ПРОЛОГ 

Нельзя было без удивления смотреть в 1713 г. на то, как развиваются события в Северной и Восточной Европе начала XVIII в. Поистине капризы судьбы! В первый период Северной войны, начавшейся в 1700-м, у господствовавшей на Балтийском море Швеции не было, казалось, никаких шансов устоять против коалиции, в которую входили Россия, Дания, а также Саксония и Польша, объединенные тогда личной унией (курфюрст Саксонский занимал одновременно польский престол). Однако шведский король Карл XII оказался противником столь грозным, что уже в том же 1700 г. Дании, а шесть лет спустя Саксонии и Польше пришлось сложить оружие. Борьбу со Швецией продолжил один лишь русский царь.

Правящим кругам Республики Соединенных Нидерландов, а конкретнее — ее руководителю, великому пенсионарию Антони Хейнсиюсу, выбрать линию поведения в этом конфликте было совсем не просто. Незадолго до Северной войны Голландия и Англия заключили со Швецией оборонительный союз, так что их военные корабли помогли Карлу XII поставить на колени Данию и вынудить ее выйти из антишведской коалиции. Но когда 1 ноября 1700 г. умер последний испанский король из династии Габсбургов, морские державы Голландия и Англия сосредоточили свои усилия на планах раздела испанского наследства, которое, кроме Испании, включало в себя Южные Нидерланды (будущие Бельгия и Люксембург), владения в Италии и в Новом Свете. Покойный король Испании определил своим преемником французского принца Филиппа де Бурбона, внука Людовика XIV, и это настолько противоречило голландским и английским интересам, что в 1701-м разразилась война за испанское наследство. И именно она, а не проблемы Балтики стояла отныне в центре внимания голландской дипломатии. Впрочем, оба конфликта были для Хейнсиюса взаимосвязаны. Он предполагал, поддерживая дружбу со Швецией, использовать в подходящий момент ее войска, имевшие блестящую репутацию, против Франции и Испании. Королевский двор в Стокгольме питал подобные же надежды, но только в обратном смысле, рассчитывая на то, что голландцы и англичане помогут шведам в борьбе с Россией.

Антони Хейнсиюс.

Частная коллекция Ханса ван Конингсбрюгге. Фото: Николас Крафт ван Эрмел  

Все вращалось вокруг вопроса о том, каким образом Голландия, Англия и Швеция могут оказать друг другу поддержку при возрастании в Европе политической и военной напряженности и все более частых конфликтах. Проблема оказалась неразрешимой. Карл XII считал, что сначала надо завершить войну на Севере, причем ожидал от потенциальных союзников твердых политических и финансовых гарантий. Так, Швеция должна была получить полную свободу действий в Польше, а шведской военной машине требовалась, так сказать, смазка в виде голландских и британских субсидий. В Гааге же великий пенсионарий Хейнсиюс трагически заблуждался, целиком сосредоточившись на войне за испанское наследство, а также поверив слухам о симпатиях Карла XII к Франции и о его стремлении к миру.

Оба слуха были фактически ни на чем не основаны, однако мысль о возможном союзе шведского короля с Людовиком XIV нервировала руководителя Республики больше всего. Несомненно, играли свою роль и воспоминания о вторжении французов в Голландию в 1672 г., когда Швеция тоже встала на сторону Франции. Если бы Хейнсиюс понимал, что поддерживать Францию в войне за испанское наследство шведы никогда всерьез не собирались, он подошел бы к отношениям со Стокгольмом куда более спокойно и взвешенно. Что же касается предполагаемого миролюбия Карла XII, то донесения голландских дипломатов ясно показывали, что для правительства в Стокгольме возвращение к ситуации довоенной неприемлемо. Шведский король хотел превратить Польшу в вассала, а в Москве посадить на престол своего сторонника. Год 1700-й, когда шведские владения подверглись неожиданному нападению, не должен был повториться никогда. Баланс сил во всей Северной и Восточной Европе нужно было изменить раз и навсегда в пользу Швеции, а от голландцев и англичан ожидалось, что они будут этому способствовать, и желательно — без всяких оговорок. Таковы были цели шведской дипломатии, но то, что Карл XII и не думал предлагать своим союзникам взамен ничего существенного, делало его расчеты далекими от реализма.

Уже в августе 1703 г., когда и Швеция, и Голландия потеряли надежду получить друг от друга помощь, отношения между двумя государствами быстро охладели. Растущее вооруженное вмешательство шведов в Польше вызывало в Гааге, как и в Лондоне, все больше недоверия. Ни голландцы, ни англичане не считали одностороннее изменение баланса сил в Восточной Европе в пользу Швеции желательным. Но и предпринять что-либо против этого обе морские державы не могли, так как руки их были связаны противоборством с Францией и Испанией. Впрочем, военные круги в Стокгольме не исключали того, что Голландия и Англия вмешаются, возможно, в союзе с Пруссией и Данией, дабы заставить шведские полки уйти из Польши. Однако, несмотря на все красноречие голландских и английских дипломатов и их угрозы, проводить в Польше политику более сдержанную шведы не собирались.

Когда стало ясно, что Карл XII в войне за испанское наследство не намерен играть никакой роли, ключевой фигурой оказался саксонский курфюрст Август II, он же король польский. В отличие от своего шведского противника он-то как раз предоставил свои войска в распоряжение антифранцузской коалиции. Поэтому цели Карла XII в Польше, а именно свергнуть Августа и заменить его на польском троне ставленником Швеции, отнюдь не соответствовали голландским и британским интересам. Личная уния между Саксонией и Польшей обеспечивала Гааге и Лондону мощную поддержку в Центральной и Восточной Европе, и посягать на эту связь никому не было позволено. Наконец, чем активнее шведы вели себя в Польше, тем меньше Дания и Пруссия, тоже участники антифранцузской коалиции, были склонны посылать своих солдат воевать на западе Европы. Так что и в этом отношении шведская политика в Польше противоречила интересам Голландии и Англии.

Август II Саксонский и Польский.

Портрет работы Хенрыка Родаковского  

Помимо чисто шведского контекста, важное место занимала и другая проблема. В политических кругах Республики были заметные разногласия по поводу России. Если в Гааге Генеральные штаты, во всяком случае до 1707 г., не хотели чем-либо задевать Швецию, то Амстердам тайно поддерживал ее противника. Бургомистры Николас Витсен, Йоханнес Хюдде, а позднее Геррит Корвер очень явно стояли на стороне русского царя. В нарушение буквы и духа оборонительного союза Голландии со Швецией многие тысячи мушкетов, мортир и иного вооружения были отправлены контрабандой из амстердамского порта в Россию. Вице-адмирал царского флота Корнелий Крюйс (правильнее — Корнелис Крёйс), бывший экипажмейстер амстердамского Адмиралтейства, мог совершенно беспрепятственно нанимать голландских офицеров и матросов для русских военных судов. Официальной Гааге и лично Хейнсиюсу это путало все карты, но утвердившаяся в Республике широкая автономия городов позволяла Амстердаму делать фактически все, что ему угодно.

В 1706 г. расхождения между Гаагой и Амстердамом проявились уже открыто. В тот год вторжение шведов в Саксонию вынудило Августа II заключить со Швецией мир и отказаться от польской короны. Карл XII утвердил на престоле в Варшаве Станислава Лещинского, но было крайне важно, чтобы нового польского короля признали Гаага и Лондон, согласившись тем самым с выгодной Стокгольму расстановкой сил в Восточной Европе. Городские власти Амстердама делали все возможное, чтобы торпедировать признание Республикой нового польского короля, и это ставило Хейнсиюса в трудное положение. Шведский посол в Гааге барон Нильс Лиллиерот требовал твердого «да», в то время как его русский коллега А.А. Матвеев — столь же твердого «нет». Сам Хейнсиюс склонялся к признанию короля Станислава, и такова же была позиция англичан, но депутаты провинциальных штатов Голландии, важнейшей из провинций, блокировали это предложение. Аргумент был найден блестящий: неизвестно, мол, достаточно ли у нового короля поддержки в самой Польше.

Подобный же самостоятельный курс проводили власти провинции Голландия и в 1707-м. Карл XII не спешил выводить свои войска из Саксонии, оказывая тем самым давление на императора Священной Римской империи в Вене, дабы в принадлежащей Габсбургам Силезии было предоставлено больше прав единоверцам шведов — лютеранам. Главнокомандующий силами антифранцузской коалиции герцог Мальборо поспешил в апреле в ставку Карла XII и от имени британского правительства сделал ему большие уступки. В обмен на уход шведов из Саксонии Лондон признал их ставленника королем Польши, согласившись, таким образом, и с возросшим влиянием Стокгольма в Восточной Европе. Добиваясь невмешательства шведского монарха в войну за испанское наследство, англичане пошли на ухудшение своих отношений с Москвой, отчасти и потому, что торговые круги в Лондоне опасались русского медведя гораздо больше, чем шведского льва, с которым по крайней мере были уже хорошо знакомы. Напротив, голландцы, в особенности в одноименной провинции, не желали отталкивать от себя царя Петра, а потому и слышать не хотели ни о каких уступках шведам. Герцог Мальборо еще не успел покинуть шведскую ставку, как ему сообщили о позиции его голландских союзников, продиктованной прежде всего коммерческими интересами Амстердама.

Поражение Карла XII под Полтавой полностью изменило политическую и военную картину в регионе. Оно означало не только потерю шведами Польши, но и возрождение антишведской коалиции 1700 г., к которой присоединилась также Пруссия. С 1710 г. Стокгольм терял на восточном берегу Балтийского моря одну провинцию за другой, сохранив лишь собственно Швецию и часть Финляндии. Официальная политика нейтралитета, проводимая Республикой Соединенных Нидерландов, осталась прежней, но на практике многое изменилось. Отныне Гаага и Амстердам были едины. Генеральные штаты позволяли своему послу в Стамбуле посредничать между Османской империей и Россией, ведя их к сближению. А это прямо противоречило шведским интересам, ведь бежавший из-под Полтавы в турецкие владения, в Бендеры, Карл XII изо всех сил старался разжечь между султаном и царем войну. То было фактически последнее средство для того, чтобы остановить российскую экспансию на Балтике. Для голландцев же, как и для англичан, наименее рискованной была ситуация, при которой война на востоке Европы по-прежнему ограничивалась бы противоборством между Швецией и Россией с ее союзниками по коалиции.

Коммерческим интересам Голландии и Великобритании стратегия Карла XII сулила мало хорошего. Находясь в Бендерах, Карл к тому же постоянно добивался от своего правительства в Стокгольме, чтобы оно на деле осуществляло провозглашенный в 1710 г. запрет на торговлю в захваченных русскими портовых городах. Строгое следование шведов такому курсу могло бы приводить к задержанию их военными моряками или каперами любых голландских торговых судов на Балтике. Так шведский король утратил в глазах голландцев остатки своей популярности, и в Гааге надеялись, что он так и будет сидеть в турецкой клетке.

Его возвращение в Стокгольм ослабило бы правившие там в его отсутствие умеренные круги, не спешившие исполнять введенные королем меры.

В то время как отношения между Голландией и Швецией достигли к 1713 г. едва ли не точки замерзания, между Гаагой и Москвой атмосфера оставалась превосходной. Амстердамские купцы без устали снабжали русского царя оружием, и хотя такие действия противоречили, естественно, официальной голландской политике невмешательства, правители в Гааге предпочитали закрывать на это глаза, тем более что структура государства все равно не позволяла центральным властям эффективно воздействовать на амстердамцев. Раздавались, правда, среди голландских купцов жалобы на установленные Петром новые торговые пошлины и иные обременения, но это было делом обычным. Архангельский порт, где господствовали голландцы, процветал, и местные ярмарки походили там на городские рынки в Нидерландах.

При такой идиллии было вполне логичным, что российская сторона иногда, как говорят голландцы, «отпускала корюшку, чтобы поймать треску». В феврале 1712 г. канцлер граф Г.И. Головкин предложил гаагским политикам значительное снижение пошлин в захваченных у шведов прибалтийских портах и в Петербурге — в обмен на признание Генеральными штатами власти царя над принадлежавшими некогда русским частями Ингрии (она же Ингерманландия, она же Ижорская земля) и Карелии. Но заходить так далеко Республика не хотела, опасаясь враждебной реакции Швеции. Кроме того, при британском дворе экспансия России на Балтике вызывала только страх, а для Гааги сотрудничество с Лондоном было в те годы превыше всего. Так что более тесные связи с Россией, которые можно было бы истолковать как открытое нарушение нейтралитета, были сочтены нежелательными. Русские же, в свою очередь, поняли, что ожидать от Республики политических уступок не приходится, — и это не останется без последствий…

 

ИЛЛЮЗИИ И НЕДОРАЗУМЕНИЯ

С подписанием Утрехтского мира 1713 г. закончились и война за испанское наследство, и попытки голландцев не дать конфликтам в Западной и Восточной Европе слиться воедино. Попытки эти увенчались успехом, сам же мирный договор явился всего лишь регистрацией того, что состряпали совместно представители Франции и Великобритании. Республике же договор мало что принес, если не считать некоторого расширения ее права держать свои гарнизоны в отдельных крепостях Южных Нидерландов (будущие Бельгия и Люксембург), но и об этом надо было еще вести переговоры с императором Священной Римской империи, под власть которого перешли теперь эти бывшие испанские владения. После того как голландцы столько лет напрягали все свои силы в этой большой европейской войне, награда оказалась более чем скромной. Господам «Высокомочным» (так обращались к Генеральным штатам) оставалось лишь утереть слезы и начать заново определять место страны в силовом поле международной политики, соизмеряя свои цели и средства.

В отношении голландцев к делам балтийским пока не заметно было изменений. Вслед за Амстердамом Гаага склонялась к тайной поддержке русского царя. По указанию Генеральных штатов их посол в Стамбуле граф Якобюс Кольер и дальше прилагал все усилия к сближению Османской империи и России. Возможностей для этого стало еще больше, когда в феврале 1713-го в Бендерах Карл XII был схвачен янычарами, а потом посажен под арест неподалеку от Эдирне (Адрианополь). Стало ясно, что султанский двор устал от поджигательских интриг непрошеного гостя. Личное мужество Карла в бою с янычарами произвело на современников неизгладимое впечатление и во многом способствовало формированию героического мифа о короле-воине. Но этот образ не мог заслонить того факта, что Карл потерпел в Турции полную политическую неудачу.

Арест шведского монарха поставил Высокую Порту в положение не совсем обычное. Османская империя формально находилась в состоянии войны с Россией, и вместе с тем достигли низшей точки ее отношения со Швецией. Султан предпочел пойти на мир с царем, тем более что в военную мощь скандинавской державы уже мало кто в Стамбуле верил. Для примирения с царем следовало решить две проблемы: заставить Карла XII как можно скорее покинуть Турцию и снять другие противоречия между нею и Россией. Уже в начале марта посол Генеральных штатов в Стамбуле направил своего драгомана (дипломата-переводчика) и секретаря Виллема Тейлса в Эдирне, где в то время пребывал султанский двор, готовясь к очередному походу. Сделано это было по просьбе русских: вице-канцлер П.П. Шафиров, который вот уже полтора года сидел в качестве заложника в тюрьме в Стамбуле, переправил Тейлсу тайное послание. Секретарю голландского посольства удалось не только обсудить кое-что с турецкими сановниками, но и собрать ценную информацию о Карле XII и его окружении, которых держали неподалеку от Эдирне.

Последствия не заставили себя ждать. В апреле посол Кольер сообщил великому пенсионарию Хейнсиюсу, что томившиеся в стамбульской темнице дипломаты Шафиров и граф М.Б. Шереметев, а с ними еще два десятка человек освобождены. Правда, около 200 россиян оставались и дальше заложниками. В том же послании мы читаем, что из органов власти Османской империи устранены все те, кто в прошлом поддерживал Швецию и выступал за войну с Россией. Низложен был даже крымский хан, питавший открытую вражду к северному соседу. Сосланный на остров Родос, хан, можно сказать, дешево отделался, ведь в то время мало кого из тех, кем султан бывал недоволен, оставляли в живых.

Начавшиеся весной 1713 г. русско-турецкие переговоры проходили, однако, в атмосфере давления и запугивания со стороны турок. Шафирову и Шереметеву приходилось тяжело. Им то и дело угрожали, намекая на возможное возвращение в тюрьму; за каждым их шагом следили сотни янычаров. Но русским повезло. В мае пришло известие о восстании против турок, вспыхнувшем в Месопотамии. В этих условиях переговоры с царскими дипломатами надо было как можно быстрее завершить. В первых числах июня мирный договор был заключен. Он мало чем отличался от предыдущего, подписанного Шафировым после Прутского похода Петра I в 1711 г. Как и тогда, России предписывалось вывести свои войска со всей территории Польши. Отведенный на это срок — два месяца — голландский посол счел слишком коротким, предвидя, как он написал Хейнсиюсу, новые осложнения. Впрочем, этот пункт договора Россия, как и в 1711 г., выполнять отнюдь не станет. Шафиров и Шереметев пообещали, что шведский король беспрепятственно сможет выехать на родину. И все же отъезд Карла XII из Турции состоялся лишь в сентябре 1714-го.

Как уже говорилось, весной 1713 г. официальной Гааге предстояло обдумать свой новый курс в балтийских делах. По началу, правда, голландским властям хотелось просто насладиться покоем после долгих лет войны с Францией и Испанией. Понятно, что перед аккредитованным при Генеральных штатах шведским посланником бароном Юханом Пальмквистом задача стояла иная. Он должен был побудить Республику вмешаться в Северную войну на стороне Швеции. Вот только карты у Стокгольма были плохие. Король — в далекой Турции, а значительная часть шведских владений — в руках противника. Положение Швеции было безнадежным, так что в Гааге призывы Пальмквиста о помощи выслушивали вежливо, но ответа не давали — традиционная голландская манера говорить «нет». Отвечать молчанием было тем легче, что пожелания шведского посланника были совершенно невыполнимыми. Так, он требовал от голландцев прямой военной поддержки в соответствии с оборонительным договором 1700 г., дабы восстановить Швецию в ее довоенных границах. Эта идея и сама по себе не отличалась реализмом, а вдобавок Пальмквист настаивал на том, чтобы голландцы! поддержали притязания Швеции на возмещение ей ущерба ее врагами, ведь Карл XII исходил из того, что войну против него развязали несправедливо.

Карл XII.

Портрет работы неизвестного художника. Национальный музей, Стокгольм  

Между тем с другой стороны Северного моря британское правительство признало ситуацию в Северной Европе настолько драматичной, что объявило о намерении совместно с Генеральными штатами восстановить мир и спокойствие на Балтике. Соответствующие инструкции были отправлены послу Великобритании в Республике графу Томасу Венворту Страффорду. Но так как он в то время в Утрехте вырабатывал вместе с голландскими дипломатами общую стратегию обеих держав по защите их коммерческих интересов в Южных Нидерландах (эти земли перешли отныне под власть Австрии), то дальнейшее обсуждение балтийских дел состоялось в Гааге лишь в начале августа 1713 г.

Шведского посланника Пальмквиста Страффорд выслушивал весьма благожелательно, однако и он сразу дал понять собеседнику, что требования вернуть Швеции все утраченные территории, не говоря уже о возмещении ей ущерба, невыполнимы. Одновременно Страффорд обозначил пределы выданного ему мандата: Лондон готов был поспешить на помощь Стокгольму, но только вместе с Гаагой. Таким образом британское правительство могло бы при необходимости прикрыться царящим в Генеральных штатах нежеланием поддерживать шведов.

Правда, Страффорд сделал все возможное, чтобы переубедить голландцев. Для этого он выбрал оригинальный подход. Не призывая к прямой военной помощи Швеции, граф в своем меморандуме от 7 августа настаивал на оказании вооруженной поддержки герцогству Гольштейн-Готторп, осаждаемому датскими войсками в союзе с Саксонией и Россией. Из этого герцогства происходила правившая в тот период шведская королевская семья, начиная с Карла X (1654–1660). В мае 1713 г. оказавшиеся на территории герцогства шведские части капитулировали, после чего датчане приступили фактически к оккупации маленького государства, которое в Северной войне официально сохраняло нейтралитет. Страффорд оценил эти действия как агрессию и напомнил, что в силу гарантий, предоставленных герцогству также Голландией и Великобританией, оно имеет право на защиту. Далее британский посланник в Гааге обвинил датчан в захвате нейтральных судов на реке Эйдер. Одним словом, он всячески старался вовлечь голландцев в Северную войну, хотя бы и обходным путем — через Гольштейн-Готторп.

В Гааге это заметили. Депутаты Генеральных штатов, уполномоченные заниматься иностранными делами, хотя и мягко, в самых обтекаемых выражениях, но все же указали на то, что герцогство Гольштейн-Готторп трудно назвать нейтральным. Там добровольно передали одну из местных крепостей в распоряжение шведов, и это не могло произойти без разрешения самого герцога. Следовательно, о нарушении нейтралитета речь не идет, и для вооруженного вмешательства Республики нет оснований. Впрочем, «Высокомочные», т.е. Генеральные штаты, изъявили готовность, в согласии с Ее Величеством королевой Великобритании, приложить «дружеские усилия», дабы завершить конфликт на Севере миром. Это означало, что голландцы готовы разговаривать, но не воевать.

Нетрудно догадаться, что донесения Пальмквиста в Стокгольм большим оптимизмом не отличались. У Генеральных штатов не было ни денег, ни желания пускаться в новые авантюры, тем более что после Утрехтского мира с Францией Республика формально еще находилась в состоянии войны с Испанией. Так что причин предоставить Швецию, выбивающуюся из сил, ее собственной участи было предостаточно. К тому же голландцы опасались, как бы их, едва они сунутся в это балтийское осиное гнездо, не подвели их же британские союзники. Тому были свежие примеры: скажем, в 1711 г., когда британское правительство за спиной Генеральных штатов искало контактов с французами и к тому моменту, как к переговорам допустили голландцев, основные вопросы оказались уже урегулированы. Подобного же сценария в Северной войне необходимо было во что бы то ни стало избежать.

Позицию Республики в балтийских делах шведский посланник изложил в своих донесениях в Стокгольм от 15 и 19 сентября 1713 г. коротко и ясно: на дружественную дипломатическую активность совместно с Великобританией «Высокомочные» согласны, но ни на что большее соблазнить себя не дают. Кстати, и граф Страффорд не раз внушал Пальмквисту, что шведы проявляют слишком мало гибкости, настаивая на вооруженном вмешательстве Гааги и Лондона и не давая шансов британскому посредничеству. У англичан это вызывало растущее непонимание. Так, граф напомнил своему шведскому коллеге о дипломатических усилиях правительства Ее Величества, которое предложило перемирие, дабы сохранить за шведами город Штеттин (ныне польский Щецин), осаждаемый в то время крупными силами русских.

Но шведские дипломаты даже и не могли или не осмеливались принимать никаких решений без прямого одобрения своего монарха. А пока Карл XII оставался на далекой чужбине, возможностей действовать конструктивно у Швеции почти не было. Вот почему Страффорд не без оснований заметил в разговоре с Пальмквистом, что полезнее всего для Швеции будет возвращение короля или передача им далеко идущих полномочий одному из регентов в Стокгольме. Здесь британский посланник коснулся больной точки. Именно в это время, когда все зависело от способности шведов к решительным действиям, государственный аппарат был парализован отсутствием монарха. И поскольку передавать оставшимся в Стокгольме правителям всю полноту власти Карл не желал, принимать решения оказалось невозможно. Пока распоряжения короля преодолевали расстояние между Швецией и Турцией, ситуация — политическая и военная — успевала измениться. О том, чтобы играть на опережение, не могло быть речи, но даже в своих реакциях на уже произошедшее шведы безнадежно запаздывали.

Несмотря на то, что Голландия не шла шведам навстречу ни на сантиметр, ее отношения с Россией тоже ухудшились. Причиной стало нападение русских военных судов на пять голландских торговых в порту Гельсингфорса 15 июня 1713 г. Объяснение, переданное в Гаагу через царского посла князя Б.И. Куракина, было простым: два из пяти голландских кораблей шли под шведским флагом, и все пять искали укрытия вблизи шведской эскадры. Однако, по свидетельствам очевидцев, дело происходило иначе. Около полуночи 15 июня голландцев атаковали многочисленные небольшие военные суда русских. Ни флаги Республики, ни предъявленные судовые документы не произвели на нападавших никакого впечатления, и голландские корабли были сожжены. Увидев море огня, пришел издалека один шведский легкий фрегат, о присутствии же целой шведской эскадры очевидцы не упоминали. Уцелевшие голландцы были схвачены и взяты под стражу.

Вне себя от возмущения, Генеральные штаты в резолюции от 30 августа отвергли российскую версию событий, заявив, что в ней важные факты «со всем тщанием» замалчивают. Происшедшее было названо «деянием столь чрезвычайным и столь непростительным, что подобного даже в объявленной войне не практикуют в отношении беззащитных судов». Господа «Высокомочные» потребовали немедленного освобождения пленных и подобающего возмещения убытков. Резиденту Республики в Петербурге Якобу де Би приказали довести это дело до конца. Одновременно ему было поручено заступиться за голландских купцов, которые в городах, находившихся прежде под властью шведов, подверглись дурному обращению со стороны русских солдат. Резиденту напомнили о принятой на этот счет еще 11 апреля 1712 г. секретной резолюции Генеральных штатов, прибавив, что «внимание Высокомочных столь часто обращали на подобные жалобы и подробности, касающиеся воинских начальников и войск Его Царского Величества в их гарнизонах, что они [Генеральные штаты] более не могут оставаться к сему равнодушными». Так что инцидент в Гельсингфорсе явился лишь последней каплей, переполнившей чашу терпения официальной Гааги. А тот факт, что российские власти еще годами будут тянуть с признанием вины, не говоря уже о возмещении ущерба, внесет в дальнейшие российско-голландские отношения постоянный элемент раздражения. Тем более что владельцами кораблей, сожженных в Финляндии, были некоторые амстердамские бургомистры, в том числе влиятельный Йохан Корвер, и это несколько умерило энтузиазм амстердамцев в отношении России.

Еще одна проблема между Гаагой и Петербургом возникла 5 ноября 1713 г. В тот день Петр I издал указ о том, чтобы половина товаров, которые обычно следовали через Архангельск, шла отныне через новую столицу России. Целенаправленными таможенными мероприятиями — резким повышением пошлин в Архангельске и снижением в Петербурге — царь стремился перенаправить товарные потоки как можно быстрее. Нетрудно догадаться, что в Амстердаме это вызвало громкие протесты. Действия шведских военных и каперских судов на Балтике делали путь в Петербург весьма опасным. В Архангельске же, как уже говорилось, голландцы занимали положение господствующее, которое теперь рисковали потерять. Политика Петра вела к усилению конкуренции среди иностранных купцов, ведь в новом порту им всем предстояло начинать на равных — с чистого листа. Недовольны были голландцы и тем, что из-за отмелей порт в устье Невы был для крупных кораблей недоступен. По всем этим причинам правительство Республики неоднократно пыталось побудить русского государя изменить свой курс.

Петр I.

Государственный музей (Рейксмюзеум), Амстердам  

Но что делать, если разговоры не помогают? Среди депутатов Генеральных штатов постепенно росла принципиальная оппозиция любым наступательным вооруженным акциям в будущем. Что хорошего принесло Республике вмешательство в международные конфликты? Только что закончившаяся война с Францией и Испанией, стоившая маленькому народу непомерных усилий и средств, привела к очень скромным для него результатам. Не лучше ли было бы поберечь ресурсы, а в случае необходимости опереться на поддержку со стороны? У кого есть деньги, у того всегда найдутся друзья, которые и окажут военную помощь. В правящих кругах Республики крепло убеждение, что политика нейтралитета будет для нее эффективнее — и дешевле. Активную вовлеченность в международные дела и связанные с ней обязательства следовало заменить более пассивной формой реагирования, оставаясь по возможности вне конфликтов. Уроки войны за испанское наследство, в которой многолетние тяжелые затраты, военные и финансовые, принесли голландцам так мало выгод, играли в таких рассуждениях роль, несомненно, очень существенную.

Великого пенсионария Хейнсиюса, фактически определявшего курс страны, этот сдвиг в умонастроениях поначалу не затронул. Ход его мыслей был пока далек от идеи нейтралитета. Вооруженное вмешательство в Северную войну он считал неуместным потому, что в политике Республики все еще доминировали проблемы, оставшиеся от недавней войны на западе Европы. Словом, сначала одно, а уж потом другое. К тому же дело приходилось иметь с Карлом XII, а он любую мирную инициативу, которая не предусматривала возвращения шведам всех утраченных земель, отвергал с порога. Хейнсиюс сомневался даже, имеет ли смысл предлагать перемирие (идея, циркулировавшая тогда в коридорах власти в Гааге), если в Стокгольме все предложения только принимали к сведению — и не более. Примерно так же оценивал ситуацию британский посол Страффорд, когда доверительно давал понять своему шведскому коллеге Пальмквисту, что ему не хочется постоянно грести против ветра.

И все же выступить формально с новым предложением о перемирии могло оказаться небесполезным. Всем воюющим сторонам пришлось бы высказать к нему свое отношение, так что, если бы шведы в очередной раз сказали «нет», Республика избавилась бы наконец от их назойливых требований о вмешательстве голландцев в конфликт. А если бы предложение было принято, это открыло бы со временем перспективу устойчивого мира на Балтике, столь желанного прежде всего в торговых кругах.

В начале октября Пальмквиста позвали на встречу с Хейнсиюсом и Страффордом, в ходе которой Голландия и Великобритания официально выдвинули предложение о перемирии в Северной войне. План обеих морских держав предусматривал в случае принятия этого предложения всеми сторонами немедленное начало переговоров о мире. Шведский посланник изрядно удивил своих собеседников, сообщив, что его король уже уполномочил графа Морица Веллингка, бывшего генерал-губернатора бывших шведских владений Бремен и Верден, принять по собственному усмотрению предложение о перемирии. Хейнсиюс и Страффорд с благодарностью ухватились за эту неожиданную новость и тут же стали настаивать на том, чтобы Веллингку дали полномочия реально начать переговоры о мире. Пальмквист обещал этому посодействовать, хотя, конечно же, знал, что Карл XII на предоставление таких неограниченных полномочий не пойдет.

Благонравное поведение Швеции бросалось в глаза тем сильнее, что основные препятствия на пути к перемирию создавали теперь ее противники. Правда, на первых порах представители Дании, Саксонии и России повели себя конструктивно, но уже вскоре стали явно тормозить дело. Решение о перемирии, указывали они, должны принимать, разумеется, монархи, да и конкретных мирных предложений еще не было. По словам дипломатов трех стран, лучше было бы договориться сначала о месте переговоров. Называли Данциг (сегодня Гданьск), Бреслау (Вроцлав) и Брауншвейг. Разговаривать же в Гааге, что было бы, естественно, самым простым, отказались. И в какую бы дипломатическую упаковку ни облекали Дания, Саксония и Россия свою позицию, суть ее была однозначна: наши войска отнимают у шведов одну территорию за другой, поэтому переговоры о мире несвоевременны.

Как только этот ответ стал известен Пальмквисту, он тут же попытался извлечь из него политические выгоды для своей страны. Раз Швеция отнеслась к предложению Голландии и Великобритании столь благосклонно, а ее противники доброй воли не проявили — значит, обеим державам ничего не остается, как перейти от слов к делу и поддержать Швецию силой оружия. И Хейнсиюс, и граф Страффорд постарались немедленно выбить из головы шведского посланника подобные расчеты: о военной помощи со стороны голландцев и англичан речи не шло. Тем временем французский посол в Гааге маркиз Пьер-Антуан де Шатонёф заявил, что Франция хотела бы в большей степени участвовать в решении балтийской проблемы. Помешать этому ни Голландия, ни Великобритания не могли, и они постарались даже сделать такое намерение Франции приемлемым для всех вовлеченных в конфликт сторон. Российский посол князь Куракин не скрывал раздражения: оно касалось не столько самого по себе участия Франции в балтийских делах, сколько готовности Гааги и Лондона таскать каштаны из огня для Парижа. «Франция ежели хочет в те дела вступать, чтоб сама предлагала…»

Между тем Карл XII повел себя привычным для него образом. 29 октября он написал Пальмквисту, что дальнейших инструкций, связанных с темой мира, не будет. О том же известили и шведского посла на берегах Темзы. После провала совместной с голландцами мирной инициативы британское правительство явно не торопилось вмешаться военными силами в Северную войну, и если бы шведский король согласился на мирную конференцию — а для Швеции она могла закончиться только проигрышем, — он тем самым вообще освободил бы британцев от выполнения союзнических обязательств по отношению к шведам. Но обязательства эти были взяты на себя Лондоном в 1700 г., а к 1713-му его оборонительный союз со Стокгольмом уже устарел. Для мира же время, по мнению Карла, еще не пришло. Отныне ни в Гааге, ни в Лондоне у шведских дипломатов не осталось ни малейшей свободы маневра. А то, что на перемирие Карл все же согласился, реального значения больше не имело, ибо к тому моменту, когда это стало известно, армии всех участников Северной войны были отведены на зимние квартиры.

Год 1713-й подходил к концу. Город Або (ныне Турку), административный центр шведской Финляндии, был занят русскими, а Штеттин, главный город шведской Померании, оказался в руках Пруссии. Еще никогда положение Швеции не было таким трудным. В ноябре в Стокгольме риксдаг по собственной инициативе решил направить в Россию представителя для переговоров, но Карл из своего турецкого далека запретил это делать, чем еще раз доказал, как велико было даже в отсутствие монарха его влияние. Сам же он тогда больше строил планы, как разжечь войну между Россией и Турцией, чем руководил боевыми действиями на Балтике. Все поведение Карла свидетельствовало о том, что он внутренне, психологически, так и не принял ни поражения под Полтавой, ни последовавших за ним территориальных потерь Швеции. А чем глубже проваливался шведский лев в трясину неудач, тем меньше в Европе были готовы его спасать. Тот факт, что король-изгнанник, отказываясь признавать реальное положение вещей, продолжал требовать возвращения всех бывших шведских владений, а то и возмещения ущерба, делал любые разговоры о мире заранее бесплодными. Швеция походила на смертельно больного пациента, который наотрез отказывается от врачей и лекарств, надеясь, что само время принесет ему облегчение.

Карта России, составленная в 1638 г. голландцем Исааком Массой.

Коллекция Игоря Владимироффа, Амстердам  

 

МНОГО СЛОВ И МАЛО ДЕЛА

Туманные перспективы мира между Швецией и ее противниками — это далеко не единственное, чем пришлось заниматься Генеральным штатам на рубеже 1713–1714 гг. В торговых кругах, особенно в Амстердаме, давно уже просили о более надежной защите голландского судоходства на Балтике. Конечно, защита нужна была прежде всего от военных и каперских кораблей шведов, однако, несомненно, были мысли также о том, что присутствие в Балтийском море голландской эскадры побудит и Россию обращаться с купцами из маленькой страны более дружелюбно. Хотя новые расходы были тогда Республике совершенно не по силам, ведь из войны с Францией и Испанией она вышла материально истощенной. В последние годы войны финансы провинции Голландия, составлявшие ядро валютно-экономической системы Республики, постоянно находились на грани краха. После Утрехтского мира провинции едва справлялись с выплатами по всевозможным кредитам и все медленнее пополняли общую казну, вследствие чего к концу 1713 г. государству грозило банкротство.

Не лучше обстояло дело и с адмиралтействами. Так, адмиралтейство Роттердама в середине октября пожаловалось в Гаагу, что давно уже безрезультатно просит денег и что без «доброй суммы монет» не может гарантировать оказание общественных услуг. В печальном положении было также адмиралтейство в Амстердаме. И связано это было не только с последствиями долгой войны. От государственных структур в крупных городах Нидерландов явственно исходил запах коррупции, будь то покупка должностей или взяточничество. Споры о сокращении вооруженных сил, столь естественные по окончании войны, сопровождались взаимными публичными обвинениями. В резолюции, вынесенной 21 декабря штатами провинции Оверейссел, отмечалось, что если раньше девизом Республики было «concordia res parvae crescunt (согласием малое растет)», то теперь — «discordia res maximae delabuntur (раздором великое разрушается)» Провинции одна за другой провозглашали борьбу с коррупцией, однако у застарелых привычек глубокие корни.

В середине февраля 1714 г. британскому послу было поручено убедить Генеральные штаты отправить совместно с англичанами флот в Балтийское море, дабы обеспечить там свободу судоходства. Князь Куракин такую экспедицию предвидел и еще 1 (12) января в своем донесении в Петербург посоветовал ей воспротивиться, так как она могла бы быть использована в интересах обессиленной Швеции. Российский посол признал, что положение Генеральных штатов в этом вопросе затруднительное: не могут же они оставить своих купцов и моряков без защиты. «А ежели конвой послан не будет, то сумневаюсь, чтобы много кораблей отсель в те краи пошло, для того что сенат шведский взял резолюцию всех потенций [держав] корабли, идущие туды, брать и конфисковать».

Две недели спустя канцлер Головкин приказал Куракину не допустить отправки британско-голландского флота и грозить ответными мерами против голландских купцов: «И может из того произойти пресечение в купечестве, от чего может купечество понести великое повреждение». В конце февраля Куракин передал все это Хейнсиюсу, а еще через две недели повторил свое предостережение на встрече с представителями города Амстердама. Для защиты же судоходства от шведов посол рекомендовал голландцам обстрелять из тяжелых пушек шведские порты, в первую очередь Карлскруну.

Угрожающий тон российского посла произвел на правящие круги Республики должное впечатление, как видно из бесед Хейнсиюса и графа Страффорда со шведским посланником Пальмквистом. Великий пенсионарий Голландии считал, что будет лучше, если его страна и Великобритания отправят каждая отдельно свою эскадру для защиты собственных подданных. Пальмквиста эти замыслы настолько встревожили, что он в самых драматических выражениях воззвал к Страффорду и французскому послу де Шатонёфу (тот официально въехал в Гаагу 25 января 1714-го в сопровождении целых 103 карет!), чтобы те умоляли своих монархов что-нибудь предпринять.

Однако и Лондону вовсе не улыбалась идея действовать на Балтике в одиночку, без голландцев, рискуя навлечь на себя гнев царя Петра. Коммерческие интересы заставляли проявлять осмотрительность. С другой стороны, правительство Ее Величества опасалось также быстрого расширения сферы господства России и, соответственно, краха Швеции. Для спасения скандинавской державы было две возможности: или совместными усилиями разных стран принудить всех участников войны к перемирию, или же все-таки послать в Балтийское море британско-голландский флот, чтобы предотвратить вторжение в собственно Швецию и восстановить в регионе мир и покой. Именно эту вторую возможность было предложено рассмотреть Генеральным штатам в письме, составленном от имени королевы Анны.

Проблема была в том, что такая военная интервенция легко могла затянуться, поскольку ни одно из воюющих на Севере государств пока не проявляло большой готовности к миру. Когда император Священной Римской империи выступил с инициативой созвать в Брауншвейге мирную конференцию, шведский двор никого туда не послал, и дело кончилось не начавшись. Карлу XII по-прежнему не хотелось, чтобы его старые союзники, особенно Великобритания, ссылаясь на переговоры о мире, полностью отказались от вооруженного вмешательства. Так что до формальных переговоров все никак не доходило, хотя представители враждующих сторон продолжали, чаще всего через третьих лиц, обмениваться мнениями. Так, в Гааге Пальмквист при посредничестве ганноверского посланника узнал в марте 1714 г. от Куракина, что при возможном заключении мира царь готов удовольствоваться теми землями, которые некогда уже принадлежали русским, т.е. Ингрией и некоторыми частями Карелии. Одновременно Петр I убедил бы датчан вернуть шведам герцогство Бремен. Отсюда видно, насколько русский государь был уверен, что сможет воздействовать на своих союзников.

Обращение к Генеральным штатам от имени самой королевы Анны нельзя было оставить без ответа, и в середине апреля его пришлось обсуждать. Ответили «Высокомочные» примерно то же, что и раньше: они бессильны и боятся быть втянутыми в войну в интересах ослабевшей Швеции. И это после того, как шведские военные и каперские суда с 1710 г. чинили всяческие препоны голландской торговле на Балтике. Между тем из Амстердама беспрепятственно отбывали на русскую службу все новые морские офицеры и матросы при полном вооружении. После Утрехтского мира, когда множество моряков остались без работы, число голландцев, нанятых на царский флот, резко возросло.

В течение весны 1714-го российскому агенту при Генеральных штатах Йоханнюсу ван ден Бюргу удалось переправить в Ревель (ныне Таллин) почти 200 голландских офицеров и матросов. В 20-х числах мая произошел деликатный инцидент: галиот с 40 голландцами был захвачен шведами и уведен в Карлскруну. Вскоре после этого «Высокомочные» постановили, что голландские подданные на русской службе, попав в шведский плен, не должны рассчитывать на защиту со стороны Республики. Правящим кругам в Гааге было неловко, что тайное содействие России таким образом стало явным, но при этом они хорошо понимали, что реально что-либо запретить Амстердаму они все равно не в силах. С той весны доброго Йоханнюса ван ден Бюрга годами будут преследовать жалобы и плач жен голландских моряков. Женщины приходили требовать выплаты положенной им части жалованья их мужей, служивших на российском флоте. Но, как доносил сам агент 12 апреля графу Головкину, ему нечего было дать этим несчастным, кроме «мягких слов».

Голландцы оказывали содействие не только России. Летом того же года в амстердамском порту были снаряжены пять шведских военных судов, которым предстояло досматривать голландские корабли, державшие курс на Архангельск. Дело было обставлено так, будто снаряжают безобидные торговые суда. Узнав об этом по своим собственным каналам информации, великий пенсионарий Хейнсиюс известил городские власти Амстердама. Адмиралтейству было приказано проявлять бдительность. Упоминаний о каких-либо иных мерах мы в источниках не находим, а значит, можно предположить, что снаряженные шведские корабли спокойно отплыли. Ведь и против транспортировки оружия в Россию бургомистры Амстердама ничего не предпринимали.

Тем временем в Гааге обсуждение дипломатами и политиками балтийской проблемы шло своим чередом. В конце апреля Страффорд и де Шатонёф попробовали убедить Хейнсиюса предложить участникам Северной войны перемирие в ультимативной форме. Тот, кто это предложение отвергнет, будет иметь дело с военными силами сразу трех держав: Голландии, Великобритании и Франции. Однако тут же стало ясно: руководители Республики не хотят ничего делать без участия Священной Римской империи, что британский и французский послы сочли простой отговоркой. Но возражения Хейнсиюса этим не исчерпывались. Он заявил Страффорду, что в перемирии мало смысла, пока не известно, какие условия мира предлагают враждующие стороны. Это была старая заноза. Как собирается Карл XII кончать войну, не знал никто, поскольку он никогда на эту тему не высказывался. Зато слишком хорошо было известно, что мира он хочет на основе статус-кво — возвращения к ситуации, существовавшей до 1700 г., да еще и с возмещением Швеции ущерба. Ни о каких территориальных уступках Карл и слышать не желал.

К тому же дискуссии в Гааге проходили на фоне все более активных действий шведских военных моряков и каперов против голландских торговых судов. Речь шла уже не только о тех кораблях, что направлялись в занятые русскими бывшие шведские порты, но, например, и о 15 судах, которые, загрузившись зерном в прусском Кёнигсберге (сегодня Калининград), возвращались домой. Иначе говоря, подвергнуться нападению шведов могло любое голландское судно. Понятно, что в Гааге посланнику Пальмквисту приходилось то и дело оправдываться. Он ссылался на бедственное положение своей страны, вынужденной принимать отчаянные меры. Так все дискуссии на эту тему превращались в разговор глухих.

И все же Хейнсиюс и посол Страффорд снова и снова пытались устранить формальные препятствия на пути к урегулированию в балтийском регионе. Пальмквиста спросили, есть ли у него, собственно, полномочия на ведение переговоров о мире. К удивлению собеседников тот ответил положительно; затем, естественно, последовал вопрос, от кого он такие полномочия получил. От шведского Сената и Ее Высочества принцессы Ульрики Элеоноры, сестры Карла XII, которая в отсутствие короля исполняла обязанности регентши. Но действительно ли король в своем турецком изгнании предоставил тем, кто его заменял в Стокгольме, подобные прерогативы? Ответ Пальмквиста, что это вне его компетенции, никого, конечно, не удовлетворил. И Хейнсиюсу, и англичанам было совершенно ясно, что у этого шведского голубя мира по меньшей мере одно крыло подрезано.

В ходе соответствующих бесед Хейнсиюса и Страффорда с Куракиным русский посол четко заявил, что получил полномочия лишь на то, чтобы на мирной конференции в Брауншвейге вести переговоры о мире совместно с представителями стран-союзников России. Такой упор на совместные действия всей антишведской коалиции противоречил британско-голландскому подходу. Когда же собеседники Куракина поинтересовались, каковы российские условия мира, им было сказано, что сначала Швеция должна проявить готовность к миру. Входить в обсуждение того, удовольствуется ли царь Ингрией и Карелией, посол не пожелал, «понеже оныя есть наследственныя земли короны российской». Так что никакого продвижения добиться не удалось.

Ситуацию, в которой находился в Гааге Пальмквист, сделало еще более затруднительной новое письмо от его короля. 5 июня Карл XII велел своему посланнику не говорить ничего о всеобъемлющем мирном урегулировании, однако через французского посла намекнуть Куракину, что Швеция хочет сепаратного мира с русскими. Целью было не достигнуть результата, а только посеять беспокойство среди партнеров России по коалиции. Если же русские спросят, какие территории Швеция готова уступить, Пальмквисту следовало пуститься в рассуждения о несправедливой войне, начатой царем против шведов, и большом ущербе, который русские войска нанесли различным шведским провинциям. А прежде чем заявлять что-либо конкретное, посланник обязан был каждый раз запрашивать инструкций у короля. Главной задачей шведов было выиграть время. Но для чего? Швеция в военном отношении становилась все слабее, тогда как силы ее противников, наоборот, росли.

В том же июне 1714 г. Хейнсиюс и Страффорд пришли к выводу, что достаточно уже прощупали дипломатическую почву. Пора было переходить к решительным действиям, тем более что британско-голландское предложение об объявлении перемирия в Северной войне готова была поддержать Франция. Такое заверение, переданное через маркиза де Шатонёфа, явно произвело в Гааге должное впечатление, ведь 25 июня Генеральные штаты постановили вместе с Лондоном и Парижем публично огласить свое предложение о перемирии. Участия Священной Римской империи, по-видимому, больше не требовалось. Оставался трудный, связанный с дипломатическим этикетом, вопрос о том, как передать это предложение представителям воюющих сторон. После нескончаемой дискуссии было решено: от имени троих инициаторов проекта его представит Хейнсиюс, собрав дипломатов у себя дома. Для этого нужно было, однако, согласие Генеральных штатов, так что официальное предложение о перемирии было оглашено лишь 5 июля.

Оно заставило враждующие государства выложить наконец карты на стол. Посланник Швеции выразил готовность принять перемирие — при условии, что оно будет подобающим образом предложено. Что он имел в виду, осталось неясным. Куракин ответил более определенно. Зачем заключать перемирие, если неизвестно даже, какие условия мира выдвигают противники и где состоятся переговоры? Кроме того, князь Борис Иванович выразил сомнения в том, достаточно ли полномочий у его шведского коллеги; этот вопрос, как мы помним, уже циркулировал в правящих кругах в Гааге. В довершение удара русский посол заявил, что на участие французов его государь, вероятно, не согласится, ибо не желал иметь с версальским двором никакого дела. В конце концов никакой официальной реакции от воюющих сторон не последовало. Гаагские разговоры о мире превратились в чисто ритуальный дипломатический менуэт. Все сводилось к тому, что Швеция отвергала перемирие в надежде на лучшие времена, а Россия рассчитывала обгладывать кости шведского льва и дальше. Все исходили из того, что судьбу державы Карла XII решит противоборство российского и шведского флотов. Победа русских позволила бы им или датчанам, или же тем и другим вместе, вторгнуться на территорию собственно Швеции.

 

НОВЫЙ КОРОЛЬ И СТАРЫЙ ДРАЧУН

Пока в Гааге мучительно ждали ответа от государств-участников войны, 12 августа 1714 г. в Лондоне, в своем Кенсингтонском дворце, скончалась королева Анна, последняя из династии Стюартов на английском троне. На преемника Анны, ганноверского курфюрста Георга, шведы возлагали немалые надежды. Основания к тому давали интересы нового короля в Германии и симпатии к Швеции, которые он до тех пор проявлял. Поскольку к тому же было известно дружеское расположение Георга к Генеральным штатам, шведский посланник в Гааге полагал, что сотрудничество Великобритании и Голландии в Северной Европе станет более интенсивным. Таково же было и мнение Куракина. В письме от 31 августа (11 сентября) к секретарю Посольского приказа А.И. Остерману он советовал «как наискорее с обеими потенциями [державами] морскими трактат коммерции учинить и чрез тот также в альянс с ними оборонительный вступить…» При этом русский посол ссылался на пример Швеции («как Швеция прежде сего учинила»), которая заключила союз с англичанами и голландцами в 1700 г. Если бы России удалось то же самое, возможные антирусские настроения в обеих странах были бы задушены на корню.

Поначалу, однако, в середине августа в дипломатической атмосфере ощущалась напряженность: признает ли Франция безропотно это так называемое «протестантское престолонаследие» по ту сторону Ла-Манша. В Гааге «Высокомочные» на всякий случай показали, что настроены серьезно, проголосовав за выделение более чем полутора миллионов гульденов на военные цели: на снаряжение шеститысячной армии и 24 военных кораблей. Когда же Франция дала понять, что вступлению ганноверского курфюрста на британский трон препятствовать не станет, все быстро успокоилось.

В середине сентября Георг прибыл в Гаагу, откуда собирался переправиться к своим новым подданным. Приехавшие с ним или еще раньше ганноверские советники курфюрста немедленно вступили в контакт со своими коллегами-голландцами. Те не скрывали, как сильно их задело предательство английских тори в 1711 г., когда на завершающем этапе войны за испанское наследство британское правительство, тайно сговорившись с французами, поставило своего голландского союзника в безвыходное положение и фактически навязало ему условия будущего Утрехтского мира. Теперь голландцы заявили ганноверцам, что в Великобритании следует восстановить влияние партии вигов и что британско-голландская дружба должна стать краеугольным камнем внешней политики обеих держав. Благодаря тому, что встречный ветер мешал новому королю отплыть, вынудив его задержаться в Гааге, с ганноверцами удалось все обсудить обстоятельно и все уладить. Результат не замедлил сказаться. В правительстве, которое сформировал Георг I в Лондоне, оказался всего один тори, граф Ноттингем, да и того еще в 1711 г. его партия заклеймила как предателя.

Оставался вопрос, какую позицию займет новый король в делах балтийских. В этом отношении князь Куракин смог вскоре после приезда Георга I в Гаагу успокоить свое петербургское начальство. На аудиенции, которую Георг дал русскому послу, Его Величество отзывался о властителе России в самых теплых и дружественных выражениях. Несколько дней спустя, вечером 20 сентября, первый министр Ганновера Андреас Готтлиб фон Бернсторфф приехал к Куракину домой для беседы. Позднее разговоры Куракина с ганноверцами происходили еще много раз.

Советники Георга главным образом подчеркивали свою заинтересованность в том, чтобы Швеция отказалась от большей части своих владений в Германии, которые затем можно было бы разделить между соседями. В возможных территориальных спорах с Данией — скажем, по поводу герцогств Бремен и Верден — ганноверцы были бы рады рассчитывать на посредничество России. Еще в 1712-м датчане заняли принадлежавшее шведам герцогство Бремен, а батальоны курфюрста Ганноверского под предлогом защиты интересов Швеции вошли на территорию соседнего шведского владения — герцогства Верден, и теперь курфюрст хотел, конечно, закрепить его за собой. Ганноверцы обсуждали с русским послом в Гааге три разных плана установления мира на Балтике. Планы эти различались лишь количеством перьев, которые предстояло обронить шведскому павлину, неизменной же была идея о том, что оккупированную русскими часть Финляндии надлежит вернуть шведам, а Россия получит Ингрию и Карелию.

Аудиенция, которую Георг дал в голландской столице Пальмквисту, прошла не столь идиллически. На заявление посланника Карла XII o существовании casus foederis, т.е. о необходимости привести в действие оборонительный союз, заключенный между Швецией, Голландией и Великобританией в 1700 г., новый британский король отозвался так: шведскому правительству следовало бы в таком случае проявлять склонность к миру. Нельзя же заставлять своих союзников расплачиваться за все. Зашла речь также о жалобах новых подданных Георга на насилия, чинимые над ними в Балтийском море шведскими кораблями. На это Пальмквист мог ответить лишь, что без таких действий шведов русский флот на десять лет раньше обрел бы ту силу, которой обладает ныне. Но в подобную дискуссию король себя вовлечь не дал. Стало ясно, что ждать от новых властей в Лондоне прямого вооруженного вмешательства на Балтике не приходится: там намерены были сначала испробовать дипломатические средства. Так, между голландцами и англичанами бесконечно обсуждалось, надо ли послать от них кого-либо на конференцию в Брауншвейге. Одним словом — новое вино в старые мехи.

На фоне этих нескончаемых разговоров Карл XII начал действовать. Момент был знаменательный. В середине сентября русские дипломаты в Стамбуле с почетом отбыли на родину, после того как вопрос о новых границах между Россией и Османской империей был решен к удовлетворению обеих сторон. Игра, которую долго вел в Турции шведский король, потерпела провал, и он тоже стал готовиться к возвращению домой. Карл объяснил правительству султана, что ехать через Польшу не может — в Польше одержали верх его враги, — но проехал бы через подвластную императору Священной Римской империи Венгрию после того, как там закончится эпидемия чумы. Путешествие шведского монарха через всю Центральную Европу требовало, разумеется, дипломатической и материальной подготовки. Деньги поступили на этот раз не от турок, а от венских банков и иных частных заимодавцев. Общим счетом свыше 100 тысяч риксдалеров были выданы под процент, колебавшийся от 9 до 30%, что показывало, каким ничтожным кредитом пользовался у европейских банкиров шведский король.

Получив деньги и документы, необходимые для проезда через имперские земли, Карл пустился в путь. Хотя император охотно встретился бы со своим венценосным гостем, тот предпочел путешествовать инкогнито. Кроме того, в 1700 г. Карл, как и многие другие, признал королем Испании французского принца Филиппа, однако титул короля Испании все еще носил также император, так что могли возникнуть проблемы с дипломатическим протоколом. Да и к тому же шведский владыка очень спешил, что могло показаться странным после того, как, по словам голландского посла в Турции графа Якобюса Кольера, «столь отважный государь в течение пяти лет в этой державе давал соблазнять себя простой надежде на перемены в здешнем правлении».

20 сентября Карл со свитой из 130 человек и турецким эскортом покинул место своего заточения неподалеку от Эдирне. Позднее к нему присоединились поляки и украинские казаки из Бендер, не имевшие с королем более полутора лет никаких контактов. На границе Турции и Венгрии Карл, взяв с собой лишь двух офицеров, расстался с сопровождавшими его отрядами и то в почтовой карете, то верхом помчался в свои владения. В ночь с 10 на 11 ноября некто, одетый в форму капитана шведской армии, постучался в запертые ворота города Штральзунд на Балтике, принадлежавшего тогда Швеции. Король вернулся в свою державу. Путь от Вены до Штральзунда он проделал всего за шесть дней и ночей, и эта небывалая по тому времени скорость только укрепила героический миф о Карле XII, как и история о том, что у прибывшего монарха после многодневной непрерывной езды сапоги пришлось не снимать с ног, а срезать.

Возвращение короля позволило европейцам строить догадки о его намерениях. Не согласится ли он, как полагали в Вене, в знак признательности за благополучный проезд через имперские земли участвовать в мирной конференции в Брауншвейге, которая была инициативой императора? Не пожертвует ли он, как надеялись в Лондоне, своими владениями в Германии в обмен на укрепление союзнических связей с Ганновером, а значит, и с Великобританией? Не смягчит ли он шведскую блокаду Балтики, рассуждали британские и голландские купцы. Из Гааги посланник Пальмквист доносил в Стокгольм, что его собеседники в Республике рассчитывают на ускорение мирного процесса. Как ни странно, никто, по-видимому, не исходил из того, что образ действий Карла останется прежним: драться до последнего.

Положение голландцев от возвращения шведского короля легче не стало. Генеральным штатам, как и всем, предстояло раскрыть карты. Пока Карл находился в Турции, политика Республики была на удивление последовательной. Официально не поддерживая в Северной войне ни одну из сторон, голландцы в то же время позволяли своему послу в Стамбуле посредничать между султаном и царем, а из Амстердама тайно следовали в Россию оружие и офицеры с матросами. Мир между русскими и турками сделал ситуацию в Центральной и Восточной Европе более простой и четкой: с одной стороны — Швеция, с другой — Россия и ее союзники.

Вызывало сомнения, так ли уж выиграет Республика от победы шведов и от господства на Балтике их неуравновешенного короля. В Северной войне голландцы слишком мало ему помогали, чтобы он был им многим обязан. Между тем неприязни к шведам у голландских купцов накопилось предостаточно. Было и такое опасение: в конечном счете главным победителем окажется Франция. Ведь версальский двор вел себя по отношению к Швеции гораздо любезнее, чем голландцы и англичане, а свобода судоходства в Балтийском море значила для французов несравненно меньше. Спустя всего год с небольшим после войны за испанское наследство мысль об усилении влияния Франции на Севере по-прежнему вызывала у голландцев аллергию.

Вызывает удивление, что гораздо реже правящие круги Голландии задумывались о том, благоприятно ли для Республики изменение баланса сил на Балтике в пользу России. Некоторые, прежде всего в Амстердаме, полагали, что победа Петра им выгодна. Но вряд ли все купцы, действовавшие в России, разделяли это мнение. Господство русских на Балтике резко ослабило бы роль Архангельска, где, как уже не раз говорилось, голландцы занимали ведущие позиции, и еще большой вопрос, получат ли их купцы такие же привилегии в захваченных у шведов балтийских портах или же там придется столкнуться с конкуренцией со стороны других иностранных купцов. Стремление царя сделать свою новую столицу торгово-экономическим центром первой величины было неудержимым, а желание самодержавного государя — закон, в самом буквальном смысле слова. Из указа Петра, изданного в ноябре 1713 г., явствовало, что развивать Архангельск он не намерен, а торопится переключить внешнюю торговлю на Петербург. Дружбу между Россией и Голландией это стремление подрывало.