Если отношениям Гааги со Стокгольмом гибель Карла XII в 1718 г. сулила улучшение, то в контактах с Петербургом едва ли можно было ждать потепления. Дело Якоба де Би оставило глубокие следы. Царь был в гневе, и его послу Куракину предстояло внушить это правителям Республики. В начале декабря 1718 г. князь Борис Иванович предпринял первые шаги в этом очень нелегком деле. Он должен был не только выразить голландцам оскорбленные чувства своего государя, но и потребовать удовлетворения. Это последнее великий пенсионарий Хейнсиюс считал совершенно излишним. Ведь де Би от царского двора удалили, бумаги его отобрали, а сам он сидит в Гааге фактически без работы — чего же еще требовать? Судя по донесениям Куракина, его голландские собеседники, кроме того, заявили, что Генеральные штаты уже проявили уступчивость, не выразив протест против того, что у их представителя изъяли дипломатическую переписку. Иными словами, «Высокомочные» достаточно унижены. Царь, очевидно, и сам это понял — в январе 1719-го он повелел Куракину на том и остановиться.
Инцидент, однако, был еще далеко не исчерпан. С января в Гааге пошли разговоры о том, что именно де Би отправят в Стокгольм для переговоров о захваченных шведами голландских судах и грузах. Хейнсиюс обратился с просьбой предложить подходящего человека к амстердамцам, «ибо тот будет в Швеции заниматься прежде всего и главным образом делами их города и его жителей». Великий пенсионарий хотел также избежать распрей по поводу наилучшего кандидата у себя в Гааге. Власти Амстердама высказались без обиняков: Якоб де Би в северных делах хорошо разбирается и государству служит с большим усердием. В постскриптуме к своему письму в Гаагу амстердамский пенсионарий Виллем Бёйс добавил, что магистрат его города обсудил случившееся с де Би в Петербурге и считает его невиновным, а ход всего дела был таков, что царю самому следует дать Республике удовлетворение. В Гааге против предложенной амстердамцами кандидатуры де Би не возражали.
Примечательна та определенность, с которой высказались власти Амстердама. На протяжении всей Северной войны город оказывал помощь России, но это не предотвратило бесчисленных конфликтов между обеими странами в сфере торговли. Взаимности не получилось, и теперь реакция амстердамцев показывала, насколько они разочаровались в связях с Россией. Первоочередным стало восстановление отношений со Швецией. К тому же мало кто еще находил нужным считаться с чувствами русской элиты. Назначение де Би ко двору злейшего врага России означало, что в Голландии высланного из Петербурга дипломата реабилитируют и награждают. Амстердам, а за ним и официальная Гаага ясно давали понять, что не позволят наступать им на ноги.
Князь Куракин, разумеется, доложил все это своему государю. Петр пришел в ярость. В его глазах де Би был враждебно настроенным и никчемным человечком, который в Швеции будет только распространять всякого рода злонамеренные слухи о российских властях. Естественно, Куракин подал в Гааге протест против нового назначения дипломата, которого удалили из России. Гаагские политики с их многолетним опытом затягивания любого дела, дабы выиграть время, решили не спешить. Они переслали ноту Куракина в Стокгольм, попросив де Би на нее отреагировать. Тот страстно отстаивал свою невиновность, остерегаясь вместе с тем нападать на самого царя. Не Петра, а вице-канцлера Шафирова представил он злым гением, стоявшим за всем этим инцидентом в Петербурге. Нелепость, конечно, ведь в российской системе принятия решений трудно было даже вообразить себе, будто чиновник рискнет вызвать международно-дипломатический скандал без твердого одобрения высшего начальства. Но во всяком случае для Генеральных штатов после обмена обвинениями дело было закрыто.
Из-за вынужденного отъезда де Би из царской столицы Голландия осталась без дипломатического представителя в России. Надо было подыскать преемника. В конце января 1719 г. прозвучало имя Абрахама Коррона, который приходился шурином бургомистру города Лейден. «Личность сомнительная», — доложил в Петербург российский агент Йоханнюс ван ден Бюрг, ибо несколькими годами раньше Коррон потерял кучу денег на операциях страхования. Одновременно в Амстердаме все чаще называли имя лейтенанта Виллема де Вилде, который и будет резидентом Генеральных штатов в России до самой своей смерти в 1729 г. Куракину де Вилде объявил, что претендует на этот пост, поскольку пользуется расположением царя. На самом же деле Петр был вовсе не в восторге от его кандидатуры и написал Куракину, что в Петербург следовало бы послать человека позначительнее и что он, Петр, отнюдь не поддерживает этого назначения.
Однако «Высокомочные» хотели де Вилде и никого другого. В июле 1719 г. самодержец уступил — Куракину было приказано уведомить голландцев, что де Вилде принять готовы. Хотя большими способностями новый резидент не отличается, рассуждал царь в письме к своему послу в Гаагу от 28 июля, но все же не будет «таким преступником и бездельником, как де Би, который ничего, кроме дурного, не писал и одну лишь ненависть и рознь пытался вызвать между нами и [Генеральными] штатами». Впрочем, дело затянется, и в Петербург Виллем де Вилде прибудет только 21 июля 1720-го.
За всем этим — как и в отношениях со Швецией — стояла проблема свободы голландской торговли на Балтике. Еще в начале 1718 г. Куракин напрямик заявил великому пенсионарию Хейнсиюсу, что возможное торговое соглашение между Республикой и Швецией должно распространяться на порты, захваченные у шведов русскими. Шведам надлежит гарантировать свободное плавание голландских торговых судов и в такие порты, как Ревель и Рига. Хейнсиюс, секретарь Генеральных штатов Фагел и иные высокопоставленные лица в Гааге с этим согласились. Лишь пенсионарий Амстердама Бёйс возразил, указав на то, что у Республики с Россией союза нет, а со Швецией есть. Аргумент был явно притянутым за уши (голландско-шведский договор 1700 г. давно утратил силу), но русского посла он глубоко возмутил. Бёйс, вероятно, имел в виду, что трудно будет убедить шведский двор примириться с тем, чему он годами противился, а именно со свободным плаванием торговых судов в потерянные шведами портовые города. Куракин же, со своей стороны, пригрозил, что, если в договор Гааги со Стокгольмом не включат порты, захваченные у шведов русскими, Его Царское Величество будет вынужден приказать своему флоту задерживать идущие в Швецию голландские торговые суда. И в течение всего 1718 г. эта позиция России заметных изменений не претерпела.
Понятно, что Куракин пристально следил за переговорами, которые вели в Стокгольме резидент Рюмпф и де Би. К концу мая 1719 г. им удалось добиться от шведского правительства согласия на то, чтобы голландские купцы могли свободно действовать во всем балтийском регионе. Теперь предстояло получить такие же гарантии от российских властей. Трудность заключалась в том, что в Петербурге у Республики в тот момент не было представителя, а в Гааге князь Куракин, который фактически руководил всей русской дипломатией в Западной Европе, часто отсутствовал. Это сильно осложняло дипломатические контакты между двумя странами. Так, в середине июня 1719 г., когда Амстердам охватила паника при известии о том, что в Ревеле русские приковали цепью к пристани около 40 голландских кораблей, представители амстердамского купечества отправились в Гаагу подавать русскому послу протест, Куракин же не придал их демаршу особого значения и даже уехал на один из немецких курортов, чтобы избежать официальных объяснений с великим пенсионарием.
В дипломатических кругах оживленно обсуждалось, не связано ли такое поведение русских с делом де Би и не следует ли видеть во всем происходящем средство давления на голландцев, дабы побудить их отозвать де Би из Стокгольма. Генеральные штаты мудро решили не вдаваться в подобные спекуляции, а прямо взять быка за рога. В своей резолюции от 1 июля «Высокомочные» сослались на заявление Куракина от 8 августа 1718 г. насчет того, что царь не станет ограничивать свободу торговли на Балтике, если и шведский монарх будет вести себя так же. Теперь же, когда королева Ульрика в конце мая 1719 г. согласилась снять все ограничения для голландских купцов на Балтике, властитель России поступает наоборот! Вернувшись в Гаагу, Куракин резко возразил тамошним политикам. Шведские уступки, подчеркнул он, сделаны только для виду и, едва Швеция наберется сил, будут отменены. Захваты судов шведскими каперами возобновятся. Секретарь шведской миссии Прейс оспаривал эти утверждения: русские, мол, судят о других по себе.
Положение с балтийской торговлей голландцев оставалось летом 1719-го мучительно трудным. Да, правительство Швеции отныне готово было допустить неограниченную свободу торгового плавания, но Стокгольму и его окрестностям, самому сердцу королевства, постоянно угрожали морские и сухопутные силы русских. Что толку было в уступках шведского двора, если военное преобладание в регионе перешло к России, настроенной по отношению к Республике недружелюбно? Естественно, вновь пошли разговоры о том, чтобы послать в Балтийское море голландскую эскадру. Амстердам эту идею поддерживал, однако обсуждать ее открыто считал опасным. С появлением на Балтике военных кораблей Голландии поведение русских могло бы стать еще более враждебным. К тому же ни денег, ни времени для активных действий уже не было.
Что еще можно было делать, это снова и снова совать под нос Куракину шведские уступки, касающиеся свободы торговли, и просить его склонить своего государя к смягчению позиции. Иного пространства для маневра у «Высокомочных» не оставалось. На Куракина и его властелина все это произвело мало впечатления. В своем ответе, переданном в середине августа Хейнсиюсу, русские осыпали голландцев упреками. Плавание голландских торговых судов в Швецию, говорилось в ответе, давало ей больше сил для сопротивления, не позволяя России завершить войну миром. Впрочем, если шведы сделают возможным свободный доступ купцов из нейтральных стран во все балтийские порты, включая те, которые завоеваны русскими войсками, то Россия поступит так же. Но если шведы оставят за собой право те голландские суда, которые следуют в захваченные русскими порты, атаковать и задерживать, тогда и Его Царское Величество сочтет законным нападать на голландские корабли, идущие в Швецию.
Еще в начале июля Петербург сделал небольшой шаг навстречу голландцам. Им разрешалось доставлять в Швецию всё, кроме пороха, селитры, свинца, зерна, соли и материалов для судостроения. Уступка была поистине незначительной, ведь изголодавшаяся Швеция больше всего нуждалась как раз в зерне и соли. То, что, помимо традиционных контрабандных товаров военного времени (порох, свинец и т.п.), под русский запрет попало продовольствие, ясно показывает, чего Петр добивался: любой ценой поставить шведов на колени.
О том, признают ли в Петербурге принцип «свободы морей», русские не высказывались. Бессилие Республики и недружественная позиция России завели ситуацию в тупик. Над голландской торговлей в балтийском регионе нависла серьезная опасность. В отличие от шведов, которые с 1710 по 1718 г. многократно захватывали суда голландских купцов, но полностью свести на нет их коммерцию были не в силах, русский царь располагал всеми военными средствами, чтобы целиком закрыть Балтику для кораблей под красно-бело-синим флагом.
Такой расклад требовал какого-нибудь жеста голландцев в сторону России. Поскольку военное вмешательство считалось невозможным, произойти должно было нечто иное, а именно сближение. Жестом доброй воли стал отзыв Якоба де Би из Стокгольма, на чем давно уже настаивал в Гааге Куракин. Тем более что задачу свою при шведском дворе де Би уже в основном выполнил, добившись согласия правительства королевы Ульрики на неограниченную свободу торговли на Балтике. Удалось дипломатам Рюмпфу и де Би также вызволить некоторые захваченные шведами голландские торговые суда. Правда, о подобающем возмещении ущерба, нанесенного голландским купцам и судовладельцам, пока не договорились, но это можно было рассматривать как подходящее дело для куда более высокого по рангу нового представителя Республики — чрезвычайного посла Юббо ван Бюрманиа.
Повлияли на ход мыслей официальной Гааги и другие события. Швеция все чаще действовала в тесном союзе с Великобританией. После нападений русских на Стокгольм шведский двор согласился, как мы уже знаем, отдать свои бывшие владения Бремен и Верден курфюрсту Ганноверскому, который одновременно занимал и британский престол. Тем самым исчезло главное препятствие к улучшению отношений между Стокгольмом и Лондоном, а уж англичане постарались извлечь из политического сближения коммерческие выгоды. Известия об этом встревожили Гаагу. Мы уже знаем, что там не забыли, как в 1713 г., в ходе мирных переговоров в Утрехте, англичане за спиной своих союзников-голландцев обеспечили себе монополию на перевозку рабов в американские колонии Испании. Потепление отношений между Швецией и Великобританией стало еще одной причиной того, что Республика решила пойти навстречу царю.
Но и царь, в свою очередь, пришел к выводу, что не следует чрезмерно настраивать голландцев против русских. Ведь британская дипломатия уже вовсю действовала в пользу шведов. В сентябре 1719 г. при посредничестве Лондона возник проект мирного договора между Швецией и Польшей. В конце октября под давлением англичан Дания заключила со шведами перемирие на шесть месяцев, имевшее важные стратегические последствия. Отныне шведская армия могла целиком сосредоточиться на угрозе со стороны России, а шведский флот не должен был беспокоиться по поводу присутствия датских военных кораблей в проливе Эресунн. Мало того, были предприняты попытки установить мир между Швецией и Пруссией. И 1 февраля 1720 г. этот мир был заключен.
Однако усилия Великобритании не сводились к тому, чтобы избавить шведов от как можно большего числа противников. Шла работа над крупномасштабным наступательным союзом ряда государств на тот случай, если Россия не захочет возвращать захваченные ею шведские земли. Особенно в Вене к планам англичан отнеслись с одобрением. Император и его двор давно уже с подозрением смотрели на рост могущества России и расширение ее территории. Для немедленной и односторонней вооруженной акции против русских понадобилось бы слишком много времени и денег. Такую акцию нужно было тщательно подготовить, поискать союзников. И в Вене, и в Лондоне подумывали в этой связи об Османской империи, так что весной и летом 1719 г. центром тайных дипломатических интриг стал Стамбул. Но посланник царя при Блистательной Порте А.И. Дашков преуспел больше. Уже летом великий визирь предложил России вечный мир. Правительство султана явно не желало быть втянутым в новый конфликт с северным соседом. И когда через год Лондон выделил своему послу в Стамбуле крупную сумму, дабы побудить турецких сановников изменить позицию, посол сухо ответил, что делать это надо было раньше.
Несмотря на то, что планы англичан и императорского двора в Вене не осуществились, внешнеполитическое положение России выглядело осенью 1719 г. на первый взгляд очень серьезно. Ее союзники в войне со Швецией один за другим заключали со шведами мир или перемирие, а Великобритания тем временем изо всех сил сколачивала широкую антироссийскую коалицию. К счастью для русских, в военном отношении им практически не о чем было беспокоиться. Сухопутная война против России потребовала бы от ее врагов колоссальных усилий и затрат. Между тем все они недавно вели долгую войну за испанское наследство, Австрия же меньше года назад завершила конфликт с турками. Поэтому ни финансовых, ни материальных возможностей для новой авантюры у противников России не было. Британский же флот особой угрозы для русских не представлял. Массивные корабли короля Георга были слишком неповоротливы, чтобы гоняться за галерами Петра в шведских и финских шхерах, как это признавал сам британский адмирал Норрис. Петровский «парадиз» на Неве мог спать спокойно.
Но в какой бы готовности ни пребывала военная машина огромной северной державы, для Петербурга все же безопаснее было не допустить формирования антироссийской коалиции.
С этой точки зрения могла вызывать интерес Голландия. Следовало помешать тому, чтобы обе великие морские нации, англичане и голландцы, действовали на Балтике совместно. А здесь лучшим средством было бы заявить в Гааге, что царь предоставит голландским купцам в балтийском регионе неограниченную свободу, в том числе тем, кто торгует со Швецией. Уступка в сфере торговли позволила бы снять политическую напряженность между Республикой и Россией.
14 сентября 1719 г. Куракин уведомил Генеральные штаты о согласии его государя на свободу торговли на Балтийском море. Впрочем, посол оставил себе лазейку, отметив, что официального заявления Швеции о признании ею полной свободы торговли в регионе пока еще нет. Во всяком случае Петр через своего посла дал голландцам надежду. Кроме того, было обещано заново рассмотреть вопрос о тех голландских судах, которые шли в Стокгольм с зерном и солью — с точки зрения России, товарами запрещенными — и были перехвачены русскими военными моряками. Из Петербурга дали понять, что если у этих кораблей все бумаги в порядке и никакого мошенничества обнаружено не будет, то их отпустят. Но наступила осень, приближался конец навигации — и дискуссию на время прервали.
Зимой 1719–1720 г. позиция России изменилась. При всех своих возросших военных силах петербургский двор все-таки ощущал нависшую над страной и городом угрозу. Приходилось считаться с возможностью совместного нападения шведских и британских судов. Поэтому предпринятые русскими военные приготовления носили теперь главным образом оборонительный характер, тогда как в прежние годы приоритет отдавался наступательным действиям против шведов. Русские гарнизоны в Эстляндии и Финляндии были усилены, особенно много внимания было уделено наращиванию артиллерии. Вместе с тем разрабатывались планы нового удара против Швеции, местом которого выбрали город Умео на севере страны.
К военным усилиям добавились дипломатические, причем Петр и его окружение все больше смотрели на голландцев как на потенциальных союзников. Вот почему 28 февраля (11 марта) 1720 г. царь разрубил гордиев узел торговых проблем между обеими странами, объявив в собственноручно написанном указе о полной свободе голландской торговли на Балтике, без всяких условий: «…Милостиво за благо изобрели подданным их высокомочных стат [штатов] позволить свободный и невозбранный ход и торг на Балтическом море в пристани швецкия». Как велико было в Гааге недоверие к заявлениям русских, смог убедиться посол Куракин. Он доложил царю, что голландцы сомневаются, будет ли дозволено свободное плавание их торговых судов в Данциг и Кёнигсберг, ведь в царском указе эти порты не упоминались, а речь шла лишь о свободе торговли со Швецией. Особенно скептически восприняли указ Петра депутаты штатов провинции Голландия от Амстердама. Без особых на то оснований они испытывали глубокое разочарование. Амстердамцы давно уже не без пафоса спрашивали себя, как могла Россия в последние годы так обращаться с их купцами после всех услуг, которые оказал ей Амстердам в Северной войне. Однако на этот раз русские, обещая неограниченную свободу торговли, имели в виду именно то, что говорили.
Одно из препятствий к улучшению русско-голландских отношений было таким образом устранено. Кроме того, Куракин мог сообщить своему властелину и другие хорошие новости. Проклинаемый петербургской элитой Якоб де Би был отозван «Высокомочными» из Стокгольма и на обратном пути погиб. В противоборстве же со шведским дипломатом в Гааге Прейсом по поводу фрегатов, строившихся в Амстердаме для России, русский посол одержал верх. В общем, недаром князь Борис Иванович весной 1720 г. снял себе на шесть месяцев дом в деревне Эттен, близ города Бреда, на юге страны. Он явно считал, что спокойно может на полгода покинуть Гаагу. То было еще одним подтверждением того, что напряженность, царившая прежде между Россией и Голландией, ослабла.
ПЕРВЫЙ ПЕРИОД МИССИИ ВИЛЛЕМА ДЕ ВИЛДЕ:
август 1720 — ноябрь 1721 г.
Благодаря улучшению русско-голландских отношений новый резидент Генеральных штатов Виллем де Вилде вправе был смотреть на предстоящую ему миссию на берегах Невы с оптимизмом. В начале июня 1720 г. он получил от «Высокомочных» инструкцию и приказ отправиться в Россию как можно скорее. На корабль с подходящим названием «Питерхофф» дипломат взял с собой ни много ни мало целую бочку бренди, восемь сыров, апельсины, лимоны, кофе, чай, растительное масло, уксус, четыре ящика парфюмерии, два охотничьих ружья, три пищали и четыре пистолета. Вероятно, ему посоветовали, чтобы он в России прежде всего ходил на охоту. Из-за неблагоприятного ветра корабль прошел пролив Эресунн с опозданием на две недели, 25 июня, а еще почти через месяц достиг Петербурга.
По пути, в различных прибалтийских портах, куда он заходил, де Вилде наблюдал впечатляющие военные приготовления русских. В одном лишь Ревеле на стенах крепости разместили 300 пушек, а гарнизон увеличили до 13 тысяч человек. В Кроншлоте, к югу от Кронштадта, стояли наготове старые суда, которые предполагалось затопить, дабы помешать вражеским брандерам подойти к батареям. Бывший кадровый офицер, лейтенант де Вилде проявил особый интерес к военной инфраструктуре России. Так что в его лице Генеральные штаты обзавелись в Петербурге таким представителем, который сочетал дипломатию с хорошим пониманием военного дела.
Уведомив, как полагалось дипломату, о своем прибытии канцлера Головкина и вице-канцлера Шафирова, резидент на следующий день, 22 июля, впервые явился в царскую канцелярию. На главный вопрос, когда состоится аудиенция у русского государя, там ответили, что резидента известят. Однако, возвращаясь домой, он неожиданно повстречал на улице Петра. Самодержец приветствовал его со всей сердечностью, лично показал ему сады своей новой городской резиденции и даже пригласил на обед. По-видимому, отношения сложились, ибо в последовавшие за этим месяцы де Вилде еще не раз гулял с Его Царским Величеством в дворцовых садах. А однажды монарх без предупреждения сам зашел к голландцу выпить бокал вина. Нового резидента неизменно приглашали на все придворные празднества, будь то дни рождения или именины членов царской семьи, торжества по случаю военных побед или годовщины коронации. Празднества устраивались великолепные, с фейерверками. Таким светским праздникам Петр, в отличие от своего благочестивого отца, «тишайшего» Алексея Михайловича, придавал, как известно, больше значения, чем церковным. Если резидент де Би в свое время чурался подобных развлечений Петра, видя в них только пьянство и чревоугодие (и этим вызвал к себе неприязнь царя и его окружения), то его преемнику все это нравилось, и он развлекался от души.
Тесные связи, установившиеся у властелина России с новым голландским дипломатом, ясно показывают, какое облегчение испытывал Петр от того, что тучи между Республикой и Россией рассеялись. Неудивительно, что уже вскоре де Вилде смог доложить в Гаагу о своих первых дипломатических успехах. Так, зерно и соль, захваченные русскими на голландских судах около Стокгольма, были возвращены владельцам.
Но и русских своих собеседников резиденту удалось порадовать. Все началось с того, что в конце января 1720 г., за полгода до приезда де Вилде в Петербург, голландская пресса опубликовала всякого рода ложные слухи о России. Газеты в Лейдене и Роттердаме сообщили, к примеру, будто царь назначил короля Франции и императора Священной Римской империи своими душеприказчиками, чтобы они выступили гарантами престолонаследия в пользу сына покойного царевича Алексея. Лейденская газета к тому же поместила известие из Вены о том, что императорский двор якобы отобрал шестерых монахов-капуцинов, «дабы обучать русских католической вере». А одно периодическое издание в Амстердаме вообще объявило, что царь после случившегося с ним удара умирает.
Русский посол в Гааге направил властям протест, но ответа не последовало.
Через некоторое время «Роттердамсе Газетт» опять зашла слишком далеко, известив читателей о предстоящем слиянии католической и православной Церквей. И тогда, на исходе августа, в Петербурге де Вилде вызвали в канцелярию и потребовали положить конец «таковым глупостям и дерзостям», примерно наказав «сеятелей и распространителей лжи» — роттердамских газетчиков. Ровно неделю спустя де Вилде поспешил уведомить царя, что Генеральные штаты меры приняли. Очевидно, он узнал об этом от голландских моряков.
Действительно, еще 8 августа «Высокомочные» в необычайно резкой по тону резолюции потребовали от штатов провинции Голландия «для примера» прекратить печатание роттердамской газеты, чтобы у ее издателя «больше не было возможности распространять вещи столь возмутительные» и чтобы «не допускать осложнений, которые из этого могут воспоследовать». Реакция центральных властей Республики была, как мы видим, недвусмысленной, но были ли на самом деле приняты меры против газеты, неизвестно. Сам де Вилде к решению Генеральных штатов никакого отношения не имел. Его донесение от 2 сентября, в котором он рассказал о возмущении русских и их требовании наказать виновных, дошло до Гааги лишь в середине сентября. Однако одобрение русским двором резолюции «Высокомочных» пошло на пользу также дипломату. Особая чувствительность Петербурга в этом вопросе тем понятнее, что и недавнее дело де Би в значительной мере касалось распространения неверных или невыгодных для России слухов.
Секретарю шведской миссии Прейсу голландская пресса, кстати, тоже доставляла неприятности. 31 июля 1720 г. газета в Лейдене сообщила о заговоре, который якобы организовал в Стокгольме главнокомандующий шведским флотом. После ноты протеста, поданной Прейсом секретарю Генеральных штатов Фагелу, выяснилось, что написал заметку какой-то новый сотрудник газеты, принятый на службу всего за три месяца до этого. Издатель сам явился к шведу с извинениями. Он отметил, что слух о стокгольмском заговоре пустил человек, который за 30 гульденов околачивается на биржах и в кафе, собирая там информацию, правдивую и не очень. 2 августа газета поместила опровержение. А еще через несколько дней издатель вновь посетил Прейса с просьбой никаких дальнейших шагов не предпринимать. На лейденского издателя явно произвела впечатление грозная резолюция «Высокомочных» от 8 августа против газетчиков роттердамских.
На рубеже 1720 и 1721 годов новый голландский резидент в России мог не без удовлетворения оглянуться на успешное начало своей дипломатической деятельности. Он полностью освоился на новом месте, поддерживал добрые отношения с самим Петром и, охотно участвуя в празднествах и пирушках, стал для российской элиты во многом своим. Одно присутствие Виллема де Вилде на берегах Невы уже улучшало атмосферу в диалоге между Гаагой и Петербургом. Как дипломату ему весной 1721 г. мало чем приходилось заниматься. Внимание Петра и его приближенных было целиком сосредоточено на мирных переговорах со шведами на Аландских островах, и до тех пор, пока исход этих переговоров оставался неизвестным, для представителя Голландии в России просто не было никакого дела.
Инциденты, впрочем, случались. В августе 1721 г. во внутреннем дворе резиденции де Вилде российский подданный барон фон Бюлау, побранившись со слугой дипломата Якобом, ударил его. Известный в Петербурге как изобретатель, барон уверял царя, что может поджечь корабль на расстоянии мили и огонь этот нельзя будет погасить. Это была как раз такая новинка, которой всегда можно было заинтересовать Петра, постоянно искавшего новые военные технологии. Первое испытание, в феврале 1721-го, закончилось неудачей, но изобретатель объяснил ее холодной погодой и обещал больше успеха, когда потеплеет. Оправдываясь за побои, нанесенные слуге резидента, фон Бюлау заявил, что Якоб состоял на службе у него и ушел от него незаконно.
«В ознаменование Превосходного Мира между Его Величеством Императором Всероссийским и Королем и Короной Швеции, заключенного 30 августа по старому стилю и затем ратифицированного, господин Кристоффель Брантс, дворянин, надворный советник и резидент Его Величества Императора Всероссийского, имеющий жительство в Амстердаме, подготовил и устроил эту огненную потеху 9 декабря 1721 года по новому стилю».
Государственный музей (Рейксмюзеум), Амстердам
Де Билде решил, что этого дела так не оставит. Вопрос о том, чей на самом деле слуга Якоб, голландец считал не столь существенным. Куда важнее был для него тот факт, что избиение произошло на территории, принадлежащей дипломату, где действует международное право, которое, как он указал в своем донесении в Гаагу, «защищает иностранных дипломатов и их слуг». Столь резкая реакция де Вилде, несомненно, была связана с воспоминаниями о деле его предшественника де Би, в обращении с которым русские тоже нарушили международные дипломатические обычаи, введя к нему в дом солдат и конфисковав его бумаги. Новый резидент со всей решительностью дал понять, что не позволит шутить с «честью своей страны» и ее представителя. Де Вилде потребовал от российских властей принять меры. Ждать пришлось недолго: барона арестовали и посадили в Шлиссельбургскую крепость. Безусловно, сыграло свою роль и то обстоятельство, что как раз в те дни Северная война закончилась — и в изобретении фон Бюлау не было большой нужды. Своими действиями официальный Петербург показал: в отношениях России и Голландии вновь применяются принятые дипломатические нормы и традиции.
Окончание Северной войны в августе 1721 г. застало де Вилде в российской столице. В своих донесениях Генеральным штатам он описал пышные торжества в честь триумфального для России Ништадтского мира. Сообщил он, разумеется, и о том, что в ноябре Сенат поднес Петру титулы отца отечества и императора всероссийского. На следующий же день, подчеркнул голландец, разбушевавшийся северо-западный ветер погнал воды Невы вспять, на город, и за несколько часов тот был полностью затоплен. Между строк этого донесения явно сквозила критика: дав осыпать себя чрезмерными почестями, самодержец прогневал Всевышнего, столица поплатилась за гордыню ее создателя.
Итак, с 1719 по 1721 г. противоречия между Россией и Республикой Соединенных Нидерландов уменьшились. Противники Швеции один за другим заключали с ней мир, и это на Петра подействовало. Правительство России, проявлявшее поначалу такую неуступчивость в вопросе о свободе голландской торговли на Балтике, пошло наконец на компромисс — возможное вовлечение Республики в антироссийскую коалицию было совсем не в интересах царя и его державы. И хотя подобная коалиция с самого начала была бессильна противостоять военному могуществу русских, все же лучше было не рисковать. Признание как Швецией, так и Россией свободы голландской торговли на Балтийском море, к которой так стремились правящие круги Голландии, особенно Амстердама, устранило важное препятствие во взаимоотношениях сторон. Разрядить напряженность между Петербургом и Гаагой помогли также усилия нового резидента Виллема де Вилде и проявленная им гибкость. Несмотря на свой неподобающе низкий дипломатический ранг он быстро сумел вызвать к себе среди русской верхушки необходимые симпатии. Принесет ли это голландцам существенные политические дивиденды, должно было показать будущее.