Предлагаемый читателям анализ отношений Республики Соединенных Нидерландов со Швецией и Россией в 1714–1725 годах является логическим продолжением моего более раннего исследования, посвященного политике голландцев в балтийском регионе в 1699–1713 годах.

В течение всего этого времени позиция Республики оставалась весьма двусмысленной. В начале Северной войны, когда шведы и голландцы формально еще были союзниками, правящие круги в Гааге надеялись использовать шведские войска против Франции в войне за испанское наследство (1701–1713). Надежды не оправдались, поскольку шведский король Карл XII был целиком поглощен своей собственной войной на Балтике, где Россия оказывала ему упорное противодействие. Это упорство во многом поддерживалось крупномасштабными поставками в Россию вооружений из Амстердама. Таким образом, «Господа Генеральные штаты» рассчитывали получить помощь от союзника, военные усилия которого подрывали подданные тех же Генеральных штатов. На уровне локальном, в Амстердаме, блокировалось то, к чему стремились на центральном уровне, в Гааге. Ситуацию более странную трудно было себе представить, и Карла XII она, естественно, раздражала. Король в бессильной ярости вынужден был смотреть, как после поражения русских под Нарвой в 1700 г. их армия вновь окрепла при военной и финансовой поддержке со стороны амстердамских купцов и как благодаря знаниям и усердию голландцев был буквально на пустом месте построен русский флот.

По мере того как давление шведов на Польшу росло, а помогать Голландии в войне против Франции они не спешили, в Амстердаме и Гааге, опасавшихся, что равновесие сил на Балтике нарушится, мысли потекли уже в одном направлении. При этом с февраля-марта 1707 г. позиции Великобритании и Голландии по отношению к шведской политике экспансии все заметнее расходились. Так, нового польского короля Станислава Лещинского, посаженного на польский престол в Варшаве под нажимом шведов, Лондон без всякого сопротивления признал, голландцы же признать отказались, боясь абсолютного господства Швеции в балтийском регионе. В результате Республика Соединенных Нидерландов осталась единственной великой державой, не желавшей официально признавать изменившийся баланс сил на севере и востоке Европы. Формально голландцы придерживались нейтралитета, но на практике контрабанда вооружений в Россию продолжалась, и никто не препятствовал подданным Республики, в частности офицерам и матросам, поступать на русскую службу.

После поражения Карла XII под Полтавой (1709) соотношение сил опять изменилось. Теперь уже Россия в сотрудничестве с несколькими давними противниками Швеции шла к господству в регионе. На следующий год Карл ввел морскую блокаду захваченных русскими портовых городов в Прибалтике, принадлежавших прежде шведам. Множество голландских торговых судов попало в руки шведских военных моряков или каперов. Понятно, что ни в Гааге, ни в Амстердаме это, мягко говоря, не прибавило шведам популярности. Из-за испорченной в глазах голландцев репутации шведского монарха им стало труднее вести фундаментальную дискуссию о том, так ли уж выгодно для Республики, чтобы на Балтике доминировал русский царь. В Гааге к Карлу XII испытывали глубокую неприязнь — и не только из-за действий шведов на море, но и потому, что считали шведского короля упрямым, слишком воинственным и безрассудным. Некоторые же, в первую очередь в Амстердаме, полагали, что из господства русских в балтийском регионе можно извлечь кое-какие коммерческие выгоды. Но все ли голландские купцы, торговавшие с Россией, разделяли такие взгляды, вызывает сомнения. Торговля шла пока главным образом через Архангельск и именно там позиции голландцев были особенно прочны, поэтому изменение баланса сил на Балтике могло лишь повредить их интересам: было еще далеко не очевидно, займут ли подданные Республики в прибалтийских портах столь же привилегированное положение, как в Архангельске, и не столкнутся ли они в Риге или Ревеле с опасными конкурентами из других стран. По-видимому, расчет делался на то, что перемещение торговли России и Запада с Белого моря на Балтийское будет происходить постепенно. И нельзя сказать, что расчет этот был ошибочным: так, Петербург в качестве торгового порта одержал верх над Архангельском только после окончания Северной войны (1721).

Во второй фазе войны голландцам едва удалось избежать вовлечения их в этот конфликт. С 1714 по 1718 г. Генеральные штаты неоднократно посылали эскадру на Балтику для защиты голландских кораблей от действий шведского военного флота и каперов. Так как Швеция в своем стремлении не допустить иностранные корабли в захваченные русскими бывшие шведские порты не останавливалась ни перед чем, вооруженное столкновение голландцев со шведами на море могло произойти в любой момент. Политические отношения между двумя странами достигли низшей точки в 1717-м, с арестом в Голландии агента шведского короля барона фон Гёртца и с последовавшим за этим запрещением шведами голландскому резиденту Хендрику Рюмпфу появляться при королевском дворе в Стокгольме.

После вступления на британский престол в 1714 г. Георга I, курфюрста Ганноверского, гораздо менее благожелательно стали относиться к Швеции и в Лондоне. Новый монарх пытался как можно больше задействовать военную машину Великобритании для присоединения к Ганноверу принадлежавших шведам герцогств Бремен и Верден, но ему приходилось лавировать, дабы не поссориться с влиятельным в британском парламенте купечеством. Важно было в любом случае не дать конкурентам-голландцам извлечь выгоду из ухудшения отношений между Лондоном и Стокгольмом, а для этого необходимо было, чтобы Великобритания и Голландия проводили в «шведском вопросе» единую линию. Однако уже в 1715 г. надежды на это рухнули. Чрезвычайно сдержанное поведение голландской эскадры в Балтийском море заставило британский флот приспосабливаться к такой тактике голландцев. Британское давление на Гаагу — с целью побудить ее действовать по отношению к шведам более агрессивно — продолжалось и в последующие годы, но успеха не имело. «Высокомочные», как именовали себя Генеральные штаты, с одной стороны, стремились не дать себя вовлечь в вооруженную конфронтацию со Швецией, а с другой, не хотели полного отчуждения от Великобритании. Потому-то голландские власти и арестовали фон Гёртца по просьбе Лондона, пойдя даже на прямое нарушение международных дипломатических обычаев. Решение же штатов провинции Гелдерланд, на территории которой находился арестованный, по собственной инициативе освободить его, еще больше повредило репутации Республики, показав, как глубоки расхождения во взглядах внутри ее правящего класса.

Комфортабельнее всего голландские политики себя чувствовали, занимая официально объявленную еще до поражения шведов под Полтавой позицию нейтралитета и в то же время тайно помогая русским. Конечно, репрессивные меры со стороны шведов не заставили себя ждать — в виде захвата голландских торговых судов, которые перевозили подданных Республики, нанявшихся на службу к русскому царю. Но так как двусмысленная политика Гааги была в Стокгольме давно известна и обе страны и так фактически находились на грани войны, дальнейшего ущерба двусторонним отношениям это уже не нанесло. Тем не менее скандал со взятыми в плен голландцами, направлявшимися на службу в Петербург, наглядно показал всем, кто этого еще не понял, насколько лицемерно ведут себя правящие круги Республики.

Сделав ставку на Россию, голландцы очень многого ожидали от царя-голландофила, но надежды их не оправдались. Петр I не дал себя отвлечь от своей мечты превратить Петербург в процветающий торговый порт — за счет Архангельска. Поначалу, до окончания Северной войны, превосходство оставалось за Архангельском, так что большого ущерба голландские купцы не понесли. Труднее было правящей элите Республики смириться с тем, как мало благодарности проявил русский государь по отношению к голландцам, поддерживавшим его в войне со шведами. И в Гааге, и в Амстердаме рассчитывали на взаимность — в виде привилегий для голландской торговли, на практике все вышло иначе. В принадлежащих русским портах со шкиперами из Голландии обращались крайне грубо, а их грузы расхищали. Голландским купцам иногда даже не давали возможности покинуть Россию, тогда как агенты царя не стеснялись похищать жителей Республики. Не особенно удачный визит Петра в Амстердам в 1717 г. и «дело» Якоба де Би, резидента Генеральных Штатов в Петербурге, год спустя — лишь конечные станции того пути вниз, по которому двигались быстро ухудшавшиеся отношения между двумя странами.

Могли ли руководители Республики извлечь из связей с русскими больше выгод, если бы пошли навстречу политическим чаяниям России во второй фазе Северной войны? Официальное признание «Высокомочными» нового порядка вещей на Балтике, безусловно, побудило бы Петербург благожелательнее относиться к голландской торговле. Такой шаг Генеральных штатов был бы всего-навсего открытой демонстрацией того, о чем и так все знали, — того, что в конфликте на севере и востоке Европы Республика неофициально поддерживала Россию. Проявленная голландцами в этом вопросе осторожность объяснялась не столько симпатиями к Швеции, сколько все тем же желанием как можно меньше идти на риск. Кроме того, в Гааге знали о крайнем ухудшении отношений между Россией и Великобританией, что тоже мешало гаагским политикам открыто встать на сторону русских, хотя это и позволило бы голландцам обойти своих торговых конкурентов-англичан. Наконец, следовало подождать, чем закончится война. Ни в 1712 г., ни в 1717-м никто не мог предвидеть, что по Ништадтскому мирному договору шведам придется уступить царю всю Лифляндию, Эстляндию и Ингрию, а также часть Финляндии.

В отношениях же со Швецией дипломатия Республики не только постоянно опаздывала, но и не готова была ничего предложить. Пока русским приходила помощь из Амстердама, шведы не получали ничего. В диалоге со Стокгольмом позиция Гааги была чрезвычайно далека от реализма. Об этом говорит хотя бы тот факт, что послу Генеральных штатов в Швеции Юббо ван Бюрманиа поручили прежде всего добиться возмещения ущерба за захваченные шведами голландские суда, а в случае успеха предложить шведскому королю союз, но на период уже после Северной войны. При таких условиях правительство Швеции, разумеется, ни на какие уступки голландцам в торговле не пошло. Страна отчаянно боролась за существование, казна была пуста, и о предоставлении щедрых коммерческих льгот иностранцам даже думать было нечего.

Провал голландской дипломатии после 1714 г. и в Швеции, и в России был связан, конечно, также с уменьшением международного престижа Республики после долгой войны за испанское наследство и не очень выгодного для голландцев Утрехтского мира. Было ясно, что после этого Гаага не захочет, да и не сможет принимать на себя какие-либо обязательства на международной арене. Страна стояла на пороге банкротства. Если бы дело обстояло иначе, если бы Республика, как это случалось на протяжении почти всего XVII века, по-прежнему готова была без колебаний прибегать к вооруженному вмешательству для защиты своих интересов, то Швеция и Россия вели бы себя гораздо осмотрительнее, когда речь шла о чувствительных для голландцев вопросах.

По окончании Северной войны дипломатия Республики стремилась заключить и с русскими, и со шведами торговый договор. Ни в Петербурге, ни в Стокгольме из этого ничего не вышло. Причина проста: в обмен на возможные льготы для своих купцов Голландия не предложила ничего существенного. Так, англичане добились в Швеции благоприятных условий торговли, оказав шведам в 1719 г. на Балтике военное содействие. Эти выгодные условия для британских коммерсантов сохранились и после Ништадского мира. Тревога шведов за безопасность их страны была и после 1721 г. настолько велика, что их новым главным союзником стал ни кто иной как русский царь, который при этом сделал уступку былым противникам в вопросе о торговых пошлинах. Республика же в лице Рюмпфа только просила, а взамен ничего не предлагала. Как раньше с Петром, голландцы возложили все свои надежды на симпатии к их стране, которые питал шведский король Фредрик I. Но и здесь их ждало разочарование. Успеха можно было бы достичь, если бы Генеральные штаты в обмен на экономические выгоды пошли на политические уступки. Однако, как уже говорилось, это не вписывалось в новую стратегию Республики: как можно меньше идти на риск. В Петербурге резиденту Виллему де Вилде не удалось и приступить к серьезным переговорам. Голландские купцы в России предпочитали сами обсуждать свои дела с российскими властями. Это ясно показывало, что думали даже голландцы о вялой дипломатии собственного государства.

В целом политику Республики в отношении Швеции и России можно охарактеризовать словами «слишком мало и слишком поздно». Разочарования, вызванные в Голландии условиями Утрехтского мира, и опустевшая казна сбили правящие круги страны с курса, привели их в растерянность. Внутренние разногласия по поводу того, что делать в изменившейся международно-политической ситуации, довершили дело. Мог бы принести пользу какой-нибудь важный жест доброй воли, например, назначение в Петербург чрезвычайного посла. Это значило бы принять во внимание чувства царя Петра, который больше всего остального хотел, чтобы на Западе с ним всерьез считались. Однако по традиции Генеральные штаты направляли к русскому самодержцу не посла, а дипломата низкого ранга и не готовы были пересматривать сложившуюся практику. Позднее же «Высокомочные» долго — дольше всех — тянули с признанием императорского титула Петра. Все это были крупные психологические просчеты, свидетельствовавшие о том, что в Гааге тогда еще не в полной мере осознали произошедшие на севере и востоке Европы перемены. Времена значительного влияния голландцев в этой части мира окончательно ушли в прошлое.