *

Вечерами в свете костра Пейл что-то писал в большую тетрадь. Когда Вера полюбопытствовала, что он там пишет, он загадочно улыбнулся и сказал: «Да так, ничего». Она попросила его прочитать что-нибудь, и на это Пейл сказал с абсолютно серьезным лицом: «Никогда не бери в руки эту книгу, иначе нам придется расстаться». Потом он тепло улыбнулся и вернулся к своим записям.

* * *

Друзья, пришло время прощаться. Я знаю, бессмысленно вас уговаривать, но я все же попытаюсь. Не читайте дальше. То, что вы прочитаете дальше, разобьет вам сердце. Не на все вопросы вы хотите знать ответы. Иногда счастье — в неведении. Подумайте, станет ли вам легче, если вы узнаете, что жена изменила вам двадцать лет назад, хотя все эти годы вы прожили счастливо? Будете ли вы крепче спать, если ваша мама признается, что отец регулярно ходил налево? Испытаете ли вы удовлетворенность, получив неопровержимые доказательства, что Иисус не совершал чудес и просто умер на кресте, а его тело украли последователи? Кто станет счастливее, если узнает, что впереди его ждет никчемная жизнь, полная неудач и разочарований? Не читайте дальше, расстанемся добрыми друзьями. Принцесса спасена, злодеи наказаны, и можно написать, что они «жили долго и счастливо». Вы не дочитали так много книг — пусть эта станет одной из них. Все равно вы о ней скоро забудете, как забываете все на свете. Правда — самая удивительная вещь во Вселенной. Она может быть смешной, грустной, ужасной, отвратительной — какой бы она ни была, у нее будет одно-единственное неотъемлемое качество. Она вас разочарует. Она разобьет вам сердце. Во рту у вас останется горькое послевкусие. Любимая книга моего друга Исы называется «Правда». Еще бы — ведь она о нем. Я читал, занятная книжонка. Ее еще иногда издают с заглавием «Образ зверя». Ладно, мое дело — предупредить. А читать историю до конца или нет — ваше дело. Спасибо, что добрались до этой страницы. Вы доказали, в первую очередь, себе, что вы умеете читать. Вы собрались. Вы отыскали знакомые буквы. Вы сложили их в слова, а слова — в предложения. Вы поняли смысл. Это дорогого стоит. Надеюсь, мы однажды увидимся. Я много где бываю. Иногда — в самых неожиданных местах. Если вы увидите высокого бледного незнакомца, не проходите мимо. Это могу быть я. Позовите меня к себе домой, познакомьте с женой и детьми. Разделите со мной пищу, а я взамен расскажу вам много историй. Я стану вашим лучшим другом. Вы же выше всех этих предрассудков. Или вас все-таки смущает цвет моей кожи и моих волос? Ничего не поделаешь — я это не выбирал. Я не хотел быть таким заметным. Правда, многие находят меня симпатичным. И почти все — колоритным.

P. S. Не читайте дальше, прошу. Искренне и навсегда ваш, Пейл Арсин. С надеждой на скорую встречу — в вашем городе.

* * *

Лес закончился. Впереди показались невысокие домики. Отсюда городок очень напоминал Приют, и Веру передернуло. Вдруг они сделали круг и вернулись туда же, откуда пришли?

Но это оказался не Приют. У городка было смешное название — Счастливый Конец, или просто Конец. Жители дружелюбно встретили чужаков и почти не задавали вопросы. Никого, казалось, не смутил внешний вид Пейла. Никто не обратил внимания на его травму.

Пока Пейл строил новый дом — ему помогало несколько добрых людей, — их принял в своем доме местный староста. Он совсем не походил на Григория.

Вера поверила, что здесь они смогут быть счастливы.

Пейл и его помощники построили дом за месяц. Если бы у Пейла обе руки работали одинаково, управились бы раньше. Дом был точной копией того, что Пейл оставил в Приюте. Интересно, где еще есть такие же дома?

Пейл подружился с несколькими семьями и иногда помогал им с разными делами. Что-то мастерил, чинил. Взамен они угощали его едой и разными сладостями, которыми он с удовольствием делился с Верой.

Они жили душа в душу.

Но, как водится, когда все становится слишком хорошо, налетает ветер, и карточный домик рушится.

В одну из отлучек Пейла Вера вспомнила про его книжку с записями. Любопытство возобладало. Искать дневник долго не пришлось — Пейл особо его не прятал. Он стоял на верхней полке в шкафчике, где они хранили посуду.

Вере было интересно, в первую очередь, прочитать про себя. Она поднялась на цыпочки и сняла книгу с полки. Книга была большой. Вера полистала ее и восхитилась аккуратным почерком Пейла. Идеальный мужчина идеален во всем.

А потом глаз выхватил несколько фраз. Вера вчиталась внимательнее.

«Эта история начинается с улыбки».

Глаза девушки бегали по страницам. Руки Веры дрожали. Она заплакала и едва не выронила дневник.

Проклятая синяя книжица приковала ее взгляд. Вера читала у шкафа, чтобы быстро поставить на место, если Пейл вдруг вернется.

Пейл солгал ей! Слова в синей книге — паутина, опутавшая Приют. Весь город оказался в ловушке, как муха, пока паук, наслаждаясь своей властью, медленно кружил вокруг жертвы. Пейл Арсин. За всем стоял Пейл Арсин. Никогда у него не было добрых намерений. С самого начала, с первых дней, что он провел в Приюте, он знал, чем все закончится, и уверенно двигался к этому финалу. История про Приют — лишь небольшая главка в его книге. Везде он действовал одинаково. Знакомился, втирался в доверие, помогал. Сначала он нападал на тех, кого хватятся не сразу: одиноких людей, стариков, тех, кто вел уединенный образ жизни. Потом расправлялся с кем-то более заметным — и после этого непременно сталкивался с целым городом. Ему всегда удавалось обыграть толпу: он на этом собаку съел. Неужели вы нападаете на меня просто потому, что я не такой, как все? Зачем вы меня мучаете, я брат ваш! Всюду у него были верные помощники, готовые прикрыть его, готовые отдать за него жизнь. В развернувшейся драме было немного злодеев, и — отметила Вера — Василя среди них не было. Пейл, Снежана и Иммануил. Пейл подговорил учителя Станислава расправиться с Евгением, сыграв на его страхах и склонностях. Снежана ждала Пейла дома, пока он насиловал Лилю. Снежана помогла ему убить жену и дочку кузнеца. Пейл внушил медсестре мысль о мести целому городу. Он заставил медсестру отдаться мяснику и потребовать взамен крови, чтобы обеспечить себе алиби. Иммануил и рад стараться: это отлично согласовывалось с его идеей спасения через убийство. Мясник со Снежанойнагрянули к Анатолю и прикончили его. Иммануил расправился с наскучившим ему Дмитрием, чтобы выставить Пейла героем. Мясник помог организовать у Пейла в подвале склад человеческого мяса: они ради забавы скармливали это мясо собакам Федора. «Представь, что это твой отец», — говорил Пейл Снежане. Мясник все время носил по Приюту мешки с мясом, и это ни у кого не вызывало подозрений. Именно этот склад и обнаружил городовой, но это было последнее, что он увидел: Пейл вернулся домой. Только в одном убийстве Пейл виноват косвенно: Снежана приревновала его к Ирине и вместе с Иммануилом показательно казнила ее. Гребаный Пейл Арсин. «Самый хладнокровный сукин сын, которого вы когда-либо встречали», как он сам называет себя в этой книге. В ней много эпизодов, где ярко и образно описано безумие. На Веру сильное впечатление произвела история о том, как Иммануил катит Снежану на коляске Анатоля. Ночь, лес, до дома Пейла еще далеко. Иммануил и Снежана вместе воют на луну. Снежана вываливается из кресла, и они яростно занимаются любовью под звездами.

Когда Пейл вернулся, Вера попыталась сделать вид, что ничего не произошло. Она старалась выбросить все эти мысли из головы. Может быть, все, что написано в книге, — просто фантазия?

Жизнь продолжалась. Только теперь Вере ее отношения с Пейлом представлялись напомаженным трупом. Что-то в ней сломалось и перегорело. Она скучала по маме, плакала, когда оставалась одна и помышляла о побеге. Ее останавливал страх перед лесом. Сможет ли она пройти через него и не заблудиться? Она ругала себя и называла дурой — ведь у нее не было никаких доказательств. Не было причин для беспокойства. Ведь все было хорошо.

А через несколько месяцев по Счастливому Концу промчалась ужасная новость: на берегу реки рыбак нашел тело девушки.