Ты всегда знаешь, когда тебе врут. Но иногда тебе это нравится. Иногда ты боишься последствий. Иногда тебе говорят правду, но ты хочешь, чтобы тебе солгали. На самом деле, ты просто слабак. Ты ничтожество. У тебя никогда не хватает духу сказать: закрой свой рот, ты врешь. Ты киваешь, мямлишь, соглашаешься, и так ты только приумножаешь энтропию. Лжи становится больше, она образует уродливую надреальность, и тебе приходится утруждать твой не самый шустрый мозг, чтобы помнить две версии событий: то, до чего ты догадался, и то, во что ты должен верить. Но зачем тебе это? Что произойдет, если ты заткнешь рот тому, кто тебе врет? Тебе будет неудобно? Нет, дружок, это лжецу будет неудобно. Это его поймали с поличным. Из-за того, что мы живем в мире, где все замешано на лжи, лжецам многое сходит с рук. Подумай сам: ложь растет вместе с нами. От детей скрывают простые вещи: например, как они появились на свет. Им говорят, что их принесли аисты, что их нашли в капусте, что мама с папой купили их в магазине. Потом недалекие родители вызывают на тот самый разговор и признаются, что они лгали. Только не секс страшен, страшно другое — то, что твои родители такие тупицы, что наврали тебе, а потом в этом признались. Они же сразу теряют свой родительский авторитет! И закладывают в тебя разрушительный паттерн: людям можно говорить неправду! Есть вещи, которые надо делать в тени. И с годами таких вещей становится больше. Они лежат там, разлагаются и приобретают по-настоящему уродливые формы. А все из-за трусости. «Но ведь родители во второй раз сказали правду!» — дрожащим голоском возразишь ты. Пусть засунут эту правду себе в задницу. Или тебе. Ее ценность невелика: представь, что они затеяли тот самый разговор, когда тебе уже тридцать лет. Почему тридцать? Потому что тебе тридцать, а ты — все еще девственник, дубина. И ты уже знаешь, откуда берутся дети, но сам ты настолько туп и уродлив, что так и не дошел до практики. И вряд ли дойдешь. Зато в теории ты силен — твоя рабочая рука крепка, как у жезлоносца. Когда мамка уныло опишет тебе известный процесс, спроси ее, глядя прямо ей в глаза, а лучше дождись, когда она будет есть банан, и встреться с ней взглядом: «Мама, что такое минет?» Она наверняка поперхнется. Она будет скандалить с тобой, но на твой вопрос она не ответит. И солжет тебе, потому что умолчание — та же ложь. Возможно, она скажет, что не знает, и ты поймешь, что она врет, потому что ты всегда знаешь, когда тебе врут. Погнали по второму кругу!

* * *

Связь Пейла и Веры восстановилась. Для Веры наступили счастливые времена. По городу ползли мрачные слухи о новых убийствах, но Вере не было до них дела. Она просыпалась и засыпала с улыбкой. У нее даже болели лицевые мышцы — она не привыкла так много улыбаться. На окружающий мир как будто наложили какой-то светлый фильтр: погода казалось такой хорошей, люди — такими добрыми и приветливыми, а ужасные происшествия, о которых тут и там начинали разговор, — зыбкими и надуманными.

Она пела в свое удовольствие, вечерами встречалась с Пейлом, отлично завершала день и крепко спала до полудня. Анжелика радовалась за дочь, но догадывалась о причине ее хорошего настроения и про себя осуждала ее: от этого беляка не стоило ждать ничего хорошего. Но Анжелика была неглупой женщиной и понимала: любой запрет только разожжет желание, — и надеялась, что интрижка прекратится сама собой. Если повезет, без скандала. Пейл, Пейл — ну что поделать, если он такой душка.

Однако в любой бочке меда есть ложечка дегтя. И в случае с Пейлом и Верой на этой ложечке было выгравировано имя: Снежана.

Вера не решилась спросить, порвал ли Пейл с медсестрой после той сцены в баре. Она вообще гнала от себя мысли о Снежане, но ничего не получалось: перед внутренним взором возникал ее образ, образ соперницы и сестры. Возможно, при других обстоятельствах они бы сошлись и стали бы лучшими подругами, но если приходится делить мужчину, это невозможно.

Однажды у них с Пейлом произошел следующий разговор.

Они лежали голые на одеяле под дубом и смотрели на звездное небо. Вера захватила с собой второе одеяло, чтобы защититься от ночной прохлады и заботливо укрыла себя и Пейла.

— Вера, — сказал Пейл, — тебе никогда не хотелось уйти из Приюта?

Вера удивилась:

— Я даже и не думала об этом. Вся моя жизнь здесь. Моя мама, подруги.

— И что это за жизнь?

— Что ты имеешь в виду? — Вера поднялась на локте и заглянула Пейлу в лицо.

— В новом месте у тебя были бы новые подруги. И петь в баре можно где угодно.

— А мама?

— Мама не вечная.

— Дурак! — Вера легонько ударила его по груди. — Не надо так говорить.

— Но это правда. Люди уходят. Сначала ищут себе местечко потеплее, а потом, в самом конце, уходят насовсем. Вы законсервировались в Приюте. Это милый город, но он приходит в упадок. Посмотри, что здесь творится. Я бывал во многих местах — везде одно и то же. Если люди долго сидят на месте, они сходят с ума. Поэтому я всегда в дороге.

— Я слышала, нашли еще тела.

— Ага. Кто-то проникал в дома к одиноким людям и убивал их в собственных постелях.

— Звучит жутко, — поежилась Вера. — Ты же защитишь меня? Не позволишь никому обидеть меня?

— Да, но спроси любого: все скажут, что это от меня тебя нужно защитить. Я же всегда, кхм, белая ворона.

— Они просто тебя не знают, — Вера нежно поцеловала Пейла в щеку. — Если бы они знали, какой ты на самом деле, Снежок, они бы не мучили тебя.

— Я чувствую, что мое время в Приюте подходит к концу. Более того, у меня есть нехорошее предчувствие, что и время Приюта подходит к концу. Пока я путешествовал, я видел настоящие города-призраки. Приют может стать таким. Пустые дома, выбитые стекла. Не хочу быть здесь, когда все развалится.

— Да с чего ты взял? Просто какой-то больной — Руслан найдет его.

— Руслан не найдет своей задницы, чтобы подтереться, — фыркнул Пейл. — Он уже повесил одного, но убийцу это не остановило.

— Фу, какой ты грубый!

— Я хочу уйти, Вера, и хочу взять тебя с собой.

Вера почувствовала, как в груди шевельнулось раздражение.

— Но куда же мы пойдем? Кругом ведь война!

— Брось! — сказал Пейл. — Война давно закончилась. Уже воевать некому. Ты разве не слышала, что в последний раз эмиссары не приходили? И пока я шел сюда, я не видел никакой войны.

— Постой, ты же мне сам говорил, что был на войне, что сбежал и с трудом добрался сюда, в Приют.

Пейл нахмурился:

— Я? Наверное, тебе это говорил кто-то другой. Я шел в Приют с севера. Прошел пешком полконтинента.

Настал черед Вере хмуриться:

— Нет, я точно помню. Кажется, это было на этом же самом месте. В одну из наших первых встреч.

Пейл рассмеялся:

— Слова «точно» и «кажется» слишком близко. — Пейл приобнял Веру. — Не был я на войне. Что мне там делать? Я — отличная мишень. Если бы я попал на фронт, живым бы оттуда не вернулся.

— Ты бы один выиграл войну, — Вера легла на Пейла сверху. — Мой герой.

— Ты пойдешь со мной? — прошептал Пейл ей в ухо.

Вера почувствовала, как его плоть снова налилась силой.

— Давай отложим этот разговор, — промурлыкала она. — У нас, кажется, есть дела поважнее.

Пейл усмехнулся.

Вера поднялась и уперлась руками ему в грудь. Интересно, почему он не загорает? На таком солнце он должен был бы быть красным. Красный человек.

Вдруг Вера ощутила чье-то присутствие. Она подняла взгляд, и внутри нее все похолодело. Она увидела прямо перед собой Снежану. Снежана стояла, сложив руки на груди, и пожирала их с Пейлом взглядом.

— Что? Что такое? — сказал Пейл.

Он обернулся, чтобы посмотреть туда же, куда и Вера. Одним движением он сбросил с себя девушку, вскочил на ноги и бросился к Снежане.

Снежана стояла в той же позе.

Пейл, обнаженный, подошел к ней. Несколько секунд они смотрели друг на друга, а потом Снежана повернулась и ушла.

— Эй! — Пейл крикнул ей вслед. — Лучше бы ты дала мне пощечину. Эй! Давай, сделай это! Ударь меня! Выпусти пар.

— Пошел ты, Пейл Арсин! — бросила Снежана через плечо.

Пейл повернулся к Вере, ухмыляясь и пожимая плечами.

Как же ей хотелось повторить: «Пошел ты, Пейл Арсин!»

* * *

Почва уходила из-под ног Руслана. Дело запутывалось, и не было ни малейшей зацепки, которая помогла бы разобраться в ситуации. Все менялось от плохого к худшему, и у городового голова шла кругом. Новые убийства придали делу невероятный масштаб. По всему городу обнаружили не меньше двадцати тел. Все — одинокие люди, затворники, которые мало с кем общались и о которых почти никто не вспоминал. Первой ласточкой оказалась старуха Марта — когда налетал ветерок, соседи чувствовали ужасную вонь. Вспомнили, что они давно не видели старушку. Начали стучать, звать — никакого ответа. В конце концов, выломали дверь. И увидели ужасное: на старой кровати лежало обезглавленное тело, а голова была непристойно размещена между старушечьих ног. Тело и голова находились в таком отвратительном состоянии, что можно было предположить: убийство было совершено до того, как нашли тело Лилии. Раньше следствие могло проводить сложные анализы и устанавливать точное время смерти — в Приюте никто не обладал ни должными знаниями, ни необходимым оборудованием, чтобы прийти к такому заключению. И раньше в этом действительно не было необходимости — не было преступлений, насильственных смертей. Не было ли?

Руслан ужасно злился: он уже старый человек. Смерть не за горами — почему он не умер раньше, чем все это началось? Что вообще происходит? Неужели у кого-то в Приюте в самом деле сорвало крышу, и он превратился в ужасного маньяка? Почему это не случалось раньше? Не случалось ли?

После того, как обнаружили тело Марты, кому-то в голову пришла здравая мысль: а что если проверить всех, кто живет один? Давно ли вы видели соседей? Это была здравая, но параноидальная мысль — выводы из нее могли быть чересчур далекоидущими. Но палец судьбы уже щелкнул по доминошкам, и события развивались стремительно. Тут и там люди вспоминали, что не видели соседей. Двери содрогались под ударами, надрывались замки, петли срывались под ударами плеч — и за закрытыми или полуоткрытыми дверями люди находили все новые и новые тела.

Приют охватила паника.

Все взгляды обратились к Руслану. Он — единственный в Приюте, кто олицетворяет закон и порядок. Но что ему было сказать? У него не было ни малейшей идеи, кто это делает и зачем. Он собрал граждан у Иггдрасиля и выступил с утешительной речью. Но его голос дрожал, в словах не было уверенности, и паника лавиной обрушилась на Приют.

Кто-то вспомнил, что доктор Анатоль собирался уехать из Приюта — и, по-видимому, уехал. Люди всерьез начали говорить о том, чтобы оставить Приют.

Мир сдвинулся с места, и Руслан не поспевал за ним. На него легло ужасное бремя: если он в ближайшее время не найдет убийцу, то Приюта больше не будет. Люди уйдут из него, и он останется здесь в одиночестве — старик, доживающий свои дни в мертвом городе.

Надо действовать. Надо что-то придумать. Вот только что?

* * *

В эти дни тяжелый груз лежал на сердце у многих людей. И Вера была одна из них. Суета города прошла мимо нее — у нее был свой повод для переживаний.

После того случая со Снежаной Пейл избегал встреч с Верой. Он находил какие-то глупые предлоги, но Веру это не очень задевало. Она утешалась в объятиях Василя, которого до этого избегала — точно так, как сейчас ее избегал Пейл. Но ее мучило чувство вины перед Снежаной, и девушка решила во что бы то ни стало поговорить с сестрой. Только отвечать за свои поступки страшно, и Вера все откладывала это.

Но в один день она проснулась с чувством необоримой решимости. Весь день она не могла ни о чем думать, кроме предстоящей встречи со Снежаной.

Вечером Вера тщательно подобрала одежду и чуть-чуть накрасилась, прежде чем выйти из дома. Она хотела выглядеть сногсшибательно, но при этом скромно, а это взрывное сочетание, требующее определенного мастерства. Благо, Вера им обладала.

Она не помнила, как добралась до дома медсестры — ноги сами донесли ее. Вере казалось, что все сорвется — Снежаны не будет дома, или будет ее сын, и они не смогут поговорить.

Она позвонила в звонок с тяжелым чувством обреченности. Вера поняла, что плохие предчувствия сбылись — более того, все оказалось хуже, чем она себе представляла, когда дверь отворилась, и за ней оказался — нет, не сын Снежаны — Пейл Арсин собственной персоной.

— Ох, — сказал Пейл.

— Ах, — сказала Вера.

Пейл смущенно улыбнулся, неловко, боком, скользнул мимо Веры и пошел прочь.

— Пейл, что?.. — Снежана подошла к двери и, увидев Веру, не закончила.

— Привет! — начала Вера робко.

— Что тебе нужно?

Голос Снежаны был таким холодным, что способен был изменить погоду в регионе на несколько лет.

— Я хотела поговорить, — сказала Вера глухо. — Просто поговорить.

Девушка удивилась, как звучал ее голос. Казалось, что ее горло промерзло от холодного приема и почти не способно было издавать звуки.

Снежана окинула соперницу исцеляющим взглядом.

— Ну заходи, что стоишь? — сказала она. — Глеб! — возвысила она голос. — Не хочешь прогуляться?

Подросток, ссутулившись, подошел к матери.

— Опять?

— Не опять, а снова, — огрызнулась Снежана. — Погуляй, мы недолго.

— Пойду тогда в магазин схожу, что ли, — уныло сказал Глеб.

— Только смотри, много не трать!

— Угу, буркнул подросток, одарив Веру недобрым взглядом.

Снежана попросила Веру снять туфли и пригласила на кухню.

— Чаю? — спросила хозяйка.

— Мне бы чего-нибудь покрепче, — сказала Вера, и это прозвучало как признание.

Снежана невольно улыбнулась. Она достала из шкафа большую бутылку виски, откупорила ее и налила в два стакана.

— Берегла для особого случая, — сказала Снежана. — Если это не он, то я тогда не знаю. Хочешь лимон туда выдавлю? У меня есть.

— Да нет, я так, — сказала Вера.

Две женщины сели друг напротив друга и выпили. Каждая ополовинила свою порцию. Обе сморщились, пресеклись взглядами и расхохотались.

— Сестра, — сказала Вера.

— Я знаю, — сказала Снежана.

Помолчали.

Потом переглянулись и прикончили содержимое стаканов.

Снежана налила еще.

— Папка-то наш — козел, — сказала Снежана.

— Ага, — подтвердила Вера.

— Выпьем за него, — сказала медсестра. — Чтобы черти в аду сильнее там его вилами.

Вера хохотнула:

— Ты в это веришь?

— Нет, но этот козел заслужил.

Чокнулись и выпили еще.

Снежана поднялась, взяла лимон из холодильника, отрезала дольку ножом, поднесла к носу, понюхала, а потом, зажмурившись, съела все, кроме кожуры.

— Знаешь, Глеб мой, — сказала Снежана, — от него.

Вера смотрела на сестру с открытым ртом, пока та залпом осушила стакан и стукнула им об стол.

— Что? — переспросила Вера.

— Ик! — ответила Снежана. — Что слышала.

Вера принялась подсчитывать. Ей не нужно было много выпить, чтобы опьянеть, и алкоголь уже осыпал ей мозги, так что ей было трудно произвести расчеты.

Снежана заметила это:

— Не считай. Не вдавайся в подробности.

Язык медсестры чуть заплетался от выпитого. Она налила себе еще немного и снова опустошила стакан.

— Я люблю Глеба. Он для меня все. Пусть и педераст. Я не увижу внуков, зато его гнилое семя… Ик!.. Его гнилой род не продолжится.

Вера никак не могла свыкнуться с мыслью, что Глеб — ее племянник и брат одновременно. Эта была настолько мучительная мысль, что она вмиг протрезвела.

Вовремя, потому что Снежана спросила ее:

— Что нам делать с Пейлом?

— Я не хочу его делить, — сказала Вера. — Это последнее дело. Я за этим и пришла. Хотела сказать об этом. У меня есть Василь. Я хочу остаться с ним. Пейл для меня ничего…

— Не-е-ет, — Снежана неуклюже помахала указательным пальцем перед носом Веры, — нам не надо его делить. Ик!.. Скоро все изменится!.. Очень скоро! Ик!..