То, что случилось с голландским резидентом де Би в Петербурге, поставило Республику в крайне затруднительное положение. Дипломатические отношения не только со Швецией, но теперь и с Россией были фактически разорваны, поэтому защищать коммерческие интересы голландцев на Балтике стало почти невозможно. Однако внезапная гибель Карла XII 30 ноября 1718 г. сулила новые перспективы. Появилась надежда завязать плодотворные связи с тем, у кого были наибольшие шансы занять шведский престол, а именно с сестрой Карла принцессой Ульрикой Элеонорой. Надежды эти были не беспочвенными: супруг ее, принц Фридрих (в Швеции Фредрик), сын ландграфа Гессен-Кассельского, много лет прослужил генералом в голландской армии. Так что от него Республика вполне могла ожидать поддержки. Но и принц с принцессой нуждались в поддержке со стороны голландцев, ибо в наследники Карла, который умер бездетным, а преемника себе не назначил, метил также другой кандидат. Помимо младшей сестры покойного короля, на шведский престол претендовал Карл Фридрих Гольштейн-Готторпский, сын его старшей сестры, скончавшейся еще в 1708 г.

В противоборстве с племянником Ульрике Элеоноре необходимо было преодолеть два препятствия. Во-первых, ее супруг, принц Гессен-Кассельский, был приверженцем кальвинистской веры, что в лютеранской Швеции отнюдь не считалось плюсом. К тому же принцесса в свое время не обратилась за разрешением на брак к шведским сословиям. Поскольку Карл XII никого себе в преемники не определил, то королевская власть в Швеции вновь стала выборной, как до 1544 г., когда постановили, что престол будет переходить наследникам по мужской линии в роду Ваза. Теперь же сословиям предстояло собраться и решить самим, кому достанется шведская корона.

Казнь барона фон Гёртца.

Рисунок неизвестного художника. Национальный музей, Стокгольм 

И тут Республика Соединенных Нидерландов могла сыграть немаловажную роль. Сознавая это, посланник ландграфа Гессен-Кассельского в Гааге обратился в начале января 1719 г. к великому пенсионарию Хейнсиюсу с просьбой о вмешательстве голландцев в интригу по поводу престолонаследия в Стокгольме. Ведь чего хорошего могли ожидать в Гааге от «гольштейнской партии», которая воцарилась бы при шведском дворе, если бы королем стал Карл Фридрих? Арест голландцами фон Гёртца, гольштейнского барона, еще не забылся, и «гольштейнская партия», руководствуясь чувством мести, сделала бы восстановление добрых отношений между Республикой и Швецией невозможным. Напротив, победа «гессенской партии» сулила голландцам, больше, чем кому-либо иному, все мыслимые формы дружбы.

Однако прежде чем голландский дипломат в Стокгольме Хендрик Рюмпф успел что-нибудь предпринять, проблема престолонаследия там разрешилась. «Гессенская партия» нанесла упреждающий удар. 13 декабря 1718 г., ссылаясь на приказ, который отдал якобы еще сам Карл XII, принц Фредрик, муж Ульрики Элеоноры, распорядился арестовать фон Гёртца, а в начале марта 1719-го гольштейнского барона казнили. Эта расправа, совершенная явно по политическим мотивам, привела к тому, что «гольштейнская партия» в Швеции осталась фактически без вождя.

Но принц Фредрик этим не ограничился. Он посоветовал супруге формально отказаться от абсолютной власти и созвать риксдаг — собрание представителей сословий. Да принцесса и не могла поступить иначе, ведь многие высшие офицеры шведской армии прямо дали ей понять, что не станут ей присягать, если она не будет избрана на престол риксдагом. Публично отказавшись в январе 1719 г. от своих наследственных прав, она сделала возможным формальное избрание ее сословиями. Месяц спустя новая королева подписала конституцию, которая существенно ограничила прерогативы монарха. Трудно поверить, что королева Ульрика, рассчитывавшая на абсолютную власть, по-настоящему понимала, что она подписала. Королева хотела сделать своего супруга соправителем, но не нашла поддержки у шведской элиты. Вдобавок у Ульрики не сложились отношения с влиятельным президентом королевской канцелярии Арвидом Хорном и сменившим его Густафом Кроньельмом. В результате всего этого в 1720 г. Ульрика уступит место на шведском троне своему мужу Фредрику Гессен-Кассельскому.

Для голландской торговли на Балтике уход со сцены Карла XII был фактором благоприятным. Новые правители Швеции делали все возможное, чтобы восстановить контакты с другими странами, тем более что шведам остро не хватало множества товаров. В конце января 1719 г. жителей Амстердама обрадовало известие о том, что порт Гётеборг снова доступен для голландских купцов. Вскоре корабли с продовольствием один за другим отходили из Амстердама к шведским берегам. Царил такой оптимизм, что страховая премия для судов, направляющихся в Швецию, понизилась до 3%, а до этого была по крайней мере втрое больше. Городские власти Амстердама написали Хейнсиюсу, что, по их мнению, надо как можно скорее послать в Стокгольм человека «без характера», т.е. без дипломатического ранга и связанных с этим протокольных сложностей, дабы «сделать все, что должно, для освобождения все еще задержанных голландских кораблей и для восстановления свободы судоходства и торговли в соответствии со старыми договорами».

Амстердамцы так спешили еще и потому, что с тревогой узнали о подобных же шагах британского короля. Дабы не проиграть конкурентам, голландцам нужно было поскорее уладить все конфликты со шведами. Однако Хейнсиюс реагировал без особого энтузиазма: уместно ли посылать в Швецию дипломата для защиты лишь амстердамских интересов? Да и другие высшие должностные лица в Гааге явно считали торговлю со Швецией вопросом исключительно амстердамским, а не таким, который касается благосостояния всей Республики. Впрочем, амстердамцы не отступали. Обращаясь к Хейнсиюсу в самых учтивых выражениях, городской пенсионарий Виллем Бёйс предложил отправить в Стокгольм Якоба де Би, которому, мол, после возвращения из Петербурга нечем в Гааге заняться. В постскриптуме Бёйс особо отметил, что происшедшее с этим дипломатом в России не должно помешать его назначению в Стокгольм. Власти Амстердама, писал Бёйс, рассмотрели дело де Би и пришли к выводу, что он ничем не заслужил такого дурного обращения со стороны русских, да к тому же царь явно не торопится принести извинения. А коль скоро российский монарх столь мало прислушивается к голландцам, то и им отныне незачем с ним считаться.

При поддержке Хейнсиюса амстердамцы добились своего, и в середине февраля 1719 г. Якоб де Би отбыл — через Гамбург и Любек — в Стокгольм. Насколько срочной считали в Амстердаме его миссию, видно из того, что на сборы ему дали всего четыре дня. После «весьма прискорбного и затяжного путешествия» — только на пути от голландской границы до Оснабрюка оси его кареты ломались трижды. 27 марта де Би добрался наконец до шведской столицы. Там он обнаружил, что официальный представитель Республики, резидент Рюмпф, уехал в Упсалу на коронацию королевы Ульрики. Дело было не в одной лишь протокольной обязанности дипломата, но и в том, что Рюмпфа всерьез задело назначение де Би. Резидент еще 22 марта в письме к Хейнсиюсу с намеком отметил, что де Би прежде был всего-навсего секретарем ездившего по Восточной Европе посланника Йохана ван Харсолте ван Краненбюрга. О приключениях де Би в Петербурге Рюмпф, как ни странно, не упомянул, считая это, видимо, ударом ниже пояса. Однако он открыто задавался вопросом, каким образом сможет дальше, после приезда де Би, выполнять свои функции резидента в Стокгольме «avec honneur», с честью. Рюмпф полагал, что было бы лучше, если бы его заранее отозвали. Вместе с тем резидент позаботился о жилье для прибывшего соотечественника, а значит, портить с ним отношения не собирался.

Если Якобу де Би когда-нибудь казалось, что его миссия в Швеции окажется легкой, то Рюмпф сумел быстро избавить его от этого заблуждения. Шведское правительство, во-первых, не желало давать разрешение на свободное плавание в порты, захваченные русскими. Во-вторых, невероятных трудов должно было стоить добиться возмещения ущерба, нанесенного шведскими каперами и военными моряками голландским судам и грузам. С точки зрения каперского регламента, утвержденного Карлом XII, суда, следующие в Ригу, Ревель, Петербург, Нарву и Выборг или оттуда, объявлялись вне закона. Понятно, что голландцы такую идею категорически отвергали, ведь она означала, что и противники Швеции, такие как русский царь и король Дании, вправе были бы делать с голландскими кораблями, идущими в шведские порты, все, что угодно. Глядя на вещи реалистически, Рюмпф доносил в Гаагу, что, поскольку конфискованных судов в руках у шведов осталось мало, а конфискованных товаров не осталось совсем, получить компенсацию совсем не просто.

Де Би, со своей стороны, утешал себя надеждой на принца Фредрика, супруга королевы, который принял его в Стокгольме благожелательно. Как сообщил Рюмпф Хейнсиюсу, принц Фредрик, напомнив, что служил генералом в армии Республики, дал понять: он и дальше будет отстаивать «всей душой ее же интересы». Намерения Его Высочества можно было, бесспорно, назвать добрыми, однако только будущее должно было показать, удастся ли голландцам извлечь из этих своих гессенских связей политическую выгоду.

Пока де Би осваивался и налаживал первые контакты в Стокгольме, в Гааге возникли новые проблемы. Ведь там все еще обсуждали, кого направить в Швецию полномочным послом. Циркулировали имена двух дворян из провинции Фрисландия: Юббо ван Бюрманиа и Сикко ван Гослинга. Депутаты от Фрисландии указывали на то, что высший дипломатический пост в Стокгольме по традиции занимали представители этой провинции и посягать на обычай нельзя. Напротив, городские власти Амстердама, а за ними и провинциальные штаты Голландии прочили в послы члена амстердамского магистрата Геррита Хасселара. Великий пенсионарий Хейнсиюс решил прощупать позицию остальных провинций. Амстердамцы с этим согласились, но хотели действовать осторожно и дождаться, когда председательство в Генеральных штатах перейдет к представителю нейтральной в этом вопросе провинции Гелдерланд.

Между тем противоборство провинций Голландия и Фрисландия продолжалось и даже усилилось, когда и другие провинции разделились на два лагеря. Гронинген и Оверейссел поддерживали соседнюю Фрисландию, а Гелдерланд и Зеландия встали на сторону Голландии. Утрехт поначалу сохранял нейтралитет. Депутаты от Фрисландии по-прежнему защищали традицию направлять послом в Швецию человека из их региона. Голландцы же ссылались на то, что 95% захваченных шведами торговых судов Республики — из провинции Голландия. Странно в этой связи, что предложенный депутатами от Голландии на пост посла Хасселар никогда торговыми делами не занимался. По этой причине провинциальные штаты решили дать ему в помощь в качестве секретаря человека, который в коммерции разбирается.

При этом все сознавали, что времени терять нельзя, ибо конкуренты-англичане, несомненно, попытаются заключить со Швецией выгодный для себя торговый договор. И все же единодушия достичь не удавалось — даже в начале мая, когда уже пять провинций выразили поддержку Фрисландии, а Голландия осталась в полной изоляции. В Гааге готовы были, вполне логично, предложить провинциальным штатам Голландии направить своего кандидата в Швецию в качестве второго человека при посольстве, но остальные провинции отказались его оплачивать, а голландцы предложение отклонили. В последние дни мая, раздраженный всеми этими проволочками, Юббо ван Бюрманиа из Фрисландии стал готовиться к отъезду в Стокгольм. В конечном счете выбор между кандидатами от Фрисландии и Голландии сделала сама судьба: 2 июня 1719 г. амстердамец Хасселар скончался. Как написал в Петербург Йоханнюс ван ден Бюрг, причинами смерти были «подагра и скорбь».

Тем временем в Швеции Рюмпф и де Би усердно приступили к делу. За визитом вежливости к президенту королевской канцелярии графу Хорну последовала 4 апреля аудиенция у королевы. Еще до аудиенции выяснилось, что у королевы весьма высокие требования. Рюмпф должен был обращаться к ней на шведском языке, а де Би на немецком, потому что по-французски она понимала плохо. В обстановке менее формальной принял голландских дипломатов принц-консорт. Рюмпф и де Би тут же выложили карты на стол. Они хотели узнать, разрешат ли шведы свободный доступ в свои бывшие порты, попавшие в руки русских. Принц Фредрик ответил, что видит здесь некоторые проблемы. Разрешат ли Дания и Россия свободное плавание в шведские порты? Иными словами, допустят ли противники Швеции полную свободу судоходства и торговли на Балтике? Это был действительно больной вопрос. Отношения Республики с царем находились после дела де Би на точке замерзания, а датский флот готовился перекрыть судам нейтральных стран путь в шведский Гётеборг. Правда, об этом голландские дипломаты предпочли, разумеется, не упоминать.

В разговоре с супругом королевы Де Би горячо живописал нищету жителей Ревеля и Риги — не бросит же шведская корона в беде тех, кого все еще считает своими подданными? Не намерена же она уже уступить эти территории русским? Но сам принц пошел дальше и поставил вопрос иначе. Свобода судоходства на Балтике возможна, намекнул он, однако и Генеральным штатам следует, со своей стороны, сделать кое-что конкретное для Швеции, не ограничиваясь словами и протокольными жестами. Эта реплика напугала дипломатов. Неужели правительство Швеции, воскликнул де Би, требует, чтобы Республика выступила вместе со шведами против их врагов? К тому же обсуждать дела такой важности подобает дипломатам более высокого ранга. Но Фредрик не собирался смягчать разговор и напрямик спросил своих собеседников: разве пойдет Республике на пользу поражение Швеции?

Если голландцы хотели, чтобы проблема торговли рассматривалась и решалась отдельно, то шведская элита смотрела на вещи иначе. Для нее вопрос о торговых уступках был неотделим от всей проблематики трудного военно-политического положения Швеции. Это с самого начала сделало миссию де Би и Рюмпфа крайне деликатной. 8 апреля оба они обедали у президента канцелярии графа Хорна, и тот говорил еще резче, чем принц-консорт. Да, Республика должна оказать Швеции реальное содействие. Свободное плавание в порты, которые не захвачены русскими, возможно, признал граф Хорн, но говорить о возмещении ущерба за задержанные шведами голландские суда и товары преждевременно. В качестве же разменной монеты он предложил захваченные каперами, но еще не проданные корабли и грузы вернуть владельцам, если все бумаги в порядке. Впрочем, это тоже затянется на долгие годы.

Какова на самом деле позиция Швеции, стало ясно очень скоро. В апреле в Стокгольме увидели свет новые правила для шведских каперов. Плавание судов нейтральных стран в бывшие шведские порты, захваченные русскими, было вновь, как и в 1710 г., запрещено. У Якоба де Би это вызвало, естественно, большое разочарование и возмущение. Он увидел здесь происки той части шведской элиты, которая получала доходы от каперства. В письме к Хейнсиюсу от 15 апреля де Би констатировал различия во мнениях между королевой и ее супругом, с одной стороны, и членами государственного совета Швеции, с другой. В отличие от Ульрики и Фредрика шведские аристократы идти на уступки голландцам не желали. Их приводило в ярость намерение королевы посадить принца-консорта на престол вместе с ней, и они намерены были показать гессенскому принцу, что ему не следует слишком вмешиваться в политику. Новая конституция, обещание королевы ничего не предпринимать в государственных делах без одобрения Сената делали Ульрику и ее супруга беспомощными марионетками в руках знатной верхушки страны.

Вскоре после того, как де Би подробно, в характерном для него жалобном тоне уведомил Гаагу о том, что дело не в недостатке старания с его стороны, на политической сцене Швеции произошли резкие перемены. 22 апреля граф Арвид Хорн, главный приверженец новой, олигархической формы правления, ушел в отставку. Поводом к ней стал инцидент вполне заурядный, но типичный для тогдашней Швеции, где неясно было, у какого государственного органа какая сфера компетенции. Шведские каперы захватили небольшое судно из Фрисландии. По личной просьбе вдовствующей принцессы Нассау-Фрисландской королева Ульрика приказала его освободить. Президента канцелярии это привело в бешенство. Поскольку королева отдала это повеление, не спросив мнения Сената, граф Хорн обвинил ее в нарушении конституции. Ее Королевское Величество, разумеется, пожаловалась мужу. Дело разбирали шведские сословия, представленные в риксдаге. Они одобрили освобождение корабля, но осудили королеву за то, что она не передала вопрос на рассмотрение в Сенат. Однако Хорн считал, что решение об освобождении судна входило целиком в компетенцию Сената и вмешательство риксдага неуместно. Во всяком случае сам он этого больше терпеть не хотел.

Отставка графа Хорна и одновременная скоропостижная кончина его союзника, предводителя шведского дворянства графа Петера Риббинга, серьезно ослабили позиции противников придворной партии. Двор умело воспользовался ситуацией, добившись избрания новым предводителем дворянства сторонника абсолютистской монархии графа Андерса Лейонстедта, бывшего посла в Берлине. Королева и принц-консорт явно пытались снова подчинить короне непокорную шведскую аристократию.

Голландские дипломаты в Стокгольме, конечно, надеялись извлечь пользу из изменившейся расстановки политических сил. Они рассчитывали, так сказать, впрячь в свои сани как принца Фредрика, так и нового президента канцелярии графа Кроньельма. В обещаниях не было недостатка, и вообще положение неожиданно стало казаться благоприятным. 24 мая Рюмпфу и де Би было заявлено, что неограниченная свобода судоходства на Балтике разрешена… но при определенных условиях. В донесении Хейнсиюсу Рюмпф изложил эти условия так:

1) Первые корабли голландцев, вошедшие в Балтийское море, обязаны доставить в Швецию «для продажи по справедливой цене столько зерна, продовольствия, пеньки, мачт и других необходимых товаров, сколько там нужно»;

2) Генеральные штаты должны твердо гарантировать, что никто из их подданных не дерзнет под страхом смертной казни поставлять врагам Швеции контрабандные товары;

3) Республика приложит все усилия к тому, чтобы плаванию торговых судов в Швецию и обратно ничто не препятствовало и чтобы «Дания как можно скорее отозвала свою эскадру, которая в настоящее время блокирует город Гётеборг»;

4) Генеральные штаты, которые некогда выступили гарантом Травентальского мирного договора 1700 г. между Данией и Швецией, постараются «всеми силами» воздействовать на ситуацию в балтийском регионе таким образом, чтобы «Ее Величество королева могла добиться желательного и почетного мира».

Первое условие показывало, в какой безнадежной ситуации находилась воюющая Швеция, которой не хватало буквально всего. При этом совершенно естественно было надеяться на торговые суда из Голландии. Отношения шведов с Великобританией из-за ее личной унии с Ганновером были тогда еще напряженными, и трудно было себе представить, что провиант в шведские порты будут поставлять англичане. Окруженной врагами Швеции ничего не оставалось, как ждать помощи от Республики. Понятно, что Рюмпфа и де Би это вполне устраивало. Такая зависимость шведов от жизненно необходимых товаров, доставляемых на голландских судах, сулила всем провинциям Республики немалые экономические и финансовые выгоды. Оба дипломата получили возможность проявить по отношению к своим шведским собеседникам любезность, сообщив им, что в течение одной лишь весны 1719 г. пятьдесят голландских кораблей заходили в порт Стокгольма со всякими нужными шведам грузами.

Со вторым условием, выдвинутым шведским правительством, дело обстояло сложнее. В Гааге, как известно, ни для кого не было секретом, что голландские купцы, особенно амстердамские, снабжали и продолжают снабжать оружием и военными материалами Россию. Шведско-голландскими договорами 1699 г. о торговле и взаимной обороне это, кстати, не запрещалось, однако договоры давно утратили силу и больше не имели никакого значения. Нетрудно было догадаться, что требование Швеции, чтобы голландцы ввели смертную казнь за поставки контрабандных товаров ее противникам, не вызовет в правящих кругах Республики бурного одобрения. Не говоря уже о том, что выносить приговоры голландским купцам входило в компетенцию не Генеральных штатов, а штатов провинции Голландия. Де Би и Рюмпф обо всем этом мудро помалкивали и просто обещали передать условие шведов в Гаагу.

По-своему болезненным было также третье условие. Оно, правда, не требовало от голландцев немедленно взяться за оружие против врагов Швеции. Речь могла идти об усилиях дипломатических. Но действия датского флота внушали немалое беспокойство. В начале апреля датчане блокировали Гётеборг, а в середине месяца уже перехватили десять голландских судов и отослали в Норвегию. Несколько недель спустя заинтересованные купцы обратились к Генеральным штатам с настоятельной просьбой отправить на Балтику эскадру. Подобное решение должны были поддержать все провинции, поэтому «Высокомочные», в свою очередь, запросили мнение провинциальных властей, в результате чего было потеряно еще больше времени.

Конечно, датскому дипломату в Гааге указали на явное нарушение его страной датско-голландского торгового договора от 15 июля 1701 г. и заявили, что Республика оставляет за собой право всеми мерами добиваться возмещения ущерба. В Гааге, однако, понимали, что угроза эта пустая, ибо на снаряжение военных кораблей просто не было денег. Насколько драматически обстояло положение с финансами, показали разговоры с представителями адмиралтейств. Только амстердамское адмиралтейство в состоянии было выделить средства на снаряжение пары фрегатов. Но этого было недостаточно: эскадра должна была насчитывать не менее десятка судов, а такое было голландцам не по карману. Вся надежда была на то, что с улучшением отношений между Республикой и Швецией меньше голландских кораблей будет становиться жертвой хотя бы шведского каперства.

Все это свидетельствовало о трезвом реализме гаагских политиков, но вместе с тем демонстрировало их бессилие. А тут еще каверзы со стороны англичан. Британская дипломатия уверяла голландцев, что их торговые суда не найдут в Швеции достаточно грузов, которые можно взять, отправляясь домой, а потому незачем, мол, вообще ходить в шведские порты. Зная о том, что в Лондоне в то время шла дискуссия об отмене британского эмбарго на торговлю со шведами, нетрудно предположить, что за «добрыми» советами англичан скрывался исключительно эгоистический расчет на устранение конкурента. Понятно, что секретарь шведской миссии в Гааге Прейс поспешил разоблачить перед местной элитой лицемерие британских дипломатов.

Из четырех условий, которыми шведы обставили свое согласие на свободу судоходства на Балтике, наиболее опасным для интересов Республики было четвертое. В августе 1700 г. Травентальский мир положил конец конфликту между Данией и Швецией. Датское правительство обещало тогда больше не участвовать в Северной войне. Республика выступила одним из гарантов этого договора, и теперь четвертое условие шведов означало, что они требуют вмешательства голландцев, дабы вновь принудить Данию к миру, да еще и «всеми силами». Осторожные Рюмпф и де Би о сути четвертого условия не высказывались, а лишь дали понять, что можно ожидать «благоприятной» резолюции Генеральных штатов, пока же следует немедленно отдать приказ шведскому адмиралтейству не чинить никаких препятствий голландской торговле на Балтике. Как велико было доверие шведов к Генеральным штатам, видно из того факта, что в конце мая 1719 г. пожелание обоих голландских дипломатов действительно было выполнено.

Это, впрочем, не означало, что Рюмпф и де Би могли отныне сидеть сложа руки. Шведы продолжали удерживать четыре голландских судна, которые вместе с их грузами еще не были конфискованы. Кроме того, в порту Хельсингборг находился пятый корабль, который королева Ульрика уже дважды приказывала освободить. То, что приказы эти не были выполнены, говорило о многом. Хотя королева и ее супруг выиграли в борьбе против инициаторов новой конституции, воля монарха пока не стала при Ульрике законом. Вдобавок еще одно голландское судно было перехвачено по пути в Выборг шведским военным кораблем, однако вскоре отпущено. Это быстрое освобождение было связано, вероятно, с просьбой шведского риксдага к Рюмпфу и де Би помочь получить в Голландии заем под залог доходов от шведской провинции Готланд. Оба дипломата просто передали эту просьбу в Гаагу. Упомянутые же выше пять голландских судов шведы по-прежнему удерживали у себя.

Вопрос о том, нельзя ли произвести в Голландии заем, шведское правительство направило, разумеется, и своему дипломату Прейсу. В июне ему велели приложить все усилия для того, чтобы уменьшить «безденежное положение» Швеции. Прейс прибег к услугам купца Пьера Бальгери, который исполнял в Амстердаме функции шведского агента. Вместе они отправились в город Харлем. Из разговоров там стало ясно, что в предложении шведов относительно займа недоставало важной информации. Из чего состояли доходы острова Готланд? Какую сумму они составляли? И когда предполагалось начать выплату процентов и самого долга? К тому же шведские власти должны были дать гарантии финансирования и процентов, и возвращения долга — на случай, если доходов провинции Готланд окажется недостаточно. В этой мере предосторожности отразился печальный опыт голландцев. В 1701 г. они дали шведам взаймы 300 тысяч риксдалеров под залог доходов от таможенных пошлин в Риге. Когда в 1710-м Ригу заняли русские войска, выплаты по долгу прекратились. Такая же опасность грозила и теперь. Готланд пока еще был шведским, но надолго ли, никто не знал. Вот почему голландцы настаивали, чтобы шведское королевское правительство дало конкретные гарантии.

Секретарь шведской миссии в Гааге поговорил, конечно, и с Хейнсиюсом. Тот потребовал сначала возместить ущерб за захваченные шведами голландские суда и вернуть старый кредит 1701 г. Любезнее, но не намного сговорчивее оказались другие влиятельные лица в Гааге. Они объясняли, что финансовые обязательства иностранных держав по займам, полученным от голландцев, всегда выполнялись так плохо, что кредит Республики совершенно подорван, ведь государство каждый раз выступало гарантом в случае потерь частных лиц по этим займам. При такой тяжелой финансовой ситуации Республики шведам трудно рассчитывать там на большую поддержку со стороны частных лиц или государства. Еще один собеседник Прейса советовал даже не направлять Генеральным штатам официальную просьбу о займе под залог доходов провинции Готланд, ибо это может навести русских на мысль напасть на остров.

Отсутствие у тогдашней голландской верхушки энтузиазма в отношении финансовой помощи шведам можно ретроспективно считать упущенным шансом. Совершенно очевидно, что ввязываться ради Швеции в военную авантюру гаагские политики не желали. Однако трудно себе представить, как можно было добиться от Стокгольма уступок в области торговли, не оказав ему поддержки в войне. Предоставление займа как раз и стало бы такой поддержкой, пусть и косвенной. Можно было проявить добрую волю, не идя на слишком большой риск в международной политике. То, что правящим кругам Республики хотелось, по голландской поговорке, жать не посеяв, уже летом 1719 г. сделало их переговоры со шведами фактически бессмысленными. Выйти из тупика можно было лишь в том случае, если одна из сторон изменит свой подход к ситуации.

Пока голландские дипломаты в Стокгольме ограничивались отстаиванием коммерческих интересов своей страны и как можно более неопределенно высказывались о том, что она готова дать взамен, настроения в шведской столице начали заметно меняться. В середине июня пошли слухи о наращивании военных сил русских в Финляндии. Само по себе это не должно было внушать опасения: царь Петр сводил туда свои полки ежегодно. Но широкомасштабные военно-морские приготовления русских указывали на то, что на этот раз их целью мог стать Стокгольм. Капитуляция двух шведских фрегатов у побережья Курляндии перед превосходящими силами противника не оставляла сомнений: русский медведь выпускает когти.

В Гааге шведский дипломат Прейс тоже, еще в конце мая, услышал об опасности, но не придал ей особого значения. В разговоре с посланником императора Священной Римской империи он выказал себя оптимистом, убежденным в могуществе шведского оружия. Если русские хотят совершить грабительский набег — что ж, для жителей побережья это очень прискорбно, но никаких иных целей противник не достигнет. На посланника венского двора эти заверения не произвели большого впечатления, и он со всей прямотой посоветовал Прейсу, а через него правительству Швеции официально отказаться от Бремена и Вердена в обмен на изрядную британско-ганноверскую субсидию и военную помощь.

И действительно, именно на эту тему шведы повели летом в Стокгольме переговоры с англичанами. 5 июля Рюмпф и де Би сообщили Хейнсиюсу, что относительно Бремена и Вердена Швеция готова к уступкам, но Великобритания должна указать точно, какой помощи шведы могут от нее ожидать. Одновременно правительство Швеции старалось затянуть, насколько возможно, переговоры с русскими на Аландских островах. Шведы были, по-видимому, не в силах продолжать борьбу против стольких врагов сразу. После двадцати лет войны страна была и в военном, и в финансовом отношении истощена. Оставалось выбирать из двух зол: сближение с Россией или с Великобританией. Обе эти державы были важнейшими участниками антишведской коалиции, но отнюдь не друзьями, а значит, логично было попытаться оторвать одну из них от союза с другими противниками Швеции. Выбор в пользу сближения с Лондоном напрашивался сам собой. Британский флот мог легко помочь шведам нейтрализовать угрозу со стороны России и отвоевать потерянные земли. К тому же принц-консорт Фредрик ориентировался на Западную Европу, а вовсе не на Россию. В войне за испанское наследство Фредрик сражался бок о бок с голландцами и англичанами, Россия же и ее царь были ему психологически чужды и непонятны.

Шведский курс на сближение с Лондоном полностью соответствовал замыслам британско-ганноверского окружения Георга I. Король и его главный советник Джеймс Стэнхоуп разработали план, предусматривавший два этапа. Сначала шведам надлежало заключить мир с Ганновером, Данией и Пруссией. Разумеется, это потребует от Стокгольма болезненных территориальных уступок — в расчете на достижение основной цели: возвращение земель, захваченных русскими. На втором этапе следовало как можно больше, и если надо — силой оружия, изолировать Россию в международной политике. Царь вынужден будет отказаться от Финляндии, Лифляндии с Ригой и части Эстляндии с Ревелем. Карелию, Ингрию с Петербургом и эстонскую Нарву русские смогут сохранить. Так шведы вернут себе свои важнейшие владения на восточном побережье Балтики, а Россия все же получит столь желанный для нее выход к морю. Возникнет равновесие сил, которое сделает невозможной чью-либо монополию на такие товары, как пенька, деготь и лес, и британскому правительству не придется опасаться экономической зависимости от какой-либо из балтийских держав.

В рамках этого плана Лондону нужно было поскорее направить в Швецию посла. Уже 30 июня 1719 г. барон Джордж Картерет высадился в Гётеборге, а две недели спустя был принят королевой Ульрикой. Правда, без церемоний, так как еще не успели прибыть кареты посла и его багаж. Картерет мог теперь сам ознакомиться на месте с той отчаянной ситуацией, в которой находилась Швеция. Он убедился, что шведы гораздо больше боялись русских, чем датчан. Блокада Гётеборга датским флотом создавала препятствия для поставок в Швецию продовольствия, но не угрожала самому существованию державы. С середины июля Стокгольм жил в тревоге перед возможной высадкой русских. Повсюду люди уверяли, что видели русские корабли. Началась массовая истерия; в столице даже вспыхнули беспорядки, когда кто-то огласил поддельный королевский указ, разрешавший грабить и сносить публичные дома. Чтобы восстановить спокойствие, властям пришлось вынести несколько смертных приговоров.

Ставка верховного командования шведской армии прекрасно понимала серьезность положения. Однако намеченная стратегия могла быть только оборонительной, тем более что защищать бесконечно длинную береговую линию Швеции стоило больших трудов. Абсолютным приоритетом было не допустить захвата Стокгольма. Под энергичным командованием принца Фредрика вдоль побережья были размещены мобильные сторожевые части, а подступы к столице с моря охраняла усиленная эскадра. Проблема была в том, что российский флот обзавелся грозной и эффективной новинкой — галерами нового типа, с которыми нелегко было соперничать шведским фрегатам и линейным кораблям, оказавшимся слишком медлительными для того, чтобы успешно маневрировать между островами Стокгольмского архипелага.

25 июля к северу от Стокгольма была замечена русская эскадра из 132 галер и 100 вооруженных шлюпов. Так как на некоторых кораблях находились кони, можно было опасаться очень быстрой атаки. В ответ шведы возвели везде у берегов 10-метровые завалы из бревен, и это возымело действие. Вместо того, чтобы напасть на столицу, русский флот разделился на две части, и на протяжении десятков километров к северу и югу от Стокгольма были разрушены и сожжены множество городов, деревень, мельниц и рудников. Ко всеобщему удивлению русские войска повсюду вывесили манифест, в котором на шведском и немецком языках утверждалось, что нападение совершено не с целью оккупации, а для того, чтобы побудить власти страны к миру. В середине августа в окрестностях Стокгольма появилась третья эскадра русских. 19 августа она соединилась с той, которая действовала к югу от столицы, и за этим последовала прямая атака на Стокгольм. 25 августа атака была отбита, после чего все русские корабли ушли.

Резиденту Хендрику Рюмпфу эти события доставили немало переживаний. От царского кабинет-секретаря Остермана он получил охранную грамоту на свою усадьбу Херхамбра на одном из островов Стокгольмского архипелага, однако грамота подоспела слишком поздно. Конечно, Рюмпф не забыл прикрепить к дверям своего загородного дома извещение на французском языке о том, что дом и усадьба принадлежат ему, голландскому дипломату. Но извещение не помогло. Русские солдаты были в большинстве своем неграмотные крестьяне, а среди офицеров тогда еще мало кто умел читать по-французски. Поскольку сгорел также железоделательный завод, в котором у Рюмпфа была значительная доля капитала, убытки резидент понес огромные.

Пока он занимался своими частными делами, его британский коллега Картерет успел многого добиться. Нападения русских на столицу Швеции и ее окрестности привели, как ни странно, именно к тому, чего петербургский двор хотел избежать: к сближению Стокгольма с Лондоном и возросшей готовности шведов продолжать войну с Россией. Голландские дипломаты передали в письме к Хейнсиюсу слова королевы Ульрики о том, что она «предпочитает вообще не иметь королевства, чем зависеть от России». Но состояние Швеции было печальным, поэтому все надежды возлагались на помощь со стороны британского флота. Посол Великобритании, а вслед за ним посол Ганновера, искусно воспользовавшись царившими в шведской столице настроениями, прямо потребовали отдать Ганноверу герцогства Бремен и Верден целиком, причем оба дипломата знали, что их король-курфюрст Георг согласен был и на меньшее. Дело завершилось тем, что шведы подписали с Великобританией и Ганновером мир, который, по мнению голландца де Би, обошелся Швеции слишком дорого. Всего за миллион риксдалеров шведы уступили курфюрсту Ганноверскому свои владения на севере Германии. Лондон же передал свою эскадру, действовавшую на Балтике, под командование шведов, а договор об оборонительном союзе, заключенный Швецией и Англией еще в 1700 г., был объявлен вновь вступившим в силу.

Рюмпф и де Би, видевшие все происходящее сквозь призму британско-голландских противоречий, не скрывали от Хейнсиюса своих мрачных мыслей. Британский посол Картерет поначалу обходился с голландскими коллегами достаточно вежливо, но очень скоро оказалось, что он больше не готов отправлять их корреспонденцию в своих почтовых мешках. Из этого можно было сделать только один вывод: британец подпиливает ножки у стула голландской торговли. Тот факт, что представителям Республики трудно было пересылать свою корреспонденцию (почтовое сообщение через Южную Швецию блокировал датский флот), показывает, до какой степени они были изолированы. Да и что они могли предложить отчаявшимся шведам? Рюмпф ворчал, что новоназначенный посол Республики при шведском дворе все не едет и что Генеральные штаты не удосужились даже ответить на выдвинутые Стокгольмом четыре условия, при выполнении которых шведы разрешили бы свободу судоходства на Балтике.

Де Би считал положение Швеции безнадежным. Ее поражение и упадок предопределены, «если только десницею Божией и помощью со стороны она не будет вырвана из рук царя, который, достигнув своей цели, получит полное Dominium Maris Baltici [господство над Балтийским морем]». Де Би явно рассчитывал, что латинский термин произведет в Гааге большее впечатление и сильнее расшевелит тамошних политиков. Ведь еще с XVII в. традиционная политика Республики на Балтике была ориентирована на сохранение там баланса сил. Для процветания голландской торговли в этом регионе важно было, чтобы ни одна из балтийских держав не добилась преобладания. Дипломат де Би не просто докладывал своему начальству о ситуации в Швеции, а давал ему ясный совет: вмешайтесь поскорее, чтобы потом не жалеть!

Естественно, и шведский дипломат Прейс тоже не сидел в Гааге без дела. Он должен был прозондировать, готовы ли «Высокомочные» оказать шведам помощь или нет. После ряда разговоров с Хейнсиюсом он понял: никакой эскадры голландцы на Балтику не направят. Правящие круги в Гааге охотно выступили бы посредниками, но, похоже, никто, включая и шведский двор, их об этом не просил. Прейсу приходилось не раз объяснять своим собеседникам, что голландская поддержка России оружием и всем прочим существенно подорвала доверие между Стокгольмом и Гаагой. К тому же положение Швеции было слишком отчаянным, чтобы можно было тратить время на долгие посреднические усилия.

Свою окончательную линию поведения по отношению к шведам Генеральные штаты определили в секретной резолюции от 1 июля 1719 г. Правительство королевы Ульрики обязано прежде всего выплатить компенсацию за захваченные шведами голландские суда и товары. После этого вполне возможен торговый договор, однако о военной поддержке следует забыть. Оборонительный союз обсудить можно, но не применительно к войне текущей, нынешней. Получив из Гааги соответствующее послание, Рюмпф и де Би тотчас же поняли, что им эту пустую скорлупу лучше не передавать шведскому двору. Пусть это сделает, когда приедет, новый посол Республики.

Но был ли его приезд еще уместен? Со смертью амстердамца Хасселара спор между провинциями Фрисландия и Голландия о том, кого назначить послом в Стокгольм, не закончился. Голландия и особенно Амстердам продолжали противиться назначению кандидата от Фрисландии Юббо ван Бюрманиа, так что тот в конце августа поинтересовался в Гааге, надо ли ему еще собираться в путь. В начале сентября вслед за центральными властями шесть провинций из семи снова высказались за то, чтобы новый посол немедленно отправился в Швецию. Штаты же провинции Голландия по-прежнему стояли на той точке зрения, что наибольший ущерб действия шведов нанесли людям из этой провинции, а значит, и послом должен стать их земляк. Только 19 сентября, несмотря на сопротивление Голландии, ван Бюрманиа получил наконец назначение, а через месяц ему велели как можно скорее отбыть в Стокгольм. Предписанную традицией резолюцию Генеральных штатов с пожеланиями благополучия и благословения новому послу депутаты от провинции Голландия не подписали. Пять месяцев препирательств позволили им лишь оттянуть, но не предотвратить то, против чего они так возражали.

Одновременно с назначением посла отозвали из Швеции де Би. Казалось, Генеральные штаты уступили настояниям русских, ведь посол Куракин давно уже этого требовал. Однако дело обстояло сложнее. Приказ «Высокомочных» был ясным сигналом, что переговоры в Стокгольме шли не так, как хотели в Гааге, и именно поэтому было вполне логичным показать царскому послу, что голландцы не ставят только на одну, шведскую, лошадь. Тем более что Юббо ван Бюрманиа уже отправлялся в Стокгольм, а следовательно, шаг навстречу русским уравновешивался дипломатической любезностью в отношении шведов. Кроме того, новый посол Республики в Швеции успел дать понять, что не хочет брать себе секретарем де Би, а предпочитает Шарля Рюмпфа, родившегося в Швеции брата Хендрика Рюмпфа.

Узнав о том, что его отзывают, Якоб де Би, дабы все-таки завершить свою миссию успехом, предпринял еще одну попытку добиться хотя бы освобождения голландских судов, которые пока удерживали шведы. Нельзя ли было использовать как средство давления свой предстоящий отъезд? 13 сентября Хендрик Рюмпф и де Би посетили президента канцелярии графа Кроньельма и изложили свою просьбу. Тот реагировал возмущенно. Как могут голландцы ожидать чего-либо от Швеции, если они, как докладывал Прейс из Гааги, только требуют компенсации за свои суда и товары, «тогда как интересам Республики гораздо больше соответствовало бы оказать помощь Швеции в ее бедственном положении и спасти ее от полного падения»?

Голландские дипломаты ответили другим риторическим вопросом. Республика глубоко оскорблена нескончаемым шведским каперством — как же можно чего-либо ожидать от нее, если не протянуть ей руку? Вскоре последовал еще один, более конкретный разговор, в ходе которого граф Кроньельм пошел на небольшую уступку. Из удерживаемых шведами кораблей можно было сразу, без специальных юридических процедур, освободить лишь те, что были захвачены военными моряками, а не каперами. Позднее принц-консорт Фредрик заявил Рюмпфу, что понимает позицию голландцев, однако подчеркнул, что практически невозможно убедить правящие круги Швеции в доброй воле Республики, если шведам не будет оказана реальная поддержка. К тому же сам-то Стокгольм добрую волю уже проявил. Ведь Рюмпфу позволили вернуться к шведскому двору, еще не зная, приедет ли из Гааги полномочный посол, а некоторые из захваченных судов уже отпустили.

В своем донесении Хейнсиюсу от 26 сентября 1719 г. резидент предостерег: если в Гааге сосредоточат слишком много внимания на проблеме кораблей, Великобритания или Франция, а то и обе они сумеют заключить со шведами выгодный торговый договор, Республика же останется ни с чем. Несмотря на свой предстоящий отъезд, де Би упорно продолжал переговоры, и наконец 9 октября ему выдали постановление с королевской печатью. Как и предупреждал президент канцелярии, голландские суда, попавшие в руки каперов, оставались под арестом, но небольшое число других, захваченных шведским военным флотом, получили свободу. К этому добавилось туманное обещание, что ущерб, нанесенный голландскому судоходству, будет возмещен. Чего такое обещание стоит, должно было показать будущее.

Добившись этих результатов, Якоб де Би стал готовиться к отъезду. Когда точно он покинул Стокгольм, неясно. Корабль, на котором они с женой отплыли, в конце ноября у побережья Гольштейна затонул. Тела дипломата, его жены и многих других погибших позднее выбросило на берег. Лишь семеро матросов выжили в этой катастрофе. В Стокгольме Рюмпф казался совершенно потрясенным трагической новостью, но скорбь его была неглубокой. В письме к Хейнсиюсу он доверительно сообщил, что настоятельно советовал своему коллеге проделать большую часть пути по суше. Тот согласился, однако из скупости предпочел более дешевое путешествие на корабле. И хотя де Би, по словам Рюмпфа, делал все, чтобы его заменить (читай: подсидеть), резидент отметил, что «очень чувствителен к его печальной судьбе». Великий пенсионарий отнесся к сказанному Рюмпфом без особого доверия, так как вел переписку с обоими дипломатами порознь и хорошо знал, что де Би в своих письмах всегда с похвалой отзывался о Рюмпфе, но не наоборот. 

 

ОДИН УШЕЛ, ДРУГОЙ ПРИШЕЛ

Пока де Би готовился к отъезду, посол Юббо ван Бюрманиа 9 ноября 1719 г. высадился в Швеции близ Гётеборга. Прибыл он на голландском военном корабле, вооруженном 44 пушками. Незадолго до его отплытия городские власти Амстердама предприняли последнюю попытку сорвать его миссию, предложив назначить послом в Стокгольме Рюмпфа, а ван Бюрманиа был бы при нем вторым по рангу. Предложение это в Гааге с насмешкой отвергли. В конце ноября новый посол добрался до шведской столицы. Задолго до него туда прибыл со своей эскадрой британский адмирал Норрис, показав, что его страна после подписания августовского договора на деле поспешила на помощь шведам, ведь русский флот мог опять появиться в любую минуту. Очень характерным для тогдашнего положения шведов было то, что королева Ульрика преподнесла адмиралу подарок… из железа. Пояснений не требовалось: Швеция разорилась.

Послу Республики королева дала первую аудиенцию 2 декабря. За этим протокольным обменом любезностями последовали более содержательные беседы посла ван Бюрманиа в течение декабря с принцем Фредриком и с президентом канцелярии графом Кроньельмом. В глазах гостя дело выглядело просто. Разумеется, голландцы стремятся восстановить дружбу со Швецией, однако для этого Стокгольму надо вернуть захваченные суда и выплатить компенсацию, как поступили сами Генеральные штаты в 1691 и 1693 годах, когда их подданные необоснованно захватили корабли шведов. Оборонительный союз между обеими державами вполне возможен, но не применительно к текущей войне. Понятно, что ожиданиям шведской элиты это не соответствовало. Она желала заключить широкий наступательный альянс, в котором ключевую роль играли бы как Великобритания, так и Голландия. Целью было отвоевать шведские земли, попавшие в руки русских, и установить в балтийском регионе выгодный Швеции мир. Если гаагские политики к этому готовы, риксдаг мог бы принять «сильную резолюцию», в которой максимально пошел бы навстречу подданным Республики.

Чтобы не ограничиваться красивыми словами и с учетом того, что шведская казна была пуста, был составлен план, предусматривающий конфискацию имущества шведских каперов и владельцев каперских судов для возмещения ущерба голландцам, насколько хватит конфискованного добра. Правда, тут не обошлось бы без трудностей. Владельцы каперских судов обладали в Швеции немалым политическим влиянием, ибо многие высокопоставленные особы получали от каперства большие доходы. То, что принц Фредрик и иные руководители шведской политики хотели донести до голландского посла, сводилось к следующему: пусть Республика, ради Бога, сделает первый шаг — и тогда пожелания голландцев большей частью будут выполнены. Но ван Бюрманиа понимал, — ему достаточно было перечитать свои инструкции, — что в Гааге не желали делать ничего и, уж конечно, не желали быть вовлеченными в наступательный союз.

При подобном расхождении позиций никакого успеха достичь было нельзя. Так что уже 29 декабря ван Бюрманиа обратился к секретарю Генеральных штатов Франсуа Фагелу, с которым вел официальную переписку, с вопросом, есть ли еще смысл в его переговорах. Проблемой было также нежелание властей провинции Голландия поддерживать посла, назначенного против их воли. Так, из-за противодействия голландских адмиралтейств дипломат не мог даже составить полное описание причиненного голландцам ущерба.

Однако в первые месяцы 1720 г. противодействие уменьшилось. Это было связано с проходившими зимой в Гааге переговорами о завершении формирования Четверного союза, т.е. о вступлении Республики вместе с Великобританией, Францией и Австрией в борьбу против Испании. Между тем скоро выяснилось, что Испания в военном отношении быстро слабела. Развернув в октябре 1719 г. наступление в Каталонии, франко-британские силы подошли к Барселоне. Одновременно в Галисии англичане овладели портовым городом Виго, а британские эскадры перерезали морские пути, соединявшие Испанию с ее американскими колониями. В середине ноября на Сицилии австрийцы принудили к капитуляции Мессину, которую удерживали испанские войска. Фактически это означало победу союзников, и король Испании не выдержал. 5 декабря кардиналу Джулио Альберони, одному из главных противников мира при испанском дворе, было приказано удалиться от государственных дел и в течение трех недель покинуть страну. Участники антииспанской коалиции согласились прекратить боевые действия лишь при условии, что Испания присоединится к Четверному союзу. Деваться испанцам было некуда — и 19 февраля 1720 г. они вступили в альянс, который по иронии судьбы был создан в первую очередь против них. Судя по всему, в Лондоне, Париже и Вене союз уже не считали исключительно антииспанским и конъюнктурным, а видели возможность сделать его основой новой системы международной безопасности.

С поражением Испании в войне участие голландцев в Четверном союзе перестало быть в глазах англичан делом таким уж срочным. Теперь, когда отпали прямые экономические и политические мотивы добиваться с Республикой дружбы, Лондон мог себе позволить отказаться от некоторых прежних обещаний. В свое время, летом 1718-го, дабы заманить Гаагу в альянс, ей предложили, чтобы возможными уступками Швеции в сфере торговли в равной мере пользовались и британские купцы, и голландские. Но полтора года спустя испанская угроза была устранена, а в Стокгольме тон, размер и ритм задавала британская скрипка. В обмен на поддержку со стороны англичан Швеция, как уже говорилось, отдала их королю как курфюрсту Ганноверскому Бремен и Верден, а британским подданным предоставила торговые привилегии, создавшие правовую основу для вытеснения их конкурентов-голландцев со шведского рынка. Ключевыми здесь были таможенные тарифы.

Амстердам, естественно, разразился протестами. Все это напомнило голландцам, как англичане подвели их в отношении торговли с испанскими владениями при заключении Утрехтского мира 1713 г., обеспечив себе монополию на перевозку рабов в американские колонии Испании. Теперь в утешение былым союзникам британский посол в Гааге Кадоген пообещал «применить все действенные средства, дабы подданные Республики могли получить такие же преимущества, что и англичане». Все это, безусловно, ничего не значило. Впрочем, Хейнсиюс хотел, тем не менее, ввести свою страну в Четверной союз и тем самым сохранить дружбу с Францией, Великобританией и императором Священной Римской империи. Но Амстердам продолжал требовать, чтобы британское правительство обещание Кадогена выполнило, и это требование было подтверждено в официальной резолюции Генеральных штатов. Однако участие Республики в альянсе фактически больше не стояло на повестке дня. Как уже часто бывало после Утрехтского мира, руководители страны снова не поспевали за развитием реальной ситуации.

На этот раз почти все депутаты штатов провинции Голландия настаивали на том, чтобы покончить со спорами о представителе Республики в Стокгольме. Все еще сопротивлялись лишь депутаты от Амстердама, которые в начале апреля внесли новое невероятное предложение. Нельзя ли голландского посланника в Копенгагене Роберта Гуса направить в Швецию в качестве чрезвычайного посла на срок не более шести-семи недель для ведения отдельных переговоров о компенсациях за захваченные шведами суда и товары? Поводом могла послужить необходимость поздравить со вступлением на престол нового короля Фредрика I, о чем речь пойдет ниже. Но Гус от этой миссии отказался, сухо указав на то, что ему еще не доплатили за 1705–1719 годы 40 тысяч гульденов жалованья и он не намерен принимать новый пост, пока не получит денег. Прекрасно понимая, что ранг посла повлечет за собой множество представительских расходов, он не желал высокого поста в соединении с жалкой нехваткой денег. А поскольку Республика сама остро нуждалась в средствах и ожидать регулярных выплат не приходилось, Гус предпочитал, чтобы чаша сия его миновала. В результате план амстердамцев провалился, что, конечно, усилило позиции посла ван Бюрманиа. Ему больше не нужно было опасаться противодействия со стороны провинции Голландия.

А в это время на политической сцене Швеции произошли перемены. В марте 1720 г. риксдаг попросил принца Фредрика сменить на шведском престоле свою супругу. Принцу-консорту, который внезапно обнаружил, что в душе всегда был, как шведы, лютеранином, а не кальвинистом, не понадобилось долго размышлять. С согласия жены, подписавшей отречение, он вступил на трон под именем Фредрика I. При этом было определено, что в дальнейшем корона будет переходить к его потомкам по мужской линии. Тем самым шведы вернулись к введенному в 1544 г. принципу наследственной монархии, а монархия выборная, как в 1719-м, когда сословия избрали королевой Ульрику Элеонору, снова отошла в прошлое. О предстоящих переменах посол Республики узнал заранее, еще в середине декабря, по секрету от самого принца-консорта.

Из-за всех этих событий посол Юббо ван Бюрманиа только 7 мая смог начать переговоры с уполномоченными на это шестью (!) шведскими комиссарами. Он представил им список из 116 захваченных голландских судов и претензию на возмещение ущерба в размере чуть более одного миллиона 160 тысяч гульденов. Вновь занявший должность президента канцелярии граф Арвид Хорн выразил от имени короля Фредрика принципиальную готовность к выплате компенсаций, а также к заключению с Республикой нового союза и торгового договора.

Это выглядело как огромный шаг вперед, но был и целый ряд подводных камней. Прежде всего шведы не без оснований исходили из того, что суда, перевозившие контрабанду, как ее определяла статья 15 торгового договора 1679 г., были задержаны обоснованно. Контрабандой считалось, например, оружие, предназначенное для России, и дипломату трудно было с этим не согласиться. Но граф Хорн пошел еще дальше. По его мнению, и те суда, на борту которых не было найдено контрабанды, но которые следовали в российские порты или шведские порты, захваченные русскими, тоже были задержаны обоснованно. Такая точка зрения была для посла в высшей степени неприемлемой, поскольку прямо противоречила принципу «свободы морей» и статье 13 упомянутого выше договора 1679 г. Эта статья как раз разрешала плавание в страну или страны, находившиеся в состоянии войны с одним из участников договора.

Не вызывает удивления, что обе стороны пришли к выводу: переговоры могут затянуться. Единственное, чего голландскому послу удалось пока добиться, было согласие шведов на будущий торговый договор. Проект его предстояло выработать самому дипломату. Наряду с этим предполагалось продолжить переговоры о компенсациях, однако рассматривая каждую претензию отдельно. Не прошло и двух дней, как шведская делегация опять передумала. Обсуждать торговый договор шведы хотели отныне лишь в связке с союзом, который должен носить наступательный характер. Ван Бюрмания сигнал понял: ждать от Швеции милостей не приходится. Идея же наступательного союза противоречила инструкциям послу, разрешавшим ему говорить только о союзе оборонительном. Таким образом, представитель Республики ни по одному из пунктов не достиг успеха.

Вывод напрашивался сам собой. Юббо ван Бюрманиа обратился в Гаагу с убедительной просьбой отозвать его на родину. Помимо отсутствия прогресса на переговорах, он ссылался также на необходимость позаботиться о собственных деловых интересах у себя во Фрисландии. К тому же он не хотел, чтобы его родная провинция зря тратила деньги, ведь все расходы, связанные с его миссией, в одиночку несла Фрисландия. В Гааге с его анализом ситуации согласились. В резолюции от 23 мая Генеральные штаты позволили ему вернуться, как только он сочтет, что не может больше сделать в Стокгольме ничего полезного. В особенно неловкое положение посла Республики поставило то, что британский адмирал Норрис, командующий эскадрой, которая должна была защищать Швецию от русского флота, получил от своего правительства разрешение задержать несколько фрегатов, построенных в Амстердаме и Зандаме для России. Большинству высших должностных лиц Швеции картина была ясна: шведам голландцы не желают идти навстречу ни в чем, — даже заем оказался невозможен, — а русским помогают без ограничений. Столь громко заявленный нейтралитет Республики обернулся в глазах шведов пародией. Понятно, что репутацию посла ван Бюрманиа в Стокгольме это не улучшило.

Дело с фрегатами показало, насколько односторонним было голландское представление о нейтралитете. Еще около 20 января 1720 г. до секретаря шведской миссии в Гааге дошли слухи, что в Амстердаме и Зандаме строят три фрегата для российского флота. Прейс направил шведского агента в Амстердаме купца Пьера Бальгери к властям города, дабы собрать сведения и подать жалобу. Основной аргумент был такой: заказывая в Голландии фрегаты, царь стремится поставить палки в колеса голландской коммерции в Швеции — в интересах собственной, российской торговли на Балтике. Правда, действовать Прейс должен был осторожно, ведь, несмотря на все попытки шведов разведать, что происходит на амстердамских и зандамских верфях, твердых доказательств их работы на Россию собрать не удалось. Поэтому — а также потому, что идти на риск открытого конфликта с русским послом «Высокомочные» опасались, — подать официальную ноту протеста Прейс не мог.

Посоветовавшись с британским послом Кадогеном, он решил провести с руководителями провинции Голландия беседы неформальные. Хороший шанс давало заседание провинциальных штатов в конце февраля. Амстердамские отцы города выразили в разговоре со шведом крайнее удивление. По их словам, они ничего об этом деле не знали, тем более что занимались лишь вопросами политическими. За происходящее на верфях отвечало городское адмиралтейство, но начнет ли оно расследование, вызывало сомнения, ибо твердых улик у Прейса не было. Трудно сказать, действительно ли амстердамский пенсионарий и бургомистр ничего не знали. В любом случае их незнание полностью вписывалось в многолетнюю традицию отрицания амстердамскими властями того, что их город помогает России.

Ведущие торговлю на Балтике голландские купцы оказались более осведомленными. По их мнению, пока доказательств не было, предпринять что-либо было невозможно, но как только фрегаты будут оснащены и вооружены, наступит пора действовать. Тогда Прейс должен будет потребовать гарантий, что голландская торговля в балтийском регионе не пострадает. Это было уже что-то, но, на взгляд шведа, еще недостаточно. Он, естественно, прощупал также Хейнсиюса. Великий пенсионарий был с ним, как доложил дипломат королеве Ульрике, целиком согласен, однако заметил, что поделать тут что-нибудь трудно, поскольку кораблестроение для экономики Амстердама очень важно. Не изменилась точка зрения Хейнсиюса и после того, как Прейс уведомил его о том, что для вооружения построенных фрегатов царский агент в Амстердаме, торговец оружием Кристоффель Брантс доставил из Петербурга 96 пушек.

Воздействовать на амстердамский магистрат пытался не один лишь Прейс. Русский посол князь Куракин заверял власти города, что Его Царское Величество не станет противиться свободной торговле голландцев со Швецией, за исключением провоза контрабанды. К фрегатам же русский государь, мол, отношения не имеет. Куракин ясно давал понять, что голландским купцам беспокоиться не о чем, независимо от того, строятся в Амстердаме фрегаты для России или нет. Этот маневр русского посла серьезно осложнил задачу Прейса. Шведское правительство заключило торговый договор с Великобританией, предоставило британским купцам преимущества, которых лишены их конкуренты-голландцы, а вот царь Петр голландской торговле ни в чем не препятствует, и даже торговле со шведами.

С провозглашенным Республикой нейтралитетом в Северной войне все это сочеталось плохо. Цинизм голландцев проявился еще заметнее, когда 5 марта Прейсу прислали из Стокгольма королевское повеление подать в Гааге официальный протест. Шведский дипломат указал Генеральным штатам на то, что голландским плотникам, нанятым в начале 1720 г. для работы в Швеции, не дали разрешения выехать из Голландии. Но «Высокомочные» только отмахнулись. От многих депутатов и от Хейнсиюса Прейс услышал, что срок действия голландско-шведских договоров давно истек, а потому Республике нет больше нужды соблюдать строгий нейтралитет. К тому же от строительства кораблей зависит благосостояние страны, так что с нейтралитетом можно считаться и поменьше. Что вообще еще представлял собой этот пресловутый нейтралитет, было неясно. Амстердамский пенсионарий Бёйс вел себя с Прейсом любезнее. Как он сообщил в середине апреля шведу, городские власти получили заверения, что строящиеся фрегаты предназначены для борьбы с африканскими пиратами. Корабелы на верфях Амстердама дали слово, что к России эти суда отношения не имеют. Для отцов города вопрос тем самым был решен, и фрегаты смогут беспрепятственно выйти в море.

В мае 1720-го к голландскому острову Тессел пришвартовался шведский капитан Фалькенгрен. Он командовал тремя военными кораблями, два из которых, пострадав от весеннего шторма, потеряли управление. Прейс и шведский агент Бальгери сделали, разумеется, все возможное для скорейшего ремонта судов. Последний даже дал на это авансом из собственного кармана 300 гульденов. Естественно, Прейс рассказал капитану Фалькенгрену всё о «русских фрегатах». Тот не преминул на амстердамских верфях лично их осмотреть — с тем, чтобы потом поджидать их в проливе Каттегат. У этой истории еще будет продолжение…

В Стокгольме посол Юббо ван Бюрманиа находился в ситуации безвыходной и мечтал вернуться к себе во Фрисландию, не в последнюю очередь потому, что все труднее становилось его финансовое положение. Представительские расходы росли, как на дрожжах, а мы вправе предполагать, что платили провинциальные власти Фрисландии не очень аккуратно. В конце мая посол впал в «меланхолию» (сегодня мы сказали бы: в депрессию), затем у него развилась душевная болезнь. Не улучшала картину и его страсть к выпивке. В середине июня Рюмпф написал в Гаагу, что ван Бюрманиа абсолютно не в состоянии исполнять дальше свои обязанности и его следует переправить на родину. В Гааге тут же согласились. 26 августа злополучный посол отплыл на голландском фрегате домой. Встречные ветры и шторма (с послом едва не случилось того же, что и с Якобом де Би) заставили корабль завернуть в Норвегию. 22 октября он наконец бросил якорь у берегов Фрисландии.

Не пройдет и полугода, как ван Бюрманиа настолько оправится, что снова займет свою прежнюю должность в правящих органах провинции. Но лишь 8 августа 1721 г. он сможет завершить свой заключительный отчет Генеральным штатам. В Гааге с ним побеседует секретарь шведской миссии Прейс. Бывший посол заявит, что здоровье его теперь в полном порядке, а остальное — слухи. Швед позволит себя в этом убедить, но в донесении королю Фредрику I отметит, что раньше со здоровьем голландского дипломата дело, конечно же, могло обстоять иначе. В Швеции дворянин из Фрисландии не оставил по себе долгой памяти. В оружейной палате Королевского дворца в Стокгольме можно увидеть роскошную карету под названием «Burmania», прежним владельцем которой указан посол Франции. Однако изначально она принадлежала тому, кого звали Юббо ван Бюрманиа. То, что память о нем стерлась даже как о владельце кареты, говорит о довольно скромных успехах его дипломатической миссии. 

 

ПРЕЙС И РЮМПФ: МОНО, НО ВСЕ ЖЕ СТЕРЕО

После отъезда посла все легло на плечи Рюмпфа. Фактически все эти годы он был при шведском дворе не более чем зрителем и мало что мог предпринять, пока Швеция медленно, но верно шла к поражению. Договор с Ганновером, по которому шведы в ноябре 1719 г. отдали Бремен и Верден, открыл дорогу миру между Швецией и Пруссией в январе 1720 г. За уступку Штеттина шведская казна получила два миллиона риксдалеров. Штральзунд же и его окрестности были возвращены шведам. В июне того же года под давлением англичан оказался возможным мирный договор с Данией. По нему шведы, правда, не должны были отдавать территорий, но лишились беспошлинного прохода через пролив Эресунн, между датским островом Зеландия и Швецией. И здесь Лондон как посредник сумел хорошо позаботиться о себе: с лишением шведских купцов такого важного преимущества, как беспошлинный проход через Эресунн, окрепли позиции их конкурентов — торговцев британских.

Было очевидно, что Швеция поставила все на карту продолжения войны с Россией. И летом 1720-го Стокгольм, казалось, извлек пользу из сложившейся новой ситуации. После капитуляции испанцев в конфликте с Четверным союзом Великобритания получила возможность опять послать флот в Балтийское море. Однако русские корабли избегали всякого столкновения, а британский адмирал Норрис, в свою очередь, считал неразумным нападать на захваченные русскими шведские портовые города, тем более что они были хорошо укреплены и обладали большими запасами продовольствия и вооружений, как откровенно объяснил в Гааге князь Куракин своему шведскому коллеге Прейсу. Для атаки на эти города Норрис полагал необходимой комбинированную операцию морских и сухопутных сил. Переговоры об этом начались в Ганновере, но продвигались медленно. Так, из пожелания англичан, чтобы шведы вторглись в Финляндию (этого очень хотел и сам король Фредрик), совершенно ничего не вышло. Не хватило ни денег, ни войск.

Обсуждался и другой план: совместное шведско-прусское вторжение из Штральзунда и с острова Рюген. К шведам присоединилась бы 30-тысячная армия прусского короля. Проблема была в том, что правительство Пруссии медлило с возвращением шведам Штральзунда. В Берлине об оказании помощи Стокгольму готовы были говорить, но за это Швеция должна была окончательно уступить Пруссии все свои владения в Померании, включая Штральзунд и Рюген. Эта идея услуги за услугу не нашла в Швеции поддержки, и летний сезон — самое подходящее время для боевых действий — прошел впустую. В Великобритании же неожиданное банкротство «Компании Южных морей» повлекло за собой разорение бесчисленных других фирм. Британскому финансовому миру был нанесен удар в самое сердце, поэтому никаких широкомасштабных военных операций Лондон вести не мог.

Между тем в Гааге секретарь шведской миссии Прейс продолжал делать то, чем занимался уже годами: склонял верхи Республики к содействию шведам. Однако ответ был всегда один и тот же — экономические интересы страны не позволяли ей обострять отношения с русским царем. На Великобританию голландцам рассчитывать не приходилось. В войне за испанское наследство она их подвела, и теперь, в случае конфликта с Россией, это могло повториться. Голландцы вынуждены были бы действовать в одиночку, а этого необходимо было во что бы то ни стало избежать. Швеции же правящие круги в Гааге желали военных успехов, однако чем-либо способствовать им не собирались.

Тем же летом 1720 г. политическая жизнь Республики замерла. В июле заболел Хейнсиюс. 3 августа он скончался. Избранный на должность великого пенсионария провинции Голландия еще в 1688 г., Антони Хейнсиюс даже в 78 лет продолжал руководить внешней политикой всей страны. В своем донесении королю Прейс высоко оценил усердие покойного, в дальнейшем же внимательно следил за развернувшейся борьбой претендентов на освободившийся пост. Основных кандидатов было двое: Симон ван Слингеландт, секретарь Государственного совета, и Исаак ван Хорнбейк, пенсионарий Роттердама. Первого поддержали британский посол Чарлз Витворт и специально прибывший из Лондона лорд Сандерленд, который для оживления симпатий к их протеже привез с собой 100 тысяч фунтов стерлингов. Это не помогло. Амстердам решительно высказался за ван Хорнбейка — и тот победил. В письмах Прейса об исходе этого соперничества сквозит определенное злорадство. Хотя Швеция и Великобритания с некоторого времени опять стали друзьями, прошлое все же не было ни забыто, ни прощено.

Прейс и ван Хорнбейк быстро нашли общий язык. Новоизбранный великий пенсионарий говорил со шведским дипломатом вполне откровенно. Царя Петра он считал «помешанным на море», который повышением таможенных пошлин и протекционистскими тарифами стремится нанести голландской торговле как можно больше вреда. Лифляндию и Эстляндию шведы абсолютно не должны отдавать. Такая позиция была Прейсу тем более по сердцу, что он сам родился в Эстляндии, в городе Дорпат (он же Дерпт, ныне Тарту), а служебную карьеру начал в канцелярии в Риге. И не только Прейс стремился повлиять на ван Хорнбейка, но и Рюмпф в своих письмах из Стокгольма. Фредрик I при любом удобном случае убеждал представителя Республики, что отныне ей следует предоставить Швеции военную помощь. Рюмпф был того же мнения. Кроме того, король дал понять, что он в восторге от нового сильного человека в Гааге, о котором судил, несомненно, по донесениям Прейса. По словам монарха, наступательный союз голландцев и шведов решит все прежние проблемы между ними, будь то возмещение ущерба или торговый договор.

Исаак ван Хорнбейк.

Частная коллекция Ханса ван Конингсбрюгге. Фото: Николас Крафт ван Эрмел 

Однако ван Хорнбейк мог предложить Швеции так же мало, как и его предшественник. Рюмпфу великий пенсионарий сообщил, что охотно сделал бы что-нибудь для шведов и что подобные настроения свойственны большинству гаагских политиков, но финансовое положение страны не позволяет ей оказать Швеции военное содействие ни в какой форме. О том же доносил своему королю и Прейс. Кроме того, рассуждали в Гааге, если уж британский флот не смог образумить русского царя, то удастся ли это намного меньшим по размерам военно-морским силам Республики?

В остальном все беседы в Гааге были лишь повторением ходов. Голландцы хотели сначала возмещения ущерба и подписания торгового договора, а уж потом дальнейших переговоров. Для шведов первоочередным было заключение союза. В этом смысле — ничего нового, но кое-что все же изменилось. Если Хейнсиюс в разговорах с Прейсом всегда высказывался неопределенно и более или менее нейтрально, то ван Хорнбейк не скрывал, что считает Россию опасной. И в этом своем анализе он становился все радикальнее. В конце мая 1721 г. великий пенсионарий признался Прейсу, что лучше всего было бы царю побыстрее покинуть этот мир, после чего можно будет попытаться восстановить прежнее положение на Балтике. Перед лицом русской угрозы интересам Республики ван Хорнбейк не исключал, что в будущем его страна и Швеция все-таки выступят совместно против России. В то же время он полагал, что Швеции следует как можно скорее заключить с Россией мир, а дальше набираться сил и ждать лучших времен. Такой же совет давали через Прейса шведам Витворт и лорд Сандерленд. Не нужно было обладать стратегическим гением, чтобы увидеть в этом совете англичан ясный сигнал: о существенной британской помощи Швеции больше не было и речи. Да и от других держав мало чего можно было ожидать. Именно поэтому Прейс настоятельно рекомендовал своему королю войну прекратить.

Шведское правительство и само понимало, что без мощной поддержки со стороны продолжать войну не в состоянии. Но для того, чтобы в обмен на мир уступить противнику большие территории, требовалось преодолеть высокий психологический барьер. Лишиться земель на восточном побережье Балтийского моря означало ни много ни мало официально отказаться от статуса региональной великой державы. Был и еще один осложняющий фактор. С восшествием на шведский престол королевы Ульрики, а затем ее супруга, принца Гессен-Кассельского, оказались нарушены права Гольштейн-Готторпского дома, и не все в Европе это одобрили. Так, император Священной Римской империи и царь всея Руси выразили поддержку герцогу Гольштейн-Готторпскому. Перед шведской дипломатией стояла тяжелая задача: свести к минимуму территориальные потери страны и одновременно добиться всеобщего признания «гессенского престолонаследия». Государственные интересы Швеции оказались смешаны с частными интересами династии.

И когда весной 1721 г. в Финляндии, в городе Нюстад (в русской традиции Ништадт, сегодня финский Уусикаупунки), начались прямые русско-шведские переговоры о мире, было совершенно очевидно, что произойдет обмен принадлежавших Швеции территорий на признание русскими Фредрика Гессен-Кассельского шведским королем. Как раз в таком обмене будут упрекать впоследствии Фредрика I в связи с Ништадтским миром. По договору, заключенному 10 сентября 1721 г., Швеция потеряла Ингрию, Эстляндию, Лифляндию, острова Дагё (эстонский Хийумаа) и Эзель (Сааремаа), а также окрестности Выборга. Но возлагать всю ответственность за это на короля Фредрика нельзя. Во-первых, Швеция была в военном отношении истощена и не имела возможности без прикрытия со стороны британского флота наладить оборону. Поэтому, например, в июне 1721 г. русские войска, не встречая особого сопротивления, сожгли город Гявле, в 200 км от Стокгольма. Во-вторых, ожидать существенной помощи от иностранных государств шведам не приходилось, поэтому даже к стратегии затягивания они прибегнуть не могли. В-третьих, финансовая ситуация страны была безнадежной, если не сказать хуже. Принимая во внимание все эти факторы, следует признать, что условия Ништадтского мира вряд ли могли быть иными.

В последние месяцы перед окончанием Северной войны секретарь шведской миссии в Гааге занимался тем же, чем и раньше: следил за тем, что делается в амстердамском порту в интересах России. В декабре 1720 г. Прейсу из анонимного источника стало известно о строительстве в Зандаме трех, а в Амстердаме двух фрегатов для царя Петра. Все устроили из-за кулис агенты царя Кристоффель Брантс и Йоханнюс ван ден Бюрг. Посол Куракин сам ни во что не вмешивался, ведь в Петербурге понимали, что дипломату лучше не связываться с такой отчасти нелегальной практикой. Прейс и шведский агент Бальгери решили пристально понаблюдать за тем, что происходит на верфях.

Получили шведские представители в последние дни 1720 г. и хорошую новость. Голландский фрегат «Эйндрахт [Согласие]», один из трех, которые были построены для России раньше и которые так тщательно изучил еще на верфях шведский капитан Фалькенгрен, был в районе Карлскруны задержан. Это вызвало в Голландии большое смятение. Со всех сторон и, в частности, от самого ван Хорнбейка шли к Прейсу просьбы похлопотать об освобождении корабля. Особенно в Амстердаме многие испугались, что теперь русский царь, в свою очередь, ограничит на Балтике свободу судоходства для нейтральных стран. Именно таков был смысл угроз, с помощью которых князь Куракин оказывал давление на своих собеседников-голландцев. Брантс и его компаньоны-арматоры утверждали, что «Эйндрахт» — торговое судно, а не военное. О том же говорила резолюция, которую они побудили принять Генеральные штаты 11 февраля 1721-го. В ней голландскому дипломату в Стокгольме Рюмпфу поручалось добиваться освобождения корабля. Тем самым власти Республики элегантно избавились от деликатной проблемы. Характерно, что, вопреки обычаю, секретарь шведской миссии копию этой резолюции не получил. В Гааге явно стеснялись того, что произошло. Продолжением спектакля стало прошение, поданное «Высокомочным» женами захваченных членов команды «Эйндрахт». Женщины просили сделать все необходимое для освобождения судна, ссылаясь на то, что их мужья якобы сами не знали, торговое оно или военное. Но шведы отпустят «Эйндрахт» только после окончания войны.

Случившееся с фрегатом несколько уменьшило готовность голландцев наниматься на русскую службу. 58 матросов, уже подписавших контракт, принесли полученный задаток назад. Внимание Прейса сосредоточилось на двух фрегатах, построенных в Амстердаме. Швед обнаружил, что оба судна при необходимости пойдут в Петербург под флагами Пруссии, причем в качестве подставного судовладельца выступит некий прусский купец из Кёнигсберга. Пока Бранте и ван ден Бюрг хлопотали о снаряжении этих кораблей, у побережья Голландии неожиданно появились два русских фрегата. Пошли всевозможные слухи. По одним — русские будут проверять голландские суда и отнимать найденную контрабанду. По другим — они прибыли забрать те, что построены для них в Амстердаме. Все это оказалось неправдой: фрегаты просто направлялись в Средиземное море. Впрочем, русские не упустили случая сделать себе рекламу. Они бросили якорь в порту Хеллевутслёйс, близ Роттердама, и предоставили местному населению достаточно времени, чтобы фрегаты осмотреть. Впервые военные корабли России вошли в голландский порт. И если кто-то из гаагских политиков еще сомневался в возросших силах далекой страны, то иллюзии развеялись. От дальнейших осложнений уберег Ништадтский мир.

Русско-шведский мирный договор положил конец Северной войне, которая длилась 21 год. Швеция лишилась своего господства в балтийском регионе. Карл XII пошел в свое время ва-банк — его держава проиграла. Утрата богатых прибалтийских провинций долго еще будет отзываться в шведской политике. На протяжении всего XVIII века в Стокгольме будут искать возможностей для реванша — безуспешно.

Отношения Швеции с голландцами в последние годы войны отмечены растущими противоречиями. Охлаждение началось в 1710 г. с бесчисленных случаев захвата и конфискации шведами голландских судов и грузов. Арест шведского агента фон Гёртца ухудшил взаимоотношения еще больше. Генеральные штаты, со своей стороны, прилагали слишком мало стараний для того, чтобы облегчить положение Швеции. Крупные поставки из Амстердама русскому царю вооружений и специалистов, продолжавшиеся в течение всей войны, были прямым нарушением условий голландско-шведского договора 1701 г. Так что, не находясь в состоянии войны друг с другом, оба государства нанесли одно другому немало вреда.

После гибели Карла XII (1718) появились, казалось, шансы на сближение. Однако беседы представителей обеих стран напоминали собой разговор глухих. Видя свое безнадежное положение, шведы повторяли, как заклинание, что Республика должна оказать им военную помощь, хотя было совершенно ясно, что после войны за испанское наследство голландцы не в силах вступить в новый вооруженный конфликт. Интересы же голландской торговли требовали не гладить против шерсти русского медведя. В Стокгольме это не всегда хорошо понимали. Там еще живы были представления столетней давности, эпохи, когда в установлении международного порядка на Балтике доминировали голландцы.

Но и в Гааге без конца твердили одно и то же. Мысль о том, что шведам следует прежде всего возместить ущерб за захваченные голландские суда и товары, была сама по себе справедлива. Правда, трудно было ожидать от почти разорившейся воюющей страны, что она сможет хоть что-либо заплатить, ведь и сама шведская военная машина ни в чем так срочно не нуждалась, как в деньгах. К тому же правящие круги Республики даже после возмещения ущерба не собирались предоставлять Швеции военную поддержку. Обсуждать возможный союз они были согласны, но лишь после текущей войны. Такое постное угощение шведскую элиту, как нетрудно понять, не соблазняло.

Позиция Республики имела под собой основания, но отличалась крайней негибкостью. Шведский дипломат Прейс, а за ним и высшие лица в Стокгольме с полным правом указывали на то, что голландцы не придерживались в Северной войне строгого нейтралитета. Русские могли беспрепятственно закупать в Амстердаме оружие, шведам же мало в чем шли навстречу. Нанятые шведским агентом купцом Бальгери в Голландии корабельные плотники не получили разрешения отплыть в Швецию, между тем как год за годом множество голландцев, особенно из Амстердама, поступив на русскую службу, отправлялись в Россию. Государственное устройство Республики Соединенных Нидерландов, в котором одним из ключевых принципов была самостоятельность городов, позволяло амстердамским властям проводить свой собственный курс. Верно, однако, также то, что гаагские верхи и не желали ставить палки в колеса амстердамскому магистрату, ограничиваясь предостережениями, что, если поставки оружия России будут обнаружены, это может привести к дипломатическим осложнениям со Швецией. В вопросе соблюдения нейтралитета в Северной войне правящие круги в Гааге постоянно оказывались слепы на один глаз.

В результате голландцы упустили в Швеции много шансов, тогда как конкуренты-англичане вовремя позаботились о том, чтобы их политическая и военная помощь Швеции обернулась торговыми привилегиями для их купцов. Вопрос только в том, могла ли Республика действовать иначе, чем она действовала. Вероятно, все же могла. Прейс, несомненно, был прав, говоря, что если Гаага не хочет поддерживать Стокгольм открыто, то есть и тайные пути. Скрытая помощь, которую амстердамцы оказывали Петру I, показывала, что такие пути действительно есть. Но здесь нужна была добрая воля Амстердама, так как лишь этот город располагал достаточными запасами военных материалов и финансовыми ресурсами. Амстердам же с самого начала войны встал на сторону России. Осознание того, что этот выбор, возможно, не самый удачный, постепенно росло, но не настолько, чтобы изменить политику Генеральных штатов. В этих условиях шведы, быть может, даже не желая того, полностью переориентировались на Лондон. Так возникла их зависимость от англичан, которой в Стокгольме охотно бы избежали. На исходе 1721 г. на политической сцене Швеции безраздельно господствовала Великобритания, главный соперник голландцев в торговле на Балтике.