Занятый продолжительной войной со Швецией, отягощенный постоянными государственными делами, Петр после 1703 года ни разу не навещал Архангельск.

Огромными усилиями и ценой многих человеческих жизней строилась неслыханно и невиданно быстро новая российская столица – Петербург – удобный торговый порт и крепостной барьер от недругов с Запада. Но Архангельск не был забыт великим государем. Его и нельзя было ни забыть, ни оставить в тени в этот кипучий период войны и строительства.

В Архангельске действовал морской порт, проводились летние ярмарки, по-прежнему приходили с товарами иноземные купцы и выкачивали из России лес, хлеб, меха и смолу, лен-пеньку, икру и мед.

Петр беспокоился за Архангельск, – как бы король шведский не попытался еще раз учинить диверсию на крайнем русском Севере. За год до Полтавской баталии Петр, проявляя озабоченность, писал в Архангельск воеводе князю Петру Голицыну:

«Понеже нам, великому государю, известно учинилось, что в пристанище Швецком Карлскроне приготовляется эшквадра кораблей воинских, в двадцати во шти [т. е. – 26] состоящая, и намеряют оную послать к городу Архангельскому, того ради указали мы, великий государь, по имянному нашему, великого государя, указу, быть тебе воеводе у города Архангельского; и в новопостроенных крепостях от нападения той неприятельской эшквадры во всякой осторожности и к отпору и супротивлению оной в готовности, и на малой Двине в крепости, також и в прочих устьях, по фортециям поставить пушки… Також поставить на воде в опасных местах прамы [паромы] с пушками, где пристойно и велеть учинить брандеры, и употребить к тому делу и управлению у Города обретающихся морских офицеров и матросов. Також для пополнения тамо ратных людей по указу собранных для отсылки к Москве рекрутов не посылать, а приверстать их в Двинские полки, и раздать ружье, и учить строю…»

В этом же указе не забыл Петр высказать свое попечение и о торговых – купецких людях, прежде всего об охране товарных запасов:

«А для лучщего безопаства русским торговым людям указ, чтобы товары свои на мосту за гостиными дворами не клали и в судах близких местах у Города не держали, а складывали бы те товары свои на обоих каменных гостиных дворах и меж ними сделанном каменном городе, около которых поставить бы тебе палисады…»

Воевода принял все зависящие от него меры к охране на случай обороны Архангельска. Однако шведы не решились послать свой флот на беломорский Север. Балтика, где вырастал и усиливался боевой флот Петра, отвлекала их и вызывала тревогу.

Воевода Голицын отвечал государю, что войска на Севере имеются: в Архангельске 1850 человек, в Кольской – 500, в Вологде и Устюге (где безопасно) по 94 человека, в Пустозерске – 100 человек.

Позднее воевода сообщил Петру радостную весть, что, невзирая на военное время и на опасность для прохода торговых судов, в лето 1710 года в Архангельский порт прибыло кораблей английских – 72, голландских – 58, гамбургских – 12, бременских – 2, ишпанской – 1, датских – 8, а всего «априч комвоев» – 153.

Доходили до Петра от архангельского воеводы и раздражающие известия. Петр приказал Голицыну набрать, сверх того что в Архангельске имеется, 1800 солдат и привести в Ригу для пополнения. Война, строительство флота и невской столицы требовали великое множество людей и денежных поборов; мужик отвечал за свою неисправность хребтом, а воеводы отвечали престижем и рисковали попасть под строгий суд самого царя.

Князь Голицын в своих донесениях был вынужден писать горькую правду:

«…880 человек свыше прежнего числа 3317 человек набирать велел, есть в том великий труд, как я и прежде вашему величеству доносил. Покиня домы люди бегут, но мы со всяким усердием, сколько можем, труды прилагать будем…»

Обременительно было на Севере и со сбором хлебного и прочего провианта.

В том же 1710 году архангельский воевода Голицын жалобно писал Петру о бедственном состоянии северного крестьянства, дабы смягчить свою ответственность за невыполнение царских указов:

«На прошлые 708, 709 и на нынешний 710 годы правят на крестьянах правиант великим правежем, а за пустотою и за скудостью ныне заплатить невозможно. Просят, чтоб им дать сроку до нового хлеба. Положенные доходы на уездных крестьянах собирают с великим принуждением, а в уездах многие села и деревни, в которых было дворов по десяти, и по двадцати, и по тридцати, запустели, а тех сел помещиков, и людей, и крестьян в тех уездах нет. И за пустые села и деревни положенных доходов взять не с кого…»

Подобные донесения из Архангельска были в те годы нередки. В некоторых из них воевода оговаривался: «И от того крестьянского бегства за пустотою в неуправлений опасен вашего царского величества гневу».

Налогами, податями, оброками, всякими поборами, откупами и монополиями население всей страны было разорено. Бегство крестьян, запустение деревень стало обычным явлением. Каких только платежей с народа не было придумано, чтобы содержать армию, построить флот и, в конечном счете, победить в затянувшейся войне. Собирали деньги (и натурой) с земель, с покосов, рыбных ловель, с прорубей, за водопой, с мостов и перевозов, с напитков, со всяких промыслов и ремесел, с лавок, кузниц, харчевен, пекарен, пасек, пивоварен. Горожане дорого платили за ношение бороды – от 60 до 100 рублей. С деревенских мужиков налог за бороду не взимался, но за проезд в город с бородой крестьянин должен был платить одну копейку.

Собиратели денег с народа додумались до сверхнеобыкновенного налога – «за черные глаза два алтына в год, за серые по восемь алтын» (с кривых, видимо, была скидка). Но вскоре сам Петр собственноручно поставил крест на «глазном налоге», как на достойном осмеяния…

Царскому гневу архангельский воевода не подвергся, но заменить его явно было необходимо. Был у Петра на добром счету и примете некто «худофамильный», как он себя величал, выходец из простолюдинов, Алексей Александрович Курбатов. Своей деловитостью и преданностью Петру он заслужил доверие Петра и стал дьяком Оружейной палаты.

Спустя некоторое время за выдающиеся заслуги в делах приумножения государевой казны Петр назначил Курбатова обер-инспектором Ратуши, подчинив ему управление финансами.

В ведении Курбатова были дела по заказам и изготовлению необходимых предметов для армии и флота. Так, из Воронежа Петр однажды, в марте 1705 года, писал непосредственно ему:

«Послал я вам образец ножовых лезей, и как оные получишь, тотчас пошли, сделав образцы, к Соливычегодской и в те прочие места, чтоб велели сделать триста тысяч таких и чтоб оные конечно неотменно поспели в Смоленск в половине апреля…»

В апреле того же года Петр требовал от Курбатова:

«Зело нужны, пошли в полки 60000 больших и 150000 малых гвоздей. 15000 малых буравов по образцам. 6000 больших буравов в перст. 150000 шил по образцу, или для поспешения такой величины гвоздей всадить в черенья вместо шил».

Докладывая Петру об исполнении его приказаний, Курбатов имел привычку похвалиться своей ревностной службой, припрашивая при этом какой-либо милости или поблажки служебной. Причем обращался к царю так: «Всемилостивейший Великий государь, в самодержавном повелительстве храбро премудрейший, преславный Царь и Великий Князь Петр Алексеевич!..» Подписывался же под своими цидулями: «Недостойный раб твой государев Алешка Курбатов».

В конце концов Курбатов добился еще раз повышения по службе: Петр произвел его в вице-губернаторы Архангелогородской губернии.

Это событие в жизни Курбатова двинский летописец отметил: «1711 г, июня 20 день, приплыл к городу Архангельскому господин вице-губернатор Алексей Александрович Курбатов на 7-ми судах на место Голицына…»

Курбатов принял от Голицына в управление необъятную Архангелогородскую губернию и нелегкие дела: кораблестроение, таможенные и прочие сборы в казну на военные расходы.

В те годы баженинская верфь на Двине в Вавчуге и верфь Соломбальская, соперничая и соревнуясь, усердствовали в выпуске торговых купецких кораблей. Стали ходить из Архангельска в заморские страны свои торговые суда с товаром, что было выгодно русским купцам.

Под раздутыми парусами, в поветерь, бороздили моря и океаны выходившие из Архангельска в те летние месяцы корабли с изысканными, весьма светскими названиями: «Золоченая мельница», «Молодая любовь», «Белый теленок», «Московский ездок» и другие. И как было не возрастать с каждым годом русскому флоту, торговому и военному? Где еще так дешево, в петровские времена, приходил к верфям лес, как у нас, в России? Бревно, толщиной поларшина в отрубе, стоило 5 или 7 копеек!..

А цена рабочей силы? Кузнецы, плотники, резчика, столяры и просто чернорабочие, способные выполнять всякую тяжелую, не требующую большого умения работу, направленные из Вологды, Устюга, Галича и Двинского уезда в Архангельск, работали в поденщину: кузнец получал от 6 до 9 копеек в день, плотник – 6 копеек; и только мастера – специалисты своего дела получали по воронежскому тарифу помесячно более высокую плату: корабельный мастер – 14 рублей в месяц, канатный – 15, парусный мастер, писарь и лекарь по 10 рублей… И то сказать: пуд муки в ту пору в Архангельске стоил 12 копеек. Скромное существование в рабочую пору было обеспечено.

Предместье Архангельска Кузнечиха потому и называется Кузнечихой, что здесь в петровские времена жили кузнецы, работавшие на строительстве торгового и военного флота. Соломбалу заселяли матросы, плотники, резчики и столяры – художники и мастера своего дела, присылаемые из Галича, Устюга и Соливычегодской. Работали не по часам, а от рассвета до потемок. Изнурителен труд в летнюю пору, когда не только в длинный день, но и в короткую белую ночь приходилось работать. Зато в зимнюю пору от безделья, безденежья и от лютых морозов работные люди разбегались кто куда. Бежали с казенной верфи, бежали от Баженина, если не в свои отдаленные от Архангельска деревни, то просто уходили кормиться на зиму подаянием христа ради или же искали приюта и прокорма до весенних дней за монастырскими оградами.

Под наблюдением Курбатова в Архангельске достраивались три больших военных корабля.

За поспешность в кораблестроении Петр обещал вице-губернатору Курбатову повышение в чинах. Курбатов старался не только преуспевать в угоду государю, но ради того, чтобы Петр не забыл о своем обещании, раболепски отвечая государю в витиеватой и деликатной форме, напоминал прямым намеком:

«Во оном же вашего величества письме означено мне ваше государево милосердие, ежели я во оном деле кораблей немедленно послужу, то чин обещанный мне дается, и сие в воле вашего милосердия. Аз же, последний раб ваш, не ради получения онаго чина радею вашего величества, в деле оных кораблей и во всяких по должности моей рабской, ведая ваше милосердие ко мне и завещание избранного божия сосуда, и не точию в сих трех кораблях желаю от души служить, но еще воля ваша и в тридцати, с ревностным и вседушевным сердцем, и оное мне дело паче других любезнейше, яко да буду причастником пользы всероссийския… И надеюся, яко силен бог, чрез начатый и в будущие лета строением простираемый сей Архангельского города флот, славнополезное государствию самодержавия вашего учинить…»

Старательный вице-губернатор князь Курбатов, возможно, и отличился бы. Он уже заложил четыре военных корабля, намереваясь их закончить к весне 1715 года и отправить в Петербург. Но кроме желания получить очередной чин Курбатов обладал страстью обогащаться. С этой целью он вошел в сделку с иностранными и русскими купцами и тайными путями стал отправлять хлеб на рынки Швеции, воевавшей с Россией. По сути дела, махинация Курбатова граничила с явной изменой родине. Указом Петра Курбатов за казнокрадство и взятки был смещен с должности и, находясь под следствием, умер.

Надо полагать, что Петр не пощадил бы этого «прибыльщика», мог лишить его живота, так же как лишил жизни за государственные преступления князей Гагарина и Массальского, обер-фискала Нестерова или того же следователя майора Волконского за нечестное ведение дознания по разоблачению государственных преступников в Архангельске.

После умершего под следствием Курбатова был назначен в Архангельск вице-губернатором П. Е. Лодыженский, деятель малозаметный, ничем не блистательный, для больших дел нерешительный.

Обращаясь в Адмиралтейство, робкий Лодыженский запрашивал Апраксина, как быть дальше в Архангельске корабельному строительству. В этом смысле характерно следующее его письмо с пометками самого Петра.

Вопрос:

«Два корабля, которые у города Архангельского заложены, из каких доходов строить?»

Ответ Петра:

«По прежнему счету».

Вопрос:

«К тем кораблям пушки и прочие припасы откуда получить?»

Ответ Петра:

«Пушки и парусные полотна из Адмиралтейства, блоки из-за моря, а прочее делать у Города».

Вопрос:

«Кокор на Соломбальской верфи в приготовлении 5000, из которых по сказке корабельного мастера от заложенных двух кораблей останется с половину, что о них чинить?»

Ответ Петра:

«Заложить еще три корабля, а буде лесу больше будет, то и более».

Не прошло и года после вступления Лодыженского в должность, как на Соломбальской верфи были построены четыре военных корабля с архангельскими именами: «Уриил», «Селафаил», «Ягудиил» и «Варахаил».

Капитанами на них были назначены Сенявин, Беринг, Ден и Бенс. Общее командование четырьмя фрегатами Петр поручил Сенявину.

Все было готово к переброске кораблей на Балтику в июне 1715 года, за исключением экипажа и солдат, которых на каждое судно требовалось по 446 человек, а всего около 2000. Сенявин в своем донесении объяснял Петру причину задержки выхода эскадры из Архангельска:

«У города Архангельского набрано по сие число (14 июня) 350 человек, да в Кольском остроге 300 ч., а достальных ожидаем с Вологды, и ежели присылкою их на те корабли вице-губернатор не замедлит, в последних числах июля в путь наш пойдем…»

Это были последние четыре военных корабля, сошедшие со стапелей Соломбальской верфи в царствование Петра. Война приближалась к успешному концу, да и Петербургское адмиралтейство, помимо Архангельска, успешно справлялось со своими задачами. Однако строение торгового и даже китобойного флота продолжалось под наблюдением и руководством одного из архангельских любимцев Петра, экипажмейстера Федора Баженина.

Неизвестно, каковы были результаты китоловного промысла на русском Севере (во время пожаров погибли архивы тех времен). Три корабля при Петре занимались этими промыслами в районе мурманского побережья.

Из случайно сохранившихся в особом ковчеге писем и указов Петра в Архангельск есть одно, в котором государь пишет Кольскому коменданту:

«По получению сего прикажи промышленникам смотреть, когда кита на берег выкинет, тогда б они бережно обрали сало себе, а усы и кости не тронули и оставили так, как оные были. И о том бы объявили тебе. И как объявят, тогда приставь к тем костям караул и к нам о том немедленно пиши. И тогда к вам пришлем такова человека, который может те кости порядочно разобрать по нумерам. И тогда отправь те кости и усы до Нюхчи с нарочным офицером. Петр».

Разумеется, скелет кита был нужен государю для Кунсткамеры. О пополнении ее различными экспонатами и «монстрами» Петр постоянно и всюду, где бы он ни находился, весьма заботился и стремился обогатить музей вещами, удивления, достойными.

К одному из указов, отправленных архангельскому вице-губернатору, о замене промышленниками речных судов морскими, безопасными для промыслов, Петр сделал приписку: «Слышали мы, что есть у города Архангельского белой медведь, и ежели он жив, то ево пришлите ныне сюды и к тому велите будущею весною на Грудланте (или инде где их ловят) купить еще медведя два».

Любознательному и деятельному Петру до всего было касательство. И как тут было не подивиться вице-губернатору? Царь, у которого свежи в памяти славные и решительные бои под Полтавой и на Гангуте, по горло всяческих дел на строительстве Петербурга и других забот, – находит время не давать покоя даже пойманному живьем белому медведю!.. И того «пришлите сюды», в Петербург…

Путешествуя, еще в молодые годы, за границей, Петр видел в разных городах Германии, Голландии и Италии столько интересного и причудливого, что и у самого в конце концов явилось желание украсить невскую столицу музеем.

Он первый из русских царей, побывав за границей, с удивлением заносил в записную книжку ради памяти сведения о диковинах: как слон трубил по-турецки и жил с собакой дружно и «делал симпатию», как безрукий мужик в карты играл, сам себе бороду брил, из пищали стрелял… И видел стекло зажигательное, кое в четверть часа ефимок (монету) растопит… Видел ворона, тремя языками говорит, и видел кита, который выпорот из брюха, еще не родился, а пять сажен длиной…

Однажды, путешествуя в чужедальних странах, Петр захотел удивить знатных персон необычным для них подарком. Из Амстердама 11 января 1717 года государь писал в Архангельск Лодыженскому:

«Господин вице-губернатор.

По получении сего указу сыщите двух человек самоядов молодых ребят, которые были дурнее рожием и смешнее, летами от 15-ти до 18-ти, в их платье и уборах, как они ходят по своему обыкновению, которых надобно послать в подарок Грандуке Флоренскому, и как сыщете их, то немедленно отдайте их тому, кто вам сие наше письмо объявит. Петр»

Надо полагать, что Лодыженский ослушаться не мог, и пойманные два несчастных ненца скоро ли долго ли, так или иначе, но попали из родной дикой тундры в просвещенную и чуждую Флоренцию. Да что два ненца? В семьсот пятнадцатом году, когда русские войска на зимний период расположились в пределах Восточной Пруссии, Петр подарил прусскому королю сто русских солдат, самых высокорослых. В ответ на такой презент король подарил Петру для дворцовой комнаты драгоценную янтарную облицовку.

Петр всегда проявлял к Архангельску внимание и по своему усмотрению вмешивался в дела и жизнь этого города, регулировал коммерцию, заботился об охране Беломорского порта, о выкачивании таможенных и прочих сборов, о выгодах русского купечества, о новых кораблях, и меньше всего – о простой мужицкой силе. Крестьянин, принадлежавший помещику или монастырю или же ютившийся на государевых землях, подлежал во всякое надобное время беспрекословному набору, как существо бессловесное.

Указ за указом слал Петр в Архангельск. Где, как не на Севере, он мог находить умельцев-строителей, разных мастеров и опытных мореходов. Вот его высочайшие указы:

«Архангелогородскому вице-губернатору

господину Лодыженскому.

Понеже здесь каменное строение зело медленно строитца от того, что каменьщиков и прочих художников того дела достать трудно и за довольную цену, того ради запрещается во всем государстве на несколько лет (пока здесь удовольствуетца строением) всякое каменное строение, какого б имени ни было, под разорением всего имения и ссылкою. И сей указ объяви во всех городах своей губернии, дабы неведением никто не отговаривался, и как всем объявлен будет, о том к нам пишите.

Петр.

Из Санктпитербурха в 17 день Сентября 1714 году».

«Господин вице-губернатор.

Послан от нас капитан порутчик Румянцов для набору в матрозы у Города, також в Сумском остроге на Мезени и в других местах, где есть лутшие работники, которые ходят на море за рыбным и звериным промыслом на кочах-морянках и протчих судах, которых надобно пятьсот человек и чтоб оные были не стары и не увечны, а имянно чтоб не были летами более как по тридцати лет, а то число людей впредь велим вам заменить с другими губерниями в побор рекрутной и для того набору дайте ему, Румянцеву, в помочь офицеров и солдат по рассмотрению, колико и ково он будет требовать, как он, Румянцев, оных наберет, тогда отправьте его с теми матрозами сюды, удовольствовав их в дорогу провиантом, також по рассмотрению и деньгами, дабы они без нужды в пути были, також для поклажи правианту и их рухляди дайте им от города до города хотя на десять человек по лошади.

Петр.

Из Санктпитербурха октября в 9-й день 1714 году».

Потребовались на Канатный двор в Петербурге прядильщики, а хороших прядильщиков как-то Петр приметил в Вологде. Пишет тому же Лодыженскому указ: «Сыщите в Вологде сто пятьдесят прядильщиков и на два года вышлите в Петербург, дав им на проход подможные деньги…»

И идут «на проход» пешим путем добрую тысячу верст вологодские прядильщики в столицу. На то воля царская…

Заботливый царь, купец и закупщик, не хотел ронять торговый престиж перед иностранцами и не делал купцам поблажек. Когда англичане обнаружили жульничество со стороны русских торгашей в продаже льна и пеньки и Петру стало об этом известно, он немедленно разослал указ:

«Понеже происходят жалобы от английских купцов, что русские купцы в браковании пеньки чинят обманы, в средину доброй кладут не токмо худую и гнилую, но и каменья, и так им продают, того ради подтвердить жестокими указы, чтоб впредь отнюдь того чинить не дерзали, под опасением живота и лишением всего имения, дабы впредь о том никакие жалобы не произошли. И ежели кто сыщется в таком воровстве после, и таковых казнить смертью…»

Строгая требовательность Петра в делах коммерческих распространялась безоговорочно и на иноземных купцов, скупавших в России товары. В большом количестве вывозили в западные страны из Архангельска корабельный лес, кокоры – бревна с корневищами, пригодные для прочного строения больших судов, а также лес мачтовый.

Большими привилегиями от русского царя в заготовках и вывозе леса пользовался голландский купец Любс. На этом деле он нажил огромный капитал. Со своей стороны Любс, за доброту Петра, вернее за русский лес, по договору обязан был построить для России два военных корабля.

Любс, насытившись лесными богатствами, попытался обмануть Петра и увильнуть от выполнения своего обязательства по договору, уплатив неустойку деньгами вместо постройки кораблей. Сам он заблаговременно выбыл из России в Амстердам, но супругу свою, как бы в залог, оставил в Москве. Спустя некоторое время Любс посоветовал ей с детьми бежать в Голландию через Архангельск, что она и попыталась сделать, но была задержана. Узнав об этом, Петр приказал архангельскому вице-губернатору:

«По получении сего Ивана Любса жену вели отправить от города Архангельского к Москве и пошлите за нею в провожатых доброго офицера, которой бы за нею в дороге до Москвы присматривал и объявил бы ее на Москве имянно Вице Губернатору Московскому Господину Воейкову, к которому о том от нас писано, и велите за нею присматривать, чтоб куда не уехала».

Хитроумному амстердамскому купчине Любсу через посредство русского посланника князя Куракина Петр сделал внушительное предложение с предупреждением:

«Сами знаете, как вы сделали, что добрым людям не надлежит делать, ибо без пашпорта из государства выезжать нигде нет обычая, что вам предосудительно, а особливо потому, когда ты себе взял пас за подписанием моим, тогда ни слова о жене и детях мне не сказал, и татски сие хотел учинить, что не удалось. Однако ж когда в том прощения просишь, я могу на то позволить, когда вы за ту вину свою нас удовольствуете, а именно, дабы вам построить два корабля о 52 пушках каждый, на которые такелаж и пушки мы пришлем, голые вы сделаете своим иждивением; и когда оные в Ревель придут, то жена ваша со всем тотчас к вам отпустится, в чем будьте весьма надежны…»

Любс просил посла Куракина ходатайствовать перед Петром, чтобы тот взял денежный штраф, а не требовал с него двух кораблей.

Петр повелел Куракину объявить ответ Любсу:

«Его величество никаким числом денег доволен не будет, и ежели не построит он корабли, то жена и дети его из Москвы отпущены не будут…»

Пришлось Любсу удовлетворить требование Петра…

Война со Швецией приближалась к победному концу. На Балтике господствовал сильный русский флот. Десанты петровских войск высаживались на шведские берега и производили разрушения военных объектов. Завоевание Прибалтики и усиление России, победившей прославленного Карла Двенадцатого, было не в интересах владычицы морей – Англии.

Петр, понимая это, предвидел вытекающие отсюда последствия и на всякий случай, во избежание диверсий со стороны Англии, особо секретным письмом, собственноручно написанным и печатью запечатанным, предупреждал Лодыженского:

«Понеже от английских воинских кораблей надлежит вам опасение, того ради вели Гостин двор полисадами и бруствером укрепить и на башнях пушки поставить, так же товары выше города ставятца в барках и потом на корабли грузят, осмотри повыше место, чтоб было безопасно, дабы мелкими судами чего не учинили, для чего мелких судов сам несколько вооружи и протчее все, что ко опасению надлежит, ибо ежели какая трата учинитца, то на вас будет взыскана.

Петр.

Из Санктпитербурха в 10 день апреля 1720».

Слова «на вас будет взыскана» были предупреждением о личной ответственности за последствия. Иногда в указах губернатору угрозы были еще более бесцеремонны. Так, незадолго до этого письма, Петр направил в Архангельск ревизора по делам проверки «окладных и неокладных по приходу и расходу книг». Заподозрив что-то неладное в замедленной отчетности, Петр, посылая со своим представителем «Указ Архангелогородской губернии вице-губернатору со товарищи», требовал исправности в отчетности и предупреждал: «А если сего в назначенный срок не исполните, то имеет сей посланной указ всех вас вице-губернатора и протчих подчиненных, которые до сего касаются, сковать за ноги и на шею положить чепь, и держать в Приказе, потамест, пока вышеписанное исполнитца».

Можно себе представить, с каким тщанием и радением старался Лодыженский «со товарищи» помочь посланцу Петра разобраться в отчетной путанице церковнославянских, старых, и новых арабских, вошедших в употребление цифр. Какому же начальнику преогромной губернии лестно быть скованным по ногам и с цепью на шее, аки псу или смерду, сидеть в Приказе или на цепи? Дюже зазорно и непристойно.

И ведь не ради страха Петр так пишет. У него слово с делом не расходится, если дело касается интересов государства.

Но искоренить злоупотребления: взятки, воровство и казнокрадство – даже великий преобразователь был не в силах.

Из собрания анекдотов о Петре, опубликованных Штелиным, Нартовым и Голиковым, известен весьма похожий на правду следующий:

– Клянусь богом, что я наконец прерву проклятое воровство! – взглянув на тогдашнего генерал-прокурора Ягужинского, сказал Петр. – Павел Иванович! напиши сейчас от моего имени генеральный указ во все государство, что ежели кто и столько украдет, чего будет стоить петля, без дальних слов, будет повешен…

– Подумайте, Петр Алексеевич, о последствиях такого указа, – ответил ему Ягужинский. – Всемилостивейший государь, разве вы хотите остаться без слуг и подданных? Мы все воруем, только с тем различием, что один более и примечательней другого…

Указ такой не состоялся…

Крепкие, твердые и мозолистые руки Петра были вольны и беспощадны. Недаром один наш современник-поэт сказал:

Ленин писал о Петре: «Петр ускорял перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства». И это было именно так.

Десять лет подряд, ежегодно, по сорок тысяч крестьян сгонялось под конвоем со всей страны на строительство Петербурга, не считая солдат, освободившихся от войны и попавших в строительную кабалу.

С мест, из губерний и уездов, снова и снова поступали Петру тревожные сообщения о разорении крестьянства. В частности, архангелогородский воевода в 1711 году писал в столицу: «Архангелогородская губерния весьма разорена: по переписным книгам 1678 года было 99600 дворов, а по новым 1710 года – только 60000. Города и пригороды бесхлебны и скудны, губерния платит рекрутов, провиант и всякие поборы за 40000 пустых дворов…»

Покидая деревни, люди искали себе привольного житья в Заволжье, на Дону, в Сибири. Задержанных беглецов уводили под ружьем на каторжные работы.

С ростом Петербурга, огражденного от всяких случайностей Кронштадтом и раздвинувшимися от него границами на юг и север, значение Архангельска стало заметно падать.

Сначала было установлено, что русские купцы обязаны из своих товаров, продаваемых иностранцам, две трети привозить любыми путями в Петербург и только одну треть в Архангельск. Затем, спустя несколько лет, а именно в 1722 году, последовал указ, повелевающий привозить в Архангельск товаров не больше того, сколько требуется местному населению. После такого указа за навигацию прибыло в Архангельск из-за границы за лесом и хлебом только двадцать шесть судов.

На несколько долгих десятилетий заглохло в Архангельске и кораблестроение. Потом возродилось снова и процветало, выдвинув опытных умельцев кораблестроения, вошедших в историю Архангельского порта, таких, как новгородский уроженец Андрей Курочкин, волжанин Василий Ершов и архангелогородец Федор Загуляев. Под их благотворным и умелым руководством были построены сотни различных судов.

Архангельские корабли ходили в иные земли, поступали на пополнение флота в Балтике и даже, соединившись с кронштадтским флотом, ходили в Средиземное море, где русские матросы и солдаты заняли Бейрут и уничтожили турецкий флот в Чесменской бухте.