Аман-Гельтулей очнулся от звона в ушах. Башка трещала, будто побывала между воротами и стенобойным бревном. Глаз не открывал. Еле дыша, чувствовал, как каждый удар сердца, гранёным гвоздём, пробивает голову.

Не слышал ни шороха трав, ни трелей жаворонков, только звон и удары сердца. Ощущая, как что-то лопается под черепом, разлепил глаза. Удивился, что не увидел ни шайтана, ни его слуг. В размытых полосах путались зелёные пятна. Пока пытался навести в глазах резкость, между ушами протекла гордая мысль: Зелёное — это хорошо, значит попал к Аллаху. А уж всевышний не забудет своих верных сынов.

Но зрение постепенно прояснялось, а вместе с ним приходило разочарование. Перед носом косо маячили седые стебли ковыля, подбитые подшёрстком изумрудной травы.

Гельтулей попытался пошевелиться. В голове зазвонили медные била, усиливая и без того неслабую боль. Перевернувшись на спину, уставился в небо, попытался вспомнить кто он и зачем здесь, но память цепляла только вчерашний вечер, ужин и выход в дозор.

Собрав силы, неуклюже, как малое дитя, встал на четвереньки. Постоял отдыхая. Затем, борясь со слабостью, начал взгромождать себя на ноги. Когда тьма в глазах рассеялась, увидал коней. В десятке шагов заметил тело Каймета. С первого взгляда понял, что тот мёртв. Двинулся к лошадям. У потухшего костра на притоптанной траве покоились сёдла, бурдюки и дорожные мешки. Степняк покачался на нетвёрдых ногах, коснулся трещащей головы и двинулся к своему коню. По дороге подобрал седло, но через несколько шагов понял, что легче подвести коня. Бросил поклажу, сходил за жеребцом и, едва не падая, оседлал. Как древний аксакал, долго и осторожно всползал в седло. С высоты заметил ещё несколько тел, подъехал ближе.

Долго рассматривал убитых, складывая по кусочкам общую картину побоища. По отпечаткам чужих сапог понял, что нападавший был один. Представший перед глазами вид жутких зарубов, сделанных с нечеловеческой силой, поразил бы и видавших виды воинов.

— Аллох экбер, — пробормотал Аман-Гельтулей. — Шайтан, в человечьем обличии… Назад, назад к Хану! Один в поле не воин, и Гельтулей не глупый урус, чтобы доказывать обратное. Надо брать большой отряд. С одним десятком воинов, даже по окраинам росских земель не проедешь.

Руки уже направили жеребца в обратный путь, когда в больную голову пришла мысль взять заводного коня. Вернулся, ухватил скакуна десятника и, привязав узду позади себя, поспешил в стан Радмана. Боль в голове выматывала силы. От тряски, в глазах темнело и плыли причудливые красно-чёрные узоры. Два раза менял коней, на третий раз не выдержал, сполз в траву и провалился в глубокую чёрную яму сна.

Очнулся затемно. Боль, чуть отступив, притаилась в затылке. В брюхе мутило, будто съел гнилого мяса. Отвязав бурдюк, сделал пару глотков и еле удержал выпитое в себе. Постоял, справляясь со слабостью, снова заполз в седло.

Скакал до полудня, пока далеко впереди не показалось дымное марево становых костров. Оба скакуна уже роняли пену, но вид становища придал всаднику силы и Аман-Гельтулей хлестнул коня сильней. Скоро, от россыпи шатров поползли чёрные точки с пыльными хвостами — навстречу мчались телохранители Радмана. Расстояние быстро сокращалось. Конь начал хрипеть, когда удалось разглядеть встречавших. Гельтулей, еле держась в седле, махнул рукой. Всадники на ходу развернулись и, образовав полукруг, понеслись вслед.

До роскошного шатра хана оставалось не больше броска копья, когда запалившийся конь пал. Аман сильно ударился о конскую шею и закувыркался по земле. Скакуна десятника Салмана развернуло тяжестью павшего собрата. Он со всего ходу перекувырнулся через голову, мощно грохнулся на спину и, в агонии, начал сечь копытами воздух.

Аман-Гельтулей остановился в глубокой пыли, потеряв всякое понятие где верх, где низ. Красные белки глаз беспорядочно блуждали, разбитый нос и глубокие ссадины чернили пыль частыми каплями крови. Шевелился нелепо, руки то махали невпопад, то черпали высохшую и перемолотую копытами землю.

На шум и крики показался хан. Небрежно отбросив тяжёлый полог шатра, шагнул к телохранителям и остановился, глядя на единственного уцелевшего лазутчика. Власть и смерть теснились в раскосых глазах Радмана. Хан молчал, терпеливо разглядывал, как еле живой Гельтулей барахтается в пыли. Наконец губы хана разомкнулись.

— Поднимите!

Подскочили двое, вздёрнули тело на ноги, подняли мотающуюся голову. Третий догадливо плеснул в лицо водой. Хан шагнул ближе, упёрся взглядом в мутные глаза. Когда зрачки Гельтулея перестали блуждать, прозвучал короткий, как удар ножа, вопрос:

— Почему один?

Из пересохшего горла Амана вырвался каркающий звук. Степняк поперхнулся, болезненно морщась проглотил вязкий пыльный ком в горле и с трудом прохрипел:

— Иблис… Все убиты… Иблис вселился в уруса… Ночью убил всех…

— Иблис? — улыбнулся молодой хан. — Почему тебя не убил?

— Подумал, что убил… Аллах помог… не дал умереть.

Радман покачал головой, губы растянулись в недоверчивой усмешке. Не сводя взгляда с Гельтулея, коротко распорядился:

— К лекарю! К вечеру должен быть жив и говорить со светлым умом.

Телохранители в мгновение ока подхватили лазутчика и бегом сорвались с места.

Хан медленно развернулся и скрылся за пологом шатра. Его ждало более важное и приятное дело: юная пленница, выбранная из пригнанных недавно полонян. Именно она должна принести хану потомка, который прославит род Радмана в веках. Это предсказано звёздами, а звёзды никогда не ошибаются. Так сказал мудрейший Илюмджин-Ота.

Оказавшись в полумраке шатра, Радман быстро забыл о вернувшемся Аман-Гельтулее. Он видел лишь широко раскрытые глаза избранницы звёзд. Едва рука хана коснулась пряжки расшитого золотом пояса, как наложницы, приставленные следить за дорогой добычей, понятливо упорхнули прочь. Заметив, что полонянка сжала зубы и обречённо закрыла глаза, Радман улыбнулся, вспомнил пословицу, услышанную в русском плену.

— Стерпится и слюбится! — негромко бросил он и, по-хозяйски, шагнул к дрожащей пленнице…

…Когда, после долгих утех, вышел из шатра, солнце у окоёма уже смялось, будто кусок теста, замешанного на огне и крови. Радман глянул на догорающее небо и неспешно направился к шатру лекаря. Следом двинулись двое телохранителей, не спускавших с него глаз даже в становище. Только полог шатра мог отрезать Радмана от охранников, но когда хан находился в шатре, к двоим у входа присоединялись ещё шестеро, окружая шатёр со всех сторон.

Радман не спешил, ступал расправив плечи, с удовольствием вдыхая прохладный вечерний воздух. Лёгкое утомление после приятных трудов только улучшало настроение. Великое дело сделано! Теперь невольницы не спустят глаз с матери будущего хана. Плод вызреет во чреве, любая прихоть которого будет исполняться молниеносно и беспрекословно. А по весне родится наследник, и родится он сильным и крепким. Радман уже представлял, как будет учить сына ездить на коне, владеть изогнутым, как серп луны, клинком и пускать в цель калёные стрелы. О, это будет великий воин…

Приятные мечты тешили душу Радмана и, когда он ступил в шатёр лекаря, от утреннего раздражения не осталось и следа. У старца царил вечный полумрак. На серединном шесте потрескивали два факела, роняя на утоптанную землю редкие чадящие капли. Пахло гарью и конскими шкурами.

Навстречу поднялся Илюмджин-Ота, седой, иссушенный временем старик, лечивший раны ещё отцу Радмана и собственными глазами видевший пленение великого Кури. Встретив вопросительный взгляд молодого хана, старец простёр тощую руку в сторону, где на ворохе шкур лежал Гельтулей. Ссадины и кровоподтёки делали лицо чёрным, но пыль и засохшая кровь были заботливо смыты. Услышав шорох ног, Аман открыл глаза и, зажмурившись от разрывающей голову боли, приподнялся на локте.

Радман жестом приказал не подниматься и Илюмджин, тряся куцей бородой, вновь уложил больного. Хан шагнул ближе, опустился на корточки.

— Говори! Всё! Медленно! Мы не торопимся.

За спиной хана нависли фигуры охранников. Две пары глаз придавили Аман-Гельтулея к лежанке. Он качнул головой, что понял и снова скорчился от боли.

— Просто говори! — повторил хан, принимая из рук лекаря пиалу с отваром трав. Отхлебнул, замер, вслушиваясь в слабый голос лазутчика.

— Мы встали на ночь, — начал Гельтулей. — В трёх днях пути отсюда. Я вышёл в дозор на восход. Всё было тихо, никого не видно и не слышно. Только шорох травы и крики ночных птиц. Потом темнота вдруг собралась в комок и ударила.

Хан двинул бровью, но перебивать не стал, лишь перевёл взгляд на стоящего рядом лекаря. Тот смотрел бесстрастно, будто бы говоря, что встречал вещи и поудивительней.

— Потом, — продолжал Гельтулей. — Настало утро. Каймет был рядом, уже мёртвый. Я подошёл к костру, там пусто. Все лежали в стороне. Я видел следы, видел всех убитых. Так можно порубить ягнят, очень острой саблей и только выпив очень много росского мёду. Но наш десяток не ягнята… И десятник Салман не ягнёнок.

Аман-Гельтулей перевёл дух, преданно глядя на хана. Тот серьёзно кивнул, одобряя последние слова лазутчика. Гельтулей прикрыл глаза, заново вспоминая увиденное.

— Ни один не спасся. Никого сами не успели ударить или ранить — на клинках ни следа. Салман просто разрублен пополам. Сабля в руке сломана как ветка, а ведь Салман своим дамасском шлемы разрубал. Остальные — по траве кусками раскиданы. У Басая кольчуга арабская, любой меч скользил, не спасла. Я такого ни разу не видел. Человек так не может. Иблис только. Человек — нет.

Гельтулей затих, утомлённый рассказом. Радман нахмурился, перевёл взгляд на Илюмджин-Оту. Тот молчал, бесстрастно глядя в глаза хану. Поняв, что от него ждут каких-то слов, провёл рукой вдоль узкой седой бородки.

— Он не лжёт. Всё видел, про что сказал.

Радман улыбнулся, поднялся, расправил плечи.

— Видел говоришь? Хочу сам посмотреть. Выезжаем завтра. Он доедет?

Илюмджин задумался, прикидывая что-то в уме, кивнул головой.

— Завтра сможет.

Не сказав больше ни слова, хан покинул шатёр мудрого старца.

Ночь пронеслась дикой кобылицей, и когда белый череп солнца показался над краем земли, большой отряд всадников уже горячил коней на краю стана. Едва Радман в сопровождении Гельтулея выехал вперёд, войско, взбивая высокое облако пыли, хлынуло на простор степи. Слух о случившемся, ястребом облетел стан и в прищуренных глазах степняков горел нетерпеливый интерес. Обсуждали, был ли то в самом деле шайтан или иблис, или Амана просто сильно стукнули по голове.

Два раза останавливались, когда замечали, что Гельтулей бледнеет и качается в седле. Несмотря на спешку, Радман всё же боялся потерять проводника раньше времени. К месту добрались на утро третьего дня.

Хан с любопытством смотрел на останки. Его не смущал ни трупный запах, шедший от почерневших тел, ни стада жирных раскормленных мух. Не обращая внимания на копошащихся в трупах червей, Радман с восхищением переводил взгляд с одного куска на другой. Задержавшись на половинках Салмана, проехал пару шагов и с улыбкой остановился у тела Басая, без одной руки. Другая рука с частью груди и головой лежала поодаль. С обоих кусков свешивались клочья хвалёной арабской кольчуги, рассеченной будто старая рогожа. Направив коня в сторону, оглядел Каймета со свёрнутой ударом головой. Три десятка воинов рассредоточились вокруг стоянки, высматривая на земле какие-либо следы. Вскоре от самых дальних донёсся свист. Радман стегнул коня и понёсся было к ним, но увидав предостерегающий жест, резко осадил скакуна.

В примятой траве осторожно копошился лучший следопыт Алибек. Завидев Радмана, молча сел, два раза ткнул пальцем в разворошенные участки травы. Спрыгнув с коня, хан склонился над землёй. Среди сухих стеблей заметил слабый отпечаток подковы. Не поворачивая головы, ровным голосом поинтересовался:

— Где здесь поблизости живут урусы?

Телохранители уставились на подъехавшего Гельтулея. Тот, силясь припомнить, нахмурился, поднял голову, оглянулся. Прикинув время и место солнца, отложил что-то на пальцах и, развернув коня, поднял руку.

— Вон там начинается лес. Если пойти от солнца, то к вечеру доберёмся. Вдоль леса идёт дорога. На конце дороги деревня. Небогатая, брать нечего. Голов пятьдесят — семьдесят. Мужчин два-три десятка. Остальные не в счёт: женщины, дети, старики…

— Веди! — распорядился Радман. — Там и разузнаем про этого злого духа. Думаю, больше ему неоткуда взяться в этих краях.

Подняв руку над головой, он помедлил, привлекая внимание всадников, и резко, будто отсекая голову, кинул ладонь в сторону проводника. Войско зашевелилось, готовое ехать, и Гельтулей, тронул повод. Когда солнце покатилось к окоёму, под копытами коней застучала сухая земля. Следопыты Алибек и Тушан поскакали вперёд, держа коней по обе стороны от дороги. Заметив следы, вернулись, кивнули Радману. Хан с Гельтулеем пустили коней шагом. Двигались обочиной, рыская глазами по дорожной пыли. Скоро разглядели отпечатки кованных копыт. Ещё через несколько полётов стрелы, увидели следы почётче. Хан спешился, присел. Смуглую щёку дёрнуло судорогой, когда узнал киевскую подкову. Такими ковали лошадей малой дружины. Радман оглянулся, скривил губы в недоброй усмешке.

— Издалека твой иблис сюда приехал. И действительно один.

Гельтулей опустился рядом, с сомнением поглядел на вмятую землю, но ничего не ответил. Потрогал след, будто запоминая его на ощупь, и угрюмо вернулся к коню. Радман же наоборот оживился. В глазах засверкал огонь, как у охотника, вышедшего на след крупного зверя. Рука нетерпеливо взметнулась и отряд настёгивая коней рванулся вперёд. Над землёй повис гул копыт, но скоро стемнело и кони сбавили ход. Всю ночь двигались по едва угадываемой дороге. Спешащая на отдых луна серебрила траву, безразлично взирая на ползущую по земле темную массу степняков. К веси подъехали в предрассветных сумерках. Всадники, подрёмывали. На дорогу не глядели, кони сами держались плотным табуном, а направление и скорость задавали едущие впереди.

Въехав на пригорок, Аман-Гельтулей приподнялся в стременах, повёл головой из стороны в сторону. Небо стремительно светлело, и впереди обрисовались невысокие домишки небольшой, обнесённой оградой веси. Над домами начинали струиться редкие дымки. Гельтулей оглянулся, указал хану на просыпающееся селенье. Радман тоже привстал, то ли пересчитывал дома, толи разглядывал спускающуюся к ограде дорожку. Закончив осмотр, потянул из ножен старинный клинок. Небрежно ткнул им в сторону домов, и отряд сорвался с места.

Лава всадников, с каждым мгновеньем наращивая скорость, неудержимым потоком полилась по склону. Топот копыт слился со свистом и яростными криками. Жуткий вой, обогнал скачущих степняков, пронёсся вперёд и резанул по душам селян. Весь замерла на краткий миг, когда каждый вдруг ощущает, что пришла беда.

Детишки, высыпав из домов, бросились кто куда, но рёв могучего чернобородого мужика заставил сбиться в кучку. Несколько мальчишек повзрослей подхватили младших за руки и припустили мелкими ватажками к лесу. За несколько мгновений до того, как первые всадники достигли околицы, к ограде у крайних домов рванулся распоясанный мужик с бревном на плече. Стайка стрел прошмыгнула мимо и зарылась в пыли. Бегущий споткнулся, пробежал несколько шагов боком, но выровнялся и уверенно забросил бревно в развилки крайних столбов. Едва успел налечь всем весом на запор, как перегородку тяжело тряхнуло. Несколько лошадей, ударились грудью, потеряли всадников и осели на круп. У прохода возникла сутолока, кто-то валился на землю, попадая под копыта разгорячённых коней, кто-то пытался перескочить через препятствие, но лишь добавлял толчеи.

Мужик развернулся к вылетевшим из сёдел и, обламывая застрявшие в теле стрелы, рванулся к ближайшему степняку. Ухватив за голову, размозжил коленом оскаленное лицо и двинулся ко второму. Бросил быстрый взгляд на лес, успел увидеть подбегающих к деревьям детишек, и неловко увернулся от удара. Лезвие полоснуло по груди, но мужик привычно сграбастал степняка и сунул тому в брюхо его же саблю. Кочевник схватился за торчащее из живота лезвие, выпучил глаза и, не в силах вздохнуть, захлопал ртом. Мужик ещё раз оглянулся на опустевшую опушку, перевёл взгляд на грудь. Из сечёной раны белизну рубахи заливало красным, а сбоку уже блеснула кривая отточенная смерть. Широкий взмах и… русая голова слетела с крепких плеч. Обезглавленный Макуха сделал шаг и повалился на убийцу. Тот отшатнулся, вгорячах пнул труп и бросился к коню. Перегородку, давшую селянам несколько лишних мгновений, уже выбили и, за ограду хлынули разъяренные всадники.

Старая Осина-Травница, ещё до атаки степняков, почуяла неладное. Быстро глянув на белоголового мальчонку, ходившего в учениках, прислушалась к чему-то и подалась из избы. Уже в дверях услышала яростный вой. Обратив на звук слезящиеся глаза, заметила надвигающуюся на весь беду. Замерев, видела, как у ограды погиб Макуха, внучатый племянник, первым встретивший ворогов. Обернувшись к выскочившему следом мальцу, указала глазами на узкую тропку меж лопухов и необыкновенно спокойным голосом приказала:

— Лети, Бореюшко, до оврага, а там в лес. Лети, милый, обгони смерть.

Властный жест старухи сорвал пацана с места, а Осина-Травница зажав в сухом кулаке оберег Рода, медленно пошла навстречу ворвавшимся в селение кочевникам. Видела выбегающего плотника Корнила, снующих меж домов кочевников и остановившегося у ограды Радмана с телохранителями.

Хан неподвижно сидел в седле. Только чёрные глаза рыскали по деревне, выхватывая отдельные куски боя. Совсем рядом, из дома выскочил селянин с плотницким топором и бросился на всадника, небрежно поигрывающего клинком. Чогыр ловко отсёк руку попавшемуся на пути мужику. Осадив коня, развернулся на месте и ощерил в улыбке ровные белые зубы.

— Эй, урус, зачем хороший топор бросил? Бери, драться будем!

Корнил не глядя на брызжущую кровью культю, оценил расстояние до топора и, вытянув уцелевшую руку, бросился к оружию. Степняк вновь показал ловкость. Едва топорище оказалось в руке, свистнула кривая сабля и вторая рука упала под тяжёлые копыта. Сбитый конём селянин неуклюже забарахтался в пыли, пытаясь подняться. Кое-как взгромоздив тело на колени, снова увидел довольный оскал степняка.

— Эй, зачем опять бросаешь? Драться надо, да? Теперь в зубы бери!

И тут Корнил закричал, дико, безысходно. Щёки, с восьми лет не видавшие слёз, заблестели крупными каплями. Поднявшись с колен, шатаясь пошёл на всадника. Пыль, вокруг него, темнела от алых брызг и скатывалась в тестообразные сгустки. Сквозь шум разора опять пробился насмешливый голос:

— Эй, какой глупый урус, когда меня видишь убегать надо!

Степняк заметил, как раненного качнуло назад, и двинул коня к нему. Поравнявшись, всё так же улыбаясь, с силой пнул в серое от пыли лицо.

— Собака урус! Куда идёшь? Ползать надо, когда перед тобой батыр!

Белозубая улыбка не сходила со скуластого лица, пока безрукий снова не поднялся на ноги. Чогыр хотел сказать что-то ещё, но еле живой мужик вдруг рванулся и укусил его коня за губу. От дикой боли жеребец взвился на дыбы и сбросил седока. Корнил качнулся к упавшему и, от всей души, влепил ногой по растерянной скуластой морде. Но силы уже покинули тело и он повалился на землю. Сквозь пыль проступила смертельная бледность.

Яростный удар поднявшегося Чогыра рассёк спину упавшего. Наспех отерев рожу, степняк взобрался на коня и спешно огляделся. Перед домами по всей улице темнели окровавленные тела. От крайней хаты тащили девку в разорванной одежде. У дальних домов десяток всадников окружил двоих мужиков с вилами. Рядом с ними несколько лошадей дёргались в предсмертных судорогах. Тут же валялись неудачливые седоки. Прочие, не решаясь подойти, уже выдёргивали из колчанов короткие луки и спешно накладывали стрелы на тетиву.

Остальная масса степняков металась от дома к дому, забегали в двери, кого-то рубли на месте, кого-то, под крики и стоны, выволакивали наружу. Ставили на колени, задирали голову вверх и, вставив остриё в рот, вбивали клинок на две трети. Бросив корчащееся тело, деловито устремлялись к следующему дому. Чогыр оглянулся в поисках подходящего дела, заметил у ограды хана. Тот, надменно наблюдал за происходящим. Встретив взгляд воина, коротко повёл рукой, приглашая батыра показать свою удаль.

Чогыр лихо поднял коня на дыбы и красивой рысью устремился к дальним домам. У приземистой избы заметил бледную как полотно старуху, что шла прямо на него. Пришпорив коня, занёс саблю и с гиканьем помчался на Осину-Травницу. Молниеносно преодолев разделяющее их расстояние, привстал в стременах. Точёный клинок уже сорвался вниз, когда костлявая длань Осины взметнулась навстречу. Череп старухи сухо лопнул под ударом и… в этот момент Чогыр увидел черноту. Слепота, посланная проклятьем, обрушилась мгновенно, и оторопевший степняк не успел остановить скакуна. Конь на полном скаку прошёл вплотную с избой ведуньи. Жердь для просушки рогожи выбила красивые белые зубы и, проломив шейные позвонки, выдернула Чогыра из седла. Повисшее на жерди тело дёрнулось и замерло в двух локтях над землёй. Из безжизненной руки выпала гордость Чогыра — дорогой дамасский клинок.

Полуприкрытые глаза Корнилы видели, как блеснула упавшая сабля. Вместе с последними каплями крови, жизнь вытекала из безрукого тела, но губы, разбитые сапогом степняка, в последний раз улыбнулись:

— Что ж ты, батыр, сам клиночки роняешь…

Светозар выскочил на шум позже всех. Сон, сморивший после долгой охоты, не дал услышать первые звуки набега и он вывалился в самую гущу боя. На его глазах упали истыканные стрелами Борун и Дубыня. Напротив соседского дома, между степняцкими конями метались дети Рощака. Сам Рощак, с разрубленным затылком, лежал на задушенном в медвежьих объятьях степняке. Ещё пара смятых трупов валялась неподалёку. Кочевники кружили вокруг детей, которые отчаянно уворачивались, ныряя под брюхо лошадей. Суматохи добавляли кони с опустевшими сёдлами.

Охотник метнулся к оставленной у двери рогатине. Стрелой преодолев десяток саженей до Рощаковского двора, сходу пробил хребет одного из всадников, укрылся под падающим телом и из-под него вспорол грудь другому. Оттеснив детей в проём между домами, двинул рогатиной по кругу и рассёк морду лошади. Седок, под дикое ржание, вылетел из седла и был мгновенно приткнут к утоптанной земле. Только тут беспорядочно толкущиеся степняки разглядели неожиданную помеху и ринулись на селянина. Завязалась ожесточённая круговерть. Ловкий мужик всякий раз успевал поднырнуть под оскаленные конские морды, нанося удары по лошадям и всадникам. Кони визжали, пятились и падали, мешая друг другу в тесном проходе.

Улучив момент, Светозар оглянулся. Трое Рощаковских детей вжались в стену конюшни, что соединяла два соседних дома. Глаза с ужасом смотрели на кровавую сечу, но никто не пытался вырваться из бревенчатого тупика.

— Бегите, — рявкнул Светозар и сноровисто впихнул рогатину под подбородок ближайшего всадника. Изготовившись встретить ещё четверых, уже не оглядываясь проревел: — На кровлю! Быстро! И в лес!

Наотмашь рубанув по коленям лошади, обратным махом рассёк шею потерявшему седло воину и длинным выпадом достал живот ещё одного. Снова оглянулся. Дети тщетно пытались заползти на крышу. Силёнки, вымотанные беготнёй, подводили, и ослабевшие руки срывались с гладких брёвен. Светозар встретил обречённый взгляд трёх пар глаз. Уже с малолетства каждый знал, что лучше смерть, чем живьём в руки кочевников.

Все трое, вжались в стену, не дыша смотрели на последний бой дядьки Светозара. Видели, как тот пытался расчистить дорогу к бегству. Как, свалив ещё двоих, завертелся между кочевников, но прыти не хватало. Уже не один клинок задевал плечи, руки, спину. Рубаха повисла красными клочьями, но охотник всё ещё держался на ногах, орудуя окровавленной рогатиной. Вскоре пришлось остановиться. Больше двух десятков всадников перегородило выход из тупика, но теперь никто не лез напролом, и кони просто топтались широкой дугой, отступая всякий раз, когда Светозар бросался вперёд. Истекающий кровью охотник отступил к детям. Степняки потянули луки, перебрасываясь короткими фразами и поглядывая на разбросанных по земле соплеменников. Прозвучавший за спинами властный голос Радмана заставил остановиться.

— Взять живым! Может это и есть наш злой дух.

На смену лукам появились арканы. С десяток рук начали старательно готовить волосяные петли. Теперь, когда загнанному зверю никуда не деться, можно было не спешить. Внезапно тяжело дышащий урус вдруг что-то рыкнул, бросил оружие под ноги и, пригнувшись, сцепил ладони. Дети один за другим серыми комочками стали вспрыгивать ему на руки, а Светозар мощными толчками отправлял их на крышу. Миг, и все трое скрылись на той стороне кровли. Тут же блестящие от крови руки подхватили толстое сосновое древко и ткнули остриём в землю. Под встревоженные крики степняков охотник в один мах забросил тело наверх, но жёсткие арканы уже взвились в воздух. Повинуясь наездникам, кони подались назад и Светозара сбросило на землю. Ладонь неудачно скользнула по рогатине, а затянувшаяся на шее петля повлекла к толпящимся кочевникам. Посыпался град жестоких ударов, и застеливший глаза кровавый туман погрузил охотника в тяжёлое беспамятство.

Вернувшееся сознание плеснуло в уши торжествующий хохот и глумливые гортанные крики. С трудом разлепив залитые кровью глаза, Светозар обвел взглядом разорённую весь. Всюду убитые. Не обращая внимания на толкущиеся рядом широкоскулые морды, старался сосчитать побитых чужаков. Углядел два с половиной десятка, застонал от досады: маловато, тем паче, что с дюжину положил сам. Потом по белым, с красными пятнами, рубахам попытался прикинуть сколько уцелело селян. Даже если в домах порубили столько же, сколько на улице, получалось, что треть всё-таки утекла. Теперь не пропадут. Дождутся на опушке тех, кто ещё не пришёл с охоты, вместе выживут.

Морщась от боли, повернул голову. Сам был прикручен к жердям ограды, неподалёку от обезглавленного тела Макухи. Голова весельчака, облепленная жирными мухами, лежала в нескольких шагах позади. Светозар скрипнул зубами, перевёл взгляд на приближающегося хана. Радман подошёл вплотную, внимательно вгляделся в лицо охотника.

— Кто убил моих людей?

— Неужто слепой? — скривился Светозар. — Оглянись! Разуй глаза! Все здесь.

Радман улыбнулся дерзкому ответу, одобрительно покачал головой.

— Не сегодня, урус! Не сегодня. Шесть дней тому. Один. Конный, — рука хана двинулась направлении, откуда пришел его отряд. — В поле, с той стороны.

— Так там бы и поискали, наши туда не ездят.

— Знаю, копыта ваших лошадей уже смотрели. Только следы того конного ведут к вам. Говори где он.

— Ни видом не видывал, ни слыхом не слыхивал. — медленно проговорил Светозар и взглянув на вставшее солнце постарался расправить плечи. Тело налитое холодом то и дело колотила дрожь. Судя по шуму в ушах, странной лёгкости в теле и лужам крови натёкшим под ноги, до встречи с богами осталось не очень много времени. Даже если начнут пытать, толку чуть. Успеет умереть гораздо раньше, чем припечёт сколь-нибудь сильно. Понимал это и Радман. Несмотря на это, улыбка не сходила с тонких губ, а глаза продолжали колюче поблёскивать из узких щёлочек. Хан оглянулся на одного из телохранителей, тот моментально сорвался с места. Скоро послышались быстрые неровные шаги и за спиной Радмана вновь появился степняк с исцарапанным ребёнком в запылённой рубахе.

Светозар едва сдержал стон, когда узнал младшую дочь Рощака. На мордашке пролегли грязные следы от размазанных по лицу слёз, на щеке расплывался большой кровоподтёк. Девчушка смотрела на охотника виноватыми глазами, в которых легко читалось, как ужасно выглядит его изуродованное лицо.

Светозар подмигнул, и облизал разбитые губы.

— Значит не успели?

— Успели, дядечка Светозар, все успели, — торопливо затараторила девчушка. — Только я одна попалась. Уже на самой опушке в кротовью норку наступила, пока поднималась меня арканом и поймали. Я же всегда в этих норках спотыкаюсь…

Звучная оплеуха степняка прервала сбивчивую речь. Из синих глаз брызнули слёзы но, шмыгнув носом, она упрямо продолжила:

— Зато видела за деревьями Борейку и всех Дубыниных…

Вторая затрещина сбила её с ног.

— Только из старших никто не успел! — всё же договорила она сквозь зубы, закрыв ладошками лицо и еле сдерживая рыдания.

— А про ловчих наших забыла? — улыбнулся Светозар, но осёкся, когда степняк сгрёб её волосы и, резко запрокинув голову, приставил клинок к тонкой шее.

Хан вновь приблизился к охотнику.

— Кто убил моих людей? Скажешь, отпустим её. Не скажешь — будем потрошить как ягнёнка, так, чтобы не умерла. Потом медленно зажарим. Ну!

Светозар сжал холодеющие кулаки, но не почувствовал онемевших пальцев. Выхода не было. Успокаивало лишь то, что заезжий дружинник наверняка уехал далече, а возвращаться будет другой дорогой. Конечно другой, что ему в этих краях делать. Охотник кашлянул, поморщился от боли в рёбрах, сплюнул хану на сапог сгусток крови. Подняв голову, с недоверием переспросил.

— Отпустишь ли?

— Слово хана! — расхохотался Радман. — Моё слово! Скажешь правду, отпущу и пальцем не трону. Говори кто был!

— Гость был…, — ответил Светозар помедлив. — К нам заехал случайно, мимоходом. Купил кувшин заморского вина, немного мяса, хлеба и уехал.

— Куда поехал?

Светозар указал глазами на другую сторону веси, где у прорехи ограды начиналась дорога, ведущая от села.

— Откуда приехал? Какой сам? — оживился хан.

— Говорил, что из-под Киева. А какой… Мужик как мужик, борода, руки, ноги, меч… всё как у людей.

Недовольный таким ответом Радман сжал губы но, подумав, что среди своих гость мог показаться проще чем есть, задал другой вопрос.

— Во что одет? На каком коне?

— Одет в доспех. А конь как конь, — устало произнёс Светозар. — Чёрный, с мордой, с копытами и хвостом. Обычный вроде конь. Ну, и уши конечно на месте. Красивые такие, мягкие, большие.

Радман вдруг изменился в лице, побледнел, схватил охотника за волосы.

— Повтори! — просипел он сдавленным голосом.

— Про мужика или про коня?

— Про коня! — зарычал Радман, сжирая пленника глазами.

Видя непонятный гнев степняка, охотник замер. Боясь за жизнь девчонки, постарался успокоить хана, заговорил медленно, с расстановкой:

— Конь чёрный, поджарый, долгоногий. Уши длинные и пошире чем у наших.

— Чёрный высокий конь, длинные уши, каких не бывает. — шепотом повторил Радман.

— Вроде так. Мне такие уши не попадались.

Хан медленно повернулся к отряду. Обвёл взглядом недоумевающие лица воинов. Махнул рукой охраннику, держащему Рощаковскую дочку. Тот отвёл лезвие в сторону, пихнул ребёнка от себя. Девчушка отлетела на несколько шагов, оглянулась, растерянно глядя на Светозара, но повинуясь его взгляду, развернулась и бросилась прочь.

Хан прищурился вслед бегущей девчонке. Подождав, когда та пробежит треть расстояния до леса, сложил руки на груди.

— Шамиль! Говорят, ты родился с луком в руках. Попадёшь?

Степняк скривил губы в самодовольной усмешке, молча дёрнул стрелу из колчана. Скрипнул тугой лук. Калёный зуб наконечника плавно отошёл назад и, чуть приподнявшись, на мгновение замер.

— Пес! — выдохнул Светозар.

Коротко тумкнула шелковая тетива и освобождённая стрела ринулась к маленькой цели. Летящая смерть почти настигла девчушку, но та вдруг споткнулась и упала, потеряв равновесие. Стрела бестолково прошла над её головой и нырнула в высокую траву.

— Кулёма! Все норки собрала. — счастливо улыбнулся Светозар.

— Убить! — прошипел Радман.

Несколько воинов мгновенно оказались в сёдлах и погнали к опушке. Девчонка тем временем снова вскочила, оглянулась и, прихрамывая, побежала дальше. Впереди, между деревьями, мелькнула белая голова Борейки. Малец отчаянно махал рукой, призывая беглянку свернуть к нему, но степняки стремительно приближались и Светозар видел, что ей не уйти. Вокруг послышались азартные крики. Кто-то свистел, подбадривая погоню.

Всадники перестроились в плотный полукруг. Ближайшие уже занесли над головой клинки, когда навстречу из леса плеснула стайка охотничьих стрел. Уязвлённые точёными остриями, преследователи роняли сабли, сгибались, пытались остановить разогнавшихся коней. Вторая стайка просвистела над девчонкой и встретила преследователей у крайних деревьев. Радман заметил, как руки судорожно хватались за торчащие из тела древки. Один откинулся навзничь, задержавшись о круп лошади. Широкий резец разрубил гортань и просёк ярёмную жилу. Над конём хлестнула тугая алая струя. Не успев погнать лошадей обратно, степняки поймали спинами третью выпорхнувшую из леса смертоносную стайку и, один за другим, начали падать с коней. Двоих сбросили задетые стрелами и обезумевшие от боли лошади. Кто-то из упавших ещё корчился на земле, пытался ползти, но из леса выскочили шестеро с рогатинами. Не мешкая докололи раненых и умело вырезав уцелевшие стрелы так же быстро растаяли среди листвы.

Видя ярость и досаду хана, Светозар слабо улыбнулся. Чувствовал, как его наконец-то перестало трясти, хотя тело заледенело будто в проруби. В глазах плыли сияющие круги, но ещё умудрялся держать голову прямо. Встретив взгляд Радмана, еле слышно прохрипел:

— Зря вы к нам пришли. На этой земле живёт ваша смерть. Твоя и твоих…

Акинак Радмана оборвал последние слова охотника. Не найдя на пропитанной кровью рубахе чистого места, хан шагнул к трупу Макухи и, старательно вытерев лезвие, вернул оружие в ножны. Голос был по прежнему спокоен, но глаза метали огонь.

— Едем дальше. Будем ловить киевского гостя. — Радман помедлил и сквозь зубы добавил. — Если это тот, о ком я думаю, то будет праздник, большой праздник.

Под крики десятников, он уверенно двинулся к коню, но в ушах странным эхом звучали последние слова Светозара:

— На этой земле живёт ваша смерть…

…За разорённой весью следы измельчились в сухой земле, но дорога не ветвилась, и Радман целый день вёл войско, не особо беспокоясь, что преследуемый потеряется. Когда же стёжка приблизилась к реке и на участках влажной почвы стали попадаться глубокие отпечатки, в глазах Радмана уже проблёскивало нетерпеливое торжество. Хан благодарил небо, что оно не посылало дождя. Не смущало даже то, что дорожка всё чаще терялась в полосах сочной травы. Скоро он должен найти того самого ненавистного уруса, которого десятки раз встречал в тяжёлых сновидениях. Во сне враг всегда показывался издали, как в злополучный день побега из плена. В этот же раз предстояло сбыться заветной мечте: встретить убийцу брата глаза в глаза.

При одной мысли об этом, рука хана тянулась к оружию и, твёрдые, как корень ковыля, пальцы любовно оглаживали богатую серебряную рукоять.

Нет, думал Радман. Не всё упомнили предки, перечисляя три великих радости в жизни. Есть четвёртое наслаждение, превосходящее все остальные — месть! Долгожданная, взлелеянная как ребёнок и упоительная как глоток воды после изнурительной жажды…

Сладостные мысли хана прервались. Дозорные, едущие в пределах видимости, остановились и Радман, в нетерпении, погнал коня вперёд. Осадив скакуна, требовательно глянул на следопыта. Тот молча указал вниз по склону, где у самого берега желтели обрубки сосновых стволов. Над старым кострищем рогатились два колышка с обгоревшей перекладиной. Второй жест направил взор хана на землю, где хорошо различались глубокие замины от подков. Радман погладил голову орла, венчающую рукоять клинка и направил коня к берегу. Прощупав глазами каждую пядь земли вокруг кострища, выпрямился.

— Теперь уже скоро! Догнать догоним. Не спугнуть бы, не упустить.

Дозорные, повинуясь взгляду хана, поскакали дальше. Войско двинулось следом, обтекая заросший соснами склон.

Светлый лик солнца висел в небе ещё некоторое время, но скоро, будто обиженный зрелищем степняцкой своры, набросил на себя паволоку облаков и не показывался до самого вечера. Лишь на закате ненадолго высунулся, чтобы окрасить небо пурпуром и грустно утонуть в волнах дальнего леса. Свет стремительно покидал вечернее небо, заставляя кочевников остановиться. Наскоро пожевав сушёной конины, воины улеглись без привычных вечерних разговоров. Каждый знал, что хан выступит в утренних сумерках, едва можно будет отличить кусты от травы. Лишь дозорные, напрягая зрение и слух, двинулись в ночную темень.

Радман долго лежал, глядя в догорающий костёр. Рисуя себе ярчайшие картины расправы, не заметил как веки смежились. Сон обрезал звуки и образы реального мира…

…на далёком берегу, за рухнувшим мостом снова возник всадник, восседающий на обрывке мрака. На фоне блистающего доспеха, снова стриганули крупные черные уши, и всадник, будто бы прощаясь, поднял руку в насмешливом приветствии.

Радман услышал, как скрипнули собственные зубы. Показалось, что разделяющая их река вдруг исчезла и насмешник, пославший роковую стрелу, стоит возле своего чёрного жеребца. Вот рука с мечом пошла вверх и клинок блеснул в вызове на поединок. Из горла хана вырвался клекочущий звук. Радман дёрнулся за оружием и… открыл глаза. Край неба чуть позеленел, обозначив границу земли и воздуха. У костров зябко ёжились разбуженные дозором воины, а рядом один из телохранителей дожидался его пробуждения.