Через полтора часа в избу набилось человек двадцать, и почти все — мужики. Позванивали шпоры, кое-кто пришел с шашкой. Во дворе ивановского дома Мишка безменом взвешивал связки с рыбой, горшки с икрой и складывал выменянные продукты на брезент, расстеленный на повозке. Мена шла по честному: Ягунин, договорившись о цене, откладывал выбранный покупателями товар и записывал на краешке газеты — кому, что и за сколько. Затем, когда те приносили продукты, вместе шли во двор к безмену. Вещицы свои Мишка тщательно заворачивал в газеты, с тонким учетом, кому сунуть какую… Дюжину «Коммун» с покаянными письмами бывших серовцев он уже успел всучить некоторым обладателям шпор. Они купили у него отточенные сапожные ножи для бритья, пряжки к ремням, два пиджака и несколько рубах из ситца и простого полотна.

Девки, выбрав какую вещицу, опрометью бежали домой — примерить, похвастать. А мужики… Многие тоже уходили восвояси, но иные оставались. Вот и поднабилось: кто сидел на лавках, кто на стульях, кто у порога на корточках. Курить в горнице Алена строго-настрого запретила: отец табачища не терпит. Подымить выходили во двор, но редко, когда не было мочи терпеть. Боялись пропустить что-то важное из того, что рассказывал белобрысый самарский коробейник.

Коробейник, однако, сам в разговоры не лез и по своему почину ни о чем не распространялся. На вопросы отвечал прямо, не таясь. Чаще всего спрашивали, не бывал ли он недавно в деревнях и селах, и называли их, свои, родные: Саватеевка, Ключики, Большая Глушица, Сергеевка, Алексеевка, Луговое…

— Нет, — одинаково отвечал Мишка. — У вас не бывал. Наверняка плохо — голодуха всюду. Но, может, и спасутся…

И как бы вскользь добавлял кое-что. О помощи Помгола и АРА, с которой договорилась советская власть, чтоб помогла Поволжью. Чуть подробней — о Самаре, где спасают работники власти голодающих крестьянских ребятишек, даже собственные пайки им отдают…

Его слушали жадно и если перебивали, то лишь уточнениями:

— Что, в Бузулукском совсем худо?

— А в нем пуще всего, — вздыхал Мишка. — Там, понимаешь, атаман Попов со своими людьми половину ссыппунктов поразбивал. Чем нынче весной мужики сеять будут, теперь и сама власть не знает…

На некоторое время установилось тяжелое молчание. У многих, кто был в избе, на памяти были и свои собственные «подвиги» подобного рода. Швыряли крестьянам отбитое у государства зерно — ешьте, не жалко! А съели-то они, выходит, семена. Такого мужика, что семена жрет, утопить мало.

Один из вновь подошедших — заходили к Ивановым теперь уже не столько купить, сколько слушать — вдруг выпалил с недоверием и ехидцей:

— Да как же ты сам-то в бандитские края заехать не испужался? Они ж, бандиты, как звери… Так ведь о нас комиссары говорят?

Ягунин только плечами пожал.

— Как не боюсь? Меня ж люди послали! Всем обществом сложились, чтоб пропитание закупить. А вообще-то, всякий человек по-своему живет. Кто торгует, кто пашет, кто на коне скачет… Кому, значит, что нравится.

Загалдели. У двери двое зло сцепились: «И верно…» — «Что верно-то?» — «А то!»

— Это точно, нравится зайцу от волка бегать, — воскликнул высокий парень с косой, падающей на глаз челкой и редкими пшеничными усиками. — Так и мы…

— Ты, Красюк, того, не очень, — приглушенно буркнул заросший седоватой бородой мужик. — Тебе что? Тебе можно еще и поскакать. А у кого рты голодные по углам… Гомон усилился.

— Глядишь, и нынче не отсеемся, все скачем, ветра ищем в поле.

— Пос-с-стой, пос-с-той, неужто влас-с-ти на пос-с-сев дают? — Отпихивая локтями других, к Ягунину пробился коренастый, как комель, повстанец.

Мишкиным товаром никто уже не интересовался. Две бабы сунулись было в сени, но их турнули: попозже зайдете, сороки…

— Дают. Со всей России везут, — убежденно говорил Мишка. — Вот только бы зиму народу перегоревать. Все наладится, вот увидите.

— Для кого наладится… — с горечью забубнил кто-то в толпе. Красюк, тряхнув светлой челкой, крикнул:

— Не ной, дядька Семен! Сколько народу уж домой воротилось!

— И всех в расход, — желчно вылез рыжий мужичонка. — До единого.

— Врешь! — сердито возразил Мишка. Он чувствовал, что наступил момент, ради которого они и добирались сюда с Байжаном. — Даже в газете печатают: кто добровольно сдается, того прощают власти.

— Агитация! — рыжий зло ощерился. — Братцы, это ж с Уральска чекист, я его летось там в садике видел. Возле чека гулял, ей-ей! Не из Самары он вовсе, ей-ей!..

— Врешь! — заорал Мишка, схватил со стола завернутую в «Коммуну» сорочку, дернул за узелок бечевку. — На, рыжая борода, гляди! Декабрь, месяц, газета «Коммуна». Перед отъездом для товарной завертки целую пачку купил. Глядите-ка. — Он развернул газету, и все вокруг притихли в ожидании чего-то особенного, важного. — Кто грамотней у вас?

— Евген, читани. — Усатого парня вытолкнули к столу. Красюк расправил ладонями мятую страницу, откашлялся, пригладил усики.

— Вот эту! — ткнул пальцем Мишка.

— «Отрекаюсь от бандитского прошлого», — громко прочитал тот заголовок, и тишина в горнице стала полной: слышно было, как на улице перекликаются две старухи.

— «Я, бывший участник бандитского движения, бывший командир эскадрона банды изменника Серова… — тут голос Красюка невольно дрогнул — шутка ли произнести вслух такие слова! — обращаюсь к вам, товарищи рабочие и крестьяне всей Самарской губернии, с искренним и полным признанием своей страшной ошибки, которую я совершил, когда поверил…»

— Кто это? Кто это? — услышал Мишка чей-то шепоток. — Цыц, слушай!

А Евгений громко и монотонно читал покаянное письмо бандита, добровольно сдавшегося частям ВЧК. Десятки глаз впились в его шевелящиеся пухлые губы, которые он, волнуясь, время от времени облизывал. И каждая такая маленькая пауза тоже делала свое дело: давала людям секундные передышки, чтобы осмыслить услышанное, чтобы мгновенно переглянуться и убедиться, что другие воспринимают все так же, как и ты.

— «Советская власть простила мне тяжелое заблуждение, которое я не повторю никогда. Теперь вместе со всем трудовым народом буду строить новую счастливую жизнь, бороться с голодом и разрухой. Короче, жить буду на земле как честный человек. А не как жадный зверь, от которого людям одно только горе, беда, раззор и убийство. Спасибо советской власти, что поверила мне. Остальной своей жизнью оправдаю ее доверие и призываю всех тех бандитов, которые еще не осознали и не явились на добровольную сдачу: торопитесь, а то после будет поздно!

Бывший бандит Василий Курасов».

— Васька Курасов! — тонко ахнул скуластый бородач, срывая с себя мохнатую папаху. — Земляк мой!

Разом рухнула тишина.

— Так его ж вроде убили?

— Вот те и убили — пропал он под Пугачевой…

— Сдался, стервец! Молчком!

— Эскадронный, что ли? Косой, что ли?

— А ежли брехня? Ежли подманывают?

— Вот те на! Вот те на!

— Какой Курасов? С какого полка, говорю, ну?!

— Живет, подлец, теперь хоть бы что…

Мишка заметил, что Красюк сложил газету и сунул за пазуху.

— Тихо! — зычный бас широкоплечего верзилы с пятнистыми от обморожения щеками покрыл голоса. Он подождал, пока не приутихнут, и продолжал: — Не след нам тут митинговать, братцы, не место. Я одно хочу спросить у товарища, чья газета. Он что, Васька Курасов-то, с листком, который с чековской печаткой, пошел сдаваться или просто так? Есть какая разница аль нет?

— И то! — поддержал скуластый, нервно хватая себя за бороду. — Сунешься просто, а тебя — шлеп — и все дела! Скажут: в бою-де.

Мишка почувствовал, как сердце забилось часто-часто.

— Да откуда ему-то знать, мужики? — всплеснул руками рыжий. — Он же торгаш, а газета — завертка…

— А кого еще спросишь? Тебя? — огрызнулся скуластый. — Может, знаешь все-таки, купец, а? Сказал бы!

«Была не была, — подумал Мишка. — Для агитации — самолучший момент, а то зачем и ехал? Авось проскочим…»

— Скажу, — рубанул он кулаком. — Только не шуметь, черти, тихо!

— Тихо! — гаркнул обмороженный.

— Товарищи крестьяне, — горячо заговорил Ягунин. — До каких пор жизни свои грабить будете? Царя, буржуев мы поперли, светлое будущее надо срочно возводить, чтоб всем жилось наилучшим образом, а теперь с вами сражайся! С кем? С крестьянами, с трудовым народом, да? Думаете, охота советской власти вас по степям стрелять, как собак бешеных? Кто ж тогда будет землю пахать? Мы призываем вас…

— Погодь! — грубо перебил его обмороженный мужик. — Кто «мы»-то? Торговцы, что ль?

Ягунин обвел взглядом, набившихся в горницу серовцев. За спинами, в сенях, промелькнуло изумленное лицо Алены. По-разному глядели на него сейчас десятки глаз: одни — исподлобья, с недоверием, другие — с ожиданием и надеждой, третьи — он заметил и такие — враждебно.

— Я к вам специально посланный делегат от советской власти, вот я кто, — решительно заявил Мишка. — Велела она вам передать: коли сейчас опомнитесь — простит. Все равно другого выхода у вас нет, разве не так? Пиши в листовку свою фамилию — и сдавайся! Старое поминать не будем. Точка!

— А ты мандат покажи! — крикнул кто-то.

— Мандат? Гляди! Дайте нож!

Сразу несколько рук потянулось к поясам. Мишка, не глядя, взял чей-то нож, не мешкая, поставил ногу на лавку и в двух местах разрезал глубокий отворот валенка. Из-под него достал тонкую пачку бумажек, стянутых ниткой. Р-раз! — и перерезана нитка.

— Держите! — Мишка шлепнул о стол пачкой листовок с синеющими кругами печатей. Резанул дважды отворот второго валенка — и еще одна пачка рассыпалась по столу.

— Слушай меня! — крикнул оглушительно бородач с обмороженной щекой. — Одному кому-то брать никак нельзя — найдется гнида, продаст. Так что возьмем все, до единого, каждый. А ежели кто донесет начальству, то беспременно узнаем и придушим, как пить дать. Верно я говорю? Все так все!

— Верно, Матвей!

— Всем так всем!..

Листовки в один миг исчезли за пазухами, в карманах, в папахах, в сапогах.

— А теперь пора кончать, братцы, — быстро проговорил скуластый. — Неровен час… Айда отсюдова!

По тому как бандиты дружно заторопились к выходу, можно было понять, что мнение скуластого разделял каждый. Матвей, уходя, обернулся к Мишке:

— Тебя тоже из станицы надо спроворить… Паршивая овца — она везде есть…

Мишке не стоило это объяснять: оставаться в станице было бы слишком рискованно. Но куда запропастился Байжан? Может, он уже здесь, во дворе?

Все-таки до конца Мишка не был уверен, правильно ли он поступил, так вот раскрывшись перед бандитами. «Опять самостоятельность проявил, на рожон полез, — неприятно сверлило в мозгу. И тут же нашлось оправдание: — А, как же, рассказывали, оренбургские и саратовские чекисты прямо в самих бандах агитировали? А как товарищ Вирн в Бузулуке среди сапожковцев работал?»

Так размышлял он, наскоро заворачивая остатки своих товаров и все прислушиваясь: не топочут ли всадники под окном?

Дверь распахнулась. На пороге стояла Алена.

— Михайло, давай-ка пособлю! — черные глаза блестели, совсем как у Шурочки. — Ой, как же ж ты не боишься-то? Ужас один! Скорей, дай-ка я заверну!

Они вдвоем вынесли тюк во двор. Алена стала умащивать его в повозке, а Мишка принялся таскать туда же рогожи с выменянной рыбой. Верблюд меланхолично косился на них и жевал себе колючее сено.

— Я запрягу. — Алена бросилась отвязывать верблюда от столба, но узел был слишком тугой. — Помоги, Михайло!

Бросив куль с рыбой, Ягунин подбежал к девушке. Платок у нее сбился на шею. Хитрый байжановский узел никак не распускался, оба они шумно сопели. Мишкины пальцы то и дело касались маленьких, красных от холода рук казачки. Как ни серьезен был момент, но Мишке от этих прикосновений было не по себе. Наконец-то развязали!..

— Твоему киргизу, не бойсь, я скажу, где ты, — скороговоркой зачастила Алена. — По улице не езжай, сейчас сразу направо в проулок, а там — задами до тракта… Поедешь к Гурьеву с полверсты — налево дорога через реку на Индер-озеро…

— Погоди!

Мишка прислушался: где-то близко цокают копыта. Он оставил Алену возиться с упряжью и подбежал к забору. Нашел щель, глянул: двое всадников остановились у дома через улицу — чуть наискосок от Ивановых. Мордастый бандит в солдатской шинели спешился, скрылся во дворе. Человек, оставшийся в седле — высокий, стройный даже в широченной, обрезанной по колено бараньей шубе, уставился на ворота, нетерпеливо трогая шпорами бока киргизской лошадки. Та переступала с ноги на ногу и вдруг взбрыкнула, развернув седока лицом к улице. Мишка ощутил, как внутри у него что-то оборвалось, ноги стали ватными. Во всаднике у ворот он узнал Глеба Айлина-Ильина. «Не меня ли ищут?» — подумал Мишка. Из калитки вышел человек в солдатской шинели и с ним женщина, зябко кутающаяся в платок. Она показала на дом Ивановых и что-то громко сказала, но Мишка от волнения словно оглох — не услышал ни звука. «Успею ли достать наган из повозки?» — пронеслось в голове, но в ту же долю секунды он понял: не успеть!

— Алена! Меня ищут! — жарким шепотом заговорил Мишка, хватая девушку за руку и поворачивая к себе лицом. — Скажи им, что я… Что я пошел искать киргиза в станицу…

— Спрячься в хлеву! — мгновенно сориентировалась молодая казачка. — Скорей же, ну! Вон туда!

Мишка рванулся к открытым воротцам в хлев, больно стукнулся о притолоку лбом. Хлев был пуст. Приникнув ухом к двери, он слушал, как спешиваются Глеб и его спутник, как звякнула щеколда, скрипнула калитка.

— Здравствуйте… Вы Иванова?

В голосе Айлина-Ильина звучало плохо сдерживаемое нетерпение.

— Ивановы мы… А что?

Эх, жаль не видно Мишке Алену: небось, с какой спокойной улыбочкой смотрит она сейчас на Ильина! И подбоченилась, наверное.

— У вас остановился торговец. Это его повозка? Где он?!

Не на ту напал. Командирскими строгостями казачку не проймешь.

— А я за ним, дяденька, не бегаю. Пошел, говорит, своего пропащего киргиза искать. А куда, не спросила. Не знала, что ваше благородие поинтересуется. Верно, к киргизам.

— К каким киргизам? Станичным? — Тон уже мягче. Молодец, Алена, маленько сбила спесь.

— Да куда ж он пеши в степь-то уйдет? — рассмеялась Алена. — К здешним, вестимо, к станичным киргизам. Одни — где крепость старая была, чуть левее. А другие — у нас на Рыбьей пустошке, это…

— Знаю! — раздраженно перебил Ильин. — Давно ушел?

— Киргиз? — наивности в Аленином вопросе было куда меньше, чем издевки.

— Нет, не киргиз. Торговец.

Мишка с удовольствием представил, как зло перекошена сейчас физиономия Айлина-Ильина.

— Торговец-то? Да нет. Может, не дошел еще.

— Спасибо, — сухо бросил Глеб.

Крякнула калитка, стукнула щеколда.

— Ануфриев, — услышал Мишка чуть приглушенный воротами голос Ильина, — ты — к крепости, я — на Рыбью…

Захрустел под ногами, снег, тренькнула уздечка, и враз затокали, быстро удаляясь, звуки копыт.

— Прощевай, комиссар! — Алена грустно махнула вслед Мишке и поспешно притворила ворота. Вовсе не обязательно знать соседям, когда уехал самарский купец. Не хотела, а не сдержалась — выскочила из калитки на улицу, махнула, удаляющейся верблюжьей повозке и сказала, уже для себя: — Дай тебе бог проскочить к своим, белянчик!..

И ушла в дом мыть полы.

…На выезде из станицы Ягунина остановили возвращающиеся из дозора бандиты. Мишка с чрезмерным усердием погонял верблюда, это и показалось им подозрительным. Они слегка попрепирались: то ли отпустить молоденького торгаша восвояси, то ли везти его к Матцеву в следственную комиссию. Так, по крайней мере, полагалось делать в случаях неясных. А этот случай какой? Паренек вроде безобидный, но что так припустил-то? Может, обманул кого, не рассчитал?

— Долго ли? Глядишь, и нам чего перепадет, — подмигнул старшему дозора круглолицый мужик в солдатской папахе, сидевший на коне, как пьяный на заборе.

— А! Заворачивай! — скомандовал Ягунину старший.

Они проконвоировали его повозку через всю станицу, и наверняка многие нынешние Мишкины покупатели и собеседники видели этот эскорт.

Около глиняного домика с плоской крышей — бывшей почтовой станции — остановились. По знаку старшего третий дозорный, цыгановатый ухватистый парень, спрыгнул с коня и чуть враскачку направился к двери. Через несколько секунд он вернулся.

— Матцев в штабе. С РВСом заседает… Тут Буров. Говорит, чтоб вели к нему.

— Слезай, паря, — добродушно сказал старший Ягунину. — Может, и приехали…

Зацепив поводья за столб, Мишка следом за дозорным прошел в сырой коридор.

— Сюда, что ль? — пожал плечами старший и, крутнув колечко уса, толкнул одну из дверей.

— Товарищ Буров, вот этот… — и отстранился, пропуская в полутемную комнату Ягунина.

Полутьма не помешала Мишке рассмотреть лицо человека, сидевшего за столом напротив двери.

«Час от часу не легче», — похолодел Мишка.

Еще бы ему не похолодеть; в некоем Бурове из следственной комиссии Атаманской дивизии Мишка Ягунин узнал человека, о встрече с которым так долго и яростно мечтал.

Это был Гаюсов, смертельный враг революции.

Это был человек, отомстить которому за смерть Вани Шабанова, друга, чекиста, золотого парня, Ягунин поклялся полгода назад.

Их встреча наконец-то произошла!

Но вот обстоятельства ее… Нет, не здесь хотел бы повстречаться Ягунин с Гаюсовым…

— Кого я вижу? Сюрприз, ничего себе! Это же мой личный чекист! — услышал он голос Гаюсова и, зажмурясь, укусил губу.

Ничего… Умереть чекист Ягунин сумеет достойно. Только бы спасся Байжан…

— Чего радуешься, гад? — сказал презрительно Мишка, слизывая солоноватую капельку крови. — Нашел я тебя, видишь? От чекистов не уйдешь, шкура трусливая!

— Обыскать! — бледнея от ненависти, крикнул дозорному Гаюсов. И, бросив сжатые кулаки на стол, поднялся из-за стола.