11 апреля 1713 г. в городе Утрехт голландцы заключили с Францией мир. Война за испанское наследство длилась двенадцать лет, и теперь европейские народы вздохнули с облегчением. Радость от того, что смолкли боевые трубы и «стихает ярость наконец-то», звучит, например, в написанных в те дни по-нидерландски стихах под названием «Песнь о долгожданном мире между Францией и Соединенными Нидерландами». Среди историков принято думать, что после 1713 г. Республика Соединенных Нидерландов — так тогда именовалось современное Королевство Нидерландов — как великая держава сошла на нет. По мнению Олафа ван Нимвегена, упадок политического могущества голландцев наступил немного позднее, только после 1748 г., когда завершилась война за австрийское наследство. Но во всяком случае на Балтике, являвшейся основой экономического процветания Нидерландов, этот упадок заметен уже после Утрехтского мира.

Если в XVII в. вооруженное вмешательство голландцев в балтийском регионе было делом обычным, то в последующем столетии такое происходило лишь в очень ограниченной мере. После Северной войны между Россией и Швецией голландское влияние в обеих странах заметно сократилось, несмотря на то, что и Петр I, и шведский король Фредрик I могли считаться голландофилами. При этом, конечно, важно, что государственные финансы Республики с 1713 г. находились в положении далеко не блестящем. Многолетний вооруженный конфликт с Францией и Испанией оказался маленькой стране явно не по силам. Однако дело было и в другом. Дальнейшие отношения голландцев с Россией и Швецией, помимо разногласий фундаментальных, представляли собой прежде всего панораму недоразумений, иллюзий и обоюдного недовольства. Так что ослабление международных позиций Республики было следствием не только ее уменьшившейся финансовой и военной мощи, но и ухудшения, в частности, личных отношений между руководителями держав и взаимного непонимания, носившего структурный характер. Подробному анализу этого процесса и посвящено предлагаемое исследование.

«Песнь о долгожданном мире между Францией и Соединенными Нидерландами» Питера де Би.

Частная коллекция Ханса ван Конингсбрюгге. Фото: Николас Крафт ван Эрмел

Боевым действиям в Западной Европе Утрехтский договор 1713 г. положил конец, однако в Северной и Восточной Европе война продолжалась. В отношении России и Швеции голландцы занимали позицию несколько двусмысленную. Официальной политикой Гааги был нейтралитет, на практике же все выглядело иначе. После своего поражения под Полтавой (1709) Швеция ввела блокаду захваченных русскими балтийских портов. Это привело к тому, что уже любому голландскому кораблю, куда бы он ни направлялся, грозила опасность. Впрочем, еще и до 1710 г. в Республике к шведскому королю Карлу XII заметно охладели. Многоопытный Антони Хейнсиюс, занимавший должность великого пенсионария провинции Голландия, важнейшей из семи провинций страны, и фактически руководивший в начале XVIII в. всей Республикой, долго рассчитывал на то, что шведские войска помогут ей против Франции и Испании, но это оказалось иллюзией. В Стокгольме, наоборот, рассчитывали на помощь со стороны голландцев и, не дождавшись, стали относиться к ним куда прохладнее. Шведы начали вести себя весьма агрессивно, голландцы же проводили политику хотя и более тонкую, но не менее ядовитую.

Посол Республики в Стамбуле граф Якобюс Кольер в 1709–1714 гг. делал все, чтобы сохранить и укрепить мир между Турцией и Россией. Этим он прямо срывал планы Карла XII, который полагал, что выживание Швеции требует как раз разжигания вражды между царем и султаном. Между тем многие сотни голландских офицеров, опытных мастеров и иных специалистов поступали один за другим на русскую службу. Из Амстердама шел в Россию поток вооружений. Шведские представители в Гааге, естественно, протестовали, однако Хейнсиюс и его окружение вмешиваться не собирались. Они ссылались на автономию городских властей, с которыми центральная власть, Генеральные штаты, ничего поделать не могла. Но даже о каких-либо попытках повлиять на амстердамцев не было и речи, так что, по-видимому, господ в Гааге на самом деле все устраивало. Просто Карл XII уж слишком досадил голландцам. Об этом свидетельствовал арест его агента барона фон Гёртца (1717). Власти провинции Гелдерланд (одной из семи провинций Республики) без колебаний взяли идейного вдохновителя всей внешней и финансовой политики Швеции под стражу, что было настоящей пощечиной шведскому королю.

С 1719 г., после смерти фон Гёртца, Стокгольм и Гаага пытались вернуться к добрым отношениям, но бурное прошлое не давало этого сделать. Шведы ждали, в первую очередь, поддержки против наседавших русских и лишь потом готовы были говорить о возмещении ущерба, который понесли голландские корабли и товары. А с точки зрения депутатов Генеральных штатов, порядок действий должен был быть обратным. Преодолеть это фундаментальное противоречие не удавалось, и даже личная симпатия нового шведского короля Фредрика I к голландцам ничего не могла здесь изменить. На смену былой дружбе пришли холодность и отстраненность.

Но и между Голландией и Россией царила отнюдь не идиллия. Их отношения становились, напротив, чем дальше, тем хуже. Это было связано со многими факторами. Дружбу омрачало, например, то, что в захваченных русскими шведских портах на Балтике с голландскими моряками царские солдаты обращались плохо, а их корабли грабили. Ответственность за бесчинства лежала на генерал-губернаторе завоеванных провинций, насквозь коррумпированном любимце царя А.Д. Меншикове, а это в глазах голландцев бросало тень и на самого Петра. Возместить ущерб за пять торговых судов Республики, сожженных русским флотом у Гельсингфорса (ныне Хельсинки), Россия также не спешила. Желание царя предоставить порту в Санкт-Петербурге, его «парадизе», привилегии за счет Архангельска голландских купцов совершенно не радовало, ведь в Архангельске они занимали положение господствующее, а как будет в новой столице, никто не знал. Не способствовали дружбе и всевозможные нарушения русским монархом международного права. Так, в Гааге не вызывал, мягко говоря, понимания тот факт, что Петр не давал некоторым влиятельным голландским купцам вернуться на родину, заявляя им: вы, мол, уже так долго ведете дела в России, что стали, собственно говоря, ее подданными. Без восторга отнеслись в Республике также к похищению в городе Гронинген одного офицера, который, как предполагал Петр Алексеевич, умел поджигать воду, т.е. знал тайну того «греческого огня», с помощью которого византийцы в свое время сжигали дотла деревянные суда противника.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что в Гааге, да и в Амстердаме второй приезд российского государя в Республику, в 1716–1717 гг., восприняли без особого воодушевления. Гремели приветственные залпы городских пушек, устраивались празднества и увеселения, однако при всем том местные власти мечтали поскорее избавиться от высокого гостя. Царь ожидал, что голландцы официально признают территориальные приобретения России на Балтике и это откроет путь для заключения выгодного его партнерам торгового договора. Политические уступки — в обмен на экономические преимущества. В Гааге смотрели на дело иначе. Там вовсе не собирались портить отношения со Швецией до такой степени. Русским дипломатам стало ясно: от голландцев ждать в большой политической игре уже нечего. Высшее проявление недовольства царского правительства — арест в Петербурге в 1718 г. голландского резидента Якоба де Би и его высылка из страны. Было очевидно, что в России эмоции взяли верх над осмотрительностью и расчетом. Впрочем, не менее эмоционально отреагировали и в Гааге: после возвращения де Би на родину его направили дипломатом к заклятому врагу России — к шведскому двору.

Через некоторое время здравый смысл возобладал, хотя и тут Генеральные штаты особой широты натуры не проявили. В Петербург командировали нового дипломата, но столь же низкого ранга — резидента. Почти оскорбительным это стало выглядеть после того, как в 1721 г. Петр принял императорский титул, а представителя своего, Виллема де Вилде, голландцы оставили в прежнем ранге резидента. И это при том, что в других имперских столицах, Вене и Стамбуле, Генеральные штаты держали дипломата в ранге полномочного посла, да и в Стокгольме Республику раньше представлял посол. Императору же всероссийскому предстояло довольствоваться резидентом. Да и сам новый титул Петра не вызвал в Гааге энтузиазма, хотя фактически был голландцами признан уже давно. Одним словом, от многолетней дружбы России и Нидерландов уже мало что оставалось.

Рассмотренными выше сюжетами историки до сих пор практически не занимались. Некоторые авторы в Нидерландах и за их пределами, конечно, интересовались голландской политикой на Балтике в описываемый период, однако их работы или слишком фрагментарны, или же — из-за недостаточного привлечения русских и шведских источников — слишком односторонни. Предлагаемая монография — первая, в которой отношения внутри треугольника Голландия — Швеция — Россия исследуются во всей их сложности.

Основной материал источников для этой книги почерпнут в Национальном архиве в Гааге, стокгольмском Государственном архиве Швеции и Российском Государственном архиве древних актов (РГАДА) в Москве. В этом последнем архиве мне не удалось бы добиться успеха без любезной помощи историка Т.Б. Соловьевой. По крайней мере в одном отношении шведский и российский архивы оказались удивительно схожи: необходимых для этого исследования материалов в них во много раз больше, чем в Национальном архиве в Гааге. Почти все даты в книге приведены по григорианскому календарю, который в XVIII в. опережал принятый тогда в России юлианский («старый стиль») на 11 дней. В тех случаях, когда даты приводятся по юлианскому календарю, это особо оговаривается.

При создании предлагаемой читателю монографии автор получил существенную поддержку от некоторых своих коллег. Томас Линдблад, некогда мой научный руководитель в Лейденском университете, согласился внимательно прочитать рукопись и высказать свои критические замечания. Такую же помощь мне оказал Эммануэль Вагеманс (Лёвенский университет, Бельгия), который к тому же дал мне возможность заранее ознакомиться с рукописью его книги о втором визите Петра I в Голландию. Критические поправки, предложенные Йонне Хармсмой, Николасом Крафт ван Эрмелом и Марселем Стутеном, уберегли меня от ряда неточностей.

Написать такую книгу было бы невозможно без постоянной поддержки со стороны близких. Я глубоко благодарен обоим своим сыновьям и особенно своей жене Аннетт. Ей всегда удавалось создать в доме климат, позволявший сочетать семейную жизнь с научной и преподавательской работой.

Нельзя также не выразить признательность историку Владимиру Ронину (Антверпенское отделение Лёвенского университета), который взял на себя перевод этой книги, включая многочисленные цитаты из текстов XVIII в. на нидерландском и французском языках той эпохи.