Ты помнишь, как под барабанный бой Нам галстук пионерский повязали? Уже тогда мы верили с тобой В страну любви, в страну кипучей стали. Плечом к плечу всю молодость свою Мы по лесам строительным шагали, Отстаивая в яростном бою Страну любви, страну кипучей стали. На всей земле есть у меня друзья, Мы с комсомолом жизнь свою связали, И комсомолию считаю я Страной любви, страной кипучей стали. И город мой построил комсомол, И эту песню вместе мы слагали. Так здравствуй же, товарищ комсомол, Страна любви, страна кипучей стали!

Разбегались зори алые перепуганы рассветами. Полюбил Урал Уралочку да любовью безответною. Много силы в нем и разуми, только стать не молодецкая. Блещут глазоньки алмазами, да пустыня в них мертвецкая. Как цветок, тиха Уралочка, тишиною принакрылася, будто насмерть напугалася богатырской этой милости. Кладовые пораскрытые. Шлет в подарок своей суженой в сундуках он малахитовых ожерелия жемчужные. Кольца-серьги самоцветные, платья-шубы соболиные… На богатства те несметные рты в народе поразинули. Ан нейдет к нему из дому-то, хмурит брови осторожная, тяжела, слышь, сила темная, власть подземная, безбожная. Задрожали горы зычные, космы-патлы разлохматили, взвыли бабы горемычные, стон прошел промеж старателей. То не буря с неба валится, не война идет разлучница, то Уралище бахвалится, рудники-забои рушатся. — Ах, прости-прощайте, матушка, на веку, видать, положено, чтоб закрыло серым камушком жизнь мою от красна солнышка. Ах, прости-прощайте, белый свет, горемычные старатели… — поклонилась на четыре все, и особо родной матери. Люди в ноги девке кланялись, отвели к пещере Каповой, там Урал свою Уралочку обнял каменными лапами. То ли было, то ли не было, то ли сказка мало-мальская, только слышно, что от той любви мастера пошли уральские.

Вокруг меня                    пластуется цемент, вокруг тебя                   звенят стальные полосы, а над ритмичным перевалом смен поет труба диспетчерского голоса. На свете множество диспетчеров: диспетчер тьмы или диспетчер света, диспетчер кругосветных поездов, диспетчер поездов междупланетных. И чем стремительнее наш разбег, чем горячей рискованные встречи, тем строже возле пульта человек, ведущий нас над безднами диспетчер. А если бог вас от стихий не спас, тогда диспетчер — это помощь скорая, скажите же, товарищи, о нас, диспетчерская служба —                                       это здорово!

Уральские дали — просторы, и воздух слоист, как слюда. Заводы, заводы, как горы, у гор огневых — города. И звоны литого металла в ограде любого двора: на кряжистых склонах Урала веками живут мастера. Они укрощенное пламя привыкли держать под рукой, еще самоцветные камни влекут их своей красотой. И чем минерал ни упорней в своем потаенном ряду, тем радостней и чудотворней творят мастера красоту. Такой человек не обидит, он слишком силен для обид, он взглядом единым увидит, что встречное сердце таит. Такая природная сила уральскому люду дана. Меня она тоже взрастила, упорная эта страна.

Что со мною случится? Надо мною вчера Обронила жар-птица Два горячих пера. Жароптицевы перья Тихо в косу вплету, Жароптицево пенье В саду заведу. Спросит милый: откуда Этот певческий свет? Где жарптицыно чудо? А жар-птицы и нет. Поселилась жар-птица В тихом сердце моем. Мне светить и светиться Самым ясным огнем.

В конверте строгом строгие слова, ни чувства в них, ни даже обещания, и почта, разумеется, права, что письма эти шлет без опоздания. Опаздывают теплые слова. Придут некстати, принесут отчаянье, о совершенном горькое раскаянье, успев к раскаянью едва-едва. Любимый! Писем строгих мне не шли, пусть в воздухе застынут корабли почтовые. Ах, нет, неправда это! Когда бы письма строгие твои ко мне без перерыва шли бы, шли, а мне бы их оставить без ответа!

Ах, кони скачут по кругу — кони, в глазах горячих азарт погони. Ах, гривы — розги, мечи — копыта, и рубят воздух, и почва взрыта, И сила рвется, и все доступно: на крупе — солнце, земля — на крупе. И круг клокочет, щекочет нервы, и каждый хочет быть самым первым. Ах, кони-кони, глазам не верю: не вожаком, а просто первым…

Светло и сторожко играют степные зарницы над полем, где рожь, где пшеница, шурша, колосится. На небе то звезды, то низкие стелются тучи, то душно, то дождик осыплется с облачной кручи. И только под утро затихнет июль надо мною, — настанет минута, всего лишь минута покоя. Светло и сторожко, и голову клонит усталость… По млечной дорожке уже поднимается август, шумят звездопады по черной окраине неба, — готовиться надо к янтарному шествию хлеба, а два колоска, две упавшие с неба зарницы, в уснувших руках продолжают тихонько светиться.

Зорюют домны, и сияние восходит от земли до неба. Мы ходим будто марсиане по апельсиновому снегу. Уральские нас греют камушки да так, что обжигают руки. У нас в Магнитке даже бабушки в недавнем прошлом металлурги. И вместо сказок слышит внук слова, похожие на зарево: «Бывает, можно отдохнуть, бывает, страшно, как в аварию…» А мы с тобою так сильны, так молоды, что мы пока еще в огонь и воду влюблены, земля и небо — нам товарищи.