С подписанием Ништадтского мира для шведов закончилась война, которая шла непрерывно почти четверть века. Праздновать проигравшей стороне было особенно нечего, но в объявленный властями день благодарения, 26 декабря 1721 г., в церковных проповедях звучало явное облегчение. Было предписано читать на утреннем богослужении из псалма 147 строки «…Хвали, Сион, Бога твоего, ибо Он укрепляет вереи ворот твоих, благословляет сынов твоих среди тебя», а днем — из псалма 66: «Ты испытал нас, Боже, переплавил нас, как переплавляют серебро…» Примечательно, что поначалу было даже отдано распоряжение устроить в городах иллюминацию важнейших зданий, но его быстро отменили. Конец лишений, вызванных войной, и восстановление свободы судоходства на Балтике позволяли с надеждой смотреть в будущее. Однако Швеция уже не была той великой державой, какой ее знали в XVII в. После тяжелейших территориальных, финансовых и людских потерь стране предстояло мучительно выкарабкиваться из той пропасти, в которой она оказалась. Вместо Карла XII царствовал теперь Фредрик I — и, как сказано в эпиграмме дворянина Карла Гермунда Седерьельма, «на шведских часах вместо 12 — один час».

Сегодня мы знаем, что Швеция восстановилась намного скорее, чем можно было предполагать в 1721 г. За последующие два десятилетия, пока страна не вела никаких войн, ее демографическое и экономическое положение выправилось. И все же потеря Прибалтики продолжала сказываться. Доходы короны упали более чем наполовину. Несмотря на восстановление шведской экономики, она была теперь одной из самых слабых в Европе. Воспоминания о славном прошлом подпитывали в обществе ностальгию и мечту о реванше, но почти вся шведская элита понимала, что о новой войне пока нечего и думать. Швеция должна была сосредоточиться на самой себе, на развитии своей промышленности и науки. А потом уж, накопив сил, можно было бы, вероятно, попробовать вернуть себе часть утраченных земель. Пока же нужно было смириться с поражением, восстановиться и идти дальше. Разумеется, это требовало определенной перестройки умов. На международной арене Швеция уже не могла проявлять такую активность, как на протяжении всего предыдущего столетия. Но понадобятся несколько десятилетий, а то и полвека, прежде чем шведы привыкнут к своей новой, скромной, роли в международных делах.

Сразу после объявления мира пришлось решать ряд практических проблем. Шведам надо было послать два полка в Финляндию, дабы официально принять от русских власть над этой территорией. Шведское адмиралтейство попыталось использовать для этого два захваченных ранее голландских судна, однако резидент Генеральных штатов Хендрик Рюмпф решительно воспротивился и помешал этому. Кроме того, предстояло создать российскую и шведскую комиссии, чтобы провести в Финляндии новую границу между двумя державами. Одновременно с обеих сторон отпустили домой военнопленных. Свыше 1700 русских офицеров и солдат покинули Швецию, а в противоположном направлении двинулись освобожденные Петром шведы, среди которых было несколько знатных лиц, включая дочерей графа Арвида Хорна, вновь занявшего пост президента королевской канцелярии. В конце ноября шведский Сенат одобрил сокращение вооруженных сил страны до 40 тысяч человек. Не избежала сокращения и гвардия: так, гвардейский пехотный полк насчитывал отныне всего 1200 военнослужащих.

Голландскому дипломату Рюмпфу приходилось заниматься не только новой, послевоенной ситуацией в отношениях со Швецией, но и вопросами, доставшимися в наследство от прошлого.

Некоторые из них решить было нетрудно. Например, для гессенского полка в составе армии Республики, которым прежде командовал нынешний шведский король Фредрик, Генеральные штаты в согласии с монархом легко нашли нового командира, и Рюмпф даже удостоился за это от Фредрика I благодарности.

Совсем иного калибра был застарелый спор между Гаагой и Стокгольмом о портовых пошлинах в Риге, которые Швеция в 1701 г. предоставила голландцам в залог, получив от них заем в 300 тысяч риксдалеров. 7 октября 1721 г. Генеральные штаты в своей резолюции потребовали от шведов выплатить накопившиеся проценты по займу за 9 с половиной лет и остальную часть основной суммы долга. Требование это было совершенно невыполнимо, и не только потому, что шведская казна была пуста. Еще в 1710 г. Ригу захватили русские войска, и царь Петр уже давал понять, что считает портовые пошлины в Риге своей военной добычей и не собирается возмещать убытки голландцам, одолжившим деньги шведам. Никаких способов настоять на своем у Республики не было. Новый великий пенсионарий Исаак ван Хорнбейк в 1721-м предложил Рюмпфу попробовать уладить это дело в контексте русско-шведских переговоров о мире. Впрочем, ван Хорнбейк и сам выразил сомнение, в состоянии ли голландский дипломат в достаточной мере повлиять на шведское правительство. Это означало: сделай, что можешь, мы все равно многого не ждем. Тем дело и кончилось.

Если вопрос о пошлинах в Риге не вызывал сильных эмоций, то о другой больной проблеме между Гаагой и Стокгольмом этого сказать нельзя. При аресте в Голландии в 1717 г. шведского агента барона фон Гёртца у него забрали несколько сундуков и бумаги. Казненный в Стокгольме в 1719-м, он уже не мог сам потребовать назад свое имущество, но теперь с таким требованием обратились к голландцам его наследники. Их поддержали шведские власти, рассчитывая найти в вещах и бумагах фон Гёртца информацию о том, как он в свое время распорядился полученными от правительства в Стокгольме крупными суммами. Это позволило бы воссоздать картину финансовых операций барона в Голландии и других странах, а главное — постараться вернуть деньги в казну. Между тем Верховный суд провинций Голландии и Зеландии постановил открыть сундуки покойного, однако в присутствии лишь представителей его семьи. Участие в этой церемонии секретаря шведской миссии Прейса сочли нежелательным.

Для правящих кругов в Стокгольме такое решение было неприемлемым. Голландский дипломат Рюмпф, которого Гаага ни о чем не уведомила, мог только посоветовать шведам добиваться пересмотра судебного вердикта. Он, правда, добавил, что у руководства Республики нет возможности вмешиваться в дела юстиции. Какую настойчивость проявило правительство Швеции в этом вопросе видно из того, что оно вызвало наследников фон Гёртца в Стокгольм, дабы те «дали отчет по поводу некоторых сумм денег, принадлежащих короне». Памятуя о судьбе казненного барона, наследники, естественно, не явились.

Тем временем, 13 января 1722 г., Верховный суд после определенного закулисного давления, все же оказанного на него Генеральными штатами, вынес более благоприятное для шведских властей решение. Сундуки и бумаги должен был получить представитель наследников фон Гёртца, но не раньше, чем бывший секретарь барона составит отчет о финансовых операциях своего покойного патрона. Вместе с тем представитель наследников добился от Верховного суда разрешения сразу же взять те вещи и бумаги, которые «не имеют отношения к отчету», и вывезти их из Голландии. В Стокгольме не без оснований опасались, что этот маневр помешает составить полный отчет о тратах фон Гёртца, и попросили Рюмпфа воспрепятствовать вывозу из Голландии части вещей и бумаг барона. Однако ничего не получилось. У шведских властей это вызвало огромное раздражение, и еще в январе 1723 г. Рюмпф вынужден был докладывать в Гаагу, что те проблемы с голландскими моряками и судовладельцами, которые раньше решались в Швеции быстро, теперь намеренно откладываются в долгий ящик. В конце концов выход был найден при посредничестве дипломатов из Ганновера.

Шведское правительство отказалось от своих намерений наложить секвестр на все имущество покойного барона, а его наследники в обмен на это согласились на то, что сундуки будут открыты в присутствии обеих сторон, после чего бывший секретарь фон Гёртца сможет завершить свой отчет.

Так как в сфере международной политики Республике с тогдашней Швецией обсуждать было почти нечего, основное внимание в их взаимоотношениях уделялось торговле. На рубеже 1721 и 1722 годов переговоры шли по двум темам: о мерах по пресечению распространения чумы и о заключении нового голландско-шведского торгового договора.

Первые сообщения о вспышке чумы пришли летом 1720-го из Марселя. На французском судне, заходившем на охваченный чумой Кипр, умерло несколько членов команды, в том числе корабельный врач. В Марселе судно поставили в карантин, но по просьбе влиятельных купцов, заинтересованных в богатом грузе шелка и хлопка, вскоре допустили к разгрузке. В результате вспыхнула эпидемия чумы, которая в одном только Марселе стоила жизни 50 тысячам человек, т.е. 56% населения города. Когда слухи об эпидемии распространились по всей Западной Европе, повсюду были приняты меры предосторожности. Швеция тоже определила 16 ноября 1721 г. места для карантинных стоянок кораблей и формальные процедуры контроля. Более того, судам разрешалось заходить в шведские порты лишь при наличии справок от своих городских властей, а также гарантий, выданных шведскими «посланниками, агентами или консулами». Первое требование считалось в международной практике нормальным, второе же нет.

Энергичнее всех против введенной шведами меры выступила голландская Дирекция Восточной торговли и арматорства — организация, защищавшая интересы купцов и судовладельцев, действовавших в балтийском регионе. Ее протест открыто поддержали Генеральные штаты. Суть проблемы была в том, что необходимые бумаги должен был выдавать шведский агент в Амстердаме Пьер Бальгери, который сам вел торговлю на Балтике и теперь был бы в курсе «всей коммерции торговых людей Республики». Это же касалось и Самуэля Баркмана, шведского комиссара, который в датском городке Хельсингёр на берегу пролива Эресунн проверял документы кораблей, следующих в Швецию.

Сопротивление голландцев почти ничего не дало. Это было связано, несомненно, с тем, что в Лондоне введенные шведами меры вызвали мало возражений. Единственное, чего удалось добиться Рюмпфу в Стокгольме, — это согласие шведов на то, чтобы «для товаров, происходящих из страны, где заразной болезни нет, достаточно было свидетельств от магистратов». В отношении же товаров иностранных по-прежнему обязательны были справки от шведских дипломатов. А поскольку большая часть товаров, доставляемых на голландских судах, происходила не из самой Голландии, то уступка, которой добился Рюмпф, на практике мало что значила. К счастью, эпидемия чумы вскоре миновала, а вместе с ней отошли в прошлое и введенные шведским правительством требования.

Добавим, что бюрократические строгости шведов были вызваны не только страхом перед чумой. В январе-феврале 1722 г. Стокгольм был охвачен эпидемией кори, которая, как докладывал в Гаагу Рюмпф, «не обошла стороной ни один дом в городе». Из-за слишком теплой зимы «злая лихорадка» распространилась настолько, что власти даже запретили людям собираться в домах умерших — прощаться с покойниками и поминать их следовало на кладбище. Необычайно высокие для этого времени года температуры сделали также невозможной доставку на санях — главный вид транспорта зимой — железных и медных руд в портовые города. На Швецию обрушивалось одно бедствие за другим, так что жесткие меры, принятые охваченными паникой шведским властями против распространения чумы, вполне понятны.

Не успела новость о заключении Ништадтского мира дойти до Гааги, как в резолюции Генеральных штатов от 15 декабря 1721 г. Рюмпфу уже поручили прозондировать в Швеции почву для заключения нового торгового договора. Президент канцелярии граф Хорн эту идею одобрил и попросил, чтобы переговоры проходили в Стокгольме. Король Фредрик во время частной аудиенции, которую он дал Рюмпфу, тоже выразил готовность заключить договор в самом ближайшем будущем. Однако в Гааге спешить уже перестали. В конце марта 1722-го шведы даже спросили Рюмпфа, хочет ли еще руководство Республики нового договора. Резидент ответил честно и искренне: государственное устройство Республики таково, что не позволяет ничего делать быстро. К началу лета голландский дипломат все еще никаких распоряжений от своего начальства насчет договора не получал.

У шведов был в отношении возможного торгового соглашения с голландцами свой подход. В августе 1722 г. король освободил от уплаты ввозных пошлин на все товары все без исключения суда, построенные в Швеции или же купленные за границей, но целиком принадлежащие шведам. Иностранцам же в свободе от пошлин отныне было отказано. Тем самым Стокгольм ясно показал свою приверженность политике меркантилизма, т.е. стимулирования собственной торговли и промышленности. Одной из целей было развернуть в стране производство железных и стальных инструментов, а также фарфора.

Этот шведский протекционизм свидетельствовал о явном разрыве с прошлым. Голландско-шведский торговый договор 1679 г. был основан на принципе равноправия обеих сторон. Лишь те шведские корабли, которые были оснащены по меньшей мере 24 пушками, могли иметь преимущества перед голландскими судами. Теперь, с освобождением от пошлин только шведских судов — в ущерб иностранным, — система отношений радикально менялась. Здесь Швеция была в тогдашней Европе не одинока. Другие государства, например Россия, тоже ставили поощрение собственной экономики выше принципа равенства. С голландскими воззрениями на торговлю и коммерческие интересы политика протекционизма была, конечно, несовместима.

Между тем Рюмпф давно уже просил у своих патронов в Гааге разрешения съездить на родину. К этому его побуждало прежде всего желание навести порядок в своих частных делах — добиться того, чтобы задерживаемое в течение долгих месяцев жалованье было выплачено ему полностью. Когда же осенью 1722 г. у резидента и его жены начались, кроме того, проблемы со здоровьем, просьбы Рюмпфа к великому пенсионарию Исааку ван Хорнбейку позволить ему немедленно выехать в Голландию стали еще более настойчивыми. Но отъезд приходилось все откладывать, так что покинуть Стокгольм резидент смог лишь в мае 1723-го. Судьба не была к нему милостива и перед самым его отплытием. Сильный пожар, вспыхнувший на ветряной мельнице неподалеку от дома Рюмпфа, уничтожил более 2000 строений. Среди них был дворец шведского сенатора Лейенстеда, который со своей многочисленной семьей нашел приют у готовившегося к отъезду голландца. Сам же дипломат, пытаясь спасти от огня дом своей тещи, был ранен упавшим на него куском дерева.

После того как Рюмпф отбыл на родину, делами голландской миссии в Стокгольме стал ведать ее секретарь ван де Санде. 30 июня он сообщил в Гаагу, что шведские сословия, совместно заседая в риксдаге, единогласно признали императорский титул русского царя, своего недавнего противника. Но это был не более чем показной жест доброй воли. Многие мечтали о реванше, хотя и понимали, что необходимо набраться терпения.

Швеции предстояло, так сказать, пересоздать себя, и кратчайшим путем к этой цели была перестройка экономики. Нужно было уменьшить зависимость от заграницы, поощряя и развивая собственную промышленность, ограничивая импорт и стимулируя экспорт. В риксдаге Эммануил Сведенборг, знаменитый естествоиспытатель, занимавшийся среди прочих областей знания экономикой, представил депутатам обзор, из которого следовало, что страна ввозит гораздо больше товаров, чем вывозит. Для исправления положения правительство наметило конкретные меры. В конце августа иностранцам предоставили право свободно основывать в Швеции предприятия. Могущество ремесленных цехов было сломлено, что открыло дорогу новым, более современным формам производства. Чтобы привлечь деловых людей из-за рубежа, был смягчен режим безраздельного господства лютеранской церкви, хотя до полной свободы вероисповеданий было далеко. Приверженцы кальвинизма практиковать свою веру могли, но исключительно в сфере частной жизни. В Стокгольме им были открыты двери церкви при голландской миссии. Католикам на такую терпимость рассчитывать не приходилось: их религия осталась в Швеции под запретом. Власти всеми силами побуждали народ работать. В марте 1724 г. королевским указом было определено, что в дни памяти апостолов читать проповедь разрешается лишь один раз и только утром, с 8 до 10 часов. Потом все должны снова браться за работу.

Тем временем в Голландии Рюмпф хлопотал по своим делам. Помимо всех причитавшихся ему, но пока не выплаченных денег он пытался добиться также более высокого ранга — ранга посланника — и, соответственно, повышения жалованья. Для производства в посланники требовалась резолюция Генеральных штатов. Человек опытный, Рюмпф оставался в Гааге, чтобы повлиять на ход вещей. Он, в частности, внушал «Высокомочным», что из-за задержек с их решением рискует пропустить такое важное для Швеции событие, как закрытие риксдага. Этот аргумент возымел действие, и уже через пару недель Рюмпф, получив повышение, направился обратно в Стокгольм. Через Гамбург и датский остров Фюн — как обычно, по плохим дорогам — он 10 ноября добрался до места назначения.

Перед отъездом из Гааги он еще подробно обсудил с Исааком ван Хорнбейком, пенсионарием Амстердама Бёйсом и двумя руководителями Дирекции Восточной торговли и арматорства вопрос о том, как должен был бы выглядеть торговый договор со шведами. При этом условились, что переговоры о нем будут считаться делом не менее приоритетным, чем защита частных интересов отдельных подданных Республики. Рюмпфу предстояло прежде всего убедиться, можно ли довести такие переговоры до успешного завершения и как это сделать.

Однако секретная резолюция Генеральных штатов от 17 декабря 1723 г. предоставила их посланнику в Швеции мало пространства для переговоров. «Высокомочные» заняли позицию, согласно которой заключению нового торгового договора между двумя странами должна предшествовать серьезная уступка со стороны шведов, а именно отмена таможенных льгот для подданных шведской короны. Эти льготы были обычной практикой еще с 1640 г. и подтверждались в каждом очередном торговом договоре между Гаагой и Стокгольмом. Теперь же гаагские политики не только выдвинули совершенно новое требование, но и настаивали на нем как на непременном условии заключения соглашения.

Рюмпф сразу понял, что добром это не кончится. Его голландское начальство советовало ему апеллировать к дружеским чувствам, которые питал к Республике король Фредрик I. Но в Гааге явно переоценивали политический вес монарха в Швеции. Дни ничем не ограниченного абсолютизма там прошли, и для заключения договоров необходимо было отныне согласие риксдага, а он мог и не согласиться. К тому же шведы сделали ставку на стимулирование собственной экономики, а это, естественно, предполагало как раз предоставление таможенных льгот подданным своей страны. Голландские купцы и политики, однако, не заметили перемены в настроениях партнеров. Если голландцы стремились к тому, чтобы Швеция по-прежнему зависела от них — в условиях свободной конкуренции между шведскими и голландскими судовладельцами первые неизбежно проигрывали, — то власти Швеции хотели прямо противоположного. Это заранее обрекало все разговоры о новом торговом договоре на провал. В начале февраля 1724 г. Рюмпф доложил об этом своим патронам в Гааге.

Нельзя сказать, что для шведов переговоры с Республикой были делом первоочередным. В центре внимания шведского правительства находились в те дни переговоры с Россией о союзе, которые 2 марта завершились успешно. Готовность шведов заключить союз с недавним многолетним противником показывает, как велико было беспокойство Стокгольма по поводу безопасности страны. В военном отношении Швеция была тогда совершенно беспомощна. Оборонительный союз с Россией гарантировал шведам хотя бы на бумаге благорасположение самой могущественной державы балтийского региона.

Стокгольм, в свою очередь, пошел на ряд небольших уступок. В Петербурге поддерживали притязания на шведский престол герцога Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского, сына покойной старшей сестры Карла XII. Престол ему, как мы знаем, не достался, но шведы согласились с тем, чтобы молодого герцога именовали «Его Королевским Высочеством». Швеция также обещала вместе с Россией и императором в Вене добиваться возвращения Карлу Фридриху аннексированной датчанами области Шлезвиг. В случае же, если шведский король Фредрик I умрет бездетным, при решении вопроса о престолонаследии будут приняты во внимание права Гольштейн-Готторпского дома. Подобные формулировки ни к чему не обязывали, и тем привлекательнее они были для официального Стокгольма.

В отдельной статье русско-шведского договора 1724 г. было выражено согласие царя Петра на то, чтобы из завоеванных им прибалтийских провинций можно было беспошлинно поставлять товары в Швецию на сумму в один миллион рублей. Это было вдвое больше, чем разрешалось по Ништадскому мирному договору 1721 г.; к тому же был расширен ассортимент товаров, которые дозволялось вывозить в Швецию: отныне речь шла не только о зерне, но и о пеньке, льне и мачтах. Тем самым Петербург показывал, что не препятствует возрождению шведского флота.

Все это уменьшило опасения шведов за безопасность своей страны, но не рассеяло их полностью. Тревогу вызывали как прямая угроза иностранного вторжения, так и та роль, которую другие державы могли бы сыграть, когда Швеции придется выбирать нового монарха. В конце августа 1724-го в Стокгольме был опубликован указ, содержание которого стало, впрочем, известно еще почти за год до этого. Указ требовал от иностранных дипломатов в том случае, если шведский трон станет вакантным, немедленно выехать со своими семьями из столицы королевства в некоторое отдаленное от нее место. Вернуться им разрешалось лишь после того, как будет выбран новый государь.

Новых же дипломатов Швеция в период междуцарствия принимать не будет. Было совершенно очевидно, что шведы хотят избежать ситуации, царившей в тогдашней Польше, где выбор нового короля определялся больше интригами иностранных держав, чем интересами самих поляков. Указ ясно показывал, как быстро ушло в прошлое гордое осознание шведами своей мощи. Теперь они видели прежде всего собственную слабость и необходимость всемерно ограничить вмешательство других стран в шведские дела.

За изменениями во внешней политике Стокгольма последовали перемены и в его подходе к вопросам торговли. Здесь тоже пытались как можно больше отстранить иностранцев. В ноябре того же 1724 г. после долгих колебаний власти Швеции сделали решительный шаг, издав закон, разрешающий ввоз в страну товаров только на шведских судах или на судах тех стран или колоний, где эти товары действительно произведены. Тем самым, например, в отношении соли из Португалии голландцы лишились своей традиционной роли торговых посредников. Рюмпф в своем донесении в Гаагу с полным основанием назвал этот закон Навигационным актом по аналогии с законом, принятым Великобританией в 1651 г. и направленным против ее голландских конкурентов. Республика ответила шведам собственным законом, который делал невозможной посредническую роль шведских купцов, но те перекупкой почти не занимались. На практике голландская коммерция пострадала мало: подданные Республики стали использовать шведские суда или же убеждали таможенников в Швеции, что доставили товары голландские. Однако было ясно, что Швеция отныне ориентируется в основном на себя.

Итак, после Северной войны Гаага и Стокгольм попробовали восстановить прежние взаимоотношения. Это оказалось делом нелегким. Желание голландцев заключить торговый договор шведская элита поначалу приветствовала, и все же ничего не вышло. Резидент Генеральных штатов Рюмпф, назначенный затем посланником, делал, что мог, но стремление шведов вести политику меркантилизма, поощрения собственной экономики, оказалось сильнее их готовности оформить на бумаге коммерческие связи с Республикой. Возможно, Гаага достигла бы большего, если бы лучше поняла царившую в Швеции тревогу о безопасности страны. Не исключено, что голландцам удалось бы в обмен на политические уступки получить экономические выгоды. Все это, однако, не вписывалось в новую стратегию Республики на международной арене: как можно меньше идти на риск. И для Швеции, и для Голландии завершился целый исторический период. Обеим странам предстояло из великих держав превратиться в государства намного меньшего веса в европейской политике.