Спросите у кого-нибудь, что такое слезы. Вам ответят: слезы появляются, когда человеку больно. Но ведь не всегда, когда человеку больно, выступают слезы. Если вы зададите этот вопрос более толковому собеседнику, он ответит, что это защитный механизм homo sapiens. «От чего же он нас защищает?» — поинтересуетесь вы. От боли. Слезы — это что-то вроде природного болеутоляющего. Носовые пазухи раздражаются, из-за этого ты отвлекаешься и забываешь о боли. А боль бывает разная. Хуже всего — боль душевная. Обожженное место лечат мазями, на сломанную конечность накладывают шину, но как лечить душевную боль? Слезами? Если так, то я — отличный лекарь. Я люблю смотреть, как люди плачут. Нет, не от умиления или счастья — от боли. Когда они понимают, что им уже не спастись. Что их жизнь подходит к концу, что все их надежды не сбылись. Что больше не будет завтра. Они не дочитают книгу, которую тянули несколько месяцев. Они не съедят переперченный суп. Они не заведут детей. Ничего больше в их жизнях не случится. Мои самые любимые, медленные, самые сладкие на вкус слезы — на четвертой стадии принятия неизбежного. Когда прошла уже ярость, когда ничего уже не осталось, когда вера в смерть крепнет — тогда приходит их миг. Как и любое искусство, получение таких слез — дело непростое. Они должны настояться. Если все сделать быстро, слез может вообще не быть. Это неправильно. Так не должно быть! Когда все выходит из-под контроля, я расстраиваюсь. А все часто выходит из-под контроля — в этом мире властвует хаос. Всегда все идет не по плану. И в ответ на окружающий беспорядок нужно действовать хаотически. Никакого плана, никаких расчетов — только импровизация. Но во всем важна умеренность. Поэтому нужен какой-то стержень, какой-то лейтмотив. Нужны рецепты и истинные знания. Что-то незыблемое. Но этого мало. И даже рецепт самых сладких слез не всегда дает результат. Человек может сломаться и пересохнуть внутри. Он может до последнего верить в лучшее, и тогда его слезы останутся горькими. Даже простые законы срабатывают не всегда. Камень упадет на землю, если его бросить, но если улететь с этой чертовой планеты, то он не сможет упасть — некуда будет падать. И сейчас я плачу, потому что мне больно. Мне жалко этот одинокий камень, потому что я — такой же одинокий камень в космосе. Но мне лучше, чем ему: я могу плакать. И слезы помогут забыть о боли. А камень не может заплакать. Ничто не отвлекает его от боли.

* * *

Единственный прихожанин Церкви мертвых богов стоял на коленях и истово молился. Церковь — старый, покосившийся сарай на улице Бальдра. В нем не было ничего, кроме большого дерева, которое так разрослось, что для него давным-давно проделали отверстие в крыше. Дерево выглядело старым и сухим, никто никогда не видел на нем листьев. На стволе были вырезаны глаза, очень схематично — каждый состоял из двух дуг и полоски между ними. Получался вертикальный зрачок — как у кошки или змеи. Сходство с рептилией дополняли две черточки под глазами — плоский нос — и горизонтальная полоска вместо рта. Только прихожанин не видел этого лица, хотя отлично себе его представлял. Дмитрий, уже глубокий старик, давно ослеп — если вообще когда-то видел. Он мог трогать пораненную древесную кору и хорошо изучил объект поклонения.

Дмитрий услышал знакомые шаги. Он не ждал гостя, но обрадовался ему.

— Это ты, Убийца? — проскрипел Дмитрий. Он знал настоящее имя гостя, но предпочитал называть его по роду деятельности.

Гость не ответил. Иногда он был словоохотлив, иногда молчалив, иногда его настроение резко менялось. Сегодня он пришел не один. С ним был кто-то еще.

Не человек.

Животное.

— С кем это ты, Убийца? — спросил Дмитрий, хотя уже догадался благодаря запаху. Он учуял и кое-что еще — подарок.

Спутник гостя будто понял вопрос и недоброжелательно зарычал.

— Собака! — сказал старик. — Я люблю собак. Как ее зовут?

— Фенрир, — ответил гость.

— Фенрир — убийца богов! — сказал старик. — Фенрир убил Одина.

— Поэтому я и привел его сюда. Пес всегда возвращается на свою блевотину.

Пес тихо гавкнул.

— Убил кого-нибудь, а, Убийца? — спросил Дмитрий.

— О да! И я, и другие.

— Кого вы убили? Я их знаю? — голос старика задрожал от возбуждения. Он чувствовал запах подарка, но не хотел показать, насколько важен для него этот подарок.

— Семью кузнеца Ивана. Дочь, жену. Знаешь их?

— Да, однажды они угостили меня молоком. — Старик хохотнул. — Надо же, их больше нет. Я знал, что рано или поздно это случится.

— Хороший, хороший мальчик! — Дмитрий услышал, как Убийца треплет пса.

— Зачем ты это делаешь?

— Мне нравится. У него такая мягкая шерсть.

— Я не об этом.

Убийца хохотнул.

— Знаешь, как я хотел бы ответить? — Убийца помолчал. — Потому что могу. Вот как. Представь себе, сколько силы в этой фразе.

— Потому что могу, — медленно проговорил Дмитрий, взвешивая слова.

— Ты-то уже ничего не можешь, старик, — сказал Убийца. — А я могу все. И ты, Фенрир. Мы с тобой оба — из страны Делай-Что-Пожелаешь. Ты можешь все. Фенрир! Ты можешь убить бога!

Дмитрий слышал, как пес скачет вокруг своего безумного хозяина.

— Ты не боишься, что тебя поймают?

— Пусть попробуют. Это было бы интересно. Мне нечего терять.

— Я чувствую запах женщины. Ты пахнешь женщиной. Ты можешь потерять ее.

— Если со мной что-то случится, она будет жить дальше. Если она останется со мной, однажды я ее убью. Так что я все равно ее потеряю.

Дмитрий понимающе усмехнулся.

— Ты потеряешь жизнь, не сможешь продолжить делать то, что тебе нравится.

— А кто сказал, что мне это нравится?

— Тебя же никто не заставляет убивать.

— Я не могу иначе. Ты же не можешь перестать молиться своим богам. — По легкому движению воздуха Дмитрий понял, что его гость махнул рукой в сторону дерева. Собака послушно мотнула головой, куда указал Убийца.

— Я слепой. Я живу в темноте. А смерть — это та же темнота. Но у меня есть уши, и я слышу. Я слышу, как идет дождь, как бьется чужое сердце, как растут волосы и ногти. И я слышу голоса в темноте. Это голоса моих богов. Глупо не верить в то, что слышишь.

— Что они тебе говорят?

— Разное. Иногда предсказывают, что будет дальше. Иногда угрожают. Иногда насмехаются надо мной. Все время шепчут что-то на языке, который я не понимаю.

Собеседники уже не раз задавали друг другу эти вопросы и слушали те же ответы, но обе стороны это устраивало. У них сложился ритуал. Две заблудившиеся души встретились в темноте, чтобы изобразить диалог — они забыли, как разговаривают люди, и подражали живым — так иногда делают животные. Набор звуков — без цели и без смысла.

— Ты осуждаешь меня? — спросил Убийца.

— Нет, — ответил старик. — Ты служишь моим богам. Так же, как и я. Они умерли, от них остались только голоса.

Голоса мертвых звучат в ушах живых. Мертвые боги хотят, чтобы все умерли.

— Кто они, твои боги? Те, кого ты когда-то потерял?

— Те, кого мы все когда-то потеряли. Они ушли, потому что наш мир мертв. Он как это сухое дерево. На нем больше не вырастут листья и плоды.

— Это правильный взгляд на вещи, старик. В каждом сидит желание умереть. Поэтому иногда дети носятся с этой идеей: они заворожены неотвратимостью смерти. Она привлекает их, как все большое: родители, любовь, динозавры. Им кажется, если они умрут, то станут частью чего-то большого, заставят всех уважать себя.

— Мои боги говорят, что ты — любимец луны.

— Потому что я часто спал на улице. У меня, у луны не было никаких преград. Никто не положил между нами меч.

Запах подарка был нестерпимо привлекательным, и старик не выдержал:

— Ты мне что-то принес?

— Да, молитвами сыт не будешь. Без меня ты бы давно встретился со своими богами.

Гость бросил подарок на землю перед стариком. Дмитрий взвизгнул от предвкушения и бросился на запах. Собака тоже подскочила к подарку, и ее мокрый нос ткнулся Дмитрию в щеку. Мясо было нежное, свежее, наполненное кровью.

Гость тихо смеялся, пока старик и собака расправлялись с мясом. Они не мешали друг другу, кусок был большой и каждый рвал его со своей стороны.

— А у тебя отличные зубы, старик! Каждый раз удивляюсь.

— Все деревянные, — оторвавшись от трапезы, сказал старик, — но сделаны хорошо. Много лет служат.

Собака воспользовалась тем, что ее сотрапезник отвлекся, и потянула кусок на себя. Старик схватил мясо рукой и с силой его удержал. Собака недовольно заворчала.

— Оно и видно. Это тебе умелец с Ясеневой делал?

— Угу, — проурчал старик.

— Хочешь знать, чье оно? — сказал гость. — Чье это мясо?

Дмитрий не ответил, чтобы не уступать собаке, — только шумно урчал и чавкал.

— Доктор Анатоль, филейная часть, — загоготал гость.

— Вкусно!

Старик и пес быстро прикончили остатки мяса. Пес заскакал вокруг хозяина, требуя добавки, но быстро понял, что ее не будет, и тяжело повалился набок. Дмитрий рыгнул и мерзко захихикал.

— Однажды Анатоль осматривал меня. Он сказал, что мне надо лучше питаться, что у меня истощение. Что если я не буду хорошо есть, то скоро умру. Что ж, я хорошо поел. Спасибо доброму доктору за совет. И за обед.

Звякнула пряжка ремня.

— Я должен заплатить, да?

Дмитрий услышал, как гость улыбнулся и пожал плечи. Зашелестели брюки, падая на пол.

* * *

Старик обслужил гостя и сплюнул на землю.

— Знаешь, старик, я, кажется, говорил тебе, что я фаталист. Я верю, что все предрешено. И поэтому для меня не существует категорий времени. Прошлое или будущее — какая разница? С чего начинается радуга? С левого или с правого края? Нет никакого «был» или «будет». Есть только вечное «сейчас». И в этом вечном «сейчас» ты мне больше не нужен. Я встретил женщину!

— Что?.. — прошамкал Дмитрий.

Тяжелый ботинок впечатался старику в челюсть. Дмитрию показалось, что его лицо будто сложилось внутрь: нос сломался, выскочили деревянные пеньки зубов. Старик повалился на спину и закричал, из глаз брызнули слезы.

Он умолял не убивать его, а в его голове бесновались мертвые боги. Они смеялись над ним, звали по имени и обещали ужасный прием. Они были громкими, и потому старик кричал еще громче и пытался их перекричать.

Он почувствовал жар где-то совсем рядом. Потом раздался треск. Забормотала стихия. Огонь! Мерзавец поджег его! Дерево, алтарь — оно же сгорит!

— Фенрир, тебе не впервой сражаться с мерзким слепым стариком! Взять его!

На ноге Дмитрия сомкнулись мощные челюсти. Старик закричал от боли. Ему удалось ударить собаку другой ногой. Пес отскочил, но бросился на жертву снова. Старик вопил и полз на животе прочь, собака кружила вокруг него и щелкала зубами. Жар нарастал. Убийца смеялся.

Еще несколько жестоких ударов обрушились на Дмитрия — Убийца пинал старика. Слепой полз наугад, пытаясь наудачу прикрыться от побоев.

Сильная рука рванула его за плечо, и старик перевернулся на спину. Пес вцепился ему в мошонку, Дмитрий заверещал.

— Плачь, старик! Плачь! — гость склонился над Дмитрием. Близко, лицом к лицу.

— Фенрир, закончи здесь.

Потом ударил старика лбом по голове. Темнота стала еще темнее.

Сквозь бормотание огня скрипнула входная дверь.

Пес вгрызался все сильнее. Старик уже не мог кричать, он только мелко скулил. Сверху свалилась горячая ветка. Это спугнуло пса, и он отпрыгнул в сторону.

Ветка обожгла заголившийся живот старика, но тот не почувствовал боли. Он вскочил на ноги и, подчиняясь иррациональной мысли, метнулся к дереву. Он знал его как свои пять пальцев. Каждый выступ, каждую веточку.

Не обращая внимания на боль, на огонь, на дым, старик полез вверх. Его ладони жгло, одежда занялась, но он полагался на свой удивительный слух. В несколько прыжков, на которые он и не поверил бы, что способен, он добрался до отверстия в крыше.

В лицо ему подул свежий ветерок. Перед внутренним взором мелькнула его далекая юность, когда он лазал по этому дереву, совсем, казалось, в другой жизни, когда он еще мог видеть.

Дмитрию показалось, что на мгновение он вновь обрел зрение: чтобы увидеть тех, кому он всю жизнь поклонялся. В сумеречных небесах пронеслись очертания гигантских зданий, от которых осталось только несколько стесанных колонн; в темных комнатах с мягкими стенами бесновались безумцы; стихи на забытых языках звучали в пространстве, где больше нет воздуха; в пульсирующих внутренностях гноились гадкие наросты; на руках, тянущихся к беззвездному небу, росли глаза, облепив плоть, как виноград лозу; из раскрытой раны выползал исполинский младенец; пять голых тел на зеленой траве; черный кот и два мальчика в дорожной пыли.

Ветка под ногой предательски треснула и сломалась.

Старик полетел вниз, чувствуя, что падает вверх. Избитое тело встретилось с землей. Шея с треском сломалась, как сухая ветка. Случилось главное событие в жизни Дмитрия — он умер.

* * *

Огонь пожирал здание лениво, как избалованный зверь. Он ползал по стенам и по крыше, вился вокруг сухого дерева, макушка которого возвышалась над зданием. Стояла удушающая жара — можно было подумать, что дом вспыхнул, подожженный яростными солнечными лучами.

— Пейл, — крикнула Снежана, — там же может быть тот старик!

Привлеченные криком и новым несчастьем, из соседних окон высунулись встревоженные лица соседей.

Пейл пнул ногой хлипкую входную дверь — та соскочила с нижней петли, повисла на верхней, а потом медленно, будто нехотя, упала на землю. Взвилась туча пыли.

Пейл обернулся к Снежане и крикнул:

— Там кто-то есть!

Снежана не успела ничего ответить — мужчина бросился в проем, показавшийся медсестре беззубой пастью чудовища. Из двери повалил дым, и Пейл затерялся внутри. Оттуда доносился только его кашель.

Несколько горожан подбежали к Снежане. Медсестра стояла и ломала руки на груди.

— Что случилось? Что происходит? — спросил кто-то.

— Пожар, не видишь, что ли, — ответил другой.

— Несите воду, — крикнул какой-то расторопный горожанин.

— Пейл, — шептала Снежана. — Пейл, почему ты такой?..

Вдруг собравшиеся — небольшая кучка людей — издали дружный вздох. В дверях горящего здания появился Пейл Арсин. Его надо было видеть! Он был весь грязный — как будто только что провалился в канаву. На обоих плечах он держал нечто бесформенное — легко было принять это за пару мешков или связок тряпья. Белый человек, утративший свою белизну, пошел к людям.

Он положил перед ними то, что спас от пожара. Собравшиеся снова ахнули: они поняли, что перед ними два тела — человека и животного.

— Еще один, — пронесся вздох.

Снежана бросилась Пейлу на шею и осыпала его грязное лицо поцелуями. Он обнял ее за талию, но выглядел отстраненно, как человек, глубоко погруженный в себя.

Пес вдруг отряхнулся и вскочил на ноги. Люди от неожиданности отпрянули. Пес сел и внимательно посмотрел по сторонам. Казалось, он совсем не напуган. На лицах появились улыбки — бодрый вид пса помог на секунду забыть о разыгравшейся трагедии.

Прибежали люди с водой и кое-как начали тушить пожар. Пейл и Снежана отошли в сторону. Пес увязался за ними.

К пожару стекались все больше народу. Кто-то пытался помочь и что-то сделать, кто-то просто стоял и смотрел, как догорает никому не нужный храм. Одна женщина принесла большую скатерть и накрыла тело мертвого прихожанина.

— Фенрир! Фенрир! — вдруг раздался громкий крик, и пес навострил уши. — Фенрир! Вот ты где! Что ты здесь делаешь?

Василь, музыкант, шел быстрым шагом, едва не переходя на бег.

— Пейл, почему, мать твою, когда происходит что-то ужасное, ты всегда тут как тут? — набросился он на Пейла. Василь не любил Пейла, и виной тому была, конечно же, Вера.

Пейл закатил глаза, предчувствуя сцену.