Вечер застал Сотника у нагромождения скал. Три вершины будто собрались обмолвиться словом, да так и застыли посреди расстилающейся во все стороны мёртвой пустоши. Оставаться на равнине на ночь — и себя не любить, и коня потерять: кто знает, какие тут хищники по ночам шастают. Извек со вздохом поглядел на бугристый окоём и направил коня к среднему исполину. Сумрачные глыбы медленно вырастая уходили вершинами к облакам. Средняя, самая большая, выделялась тёмными подпалинами, будто слагающий её камень обгорел в давнишнем пожаре. Ворон прядал ушами, храпел, жалобно постанывал. Сотник наклонился, потрепал жёсткую гриву.

— Полно, травоед, не ворчи, скоро отдохнём.

Конь скосил на хозяина карий глаз, стриганул левым ухом и помотал головой. В проходе между скал замедлил шаг, почти остановился. Впереди, маячила одинокая фигура. Извек двинул плечами, удивляясь, что не заметил фигуру издали, поправил меч и послал коня чуть наискосок.

Высокий незнакомец не двигался. Стоял без оружия, на ровном каменном пятачке, освещённом заходящим солнцем. Последние лучи падали на длинное лицо аскета, с квадратным волевым подбородком и прямым острым носом. Седеющие волосы торчали короткой густой щёткой, оттеняя чёрные, сросшиеся над переносьем брови. На камне рядом поблёскивал странного вида плащ, сквозь который то и дело просвечивал шершавый гранит.

Отставив руку с цветком, неизвестный самозабвенно созерцал яркие алые лепестки. Выждав, когда всадник приблизится, с умилением поднял глаза и приветливо улыбнулся.

— Исполать тебе, добрый молодец! По делу спешишь, или от дела бежишь? — полюбопытствовал он и аккуратно воткнул цветок в одну из сверкающих застёжек.

Ладная одежда незнакомца никак не вязалась с серыми стенами скал. Такому бы жить в замке, подумал Извек, а то и во дворце, хотя во дворцах одёжки поплоше будут.

— От дела бегу! — поспешно согласился Извек.

Аскет кивнул, довольный ответом.

— Не откажи, мил человек, откушай со мной хлеба-соли, да поведай, что на белом свете деется?

А то сам не знаешь, подозрительно подумал Сотник, на дурака уж не больно похож, вернее уж больно не похож.

Будто услыхав эти мысли, незнакомец пожал плечами.

— Давно тут живу, отшельничествую помаленьку вдали от мира, делов не знаю. Так что не откажи, будь ласков.

— Отчего ж не отобедать, — простецки ответил Извек, тоже прикидываясь лаптем. — Отобедать мы завсегда рады, а… где ты тут живёшь?

— А тут и живу, — небрежно бросил странный отшельник, и сухощавая длань плавно качнулась в сторону.

Сотник недоверчиво проследил за рукой и едва не выпал из седла. Он мог дать на отсечение хвост своего коня, что миг назад в мрачной каменной тверди не было никакого прохода. Теперь же, в створе невесть откуда взявшейся пещеры, приглашающе поблёскивали факелы. Неровный свет выхватывал из темноты гладко отёсанные стены и ровный, будто вытертый сотнями ног пол.

Незнакомец подхватил с камня искристый плащ, закинул через плечо и двинулся по проходу первым. Не желая выказывать недоверия, Извек ткнул каблуками в чёрные бока. Ворон то ли всхрапнул, то ли выдохнул из-под хвоста, дико сверкнул белком ошалелого глаза и нехотя зашагал следом.

Каменный рукав вывел в небольшой светлый зал. Копыта Ворона то гремели по плитам пола, то беззвучно ступали по богатым коврам. Стены украшала искусная резьба, изображавшая шествие диковинных зверей. Заморские драконы и грифоны перемежались с полканами и многорукими людьми. За ними следовали лошади с рогом во лбу, крылатые псы и куча других тварей, о которых даже слышать не приходилось. Дольше всего взор Извека задержали девы с рыбьими хвостами. Чувствуя, как в сердце возвращается давешняя кручина, Сотник тяжело вздохнул и отвёл глаза.

В центре зала, посреди россыпи ярких подушек, возвышался каменный монолит, накрытый узорчатым ковром с коротким блестящим ворсом. На ковре сгрудились подносы снеди, вазы сладостей и кувшины вина. У дальней стены радужно переливался небольшой фонтан, обрамлённый хрустальным берегом в локоть высотой. Сквозь прозрачные кристаллы то и дело просвечивали яркие плавники невиданных рыб. Посреди звенящей воды, три аметистовых змея, стоя на хвостах, сплетались в сверкающую колонну. Из пучеглазых голов к расписному потолку взлетали искристые струйки воды и, рассыпаясь мириадами жемчужных брызг, падали в круглое озерцо.

Незнакомец прошёл к подушкам, жестом пригласил спешиться. Извек огляделся, неохотно покинул седло, отрицательно двинул головой.

— Извиняй, дядько, пока коня не напою и не дам чего поесть, сам за стол не сяду.

— Ах, это… Тогда веди вон туда, — с улыбкой промолвил хозяин и указал взглядом на фонтан. — Вода чистейшая, и сколько хочешь.

Скрывая удивление, Извек повёл коня вглубь зала. Чуть не споткнулся, когда возле фонтана, из воздуха выпрыгнула круглая бадья с горой отборного овса. Ворон, завидев угощение, зацокал чаще. Не дожидаясь, пока расседлают, с разгону врубился мордой в крупные продолговатые зёрна. Сотник еле оттащил, чтобы сдёрнуть уздечку. Седло уже сволакивал под шумное хрупанье крепких зубов. Пока собирал сбрую, пару раз глянул на диковинных рыб, беспокоясь, как бы коняга не сглотнул. Уложив в кучу седло, перемётную суму и колчаны, направился к столу. Поискал глазами лавку но, рассмотрев как устроился хозяин, выбрал подушку побольше и привычно уселся лицом ко входу. Конь мирно хрупал за спиной, вздыхая и постанывая от удовольствия. Сотник рассудительно решил не отставать и потянул к себе блюдо с чем-то страшно душистым и похожим на еду.

Пока Извек уминал угощения, хозяин молчал. Только когда откупорили второй кувшин, наполнил свой алмазный кубок и провёл пальцами по сверкающим граням.

— Так как в миру? — мягко напомнил он, отпил глоток и выжидающе посмотрел на гостя.

Сотник помолчал, прикидывая в уме, что и как можно говорить. Незнакомец действительно походил на человека, который просто любопытствует, потому как врядли сам скоро выберется на люди. Скорее всего, у хозяина были веские причины не прекращать отшельничества. Видать, ему и одному было вполне сносно.

— В миру-то? — переспросил Сотник. — В миру всё как всегда — ни правды, ни покоя, теперь ещё и богов перелопачивать взялись, новую веру на Русь волокут. По дороге, как водится, жгут всё подряд, чтобы посветлее было, а землю кровушкой заливают, по мокрому-де волочить легче.

— И кто же волочит?

— Знамо кто — Красно Солнышко наше: Владимир-князь, да чернецы заморские. Их сейчас к нам наползло… как тараканов на сладкую сурью.

— А что за вера? — поинтересовался хозяин и отставив кубок, взялся за золотой кальян.

— Вера? Вера хитрая. В какого-то бродягу Иисуса Христоса, коего тамошние людишки за его доброту на перекладине распяли. Причем с допущения его же отца. Окромя того рассказывают и про мать этого Христа. Дескать, зачала его непорочно, от голубя белого, на окно её севшего. О как!

Сотник раскраснелся от вина, говорил в охотку. Незнакомец слушал внимательно, согласно покачивал головой.

— Однако, — продолжал Извек. — Такая оказия, помнится, и в наших краях случалась. Был у нас в дружине один бывалый вой, Ледогором звали. Силы нечеловеческой, одним ударом быка валил. И пока он на ратном поле кровь проливал, не свою конечно, жена его от скуки ребёнком обременилась. Тоже видать непорочно, какого-то от голубя. Так вот воротился Ледогор из похода, подивился на это чудо и неделю от удивления не просыхал. А потом выловил этого голубя, да изломал птахе весь клюв так, что только перья летели…

Извек умолк, не спеша приложился к чаше.

— Больше этот голубок ни к кому не летает.

Хозяин улыбнулся рассказу, долил гостю вина.

— Как, говоришь, новому богу имя?

— Иисусом кличут, а по батюшке Христос, — ответил Сотник, почесал русую бороду и хмыкнул чужеземному имени. — Осталось к нам до кучи и Алоха приволочь, чтоб уж полный кишмиш в головах был.

Хозяин забулькал кальяном. В задумчивости прикрыл глаза, меж бровей пролегли глубокие морщины. Когда в воздухе растаяло третье сизоватое облачко, медленно кивнул.

— Да, припоминаю, был такой Иисус. Приходил к нашим волхвам учиться. Лет десять донимал, что да как, где правда, где кривда, что есть панацея, а что яд. Только поучили его волхвы, поучили, да прогнали палками. Бестолков уж слишком. Всё, что можно и не можно, перевирал. Ни рожна из наук так и не понял. Ты ему одно талдычишь, а он всё по-своему переиначивает. Там где и так ясно, он всё с ног на голову перевернёт, запутает, да ещё кучу объяснений придумает. Там же где надо причины и следствия запомнить, всё мимо ушей пропускал. Говорил, мол, кому надо — и так поверят.

Хозяин выдохнул клуб дыма и задумчиво добавил:

— А народишко его, в ту пору, молился Яхву. Был у Белобога такой ученик, тоже так себе, ни рыба, ни мясо. У них видать все такие: и хитрые, и пронырливые, да бестолковые.

Извек поперхнулся вином. На собеседника уставился, как на блаженного.

— Уважаемый, ты ничего не путаешь? Эт когда ж такое могло быть?

— Веков восемь тому. Может девять, разве упомнишь. Мне времён считать незачем, что в том проку. Это поначалу в диковинку, а на пятнадцатой сотне надоедает.

— Постой, постой! — забормотал Сотник, тряся головой. — Ты ничего не путаешь? Знаю, есть на свете долгожители, но десять веков… о таком ни разу не слыхал.

— Да слыхал ты всё, — устало ответил незнакомец. — Про меня любая собака слыхала. Раз по сто, а то и больше, ежели с детства считать.

— Так как же тебя звать-величать?

— Кощеем меня кличут. А до того Кошма-скупорук прозывался, а ещё раньше… ну, то уже не помнят.

Извек вмиг протрезвел. Волосы на голове зашевелились, стараясь выбраться из-под плетёного кожаного ремешка. За спиной, возле бадьи с овсом глухо ухнуло. Извек медленно повернулся на звук и встретил стеклянный взгляд Ворона. Конь чёрной статуей сидел в хрустальном фонтанчике, нижняя челюсть отвисла, уши торчали в стороны.

— Чахлык Нэвмирушший… — пробормотал Сотник. Губы одеревенели, но перепутавшиеся было мысли быстро разбирались по местам, и оторопь постепенно проходила. Кощей тоже глянул на обалдевшего коня, двинул чёрными бровями.

— А ты говоришь, что не слышал. Да успокойся, хлопец, я чту Покон. Вы тут с конём гости, так что россказни забудь, ешь, пей, отдыхай.

Он вновь наполнил кубки. Извек взял свой, жадно глотнул, утёрся рукавом.

— Ну дела! Кому расскажи, что сам Кощей вина наливал… в морду плюнут и пошлют к Никите-словоблуду, врать учиться. А уж если поведаю, что мой Ворон своим задом у Бессмертного хрустальный фонтан поганил… тут и дурачок-Шишига брехуном обзовет.

— А ты и не рассказывай, коль не поверят, к чему язык трудить. — негромко проговорил Кощей и опять приложился к кальяну.

Сотник наморщил лоб, опустошил кубок, вперился в хозяина пристальным взглядом.

— Почтенный, так ты говоришь… сам этого Христоса видывал?

— И видывал, и слыхивал, и палю поперёк задницы, на прощанье прикладывал, дабы больше не вернулся.

— Так отчего ты его сразу не придушил, чтобы он дурью не маялся? До чего ж полезное бы дело сделал.

— Всех не передушишь, — вздохнул Кощей. — Думаешь, он один такой? Нет, человече! Свято место пусто не бывает. Всегда находятся те, кому своя же несуразность покоя не даёт. Вот и прут, как бараны: кто в боги, кто в оракулы, кто в великие вожди…

За спиной послышались судорожные глотки. Отошедший от страха Ворон шумно хлебал из фонтана, изредка сплёвывая зазевавшихся рыбёшек.

Бессмертный невозмутимо продолжал:

— Веков через пять-шесть примчался ещё один хитрозадый, Мамед ли, Махмед, не помню. Тоже в ученики набивался, но оказался совсем — ни в зуб ногой, ни пальцем в небо. Того тоже спровадили. Правда, он сметливей оказался. Дабы не возвращаться домой не солоно хлебавши, отправился в земли этого Иисуса. Добравшись, ходил и собирал то, что тот напривирал. Год слушал и записывал, год читал и переделывал, год обратно добирался. Наконец воротился с великомудрой книжицей, — Кощей усмехнулся. — Талмуду с ней и рядом не пылиться.

— Неужто так мудра? — не поверил Извек.

— Мудра ли, нет ли, не скажу. Но вывернута хитро. Хотя, раболепия, конечно, поменьше…

Сотник рассеянно кивнул, озадаченно потёр бороду, поднял глаза на Бессмертного.

— А скажи-ка, почтенный, отчего так некузяво вышло? Тебя послушаешь, так эти пришельцы в собственных портах путаются. Почему ж Светлые не совладали? Почто чужаков на нашу землю допустили? Видать, сильны те пришельцы? И почему друг с другом на ножах, если одним и тем же дышут?

Кощей раздражённо скривил губы, побарабанил пальцами по алмазным граням бокала. Наконец, со скукой в голосе, заговорил:

— А кто сильней? Князь или псарь с конюхом? — он жестом остановил очевидный ответ и продолжил. — А когда князь на войне, в его опочивальню и псарь, и конюх повадиться могут. А повстречавшись в опочивальне, друг другу в глотку вцепятся, выясняя, кому из них хозяйничать. Светлым, тоже не сладко. У них порой как у всех: нос вытянут — хвост завязнет, хвост вынут — нос застрянет. Ну да что это мы всё о грустном? Поговорим о тебе.

Хозяин обратил взор к дружиннику.

Сотник откинулся на подушки. Вино веселило и, растворяя давешние страхи, настраивало на задушевную беседу. Он лениво потянулся за крупным стручком канареечного цвета, отломавшимся от такой же жёлтой грозди, понюхал, повертел в руках, бросил обратно.

— Смотрю я на тебя, Кощей, и всё думаю. Хороший вроде мужик, не жадный, даже конягу моего уважил. А рассказывают про тебя такое, что…

— У нас всегда много рассказывают, — перебил Кощей. — Делов на жмень, а шуму на мешок. Хотя, кое о чём может и не врут. Случалось и чудил сдуру, пока не наскучило. Где — по молодости, где — по горячности. Бывало и с девками баловал. Только, думаю, не больше других. А что до дел, то признаю. Тыщи полторы разных батыров и витязей наверное сгубил, — он помолчал, вспоминая. — Да! Как Бессмертным прозвали и до сего дня, тыщи думаю полторы, не боле.

— Негоже, — с укоризной протянул Сотник. — Неужто такой злой?

— Да какой там злой?! Сами виноваты! То им молодильные яблоки с живой водой подавай, то гусли-самогуды с сапогами-скороходами, то несметные богатства. А то вынь да положь каких-то принцесс пленённых или царевен краденых. Один раз за Смерть-Бороной приходили, а я сам о ней только раз слышал…

Извек замер, а Кощей развёл руками и, глянув на гостя слишком честными глазами, сменил тему.

— И ладно бы добрым словом попросить, так нет же — зальют глаза и лезут напролом, как лососи на нерест. Отгородишься стенами — прут через стены. Уйдёшь под землю — кротами роют. На гору залезешь — муравьями карабкаются. Ну как тут не осерчать? — Кощей хлебнул из кубка, сделал скорбное лицо.

— Потом и того хуже стало. Прознали, что смерть моя в яйце и давай наезжать на расправы все, кому не лень. Ни здрасьте, ни до свидания. Наскакивают, пинаются, как узкоглазые из горных монастырей, будто нет ни благородных мечей, ни всесокрушающих топоров. Ну и сами, конечно, полегли — кто ж им простит такое издевательство?

А позже, когда одна ведьма проболталась, что яйцо спрятано — вообще покоя не стало.

До этого, редко да метко, лучшие бойцы приезжали. Орлы! Любо-дорого посмотреть. Теперь же любой землекоп в герои лезет. Перерыли всю округу, едва скалы не вывернули. Траву повыдирали, каждую песчинку просеяли, Ящер их задери. Пришлось перепрятывать поукромней. Яйцо теперь в утке. Утка, само собой, в зайце. Заяц — в сундуке. Сундук — на сосне. Да, хлопец, на сосне, а не на дубе, как многие думают…

— А сосна? — не удержался Извек.

Кощей ухмыльнулся.

— Ты рот-то закрой, и уши подбери, а то по плечам висят, пыль собирают.

Бессмертный подмигнул гостю, понизив голос продолжил:

— Про то и дело у меня к тебе. Не возьмёшься ли снести…

— Эт я враз, — гаркнул Сотник. — Снесу напрочь, и сосну, и ель, и всё, что там ещё растёт… — он примолк, заметив кислую гримасу хозяина.

Кощей раздражённо сверкнул глазом:

— Какие все торопливые!

— Так мы же не бессмертные, — оправдался Извек растерянно. — Нам рассусоливать некогда.

— Снести и перепрятать в другое место, подальше и понадёжней. А то и до сундука уже куча охотников, друг другу на головы лезут. Окрест тех мест, все дубравы вытоптали, скоро за рощи примутся. — Бессмертный испытующе посмотрел на гостя. — Ну как, возьмёшься?

Извек выдержал взгляд, приложился к кубку, не сводя глаз с собеседника, осушил до дна.

— Так просто и доверишься первому встречному?

— Не так просто, и не первому, — Кощей улыбнулся, мечтательно прикрыл глаза. Длинные пальцы поглаживали алмазные грани кубка. — Ты отнесёшь то, что надо, туда, куда надо. А я похлопочу для тебя.

— Я привык сам для себя хлопотать, — отрезал Извек. Брови скакнули к переносице. — Сам! Всегда и везде!

— Ой ли? Там, где я буду, сам не дохлопочешься. Так что послушай старшего, а топорщиться потом будешь.

Сотник скрестил руки на груди, хмыкнул. — Излагай, батяня… Точнее дедуля!

— Так вот, — тихо продолжал Бессмертный. — Ты отвезёшь яичко, выбросишь его и забудешь, что Кощей тебе докучал. А я, тем временем, переговорю с кем надо, глядишь, да уступят старому приятелю, отпустят девку за тебя. И тебе радость, и баба при деле. Она ж тоже по тебе сохнет. Не знаю уж, что в таком нашла, но забыть не может, если слухи не врут.

Лицо Извека застыло. Кощей спокойно ждал, пока взор синих глаз прояснится. Наконец Сотник справился с голосом, хрипло заговорил.

— Старик, я правда сейчас слышал то, что ты сказал, или…?

— Правда, правда. Услуга за услугу. Ты утрясёшь мои людские заботы, я — твои нечеловечьи. Ну как, сговоримся?

— Сговоримся, ежели не надорвёшься. Только объясни, почему сам не сделаешь?

— Самому мне не способно, уж слишком я заметен. Стоит отойти от горы, сразу пронюхают, слетятся, как комары на голую задницу. Придётся не делом заниматься, а от назойливых отмахиваться. Хлопотно уж больно.

— Неужто не сдюжишь, — не поверил Извек. — Ты же велик и могуч.

— Не я один. Те — тоже не первый век на белый свет смотрят. Не будь их, я бы давно до моря прогулялся. Так что решай. Откажешься — не обижусь.

Сотник задумался. Кощеевым доводам верилось не очень, но награда того стоила. Русалка не выходила из головы, заполняя сердце тоской и отчаяньем.

— Уговорил. Объясняй куда и как ехать.

— Объясню, конечно же объясню! — оживился Кощей. — И расскажу, и покажу.

Бессмертный щёлкнул пальцами и, рядом дружинником возникла большая медная чаша на кованной витой треноге. Заглянув в неё, Сотник присвистнул. Вместо отражения свода пещеры, в чаше покачивался краешек леса. Можно было рассмотреть даже отдельные кроны деревьев и прогал с елезаметной стёжкой.

— Поначалу поедешь сюда, — заговорил Кощей. — Найдёшь дорогу, давно не езженную, но ещё заметную…

Сотник кое-как справился с лицом, негоже войну выказывать оторопь, смотрел на меняющиеся картинки, не пропуская ни слова. Дорога получалась неблизкая. Глаза запоминали виды новых мест, в уши влетали малознакомые названия: Лемеш, Вышень, Проплешины… Бессмертный терпеливо рассказывал о каждой местности, обращал внимание на те или иные приметы, способные помочь в определении направлений. Уже к полуночи выложил перед гостем потёртую дорожную флягу.

— Фляга нескончаемая, — пояснил он. — Сколько из неё ни пей, она всё полная. Да, вот ещё: гусика жареного возьми, — он выдернул из воздуха тушку размером с трёхмесячного порося. — Будешь есть, хребет не бросай. За ночь на нём ещё нарастет. Печенья горсть. Последнее оставляй в сумке, не успеешь проголодаться, как ещё пять-шесть горстей прибудет.

Бессмертный помолчал, раздумывая. Потом нехотя поднялся, откинул несколько подушек и выволок на свет потёртые ножны с невзрачной рукоятью.

— Меч-Кладенец! Не ржавеет, не ломается, не тупится, почти не утомляет.

Сотник освободил ножны, глянул вдоль лезвия, качнул оружие в руке. Поискав глазами, на чём испытать, отломил от грозди невиданный жёлтый плод. Подкинул перед собой и, ощущая необычную лёгкость клинка, размашисто рубанул. Удивлённо вскинул брови и снова потянулся к грозди. Рубанул ещё раз. При ударе лезвие наливалось странной тяжестью, которая мгновенно исчезла на замахе.

— Гожо! — с горящими глазами восклицал Сотник, рассекая на лету жёлтые огурцы. — Эх, гожо!

Чтобы остановить этот, почти детский восторг, Кощею пришлось бросить в дружинника тяжёлый золотой подсвечник. Развалив его с той же лёгкостью, Извек восхищённо осмотрел идеальную рубящую кромку и бережно положил клинок поверх фляги.

Бессмертный, со скукой смотревший на забаву гостя, указал на гору подушек.

— Уже поздно, доблестный Извек, отдохни с дороги, а я отправлюсь за поклажей. К утру обернусь.

— И то верно, — согласился Извек. — Ступай, дедуля! А мы с коником пока всхрапнём.

Кощей направился к стене и скрылся в толще услужливо распахнувшейся скалы. Сотник переглянулся с Вороном, пожал плечами и завалился на мягкие подушки. Лежал, рассматривая вырезанное на стенах, шествие диковинных зверей, пока усталость и вино не смежили веки.

Во сне, снова влетал в ночную реку, рыскал в черноте скрюченными пальцами, что-то хватал, но в руках, вместо Лельки, всякий раз оказывалась то коряга, то трава, то холодный рыбий хвост.

Разбудил звякнувший в руках Кощея кубок и какой-то знакомый запах. Извек продрал глаза, сел, зыркнул на Ворона. Тот спокойно набивал брюхо овсом. Причина запаха покоилась тут же, в двух шагах от фонтана. Кощей, ничуть не смущённый этим обстоятельством, жестом пригласил к столу и Извек, сладко потянувшись, присоединился к утренней трапезе хозяина. Пока завтракал, посматривал на белое в голубых прожилках Яйцо с два кулака величиной. Насытившись, направился к Ворону. Кощей молча булькал кальяном, ждал, когда Извек оседлает коня и соберёт дорожный скарб. Сам подал Яйцо и искоса смотрел, как Сотник застёгивает пряжку. С удовлетворением убедился, что руки дружинника не дрожат, значит ничего скверного не замыслил.

— В добрый путь?! — полувопросительно произнёс он.

— Прокатимся — увидим! — улыбнулся Извек.

В дальнем конце пещеры уже зияла дыра выхода. Кощей поднял раскрытые ладони.

— Не обессудь, мил человек, проводить не смогу. Нам вдвоём теперь лучше не показываться. О вещичках моих не беспокойся, пусть покуда у тебя побудут. Только не отдавай никому. Встретимся, вернёшь.

— Не отдам! — пообещал Извек. — Что мне доверено, то только у мёртвого заберут!

— Вот и славно! — подытожил Бессмертный, со странной улыбкой.

Сотник протянул ладонь и почувствовал холод крепкой Кощеевой длани. В следующий миг ловко вскочил в седло и направил Ворона через зал…

Когда хвост жеребца скрылся за поворотом, хозяин брезгливо оглядел свои владенья. В следующий миг бадья с овсом и горка конских каштанов растворились в воздухе. Бессмертный шагнул за фонтан и скользнул к незаметной двери. Тень былой скупости оставила на лице кислый след: уж очень он не любил нарушать покой своих легендарных кладовых.

— Ради достижения цели приходится расставаться со многими любимыми вещами! — философски изрёк Кощей, вступая в зал поменьше.

— Но на время, — добавил он задумчиво. — Только на время…

Взгляд его упал на вырезанное в скальном монолите кресло, в виде раскрытого рта. Сиденьем служил исполинский язык, над изголовьем нависала губа с торчащими из под неё клыками, а на месте подлокотников топорщились два не к месту пристроенных уха. Кощей опустился на вытертый до блеска камень, откинул голову на верхнюю губу и прикрыл глаза. Через некоторое время вокруг сгустился сизый туман и почти скрыл его сухощавую фигуру.

Под сводами зала зазвучали неясные голоса, звяканье железа и хриплый хохот. Скоро звуки приблизились и стали чётче. Уловив нужный голос, Бессмертный медленно вздохнул и заговорил, обращаясь к кому-то находящемуся очень далеко…

— …Далеко, — пробурчал Бутян, громко чавкая. — Да и скудновато, чтобы тащиться за тридевять земель.

— Неча! — поддакнул Дрозд, косоглазый подручный атамана. — В такую даль киселя хлебать? Не-е! пока обратно доедешь, опять проголодаешься.

Он заискивающе глянул на Бутяна. Главарь перестал жевать, хлебнул из ковша и потянулся за следующим куском. Широченная лапища зависла над сочными дымящимися окороками. Пальцы подёргались и, выбрав цель, вцепились в самый поджаристый шмот, покрытый румяной корочкой. Втянув носом душистый пар, Бутян вгрызся в мякоть и, вырвав зубами изрядный кус, продолжил:

— Ты бы, что-нибудь поближе разведал, да побогаче. Чтобы и вина, и еды, и золотишка поболе. Вроде давешнего каравана. Теперь, сам видишь, порева всей ораве недели на три достанет.

Он по хозяйски обвел поляну рукой, с зажатым в ней укушенным окороком. Мощные, как у молодого скакуна, зубы снова впились в мясо. Не переставая жевать, Бутян слазил за пазуху и выволок пузатый кошель.

— На вот, награди своих людей! Заслужили. Без вашего нюха нам и зубы ни к чему. Так, что разузнайте что-нибудь поближе, а пока пейте и гуляйте.

Хмуро слушавший вожака, Адиз увидал мешок с монетами и посветлел лицом. Подбросив тяжёлый кошель на руке, сверкнул лисьим глазом.

— Разузнаем! Вот только глотки промочим, и пыль дорожную с доспеха смахнём.

— Смахните, — кивнул Вожак, с шумом проглатывая очередной кусок. Не успело мясо провалиться, как он замер с напряжённым лицом и перестал замечать всё вокруг. В голове зазвучал знакомый вкрадчивый голос:

— Исполать тебе, доблестный Бутян. Рад знать, что ты в добром здравии. Не окажешь ли мне услугу?

Бутян молчал, зная любовь Бессмертного к пространным учтивым вступлениям. Кощей тем временем продолжал:

— Не съездишь ли со своими соколами поохотиться? Не близко, правда, но обещаю куш золотом. Каждому из твоих людей столько, сколько поместится в их шапки. Тебе отдельно — сколько сможешь унести.

Бутян хищно улыбнулся, пробормотал сквозь зубы:

— Сделаем. Для хорошего человека всегда рады. Что там? Весь, войско, обоз?

— Путник. Один. Верхом на чёрном коне с длинными ушами. Мне нужен его меч, дорожная фляга, сумка, конь. Возьмёшь это и привезёшь мне, к Чёрной Горке. Там и расплатимся.

— Замётано о, наищедрейший, хотя ты явно переплатил. Куда послать Адиза с людьми?

Кощей помолчал. Бутяну послышался терпеливый вздох и в голове опять зазвучал негромкий голос.

— Поедешь сам, и возьми всех своих людей, много не будет. Доберётесь до Серых Гор, встанете у дороги на выходе из Блуждалого леса. Человек поедет недели через две-три. Смотри, не упусти.

Голос умолк. В уши снова хлынул шум лагеря. Бутян влил в пасть ковш вина и глянул на подручного. Тот с готовностью таращил косые глаза. Помнил, что каждый раз, когда Атаман разговаривал сам с собой, приходилось срочно срываться с места. Теперь Дрозд ожидал приказа. Бутян стёр с нижней губы капли вина и кивнул подручному.

— Чирикай!

Косоглазый поспешно мигнул и дёрнул из-за плеча перевязь с боевым рогом. Наспех обтёр рот, приложился губами к серебряной оковке рога и, зажмурившись, надул щёки. Мощный хриплый стон, похожий на крик смертельно раненного Ящера, распугал сидящее на окрестных деревьях вороньё. Воздух наполнили дружное карканье и беспорядочное хлопанье крыльев. По земле захлопали крупные лепёшки птичьего помёта.

Косоглазый досадливо сморщился, кашлянул, глотнул вина и, глубоко вдохнув, снова приложился к рогу. На этот раз щёки едва не лопнули от натуги и… воздух над поляной продрал неимоверной силы рёв. С десяток ворон, случившихся рядом, попадали замертво. Одна или две угодили в парующий котёл с кипящим варевом, но этого уже никто не заметил. Все вскочили и, выплёвывая недожёванные куски, бросились к лошадям. На ходу пытались высмотреть причину внезапной тревоги.

Бутян довольно осклабился, блеснув на солнце лошадиной улыбкой: дисциплина — сестра удачи. Поднявшись, поправил на поясе топор, оглянулся. Сзади уже подбегали два рослых громилы, держа в поводу крупного серого жеребца. Атаман, не глядя, поймал повод и, удивительно легко для своей стати, запрыгнул в седло.

Ковырнув в зубах ногтем мизинца, осмотрел войско. Ещё раз довольно хмыкнул, вспоминая слова знакомого мудреца, теперь уже покойника: «мастерство вином не зальёшь». Вокруг, стремя в стремя, стояли готовые к бою всадники. Правда, с трезвых коней смотрели, осоловевшие от вина и пищи, морды. Кое-кто качался и съезжал то на один, то на другой бок, но все поголовно с оружием в руках, готовые к чему угодно, когда угодно и где угодно. Смотрят преданно, хотя некоторые уже мало что видят.

Бутян ласково обвёл взглядом своих головорезов, прокашлялся и заговорил голосом перекрывавшим шум любого боя:

— Сынки! Жорево и порево — это очень здориво, однако, доедим потом. А пока надо кой-куда съездить и человечка одного сыскать. За него платят…

Войско с готовностью рявкнуло что-то невразумительное, отчего в котле с похлёбкой прибавилась ещё одна ворона. Бутян развернул коня и, взмахнув рукой, окликнул подручного:

— Дрозд! Десятка Камшука догонит потом. Пусть грузят добро в повозки и волокут следом.

Косоглазый грохнул себя кулаком в грудь и поскакал отдавать распоряжения. Улыбка Бутяна вновь явила на свет квадратные зубы.

— Ну, сынки, в путь?! — гаркнул он в полный голос и, под радостный хмельной рёв, двинулся к просеке.

Войско плавно потекло за атаманом, вытягиваясь в походную колонну. Со свистом и гиканьем вперёд проскакал дозорный разъезд во главе с Адизом. Только им разрешалось ехать «поперед батьки». Бывалые воины знали своё дело и спешили выдвинуться на тыщу саженей вперёд, дабы при надобности войско успело перестроиться к бою.

Через некоторое время за спиной Атамана послышался быстрый топот. Дрозд осадил скакуна в трёх шагах позади и, поравнявшись, бодро доложил:

— Обоз готов, идёт следом. Камшук со своими замыкает.

— Вот и гоженько, — кивнул Бутян. А теперь слушай здесь.

— Да, батька!

— Скоро будем на месте, там станем ждать, пока не появится один человечек. Как появится — будем его немножко убивать. Причём насмерть. Предупреди всех десятников: меч, коня, флягу и сумку — мне! В цельности и сохранности! Сделаете — кошели станут тяжелее, много тяжелее. Не сделаете — развешаю всех на деревьях, как белка грибы.

— Одна душа? — удивился косоглазый. — Это ж, на раз сморкнуться!

Бутян с интересом поглядел на подручного. Когда отвёл взгляд, на лошадином лице блуждала тень зловещей улыбки.

— Не кажи гоп, хлопец! Чую не простой человечек. Оч-чень не простой…

…Войско неспешно катилось по равнине, но в этой кажущейся медлительности чувствовалась неотвратимость морского прилива. Три сотни всадников растянулись коровьим языком, сохраняя неуловимое глазом построение. Лишь опытный взор мог заметить, что каждый из трёхсот, строго держится отведённого места в колонне, постоянно находясь в поле зрения десятника. Те, в свою очередь, постоянно поглядывали в голову колонны, где вокруг главаря держалась кучка вестовых.

Бутян гордился своим войском. Он лично отбирал бойцов себе под стать. Сам же их натаскивал, используя богатый опыт и знания, накопленные смолоду, когда был наймитом в Цареградской страже. За годы, проведённые на службе, узнал почти всё о воинских манерах разных народов. Изучил их слабые и сильные стороны. Смекалистый ум находил ошибки и недостатки, но природная хитрость подсказывала не лезть к военачальникам с советами, а мотать всё на ус и выживать в любых ситуациях. Наконец, заматеревший в боях Бутян убедился, что в наёмниках учиться больше нечему. Улучив момент, прихватил с собой мал-маля цареградского золота и подался на вольные хлеба.

Тут же стал собирать под своим началом крепких сорвиголов, сколачивая небольшое, но весьма справное по выучке войско. А уже с войском начал думать о том, чтобы потихоньку обосновать где-нибудь маленькое княжество и к старости зажить спокойно и беззаботно, наставляя детей и воспитывая внуков. Вдохновляли на это и уверенность в собственных силах, и пример одного древнего героя, про которого услышал в детстве от старого баяна. Тот, собрав на Дону ватагу лихих голов, тоже, в конце концов, добыл себе и власть, и славу, и счастливую старость.

А мы чем хуже, частенько размышлял Бутян, глядя на своих рослых воинов. Крупное длинное лицо атамана чуть светлело, смягчая обычную суровость, но не особо сглаживая груботёсанные черты. Могучая нижняя челюсть выдавалась вперёд, за тонкими губами скрывались огромные крепкие зубы, которым, если бы не заострённые хищные клыки, могла позавидовать любая породистая лошадь.