Последние свои минуты старый китобой плыл ослепшим от горя. Велика была его воля, но и слишком велико было потрясение.
Он-то не знал, что ослеп. Он думал, что ночь. Близость айсбергов он улавливал по звуку волновых всплесков и более стылой воде. Он сворачивал в сторону. Уже дало знать себя охлаждение: мучил кашель, сводило грудь, и к мышцам рук, ног подбиралась судорога. А Брейн все еще продолжал плыть, его спасала здоровая кровь. Тёперь в его мозгу не гас другой «красный глазок»: держись, пока живой... В этом не было смысла или удовлетворения, только истязание нервов и тела, но Брейн сохранял верность себе.
Сколько бы он еще так проплыл?: Час? Два?.. Он наткнулся на большую льдину, и острый выступ пробил ему височную кость.
Последней вспышкой сознания было: «Дик, и ты, наверно, не лучше... Все зря... Все люди — негодяи...»
А Дик Гринуэлл все еще сидел в заточении.
Ударами топора он покорежил замок, и его все еще не могли открыть. Возле испещренной вмятинами двери валялись сломанные доски, разбитые банки, погнутые жестянки консервов.
Дик прижимался мокрой от слез щекой к говяжьей туше и шептал: «Билл, это ты, мой старый дружище? Какой ты холодный, точно неживой! Тебя хотят убить из пушки, я спрячу. Я спрячу!..» Его била дрожь. Он бредил.
У Дика помешался рассудок.
По дуге предвечернего горизонта всей промысловой ватагой шли китобойцы. Среди них не было только «Сазэн Кросса» и вспомогательных кораблей: они продолжали поиски старика.
Китобойцы были обвешаны китами.
На одном из судов, опередившем других, раздался крик вахтенного матроса:
— Человек за бортом!
Что-то темнело прямо по курсу, и все, кто стоял на мостике, сразу подумали о мотористе с «Сазэн Кросса».
Но когда подошли ближе, на волнах подбрасывало тот самый спасательный круг, который еще много часов назад оттолкнул старый Билл.
————————