Среди участников экспедиции не было настоящих охотников. Кое-кто постреливал раньше из дробовика, но охота с нарезным оружием была для всех (за исключением начальника экспедиции) книгой за семью печатями. Между тем для нас, занимавшихся не спортивной охотой, а добычей зверя в коллекцию, нарезное (дальнобойное) оружие было незаменимо.

Перед вступлением в Монголию, в период последних приготовлений, мы задержались месяца на полтора в Троицкосавске, и П. К. Козлов каждый день отправлял нас на стрельбище, где мы усердно палили по мишеням из разных положений на разные дистанции. Начальник экспедиции хорошо помнил о встречах на Тибетском нагорье с шайками разбойников из племени нголоков и не без основания полагал, что «невидимая рука» сумела заменить их кремневые ружья винчестерами.

Все мы были вооружены трехлинейными винтовками кавалерийского образца, и я до сих пор с признательностью вспоминаю об этом превосходном оружии.

Стрелки делали посильные успехи, кроме щупленького бурятского ламы Эрдени, который вызвался проводить нас в Лхасу. Эрдени прикладывал ложе винтовки к животу и стрелял закрыв глаза. Поскольку способ этот внушал некоторую тревогу соседям Эрдени, лама был освобожден от обязанности сражаться и вверил свою жизнь нам в руки.

Ежедневная ружейная канонада принесла свои плоды- мы порядочно понаторели в стрельбе. Но, как известно, хорошая стрельба по мишеням является лишь необходимой, но далеко не достаточной предпосылкой для успешной охоты. Меткий стрелок может быть плохим охотником.

По разным причинам экспедиция надолго задержалась в Улан-Баторе. Мы ждали А. Н. Васильева, нового советского полпреда в МНР, с которым П. К. Козлов должен был съездить в Пекин; тем временем закупали дзамбу (поджаренную муку), плиточный чай, приобретали войлок и присматривали верблюдов для дальнего пути. П. К. Козлов завязывал разнообразные знакомства с местными старожилами, стараясь собрать как можно больше сведений о географических и археологических достопримечательностях страны. Я усердно занимался записью монгольских напевов, написал небольшую статью о них, и в награду за это Петр Кузьмич отпустил меня на охоту «за волками» в поселок Мандал (по-монгольски — жертвенник), населенный русскими выходцами из Забайкалья. К этому времени наш начальник успел познакомиться с одним из тамошних обитателей Лаврентием Воробьевым — пожилым кряжистым сметливым сибиряком. Лаврэ (так в шутку называл его Козлов) был в своем роде типичной фигурой, на которой стоит задержать внимание.

В те времена в районе тракта Кяхта-Улан-Батор жило довольно много таких уроженцев Забайкалья. Все это были предприимчивые люди с сильно развитым «хватательным» инстинктом и несомненной склонностью к индивидуализму. Кулаками их, однако, нельзя было назвать, разве только потенциальными. Каждый жил сам по себе, обширные семьи существовали обособленными кланами.

«Длинные» рубли лежали всюду. Их нужно было только поднять. Для новых потребностей молодой республики необходимы были и кузнецы, и плотники, и бочары, и пшеница, и овес, и сено, и дрова, и мало ли что еще. Монгольские массы медленно вовлекались в круг непривычных занятий. Немало способствовало этому и тайное недоброжелательство лам к новому режиму. А сибиряки были мастера на все руки. Они понемногу сеяли, держали скот, контрабандой охотились, расставляя по лесам пасти и ловушки, плотничали, косили, промышляли кедровый орех, заготавливали и возили дрова; одним словом, не разгибаясь, поднимали эти самые «длинные» рубли и, наверное, жалели, что в сутках всего двадцать четыре часа, а к плечам прикреплена только одна пара рук.

В те времена такой симбиоз был выгоден республиканским организациям, несмотря на то что бравые индивидуалисты недешево продавали свои продукты и свой труд.

Но уже зарождалась монгольская промышленность, и требования на опытные рабочие руки непрерывно возрастали. У Налайхи, близ Улан-Батора, началась разработка угольных пластов; на реке Иро запел лесопильный завод; в долине Хары, севернее Ноин-Улы, родился Госпосев; расширялись шерстомойки. Но всюду работали преимущественно китайцы, русские и буряты, более подвинутые в оседлых навыках, чем монголы. А развитие собственного монгольского рабочего класса протекало в то время медленно.

Итак, морозным утром в начале января Лаврэ увез меня с двумя моими товарищами в свою вотчину. У нас с Котиком были винтовки, а Николай Васильевич Павлов, ботаник экспедиции, взял свой дробовик. В прошлом он охотился по перу, а в охоту на зверя не очень верил.

Лаврэ был на этот раз несловоохотлив, иногда покачивал головой и, задумавшись, вдруг сказал:

— Видывал я умных людей, но такого, как Петр Кузьмич, встречать еще не приходилось!

Расшифровать это замечание он не счел нужным.

Мы поднялись по долине реки Сельбы, рассекающей Улан-Батор перед впадением в Толу, взобрались на перевал Халзан и спустились в долину Хары.

Поселок Мандал расположен в верхней ее части, там, где она широко раздвинулась, обставленная невысокими горами. От Мандал а уже недалеко до предгорий Ноин-Улы.

Небольшое стадо русских изб остановилось на плоском дне долины неподалеку от самой реки и километрах в двух от правобережных гор. И в самом деле, черные точки изб -издали совсем как стадо на лугу. Нигде ни дерева, ни куста. Место открытое всем ветрам. Но строиться под защитой гор и Леса нельзя было. Там нет воды.

Приехали поздно. Остаток дня провели в горячем обсуждении плана предстоящей охоты. В самом деле, как охотиться на волков?

Где они бродят? Петр Кузьмич, учитывая нашу беспомощность, снабдил нас пилюлями со стрихнином и посоветовал убить несколько птиц -ворон например, начинить их пилюлями и положить тушки где-нибудь поближе к горам, подальше от поселка.

Неумолимо возник второй вопрос: где найти крупных птиц? Рано утром мы уже рыскали верхом по долине и, наконец, заметили двух воронов. Но вороны оказались чертовски осторожными! Да и трудно убить их пулей, без упора, на гладкой, как стол, долине. Целые сутки мы провозились с охотой за воронами, но все же двух добыли, не помню только каким образом, кажется, тем же стрихнином, вложенным в куски мяса.

Начинив воронов пилюлями, мы положили их в разных местах у подножия гор, без всяких необходимых при таких обстоятельствах предосторожностей. Наведались к приманкам раза три, но волки так и отказались от угощения.

Наш охотничий энтузиазм стал заметно угасать. Пора уже было думать о возвращении в Улан-Батор, и напоследок мы с Котиком решили позабыть о волках и пойти с винтовками в горы и леса.

Мы объяснили Лаврэ наш план: один пойдет низом ближайшей лесистой пади, а другой — по гребню. Если какой-нибудь зверь очутится между охотниками и заслышит одного из них, он испугается и набежит на другого. Лаврэ внимательно слушал и тихонько посмеивался в бороду. Позже я разгадал его мысль: «Таких дураков еще рано учить!» Все же, не то шутя, не то всерьез, он бросил мне на прощание:

— Коли подымешь козу, свистни, она и остановится!

Дойдя до устья ближайшей боковой долины, мы с Котиком разделились, договорясь, что если кому-нибудь из нас посчастливится убить крупную дичь, он даст три выстрела с пятисекундными промежутками, и тогда менее удачливый придет на помощь.

После этого Котик полез на гребень, а я, переждав немного, углубился в лес, придерживаясь тальвега. Время близилось к полудню, сверкающий снег слепил даже в лесу. В густо-синем безоблачном небе зеленели вершины сосен.

В неподвижном воздухе в совершенной тишине изредка потрескивали деревья — было 30 градусов мороза.

Уже через несколько месяцев, накапливая охотничий опыт и вникая в жизнь таежных зверей, я понял всю вздорность нашего плана. Косули, как и все копытные тайги, днем отдыхают на лежках и в тихую погоду слышат малейший шум за несколько сот метров. Охотнику и увидеть зверя не удается. В сильный ветер, когда лес шумит и с треском отламываются сучки, подойти к зверю можно значительно ближе, но, конечно, только с подветренной стороны. А тут еще, на наше несчастье, день выдался тишайший.

Мне скоро надоело вытаскивать валенки из довольно глубокого снега, и я перешел на хорошо укатанную дорогу, по которой поселковый народ вывозит дрова. Плотный снег звонко поскрипывал под ногами, но я на это не обращал внимания; закинул винтовку за спину, а руки укрыл от мороза в карманы полушубка.

Я шел и старался представить себе зверей, которых мог встретить. Косуль и изюбрей я когда-то видел в зоологических садах, но ясно восстановить их образы память отказывала. Кабана и лося я узнал бы, но о том, как выглядит кабарга, потерял всякое представление. Одним словом, горе-охотник!

А на душе было просторно и хорошо! Хотелось без конца идти по этой светлой дороге, мимо медных сосен в неведомую даль. Она манила, как бы обещая неизведанную радость. Кто из охотников, исследователей, бродяг не испытал хоть однажды этого чувства — стремления в неизвестное под напором расцветающих сил!

Благожелательно и бездумно взгляд переходил с отдаленного гребня на кустарник в тальвеге слева от меня, потом на серые стволы высоких лиственниц, шагающих ко мне, и на яркие колонны сосен, и на густую толпу деревьев вправо от дороги. Образы зверей куда-то исчезли и перестали беспокоить воображение. И вдруг пришло «необычное»!

Не более чем в тридцати шагах впереди и вправо от меня как бы по волшебству возникли легконогие изящные животные и громадными плавными прыжками бросились вверх по долине параллельно дороге, мелькая белыми задами в рыжем сосновом редколесье. Я не заметил их стремительного взлета с лежек, и они показались мне внезапна рожденными в воздухе.

Как заколотилось сердце! Какой тугой волной кровь хлынула в лицо! Внезапно ожило забытое воспоминание: конечно, я видел когда-то эти красивые головы, эти гибкие шеи! Косули, дикие козы!

Застигнутый врасплох, я потерял несколько драгоценных мгновений и еще две-три секунды на то, чтобы сорвать с себя винтовку, беспечно заброшенную за спину. Когда я вскинул ее к плечу, козы уже успели отбежать метров на сто, но вдруг остановились, повернув ко мне головы, как бы желая узнать, где преследователь. Превозмогая дрожь в руках, я выстрелил в ту, что остановилась прямо на дороге.

Положение табуна момент 1-го выстрела

«Падай же!» — кричало все во мне. Но коз точно ветром сдуло. Теперь, круто изменив направление, они ринулись налево к тальвегу, намереваясь, видимо, перекинуться на противоположный склон. Однако, к моему изумлению, которое пришло, конечно, гораздо позже, весь небольшой табун в десяток животных не захотел пересечь кустарник, окаймляющий ручей, и, описав дугу, побежал вдоль него вниз, приближаясь, таким образом, ко мне. Между мной и кустарником в тальвеге было около 120 метров. Меня окружал редкий лес; ближе к руслу деревьев не было. Быстро сделав три шага к соседней сосне, я прижал к ней ствол винтовки и решил стрелять, когда козы приблизятся на кратчайшее расстояние.

Они мчались длинными летящими прыжками, с изумляющей легкостью. Казалось, их тела наполнены воздухом, а не мускулами и костями.

Теперь сбоку были отчетливо видны их точеные ноги, стройные шеи и высоко поднятые гармоничные головы. Эта воздушная скачка завораживала. Но вдруг в памяти вспыхнуло: «Коли коза убегает, свистни!».

Я свистнул и словно пришил к земле весь табун. Заранее подготовленный, я быстро выцелил ближайшую косулю и нажал спуск. Опять табун как бы смахнуло ветром, и он исчез почти так же внезапно, как и появился.

Но вон там, в створе большого пня, над чистой пеленой поляны взметается и опадает и опять взметается снежная пыль. Спешу туда неуклюжими прыжками, проваливаясь в снегу, задыхаясь…

Подбегаю, но все уже кончилось. Судорожно бившиеся ноги неподвижны. Большие черные глаза медленно стекленеют. Вот она — первая добыча!

Охотник внимательно осматривает косулю: изящную голову, продолговатые уши, серо-бурую короткую шерсть, игрушечные черные копыта. А вот и рана с рваным выходным отверстием, в боку близ позвоночника. Но подробный осмотр обнаруживает и вторую рану! Две маленькие круглые дырки в передней части шеи, совсем на краю. Пуля только кожу пробила. Значит, оба раза я стрелял в одну и ту же косулю!

Вскипевшая волна возбуждения понемногу опадает. Я вспоминаю об уговоре с Котиком и стреляю три раза через положенные промежутки времени. Потом сажусь на упавшую сосну, долго и жадно курю, наблюдая за постепенным угасанием короткого дня.

Проходит с полчаса. Мне становится холодно. И плотный полушубок и взволнованная кровь начинают сдаваться тридцатиградусному морозу. Иду к месту, откуда стрелял, и меряю расстояние — 85 метров. Наконец, слышу вдалеке звонкое «Хоп-хооп!» Откликаюсь. И вот нарастающий хруст снега на дороге и разгоряченный быстрой ходьбой стройный высокий Котик! Я показываю ему добычу и с упоением подробно рассказываю о всех перипетиях драмы. Он жадно слушает, и я чувствую, как борются в нем зависть и радость за товарища и как последняя быстро побеждает. Славный юноша!

Мы начинаем обсуждать, как нести косулю. Примериваемся и так и этак, пока в моей памяти не всплывает отроческое воспоминание.

Я в оперном театре слушаю вагнеровского «Тангейзера». На сцене осенний лес и деревянный пол. Появляется ландграф со свитой. Егеря попарно вносят на шестах туши оленей и серн.

Эти бутафорские серны и выручили нас. Мы выломали и очистили от сучьев осинку, связали у козы передние и задние ноги и просунули под узлы жердь. Затем подняли ее на плечи и пошли след в след. Идти оказалось легко и удобно. Вряд ли Вагнер мог предугадать, какую своеобразную пользу принесет его опера двум молодым русским охотникам!

Домой мы пришли уже после заката, но Николай Васильевич все же успел щелкнуть аппаратом.

Лаврэ был несказанно (и притом вполне закономерно) удивлен. Он посматривал то на козу, то на охотников с плохо скрытым недоверием. Но потом пожал плечами: мол, «все может быть!» Козу мы выпотрошили и увезли в Улан-Батор.

Так в первом же своем охотничьем походе я встретился с «необычным». Если бы эта охота осталась в моей жизни случайным эпизодом, возможно, что под старость я бы давал новичкам примерно такие советы: «На коз хорошо охотиться зимой, в ясные, безветренные дни. Надо ходить по лесным дорогам и смотреть по сторонам. Козы подпускают близко. Когда они вскочат и побегут, следует свистнуть. Козы остановятся. Можно стрелять. После выстрела не трогаться с места — и они вернутся посмотреть на преследователя».

Недобрым словом помянули бы меня ученики!

Последующий опыт быстро заставил меня прекратить лесные прогулки в тихие солнечные дни. Но все же «необычное» дало мне важнейший урок. Оно могло случиться, оно нежданно. И уже больше никогда не носил я винтовки за спиной, но держал ее под левой рукой, дулом вперед, слегка придерживая цевье и перекинув ремень через левое плечо. Именно так носил штуцер Пржевальский. Из этого положения ружье вскидывается к плечу быстрее чем за секунду.

В дальнейшем я понял также, что хороший охотник после многочасового бесплодного похода должен быть столь же внимательным и собранным, как и в начале пути.

Но чем же все-таки объяснить, что в тот памятный день козы подпустили охотника так близко? Я ответил бы: «беспечностью!» Видимо, это душевное состояние посещает не только двуногих, но и четвероногих. Правда, в жизни человека беспечность не часто карается смертью. Но для козы она гибельна, следовательно, «необычна».

Прошло больше тридцати лет. За это время многое поблекло, стерлось, исчезло в зеркале памяти. Но стоит мне, закрыв глаза, вспомнить тот день, и я опять вижу густую синеву над оснеженными горами, голубые тени в ложбинах, темную зелень сосен, их рыжие на солнце стволы и легконогих порхающих зверей. Потом — столб снежной пыли над тихой поляной.

Как будто вчера это было, а треть века промелькнула за короткую ночь.