1

Два дня, Ольга Николаевна, не встречались вы с Медведевым и только разговаривали с ним по телефону. Каждый раз он звонил из Кривоколенного. Ни слова не было сказано о его поездке в Чистый переулок. И потому ваш голос в трубке был намеренно мягким и добрым. Вы извинялись, сожалели, говорили ласковые слова. Вы ухаживали за матерью и не появлялись на работе.

В воскресенье, когда мать особенно сердито заговорила о том, что ей не нужна сиделка, вы сказали, что часа на три исчезнете из дома.

— Вот и прекрасно. Затворилась, как в монастыре!..

Вы ей не возразили. И лицо ничего не ответило. Вы прислушивались к беззвучному голосу, который вас звал и торопил. Этот голос не был голосом Олега Николаевича.

У метро столкнулись с Беспаловым и Любой.

Беспалов передвигался на костылях, похожий на птицу, волочащую крылья, Люба, как птенец, подпрыгивала возле него. Они громко разговаривали.

— Воля — это тоже химическая реакция. Твой папа… — говорил Беспалов.

Люба подбежала к вам, как только увидела. Большие глаза девочки приблизились к вашему лицу.

— Ольга Николаевна, мой папа был у нас!.. Пока вы его лечили, он не хотел нас пугать… Хотя тут дело сложнее, — тоном взрослой поправилась она и посмотрела на вас, как бы ища подтверждения. — А это его друг, дядя Гена.

Вы обняли девочку, сладостно ощутив ее голову возле своей груди. Потом заговорили с Беспаловым. Вот и его время пришло — выписали из больницы. Вместе с Медведевым налаживает быт. Он неловко пошутил: хочу определиться в няньки к дочери Олега Николаевича. И вдруг смутился, когда вы не улыбнулись его шутке.

— Люба, а где папа?

— Он, Ольга Николаевна, сначала привез меня и маму на Кривоколенный, а потом повез маму в издательство. А мы вдвоем прогуливаемся. Дядя Гена пересказал мне много папиных историй. Хотите расскажу?

— Спасибо. В другой раз. Мне надо ехать…

День был свеж, просвечен прохладным солнцем. Вдруг показалось душно и тяжело спускаться в метро, и вы пошли по улице.

Вы проходили мимо магазина «Чай», когда из его дверей вышла стройная пара. Мужчина быстро и заученно подхватил женщину под руку и чему-то засмеялся.

— Держу тебя, как свою собственность. Кто бы мог подумать, что ты так переменишься и станешь ко мне благоволить.

— Я так устроена, — ответила женщина. — А ты разве по-иному?

Вы увидели знакомые, широко поставленные и удлиненные голубые глаза Лилианы Борисовны, узнали ее манеру говорить с ленивым холодком. Под руку с ней шел Альберт Семенович.

Вы пропустили их, занятых друг другом, мимо себя и придержали шаг. Тасует Москва людей! Варианты, вариации, миллионы сочетаний.

Скучноватое, однако, получилось это сочетание — и не надолго! Разрушительно работает закон, ответственный за красоту мира…

Стоило вам задуматься, вспоминая о «Русском чае», как случилось маленькое волшебство — возле вас задержалась какая-то машина…

Вы услышали голос:

— Мне сказали… минуту назад…

Это Медведев выглянул из своего «Москвича» — и вся сила четырех дней, прожитых с Олегом Николаевичем, властно остановила вас, покорно наклонила вам голову. Вы смотрели исподлобья, но завороженно. А голос Олега Николаевича уговаривал куда-то ехать, обещал подвезти вас. Вы, кажется, возражали и тотчас забывали его и свои слова. Может быть, разговор еще не начинался?.. Что-то с вами происходило, беспамятное, дурманящее, вы не сразу поняли, что сидите в машине, и Олег Николаевич вас везет…

Должно быть, вы ему сказали, куда ехать, поскольку через какое-то время замелькал решетчатый парапет Яузы, тускло блеснула свинцовая вода, шины зашипели по Дворцовому мосту…

Кажется, вы совсем отрезвели и, подождав немного, посмотрели, наконец, на Медведева. Еще садясь в машину, вы заметили нездоровые, неприятные изменения в его лице, но это промелькнуло и позабылось. Теперь же вы начали сознавать, что, управляя машиной, он при каждом движении помогает себе мышцами лица, строит гримасы, потерянно поводит глазами. Давно такого не было! Вам показалось, что вы снова очутились в палате, сидите возле больничной койки и следите за больным. Больной как будто не мог сосредоточиться, резко тормозил, сильно вилял машиной, один раз чуть не стукнул ее о шедший впереди самосвал… Кто это с ним сделал такое за двое суток?!

Несколько раз Медведев пытался заговорить с вами, но получал односложные ответы и вдруг не выдержал:

— Какие недобрые сегодня у вас глаза. Никогда таких не видал.

— Ну, так глядите, — вы даже не улыбнулись для смягчения слов.

Тут вы показали налево и, проезжая мимо бывшего Екатерининского дворца, машинально подумали: «Академия бронетанковых войск. Теперь близко».

Вот и Солдатская улица, где почти три столетия назад возникла солдатская слобода Лефортовского полка. Вот кинотеатр «Спутник» — перед его садом еще поворот.

…Олег Николаевич тормозит возле цветочного ларька. Машина стоит около темно-красной ограды из кирпичей, уложенных так, что получаются сквозные кресты. Над оградой — надвратная колокольня с латинским крестом.

Введенское (бывшее Немецкое) кладбище на Введенских горах.

Вы отворачиваетесь и смотрите в другую сторону. По прихоти какого-то давнего случая как раз напротив кладбища через дорогу расположен родильный дом. «Жизнь прожить — дорогу перейти». Так для кого-то получается.

Олег Николаевич с недоумением смотрит на вас и озирается вокруг. Что он знает о вашей жизни? Вся она замкнута для него кольцом полугодия, событиями и сценами нескольких месяцев. Горизонта нет, как нет его на этой улочке между родильным домом и кладбищем. Только пройдя насквозь все Введенское и выйдя в другие ворота, можно за коробками современных зданий разглядеть и горизонт, и пологие спуски, откуда открывается вид на бывшую речную долину. Ведь была же когда-то долина у Яузы…

— Может быть, вы уедете?

— Нет, я подожду вас. Или пройдусь…

— Тогда я вам покажу, куда пройти и что посмотреть. А сама, извините, пойду одна.

…Многое из прошлого века хранит Введенское кладбище. Как вы ему посоветовали, он отыскал желтую часовню с заржавленной решеткой двери. Рядом с ней он увидел высокий гранитный обелиск с пушками, врытыми в землю. Надпись на французском гласила: «Militaires français morts en 1812». Наверху были высечены императорская корона и орден с профилем, кажется, Наполеона I… Что это? Неужели здесь лежат французские солдаты, погибшие от ран после Бородина и во время московского пожара? Надпись недвусмысленна, и памятник, как указано, поставлен французской колонией. Вокруг него (другие времена, другая слава!) — могилы французских пилотов из «Нормандии — Неман» и неожиданно — русская фамилия авиатехника, работавшего, видно, вместе с этими летчиками… Олег Николаевич стал спускаться в сторону стены с замурованными урнами, и где-то под бугром наткнулся на своих братьев-вертолетчиков, погибших в августе 1967 года при тушении лесных пожаров во Франции. Площадка из черных мраморных плит, шесть памятников с русскими лицами, силуэт огромного вертолета Ми-6…

Старые липы и клены, холодные и обнаженные, с отсыревшей корой, тянули вверх свои узловатые кривые сучья, теснились, заслоняя небо. Откуда-то из-за них, с Солдатской улицы, доносился благовест воскресных колоколов. Не размышляя больше об Олеге Николаевиче, вы вышли на кладбищенскую площадь, на краю которой бросался в глаза высокий и, пожалуй, громоздкий памятник молодой женщине. Поникшая мраморная голова виднелась над сплетением тонких ветвей. Вы вспомнили надпись: «Жорданиа, урожд. Грибоедова» — и подумали, что есть такая книга — «Город привычных лиц». Проходя по московским улицам, вы лишь изредка встретите знакомых. Но сюда, особенно раньше, вы приезжали часто — и эти места сделались для вас мертвым городом привычных лиц. Еще пять минут ходьбы до двадцать четвертого участка, и тогда в глазах мелькнет привычно знакомая фамилия Тройко и портрет — женщина в праздничном темном платье повязала на шею шарф, склонила голову к плечу. Затем еще несколько шагов — и поворот возле серьезного мужчины с усиками, по фамилии Лебедзь… Вы пришли.

Здесь деревьям не так уже тесно. И меньше черных стволов — белеют березовые. И небо значительно светлее, чем по дороге сюда. За близкой оградой видны жилые здания. Здесь чей-то голос зовет вырваться на волю, за ограду, к жизни. Здесь с медальона улыбается маленький мальчик с кудрявой головой. Он обнимает за шею, прижимается щекой к веселой морде щенка — и оба довольны.

Алеша встречает вас здоровый и свежий, влажно поблескивая лицом. Летом по нему текли грозовые капли, прыгали солнечные зайцы, зимой он прятался под заиндевелой от мороза пленкой. Заметил ли он ваше появление? Иногда мальчик занят только собакой — и обидно, что ему ни до чего нет дела. Иногда его взгляд останавливается где-то у вас над бровями. А порой он становится внимательнее, напряженней. Тогда мальчик что-то сторожит краем глаза — и вот-вот его белки дрогнут… Кажется, что сейчас Алеша обратит к вам свою улыбку. Заморгает. Взглянет прямо в глаза. И руки его оторвутся от собачьей шеи.

— Реди! — крикнет он щенку. — Оля пришла.

И голос его прозвучит, как сегодня у Любы, когда она заговорила об отце.

Вы стоите и вслушиваетесь в мучительную тишину памятников и оград, над которыми два детских голоса сливаются в один звук…

Вот вы очнулись…

Дел немного.

Надо только смести разноцветные, слегка побуревшие листья. Убрать засохшие астры. Поставить в воду две красные гвоздики. Кинуть взгляд на часы.

Неужели вы стоите здесь второй час?!

Как там Олег Николаевич со своими крепящими аппаратами, палочкой? Устал, наверное, безмерно — устал ходить, сидеть, полулежать в машине. Нет, не надо было ему провожать! Сегодня это особенно ни к чему и грустно.

Вы оглядываетесь, отойдя от могилы.

Брат глядит вам вслед — и вы тоскливо вздрагиваете…

 

2

Олег Николаевич вас ни о чем не расспрашивает. Вы бережно молчите об Алеше, о Любе. Пока машина несется на Бауманскую, усилием воли возвращаетесь к будничному тону и разговору.

— Пора вам, Олег Николаевич, браться за работу, выбрать профессию. Будете строить жизнь, — ваш голос прерывается… — Вы что-нибудь надумали?

— Надумал! — Медведев обрадован найденной теме. — В первый день, как попали на Истринское… Помните, Веткин включил телевизор? Шел какой-то киножурнал про Внуковский аэропорт…

На минуту слово «Истринское» далеко увело вас от Введенского, от детских голосов, погрузило в бездну четырех прожитых дней, похожих на целую эпоху, на окно, приоткрытое в вечность… Вы встряхнули головой. Сделали вид, что слушаете.

— …Смотрю я, показывают Славку Шепеля, дружка моего из Колпашева! Диспетчера. Вообще-то он не диспетчер, а первоклассный пилот. Но карьера пилота кончилась у него еще там. Один раз плохо посадил вертолет, с поломкой, другой раз вообще перевернул. Только лопасти спасли кабину, спружинили, а то бы всем крышка. Заметили, что у него какая-то болезнь начинается, с координацией связанная, и лишили полетов…

При последних словах Медведев слишком круто поворачивает направо и въезжает передним колесом на тротуар. Хорошо, нет прохожих.

Вы подпрыгиваете на сиденье и озабоченно говорите:

— У вас, Олег, тоже что-то с координацией.

— Разве? Наверно, я увлекся, больше ничего… Видите, беру себя в руки?

И машина действительно начинает идти прямо. Брать себя в руки Олег Николаевич умеет! И если бы жизнь была поездкою по прямой…

— Так я о Шепеле. Стал он у нас диспетчером на МВЛ (малые воздушные линии). Заглянешь к нему — здоровенный детина втиснут в маленькое пространство между аппаратурой. Знаете, какой здоровенный? Гаркнет — аппаратура вибрирует и выходит из строя. На лапах большой палец так отстоит от остальных и такой огромный, словно собирался вырасти в отдельную руку. Ни у кого больше не видел, никогда! И вот сидит, будто страус в клетке. Знает, что больше не летать, но не куксится. Лицо веселое: чуб в сторону, нос тоже искривлен в сторону; усмехнется — физиономия становится в складочку. Увидит тебя: «Здорово, красивый!» Прибежит к нему дочка: «Писить!» А он на связи, не может ее отвести. «Слушай, — обращается к кому-нибудь, — посиди, у меня здесь авария! Эх, уже поздно!.. Так ты, дочь, все в один валенок? Стыд-позор, личный состав больше сюда не примет таких девочек… Где же посушить (трогает рукой приборы, какой сильнее нагрет)… Я, говорит, на все руки мастер, но вот на что не способен — высушить мгновенно это хозяйство. Надулась? Да, дочка, жизнь дала трещину!..» Видите, Ольга Николаевна, как я все запомнил? Недаром, значит. Увидел я теперь, что Шепель на Внуковском аэродроме диспетчером — и собираюсь податься по его стопам. Работа сидячая, как раз для моих ног.

Вы под конец слушаете и думаете: «Даже не замечает, что все мысли вокруг дочери! Все, все…»

Машину опять бросает то вправо, то влево, вы решаете этого не видеть и спрашиваете:

— А как прошла ваша встреча с девочкой, Олег?

Он обгоняет идущий впереди «Запорожец» и только тогда отвечает, быстро взглянув на вас:

— Я боялся, что инвалид. Но меня мало покалечить!.. Что теперь со мной творится!.. Поймете ли вы? Одно дело — знать, другое — увидеть ребенка…

— Есть много непонятных вещей на свете, — отвечаете вы, и голос ваш звучит жестко. — Но насчет «знать» и «видеть»… Мне врач из роддома рассказывала об одной молодой женщине, измученной, оскорбленной, истерзанной. Кем? Чем? Никто не знал. Она ненавидела всех вокруг и свой большой живот и кричала, чтоб дали ей умереть и что она все равно станет преступницей, убьет ребенка — пусть лучше отдадут кому-нибудь и не показывают ей, когда родит… И что же? Когда она стала матерью и ей показали, она долго плакала, потом начала кормить… А в результате вышла из роддома любящей, даже страшно, даже сумасшедше любящей мамой… Вот вам «видеть». Среди мужчин иногда случается нечто подобное…

— Вот и я увидел!..

Он в упоении. Ему кажется, что и вы тоже. Он благодарен вам. За что?! Ему не до ваших чувств. Но вы так напряженно смотрите на него, округлив глаза, что он замирает на полуфразе…

Остальную часть пути вы молчите. Возле зеленого особнячка Олег Николаевич, нахмурясь, окидывает вас тоскующими глазами и осторожно спрашивает:

— Что вы делаете вечером? Я смогу увидеться с вами?

— Не знаю…

— А если я позвоню?

— Звоните.

Внезапно вы ощущаете, как он тянется к вам. Словно гора надвигается, лавина. И сами тянетесь к нему. Но он помнит о чем-то и, не глядя, прощается с вами кивком головы.

 

3

Медведев еще не успевает отъехать — вы уже в корпусе. Вы куда-то торопитесь, хлопаете дверью. От резких, быстрых движений как будто легче. Убежать бы куда-нибудь, скрыться от своих чувств! Как пережить, как выдержать эти часы, эти дни?! Все оборачивается не так, как примечталось. И это вы сами, Ольга Николаевна, себе и ему устроили!

Вы так спешите, что проскакиваете мимо своего кабинета, пробуете открыть не тем ключом соседнюю комнату. Замок, конечно, не поддается, вы сердитесь на ключ, на свои руки, и, когда осознаете, что это лаборатория Татьяны Федоровны, вас поражает сходство такой промашки с сегодняшними «пируэтами» Медведева. Посади вас вместо него за руль, вы тоже, пожалуй, въезжали бы сейчас на тротуар, вас тоже бросало бы из стороны в сторону!

Вы оставляете мысль открыть настоящий свой кабинет: что вам сейчас там делать? Гораздо важнее заглянуть в стационар. Там каждый день что-нибудь да происходит.

Так и есть. В стационаре вас встречает заплаканное лицо пожилой санитарки — той самой женщины, сын которой — горнолыжник из Горького — лечится у вас уже несколько месяцев. Неделю назад он начал ходить на костылях, и потому вы, не сразу заметив состояние матери, заставляете себя бодро спросить:

— Ну что, Ангелина Тарасовна, как ваш боевой сын? Бродит? Скоро бегать будет!.. Что у вас с глазами?

— Голубушка, Ольга Николаевна, хожу сама не своя, все жду вашего прихода, а слезы так и текут… Сын-то мой не бродит…

— Как не бродит? Не хочет?

— Как не хочет! Хотел бы. Радовался ходил. А теперь лег, лежмя лежит, подняться не может. И жить, говорит, не хочу. Все равно мне, мамаша, не подняться.

— Ну-ка, ну-ка, идемте к нему. В чем дело? Когда случилось?

— А вот когда — третьего дня. Я ему тогда газетку принесла, спортивную, он как прочел, так к вечеру у него все и отнялось.

— Какую газетку? Что прочел?.. Здравствуйте, молодой человек, — говорите вы, входя в палату. В палате несколько больных, но вы никого другого, кроме этого пария, не способны сейчас заметить.

Больной вам не отвечает. Смотрит, как смотрел когда-то Медведев: как будто это вы его покалечили. Глаза страдальческие, волосы всклокочены. Сразу видно, пал духом, раскис. Это еще что?! Ну, этого вы ему не позволите!

— А ну-ка, согните ногу в колене. Правую.

Он пробует пошевелиться. Потом зло, упрямо сжимает губы. Не двигается.

— Согните, — требуете вы.

— Баста, отпрыгался, — говорит он. — Не могу даже передвинуть.

— Берите руками и сгибайте.

— Руки тоже… вот… — Он показывает, с каким трудом, замедленно, удается ему сжать пальцы в кулак.

— Это уже что-то… Хорошо, через полчаса я вами займусь. А к вам, Ангелина Тарасовна, у меня есть вопросы. Выйдемте… Так. Теперь, Ангелина Тарасовна, рассказывайте про газету, — говорите вы, останавливаясь в коридорчике.

— Да вроде нечего рассказывать, Ольга Николаевна. В той газетке на целой полстранице пропечатано про его товарища, тоже лыжника, очень расхваливают, чуть ли не на этот… Олимпийский чемпионат его посылают…

— И только?

— Только. Мой-то все время был впереди, обставлял этого товарища, пока…

— Видно характерец. Простите. Спортивный дух называется. Я, Ангелина Тарасовна, могу вас успокоить: у наших больных иногда бывает, что вдруг начинают плохо владеть своим телом, руками, ногами. Кто как переносит волнения. Мозг-то у них ослаблен травмой. И тут мы должны быть начеку. Если не запустить — все налаживается… Почему не сообщили мне в тот же вечер? Ну ничего, Ангелина Тарасовна, обещаю, все еще в нашей власти!

…В своем кабинете (все-таки его открыли) вы долго сидите, таясь от сотрудников, праздно сложив руки, рассчитывая время, когда Медведев может оказаться дома. Наконец поднимаете трубку. Вы снова, как утром, слышите голос Олега Николаевича — и вам внезапно хочется, чтобы он заговорил с вами о чем-то простом и ясном, что-то рассказывал добрым голосом и чтобы в нем вы могли найти опору среди тревоги, в его дыхании почувствовать ласку. Вам не хочется говорить то, что вы собираетесь сказать.

И все же, немного пошутив с ним невеселым голосом, вы сообщаете Олегу Николаевичу, что до самого вечера будете заниматься с больным, потом будете усталая и дерганая. Свидание отпадает.

— Нет, нет, — отвечаете вы. — Потерпите. И вот еще о чем я буду вас умолять, Олег. Вам надо поберечь себя, отдохнуть, на несколько дней отказаться от машины. Выглядите вы как просто задумчивый, просто рассеянный, но для вашего организма после травм все не просто. Все, все не просто! Вас выдает бледность, мимика и ваш взгляд. Понаблюдайте за собой сами. Все, я бегу. Бросаю трубку. Целую…

Поздним вечером, когда вы были уже дома, вам позвонил Беспалов.

— Ольга Николаевна, неприятное происшествие. Волноваться, правда, не из-за чего, все обошлось более менее благополучно… Олег чуть не разбил машину, помял немного. И головой ударился, не сильно… Мы у себя, в Кривоколенном… Ладно… Ждем…