Почти одновременно с возвращением Шубина из длительной заграничной поездки по приглашению царицы Екатерины приехал в Петербург философ Дени Дидро.
Время в России было тревожное. Многотысячные крестьянские отряды под водительством Емельяна Пугачева потрясали тогда восточную часть России. Обеспокоенная Екатерина щедро награждала душителей крестьянского восстания.
Дидро, встретясь с Екатериной, понял из разговоров с ней, что русская императрица в переписке с ним была лжива, что она вовсе не помышляла и не помышляет о подлинных преобразованиях в России, о которых не раз писал он ей из Франции. На щекотливые вопросы французского философа Екатерина, пожимая плечами, отвечала:
– Ах, боже мой, как было бы прекрасно – бесплатное обучение, но понимаете – в России оно невозможно… Вы говорите, создать законодательный корпус, а что же мне тогда делать? Нет, это невозможно… И откуда вы взяли, что помещики обижают крестьян? А вы знаете, как Пугачев сжигает города и села? Нет, невозможно крестьян распускать… Вы не знаете русского мужика: сегодня дай ему волю, а завтра он на радостях напьется и нас же в благодарность за это на вилах поднимет…
Пытался Дидро беседовать со многими придворными вельможами. Он говорил с ними об их обязанностях перед русским народом, о любви к своей родине, о вреде пресмыкательства перед заграницей, и понял философ, что вразумления его напрасны, добрые слова остаются без внимания.
Однажды сидел он уединенно в одной из комнат государственной библиотеки. Перед ним лежал развернутый лист бумаги. Чернильные строки еще не засохли. Губы Дидро были плотно сжаты. Он мысленно твердил обращенные к трону устрашающие слова:
Дидро задумался, откинувшись на спину кресла. Обнажилась тонкая шея. Черный бархатный ворот халата ярко подчеркивал ее белизну.
В дверь осторожно постучали.
– Войдите! – сказал Дидро, нахмурясь.
Вошли двое: живописец Левицкий и недавно приехавший из-за границы Федот Шубин. Левицкий отрекомендовался и попросил разрешения сделать с философа карандашом набросок для большого портрета. Зная Левицкого как талантливого русского живописца, Дидро охотно согласился:
– Рисуйте, но, пожалуйста, в этом халате и без парика.
С Шубиным у него завязалась беседа о Риме, о выставке в Болонье. Узнав, что в Болонье Шубин избран почетным академиком, Дидро от души поздравил его и сказал:
– Это очень кстати. Кто знает, когда бы догадались русские вельможи разглядеть ваш талант. После Рима и Болоньи они тоже приметят и, вероятно, тоже зачтут вас в академики.
Дидро на минуту умолк и посмотрел в сторону Левицкого. Тот примостился на широком подоконнике. Было слышно, как шуршал карандаш по александрийской бумаге, приколотой к доске. Левицкий быстро рисовал, внимательно всматриваясь в энергичное, умное лицо знаменитого просветителя.
– Не старайтесь искать сходства с оригиналом, – едва заметно улыбаясь, проговорил Дидро, обращаясь к живописцу, – у меня каждый день и много раз меняется физиономия. Эти, быть может не для каждого уловимые изменения, находятся в зависимости от того, каким предметом заняты мои мысли…
Шубин приметил, что Дидро чем-то расстроен. Здесь, в России, он выглядел мрачнее, нежели в Париже. Невольно погрустнел и Шубин, он подумал: «Ужели царица и ее вельможи, не в меру преклоняющиеся перед Францией, перед ее напыщенным великолепием, не могут и не хотят с должным почетом и уважением принять одного из немногих лучших людей Франции?»
– А вы, друзья, слышали новость? – вдруг оживленно заговорил Дидро. – Наследник Павел женится. Он потребовал, чтобы герцогиня Гессен-Гамбургская привезла ему на выбор в невесты трех своих дочерей. И она их привезла. Одну из них, Вильгельмину, Павел облюбовал, – Дидро усмехнулся и, покачав головой, добавил с иронией: – Герцогиня, конечно, согласна сбыть свою дочь русскому престолонаследнику. Еще бы! Она знает, что запад робеет перед могучей силой вашего народа. И тому есть основания. Я знаком с русской историей, преклоняюсь перед величием Петра, который сумел так быстро и высоко поднять Россию. Великий Петр и Ломоносов – это были действительно верные слуги своего отечества, они помышляли о славе России, они понимали силу, разум и все лучшие качества своего народа и знали, на что способен ваш замечательный народ…
Дидро вздохнул и, понизив голос, продолжал:
– Нынче же я разговаривал с некоторыми русскими вельможами и обнаружил в них напыщенность и нелепое желание во всем подражать французской аристократии. Я приметил у них убожество мысли и брезгливое, высокомерное и жестокое отношение к своему народу. Бесчувственность признается в кругах царицы как добродетель. Не спрашивайте меня, из чего я вывел подобное заключение: иногда одно неудачное слово, выражение или, тем более, поведение давало мне понять больше, чем десятки красивых, но лживых фраз…
Дидро умолк и глянул испытующе на Шубина. Шубин сидел нахмуренный. Слова Дидро ему казались достоверными и неопровержимыми.
– Да, России недостает второго Петра Великого, – сказал Федот задумчиво. – Петр и Ломоносов много сделали для России… – После небольшой паузы он продолжал: – Мы должны всем сердцем принадлежать своему народу. Как художники, мы обязаны по мере сил вмешиваться даже в государственные дела. Не надлежит молчать, когда можно злу сделать помеху…
Дидро, соглашаясь с ним, сказал:
– Проникновение в суть дела – залог успеха. Фальконе вас, Шубин, хвалит, а этот человек зря не расточает похвал. Екатерина возлагает на вас и на Левицкого надежды, это тоже мне известно. Но нет ничего печальнее, имея талант, свежую разумную голову и чистое сердце, быть придворным рабом.
– Придворным еще не значит быть покорным, – краснея, вставил Шубин.
– Ах, это не так легко! Разве вам неизвестно, что в дворцовых условиях покорность есть средство стать заметным. Ваша же русская пословица говорит: «с волками быть – по-волчьи выть». А ваша императрица, – продолжал неугомонный и резкий Дидро, – для своих любимцев – золотой мешок, рог изобилия. Но что касается интересов народа, тут у нее все отброшено назад и позабыто… Вот вы сказали, друг мой, России недостает Петра. Дайте срок, не Петр, а кто-то другой, но еще более прогрессивный придёт. Русский народ выдвинет справедливого, просвещенного и сильного человека, в котором нуждается Россия…
Дидро остановился, провел рукой по лицу и, обращаясь к Левицкому, проговорил:
– Извините, я слишком увлекся разговором с вашим коллегой и мешаю вам работать.
Но Левицкий уже кончал свой набросок. По пути к Дидро живописец и скульптор сговорились не задерживаться долго, чтобы не мешать ему. Шубин осторожно намекнул об этом Левицкому:
– Дмитрий Григорьевич, как ваши успехи?
– Я уже сделал то, что мне нужно. Надеюсь, господин Дидро не возбранит мне зайти к нему в удобное для него время…
На улице молчаливый Левицкий спросил Шубина:
– Так вы с ним встречались в Париже?
– Многократно, и всегда оставалось о нем прекрасное мнение. Сегодня в своих суждениях господин Дидро особенно строг и беспощаден. Очевидно, живя в Париже, он был лучшего мнения о наших управителях.
– Да, – задумчиво промычал Левицкий, оглядываясь назад, – слышала бы его царица – в двадцать четыре часа выпроводила бы за границу.
– Он и без того не задержится, – заметил Шубин. – Видать, не особенно его привлекает пышность двора и вопиющая бедность мужицкого населения России.
Они прошли молча несколько кварталов. В голову Шубину назойливо лезли резкие обличительные слова Дидро о русских вельможах, о наследнике и Екатерине. «Кто знает, – думалось Шубину, – случится работать около этих особ, придется вспомнить сказанные им слова жестокой правды»…
Позже Шубину стало известно от Левицкого и некоторых академиков, что возмущенный лицемерием Екатерины и ее вельмож, Дидро покинул Петербург, даже навигации не дождался. По дороге с ним случилось несчастье: переезжая Западную Двину по весеннему, рыхлому льду, Дидро провалился вместе с повозкой под лед и едва спасся.