ГЛАВА 1

Солнечный луч проник сквозь сводчатые окна и осветил всю комнату.

Кельвин Спринг отставил серебряный поднос с кофе и в который раз за утро подумал – как же много гармонии в его жизни, спокойной, размеренной, наполненной радостной работой и счастьем общения с семьей – и еще что-то он в своей жизни чувствовал – приятное, тягучее, чему и определения пока дать не мог.

Дверь тихо приоткрылась, вошла хозяйка пансиона, миссис Гэррик, солнечный луч расцветил и ее лицо. Тихим голосом она спросила: «Надеюсь, вам понравился чай, мистер Спринг?»

– О, да, благодарю вас, миссис Гэррик, прекрасный получился чай, – улыбнулся он в ответ.

– Мне почему-то кажется, вам у нас обязательно понравится, мистер Спринг. Я смотрю, вы уже готовитесь к работе – даже бумагу и перья разложили на столе.

– Нет, миссис Гэррик, сегодня мне что-то не работается, я просто сижу, осматриваюсь, мне же надо привыкнуть к комнате. – Он снова улыбнулся.

– Знали бы вы, мистер Спринг, как вы похожи на профессора Тенкири. Он тоже любил вот так посидеть в кресле, и вид у него всегда был такой домашний, уютный. – Хозяйка взяла поднос, и, выходя, сказала: «Я вам сейчас принесу графин свежей воды и бокал».

Едва она вышла, Кельвин продолжил изучение комнаты. Поначалу на глаза ему не попадалось ничего, что могло бы служить напоминанием о прежних ее жильцах. Кресла, стол, пустой книжный шкаф, светильник на высокой стойке с увитым бахромой абажуром – все это были предметы безликие, но Кельвин не мог отделаться от ощущения, что в комнате есть что-то, по чему он сможет определить характер жившего здесь человека – это что-то надо только найти.

Кельвин медленно подошел к окну и бросил взгляд на крыши домов на площади короля Георга, на пронзавший нежно-голубое небо серый шпиль католического собора. Уехать бы сейчас за город, подумал он, позабыв о комнате – столь резко в глаза ему бросились все признаки наступавшей весны. Солнце играло в мутных стеклах башен собора и постепенно плавило оконное стекло – в комнате вдруг стало нестерпимо светло. Кельвин отвернулся от окна и увидел на письменном столе какой-то предмет, вбиравший в себя все солнечные лучи и тепло. Подойдя к столу, Кельвин обнаружил на нем небольшую бронзовую статуэтку индийского бога с вмонтированным в лоб крошечным драгоценным камнем, испускавшим яркие льдистые искорки. Он припомнил, что краем глаза уже видел на этом месте стола какую-то тень, когда раскладывал бумаги по ящикам, но тогда не придал этому никакого значения. Кельвин повертел статуэтку в руках – нет, точно, не простой это кусочек металла с впаянным камнем – за исполненной достоинства фигуркой бога угадывалась долгая и богатая событиями история. Он еще немного посмотрел на бога, затем поставил его на стол, сел в кресло, и на секунду представил, что подобно камню во лбу статуэтки его мозг впитывает все новое, необычное, чтобы перенести это на бумагу. Он почувствовал, что стоит на пороге какого-то личного открытия, и виной тому золотой свет, разлитый по всей комнате этим странным и прекрасным утром.

Он снова взял статуэтку в руки, тщательно се рассмотрел и обнаружил, что в основание врезана пластинка другого металла. Кельвин достал перочинный нож и принялся терпеливо отскребать тонкую никелевую полоску, представляя себе, что это не что иное, как ключ к неведомому замку, хотя трудно было себе представить какой-нибудь подходящий к ней замок. Кельвин поймал выпавшую наконец пластинку, некоторое время погрел ее в руках, а затем, борясь с ощущением, что кто-то невидимый направляет сегодня утром все его действия, стал искать возможную замочную скважину в закоулках письменного стола.

Полчаса он провел в поисках, прежде чем нашел узкую щель, прорезанную в деревянном заднике стола. Подрагивающей рукой он вставил ключ в щель, нажал на него и, потянув на себя, выдвинул из стенки стола небольшой ящик, в котором на самом дне лежал неожиданно полыхнувший светом локон рыжих волос, как будто, еще находясь на голове неведомой женщины, он впитал в себя немало солнца и теперь отдавал его первому открывшему ящик любопытному. Как будто молния пронзила Кельвина, едва он поднял лежавший на белоснежной шелковой подушечке маленький знак любви. Прядь была темно-рыжая и горела каким-то внутренним светом. Кальвин снова заглянул в ящик и увидел, что под подушечку был подложен еще и сложенный вчетверо листок писчей бумаги.

Он достал его, развернул и прочел всего две стихотворных строчки, написанных ясным, четким почерком:

Больше на листке ничего не было, только в верхнем углу – то ли имя, то ли сокращение – «Роз».

Кельвин прочел строки вслух и почувствовал, как что-то внутри всколыхнулось от произнесенных звуков. Комната наполнилась каким-то неземным светом, в воздухе разлился золотой сон древних времен, Кельвин потерял ощущение времени и долго просидел в полузабытьи. Из оцепенения его вывел шорох за дверью, затем ручка повернулась, и, не отдавая себе отчета в том, что он делает, он быстро спрягал прядь волос назад в ящик и задвинул его в стол.

Вошла миссис Гэррик с графином воды и изящным старинным бокалом на небольшом подносе. Она остановилась в дверях и некоторое время смотрела на сидящего в задумчивости за столом Кельвина.

– Размышляем, мистер Спринг?

– Да. – Он помолчал, глядя, как она ставила поднос на стол. – Миссис Гэррик, скажите, вам знаком этот почерк?

Миссис Гэррик подошла поближе и с удивлением взглянула на листок. – Конечно – это почерк профессора Тенкири. – Она пристально посмотрела на Кельвина. – Откуда это у вас? Как это к вам попало?

– В ящике лежало.

– И как же вы его открыли?

– Нашел ключ вот в этой статуэтке.

Миссис Гэррик взяла фигурку и молча ее осмотрела.

– Все это очень странно, мистер Спринг.

– Мне тоже так кажется, миссис Гэррик, хотя я не могу понять, почему. А кто это – профессор Тенкири?

– Он уже умер. Он жил в этой комнате, и умер вот в этом самом кресле восемь лет тому назад.

– И стол, наверное, тоже его, и статуэтка тоже?

– Да. Очень он был странный человек. Я чувствовала, что где-то здесь должен быть ключ, я даже однажды видела, как он закрывал этот ящик. – Она немного помедлила. – И там все так и лежало все эти восемь лет.

– Знаете, я точно то же самое подумал, когда открыл этот ящик. Скажите, миссис Гэррик, а вы когда-нибудь видели уже эти строчки, или знаете, кто автор? И это слово – Роз, или это часть слова?

– Нет, мистер Спринг, первый раз вижу все это. Профессор Тенкири преподавал греческий язык, и сам тоже стихи писал. Может, это его стихи?

– Вряд ли – это же какие-то явно старинные стихи. Интересно, что означает «Роз»? Это может быть сокращенное Розалинда или какое-то другое женское имя?

Миссис Гэррик посмотрела Кельвину в глаза и он почувствовал, что краснеет.

– Мистер Спринг, – спросила миссис Гэррик, – а почему это вы вдруг решили, что это должно быть обязательно женское имя?

Кельвин все же нашел в себе смелость заглянуть в глаза хозяйке пансиона. – Миссис Гэррик, я понимаю, что вы здесь хозяйка, и все здесь принадлежит именно вам. Вы не будете против, если я оставлю этот листок себе, и ключ, и вообще всю тайну этого ящика?

– Конечно, мистер Спринг, оставьте. Мне даже кажется, что все эти вещи специально вас дожидались.

Тут Кельвин приоткрыл ящик. – В таком случае, миссис Гэррик, я вам хочу показать вот эту прядь волос – ее я тоже здесь нашел. Если позволите, я бы ее тоже оставил, хотя ума не приложу, зачем мне все это. Вам этот локон ни о чем не говорит?

Миссис Гэррик повертела прядь на солнце. Не сразу, медленно, она произнесла:

– Да, наверное, это ее волосы…

– Чьи, миссис Гэррик?

Подумав, миссис Гэррик сказала:

– Я и не думала, что мне придется кому-нибудь об этом рассказывать, мистер Спринг. Ладно, вам я расскажу. Ему уже стукнуло пятьдесят, когда он страшно влюбился, причем в молодую девчонку. Ему это чуть жизни не стоило, но он хранил в себе эту тайну до конца жизни, и только перед самой смертью мне обо всем рассказал. Он еще лет шесть прожил после того бурного романа, с разбитым сердцем, но конечно, до конца он уже так и не оправился – так, жил как призрак в своем собственном теле, если вы понимаете о чем я, мистер Спринг.

– Прекрасно понимаю, миссис Гэррик. Значит с девушкой этой он познакомился лет так четырнадцать назад?

– Да, примерно так.

Кельвин поднес прядь к глазам.

– А вы когда-нибудь ее видели, миссис Гэррик?

– Нет, ни разу, – миссис Гэррик помедлила, – только я почти уверена, что это ее волосы.

– Я почему-то тоже. А профессор Тенкири приятный был человек?

– Да, очень. Он был единственный человек в моей жизни, который все обо всем знал – пока я с вами не познакомилась, мистер Спринг.

– Благодарю вас, миссис Гэррик.

Кельвин взял листок: «Строчки эти так прочно уже засели в голове». Решительным жестом он сложил листок и вложил его в бумажник. «Схожу-ка я в библиотеку, может, получится узнать, кто автор стихов».

Кельвин положил колечко волос в ящик и поднялся. Миссис Гэррик взглянула на него и сказала.

– Я никому об этом не расскажу, мистер Спринг.

– Благодарю вас, миссис Гэррик, – он прошелся по комнате. – Мне уже начинает казаться, не за этим ли я у вас и поселился.

– Все может быть, мистер Спринг. Жизнь – странная штука, но главного направления она никогда не меняет.

 

ГЛАВА 2

Солнечный свет казалось, пульсировал повсюду на площади короля Георга. По периметру площадь была обсажена сиренью, радовавшей сегодня глаз всеми цветами радуги, в одном из кустов, напоминая о том, что не только в городе бывает жизнь, заливалась коноплянка.

Кельвин шел по выцветшей от зимних дождей булыжной мостовой, вздыхая о недосягаемой морской прохладе. В мозгу его рисовались образы Грейс, детей – они-то сейчас наверняка купаются или лежат где-нибудь в приятной тени в Блекберд Коув.

В библиотеке, войдя в читальный зал, он деликатно разбудил дремавшего в старческом полузабытьи служителя. В полной тишине он заполнил формуляр. Получив читательскую карточку, он достал из бумажника сложенный листок и спросил у библиотекаря: «Мне нужно узнать, кто автор этого стихотворения. Похоже, это раннее средневековье. Вы случайно не знаете, кто его написал?»

Библиотекарь посмотрел на листок сквозь очки в металлической оправе:

– Нет, сэр. Не могу сказать. Вот почерк мне весьма знаком. Поэзия раннего средневековья у нас вон в том углу, видите, голова оленя на стене – вот там.

– Спасибо, – сказал Кельвин.

Мрачная овальная комната читального зала была почти пуста – лишь человек семь проводили здесь этот солнечный день. Среди них Кельвин увидел двух женщин, немедленно поднявших головы, услышав шаги нового читателя. Одна – очкастая студентка, тут же опустила голову, уткнувшись в толстенный том, а другая некоторое время сопровождала его взглядом, пока он шел к полкам, и лишь потом медленно и нехотя опустила взгляд в книгу.

Кельвин, уже раскаиваясь в том, что сделал, обвел унылым взглядом ряды древних томов. Свет едва падал на пыльные корешки, поэтому ушло немало времени, пока ему удалось отобрать четыре книги. Плюхнув их на стол и чертыхаясь про себя, он обвел взглядом людей в зале. Лишь одна женщина за соседним столом выглядела более-менее живой – ее лицо хотя бы было не столь мертвенно-бледным, как у остальных.

В этом мрачном зале она явно чувствовала себя не в своей тарелке, лениво переворачивая страницы и нехотя их разглядывая, как будто перед ней лежал старый номер журнала «Вог». «Интересно, что это она так разглядывает», подумал Кельвин. Лицо женщины было того яркого цвета, который приобретается лишь жизнью на открытом воздухе, глаза блестели в призрачном свете ламп. Медно-рыжие волосы были собраны на затылке в тугой пучок. Шляпы на женщине не было, да и трудно было представить, что за шляпка пошла бы к такому свежему лицу, с аккуратным, точеным подбородком.

Рот был пухлый, чувственный, что еще больше оживляло лицо. Одета она была в зеленое платье с отворотами цвета бургундского вина. Заметив обручальное кольцо, Кельвин решил – она замужем за врачом или армейским офицером.

Кельвин открыл первую книгу наугад и провел пальцем по оглавлению стихотворений, определяемых по первой строке. Краем глаза он заметил, что женщина встала, с трудом подобрала со стола объемистый том, подошла к полке и стала взбираться по приставной лестнице, чтобы водрузить книгу на место. Поставить книгу она успела, но другой рукой попыталась вытянуть из ряда томов новую книгу, потеряла равновесие и неминуемо бы упала, или по крайней мере выронила книги, если бы Кельвин не сорвался с места и не успел поддержать женщину за локоть.

Она улыбнулась ему сверху и громким и чистым голосом сказала: «Огромное вам спасибо».

Все, кто был в зале, немедленно в негодовании подняли головы, а Кельвин от досады густо покраснел. Женщина, наткнувшись взглядом на табличку «Соблюдайте тишину», вспыхнула и шепотом попросила у Кельвина прощения. Промолчав, он вернулся к своим книгам. Она тоже с пылающими щеками вернулась на место и склонилась над книгой. Кельвин, демонстративно не обращая на женщину никакого внимания, листал уже третью книгу, когда совершенно неожиданно резко прозвенел звонок и он увидел, что все читатели закрывают книги и тянутся к выходу из зала. Тогда он сделал пометку в тетради и поднялся вслед за остальными – в зале оставалась только его знакомая, все еще с чем-то копавшаяся за своим столом. Проходя мимо, Кельвин остановился и посмотрел на женщину – та нервно улыбнулась и снова покраснела.

– Извините – я действительно не подумала, что всем помешаю читать.

Кельвин удивился тембру ее голоса, слишком он оказался высоким, но в то же время почти властным, хотя Кельвину казалось, что ей бы больше пошло мягкое контральто.

– Да что вы, ничего страшного, я уже забыл.

– Ничего вы не забыли – я же видела, как вы расстроились.

Настала очередь Кельвина улыбаться, ему понравилась ее прямота.

– Давайте я вашу книгу на полку поставлю, – предложил он, и, не дожидаясь разрешения, взял том и прошел к полке, ощущая спиной ее оценивающий взгляд – его это порадовало. – А что вы тут разыскиваете?

– Ничего особенного – я хотела найти хоть что-нибудь о генеалогическом дереве семьи моего мужа.

Кельвин взял «Геральдический вестник», поставил его на полку, затем расставил по местам и свои книги. Обернувшись, он увидел, что дама уже собрала свои вещи и, похоже, была готова выходить, улыбка ее выглядела поувереннее – она повторила:

– Спасибо. Мне всегда как-то не по себе в библиотеках.

– Честно говоря, я тоже. Мне просто в них плохо.

Кельвин вдруг обнаружил, что женщина откровенно разглядывает его мятые фланелевые брюки – глаза ее как будто приклеились к заплатке на его левом колене.

Оставив на стойке библиотекаря свои читательские билеты, они вместе вышли из зала. На лестнице она спросила: «Неправда ли, отличная погода для апреля?».

– Да. Я тут недавно ездил к морю, там вообще жара как в июле.

Они немного постояли, привыкая к жаре на улице. Женщина взглянула на Кельвина, улыбнулась и сказала: «Ну, вот…»

– А может, я мог бы предложить вам бокал вина?

С минуту она колебалась, наконец его открытое, привлекательное лицо перевесило потертую одежду, и она решилась:

– Пойдемте в отель Крэнборн.

Слушая, он чувствовал ощупывающий его одежду взгляд, видимо женщина прикидывала, как же он впишется в роскошное убранство отеля Крэнборн. Он уже начал проклинать себя за поспешность, с которой кинулся предлагать свои услуги, но успокоил себя тем, что просто он не смог пока найти в мозгу полочку, соответствующую этой женщине, поэтому ему с ней пока интересно.

По пути в отель она спросила: – «А вы здесь живете?»

– Да нет, я только сегодня утром приехал, я остановился в пансионе на площади короля Георга. А вы здесь постоянно живете?

– Да, у нас дом на Блэнфорд Роу. Знаете, где это?

– Нет.

– Это совсем недалеко от центра. Тихая, спокойная улица, обсаженная буками с обеих сторон.

– Должно быть очень красиво.

Они замолчали, и не прервали тишины, пока не пришли в старинный огромный герцогский дом, недавно перестроенный в гостиницу, сразу же ставшую наиболее популярным местом встреч всех жителей Колдминстера. Швейцары и носильщики в гостинице носили одежду цветов некогда властителя здешних мест – герцога Колдминстерского. В номерах дирекция предусмотрительно развешала портреты и гербы старинного дворянского рода, а над входом в бар красовался огромный щит, некогда принадлежавший, видимо, одному из отпрысков графа. Внутри было уютно и прохладно, в темноте уже виднелось несколько ранних посетителей, потягивавших коктейли.

Официант поставил перед ними бокалы, Кельвин поднял свой, как бы предлагая тост, понимая, что женщина продолжает оценивать, насколько свободно он будет себя чувствовать в незнакомой обстановке – черт его побрал выйти из дома в этом старье. Неожиданно она прервала молчание: «Мой муж офицер. Он сейчас на каких-то учениях.»

– Что вы говорите?

Кельвин еще некоторое время говорил какую-то малозначащую чушь, но вскоре женщина взглянула на часы и сказала:

– Извините, мне уже давно пора домой. У меня маленький сын, ему пора спать.

– Ох, простите, не буду вас задерживать.

– Да вы меня не задерживаете. С вами так приятно. Может, как-нибудь еще встретимся?

– Очень даже может быть.

Кельвин заплатил по счету, она взяла сумочку, собираясь выходить, но тут всеобщее внимание привлекла элегантная пара, вошедшая в бар – все посетители не могли оторвать от них глаз. Наконец женщина увидела свободный столик и направилась к нему. По пути она столкнулась с Кельвином, и, бросив на него быстрый взгляд, затараторила: «Простите пожалуйста…», – затем присмотрелась, близоруко щуря глаза, и воскликнула:

– Кельвин! Дорогой мой! Ты что здесь делаешь! – Кельвин поднялся. – Ты не к нам сюда приехал? А где Грейс?

– Она у моря, мы там дом сняли.

– А что же вы нам ничего не сказали? Да ну вас! Сегодня же звони нам, или просто приходи – поужинаем, тогда все и расскажешь! Ну, я полетела. Ждем звонка.

И она умчалась в сопровождении своего спутника. Кельвин устало опустился на стул, и сказал:

– Извините, вы видели, она мне рта не дала открыть, я просто не успел вас представить. Вечно она куда-то торопится.

– О, я ее знаю, – Кельвин удивленно взглянул на свою спутницу. – То есть, я знаю, как ее зовут – это же баронесса Рокбер, верно?

– Да именно она, с мужем. Они мои старинные друзья. Они живут здесь, недалеко, на Строуд Холл, у них дом – я другого такого нигде не видел.

– Да, я видела, это там, на холме. Выглядит очень солидно.

Он понял, что она в замешательстве, она явно поторопилась сделать о нем выводы по его одежде.

Кельвин поднялся: «Простите, вас, наверное, сын заждался.»

У книжного киоска в коридоре отеля он остановился и попросил: «Подождите секунду, мне надо сигарет купить».

Продавец не сразу нашел сдачу с фунта за газету и пачку сигарет.

Она взяла в руки книгу с прилавка и странно на нее посмотрела. «Ненавижу эту книжку», – сказала она.

Кельвин подавил усмешку и спросил: «Почему же?»

Она пожала плечами: «Словами трудно выразить, но не люблю – это точно. Не нравится мне, какого он мнения о женщинах ему кажется, что он все о нас знает.»

Он мягко ответил: «А может, так и есть?» – и заметил, что продавец тоже с интересом прислушивается к диалогу. Он протянул Кельвину его сигареты и газету, но не отошел от прилавка, а стоял рядом с ними, улыбаясь недогадливости женщины. Кельвин изо всех сил боролся со смехом.

– Вот, взгляните, – сказал он, – это новое издание получше оформлено, – он протянул женщине экземпляр книги.

Она раскрыла ее, и на минуту замерла, переводя лишь взгляд с фотографии автора на развороте на его же живое лицо перед собой, щеки ее при этом стали ярко-пунцовыми.

Наконец она выдавила: «Ради бога, извините, я не знала…»

– Ничего страшного, всегда приятно выслушать объективное мнение, – улыбаясь ответил Кельвин. Внезапно ему все надоело – весь этот балаган с мятыми брюками, глупые речи в баре, и в то же время ему почему-то стало жаль эту женщину, и, злясь на себя, он произнес, чтобы поскорее от нее отделаться: – «Давайте завтра пообедаем вместе, в час дня, тогда и извинитесь, если еще сочтете нужным. До свидания».

Вежливо помахав ей рукой, он вышел из отеля. Обернувшись на выходе, он увидел, что она по-прежнему стоит в неловкой позе, растерянно глядя на обложку книги, на которой выделялась белая надпись: «Одинокая луна». Кельвин Спринг.

Продавец улыбнулся и намекнул: «Это стоит двенадцать шиллингов и шесть пенсов, мадам».

Она вручила ему фунтовую банкноту и вышла с книгой подмышкой.

 

ГЛАВА 3

Кельвин взглянул на часы – уже половина первого. Сегодня он рано начал работать – где-то в половине девятого утра, и к полудню закончил первую главу – порядка четырех тысяч слов. Утро получилось плодотворным, подумал он, отодвигая пишущую машинку и вытирая полотенцем лоб – в комнате было душновато, поэтому он основательно вспотел. Ему захотелось ненадолго прилечь, закрыть глаза и отдохнуть, а потом перечитать написанное, как он это обычно делал – но времени не было, поэтому перед выходом он едва успел принять душ и переодеться. К тому же Грейс позвонила ему сразу после завтрака и сказала, что приедет в Колдминстер – а значит, о работе сегодня можно было больше и не мечтать. С раздражением он подумал, что могла бы Грейс дать ему и побольше времени, чтобы втянуться в работу, а не приезжать буквально на следующий день, хотя, подумав, он решил, что и сам хорош – нечего было назначать обед с малознакомой женщиной со смешной фамилией Кастаней-Смит. Он быстро принял душ, надел выходной костюм, сшитый у одного из лучших лондонских портных, и вышел на улицу.

Когда без трех минут час Кельвин вошел в отель Крэнборн, женщина уже была в холле – стройная и изящная, с оправленной в серебро опаловой брошью на черном платье, приятно гармонировавшей с блеском ее глаз.

Кельвин опустился в кресло и спросил: – «Что будете пить?»

– Наверное, шерри.

– А я, наверное, выпью сидра, только похолоднее, – он улыбнулся. – А вы очень голодны?

– Очень. Я сюда почти всю дорогу пешком шла.

– Боюсь, нам придется подождать как минимум до половины второго – Грейс приедет с нами пообедать, а поезд ее опаздывает.

Кельвин сразу же пожалел о том, что сказал, потому что тут же краска исчезла с лица женщины, оставив лишь холодную глиняную маску.

– Кто это – Грейс?

– Это моя жена. Она мне сегодня утром позвонила и сказала, что приедет на целый день, вот я и подумал, было бы неплохо вас познакомить.

– Как вы это мило придумали.

«Интересно», – подумал Кельвин, – «слова ее звучат как колокольчик на выходе из магазина», а вслух сказал: «Мы для детей сняли дом на побережье, в Розхэвене. Знаете где это?»

– Да, я там даже однажды была на пикнике. Там так здорово.

– Слишком здорово. Я там две недели на солнце провалялся, ну, и купался иногда. Три раза начинал новую книгу, и все впустую, так что я быстро понял – единственный способ сделать что-нибудь стоящее – закрыть все окна и двери, чтобы рядом никого, и к черту все солнце, все пляжи мира, и работать, работать! К тому же, дом там слишком мал, было бы дурно все время шикать на детей – папа работает! – только мы же для них дом-то сняли!

– И сколько же вы предполагаете работать над этой книгой?

– Месяца два. Надо просто не слезать с этого дела, высиживать каждый эпизод, как курица яйца высиживает – другого способа нет, я во всяком случае, другого не знаю.

Кельвин помолчал.

– Грейс наверное не раз пожалела, что в такую погоду уехала из райского места и потащилась в город за двадцать миль.

– Надеюсь, я вам не помешаю. Может, вы хотели пообедать вдвоем с женой?

– Нет-нет, что вы… Я ей по телефону все объяснил, как вас встретил, какая вы замечательная, и главное, что вы считаете «Одинокую луну» ужасной книгой, – Кельвин расхохотался. – Слышали бы вы, как она обрадовалась – хоть кто-то теперь с ней согласен.

Немного помолчав, Кастаней-Смит сказала: «Я вчера вечером почти всю книгу прочитала». Она посмотрела на Кельвина и добавила: «Знаете, я решила, что книга мне поначалу не понравилась именно потому, что вы действительно слишком много о женщинах знаете, а не слишком мало, как мне казалось». Она некстати улыбнулась. – «Представляете – я даже купила в том киоске еще один экземпляр вашей книги, хотя дома она у меня была. Вот так взяла и заплатила – так вы меня удивили!»

– Спасибо вам хотя бы за откровенность.

– А сколько у вас детей?

– Двое, Майкл и Розмери. Майклу восемь лет, а Розмери пять.

– Сколько же вам лет, если вашим детям восемь?

– Тридцать девять.

– Вы меня разыгрываете.

– И тем не менее.

– Боже мой, вы выглядите-то на двадцать девять!

– Это все от солнца да от моря… Ну, не знаю. Мне почему-то никто моего настоящего возраста не дает. – Кельвин встал. – «А вот и Грейс».

Она приближалась своей удивительной легкой походкой, похожая на весну с картины Ботичелли, высокая, стройная, безукоризненно одетая – в черный шелковый костюм, который сидел на ней, как листья на дереве. Ее серо-зеленые глаза сияли на солнце, губы, при том, что ей уже исполнилось тридцать пять, сохранили свежесть и сочность розового бутона восемнадцатилетней девчушки. Она гордо несла точеную, изумительной формы голову – все успевали насладиться ее красотой еще до того, как получали изысканное удовольствие от общения в ней. Чувственность проглядывала в каждом ее движении, в каждом жесте. Она обладала мягким, музыкальным голосом, который она наверняка сохранит до преклонных лет. Ее темно-каштановые волосы имели столь неуловимо бронзовый оттенок, что многие видевшие Грейс на солнце застывали в изумлении – столь нестерпимо ярко вспыхивали эти густые пряди. Она была немного застенчива, она до сих пор была влюблена в мужа и не хотела этого ни от кого скрывать. Кельвину однажды пришел в голову образ, что всю свою жизнь его жена кропотливо ухаживает за своим семейным садом, возделывая его все тщательнее и тщательнее с каждым годом, и собирая постоянно растущие урожаи.

Грейс подошла к Кельвину и миссис Кастаней-Смит и сказала: «Добрый день, извините, что я опоздала».

– Ничего ты не опоздала, – ответил ей муж. – Знакомьтесь, это миссис Кастаней-Смит, а это моя жена Грейс.

Произнося фамилию своей спутницы, Кельвин незаметно для нее подмигнул жене. Женщины обменялись рукопожатиями, и Грейс воскликнула: «Хочу чего-нибудь холодненького, и побольше. Розмери шлет тебе приветы, а Майкл просил передать, что он не понимает, как это можно в такую погоду сидеть в городе в духоте в четырех стенах».

– Я и сам не понимаю, – весело ответил Кельвин.

Официант принес бокал сидра для Грейс, она жадно отпила большой глоток и только после этого позволила себе улыбнуться: «В поезде было ужасно жарко. Так вы с Кельвином в библиотеке познакомились?»

– Да. Я там одну глупость сделала, а он мне помог выпутаться, а потом я уже здесь, в отеле еще больше глупостей наделала, а он меня за все простил и пригласил пообедать, вот мы и здесь.

– И правильно сделал, – Грейс искренне улыбнулась: – Так что с обедом?

Обед оказался превосходным, и прошел весело и непринужденно – женщины не давали Кельвину вставить и слова, живо обсуждая проблемы своих детей, потом долго пили кофе, и только после этого Грейс поднялась с дивана.

– Мне пора идти, а то магазины все закроются. Она повернулась к миссис Кастаней-Смит: «А почему бы вам не навестить нас в Розхэвене, а?»

– Спасибо, с удовольствием.

Кельвин с радостью отметил, что миссис Кастаней-Смит и его жена понравились друг другу. Попрощавшись, все вышли на улицу и пошли вдоль летних тентов, которые предусмотрительные торговцы уже развешали повсюду.

Вдруг Кельвин выпалил: «Слушай, ты же наверное вне себя оттого, что тебе пришлось в такой день тащиться в город.»

– Надо значит надо, мне действительно нужно кое-что купить. Пойдем по магазинам.

– О, Боже!

– Что я такого предложила?

– Может, лучше я тебе сначала комнату покажу?

– А мне туда можно?

– Наверное, один-то раз можно будет устроить, – сказал Кельвин, и почувствовал, как рука жены крепко сжала его руку.

Она как-то странно усмехнулась и заметила: «По-моему, тебе очень нравится твоя новая подружка.»

– Да, она очень мила.

– Простовата немного.

– Я уже заметил. Для разнообразия и это приятно, а то я уже смертельно устал от всех этих умников – с ними если побыть подольше, начинает казаться, что и сам все знаешь. Многие это заметили в «Одинокой луне». Там я про все так расписал, что кажется – все, дальше уже пустота.

– Но это же правда – ты действительно все знаешь.

– Ладно, давай об этом не будем… Вот мы и пришли.

Они поднялись на лифте, на лестничной площадке их встретила миссис Гэррик, протянувшая Грейс руку для знакомства и густо при этом покрасневшая – тут он понял, что уже привык к ней и начинает ценить ее мнение. Миссис Гэррик сильно удивилась, узнав, что Кельвин женат, да к тому же на столь приятной женщине, хотя ее несколько удивило, что Кельвин в присутствии жены вел себя гораздо более застенчиво, чем когда был один. Снизу снова вызвали лифт, и миссис Гэррик скрылась в пролете лестницы.

Грейс сказала: «Какая милая хозяйка. И она уже тебя обожает, это сразу видно…»

– А я ее. Она просто источает добро, стоит ей войти в комнату. – Кельвин открыл дверь. – Ну, как тебе моя комнатка?

– Боже мой, не может быть! Да ее сам бог создал, чтобы в ней сидеть да книжки писать!

– Точно, представляешь, я за утро целую главу осилил, и ничего переделывать не пришлось. А здесь спальня.

Кроватей в спальне было две, воздух пронизывали проникавшие сквозь лимонные занавески вечерние лучи солнца.

– Отличное место, – Грейс повернулась к мужу.

– Ты права, если уж у меня здесь книжка не получится, то значит не судьба ее вообще написать.

– Значит, ни о чем не думай, оставайся здесь. Так как насчет магазина?

Неожиданно из нее хлынул такой яркий поток прибрежного солнечного света, что Кельвин зажмурился, и, придя в себя, нежно сказал: «Может, приляжешь ненадолго, все покупки надо сначала обсудить…»

– Ну Кельвин, я же не успею…

Грейс проснулась в четыре часа, и поначалу испугалась, увидев чужие стены, но тут же, услышав мерное сопение спавшего рядом Кельвина, пришла в себя и все вспомнила. На цыпочках она прокралась в ванную, умылась, оделась и только потом вернулась в спальню и разбудила Кельвина.

– Вставай, нам пора в магазин, в пять мне надо быть в Крэнборне.

Пока Кельвин одевался, Грейс еще раз осмотрелась в комнате, наконец взгляд ее остановился на его рукописи, она взяла ее, мягко коснулась ее губами, на счастье. Потом она подошла к его письменному столу, взяла фигурку индийского бога, начала было ее рассматривать, но вдруг быстро отвела от нее взгляд и поставила на место. Статуэтка ей явно не понравилась. В этот момент вернулся Кельвин – она показала на статуэтку и спросила: «Это твоя вещь?»

– Нет, я это здесь нашел, а что?

– Не знаю. Просто она мне сразу не понравилась.

– Бывает.

Тут он понял, что ни за что не расскажет ей ни о пряди волос, ни о стихотворении, хотя понять почему – он так и не смог.

 

ГЛАВА 4

Следующую неделю Кельвин не поднимая головы работал над романом, и в пятницу вечером, отдуваясь, подсчитал слова и изумился – за пять дней он написал больше двадцати тысяч слов. К вечеру следующего вторника он почувствовал, что смертельно устал. Все силы, накопленные во время лежбища посреди песчаных дюн и морских купаний разом оставили его, он понял, что легкий разбег закончен, а впереди его ждет нескончаемый, тяжелый писательский труд за столом.

Телефон на столе зазвонил, когда он меньше всего этого ожидал.

Звонила миссис Кастаней-Смит, и голос ее звучал весело и беззаботно.

– Извините, что отрываю вас от дела, но я сегодня ездила к вашим, в Розхэвен, и они меня просили вам кое-что передать, тут и свежие яйца, и масло, и мед, и даже огромная бутылка морской воды – Грейс сказала, вам очень полезно ей глаза промывать.

Кельвин отметил про себя, что она называла его жену по имени, что означало, что женщины подружились.

– Как я вам благодарен, – проговорил он, – так как мы поступим?

– Приходите ко мне, я вам все передам, а потом мы пойдем поужинаем, если вы не против.

– Что вы, конечно нет, мне очень даже не повредит вечерок провести где-нибудь вне дома, я тут в комнате уже сам себя пугаюсь.

Переодеваясь, он понял, что за работой совсем о ней забыл, да и обо всех остальных тоже, нельзя, решил он на будущее вот так зарываться в работу и сидеть в ней – надо устраивать себе время от времени передышки.

На улице воздух оказался прохладен и свеж, и он легко дошел до Блэнфорд Роу. Все на этой улице оказалось именно таким, как описывала миссис Кастаней-Смит – даже буковые деревья оказались на местах, разделяя улицу на две тенистые аллеи. Отовсюду веяло респектабельностью богатого пригорода. Наконец Кельвин отыскал дом с номером семь и позвонил в дверь. Дверь открыла служанка, на вид индианка, хотя вскоре Кельвину стало ясно, что лишь половина ее крови была индийской. Она стояла в дверном проеме, молчаливая, недвижимая, как каменная статуя и молча изучающе разглядывала Кельвина. Наконец она спросила: «Мистер Спринг?»

– Да.

– Мадам ждет вас. Проходите.

Кельвин прошел вслед за служанкой в просторную прихожую, там она, поклонившись, неслышно исчезла за дверью. Кельвин огляделся – все вокруг сияло чистотой, сохраняя при этом признаки присутствия человека. И тут дверь открылась и вошла хозяйка дома в светло-зеленом платье, отчего она выглядела еще моложе. В дверях она тоже ненадолго остановилась, улыбнулась Кельвину, и он неожиданно для себя понял, что рад ее видеть.

– Здравствуйте, рада вас видеть, – сказала женщина.

– Здравствуйте, – ответил он и решился: – А вам сколько лет?

– Двадцать восемь, а почему вы спрашиваете?

– Просто так. Понравился вам наш дом на побережье?

– Просто прелесть. И Генри очень понравилось на море.

– Это вашего сына так зовут?

– Да. Он только что заснул. Что будете пить – шерри, или, может быть, коктейль?

– То же, что и вы.

Она вышла, через минуту вернулась с двумя бокалами коктейля и, протягивая ему один, сказала: «Вы, похоже, немного устали.»

– Да, есть немного, это все от работы, надо хоть изредка на воздухе бывать.

– Садитесь, берите сигарету, вон там, в ящике. Кельвин решил, что пока ничто в этой женщине его не раздражало, что с ним случалось не часто. Приятно все же разыгрывать вот такую легкую, ни к чему не обязывающую дружбу. Глядя в огонь, женщина сказала:

– Майкл и Розмери – божественные создания. Иногда даже не верится, что бывают такие дети.

– Ну, не такие уж они и идеальные.

– Я не об этом. Они такие непоседливые, просто душа радуется на них смотреть, а как воспитаны… – Она вздохнула. – Это… сегодня… просто какая-то идиллия была.

– Да, там иногда бывает слишком хорошо.

Она немного помолчала, затем спросила: «А почему вы меня не называете по имени – Маргарет?»

– Я бы с удовольствием, я просто не знал, что вас зовут Маргарет. – Он посмотрел на цветы на окне. – Я вижу, у вас здесь кое-какие вещи из Индии. Вы там были?

– Нет, это вещи мужа, вернее, даже, его отца, он всю жизнь прослужил в Индии. И Ричард сейчас служит в артиллерии. Они стоят в Форте Веллингтон, здесь рядом, на берегу залива, уже года два, наверное – мы, собственно, поэтому здесь и живем. В его семье уже много поколений одни военные. Вот его фотография.

Она взяла со стола фотографию и передала ее Кельвину – с нее смотрел мужчина средних лет, в военной форме, которого Кельвин сразу и безошибочно определил как выпускника самой престижной военной академии в Сэндхерсте.

Он вернул фотографию назад и наугад произнес: «Спасибо».

Маргарет повернула лицо к камину – может от этого Кельвину показалось, что лицо ее вспыхнуло.

Безразличным голосом она спросила: «И как он вам показался?»

– Он же профессиональный военный, да?

– О, да. Армия для Ричарда – даже больше, чем жизнь. – Немного помолчав, она добавила: – Я вышла замуж в девятнадцать. Наверное, это слишком рано, да?

– Не знаю. Зависит от человека.

– У меня до Ричарда никого не было, и тут же сразу замуж, даже оглянуться не успела. Он старше меня на целых семь лет. Ему нравится чистить и смазывать маслом стволы у своих пушек, гаубицы, они, кажется, называются, и когда в теннис играет, он мне кажется таким высоким.

Кельвин украдкой бросил на нее быстрый взгляд. Она сказала все монотонным голосом, как будто прочла фразу из Моэма, который умел передать иронию даже в паузе. Нечего и пытаться понять, что у нее сейчас на уме, решил он про себя.

Он снова повторил ее последнюю фразу о собственном муже: «Ему нравится чистить и смазывать маслом стволы у своих пушек… и когда в теннис играет, он мне кажется таким высоким.» Помучавшись немного над разгадкой, он решил списать все на убийственную иронию, столь присущую английским женщинам. Тут в комнату вошла Бесси и с торжествующей деревенской ухмылкой прокричала, что ужин ждет их в столовой.

Ужин, накрытый в крошечной столовой, превзошел все ожидания Кельвина. Насладившись кофе, они перешли поближе к огню. Бесси принесла им по бокалу «Драмбуйе».

Немного помолчав, она предложила: «Может, включить радио?»

– Пожалуй, если там что-нибудь интересное. Кельвин откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и отдался во власть музыки – она наполнила его до самых темных уголков его души. Маргарет тоже сидела, не двигаясь, но он чувствовал, что-то мешало ей в полной мере насладиться волшебными звуками.

Он глубоко вздохнул, посмотрел в огонь, не понимая, где находится. Дверь неслышно открылась и в комнате появилась впустившая Кельвина в дом индианка. Постояв у двери со сложенными вместе ладошками, она наконец сказала: «Я иду спать. Малыш уже заснул, все в порядке. Спокойной ночи, мадам.»

Еще немного постояв, она с поклоном удалилась. Кельвин сказал: «Она прямо как мертвый святой».

– Она еще меня выкармливала, – Маргарет едва заметно улыбнулась. – И моего мужа, когда он только родился. Когда у нас родился Генри, муж снова ее разыскал. Она не чистая индианка, но думает она по-индийски. Я очень люблю старушку Анну.

– Мне она тоже очень понравилась, – сказал Кельвин и поднялся. – Мне пора, да и вы устали за день.

– Что вы, не уходите.

– Мне действительно давно пора идти, спасибо вам за приятный вечер, если позволите, я вам как-нибудь позвоню.

Она снова взяла себя в руки.

– Да, конечно, звоните. Я вас до двери провожу.

 

ГЛАВА 5

Пять дней лил дождь, и иногда даже днем Кельвину приходилось зажигать свет. Он работал, не покладая рук, и чудовищно устал, поэтому, когда солнце все же пробилось сквозь тучи, он с легким сердцем отложил работу, и тут же позвонила Маргарет, как всегда звенящим голосом:

– Видели, какой вдруг выдался день. Вы все еще работаете?

– Нет, я только что пообедал, и с удовольствием бы прогулялся.

– Знаете, я бы тоже. Пойдемте к морю.

– А что, отличная мысль. Где встретимся?

– Давайте у моря, рядом с Веллингтонским фортом. Там есть маленькая заводь, и идти недалеко, только придется немного проехать поездом. Ричард машину отправил к своим, на север. Давайте через полчаса встретимся в отеле «Крэнборн».

– Отлично.

Они встретились в «Крэнборне», сели на пригородный поезд и скоро уже были у моря. От станции им пришлось забраться на достаточно крутой холм, и дальше они пошли по тропе от форта Веллингтон к скале у Веллингтон Коув. Форт сиял идеальной белизной, умытый дождями, пушки были развернуты стволами к небу. Повсюду на их пути попадались предупреждения об артиллерийских стрельбах, но сегодня солдаты вокруг форта старательно выстругивали воротца для крикета – скоро открытие летнего спортивного сезона.

Они спустились к самому морю, ярко голубому от отражавшегося безоблачного неба.

– Ну и жара! – задыхаясь, сказал Кельвин.

Маргарет согласилась. День действительно был чудесный. Где-то в недосягаемой вышине пел дрозд, над морем размеренно, редко взмахивая остроконечными крыльями, летали белоснежные чайки. Одна из них села на самый край ствола, совсем рядом с жерлом. Маргарет расстелила свой плащ и легла.

Кельвин лег на живот, попробовал отвлечься от всего и заставил себя смотреть только на ствол пушки, увенчанный сидящей на нем чайкой.

Долгое время они не проронили ни слова, занятый каждый своими мыслями. Кельвин чувствовал, как солнце пронизывает каждую клеточку его тела. Он уже почувствовал перемену в поведении Маргарет – она явно позволила ситуации увлечь себя токам крови под влиянием солнечного света, поплыла по течению. Вдруг она потеряла контроль над собой – теперь любое прикосновение к ней могло вызвать к жизни приток самых сильных эмоций. Кельвин украдкой взглянул на Маргарет и увидел, как ее лицо густо зарделось, ею явно овладели самые противоречивые чувства, чувствовалось, что внутри женщины идет какая-то серьезная борьба, она уже не скрывала, что даже плотскую любовь она бы сейчас не стала отвергать. Кельвин решил прервать это ее расположение духа какой-нибудь беседой.

Он спросил: «Сколько еще вы рассчитываете пробыть в Колдминстере?»

– Не знаю. Наверное, пока Ричарда отсюда не переведут, скорее всего, в Индию. – Она поняла, зачем он начал этот разговор, и приподнялась на локте. – А вы зачем на самом деле приехали в Колдминстер?

– Ну, на самом деле я приехал в Розхэвен. Мы с Грейс год назад жили у Рокберов в Строуд-Холле, и как-то однажды прокатились на машине в Розхэвен, нам так понравилось, что в этом году мы сняли там домик. Мы сюда переехали месяц назад. Стояла такая отличная погода, и мы решили, что просто недопустимо глупо оставаться в Лондоне.

Кельвин перевернулся на спину, Маргарет исподтишка посмотрела на его бурно вздымавшуюся при дыхании грудь, и заметила: «А вы такой сильный».

– Я долго занимался бегом, думал стать профессионалом, только вот видите что получилось – лишь сгорбленный старикашка за письменным столом.

Маргарет засмеялась, он подхватил ее смех. Со вздохом она склонила голову на траву и скороговоркой выпалила: «Никогда мне не было так хорошо, как сегодня».

– Еще бы – да в такой день солнечный луч из вас вытащит все печали и унесет их прочь, до первой тучи.

– Да, вы правы.

Конечно же, она не совсем то имела в виду, но поняла, что он ни за что не признается, что все понял как надо, и ее охватило разочарование – да как он смеет вот так заведомо вести ее по ситуации – что она – дитя малое, что ли?

Кельвин видел, как уголки губ Маргарет опустились и в тот же миг все ее лицо потеряло то очарование, которым он наслаждался еще минуту назад. Она стала похожа в его глазах на обычную самку, греющуюся на солнце, он вспомнил, что она, как и все, состоит из плоти и крови. Он положил голову на руку, вытянулся и с наслаждением почувствовал, как солнце проникает в него до самых костей. Некоторое время он наслаждался теплом, но потом вдруг почувствовал холод и, подняв голову, увидел, что чуть ниже солнца в небе появилось темное облако.

– О, господи, только этого не хватало, откуда оно взялось?

– Пойдемте скорее, сейчас точно будет дождь.

Они быстро встали и побежали к форту. Теперь задранный в небо ствол гаубицы выглядел уже зловеще на фоне серых туч. Не успели они пробежать и половины пути к форту, начался дождь, резко подул пронизывающий ветер. Маргарет накинула на голову капюшон, Кельвин лишь поглубже втянул голову в плечи, поняв, что все равно уже промок до нитки.

Задыхаясь от быстрого бега, Маргарет прокричала: «Вы простудитесь. Давайте возьмем такси до дома».

– Конечно, не ждать же поезда.

На их счастье, мимо как раз проезжало такси, они попросили водителя нажать на газ. Еще в машине Кельвин понял, что действительно серьезно простудился.

Когда машина уже мчалась по городским улицам, Маргарет назвала водителю адрес: «Блэнфорд Роу, дом семь.»

– Хорошо, мадам, – ответил водитель. Кельвин подумал, что сначала Маргарет решила завезти его, она же ведь почти не промокла, разве что ноги чуть-чуть.

Но на Блэнфорд Роу она выпрыгнула из машины и крикнула ему: «Вылезайте!»

– Что вы, мне же домой надо!

– Делайте, как вам говорят!

Он вручил шоферу фунтовую банкноту, и выскочил из машины, не дожидаясь сдачи.

Дверь открыла Бесси, Маргарет с порога распорядилась: «Налей полную ванну горячей воды, разожги огонь в моей комнате». Она повернулась к Кельвину: «А вы идите за мной».

Ему ничего не оставалось, как послушаться, он прошел за ней в столовую, где ему налили полный бокал рому и заставили залпом выпить. Затем его повели наверх, завели в комнату Ричарда и заставили надеть его купальный халат.

– Теперь в ванну, и не вылезать, сколько сможете вытерпеть, потом приходите в мою комнату, это там, наверху, мы к тому времени растопим камин и подберем вам что-нибудь из одежды Ричарда. Вашу одежду оставьте в ванной, Бесси о ней позаботится.

– Не знаю, как вам сказать, насколько я вам благодарен.

Зайдя в ванную, он увидел, что кран с горячей водой открыт и на горячей трубе отопления его уже поджидает разогретое полотенце. Кельвин опустился в кипяток, но не смог долго просидеть в нем, скоро вылез, растерся докрасна и до блеска мягким полотенцем, накинул халат, поднялся на второй этаж и постучал в дверь комнаты Маргарет.

Услышав: «Войдите», – он открыл дверь и замер, увидев ее в короткой шелковой кружевной комбинации у окна.

– О, простите, я думала это Бесси – однако как вы быстро управились!

– Да, действительно, не надо мне было торопиться.

– Ничего страшного. Вещи ваши у камина – возьмите.

Кельвина осенило, что даже зайди он хоть через двадцать минут, все равно бы он застал ее перед зеркалом, такую соблазнительную в шелковом одеянии. Занавески в комнате были опущены, внутри царил нежный полумрак, дополняемый рассеянным мягким электрическим светом и торшером у зеркала под желтым абажуром. Минуту она смотрела на него глазами, в которых не отражалось ничего, кроме мягкого приглушенного света камина.

Кельвин подошел поближе, погрузился в мягкое кресло, посмотрел на огонь; она сказала: «Я сейчас оденусь и выйду – вы пока тоже можете одеться.»

Сидя к ней спиной, он подождал, пока она перестанет шуршать одеждой, потом она неслышно подошла к нему и положила ему руки на плечи.

– Ну вот, теперь вам уже гораздо теплее.

– Все благодаря вам.

– Походите пока в одежде Ричарда, а Бесси ваши вещи высушит и погладит.

– Конечно, спасибо.

– Закуривайте.

Не отходя от него она зажгла сигарету, и он почувствовал, что от нее пахнет какими-то особыми духами. Возникла неловкая пауза, затем она резко пошла к выходу из комнаты.

– Как только переоденетесь, спускайтесь вниз, я вас напою горячим чаем.

– Спасибо. Я быстро.

Она вышла, а Кельвин почувствовал неясное раздражение, он понял, что если бы только он показал, что не против этого, то мог бы заняться с ней любовью, но он не хуже понимал и то, что женщина ни за что не простит мужчину, если он не даст ей хотя бы слабой возможности отказать в ответ на его притязания. Он действительно сильно поторопился в ванной, и, может быть, она действительно думала, что в дверь стучит именно Бесси. Размышляя таким образом, он оделся, почувствовал себя совершенно неуютно в чужой одежде, и пожалел о том, что все так случилось. Потом он спустился в гостиную, и обнаружил, что его ждет поднос с дымящейся чашкой чаю. За чаем они с Маргарет ненавязчиво беседовали ни о чем – так прошла большая часть вечера, потом Кельвин забеспокоился.

Он решил ответить ей любезностью на любезность, и сказал: «Знаете, я сегодня все равно уже не притронусь к работе, мне давно бы уже пора отдохнуть, и еще мне хочется шампанского. Давайте-ка сегодня поужинаем в Крэнборне. Я сейчас съезжу домой, переоденусь в темный костюм и мы встретимся в «Крэнборн» в половине восьмого. Или вот как – я вам позвоню. Хотите?»

– С удовольствием, – был ответ.

– Вот и отлично. Тогда я поехал переодеваться.

За ужином в «Крэнборн» Кельвин, собираясь произнести тост, поднял бокал шампанского, и вдруг встретился взглядом с изумленным лицом Фелисити Рокбер – она тихо ужинала в углу со своим мужем Раймондом.

Он поставил бокал и повернулся к Маргарет: «Интересно, здесь оказывается Фелисити с Раймондом! И я их только что заметил. Ох, мне сейчас и влетит, за то, что до сих пор им не позвонил!»

Раймонд знаками показал Кельвину, что после ужина он предлагает всем подняться в бар и выпить кофе и ликеру. Кельвин кивком головы согласился.

Не успел он прийти в себя от встречи, как ужин закончился, Раймонд подошел к их столику и спросил: «Так что, идем наверх пить кофе?»

Кельвин встал и представил Маргарет Раймонду – тот склонился в поцелуе над ее рукой. Потом он вернулся к Фелисити, а Кельвин попросил счет.

Маргарет спросила: «Он тоже писатель, да?»

– Ну, Раймонд всего делает понемногу. Он действительно написал несколько исследований о Франсуа Вийоне, Тулуз-Лотреке. Его картины висят в нескольких солидных галереях, два его балета поставлены в Париже, а когда ему все надоедает, он приезжает сюда и ищет вдохновения в своих Фризских коровах. Он сам француз, но уже так давно живет в Англии, что акцента у него не заметно. Всех женщин он считает газелями, и обожает свою Фелисити. И в этом он прав. Он из совсем другого поколения.

Маргарет искоса посмотрела на Раймонда. Он явно был из другого мира, и ключи от этого мира были у Кельвина, хотя, что странно, сам Кельвин, похоже, имел к этому миру мало отношения.

Маргарет спросила: «Вы с ним друзья?»

– Да, – Кельвин улыбнулся, – я знаю, почему вы спрашиваете. Я его, наверное, так люблю, потому что он для меня – целая эпоха. Я его очень легко могу представить в средневековом замке – ему бы пошло быть одним из Габсбургов. Ладно, пойдем, они нас уже ждут.

Они поднялись по лестнице – наверху Раймонд уже заказал кофе и бренди. Кельвин уселся в кресло и позволил себя увлечь атмосфере легкого флирта, которая всегда окружала Рокберов, время от времени посматривая на Маргарет, которая впитывала каждое слово этих столь высоко парящих, на ее взгляд, людей. Глаза ее блестели, губы запунцовели. Иногда он встречался взглядом с Фелисити, и каждый раз наслаждался ее чувственной красотой, голубыми озерами глаз, нежно розовыми губами, и очаровательным подбородком, который он так легко представлял на бархатной подушке, когда уже отзвучали любовные стоны и вздохи.

Душой общества был, как всегда, Раймонд, непринужденно рассуждавший на такие темы, которые позволяли Маргарет чувствовать себя с ним так, как будто они сто лет знакомы.

Все сильно удивились, когда часы вдруг пробили половину одиннадцатого. Время пролетело так незаметно… Фелисити устремила взгляд вверх. – «Нам еще сорок миль тащиться на машине. Ты к этому готов, Раймонд?»

– Мне тоже пора, – с явным сожалением произнесла Маргарет, хотя в ее голосе звучала и гордость за то, что ее достоинство не позволяет ей задерживаться дольше.

– Я возьму вам такси, – предложил Кельвин.

– Мы вас довезем на Роллсе, – запротестовал Раймонд. – Никаких такси. – Он перевел взгляд на Кельвина и в голову ему пришла одна мысль: «Послушай, давай я Маргарет пока отвезу домой, а вы здесь с Фелисити поболтайте пока… Или я что-то не то сказал?»

– Да нет, все правильно.

Раймонд знал, что он все рассчитал правильно. Он сразу понял, что Кельвину в тягость провожать Маргарет. Они тепло распрощались с Маргарет и она ушла с Раймондом, согретая чувством, что домой ее будет провожать настоящий барон.

Фелисити откинулась на спинку кресла и вздохнула. Мимо проходил из курительной комнаты официант, она попросила его принести еще два бренди. Потом она лениво, протяжно заговорила. – «А она мила, только тебе она никак не подходит.»

– Интересно, почему?

– А потому что на свете вообще нет ни одной женщины, которая бы тебе подходила. – Фелисити сомкнула брови. – Бросил бы ты эти потуги, дорогой.

– Фелисити, уже не первый раз ты мне заявляешь, что я никогда не смогу просто дружить с женщиной. Но с тобой-то мы дружим, и довольно давно.

Фелисити почти закрыла глаза – ему показалось, что она засыпает.

– Все так, дорогой мой, только она не так умна, как я. Когда ты решил прервать наш роман, у меня хватило ума ответить тебе тем же.

– Но, Фелисити!

– Дорогой Кельвин, ты же это знаешь не хуже меня. Я тебя просто хотела предупредить, пока это не зашло слишком далеко. Больше у тебя нет друзей-женщин – только мне хватило разума, чтобы понять тебя, но Маргарет – это не я. Это сейчас тебе кажется, что она такая тихая и скромная, но поверь мне, гам бушует океан ревности и такие страсти, что тебе потом все это не расхлебать. Она сегодня уже пыталась тебя соблазнить?

– Ради бога, перестань.

– А мне кажется, что ты меня обманываешь, – она помедлила, – ага, вот и Раймонд вернулся, как он быстро. Так что, дорогой, ты бы сразу поставил бедняжку Маргарет на место.

– Поверь мне, Фелисити, она для меня ровным счетом ничего не значит!

– Именно в этом все и дело, Кельвин. Именно в этом, – Фелисити вдруг посерьезнела, – таких людей, как ты, и на пушечный выстрел нельзя подпускать к людям, которые для вас ничего не значат, – тут она улыбнулась. – Дорогой мой, да ты самый скрытный человек, из всех, кого я знаю, только меня-то ты не проведешь – ты не единственный талантливый писатель на планете – все это мы уже проходили. Иди домой, садись за работу, если хочешь, приезжай к нам пожить.

– Не могу, я с романом на карантине.

– Понятно.

Раймонд подошел к жене, Фелисити поднялась. Подождав, пока они не скрылись из виду, Кельвин вышел из отеля и пешком пошел к себе. Всю дорогу он размышлял над словами Фелисити. Поднявшись к себе в комнату, он открыл рукопись, полистал ее, и бросил на стол – совершенная пока бессмыслица выходила – просто еще один роман, чтобы заработать денег и дать ему время подумать над романом своей жизни. Он почувствовал, как сильно он устал.

 

ГЛАВА 6

С неделю Кельвин не виделся с Маргарет, но однажды утром она позвонила часов в девять. Голос ее звучал несколько натянуто.

– Простите, что беспокою вас так рано, просто сегодня я уезжаю на целый месяц. Не хотите сегодня со мной пообедать?

– Конечно, с удовольствием. Встретимся в «Крэнборне» в час. Договорились?

– Договорились.

Она повесила трубку. Кельвин склонился над пишущей машинкой и погрузился в очередную главу, наполненную тонкими поворотами в психике героев. Проработал он до половины первого на едином дыхании, и, откинувшись, понял, что сделал даже больше, чем рассчитывал. За окном светило какое-то сердитое солнце, все предвещало грозу. Он принял прохладный душ, почувствовал прилив сил и вышел на улицу. Маргарет, неестественно бледная, что подчеркивалось строгим черным платьем, уже ждала его в холле.

Она попросила коктейль с бренди, и отпив глоток, заговорила, голос ее звучал резко. «Я на месяц еду на север Англии. Один из друзей Ричарда по гарнизону сдает ему комнату, и Ричард хочет, чтобы я хотя бы на время переехала к нему.»

– Что ж, отлично.

– Да? – она произнесла это спокойным, бесстрастным голосом, – думаете, мне так хочется тащить на себе хозяйство в чужом доме, целый месяц, а Генри здесь оставить? Ричард просил оставить Генри здесь, у него на уме только танцы, вечеринки… А впрочем, что это я? – Официант склонился над столом. – Принесите чего-нибудь холодного. Честно говоря, я не голодна.

Она почти не притронулась к еде, и не проронила ни слова, пока не принесли кофе. Она как-будто взорвалась внутри: «Интересно, зачем я с вами познакомилась? Я с вами последнюю уверенность в себе потеряла. Мне неприятна сама мысль о том, что придется ехать к мужу… Может, зайдете на чашку чаю в четыре? Я вас хочу познакомить с Григ, а то я уеду… Она сегодня утром вернулась.»

– Григ? Кто это?

– Это моя сестра – я вам разве не рассказывала про нее? Она здесь учится в университете.

– Первый раз слышу.

– Странно. Она в нашей семье самая одаренная. В университете она учит языки и философию, и, пока учится, живет у меня. Она – наша гордость.

– Григ? Весьма странное имя для девушки!

– Верно. Она родилась в Шотландии на склоне горы во время бури в местечке, которое называется Григ, наши родители там случайно оказались в сторожке лесника – папа на рыбалку поехал, так вот, во время грозы в дом ударила молния и Григ родилась на целый месяц раньше срока. А роды принимала страшная старуха, единственная повитуха в тех местах, она потом говорила, что за день до этого видела кровавые пятна на луне, – Маргарет рассмеялась, – а родители ей очень гордятся. Она вам еще надоест беседами про Канта и Шопенгауэра.»

– О, господи… Маргарет снова рассмеялась.

– Вы, наверное, представили себе синий чулок – страшилище. Не волнуйтесь – ей всего восемнадцать, она совсем еще ребенок, она и в Лондоне-то всего один раз была. Кроме учебы, ее ничего не интересует. Представляете – сегодня утром приехала из Дорсета – и сразу в университет!

– Так ваша семья из Дорсета?

– Да. Наш отец работает агентом по продаже недвижимости. Там все так тихо, спокойно. Не забывайте без меня про девочку, сводите ее куда-нибудь, поработайте над ее воспитанием, а кстати, вы же ее сегодня увидите, она тоже придет к четырем. Может, я ее уговорю сыграть для вас. Она просто замечательно играет. – Она встала: «Мне пора», – и улыбнулась: «До четырех.»

Кельвин вернулся к себе, мрачно глядя на хмурое небо. Грозы он просто ненавидел – перед ними он никогда не мог побороть сонливость. Вот и сейчас, он собирался лечь спать, и не ходить на чай и выслушивать там всякие бредни от местной знаменитости абсолютно про все – от Санскрита до шелкопряда. Он засел в кресло и налег на работу – до сих пор персонажи в книге казались ему картонными раскрашенными манекенами, коряво слепленными им самим из воздуха. Он отложил рукопись и взял в руки индийскую статуэтку – ему надо было отвлечься, потом, не понимая, зачем, он достал ключ, открыл ящик, извлек прядь волос и поднес ее к глазам. В этот момент вошла миссис Гэррик.

Помолчав немного, она спросила: «Так вы нашли автора тех стихов?»

– Пока нет. Я в библиотеке поискал, – ответил Кельвин. – А впрочем, я знаю, у кого можно узнать наверняка – здесь есть один старик-букинист, его зовут Кристофер. Мне почему-то кажется важным узнать, кто это написал.

– Да, профессор Тенкири знал мистера Кристофера, – миссис Гэррик наклонилась и поставила на стол графин со свежей водой.

Она пристально посмотрела на Кельвина своими голубыми глазами и вышла из комнаты. Кельвин продолжал не отрываясь смотреть на маленького индийского бога, скорее всего Будду. Он вспомнил, как Грейс сказала, что статуэтка ей не понравилась. Он повертел ее в руках – может, Грейс инстинктивно почувствовала исходящее от бога зло? – он поставил ее на стол, потом собрал прядь волос, завернул ее в кусочек шелка и вложил его в записную книжку. Он уже понял, что от этой пряди ему теперь никогда не отделаться, только вот почему? Он снова посмотрел на уже выученные наизусть строчки, перевел взгляд на часы и решил пойти посидеть до четырех в Крэнборн Грин.

Едва он вышел на улицу, его кто-то окликнул. Кельвин с радостью остановился и даже перешел дорогу навстречу окликнувшему его человеку – тот был очень стар – под седой гривой волос Кельвин разглядел лицо гордого патриарха. Его голубые глаза сияли в темноте, как древние окна в рассветном солнце. Одет старик был в ветхое длинное пальто, и, в общем, был похож сам на себя – старого букиниста, в чей магазин только и забегали школяры да молодые поэты в поисках источника вдохновения.

Кельвин с искренним удовольствием пожал руку старику и воскликнул: «Здравствуйте, Кристофер.

Представляете, я вас вспоминал буквально пять минут назад.»

– Приятно слышать. А по какому делу вы в этот раз в Колдминстере?

– Я затворничаю в пансионе на площади короля Георга – очередной дешевый романчик. Кельвин достал листок бумаги из записной книжки: «Кристофер, я тут нашел вот это стихотворение. Вы не знаете, кто его мог написать?»

Кристофер долго и пристально изучал две строчки. Наконец он откинул голову назад: «Нет, не знаю, но писал Тенкири».

– Да, я знаю. Он жил в той комнате, которую я сейчас снял. А вы его знали?

– Отлично знал… Странный он был человек. – Кристофер снова опустил взгляд на строчки. – Знаете, я наверное, мог бы попробовать определить автора. Только почему бы вам самому не попробовать найти эти стихи в библиотеке?

Он задумался. «И слово «Роз» вам скорее всего может неплохо помочь.»

– Отлично. С чего лучше начать?

– Если мне что-нибудь надо найти, я всегда начинаю с Британской Энциклопедии. – Он вытянул руку. – Заходите как-нибудь вечерком, я вам покажу пару старинных изданий, ну и посидим за бутылкой бренди. – Он помедлил: «А как семья?»

– Все хорошо, Кристофер, они сейчас живут в Розхэвене.

– Ну что ж, дружище, тогда до встречи.

Кельвин проводил взглядом его удалявшуюся сгорбленную фигуру, полную тем не менее достоинства, и пошел в библиотеку упругой походкой человека, пробежавшего за свою жизнь не один десяток миль. Уже у входа он еще раз посмотрел на небо и увидел, что с юго-запада действительно надвигалась грозовая туча.

Зал, как всегда, был почти пуст, над столами виднелось лишь несколько голов нерадивых студентов, пытавшихся, видимо, наверстать упущенное в течение семестра. Рассеянно взглянув на них, Кельвин вытащил с полки том Британской Энциклопедии и уселся за столом рядом с девушкой, лица которой он не видел за книгой, в глаза ему бросилась лишь пышная грива каштановых волос, отливавших медью при свете электрических ламп. Он принялся вяло перелистывать страницы Энциклопедии, пытаясь сообразить, как же слово «Роз» с листка могло помочь ему разгадать тайну авторства – может, посмотреть по именам от Розетти до Ростана – хотя едва ли это выход. И вдруг он почувствовал, как все в зале переменилось, совсем как тогда, когда он обнаружил этот листок и прядь волос, а может, просто воздух колебался, движимый размышлениями в головах студентов. Тут взгляд его упал на строчки, единственные стихотворные строчки на странице.

Потом, много позже, когда он старался восстановить события, он не мог вспомнить ничего, кроме ощущения, что он нашел страницу, на которой давно умерший человек оставил для него закладку. Казалось, эти строчки обрели свой собственный дух, и именно он вывел их на Кельвина. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он громко прочел строчки вслух.

Поначалу звук завис в недвижном воздухе, но потом нашел свой путь к сидевшей рядом девушке, и она подняла голову… Кельвину показалось, что открывшееся ему лицо точно появилось из другого века, лицом призрака, разбуженного звуками стихотворения, бледное, правильной овальной формы, и, когда она снова опустила взгляд в книгу, он понял, что в нем пропала воля к жизни – перед глазами поплыли какие-то радужные круги, все вокруг преобразилось. Он вдруг на мгновение снова стал ребенком, к нему вернулась способность воспринимать действительность так ярко, как это бывает только в детстве, начиная с первого глотка земного кислорода, но к счастью, способность рассуждать быстро к нему вернулась, и он снова прочел те же строки. Оказалось, что с найденного им двустишия начиналась поэма какого-то француза Алена Шартэ, называлась она «La Belle Dame sans Mercy», то есть «Безжалостная женщина», а с французского ее перевел сэр Ричард Роз – в ней автор жаловался на неразделенную любовь и коварную любимую, но для Кельвина за этой жалобой явно просматривалась медно-рыжая прядь волос, такая знакомая и близкая, как свет солнца за окном.

Кельвин перевернул еще несколько страниц и принялся читать статью о Розенкрейцерах – как смотрят обычно в газету, ничего в ней не замечая. Девушка по-прежнему сидела, склонившись над книгой, но Кельвин чувствовал, что ей сейчас тоже не до чтения. Часы мягко пробили два раза, девушка на секунду оторвалась от книги – и он наконец смог ее рассмотреть, вплоть до волны волос, струившейся куда-то за плечи. Она была очень молода, и на лице ее он не заметил следов косметики и губной помады. За ее яркой внешностью проглядывался древний род, об этом можно было судить по безупречным очертаниям головы от благородного лба до изящного подбородка. Форма носа вызывала в памяти самые совершенные образцы античности. Цвет глаз разглядеть не удалось – они казались просто яркими при свете ламп. Все лицо ее было слеплено для того, чтобы подчеркивать разум—все, за исключением губ. Увидеть один раз эти губы – и невозможно совладать со своим желанием, как на полотнах Розетти, такие они были свежие, нежные. Никому они не принадлежали и жили своей собственной жизнью. Весь ее облик говорил о том, что она создана для любви, ее лишь надо было выращивать, пестовать, как драгоценную розу в весеннем саду.

Кельвин в очередной раз попытался понять хоть что-нибудь в книге, но единственное, о чем ему подумалось – интересно, а у нее сейчас сердце так же бьется как мое, едва не выпрыгивая из груди, или она спокойна. Он уже понял, что опаздывает на чай к Маргарет и синему чулку. Четверо студентов уже собрали книги и потянулись к выходу из читального зала – на лекцию или на занятия в университет. Часы пробили один раз, отбив очередные четверть часа – девушка вздрогнула. Кельвин заметил, прежде чем она успела опустить голову, что щеки ее пылали – он понял, что она тоже опаздывает куда-то, а сил уйти у нее нет. Он подумал, что может быть, только закрывающийся читальный зал теперь способен их разлучить.

Часы пробили уже половину пятого, девушка в отчаянии взглянула на циферблат и, как бы не веря в то, что произошло, с надеждой взглянула на Кельвина – ему показалось, что в этот момент они обменялись душами. Наконец она встала, взяла книги, Кельвин удивился – она оказалась неожиданно высокой, и танцующей походкой пошла к полкам. Кельвин взглянул на девушку по-новому – не ожидал он, что в обычной английской девчушке проявятся черты зрелой женщины, уверенной в своей красоте. Он быстро поднялся и пошел вслед за ней.

Так они и шли к выходу – впереди незнакомка, а за ней, в двух шагах – Кельвин. Он решил, что обязательно заговорит с ней, едва они выйдут на улицу, ведь именно для этого ему были даны свыше эти строчки от профессора Тенкири. На пороге она замешкалась, Кельвин почти с ней поравнялся, и тут она вышла на улицу – солнце попало ей на голову и расцветило волосы всеми мыслимыми оттенками золотого, медно-красного, рыжего. Кельвин зажмурился. Девушка огляделась по сторонам и затем, как будто набрав полную грудь воздуха, повернулась к Кельвину и замерла, глядя ему прямо в глаза. Глаза ее, казалось, отвечали на его немой вопрос. Они как бы очнулись от долгого, тягучего золотого сна. Оба они оцепенели, не в силах произнести ни слова, затем она дрогнула, повела плечами, развернулась и незряче пошла по улице прочь от библиотеки. Проводив ее взглядом, Кельвин сделал было несколько шагов в ту же сторону, но в этот момент она бросилась бежать, как будто чувствовала сзади какую-то надвигающуюся угрозу – он понял, что момент упущен, и странным образом понял, что бежать она бросилась оттого, что на глаза ей навернулись слезы, и вскоре она скрылась в направлении площади короля Георга, в буйстве сирени и неумолчном пении птиц.

Он быстро дошел до отеля Крэнборн, стараясь забыть все свои видения, чуть не плача от досады и отчаяния – как он мог позволить ей уйти! Он зашел в телефонную будку, опустил монеты и набрал номер Маргарет. Сейчас он не мог и не хотел никого видеть, ни на какой чай он не пойдет, однако услышав в трубке гудок, Кельвин устыдился собственной решительности и повесил трубку, не дождавшись ответа Маргарет. Он остановил такси и попросил отвезти себя на Блэнфорд Роу. Дверь ему открыла сама Маргарет – она явно была не в себе.

– Вы опоздали. Я уже думала, что вы не придете.

– Извините. Я был в библиотеке и потерял счет времени.

– Проходите.

Чай в столовой был накрыт на три персоны.

Он заметил, что Маргарет уже одета в дорожное платье и спросил: «Да вы уже готовы ехать. Во сколько поезд ваш отходит?»

– Мне надо выехать из дома в десять минут седьмого, – сердито ответила она. – О, боже, как мне не хочется туда ехать!

– Знаете, когда приедете, вам так не покажется. Я сам ненавижу путешествия, но только для того, чтобы оправдать собственную лень.

– Прошу вас, вы же не моя тетя Бетси! – Она схватила сигарету, села, но тут же снова вскочила. – Так, раз я уже все собрала, значит теперь я имею право отдохнуть до отхода поезда, верно? – Кельвин понимал, что отдохнуть ни ей самой, ни всем, кто сегодня будет ее провожать, не придется. – Григ еще не вернулась из университета. Все-то у нее лекции. Она просто с ума сошла с этой своей учебой.

Некоторое время они обменивались малозначимыми мыслями, затем Маргарет в нетерпении встала. – Не буду я ее ждать. У Бесси сегодня выходной, так что чай мне придется делать самой. Извините, я сейчас.

Она резко вышла из комнаты. Кельвин поднялся и бесцельно прошелся по комнате, постоял у камина, в мыслях он уже вернулся к девушке из библиотеки. В памяти снова всплыло ее лицо, причем в таким мелких деталях, как будто он разглядывал его под микроскопом. Сейчас бы сбежать из этого дома назад в библиотеку. Он услышал, как в замочной скважине провернулся ключ, кто-то прошел по прихожей. Ага, наверное это пришла синий чулок с головой, набитой Кантом и фугами Баха, торчащими из ушей. Дверная ручка медленно повернулась и девушка вошла в комнату. Она не выдала себя ни единым звуком, но лицо ее разом появилось из тени – оба они одновременно издали сдавленный хрип изумления и счастья! Затем она тихо вышла и Кельвин услышал шум ее шагов по лестнице на второй этаж.

– Боже мой!

Кельвин не заметил, как произнес это вслух. Так это и есть Григ! Вот уж на кого бы он подумал в последнюю очередь, а как она удивилась. Он чувствовал дрожь по всему телу, но быстро взял себя в руки – в комнату уже входила Маргарет с подносом. Кельвин быстро вскочил и помог ей поставить все на стол – она благодарно улыбнулась ему. Казалось, она немного успокоилась.

Она сказала: «Мне показалось, кто-то прошел наверх. Сюда никто не заходил?»

– Не знаю.

Он не понял, зачем соврал, но инстинктивно почувствовал, что не надо говорить, что он уже видел Григ.

– А я подумала, это Григ, – она обворожительно улыбнулась. – Будьте с ней терпимее, Кельвин. Она – ужасный синий чулок, в голове у нее только книжки.

Скрывая улыбку, Кельвин ссутулился. Ну что за дура! За свежепожаренными гренками и чаем Маргарет опять пустилась в долгие нудные рассуждения о постылости и однообразии гарнизонной жизни, но он едва ее слушал, пытаясь себе представить, что вот сейчас войдет Григ, и тут это случилось.

Она действительно вошла, совершенно бледная, явно дрожа той внутренней дрожью, от которой окружающим становится не по себе, но удивительно искусно скрывая это от Маргарет.

– Знакомьтесь – это моя сестра Григ.

Кельвин поднялся и пожал протянутую ему руку – она была холодная, но удивительно приятная на ощупь. В присутствии Григ Маргарет вдруг стала полной простушкой. Григ почти совсем неслышно выдавила из себя обычное «Здравствуйте» и лишь на долю секунды Кельвин поймал ее обращенный к нему взгляд – и он понял, что никому и никогда не станет рассказывать, что он пережил в библиотеке. Маргарет передала Григ чашку чая и ободряюще на нее посмотрела. Кельвин почувствовал, что она готова рассмеяться.

– А почему ты опоздала?

– Задержалась в библиотеке.

Голос ее был прозрачным и тихим, как будто никогда в жизни она не испытывала сильных ощущений, которые могли бы придать ее голосу хоть какую-то окраску. Она встала и взяла со стола гренку – Кельвин в этот момент понял, что через два-три года ей предстоит стать одной из самых красивых женщин в мире. В ее чертах и манерах что-то выдавало французское происхождение.

Кельвин застал се врасплох своим вопросом: «В вас есть частица французской крови?»

Григ изумленно на него посмотрела, а ответила за нее Маргарет: «А почему вы спрашиваете?»

– Не знаю.

– Мы на сто процентов англичане.

Кельвин пожалел, что задал этот вопрос – иначе Маргарет не пришлось бы лгать.

– Извините, – пробормотал он, – мне так показалось.

Еще ему показалось, что в глубине души Григ сейчас широко улыбается. Она явно проголодалась и съела уже пять или шесть гренок. Кельвин же совершенно не чувствовал голода – его мучила лишь жажда.

Григ спросила: «Ты уже собрала вещи?»

– Да, – ответила Маргарет.

– Я, пожалуй, пойду к себе немного поработаю, если мистер Спринг не возражает, – сказала Григ, поднимаясь с дивана, и, не дожидаясь его ответа, вышла из комнаты. Маргарет виновато посмотрела на Кельвина.

– Видите, она часто просто несносная, но это от молодости.

– Ей, говорите, восемнадцать?

– Да, только я уже боюсь, что она навсегда закопается в книги и всю жизнь настоящую пропустит. Выводите ее куда-нибудь хотя бы изредка, хорошо, Кельвин, я могу на вас рассчитывать? Может, у вас получится привить ей светские манеры. Она совершенно не встречается с молодыми людьми, и она просто сгниет среди своих книг, если ее оттуда не вырвать.

Он коротко ответил: «Хорошо, я постараюсь. Я ей как-нибудь позвоню.»

Они еще немного поболтали, но скоро Маргарет пошла наверх забрать чемоданы.

Она сказала: «Я пойду собираться, а Григ попрошу спуститься к вам».

– Не надо, пусть работает.

– Вы правы, она же все равно поедет меня провожать на вокзал.

– А мне можно приехать?

Она зарделась от удовольствия: «Конечно, приезжайте!»

Оставшись один, он некоторое время просидел в глубокой задумчивости, пытаясь разобраться, что его ждет в ближайшем будущем. Он чувствовал, что со всех сторон ему грозит страшная опасность, но понимал, что придется пройти весь путь до самого конца, и все теперь зависит только от него. Григ явно позволит увлечь себя новому чувству. Она – неземная девушка, и жизнь ее проходит вдалеке от каждодневных житейских дрязг – она чаще слышит голоса небесные, чем земные, всегда ходит по краю, она – как ангел из Дантовых творений, библейская Иезавель-распутница, роковая женщина, призванная сталкивать всех вокруг.

Вот сейчас, думал он, она только что вошла в комнату, обычная английская девушка, каких много, юбка, блузка—все как у всех, сейчас поедет провожать сестру на поезд. Какое самообладание, какая власть над своими поступками – Кельвин восхищался, этой девушкой. Они еще успели перекинуться парой слов до прихода такси. В машине Маргарет не умолкая беседовала с Григ о каких-то семейных делах. На платформе Кельвин с трудом дождался, пока последние огоньки хвостового вагона поезда скрылись в тумане и наконец понял – он наедине с Григ!

Они молча вышли из здания вокзала и, не говоря ни слова, прошли по улице до небольшого парка на площади Джульетты.

Пройдя по траве, они сели в тени на маленькую скамейку у фонтана – в воде одновременно отражались и заходящее солнце, и восходящая луна. Засыпавшая птица издала пару трелей, но, осознав неуместность песнопений в это время, замолкла.

Григ усмехнулась и тихо сказала: «Все – птицы уснули.»

– Да.

Она сказала: «Я действительно наполовину француженка, только как вы догадались?»

– Я это просто почувствовал.

– Мне недавно сказал Тимоти, наш старый дворецкий. Там целая история – я вам как-нибудь расскажу. Маргарет не знает, что мне уже все известно. Только никому не говорите.

– Ни за что, – он помолчал. – Я Маргарет даже не рассказал, что вы в комнату входили.

– Я так и знала.

– А вы как догадались?

– Мне кажется, я всегда заранее знаю, что вы сделаете или скажете. А здесь очень мило. Мне очень нравится, когда уже не день, но и еще не ночь.

– Да, и мне тоже.

Невидимая птица снова выдала пару рулад.

– Оказывается, еще не все заснули. А вы знаете, что иногда ночью голуби просыпаются и совершенно иначе воркуют, совсем не так, как днем.

– Знаю.

– И что при лунном свете тоже бывают радуги после дождя?

– Да.

– Да вы оказывается, знаете то же, что и я. А вы знаете, что самое интересное можно увидеть только тогда, когда вокруг никого нет?

С верхушки тополя возле пруда сорвалась капля воды, со звоном пробила стеклянную гладь и долго еще по воде разбегались круги, не тревожа друг друга и не приближаясь.

– Весь этот мир – это один большой ребенок.

– Верно.

– Пойдем домой?

Они поднялись и пошли по дорожке в тени тополей, и тут ее рука скользнула в его руку и сразу нашла там место, как будто была там всегда и отлучалась лишь на пару минут. В тишине они подошли к ее двери, она тихо высвободила руку, но сама при этом ни на секунду не отдаляясь.

Он спросил: «Вы согласны как-нибудь со мной куда-нибудь сходить? Маргарет просила меня не забывать вас.»

– Конечно.

– Я вам позвоню.

– Хорошо. Спокойной ночи.

Она поднялась по ступенькам, но в дверях задержалась и подняла руку в прощании так изящно, что Кельвин еще несколько минут после того, как за ней захлопнулась дверь, простоял в изумлении.

Дойдя до дома пешком, он разделся и заснул, едва успев положить голову на подушку. Проснулся он на следующий день в восемь часов и удивился, что в новом мире, в котором он сегодня проснулся, нашлось место и миссис Гэррик с ее подносом и чашками.

 

ГЛАВА 7

С утра все небо затянуло густыми облаками, и Кельвин проработал не поднимая головы до обеда, хотя понимал, что в двери его разума постоянно стучится Григ. Наконец он закончил главу, и даже успел прогуляться по площади. Он пришел как раз за несколько секунд до того, как телефон в его комнате зазвонил – он едва успел снять трубку. Звонила Григ – нисколько не смущаясь того, что еще вчера утром она и знать не знала о существовании Кельвина, сегодня уже считала себя его другом и требовала выполнения обещания, которое Кельвин дал старшей сестре перед ее отъездом.

– Конечно, я и не отказываюсь от своих обещаний, тем более что и без них мне было бы чрезвычайно приятно составить вам компанию, и в Колдминстере я мало кого знаю.

– Зато Колдминстер вас прекрасно знает, – раздалось с другого конца провода. Моя сестра, например, без ума от вас, она уже прочла несколько ваших книг, и считает, что в этом веке лучше вас писателя в Британии не было, что вы все знаете. Я вам звоню из университета, у меня занятия закончились, и мне нечего делать, домой мне не хочется, там пусто и скучно – давайте встретимся.

Кельвин старался держать себя в рамках приличий – мужчине не положено вот так сразу принимать предложение о начале интрижки, но тут он вспомнил, что девушке же всего восемнадцать, что для нее этот мир – сплошь непознанная действительность, что она все предлагает от чистого сердца, что ее невинная душа действительно думает, что принимая предложение, знаменитый писатель просто хочет выполнить обещание, данное старшей сестре, не желая ничего получить взамен, но вслух Кельвин сказал – «Давайте встретимся сегодня там, где мы в прошлый раз расстались – на площади Джульетты, скажем, через полчаса, пойдем куда-нибудь пообедаем.

– Договорились, – она повесила трубку, как будто боялась, что он передумает, а другого повода попросить о встрече уже не будет, и придется ждать томительный месяц приезда сестры, и в каком еще она приедет настроении – неизвестно.

Кельвин долго и старательно одевался для этой прогулки – он неожиданно для себя понял, что многого ждет от этой встречи, может быть, разгадки каких-то тайн, может быть, даже крутого поворота в своей жизни, хотя, призадумался он, оснований для недовольства жизнью у него нет, а, если и есть, то лежат они не на поверхности души, а где-то гораздо глубже, куда в солнечный день и заглядывать страшно.

Сказав по дороге миссис Гэррик, что не будет обедать в пансионе, а пойдет прогуляться, и пообедает в городе, Кельвин вышел на улицу. Вся природа, казалось, разделяла его настроение – сирень на площади короля Георга расцвела пышным цветом, воздух был густо напоен ее ароматом, прохожие были все как один милы и доброжелательны – словом, все в этой жизни складывалось самым лучшим образом – и тут рука его наткнулась в кармане на записную книжку.

– Ну вот, как всегда, – подумал Кельвин и, достав книжку, раскрыл ее и внимательно рассмотрел прядь волос, она переливалась на солнце, как драгоценный камень из статуэтки индийского бога. В задумчивости Кельвин поспешил убрать книжку в темноту кармана – сегодня ей место там. Кельвин дошел до площади Джульетты даже быстрее, чем рассчитывал, поэтому ему пришлось немного подождать Григ.

И вот она появилась – ему тут же стали ясны причины его волнения – такой неземной красоты ему еще не приходилось видеть. Фигура, лицо – все вызывало к жизни те потаенные соки, которые до поры до времени дремлют в каждом, и нужно, чтобы что-то внутри взорвалось, и тогда остановить начавшееся сможет только смерть.

Григ подбежала к Кельвину и с детской непосредственностью чмокнула его в щеку. «Здравствуйте, я так долго ждала этой встречи, у меня такое чувство, что мы с вами знакомы уже много лет. Ну, куда мы пойдем гулять?»

С этими словами она так естественно вложила свою узкую теплую ладошку в его, что он не нашелся, что возразить и позволил ситуации развиваться так, как ей будет угодно.

Они выбрали первую попавшуюся улицу и пошли по ней, сначала молча, а потом все более и более увлекаясь разговором, оказалось, ее волнуют те же проблемы, что его, у них общие взгляды на жизнь, их души с каждой секундой все больше сближались – Кельвину давно не было так интересно с женщинами. Иногда, не выпуская его руки, Григ забегала вперед, чтобы видеть выражение его лица, казалось, ей мало простого подтверждения словами се мыслей, а нужно увидеть одобрение еще и в глазах собеседника. Кельвин видел искорки веселья в этих бездонных глазах, и потаенные стремления, которые она тщательно скрывала, но они просились наружу.

Должно быть, они имели странный вид, во всяком случае изредка, находя в себе силы оторваться от беседы с Григ, Кельвин бросал на встречавшихся прохожих взгляд, и тут же видел, что все они старательно отводили глаза и делали вид, что ничего не заметили. Кельвин был слишком увлечен, чтобы придавать этому какое-либо значение. Так, не заметив, они описали почти полный круг по городу и одновременно поняв, что не знают, где находятся, подняли головы и посмотрели на окружавшие их дома. Каково же было их удивление, когда они увидели, что стоят у входа в небольшую двухэтажную гостиницу «Босуэлл». Их тут же охватил зверский аппетит – не говоря больше ни слова, они взбежали по ступенькам и прошли в ресторан в левом крыле гостиницы. В зале было пусто – обеденное время давно прошло, а время ужина еще не наступило. Подошедший неслышно официант вручил им меню и исчез. Кельвин изучил меню, передал его Григ, которая долго его изучала, но наконец передала Кельвину со словами: «Разберись сам, пожалуйста. Я тебе полностью доверяю.»

Кельвин был удивлен таким быстрым переходом на слишком уж дружеские отношения, но виду не подал и решил, что так даже будет лучше.

За обедом они продолжали болтать обо всем и ни о чем, а потом перешли в каминную комнату, уселись у огня и предались послеобеденной неге.

– Как здесь мило, – сказала Григ, разглядывая фигурки на каминной полке. – Никогда бы отсюда не уходила.

– В чем же дело, – ответил Кельвин, – мы можем возвращаться сюда сколько угодно, можем даже постоянно здесь встречаться – мне и самому это место по душе.

– Я прочла твой роман, мне очень понравилось, только мне кажется, ты способен на большее – понимаешь, все эти романы, несмотря на их кажущуюся глубину – не больше чем однодневки, их через двадцать лет уже никто и помнить не будет, и в библиотеках их будет не найти, а мне так нравится в библиотеках работать, – хитрым голосом сказала она. Лицо ее смотрело неотрывно на него, глаза блестели, выглядела она такой доступной и в то же время недосягаемо далекой, что Кельвин не нашел в себе сил сопротивляться внезапно нахлынувшему порыву, вскочил с кресла и бросился к девушке. Он едва успел заметить, что страха на ее лице не было – лишь любопытство, смешанное с желанием. Губы их слились. Невозможно описать то чувственное наслаждение, которое доставил Кельвину этот поцелуй, он далеко не сразу пришел в себя, а когда пришел, то обнаружил, что она убежала, и только брошенный ею платок говорил ему о том, что это был не сон.

В полубреду он встал и, пошатываясь, точно хлебнувший диковинного вина, вышел на улицу и побрел в пансион. Последней мыслью, мелькнувшей в голове до того, как он погрузился в сладкий сон, было: «Нет, этого просто не может быть.»

 

ГЛАВА 8

В течение нескольких следующих недель они каждый день встречались в гостинице «Босуэлл» и, попадали в заколдованное пространство, из которого выходили лишь тогда, когда неумолимое время отбивало свой неостановимый ритм, и предлагало им расстаться, и единственное, что их утешало, это то, что ночи весной коротки, и что скоро наступит завтра, и снова придет блаженный вечер в «Босуэлл».

В телефонных разговорах с женой Кельвин, по мере того, как его отношения с Григ углублялись, становился все более лаконичен, стараясь не говорить при этом ни слова неправды, чутко понимая, что одна ложь влечет за собой другую и тогда пропасти уже не миновать. На другом конце провода Кельвин все чаще слышал долгое молчание – Грейс явно размышляла над его словами, пытаясь женским рассудком понять, в какой степени эта связь, мимолетная, как пытался ее характеризовать Кельвин, была опасна для их союза. Наконец Кельвину надоело, он почувствовал, что еще немного, и хрупкий порог между правдой и ложью будет сломан, и он решил увидеться с женой и детьми, тем более, что по детям он действительно скучал и иногда они приходили к нему в снах. Грейс же в этих снах места не находилось.

А на следующий день позвонила Григ, и грустным голосом сказала, что родители позвонили ей из Дорсета и просили приехать – они по ней скучали и слишком долго ее не видели.

– Вот и отлично, – подумал про себя Кельвин, значит, во время моей поездки к детям Григ тоже здесь не будет, я ничего не теряю.

С этой мыслью он вышел из дома и отправился обедать в ближайший паб. Он уже почти дошел, когда знакомый голос снова окликнул его – обернувшись, он снова увидел добрейшего Кристофера – только в этот день лицо его было омрачено глубокой задумчивостью, которую он не считал нужным скрывать.

– Здравствуй, Кельвин, – просто сказал он. – Знаете, я тебя уже разыскиваю, мне очень надо с тобой поговорить. В городе происходят некоторые события, я бы хотел, чтобы ты о них знал.

– Давайте зайдем, пообедаем и все вместе обсудим, – предложил Кельвин.

– Знаешь, ко мне в магазин через десять минут должен прийти один человек, я не хочу, чтобы он долго ждал, поэтому, если ты не против, давай сделаем это у меня в магазине, и там же мы сможем чего-нибудь поесть, – ответил старый букинист. Кельвину не очень хотелось обедать в букинистическом магазине – слишком хорошо он знал, чем обычно питаются букинисты, но весь вид и тон Кристофера говорили о том, что он придавал вопросу огромное значение, и Кельвин не нашел в себе сил отказаться.

В молчании они дошли до магазина, Кристофер отпер дверь ключом и они вошли внутрь. Неистребимый запах книжной пыли ударил в ноздри Кельвина. Мало запахов на свете приятней этого, подумал он, а в Колдминстере другого такого места, пожалуй, и не найти.

Не говоря ни слова, Кристофер жестом предложил Кельвину снять пальто, а сам пошел куда-то вглубь магазина и вскоре вернулся с бутылкой вина и куском сыра.

– Ну вот, я же говорил, мы можем здесь поесть, – радостно воскликнул он, достал огромный кривой нож, порезал сыр, открыл бутылку и разлил вино по бокалам, которые достал откуда-то из-под прилавка.

– Я просил тебя зайти, – заговорил Кристофер, – потому, что ты мне глубоко симпатичен, я считаю, что книги, которые ты пишешь – не самые глупые книги, которые мне приходилось читать, и я хочу избавить тебя от страданий, к которым, на мой взгляд, ты стремительно приближаешься. Ты приехал из Лондона, и привык ты к тому, что живешь там, где никому нет до окружающих никакого дела, но сейчас-то мы в Колдминстере, а это совсем другое дело – здесь каждый человек на виду, о тебе все стало известно в тот самый день, когда ты приехал в пансион. Весь город гордился тем, что ты поехал не в Брайтон, не в другой прибрежный город, а сюда, в Колдминстер. Но через считанные дни город в тебе разочаровался – ты не вписываешься в здешние правила поведения, которые гласят, что семья – священна, и если женатый человек выходит из дома с незамужней женщиной, он должен быть уверен в том, что все заранее обдумал, что в случае, если его спросят о характере его отношений с этой женщиной, он должен быть готов дать исчерпывающий ответ – иначе ему несдобровать. Да это и понятно – событий в городе происходит настолько мало, что большую часть местной газеты занимает колонка светских сплетен – ее перепечатывают из лондонских газет.

Но это еще было бы ничего. Есть гораздо более серьезная опасность – я имею в виду девушку, которой ты увлекся. Поверь мне, это роковая женщина. Я не знаю, на чем основана моя уверенность, но она – призрак, я это знаю точно.

– Что ты, Кристофер, это самая земная из всех женщин, которых я когда-либо знал.

– Такая женщина для тебя, Кельвин, это твоя жена Грейс. Подумай, что ты делаешь. Тебе известна история рождения Григ, известно, что говорила принимавшая роды старуха – так вот, это все правда, Не связывай с ней свою жизнь, Кельвин, ни к чему хорошему это не приведет. Счастлив ты с ней точно не будешь, а тогда зачем портить себе нервы? Ты уже не мальчик, чтобы легко развязывать отношения с женщинами – а она роковая женщина, она опасна, пока не встретит свою первую любовь, хотя кто, и как ее полюбит, неизвестно. Еще раз тебе говорю, Кельвин – она призрак.

– Поверь мне, Кристофер, мои отношения с этой женщиной зашли слишком далеко, я пока еще не знаю, но возможно, мне придется решиться на разрыв с семьей, хотя я очень люблю Грейс и жизни без детей я тоже не представляю.

– Ну что ж, тогда думай сам, – задумчиво ответил Кристофер, видимо, отчаявшись переубедить Кельвина. – Но лучше бы тебе изгнать этот призрак из своего сердца, и навсегда, и чем раньше, тем лучше. Она с каждым днем все больше проникает в тебя, ее чары все плотнее смыкаются на тебе. Трижды подумай.

С этими словами старый букинист поднялся, давая понять, что разговор окончен, а Кельвин, не желая сразу покидать уютное место, попросил разрешения покопаться в книжных полках, может быть, он смог бы найти что-нибудь для себя.

В этот момент колокольчик над входом зазвонил, и в магазин вошел невысокий остроносый человек с длинными волосами, небрежно одетый, но с таким пытливым взглядом, что вся небрежность забывалась.

Кристофер поспешил к нему с возгласами восторга.

– Кельвин, позволь тебе представить одного из самых одаренных композиторов нашего времени, Адриана Мистраля. Он родился во Франции, но уже долго живет в Англии, он избрал свой, непростой путь в музыке, и пока не получил признания, но я уверен, оно не за горами.

– Приятно познакомиться, – произнес человек – на вид ему было лет тридцать с небольшим.

– Кельвин Спринг, – произнес Кельвин с легким поклоном.

– Уж не тот ли Спринг, что пишет один за другим романы, как пирожки печет? – с легкой иронией произнес Адриан.

– Тот самый, – охотно отозвался Кельвин, а про себя подумал: «Черт возьми, до сих пор я считал себя серьезным писателем, а оказывается, мои романы, которые в таких муках рождаются из-под пера, в глазах людей выглядят не более, чем однодневками». Он понял, что начал осознавать, что в будущем ему придется нелегко, заставляя себя садиться за стол, и вымучивать из себя плоские строки.

Мистраль, оказался приятным и остроумным собеседником, он сразу расположил к себе Кельвина и они долго беседовали о судьбах искусства, сначала в магазине Кристофера, а потом в прогулке по городу.

Они дошли до вокзала, и неожиданно Кельвину пришла мысль – а почему бы ему не пригласить Адриана съездить на море? Он высказал эту мысль Мистралю, и тот неожиданно легко согласился.

Они взяли машину и через полчаса уже подъезжали к Розхэвену. Не доезжая несколько километров до города, Адриан постучал по перегородке, отделявшей пассажирский салон от кабины водителя, и попросил: «Остановите, пожалуйста, здесь.»

Водитель заглушил мотор, машина остановилась, спутники вышли, Мистраль вытащил футляр со скрипкой, машина развернулась и уехала.

Кельвин, пытаясь понять, зачем они вышли, выразительно посмотрел на Адриана, а тот охотно объяснил: «Я хочу показать вам море. В море – наша радость, оно бесконечно.»

Все еще не до конца понимая, Кельвин проследовал за Адрианом к морю по глинистой дорожке, которая внизу прервалась и начался пляж, усыпанный белым мелким песком.

Они подошли к самой кромке воды, их ноги несколько раз заливали самые стойкие, самые упрямые волны – и здесь, на берегу вечного океана, Кельвину открылась одна вечная истина – каждый человек предназначен для чего-то одного, большого, и сделать это большое дело человек обязан, чего бы ему это ни стоило, иначе на закате жизни он почувствует ее пустоту и бессмысленность. Кельвин понял также, что мудрый Мистраль, оправдывая свою фамилию, ведь так называется ветер в Африке, неспроста привел его на морской берег, где в этот час, кроме них, никого не было. Море тоже было пустынным, даже па горизонте не видно было ни единого рыбачьего суденышка. Стараясь перекричать грохот волн, Кельвин стал объяснять Мистралю суть постигшего его озарения, и, по мере того, как менялось от недоверчивого к восхищенному лицо композитора, понял, что попал в точку – Адриан теперь его надежный друг и партнер. Под влиянием нахлынувших чувств Кельвин вдруг понял, что в глубине его души рождается какая-то торжественная музыка, и он не может больше носить ее в себе. Он набрал полную грудь воздуха, и неожиданно для себя запел мелодию, которая, как он думал, точно отражает его состояние. Мистраль подхватил песнь, потом выхватил из футляра скрипку и яростно заиграл, с огромной скоростью водя смычком по струнам.

Так продолжалось минут десять, а потом вдруг волшебство прошло, и два человека на берегу еще некоторое время стояли, не в силах поверить тому, что только сейчас произошло.

После этого, не сговариваясь, они развернулись и отправились в обратный путь, истощенные, но необычайно богатые духом. Адриан отказался ехать в Розхэвен, Кельвин посадил его в проезжавшее такси и отправил назад в Колдминстер, а сам отправился пешком к жене и детям.

Придя туда, он неожиданно почувствовал сильную усталость, едва успел рассказать жене о случившемся и тут же заснул.

 

ГЛАВА 9

Наутро Кельвин проснулся не сразу, некоторое время он пребывал в полудреме, из которой его вытащили дети, требовавшие заслуженного внимания. Кельвин с удовольствием повозился с детьми после завтрака, а потом, оставив детей с нанятой нянькой по имени Эйлин, ушел с Грейс к старому замку на холме у берега моря, долго ходил с ней вокруг старинных башен у спокойного озера и рассказывал жене о смутных ощущениях нового, бродивших в его голове под впечатлением от встречи с Мистралем. Он чувствовал необходимость обновления, ухода от ставших привычными успеха, почитания – он был очень доволен тем, что приехал сюда, и даже не вспомнил ни разу, что ехал по совсем другому поводу.

– Но, дорогой, что тебя не устраивает в тех романах, которые ты сейчас пишешь? – недоуменно спросила Грейс.

– Да то, что никакой пользы для людей от этих романов я не вижу, то есть мне казалось, что я – мудрый, я все знаю, а оказалось, что этого мало.

И знаешь, что, я думаю, мне надо уехать на время, разобраться и в себе, и в своих отношениях с окружающими – тут он краем глаза увидел, как жена нахмурилась, но ничем этому помочь не мог.

– Если ты так считаешь, то, конечно, я не могу тебя отговаривать, – заметила Грейс, но если этот твой Замысел вдруг окажется не тем, что ты о нем думаешь, ты не будешь жалеть, что даром потратил время?

– Нет, – твердо ответил Кельвин, – не буду.

Проведя ночь в Розхэвене, Кельвин с утра уехал поездом в Колдминстер, а оттуда, едва успев позвонить Григ и сказать ей, что его примерно неделю не будет, уехал в Лондон, а оттуда катером на маленький пустынный остров Крок Бэй, где поселился в единственной на острове гостинице. Первые два дня Кельвин приходил в себя, принципиально не работал, только ходил по холмам, которых было на острове в изобилии, распугивая чаек, считавших эти места своей вотчиной. Постепенно он почувствовал, как напряжение последних недель выходит из него, он обрел способность размышлять спокойно, лицо Григ уже не виделось ему в каждом женском лице, поэтому Кельвин принялся за детальную разработку того замысла, который в общих чертах задумал в разговоре с Адрианом Мистралем.

Его очень заботила проблема Пространства и Времени, особенно после разговора с Кристофером, когда ему показалось, что за его словами стоит что-то огромное, непознанное, но тем не менее очень важное, и не только для него, но и для всего человечества.

На этом безлюдном острове он вдруг более, чем где бы то ни было ощутил себя частью огромной человеческой семьи, населяющей планету – он много думал об эволюции людских рас, даже нашел в маленькой местной библиотеке несколько томов исследований по проблемам антропологии, и пришел к выводу, что все войны, столкновения и конфликты, которыми сопровождалась вся мировая история, происходят от неумения и неспособности людей объяснить суть переживаемых ими проблем, от недалекости правителей и покорности подданных.

И судьбу свою он теперь видел в воплощении своего Замысла, в том, чтобы объяснить людям природу их бед, в том, чтобы раскрыть перед ними тайны противоречий, раздирающих испокон веков все народы.

Больше десяти дней потребовалось ему на то, чтобы окончательно установить очередность следования элементов его Работы, и основные черты каждого раздела. Когда наконец, он сложил вместе все разрозненные страницы, то с облегчением откинулся на спинку кресла и, увидев перед собой внушительную пачку мелко исписанных листов бумаги, вдруг понял, что обрек себя на каторжный труд до конца дней своих. Подумав, Кельвин решил, что, даже если ему не суждено выполнить весь объем работы, и лишь часть Великого, как он теперь понимал, замысла, ляжет на бумагу, его существование на Земле уже будет оправдано. Он аккуратно сложил листы в чемодан и набрал номер порта. Ближайшим катером он приехал в Лондон, откуда, ни минуты не задерживаясь, поспешил в Колдминстер.

Добравшись до пансиона, он первым делом позвонил Григ, и, узнав, что она еще не вернулась из Дорсета, погрустнел, но, быстро совладав с собой, набрал номер Розхэвена. Подошедшая к телефону Эйлин сказала, что Грейс подойдет через минуту – пока Кельвин ждал ответа Грейс, он сгорал от нетерпения. Наконец Грейс ответила своим нежным голосом:

– Алло, Грейс Спринг слушает.

– Здравствуй, моя милая, я уже вернулся.

– Очень рада, надеюсь, ты не зря провел время в Крок Бэй.

– Что ты, конечно не зря, я столько всего придумал нового, мне теперь работы хватит до конца жизни.

– Тогда возьми машину и скорее приезжай.

– Мне еще надо здесь кое-что сделать.

– Тогда зайди прямо сейчас к миссис Гэррик, тебя ждет сюрприз.

– Что ты говоришь? – радостно воскликнул Кельвин.

Повесив трубку, он спустился к миссис Гэррик – она молча ушла в свою комнату и скоро вернулась с папкой из отличной кожи, на обложке которой была прикреплена медная пластинка – на ней изящными буквами было выведено: ЗАМЫСЕЛ.

Кельвин тут же кинулся наверх, набрал номер Грейс и, задыхаясь от любви, прокричал: «Спасибо тебе, я тебя люблю. Еду прямо сейчас.»

По пути в Розхэвен он радостно мечтал о встрече, и вдруг странное ощущение кольнуло его в бок – он вспомнил про локон волос, достал его из кармана и повертел на летнем солнце. Как странно, ведь эти волосы никогда не поседеют, не рассыплются, не потеряют красоты и блеска. Удивляясь тому, что делает, он покрыл волосы поцелуями – то, что сказал ему Кристофер, больше не было тайной. Он бережно вложил прядь в записную книжку. Он уже понял, что прядь – неизмеримо больше, чем просто талисман, это символ, значение которого он только что понял, и он поведет его по дороге любви и красоты. Он посмотрел в окно на солнце. Его больше не страшило время, которое отбивало свой такт в смятенных сердцах местных жителей и меряло жизненный ход по воскресным колоколам.

На побережье он всего себя посвятил детям, так в забавах и веселье незаметно пролетели четыре дня, но однажды детей уже уложили спать, а Кельвин сидел у окна и неспешно разговаривал с Грейс, которая лежала на кушетке под тонким пледом.

– Дай мне, пожалуйста, сигарету, – попросила Грейс.

Он зажег сигарету и передал ее жене – курила она очень редко.

– Мы за сегодня ничего полезного не сделали. Он вздохнул: «Да, иногда так приятно полениться вволю. Какой вечер сегодня. Вот бы поселиться в этих местах навсегда.» Он надолго замолчал. «Мне надо уехать на время в Колдминстер, привести мысли в порядок.»

Жена заговорила тихим, умиротворенным голосом:

– Рано или поздно это должно было случиться, и я рада, что ты об этом заговорил.

Мне нужно попробовать себя понять, во мне что-то в последнее время творится, а я не могу понять, что именно. Там все очень просто, так что там мысли должны в голову хрустальные приходить.

– Я как чувствовала, что ты именно туда поедешь. Я бы с тобой съездила, хоть на денек. Ты когда поедешь?

– Я бы поехал прямо сейчас, только мне сначала надо понять, что я могу тебя здесь оставить и больше не волноваться.

– Все будет в порядке.

– А ты что будешь делать – здесь останешься?

– Нет, я тоже куда-нибудь поеду. Наверное, в Касси, или еще куда-нибудь, поработаю, хочу закончить несколько картин. Если я хоть на неделю оставлю мозг без работы, я немедленно постарею. Возьму детей, снимем дом, наймем француженку в няни, пусть дети учатся говорить по-французски. Мне так хочется измазать руки краской в солнечный и ветреный день, ты же знаешь, как я это люблю.

– Да, я знаю. – Он помолчал. – Краски – это плоть, а разум – это кость. Сейчас мне нужны кости, надежный скелет и побольше гранита для фундамента, тут он вздохнул – и тогда саму пирамиду можно начинать. Он уронил голову в ладони. Я и так уже все непозволительно затянул.

– Не волнуйся, – она погладила его руку: «Все у тебя получится. На такие серьезные вещи не один год уходит». Она взвешивала каждую фразу: «А все остальное – приложится. Тебе действительно надо уехать и начать строить свою пирамиду на пустом месте, и если она у тебя получится, бог с ним, разобьешь ты нам сердца, или нет, да хоть сто сердец разбей – главное – дело сделать». Он попытался заглянуть ей в глаза, но она упрямо смотрела в окно, на закат.

– Так что – когда ты едешь – завтра?

– Наверное, в четверг.

– А сейчас, пора наверное, спать ложиться? Попроси Эйлин зайти.

Он заметил, как она покраснела при этих словах. Эйлин помогла помочь Грейс раздеться. Потом он зашел и посмотрел на спящих детей. Майкл, как всегда во сне, улыбался какой-то загадочной улыбкой, как будто знал что-то такое, чего никто больше не знал. Розмери как и многие дети, выглядела совершенно чужой в этом грязном мире, с невинной складкой на лбу. Кельвин наклонился и нежно поцеловал спящих детей, потом пошел в свою комнату, переоделся в пижаму и прокрался в комнату Грейс пожелать ей спокойной ночи. Она еще не заснула, он сел на край ее постели и они немного поговорили о семейных мелочах.

Немного подумав, она сказала: «Мне очень неловко, что я такая.»

Он не ответил, тогда она ласково коснулась рукой его тела.

Когда он выходил из ее спальни, в горле у него стоял комок, а на глаза навернулись слезы. Что за женщина, как сильно, преданно и нежно она его любит! Ей известно, в чем кроется истинная сила каждой женщины.

 

ГЛАВА 10

К началу сентября Кельвин почувствовал себя отдохнувшим, примирившимся со своими мыслями – теперь он лучше понимал, что ему следовало делать в первую очередь.

В Колдминстере так же грохотали трамваи, и все так же лил дождь. Изобретенные человеком тяжелые машины с грохотом и лязгом развозили по разным местам своих изобретателей, и все так же тускло горели лампочки в витринах дешевых магазинов. Обрывки старых объявлений свешивались с рекламных тумб, зазывая публику на представления уже умерших артистов, калеки на углах делали вид, что продают газеты. Кельвин посмотрел сквозь окно такси на привычные городские сценки и поежился – как здесь уныло и неуютно.

Парк Джульетты казался выцветшим, потерявшим листву и былое очарование – в таких местах обычно находишь дохлых ворон в опавших листьях и потерянную еще в июле лайковую перчатку.

«Боже мой», – подумал Кельвин, – «если миссис Гэррик не догадалась растопить камин, я сяду на ближайший поезд до Лондона – прочь, прочь из этой дыры.» Ему вдруг показалось, что все здесь ему враждебно – даже водитель такси, казалось, понял это, потому что не заводил обычных разговоров о погоде и местных новостях, а молча доставил его на площадь короля Георга.

Миссис Гэррик услышала звонок и радостно улыбаясь, открыла ему дверь.

– Мистер Спринг, как я рада, что вы вернулись – вы отлично выглядите. Хорошо отдохнули?

– Отлично. Он занес чемоданы в лифт, и пока они ехали на четвертый этаж, он спросил: «Можно вас попросить принести прямо сейчас чашку чая?»

– Да что там чашку, у меня все для вас готово. Войдя в комнату, он обнаружил, что в камине весело потрескивают дрова, воздух тих и прозрачен, и он почувствовал себя дома. Оглядевшись, Кельвин увидел, что ни одна из его вещей не тронута, все лежит на прежних местах, даже маленький Будда покоится на своем месте на углу письменного стола. А тут и миссис Гэррик внесла поднос с дымящимся чаем.

Он сразу же выпил две чашки, и лишь после этого заметил, что уже без четверти шесть. Он достал из записной книжки прядь волос, и, как всегда, положил ее на ладонь, понимая, что для него и это важно – ведь мозг его не принимал в этом никакого участия. За все время в Крок Бэй он ни разу не достал прядь из кармана, и он знал почему – там он освободился от своих страхов. Сейчас же волосы сияли перед ним в приглушенном свете камина, и он снова почувствовал внутри знакомую дрожь.

Снизу загудело подъехавшее такси, Кельвин быстро спустился вниз, сел в машину и назвал адрес шоферу: «В гостиницу «Босуэлл».

Кельвин пошел прямо в маленькую комнатку, в которой они с Григ так любили посидеть после обеда – хотя сейчас он увидел, что комнатка была потрепанная, с жесткими кожаными креслами и закопченной решеткой старинного камина, поэтому постояльцы предпочитали отдыхать в более приятном холле гостиницы. Сейчас в комнате царил мрак и запустенье – лишь Григ с мертвенно бледным лицом, без движения сидела в углу. Огонь в камине не горел, свет погашен. Кельвин не мог побороть чувства, что в комнате пусто.

Бесцветным голосом Григ пролепетала: «Здравствуй». При этом она не пошевелилась, и приветствие в ее устах звучало как прощание. Он хотел было подойти к ней и поцеловать, но сил не было, поэтому сначала он включил свет и увидел, что она похожа на выпотрошенную раковину без моллюска. Кельвин взял ее за руку, почувствовал могильный холод, отпустил руку и тяжело опустился в кресло.

Он еще пытался разглядеть хоть что-нибудь в ее глазах, но на него смотрели лишь пустые окна заброшенного дома, из которого давно выехали все жильцы.

– Ты не замерзла?

– Замерзла.

Он привстал, позвонил в колокольчик, появился официант.

– Принесите большой бокал портвейна и стакан лимонада.

Швейцар кивнул и вышел.

Григ сказала: «Я не люблю лимонад.»

– Я тебе заказал портвейн, ты хотя бы согреешься. И надо бы огонь здесь попросить развести. – Он снова посмотрел на нее. – Ты хоть рада меня снова видеть?

– Рада.

Перед тем, как сказать «рада», она долго размышляла, при этом уголки губ у нее постоянно подергивались, как будто она собиралась что-нибудь сказать и все не решалась. Как она сейчас похожа на Маргарет. Официант принес портвейн и Кельвин передал ей бокал.

– Как Маргарет себя чувствует?

– Она в полном порядке, только ее сейчас нет, она будет только через два дня.

– Ты, похоже, очень устала.

– Устала.

Он терялся в догадках, что же ему теперь делать, и вдруг понял, что самое для него лучшее – сейчас встать, уйти и навсегда вычеркнуть ее из своей жизни. Он только никак не мог понять, почему она выглядит такой потасканной, выцветшей, поникшей, вялой. И волосы у нее растрепаны, и костюм не первой свежести – обычная девчонка из Челси, каких тысячи, да, именно бедняцкий немытый Челси.

Вслух он сказал: «Ты прямо как побитая. Что случилось?»

– Я всю ночь не спала.

Тут он понял, что она просто в ужасе, и пожалел, что не понял этого раньше. Он предложил: «Выпей вина.»

Она послушалась и выпила портвейн одним долгим глотком. Вся комната от ее присутствия казалась холодной, нежилой, так обычно выглядят трусливые люди в минуты большой опасности. Цвет покинул ее щеки, жизнь в ней остановилась.

Он спросил: «Ты не пойдешь сегодня поужинать со мной?»

– Не знаю.

– Почему?

– Не знаю. Люди вокруг говорят.

– Что люди говорят?

– Разное… и я обещала, что больше не буду с тобой видеться.

– Может, ты мне что-нибудь объяснишь?

– Все началось дома, в Дорсете. Маргарет все время трещала о тебе, мама с папой сначала не придавали этому значения, но потом приехал Ричард, а он страшно ревнивый, вот Маргарет и испугалась, и сказала ему, что на самом деле это все у тебя со мной, тут Ричард надулся и все рассказал родителям, а тут приехал еще и Эрик Джонс, и он всем растрезвонил, что весь Колдминстер только о нас с тобой и говорит.

– Кто еще такой этот Эрик Джонс?

– Это дружок Маргарет, полное ничтожество, но родителям его рассказа хватило. Тут еще моя тетя появилась, она замужем за одним человеком, у которого сестра замужем за одним учителем из моего университета, они услышали всю эту грязь и разнесли ее по всему городу. Теперь ты понимаешь?

– Понимаю.

– Поэтому я и пообещала, что больше не буду с тобой видеться.

В воздухе повисла мертвая тишина, он понял, что ему дают шанс встать и уйти, но вдруг взгляд его упал на ее руки, нервно теребившие бахрому платья, а потом на белое, без кровинки лицо. Полными слез глазами она посмотрела на Кельвина, губы ее задрожали – он вскочил, наклонился к ней и стал покрывать ее лицо поцелуями, но губы ее не ответили, она осталась холодна и недоступна.

Он отшатнулся, сел в кресло и сказал: «Так что мне теперь делать?»

– Не знаю. Вдруг он вспомнил, что она в сущности еще ребенок. «Мне хотелось с тобой встретиться, потому что мне нужен был хоть кто-нибудь, кто мог бы меня защитить.»

Он вдруг увидел ее другими глазами. Уголки ее губ опустились еще ниже, самообладание совсем покинуло ее. Он вспомнил, Кристофер говорил ему, что иногда в разговорах с Григ ему казалось, что она вообще не слушает, ее как бы даже и нет рядом. Вот и сейчас, он как будто остался наедине с собой в этой комнате.

Неожиданно он спросил: «Ты любишь меня?»

– Не знаю. Когда ты рядом, люблю.

Забыв о ее присутствии, он принялся размышлять над ее ответом. Нет, эта женщина никому не принесет счастья. Она – это сосуд, который постоянно нужно пополнять. Сейчас же она была переполнена ужасом, и судить ее за это нельзя.

Он спросил: «Не хочешь еще бокал портвейна?»

– Если мне в голову не ударит, я бы выпила.

– Ты съешь печенья, и ничего не будет.

Он снова позвонил и заказал портвейна и печенья. Ему нужно было время, чтобы все обдумать, да и ей не мешало побороть все свои страхи.

Она отпила из бокала и с надеждой спросила: «Тебе же не нравятся все эти слухи?»

– Нет.

– Тебе удалось поработать на острове?

– Да.

– Роман писал?

– Нет.

Снова установилась тишина. Его работа на острове не имела к ней никакого отношения – девушка была совершенно в стороне от этого.

Резким голосом он сказал: «Почему на тебе лица нет от страха?»

– Не знаю. Я осталась совсем одна. Я их всех ненавижу.

– Да ради бога, соберись же ты, наконец!

– Я постараюсь – просто они из меня все нервы вымотали, да они кого хочешь съедят. Одной мне с ними не справиться. Кельвин, не бросай меня!

– Я тебе разве говорил, что собираюсь тебя бросать? Ты только не сиди в своей меланхолии, не кутайся в нее – вот что мне в тебе сейчас больше всего не нравится!

– А может, тебе действительно лучше бросить меня и начать новую жизнь!

– Может быть. Только мне невыносим вид любимого человека, который умирает прямо у меня на глазах. Да в мире и без тебя полно отчаявшихся людей. И я не позволю этим стервятникам заклевать тебя до смерти, я помогу тебе – только веди себя, как взрослый человек, ты же не мешок с костями! – Он встал и прошелся по комнате. – Не просто же так я тебя встретил, во всяком случае не для того, чтобы ты тут умирала у меня на руках. Из тебя же душа прочь летит, как дым из трубы!

Она вскочила, подошла к окну и заговорила:

– Конечно, я им не позволю себя растерзать! И никогда они меня не убедят в том, что все прекрасное, что было между нами – это сплошной грех и грязь! Если я им сейчас покорюсь, они меня на всю жизнь сломают… О боже, да как же я устала! Я больше не могу!

Он тоже вскочил из кресла и резко заговорил:

– Пойдем сегодня поужинаем. В «Катти Грилл» всегда тепло и уютно.

Они вышли на улицу – дождь уже прекратился, они пошли пешком мимо университета – он заметил, как она украдкой посмотрела на окна и сразу осунулась и опустила голову.

Он проскрежетал: «Тебя что-то просто с ума сводит. Что теперь случилось? Опять страшно?»

– Мой преподаватель живет вон за теми окнами. Если он нас сейчас увидит, мне конец.

– Ну знаешь, мне это совсем не нравится, мы еще ползком должны под окнами просачиваться, и головы в грязь зарывать при малейшем шорохе, да? Нет, это не для меня!

– Но я-то не могу иначе!

– Надо попытаться! Мне-то какое дело до всех этих мерзавцев?

– Зато я полностью у них в руках.

С кислой миной он пошел дальше, потом сказал, не оборачиваясь: «Я не позволю себя вовлечь в ваши дикие провинциальные дрязги!»

Григ не ответила. Кельвин очень надеялся, что когда они придут в ресторан, она хотя бы пойдет причешет волосы.

Она выпила бокал кларета и цвет вернулся на ее лицо.

Она спросила: «А что ты писал в Крок Бэй?»

– Ну… пока рано об этом говорить.

– Может, ты просто мне не хочешь ничего об этом рассказывать?

– Я об этом пока никому не хочу рассказывать.

Она вложила руку в его ладонь – теперь она уже потеплела.

– Но я хочу все знать о том, что ты делаешь.

– Когда-нибудь я тебе обязательно все расскажу.

Присмотревшись, он заметил, что на ее губах снова заиграла улыбка, потусторонняя, как бы не принадлежащая ей, и преисполнился радостью, но вспомнив о том, что скоро должен покинуть Колдминстер и оставить ее одну, загрустил.

Она прошептала: «Нам скоро пора будет уходить. Я сегодня обещала пораньше прийти домой. Маргарет будет звонить, и спросит, где я была, если к тому времени меня еще не будет дома».

– Так черт возьми, в чем же дело, ей-то ты можешь сказать, что была со мной!

– Нет, теперь уже не могу.

Лицо ее посерьезнело.

– Это еще что? Мы что – и от Маргарет должны скрываться? Уж кому-кому, а ей-то, мне казалось, мы всегда можем доверять.

– До недавнего времени я тоже так думала, только теперь и она больше себе не принадлежит. Мама с папой очень на нее рассердились, вот она и боится. И она не понимает, только она просто вне себя от ревности.

Слушая ее, он все еще размышлял.

– А где она сейчас?

– Дома. Она приехала забрать Генри. Мы же его здесь оставляли. А завтра она поедет назад. Пойдем.

На улице снова пошел дождь, и они взяли такси. Григ не согласилась проехать на такси за Блэнфорд Роу – соседи могли увидеть, и опять пошли бы разговоры, что она позволяет себе разъезжать на машинах. Кельвин с трудом сдерживался, чтобы не наговорить грубостей, но понимал, что Григ здесь ни при чем.

Она попросила: «Пожелай мне спокойной ночи» и прижалась губами к его губам – он снова осознал, что вся ее любовь жила на губах. Она почувствовала его грудь и его руки и сказала: «Ты как будто из стали.» Потом она еще и еще раз поцеловала его, а он сжал ее так крепко, что ей стало больно, в нем забурлила кровь, но она уже вырвалась из его объятий и выдохнула: «Завтра я тебе позвоню. Боже мой, я как будто ожила! Ничего мне на свете не нужно – только ты! Спокойной ночи!»

Она выскользнула из машины и побежала к дому. Кельвин доехал до Крэнборн Грин и дошел пешком до площади короля Георга. Поднявшись к себе в комнату, он почувствовал, что дрожит. Тело его, подобно морю, не могло быстро успокоиться после шторма. Вся его рассудочность кричала ему, что он совершает огромную ошибку, но все было бессмысленно – он упал в постель и провалился в сон.

Проснулся он в отвратительном состоянии и обнаружил все белье на полу. Он все еще дрожал и не мог успокоиться. Он зажег свет и сел на постели в полном отчаянии. Увидев коробку с сигаретами, он достал одну, прикурил и только тогда снова смог заснуть тяжелым, полным кошмаров сном.

 

ГЛАВА 11

Утро было омерзительным – он совершенно не выспался и едва встал. За окнами по-прежнему расстилалось убожество Колдминстера. Кельвин позавтракал, потом достал портфель и просмотрел то, что сделал на острове. Особенно пристально он изучил очередность работ практически до конца жизни, но работу эту он мог выполнить только в случае, если ему обеспечат мир и покой. В любом случае, сначала придется разобраться с Григ, Грейс и детьми – вот что на сегодня самое важное, решил Кельвин. Он подошел к телефону и попросил отправить Грейс телеграмму в Касси – ему нужно было знать, когда она возвращается и куда – в Розхэвен или в их лондонскую квартиру. Потом он сходил в книжный магазин, купил «Золотую ветвь» и до вечера тщательно ее просматривал. Около семи он отложил книгу в сторону. Пришла длинная телеграмма от Грейс – она собиралась вернуться через десять дней в Розхэвен, ей хотелось закончить несколько картин к осенней выставке в Лондоне. Кельвин бросил телеграмму на пол – по крайней мере, хотя бы одна конкретная дата появилась в его ближайшей жизни. Затем он решительно набрал номер 2345 – к телефону подошла сама Маргарет. Казалось, услышав его голос, она сильно удивилась.

– Так ты уже вернулся?

– Да, еще вчера.

– А я и не знала. Я ведь сама только вчера вернулась из Дорсета. Ну что, когда увидимся?

– Прямо сейчас, если ты можешь меня принять.

– Конечно могу, приходи.

На улице лил просто ливень, уже темнело, когда он дошел до Блэнфорд Роу. Под струями дождя и в блеклом свете фонарей лица у жителей Колдминстера казались неестественно бледными, надутыми. Боже, как он ненавидел этот серый, тупой город. Он открыл ворота дома номер семь и позвонил.

Дверь открыла Анна.

Кельвин повесил на вешалку пальто, Анна проводила его в гостиную, он сразу прошел к огню.

Вошла сияющая Маргарет и с улыбкой сказала: «Вот не знала, что ты уже вернулся. Налей мне чего-нибудь выпить.»

Сделав ей коктейль, Кельвин немного помолчал, а потом спросил: «А разве Григ тебе не сказала?»

Улыбка медленно сползла с ее лица. – «Я с ней еще не виделась – она мне вчера звонила из университета, и сказала, что будет дома попозже», – она помялась. – «Так ты с ней уже виделся?»

– Да, конечно, мы вместе ужинали вчера.

– Понятно. – Кельвин сел и пристально посмотрел на Маргарет. Уголки ее губ дрогнули, поползли вниз, но она переборола себя и с деланно равнодушным видом заметила: «Зря вы мне об этом не сказали».

– А ты бы стала возражать? – спросил он ледяным голосом.

– Нет, но разве она тебе не сказала, что ей запрещено больше с тобой встречаться?

– Сказала.

– Она тебе все сказала?

– Мне, во всяком случае, хватило, чтобы понять, что пошли разговоры, что ты проболталась о нас родителям, и что начались неприятности.

Она попыталась сменить тему: «А чем ты занимался там, на острове?»

– Работал.

– Ты там сильно изменился, да?

– Изменился?

– Да, в душе.

– Ты действительно так считаешь?

– Мне так показалось. Ты как будто живешь в каком-то своем мире и никого больше туда не пускаешь, – она посмотрела в свой бокал, – или ты сейчас его активно себе строишь, этот новый мир.

Кельвин постарался скрыть изумление – как она его раскусила!

Вслух он ответил: «Я работал в Крок Бэй».

Она задумалась и ответила не сразу: «Ну почему тебе все время надо держать у ноги каких-то женщин – а просто так, один, ты совсем не можешь работать?»

Взвешивая каждое слово, он ответил: «Пока я работаю, кто-то должен меня кормить, не в том смысле, о котором ты подумала, ты понимаешь…»

Она нетерпеливо дернула плечами, ее лицо потемнело от гнева.

– Я все прекрасно понимаю, – отрывисто сказала она, – если бы еще Григ умела все понимать так же, – постепенно она заговорила увереннее, – ну, как ты сейчас решишь все эти проблемы? Через Григ ты просто вынужден будешь войти в мир, который ты презираешь. Так что ты решил – ты с ней будешь жить в ее мире, или ты ее будешь из него вытаскивать? Ты бы хоть что-нибудь одно выбрал окончательно!

– В каком смысле?

– Да что же ты – ничего не знаешь, что ли? Григ того и гляди выгонят из-за тебя из университета – и это тебе тоже придется решать – и ни на чью помощь в этом деле ты рассчитывать не сможешь. Хоть это ты понимаешь?

– Да, понимаю.

– Ну, и что ты собираешься делать?

– Пока не знаю.

Она долго изучала его взглядом. В это время зазвонил телефон, Маргарет сняла трубку. Начав разговор, она включила погромче радио, чтобы Кельвин не подслушал содержание беседы. Когда она вернулась, на ней не было лица.

– Оказывается, ты вчера водил Григ в «Кэтти Грилл» и тебя там с ней видели. Сейчас звонила моя тетя. Ее муж кем-то работает в университете, а сегодня это уже обсуждали за завтраком в доме самого Прово, и теперь она меня обвиняет в том, что я поощряю ваши встречи. Она говорит, что позвонит нашей матери. – Голос Маргарет задрожал. – Ну, скажи, что мне теперь делать? – она подняла голос. – Если у вас с Григ теперь ничего не получится, я вас до конца дней буду ненавидеть, как только могу. – И тут же успокоившимся голосом спросила: «У вас это серьезно, Кельвин?»

– Да, Маргарет.

– Значит, вы по-прежнему будете встречаться?

– Да.

– Вот и прекрасно. Только умоляю – ведите себя осторожнее, и старайтесь не попадаться на глаза никому в Колдминстере.

Теперь настал его черед рассердиться.

– Ни за что ты меня на это не уговоришь! Не буду я от всех прятаться!

– Боюсь, в этот раз тебе придется меня послушать, – холодно возразила Маргарет.

– Посмотрим.

– Когда Грейс возвращается?

– Дней через десять.

– Ты ей собираешься рассказать?

– Да.

Она взглянула ему в глаза – как сильно он постарел со дня их первой встречи. В этот момент внизу грохнула входная дверь, Маргарет поднялась.

– Меня пригласили на ужин, и мне уже пора собираться. Это Григ пришла. Можете здесь поужинать. Но ради бога, никто не должен видеть, как вы вместе выходите из этого дома.

– Спасибо тебе, Маргарет.

Она вышла из комнаты. Ее последние слова сильно его тронули. Потом он услышал веселый смех и в комнату вбежала Григ. Она закрыла дверь, молча подошла к Кельвину и впилась губами в его губы. Он чувствовал, как колотится ее сердечко. В этот миг весь мир перестал для него существовать.

 

ГЛАВА 12

Наутро, выглянув в окно, Кельвин увидел, что дождь с вечера так и не прекращался, поэтому решил сесть за работу. После обеда он лег поспать, а в четыре часа миссис Гэррик разбудила его на чай. В пять вечера он набрал 2345 – к телефону подошла Григ.

Он спросил: «Мы сегодня увидимся?»

Из трубки ничего не ответили, потом Григ попросила немного подождать, и Кельвин услышал взволнованный голос Маргарет.

– Кельвин, если вы с Григ собираетесь сегодня увидеться, постарайтесь, чтобы ни одна живая душа вас не увидела, и сюда тебе приходить нельзя – здесь из каждого окна пара глаз только и ждет этого. И только что мне снова звонили из Дорсета – мама, как ты догадываешься. Ты можешь отвести Григ куда-нибудь, где вас никто не увидит?

– Наверное найдем какой-нибудь паб на набережной – никто из ваших знакомых там не бывает – там мы спокойно поужинаем. Не беспокойся. – Снова подошла Григ и он предложил: «Давай встретимся на углу Флинт Стрит, там, где редакция «Газетт», в семь вечера.

– Хорошо.

Он повесил трубку и почувствовал, как в нем закипает ярость. Что-то позорное было в том, что они вынуждены от всех прятаться. Он взял книгу и попробовал почитать, но очень скоро обнаружил, что в мозгу продолжают перебираться варианты безопасного места встречи с Григ. Вместо серьезных мыслей о пути цивилизации для своего замысла он теряет драгоценное время на пустые склоки местных бездельников – омерзительно, это же унижает не только его, но и все человечество – и в конечном итоге, это сильно ударит по Грейс.

Когда, опоздав на десять минут, Григ все же появилась из дождя, Кельвин пребывал в совершенно мрачном настроении в дверях редакции «Газетт» – он даже ей не улыбнулся.

Она извинилась за опоздание, но автобуса так долго не было.

– Ничего, – ответил он, – просто я не очень люблю торчать под дождем в дверных проемах.

– Куда мы пойдем?

– В любой паб, где нам хоть чего-нибудь дадут поесть и не будут спрашивать документы.

Они повернули к причалам и молча дошли под дождем до заведения, над которым слабо светилось в темноте название: «Корабельный колокол».

Большой зал оказался на втором этаже, и, едва они вошли туда, Григ беспокойно покрутила головой, но Кельвин резко оборвал ее, сказав: «Пожалуйста, перестань все время оглядываться – ты же не из тюрьмы сбежала».

– А мне кажется, что именно сбежала, – холодно ответила она.

Большинство посетителей, судя по их форменным моряцким курткам и обветренным лицам, были моряками – очевидно, «Корабельный колокол» служил обычным местом встреч шкиперов и матросов с судов, бросавших якорь у длинных причалов Колдминстерского порта. Кельвин снял плащ, и, оставшись в голубом грубом свитере и старых брюках, слился с общей разношерстной толпой в пабе.

Он уселся за стол и резко сказал: «Это место слишком благородно для твоих сплетников из богатых пригородов. Да сиди ты спокойно, не крути головой – ты же не турист от агентства Кука. Ты что увидеть-то хочешь – профессора из университета, или, может, попугая на плече у негра-шкипера?»

Она тоже сняла промокшее пальто и села за стол рядом с ним – ее сильно беспокоило его состояние – он даже первым сел, не дождавшись, пока сядет дама. Отовсюду доносилась иностранная речь. Человека два-три за соседними столами с любопытством разглядывали Григ.

Она прошептала: «Мне здесь нравится.»

Подошел официант и Кельвин сделал заказ: «Две порции жареного мяса и две пинты пива».

Григ нервно посмотрела на него и сказала: «Я никогда в жизни пива не пила.»

– Ничего страшного, тебе понравится.

Кельвин обменялся многозначительным взглядом с какой-то француженкой, сидевшей за столом с капитаном, а по ночам явно лежавшей с ним рядом, и Григ заметила, что губы француженки растянулись в приветливой улыбке – Кельвина явно приняли за своего в этой компании – он понимал этих людей, и они понимали его. В этом мире легко было затеряться, как в чужом городе. Кельвин молча обводил взглядом комнату, посмотрел на шведского капитана за столом напротив, он сидел вдвоем с молодым гигантом, тоже неспешно осматривавшим зал, пока его взгляд не наткнулся на Григ. Хрюкнув от удивления, он пересел поближе, уставился на Кельвина, и, не выдержав его взгляда, улыбнулся первым. Кельвин продолжал не мигая смотреть на молодого шведа, изредка бросая взгляды на старика-капитана. Капитан был совсем темный от возраста и бурной жизни, цвета красного дерева, с голубыми глазами, на вид ему было лет пятьдесят, здоровенный суровый швед из Лаппонии. Лицо его казалось высеченным из одного камня. Его спутник имел более спокойные черты лица, на котором выделялись сонные, но постоянно следящие за окружающими глаза и еще его рост вызывал изумление – в нем было не меньше двух метров. Он снова посмотрел на Григ, потом на Кельвина, который опять выдержал его взгляд. Официант принес мясо, и Кельвин с жадностью набросился на еду, казалось, забыв обо всем на свете, включая шведов. Григ очень понравилось светлое пиво, и вся расслабленная атмосфера в пабе, все эти странные люди вокруг, и Кельвин – не менее странный, чем остальные. Он не проронил ни слова, пока не принесли сыр и кофе.

– Тебе понравилось пиво?

Вдруг все страхи куда-то исчезли, она посмотрела на него умытым сияющим лицом и сжала его руку.

– Да, и место это мне очень нравится. – Минуту она помолчала. – Кельвин, мне так хочется уехать с тобой, и путешествовать не переставая, и помогать тебе писать книги о всех странах, где мы будем жить. Ты меня возьмешь с собой?

Кельвин сидел неподвижно, погруженный в раздумья о работе.

Наконец он сказал: «Моя следующая работа потребует от меня оседлой жизни и полной концентрации. Он обвел взглядом комнату. – Мне придется забыть о другой жизни.»

– Но ты же не сможешь долго жить без людей, тебе же нравится здесь, верно? – Он не ответил, но она продолжала: «А потом что ты будешь делать?»

– Работать, – не сразу ответил Кельвин.

– А что это будет за работа?

– Пока ты не вырвешься из своего трусливого мирка, в котором ты живешь, я тебе ничего не скажу!

– А ты мне не поможешь выбраться?

– Да я просто не смогу. Никто никогда никого ниоткуда вытащить не сможет. Сам человек должен выбираться. Только сам.

Подумав, она промолвила: «Хорошо, что мы сюда пришли. Я бы с удовольствием сюда вернулась.»

Нервозность ее еще не прошла – она видела, как Кельвин смотрел на людей в зале. Наконец взгляд его уперся в шведов. Они уже поели и теперь молча пили кофе с ромом – наверное, они еще на судне страшно надоели друг другу. Капитан улыбнулся Григ, потом посмотрел на Кельвина, поднялся, подошел к их столу и с улыбкой спросил: «Могу я выпить рюмку за ваше здоровье?»

Кельвин взглядом показал ему на стул – капитан сел.

Кельвин подозвал официанта: «Три рома и полпинты пива.»

На ломаном английском, медленно подбирая слова и ухмыляясь, когда это не удавалось, капитан заговорил с Григ. Он последними словами клял Колдминстер за постоянные дожди – его грубоватое очарование было очень по душе Григ, и они быстро подружились. Официант принес ром с пивом, и капитан потянулся за бумажником.

Кельвин отрубил: «Вы у меня за столом.»

Капитан улыбнулся и извинился. Он поднял бокал с ромом и произнес по-шведски тост, как все поняли, за здоровье Григ. Кельвин увидел одиноко сидящего молодого гиганта, и знаком показал ему на третий бокал рома – швед подошел к столу и сел. Григ пила пиво, и они по очереди произносили тосты друг за друга – казалось, они уже давно были знакомы. Капитан налегал на ром, запивая его пивом, а матрос и Кельвин предпочли чистый ром. Капитан говорил не умолкая. Всю свою жизнь он провел на море, но особое удовольствие получал от разговоров с людьми, он побывал в самых диковинных уголках земли, и все на свете испытал – он развернул перед изумленной Григ цветные карты своих воспоминаний. Он оказался человеком любознательным, и суровый и недоступный вид Кельвина только подогревал его любопытство – ему хотелось понять этого человека и его молодую спутницу. В то же время капитан искусно вел беседу так, что никто не воспринимал его рассказы на личный счет, хотя, разгоряченный ромом и пивом, он глубоко погружался иногда в пучины жизненных коллизий. Его напарник, его звали Олли, уже опустил веки на глаза, наполовину перейдя в другой, лучший мир, и опустил голову на согнутую в локте руку, лежавшую на столе – ему не впервой доводилось слышать все эти истории, а случалось и самому не такие рассказывать.

Очередной рассказ капитана был прерван звуком настоящего корабельного колокола.

– Так они нас уже выгоняют, – набычился капитан.

Официант уже унес пустые бокалы и кружки, и половину огней в зале погасили. Все четверо вышли на улицу, капитан показал на огни своего судна у причала, и они распрощались.

Григ вложила руку в ладонь Кельвина и они пошли к дому – дождь странным образом прекратился.

Она мечтательно сказала: «Я, кажется влюбилась в капитана, он так много знает.»

– Жуть как много, – нехотя ответил Кельвин.

До самого Блэнфорд Роу он не произнес больше ни единого слова, он лишь склонился и поцеловал ее на прощанье у дверей ее дома и ушел в темноту. Его лица Григ не видела, но что-то подсказывало ей, что оно сейчас озарено мягкой улыбкой.

 

ГЛАВА 13

Кельвин стоял у окна и смотрел на струи дождя, косо падавшие на мостовые площади короля Гeopra. Почему-то фонарные столбы казались ему мертвыми монголами в сумрачном свете. От поворота дверной ручки он вздрогнул, обернулся и увидел любопытное лицо миссис Гэррик – ему стало не по себе.

– Малоприятный вечер, не правда ли, мистер Спринг? – спросила она, подошла к столу и переложила на поднос чашку с остатками чая. Кельвин раздраженным тоном спросил: «А что, в Колдминстере вообще солнечных дней не бывает?»

– Знаете, мистер Спринг, мой отец говаривал, что зимой больше воскресений, чем погожих дней, – она взглянула на его письменный стол.

– Мистер Спринг, вы уже начали новую книгу? – спросила она.

– Нет, пока не начал.

Миссис Гэррик подложила полено в камин и стоя спиной к огню, заметила: «Может, богу было угодно позволить вам написать здесь только одну книгу?»

Кельвин не ответил. Миссис Гэррик подошла к столу и посмотрела на Кельвина. «Ничего, завтра приедет ваша жена и все встанет на свои места».

– Да, вы совершенно правы, миссис Гэррик.

Она взяла поднос и тихо вышла, оставив Кельвина с неприятным ощущением, что она знала, сколь он сейчас несчастен. Он вытащил из стола наброски, которые сделал в Крок Бэй и разложил их – теперь его план казался ему настоящей утопией, но по мере того, как он давал волю фантазии, он все глубже погружался в яркий, чистый мир, возникший из ничего на солнечном острове. Телефонный звонок испугал его, вырвав тело из объятий мозга. Он прислушался к безжалостному шуму дождя за окнами и снял трубку, не представляя, кто бы мог ему звонить в такую погоду. Это оказалась Григ, ее голос звучал взволнованно.

– Я звоню из университета, занятия закончились, а домой я не хочу, там еще переодеваться заставят. Может, мы где-нибудь поужинаем?

– Конечно. Где встретимся?

– На площади. Я сейчас за тобой зайду.

Кельвин опустил трубку и тяжело вздохнул, убирая свои бумаги в самый дальний ящик. На целый вечер тихое настроение ушло, а ему так нужно было побыть наедине с самим собой, разложить все по полочкам и начать решать проблемы. Он надел плащ, старую шляпу и отправился вниз, в холл – Григ уже скоро придет. И действительно, через минуту за стеклом показалось ее умытое дождем лицо.

Молча они пошли в дождь. В районе порта дождь монотонно моросил из облаков, перемешанных с туманом, однообразно стуча по палубам и корпусам стоявших у причалов судов.

– Боже мой, уже целую неделю—дождь и туман, туман и дождь! С ума же можно сойти от тоски, – простонал Кельвин.

Ответом ему была сирена маяка у входа в порт. К подошве ботинка Кельвина прилипла старая газета, он с проклятием нагнулся и сорвал ее. Ввалившись из тумана в пропахшее табаком тепло «Корабельного колокола», они почувствовали себя дома. Официант снял с их стола табличку «Стол заказан» и наклонился к Кельвину:

– Два рома, сэр? По кусочку жареной свинины?

– Давайте.

Они сели за стол, и Кельвин пробурчал: «Если бы не «Корабельный колокол», в этом проклятом городе совсем бы нечего было делать.» Он оглядел полупустой зал – «Мы сегодня слишком рано. А почему ты не захотела пойти домой?»

Кельвин посмотрел на Григ – вид у нее был ужасный – бледная, с ввалившимися глазами, потускневшими от бессонницы, уголки губ, как всегда в тяжелые моменты, опущены вниз.

– Да потому что я устала от нравоучений Маргарет. Она из меня жилы тянет.

– А зачем ей это надо?

– Да потому что она сама тебя любит, а меня она, сама того не понимая, люто ненавидит.

– Я думаю, ты преувеличиваешь.

– Сам знаешь, что не преувеличиваю. Она меня ненавидит, потому что сама хочет быть с тобой, потому что во мне течет другая кровь, она не знает, что я это знаю, но и за это тоже меня ненавидит.

– А ты сама что – очень ее любишь?

– Да я ее презираю.

Официант принес два бокала рома – они излучали теплый и мягкий свет, на поверхности рома плавали кусочки лимона. Кельвин сказал: «Разговор этот ни к чему не приведет. Ты просто держись подальше от чинных помоек города Колдминстер. Ты слишком много думаешь об этих сплетниках. Да это же все выеденного яйца не стоит, единственный действительно страдающий человек во всей этой истории – это Грейс.»

Ее лицо вдруг еще больше осунулось, она схватила его руку своей ледяной рукой.

– Кельвин, мне страшно – что будет, когда она вернется?

Он мягко вытащил ее руку и отстраненно на нее посмотрел:

– Это уже целиком моя забота, ты здесь ни при чем.

Он побледнел и сказал: «Я этой ночью глаз не сомкнул.»

Ее рука снова нашла его руку под столом и цепко за нее схватилась: «Как замечательно прошла эта неделя, здесь, в порту, посреди тумана и дождей.»

Кельвин в ответ пожал ее руку и мягко сказал: «Да. Мы в этот туман всегда приходили со своим солнцем, верно?»

Она кивнула.

Официант принес сочную свинину, и они забыли о всех проблемах, поглощенные едой.

После ужина он спросил: «А не хочешь в кино сходить?»

– Не хочу.

– Тогда пойдем наверх, в баре посидим.

Они поднялись на третий этаж и примостились в углу у длинной помпезной стойки, у которой вечерами собирались моряки со всей Европы.

Григ подвинула свой стул поближе к огню и сказала: «В этом баре нет ничего от Колдминстера. Сюда заходишь, и хочется никогда больше отсюда не выходить.»

– Я знаю. Здорово, что мы его нашли. Кельвин взял ей еще бокал рома, она выпила его под звуки любовной песни, которую какой-то португальский моряк под гитару пел немолодой потасканной проститутке, хихикавшей на звуки незнакомого языка, словно школьница.

Григ опять ухватилась под столом за руку Кельвина и прошептала: «Нашему шведскому капитану очень сегодня здесь бы понравилось.»

– Да, пробормотал Кельвин – он заметил, что португалец все больше поворачивается в сторону Григ и адресует ей слова песни. Одним ухом он слушал песню, а в другом настойчиво звучал спокойный, уверенный голос Кристофера: «Она призрак, Кельвин, я это точно знаю.»

От звуков голоса Григ он вздрогнул: «А почему ты сегодня такой печальный?»

Кельвин поднял на нее глаза и улыбнулся. Потом он перевел взгляд на проститутку, на ее кирпично-красное лицо – она злобно оскалилась, когда поняла, что не ей поют эту непонятную, но такую приятную песенку. Матрос тем временем поднялся и, не прекращая пения, присел на табурет рядом с их столом.

– Выпить не хочешь? – спросил Кельвин у португальца. Тот улыбнулся в ответ и знаками дал понять, что не понимает по-английски. Наконец он собрался с силами и вымучил: «Но спик инглис, ми».

Подозвав официанта, Кельвин повторил вопрос по-испански – Quere?

Португалец расплылся в улыбке, попросил немного виски и с радостью кинулся разговаривать с Кельвином по-испански. Через секунду он успел прочесть пылкое любовное стихотворение Григ, и через пять минут вокруг них уже завертелась вселенская карусель, все говорили разом, не понимая друг друга, но веря, что их поймут, что-то пили, смеялись, пели. Так продолжалось часа два. Кельвин не мог нарадоваться на Григ, которая, казалось совершенно оттаяла от своих невзгод и теперь радостно щебетала неведомо с кем непонятно о чем – глаза ее сияли, лицо выражало высшую радость, но вдруг, посреди разговора, лицо ее в секунду увяло, губы сжались, их уголки как всегда опустились вниз, и холод страха отразился на всем ее лице – так снег падает за ночь на совершенно беззащитную землю, и уже нужно ждать далекой весны, чтобы снова почувствовать хоть какое-то тепло природы. Он увидел, что ее взгляд устремлен в глубину бара, посмотрел в ту же сторону, но не понял, что ее так встревожило.

Матросы тоже заметили перемену в ее настроении, смех утих и один из моряков сказал, как мог: «Мадемуазель, мы вас, кажется, утомили.»

Григ запротестовала, закричала, что готова сидеть с ними всю ночь, но праздник уже кончился, и Кельвин даже отклонил предложение моряков отправиться куда-то на танцы.

Когда они остались одни в баре, Кельвин долго молчал, а потом спросил: «Что случилось? Кого ты увидела?»

Не глядя в сторону бара, Григ ответила: – «Видишь, вон там светловолосый человек в сером костюме».

– И кто это?

– Он преподает у нас в университете.

Кельвин посмотрел на невыразительного, тщедушного человечка и увидел, как тот украдкой время от времени бросает на Григ настороженные взгляды. Поняв, что его обнаружили, он тут же отвернулся.

Кельвин в сердцах воскликнул: «Ну и черт с ним!»

– Да он самый страшный сплетник в университете. Завтра же все будут знать, что меня видели с тобой в пабе.

– Да пошли вы все к черту – и ты, и он! Ты так вообще от нашей жизни камня па камне не оставишь. Перестань всего и всех бояться!

– Я не хочу, чтобы меня выгоняли из университета, – губы ее задрожали, как-будто она собиралась расплакаться. – Зря мы сюда сегодня пришли.

Кельвин еще раз посмотрел на преподавателя, который, казалось, ничем особенным не выделялся.

– По-моему, среди мужчин не очень много любителей посплетничать. Едва ли он будет кричать об этом на каждом углу.

– Этот будет.

Кельвин замолчал. Конечно, ей лучше знать. Он оценивающе посмотрел на человека – ничего нет омерзительнее, чем мужчина-сплетник.

Кельвин резко сказал: «Я не могу больше видеть этот ужас в твоих глазах. Пойдем отсюда».

Они направились к двери, и Григ все время забегала вперед, чтобы за Кельвином ее не было видно.

Кельвин взорвался: «Да будь ты взрослой, наконец! В конце концов, он тебя уже видел.»

Выйдя за дверь, он увидел в конце коридора горящую надпись «Туалеты» и сказал: «Подожди, я сейчас.» Стоя рядом с надписью прислонившись к стене, он заметил, что из темноты лестничного пролета его разглядывает какая-то женщина, причем так, как будто они давно знакомы. У нее были густые черные лоснящиеся волосы, глаза ее были подобны фиолетовым пещерам, губы напоминали об истинном смысле слова «страсть» – лицо ее замерло, и повисло в воздухе, как маска. Кельвин не мог понять что происходит – наполовину погруженное в тень, наполовину освещенное мерцающим светом вывески, лицо продолжало разглядывать его, терпеливо ожидая пока мужчина сам подойдет. Ему пришло в голову, что он бы с готовностью улегся на ложе ее губ и уснул в тени ее глаз до скончания века. Кельвин еще раз заглянул в эти глаза – из них на него взглянула пустота, и только в глубине он разглядел собственное отражение. И вот губы ее зашевелились, и он почувствовал в себе сильный ток крови, как будто змеи поползли по венам.

Низким страстным голосом она произнесла: «Пойдем со мной», – посмотрела на него и добавила: «Я тебя внутри видела». Ее крупное тело, казалось, всеми порами излучает влекущую энергию. Кельвин остатками разума пытался понять, откуда здесь взялась эта женщина. – «Ты пойдешь со мной, а она пусть остается.»

«Я не могу пойти», – Кельвин удивился, услышав свой собственный голос как-будто с другой стороны долины. Сказанное им означало, что если бы Григ не ждала его в коридоре, он, возможно, и пошел бы с женщиной туда, куда она позовет. «Почему я должен с тобой идти?» – спросил он.

«Она не принесет тебе счастья. Я это увидела. Я могу отвести ее от тебя.»

Кельвин в который раз против воли заглянул в ее глаза и снова увидел бездонные колодцы. Григ, неслышно подойдя, встала между ними. Женщина продолжала не отрываясь смотреть на Кельвина.

Она проговорила: «Я буду ждать, пока ты вернешься.»

Не успел Кельвин ступить и шага, Григ встала на его пути. Смотрела она только на женщину. Вдруг та вонзила в Григ свой взгляд, отчего девушка сильно побледнела. Губа женщины дрогнула, поползла вниз, и Кельвин почувствовал, что если он сейчас не вмешается, произойдет что-то непоправимое – и тут женщина неуловимым движением исчезла в темноте лестницы – лишь ее тень некоторое время выделялась на фоне дверного проема. Кельвин подождал, пока и тень ее исчезнет, застегнул плащ, обнял Григ и повел ее к выходу.

– Кто она? – спросила Григ.

– Не знаю.

Григ показалось, что где-то в тишине хлопнула закрывающаяся дверь.

Уголки ее губ опустились вниз и она с трудом выговорила: «Чего ей было от тебя нужно? Ты действительно вернешься и будешь с ней о чем-то говорить?»

– Боюсь, она не в смысле времени говорила про возвращение, – ответил Кельвин.

Дождя почти не было, и они молча дошли до площади короля Георга. По дороге Григ оступилась, попала ногой в лужу и промокла до самых щиколоток. Кельвин с интересом услышал впервые в жизни, что она умеет браниться. По-прежнему молча они вошли в холл пансиона.

– Можно, я к тебе поднимусь, – попросила Григ. Кельвин в душе смутился, но сдержался и не стал возражать. Они поднялись на лифте и войдя в комнату, увидели, что в камине весело потрескивают горящие поленья. Григ скинула пальто, подошла вплотную к камину и сняла мокрые туфли и чулки. Кельвин принес ей полотенце и она досуха вытерла ноги. Лишь потом она огляделась вокруг.

– А мне нравится твоя комната.

– Мне тоже.

Кельвин подошел к окну, затем, не понимая зачем, к письменному столу.

Григ сердито посмотрела на него и спросила: «Ты что – хочешь, чтобы я ушла?»

– Нет.

– Может, ты хочешь вернуться к той женщине?

– Не говори глупостей.

– Но ты бы мог к ней вернуться, если бы меня рядом не было?

– Мог бы.

Кельвин подошел совсем близко к Григ.

– Точно так же и тебя мог увести куда угодно этот португальский матрос. Я просто хочу, чтобы ты поняла, что жизнь удивительно разнообразна. И еще я знаю, что без меня ты пропадешь.

Она подняла к нему голову и сказала: «Я знаю, ты лучше меня понимаешь жизнь. Я это поняла еще в «Корабельном колоколе», еще в порту, хотя до прошлой недели я, оказывается, ничего не понимала. А сейчас, Кельвин, я все поняла. В тебе оказывается, есть частица всех, с кем ты встречаешься. Вчера я в тебе увидела этого огромного Олли. А сегодня ты как-то даже лучше понимал испанскую музыку, чем тот моряк, что играл, так значит, и он в тебе был.» Она снова улыбнулась, но вдруг лицо ее омрачилось. – «Только вот с этой женщиной я никак не могу понять. Она на меня так смотрела, как будто давно меня знает и сильно ненавидит, и тебя знает давным-давно.»

– Я ее раньше никогда не видел.

– Ну почему она на меня так смотрела?

– Она нас еще в баре увидела, хотя я, например, ее не видел. И тебя, она, наверное, раньше видела, когда ты вдруг заметила этого учителя, и на тебя смотреть было страшно. Она очень странная женщина, она видит всех насквозь. И ей кажется, что ты очень буржуазная.

– Мне очень не понравилось, что она на меня смотрела, как на маленькую бестолковую девчонку, – сказала Григ сердитым голосом, – а я такая же женщина, как она. Немного помолчав, она попросила: «У тебя нет ничего выпить?»

Кельвин налил ей виски с содовой – в этот момент часы пробили одиннадцать. Он встрепенулся: «Уже поздно. Тебе пора».

– У меня ключ есть, и мне плевать.

Резкость, с которой это было сказано, поразила его. Он осознал, что в ней действительно просыпается женщина. Она допила виски и заговорила: «Кельвин, ты знаешь о жизни все. Помоги мне – мне нужен проводник. Знаешь, как приятно сидеть с тобой рядом у огня и знать, что никто сейчас за тобой не подглядывает сквозь замочную скважину. А ведь Колдминстер – это одна большая замочная скважина. Ты сможешь всю жизнь не выпускать мою руку, Кельвин?»

– Смогу. Я уже понял, что другого такого человека, как ты, мне не найти. Тебе только нужно избавиться от страха, иначе я ничего не смогу поделать.

– Если ты уйдешь, я пропаду раз и навсегда.

– Избавляйся от страха, – настаивал Кельвин. Она продолжала смотреть на огонь и никак не отреагировала.

– Почему лицо этой женщины все время стоит у меня перед глазами? – возмутилась вдруг Григ. – Никакая я не буржуазная, и не такая уж дура, как она наверняка думает. – Она вскочила на ноги, лицо ее исказилось яростью: «Какого черта, она же хотела отнять тебя у меня! И все они только этого и хотят. Теперь я понимаю, что означает этот взгляд, которым женщины на тебя смотрят». Подобие улыбки озарило ее лицо. Она подошла к столу и попросила: «Покажи мне свои вещи.»

Кельвин тоже поднялся и подошел к столу. Какой радостью наполнялось все его существо, пока она босиком расхаживала по его маленькой комнатке. Она попыталась было полистать страницы его фолианта, но он, накрыв ее руку своей, мягко отстранил ее. С улыбкой он покачал головой, давая ей понять, что не все ей дозволено здесь разглядывать. Она вывернулась и поцеловала его, сегодня ее губы были просто обжигающе горячи. Она даже успела схватить маленькую статуэтку индийского бога, повертеть ее в руках и поставить на место с изумленным видом.

– Не нравится она мне.

Кельвин удивился: «Как странно, мне уже кто-то это говорил.»

Озадаченная, она посмотрела на него, но потом успокоилась и потянула его за руку осматривать комнату и прилегающие помещения. Ванную комнату она одобрила, потом перешла в спальню, всю розовую в свете сильной лампы под абажуром.

– Как здесь мило, уютно. А ты именно здесь спишь?

Она мягко подошла к постели и коснулась его пижамы на подушке: «Ой, она теплая.» С этими словами Григ улеглась на постели и подложила пижаму под щеку.

Она снизу посмотрела на него, рот ее был полуоткрыт. Неожиданно он резко наклонился и поцеловал ее. Она коротко всхлипнула, откинулась назад и вдруг повалила его на постель рядом с собой. Казалось, все ее тело дышит неудовлетворенной страстью.

В комнате было очень тепло, на лбу у нее выступили крупные капли пота и она прошептала: «Как здесь жарко. Я сниму свитер». В мгновенье ока она сняла свитер и расстегнула молнию на юбке. «Вот теперь мне ничего не мешает». Их губы снова слились и она, задыхаясь от счастья, прошептала: «Мне всегда хотелось остаться с тобой наедине, только ты и я, и больше никого. Тебе хорошо?»

– Да.

Она захлебывалась в собственном желании, каждый удар сердца громом отдавался в мозгу, она воскликнула: «О, дорогой мой, я так тебя люблю! Я люблю твои руки! Это как электричество, это неземное блаженство». Она едва слышно прошептала ему на ухо: «Сними с меня юбку, я хочу свободы». В ту же секунду Кельвин забыл обо всем на свете, кроме мощных потоков энергии, потрясавших его тело раз за разом и не находивших выхода, тело уже не повиновалось ему, хотя он чувствовал каждую его клеточку.

Он жадно поцеловал ее раскрытые губы, она прошептала: «О, господи, теперь ты мой, навсегда…»

– Я чувствовал, что все будет именно так… много лет назад, еще до того, как мы родились… я все понял…

Он уже давно пил истинный эликсир, силы вырывались из него, подобно извержению вулкана, и он воскликнул: «О, твои губы, на них весь мед земли!»

В этот момент она поняла смысл всего сущего на земле, и прошептала: «Пей же весь мой мед, родной, он твой…»

Встав с постели, он подошел к окну, раздвинул занавески и открыл форточку. Он все еще был как в бреду, голова кружилась в тумане, как будто его выкупали в океане наслаждений. Некоторое время, уже одетый, он стоял перед окном, глядя в дождливую ночь за стеклом. Изредка он оборачивался и смотрел на Григ, обнаженной лежавшую на постели, и размышлял, что должен символизировать вид нагой женщины на его постели при том, что он полностью одет. Григ на постели сладко потянулась и нежно промурлыкала: «Дорогой, вот теперь-то я действительно все поняла, теперь я знаю, что чувствует роза в жаркий полдень.»

Вдруг она поняла, что Кельвин ее не слушает, и задумалась, а почему же он не говорит не слова, а лишь стоит у окна. А Кельвин стоял и слышал в монотонном шуме дождя слова Фелисити: «Любовница из нее никудышная» снова и снова.

За спиной раздалось: «Милый, я, так счастлива. А ты?»

Внезапно все духовное, что их соединяло, обрушилось, как ледник под солнцем, он повернулся и прохладно сказал: «А это что – обязательно?»

Не дожидаясь се ответа, он пододвинул себе стул, сел и стал смотреть в ночь. Григ по-прежнему лежала на постели, лишь накинув пуховое одеяло – из-за открытого окна в комнате стало заметно прохладнее. Григ разглядывала профиль Кельвина, и про себя улыбалась, и сердясь, и радуясь.

Она перевернулась на постели и зевнула. Едва приоткрыв ей ворота в новый мир блаженства, Кельвин тут же утомился и все испортил. Всего десять минут назад он источал поэзию, подобно пламени, растопившую холод и страх в ее сердце, позволил ей поверить в собственные силы, осознать себя как женщину. Она рассмеялась, и смех се, приглушенный одеялом, прозвучал как воркование влюбленной голубки. Кельвин посмотрел по сторонам и увидел поверх одеяла ее блестящие глаза.

– Над чем ты смеешься? – спросил он.

– Над тем идиотским миром, в котором не понимают, что такое любовь. Поцелуй меня, милый.

Кельвин послушно подошел и посмотрел на девушку. В этот момент она привстала, обхватила его шею руками, нежно поцеловала и, отпустив, прошептала: «Как я тебя люблю». Она почувствовала, как его сердце стало биться чаще «Одень меня, милый, мне пора домой.»

Дрожащими руками он помог ей одеться. Все ее тело трепетало под его нежными прикосновениями.

Не в силах больше сдерживаться, он выпалил: «Ты должна принадлежать мне вся, без остатка. Я без тебя не могу.»

– Я и так вся твоя, – она надела свитер. – Я уже поняла, что и на свет родилась только для того, чтобы стать твоей и любить тебя вечно.

Она причесала волосы перед зеркалом. Кельвин попытался обуздать бившие наружу желания – ведь она всего лишь обычная девчонка, убеждал он себя, она же еще не осознает своей функции как женщины. И есть только один способ получить ее навсегда – женитьба, а если он ее не получит, она пропадет навсегда в бурном житейском море. Если они соединят свои судьбы, она будет для него постоянным источником вдохновения. Он поймал ее взгляд в зеркале – и тут же счастливая улыбка озарила ее лицо – она как бы улыбалась кому-то еще за его спиной. Безотчетно он вспомнил слова Кристофера: «Роковая женщина опасна, пока она не встретит свою первую любовь, хотя кто и как ее полюбит, мне пока неизвестно». Кельвин почувствовал струю холодного воздуха, с шумом пронесшуюся над его душой.

Он обнял ее за плечи и сказал: «Григ, а ты понимаешь… что без меня ты пропадешь?»

Она вдруг посерьезнела, лицо ее приобрело нестерпимо красивые черты.

– Да, знаю, – исподлобья глядя на Кельвина, сказала она.

Он понял, что она постигла истину и теперь, если она не будет этой истине следовать, его вины в этом не будет.

Он сказал: «Я вызову такси, и тебя отвезут домой.»

Она мягко улыбнулась, посмотрела на постель и промурлыкала: «Теперь это наша комната.»

Он кивнул в ответ. Он знал, что это чистая правда, и если она окажется ложью, это будет огромная трагедия.

 

ГЛАВА 14

Кельвин прохаживался по платформе Колдминстерского вокзала в ожидании Лондонского поезда. Завывал холодный ветер, его порывы трепали оторвавшиеся листы железа на крыше, где-то рядом локомотивы с ужасным грохотом развозили вагоны по разным путям. Кельвин почувствовал, как холод постепенно пробирает его насквозь, пощипывает щеки и глаза и задумался – а если поезд сильно опоздает? Он вспомнил, как утром проснулся в кресле, руки и ноги его затекли, как он зашел в спальню и ему едва не стало дурно от вида постели, еще хранившей запахи Григ. Как далеко все зашло с той прекрасной апрельской любви – вчерашняя кульминация просто подкосила Кельвина. По мере того, как он замерзал, настроение его становилось все хуже и хуже, он даже не сразу понял, что если по платформе забегали носильщики, это значит, что Лондонский поезд скоро прибудет. А вот и он, уже вползает в здание вокзала – а это кто – Майкл – как резво он бежит навстречу отцу по платформе – лицом вылитый Пан, крепкий, со свежим средиземноморским загаром. Вскоре вышла и Грейс, смуглая, изящная и к своему стыду Кельвин был вынужден признаться, что выглядит она гораздо моложе Григ.

Кельвин поспешил навстречу жене, сказал «Привет», как будто она выходила на пару часов и, увидев ее встревоженное лицо, спросил: «Что случилось?»

– Ничего страшного, просто Розмери в поезде немного укачало, ее надо срочно отвезти в Розхэвен.

Зайдя в вагон, Кельвин увидел дочь, забившуюся в самый угол сиденья, с больными глазами на коричневом от загара лице, а рядом с ней Эйлин, растирающую ей руки. Кельвин весело подмигнул Розмери, она в ответ улыбнулась.

– Папа, а ты на машине приехал? – спросила девочка.

– Да.

Грейс, наблюдая, как носильщик выгружает на платформу многочисленные чемоданы, сказала: «Надеюсь, ты нам растопил огромный огонь в камине».

– Я там так и не был, – ответил Кельвин. Грейс в недоумении посмотрела ему в глаза. «Сегодня утром звонил Джон Колни, он сказал что миссис Колни растопила все камины в доме, так что там все должно быть готово к вашему приезду. Миссис Гэррик ждет вас на чай.» Он улыбнулся: – если вы не приедете, вы ей сердце разобьете.

«Ну, тогда… Но нам обязательно нужно срочно отправить Розмери в Розхэвен с Эйлин, а Майкл может поехать с нами.» Лицо ее вспыхнуло радостью. «И мне еще надо зайти в багажное отделение, там же мои картины!»

– Там их штук сто, а может больше, – сказал Майкл. – И меня ни разу не нарисовала, только Розмери.

– Я действительно очень много писала Розмери, – сказала Грейс, и Кельвин понял, что для нее это почему-то имело большое значение, судя по заблестевшим глазам.

Они вынесли из багажного вагона коробки с картинами и расселись по двум машинам – одна отвезет Эйлин, Розмери и большую часть багажа в Розхэвен, Кельвин поедет с Грейс и Майклом на площадь короля Георга. По пути Майкл неумолчно трещал о своих приключениях во время каникул. Кельвин, улучив момент, спросил Грейс: «Хорошие получились картины?»

– Ты же знаешь, я никогда раньше не пробовала, – ответила Грейс и добавила радостным голосом: – К нам в Касси приезжал сам Гейер. Он мне через месяц всю свою галерею отдаст под выставку.

– Гейер? – озадаченно спросил Кельвин.

– Я же тебе говорю, я первый раз попробовала писать картины, – смущенно ответила Грейс.

Кельвин был изумлен. Если Гейер, у которого галерея на Бонд Стрит, всю ее отдает под выставку Грейс, значит, у нее действительно неплохие картины. Машина остановилась перед пансионом и Кельвин попросил водителя позвонить через час. Когда миссис Гэррик увидела всех троих, она была вне себя от счастья, кинулась целовать Майкла, который при этом сильно покраснел. Грейс рассмеялась и сказала: «Ну что ж, миссис Гэррик, надо думать, сейчас нас угостят таким чаем, которого мы еще в жизни не пробовали».

И действительно, чай, поданный миссис Гэррик, оказался изумительным, Грейс долго им наслаждалась у горящего камина. Майкл обнял пишущую машинку и тщательно печатал раз за разом свое имя.

Грейс спросила: «Так ты действительно ни разу и не съездил в Розхэвен?»

– Нет, – ответил он и получил вопросительный взгляд. – Я все время просидел взаперти из-за дождя – здесь лило не переставая.

– Тогда почему ты мне об этом не написал? Может, нам было лучше остаться в Лондоне. Да нас тут такая погода убьет, после тропиков. Она внимательно на него посмотрела: «А ты ничего, только как будто устал. Много работаешь?»

– Пока не очень.

Неожиданно она почувствовала, что что-то не так и спросила: «А чем ты занимался в Крок Бэй?»

Его лицо просветлело, когда он сказал: «Тем, чем давно хотел заняться.»

– Слава богу, наконец.

Он с удивлением увидел, что ее глаза полны слез, и мягко сказал: «Я пока только в общих чертах все набросал, там еще работы непочатый край.»

– А я себя в картинах нашла, – после долгой паузы сказала Грейс.

– Еще бы.

– Знаешь, из меня как будто фонтан забил на полотно, какая же я была слепая до сих пор.

– Ну, нет, – запротестовал Кельвин, – ты же все время детьми занималась, не все сразу.

Грейс встала и сказала, обращаясь к Майклу: «Собирайся, надевай пальто, пора домой ехать».

Майкл начал было натягивать пальто, но спохватился, вспомнил, что еще не спросил то, что давно хотел спросить: «Папа, а мы правда, как только приедем, сразу поедем на ферму, да?»

– Нет, сегодня же дождь идет, – ответил Кельвин тоном, заставившим Грейс внимательнее на него взглянуть – похоже, она такого не ожидала. Посмотрев ему в глаза, она спросила: «А ты разве с нами не поедешь?»

– Не сегодня, – он помедлил, и с побитым видом продолжал: «У меня есть одна идея…»

Не дослушав его ответа, Грейс отвернулась, на щеках выступила краска.

– А я и не знала, что ты работаешь. Пойдем, Майкл.

Кельвин проводил семью до дверей и даже вышел на улицу, но тут же попал ногой в лужу и выругался: «Да черт бы побрал этот проклятый дождь.»

Машина тронулась, а Кельвин долго еще стоял под дождем. Когда он вернулся в дом, миссис Гэррик встретила его в холле, казалось, она хотела ему что-то сказать, но передумала, и прошла мимо. Кельвин поднялся к себе в комнату и налил огромный стакан виски. Посмотрев вокруг, он окончательно понял, что эта когда-то милая и уютная комната окончательно превратилась для него в тюрьму за пеленой бесконечного дождя.

 

ГЛАВА 15

Весь день за окном завывал ветер и Кельвин все ближе придвигал стул к огню. Он чувствовал себя бездомным, никому не нужным и боялся себе представить, что Грейс и дети сейчас вот так же сидят у камина, пытаясь согреться. Связав свою жизнь с Григ, он как бы оказался в ссылке, но он знал, что па начальной стадии любви хотя бы один из влюбленных всегда оказывается в ссылке, и инстинктивно понимал, что если любовь всерьез и надолго, ее неизбежно приходится ковать на наковальне страданий и боли. С Грейс у них все с самого начала покатилось гладко, и сердце подсказывало ему, что хотя бы в конце страданий не миновать. Он боялся не своих страданий, а того одиночества, которое Грейс в полной мере ощутила в Розхэвене. Тут же мысли его переключились на Розмери и Майкла, а ветер продолжал завывать в трубе и отзываться каленым железом в его мозгу – телефонный звонок, как всегда, застал его врасплох.

Он узнал резкий голос Маргарет: «Мне надо с тобой увидеться. Я в Крэнборне. Через пару минут я за тобой заеду на такси и мы поедем ко мне.»

Не дожидаясь его ответа, она повесила трубку. Он надел пальто и, хотя понимал, что ничего приятного его не ждет, все же решил, что это лучше, чем просидеть весь вечер у камина без работы, читать, не понимая что и зачем читаешь и понапрасну тратить бесценные мозговые клетки.

Когда он появился в машине, Маргарет не удержалась от улыбки: «Ох, этот ветер зверь…

… как Лирово дыханье», мрачно закончил Кельвин.

Больше они не перемолвились ни единым словом до самого дома Маргарет.

Она подбросила поленьев в камин, открыла бар и сказала: «Сейчас еще рано, но я, пожалуй, выпью виски, мне это сейчас просто необходимо. Ну и денек сегодня выдался! Выпьешь?»

– Да.

Она села, закурила сигарету и спросила: «Грейс вчера приехала?»

– Да.

– Ты ей что-нибудь сказал?

– Нет. – Он помолчал. – Просто я с ними вчера не поехал в Розхэвен.

Маргарет взглянула на него и подумала, что от тревог последних дней он осунулся и сильно постарел.

Она еще больше на него разозлилась: «Боже мой, знал бы ты, как мне горько видеть такого умницу, как ты, в таком состоянии.» Она даже притопнула ногой от огорчения. «Понимаешь, это же все по-детски, ничтожно глупо и бессмысленно. Не знаю, что меня останавливает от того, чтобы прекратить весь этот роман и запретить Григ с тобой встречаться? Если бы я подчинилась инстинкту…»

– Что случилось? – коротко спросил Кельвин.

– Все что должно было случиться. Этот учитель из университета, который видел вас вместе в «Корабельном колоколе», рассказал все жене мистера Прово, а я сегодня была приглашена к ним на завтрак. Она тяжело вздохнула. «Не буду тебя долго мучить. Их терпение лопнуло. Они исключат Григ из университета, если она с тобой не расстанется.»

– Да какого черта, какое им дело до…

– Уймись. О вас весь город говорит. Ты человек известный, даже знаменитый, и весь университет тебя знает, и все наши родственники уже давно про этот роман жужжат, и…

Она пожала плечами и помедлив, продолжала: «Потом я вывела Григ на обед, а она, вместо того, чтобы мне помочь, все время просидела камнем, уткнувшись в пол». Она сердито посмотрела на Кельвина: «Я надеюсь, это не просто желание переспать с молоденькой девчонкой? Могу я знать, почему вдруг ты решился оставить Грейс и уйти к Григ?»

– Потому что я се люблю. Маргарет надолго замолчала.

– Понимаю. – Она вздохнула. – Только Григ, ты же знаешь, родилась на склоне горы, в бурю, ей суждено всю жизнь странствовать, она так никогда никуда и не прибьется. Она такая… неприкаянная.

– Все мы рождаемся неприкаянными, – ответил Кельвин, – пока нас кто-нибудь не приютит в своей душе.

– Ты когда-нибудь говорил об этом с Григ? – быстро спросила Маргарет.

– Нет, – ответил Кельвин, – она и так все знает.

– Может быть, и знает, даже скорее всего знает. – Маргарет встала и в волнении ходила по комнате. – Но насколько я знаю, она ничего не делает. Ей все вертят, как куклой. – Лицо ее дышало решимостью, но она совладала с собой, села и голос ее зазвучал рассудочно.

– Знаешь, если так дальше пойдет, то скоро наша мамочка приедет в Колдминстер. – Она помолчала. – И что тогда?

– Мне надо обо всем поговорить с Грейс.

– И что дальше?

Он не ответил. «Ты будешь добиваться развода?»

– Да.

Слово «да» прозвучало как удар топора по плахе. Лицо его помертвело, руки подрагивали.

– Боже мой, как мне больно на тебя смотреть – до чего ты себя довел!

– Все это непорядочно в первую очередь по отношению к Грейс… но ничего не поделаешь, я уже понял, что мы с ней чужие… – он сам не очень верил в то, что говорил.

– Непорядочность здесь ни при чем, – коротко возразила Маргарет. – Ни одна женщина не захочет жить с нелюбимым человеком. Все дело только в детях, – она скосила взгляд на огонь, – я не считаю себя глупой, но я никак не могу себе представить Григ с малышом на руках.

– Что ты имеешь в виду?

– Я еще и сама толком не знаю. Но Григ никогда не понесет от тебя. – Она налила еще виски. – Неприятен мне весь этот разговор. – Теперь взгляд ее был устремлен за окно, на струи дождя. – Я и тебя не могу представить с женщиной, у которой никогда не будет детей. Она нигде не будет чувствовать себя дома… – Маргарет говорила каким-то странным, глубоко задумчивым голосом: «Это проклятый город. Как я себя ненавижу за то, что позволила себя уговорить сюда приехать.» Она снова вскочила и стала мерять комнату шагами. «Я бы хотела, чтобы ты вернулся к Грейс, только…»

Она выжидающе остановилась, испугавшись, как подумал Кельвин, своих слов.

– Только что?

– Не знаю пока… я… – Она в отчаянии стиснула кулаки. – Ради бога, придумай что-нибудь, иначе я сломаюсь, хотя бы с Грейс объяснись – это для тебя сейчас самое важное.

Зазвонил телефон.

– Бьюсь об заклад, это из Дорсета.

Она подошла к телефону, сняла трубку, минуту послушала, повесила трубку и загробным голосом сказала: «Ну, что я говорила? Это мама звонила – ей только что рассказали про университет.» Она помолчала. «Что ты теперь будешь делать?»

– А как тебе кажется, что мне надо делать?

– Если хочешь жениться на Григ, к приезду мамочки все для этого должно быть готово. Обычно, если человека поставить перед фактом, он с этим быстро смирится. Григ сейчас в ужасе, ее сейчас можно убедить в чем угодно, если, конечно, она не знает, что все уже само собой образовалось. И я ее в этом не виню. Она молода, ей еще предстоит побороться с этим миром за место под солнцем. – Вид Маргарет был ужасен. – Будем надеяться, что у Григ хватит сил и как-нибудь потом, много позже, она отплатит тебе благодарностью. – Ее лицо смягчилось. – Сейчас же ты можешь рассчитывать только на свои силы – и биться тебе предстоит против всего здешнего общества, а все ради чего?

– Ради одной человеческой души, – решительно ответил Кельвин. – И за свою мне предстоит немало побороться.

– Уж в этом можешь быть уверен. – Маргарет была неумолима. – Я часто думаю о тебе, о твоей жизни, и не могу понять, откуда у тебя столько сил. Иногда мне кажется, что даже Грейс ничего о тебе не знает – ни откуда ты взялся, ни куда ты идешь.

В этот момент Кельвин взглянул на нее и увидел совершенно зрелую женщину, готовую отстаивать свое право на любовь, на счастье с близкими ей людьми. Разум ее давно не отдыхал, и это сильно отразилось на ее внешности.

– Ты очень многое стала понимать, Маргарет, – мягко сказал он.

– Я очень многому научилась с тобой. – Она нехотя улыбнулась. – Понимаешь, вся позолота с наших отношений давно сползла. Когда я познакомилась с тобой, я узнала только внешнюю сторону, мне казалось, что ты мне откроешь двери в новый мир, в высшее общество, и внешне ты был очень недурен. И только сейчас я понимаю, что все это не имеет значения, я заглянула тебе в душу и… я страшно устала, ведь мне от всего, что происходит, страшно больно, я больше не могу тащить этот воз. – Она снова попыталась улыбнуться. – Знаешь, это нелегко перенести, когда открываешь, что у твоего ближнего на душе. Не сомневаюсь, Григ – само очарование, но оно в ней не материально, все это сплошная музыка, свет… А мне так хочется тихого счастья у камина, в спокойном доме. – Вдруг внизу хлопнула дверь и в холле послышались чьи-то шаги.

– Это она!

И действительно, это пришла Григ, дождь смыл с ее лица все краски дня, вид у нее был усталый. Она сразу поняла общее настроение в комнате, но промолчала, и лишь украдкой взглянула на Кельвина. Вскоре, однако, нервы ее не выдержали и на лице отразилась вся та борьба, в которой она жила последние несколько недель. Маргарет спешно покинула комнату, но уход ее остался незамеченным.

Григ подошла к Кельвину и зарыла лицо в его ладонях.

– Кельвин, я так устала, мне очень плохо, я больше не могу сражаться с этими сплетнями, меня сегодня весь день донимали разговорами в университете, а потом еще я сцепилась с этим преподавателем, который нас тогда видел в «Корабельном колоколе».

– Что случилось?

– Я зашла в кабинет, хотела сдать работу, он на меня молча посмотрел, потом гнусно ухмыльнулся и спросил: «Я не могу понять, мисс Бардон, что вы себе думаете?». Ну, пришлось ему сказать, что я думаю, что он дешевый грязный сплетник, и, по-моему, ему не понравилось, но я все равно страшно довольна, что я ему все сказала.

Лицо ее изменилось и она спросила:

– А Грейс вчера приехала? Почему ты мне вчера вечером не позвонил?

– Да, она вернулась. А не позвонил я тебе потому, что внутри почувствовал какую-то пустоту, не в том был настроении, не хотел тебя огорчать. Понимаешь?

– Да. – Она села рядом с ним. – Не могу я больше выносить этого – я люблю тебя и почему-то должна этого стыдиться.

Кельвин прошелся по комнате с ледяным выражением на лице.

– И мне это тоже надоело. И я не позволю лишать меня моих убеждений. – Он резко повернулся. – Я сейчас же поеду к Грейс и все ей скажу.

Лицо ее побелело и она воскликнула: «Мне страшно!»

– Нам нечего бояться, – коротко ответил Кельвин, кроме твоих страхов. Не первый раз в истории человечества люди полюбили друг друга и должны решать кучу проблем из-за этого, и далеко не последний. Хватит прятать голову в песок. Хочешь выйти за меня замуж?

– Я никогда в жизни больше никого не полюблю, я в этом уверена, вот тебе мой ответ. – Казалось, она сейчас расплачется. – Без тебя я умру, а мне этого совсем не хочется, я хочу жить вечно!

– Ты не умрешь, – как мог, уверенно сказал Кельвин. Все, я пошел.

 

ГЛАВА 16

У отеля «Крэнборн» Кельвин взял такси и сквозь дождь и туман помчался в Розхэвен. В голове было пусто, он ни о чем не мог думать – тут же начинала страшно болеть голова. Едва они выбрались на приморскую дорогу, машину стали заливать гигантские волны, один раз шоферу даже пришлось остановиться, чтобы пропустить огромную волну, с шумом разбившуюся о скалы в каких-то десяти метрах перед ними. Водитель опустил стеклянную перегородку между своим сиденьем и пассажирским салоном и спросил: «Может, попробовать поехать другой дорогой? Здесь, кажется, становится опасно.»

– Сейчас везде опасно, – ответил Кельвин.

Водитель в зеркало посмотрел на суровое в тени лицо Кельвина, решил больше не возражать, выключил свет в салоне и осторожно поехал дальше – и еще лишь через двадцать минут впереди показались мерцающие огни Розхэвена.

У дверей дома Кельвин сказал шоферу: «Сейчас езжайте в гостиницу «Розхэвен Армз», подождите там – я вам позвоню, когда поедем назад». Кельвин вручил шоферу десятишиллинговую банкноту. «Поужинайте, времени у вас хватит, можете не торопиться».

Уже дрожа от холода, Кельвин нажал кнопку звонка, вошел в прихожую и сразу увидел на полу куклу Розмери и велосипед Майкла. Сердце его сжалось. Открыв дверь в гостиную, он увидел, что Грейс сидит у камина и пришивает кружевную ленту к ночной рубашке. Еще не зная, кто пришел, она на всякий случай спрятала рукоделье – ее воспитали очень стеснительной в интимных делах.

Лицо ее просияло, и она сказала: «Вот уж не ждала, да еще в такую погоду! Ну ты и время выбрал, чтобы приехать! Да ты совсем не промок!»

– Я на такси приехал.

Кельвин сел в кресло и закурил. Она избегала его взглядом, понимая, что ничего хорошего его приезд не сулит.

Она лишь сказала: «Дети уже спят.»

– Я специально подождал, пока они точно должны быть в постели, иначе мы бы Майкла ни за что туда не загнали.» – он сделал неудачную попытку улыбнуться. «У нас нет воды – я пить хочу.»

– Там, в столовой стоит кувшин. Ты ужинать будешь? Эйлин на сегодня попросила ее отпустить.

– Спасибо, я не голоден.

Он сел рядом с женой, они посмотрели друг другу в глаза, в ожидании начала разговора.

Через минуту он сказал: «Мне нужно сказать тебе что-то ужасное, и я прошу тебя мне помочь и выслушать меня до конца.»

– Твоя боль станет моей болью, – просто ответила Грейс, и это почти лишило его сил продолжать уже начатый разговор, однако он справился с собой, ведь ему ничего не придется выдумывать – нужно только рассказать всю правду.

– Когда я ехал в Крок Бэй, я собирался там работать. Мне в любом случае нужно было уехать. Но у меня были и другие причины для отъезда. Поэтому я и в тот день с вами сюда не поехал.

– Продолжай.

– Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Да. – Она помолчала, он удивился ее спокойствию. – Григ?

– Да. Как ты об этом узнала?

– Это просто… она же как поэма, которая ждет своего автора, и я сразу поняла, что автором этим суждено стать тебе. Так ты любишь ее?

– Да.

– Но ты с ней не живешь, конечно же. Если бы это было так, ты бы не стал сегодня приезжать.

Кельвин едва сдержал улыбку и сказал: «Ты, оказывается, уже все знаешь. – Из любопытства он спросил: «Тебе об этом никто не рассказывал?»

– Нет. – Она снова замолчала. – Я рада, что узнала об этом от тебя.

– Я тебе раньше не сказал, потому что и сам в этом не был уверен.

– Понимаю.

Ему вдруг пришло в голову, что оба они сейчас убийственно спокойны, и он даже знал, почему. Оба они всегда говорили только правду, а таким людям нечего бояться.

Он спросил: «Если ты все понимаешь, то скажи мне, почему это обязательно должно было случиться с нами?»

– Мне стало однажды ясно, что рано или поздно такое должно случиться. Может, мы с тобой просто слишком похожи, мы слишком хорошо друг друга знаем и понимаем, хотя согласись – это странно, люди слишком хорошо понимают друг друга, чтобы жить вместе. – Она вздохнула. – А еще, наверное, я слишком много времени уделяла Майклу, и слишком мало тебе, и картинам тоже. – Она посмотрела куда-то вдаль. – Странно, что все это случилось в Касси, Майкл как будто отпустил меня, я почувствовала, что теперь он и сам со всем справится… и ты меня как-будто тоже отпустил. Я снова стала собой, так и должно было случиться. Только я собрала всю себя в одном месте, а для женщины это неестественно, она должна частично кому-то еще принадлежать, а я там была совсем одна… Мы с тобой много людей знаем, которые всю жизнь пытаются принадлежать сами себе, и ты знаешь, что из этого выходит – нет больше сил смотреть на их мертвые лица… Но я буду пытаться. – Она снова вздохнула. – Ты собираешься жениться на Григ?

– Скорее всего да.

Слова прозвучали глухо и неуверенно.

Она улыбнулась: «Не бойся, в начале любви всегда чувствуешь себя одиноко. Нам же нужно будет оформить развод?»

– Да, хотя мне невыносима сама мысль об этом.

– Мне это и самой не очень нравится, хотя бы из-за детей. – Она снова улыбнулась, лицо ее было прекрасно в этот час высокой жертвенности. – Я буду скучать по Майклу.

Он вскочил на ноги.

– Прошу тебя, не делай этого!

– Но ему сейчас больше нужен ты, а я, похоже, дала ему все, что только могла дать.

– Прошу тебя, не надо! – в панике вскричал Кельвин. – Я и подумать не мог об этом. Дети должны всегда иметь и отца, и мать. – Он умоляюще посмотрел на нее. – Грейс, ты же знаешь, мы справимся, дети не должны терять родителей, у нас все получится, вот увидишь! Если сильно верить, все обязательно получится.

– Да, думаю, мы сможем все сделать так, чтобы всем было удобно. – Опять он услышал вздох. – Давай об этом будем думать, когда время придет. Сейчас важно совсем другое, этим и займись.

Он посмотрел вокруг, она поймала его взгляд и поняла, о чем он думает. Неожиданно лицо ее стало строгим, даже надменным.

Она медленно проговорила: «Мне нужно знать только одно: Григ понимает, в чем твое призвание на Земле? Она готова тебе помогать выполнить то, что ты задумал?»

Он закурил и медленно ответил: Григ знает, что у меня есть работа и мне надо ее делать.

– Ты не понял – она знает о твоем Великом замысле?

– Нет, о нем никто не знает.

– Я знаю. – Он посмотрел на нее. – Мне кажется, что я много о нем знаю. Я была с тобой, когда тебе хватало романов, и знаю, что для тебя значит работа. – Она явно жалела его. – Мне ты не рассказывал, но, я думаю, ей тебе надо рассказать во всех подробностях, чтобы она понимала – жизнь состоит не из одной романтики, есть еще и жесткая действительность. Мне это уже не нужно, но поверь мне, она должна все узнать о твоем замысле!

– Но это отнимет столько времени – она же меня совсем не знает!

Грейс рассмеялась.

– Вот ты ее и испытай – рассказывай ей понемногу, и быстро станет ясно, превратилась она уже в настоящую женщину, или она одна из тех самок, которым нужно одно и то же по сто раз объяснять, – губы ее скривились, совсем как у Майкла, – а им все равно никакого дела ни до чего нет».

Она поднялась с кресла. А теперь я собираюсь поужинать. Хочешь – поужинаем вместе?

– Да, с удовольствием.

Она подошла к камину и через плечо посмотрела на Кельвина.

– Ты такой же как Майкл, неисправимый собственник. Вам обоим подавай все на свете, потому что, – глаза ее заблестели, – это нужно не вам, а тому делу, которому вы служите. И Григ придется до всего этого дойти самой, и если она сможет, вы проживете счастливую жизнь. А если она не поймет, то пусть хотя бы поймет, что упоминание о тебе на скрижалях истории будет написано ее кровью!

Она медленно вышла из комнаты, оставив Кельвина в совершенном изумлении. Никогда раньше она не говорила ничего подобного. Она действительно сильно изменилась – может, жизнь в Касси так на нее повлияла. И тут он понял, что на самом деле произошло. Она же стала художницей, нашла себя, и она знала гораздо больше Григ. Но в то же время, ей понадобилось прожить полжизни, чтобы разобраться в себе – и Григ придется потратить не меньше времени, чтобы так же осознать себя – условия для этого он ей создаст. Интересно, Грейс теперь сможет выжить и без него, а вот Григ – ни за что. Он почувствовал себя почти счастливым. В этот вечер ему удалось понять, как важно всегда жить с правдой, не уклоняться от нее – тут он вспомнил о лицемерном буржуазном мирке Колдминстера, и душа его наполнилась горечью.

Из кухни донесся веселый голос Грейс: «Иди-ка сам готовь себе яичницу с беконом.»

Ужин прошел как обычно – не хуже и не лучше. Грейс рассказывала ему о своей жизни в Касси, они вспоминали общих знакомых, и лишь когда они, поужинав, перешли к камину и уселись перед огнем, они начали понимать, что же на самом деле произошло. Кельвин смотрел, как тень легла на прекрасное загорелое лицо Грейс и подумал, до чего же несправедливо так огорчать такое милое создание.

Он сказал: «Ты вся наполнена солнечным светом, как сосуд вином.»

– Да, я весь этот свет привезла…

Ей не удалось закончить фразу. Он понял, что она хотела сказать, что привезла этот свет ему, как обычно один влюбленный приносит все лучшее другому, но это было бы некстати, – между ними повисло тяжелое молчание. Она глубоко дышала, но никак не могла успокоиться.

– Все девять лет… как долго…

– Не будем об этом говорить, дорогая.

Она едва не расплакалась. Раньше он почти не говорил ей ласковых слов, он их просто стеснялся.

Через минуту она смогла продолжить: «Для меня это, конечно, сильный удар, но это, как старость, знаешь, что она придет, но она всегда приходит неожиданно». В глазах ее он увидел мужество и решимость. – Не для себя, а для тебя – я тебя хочу спросить – ты уверен, что любишь Григ?

– Да, уверен, – он постарался объяснить: «Понимаешь, меня как громом ударило – я точно знал ее раньше, причем давно, а сейчас только снова встретил… и узнал.

– По глазам узнал?

Кельвин откинулся на спинку кресла и посмотрел на жену. Жаль, но по ее глазам он уже ничего не мог прочесть. Он ответил: «Я хочу быть с тобой откровенным. Ничего я в этих глазах не понимаю. В ее глазах она вообще не отражается, и так было с самого начала.» На него уже накатила какая-то отчаянная решимость. «Понимаешь, все было решено, еще до того, как мы встретились. Понимаешь?»

– Да. Надеюсь только, она для тебя не мимолетная встреча на пути к настоящей любви… А Кристофер се видел?

– Да.

– И что он сказал?

– Он мне посоветовал не связывать с ней мою жизнь.

Она поднялась, налила себе воды и, резко повернувшись, сказала: «Всё это не имеет смысла. Ты должен решить однозначно, надо тебе это или нет, иначе не за чем было приезжать в такую погоду издалека и рвать девятилетний брак. Я это понимаю по своему: даже если бы ты захотел сейчас плотской любви, я не смогла бы тебе этого позволить, потому что боюсь… согрешить.» Она помолчала. «Я знаю, Григ сейчас с тобой, в этой комнате, у меня нет к ней ненависти или ревности, и, что самое ужасное, моя любовь к тебе не умерла. Боюсь, что и твоя ко мне тоже.»

– Ты права.

– Этому должно быть какое-то объяснение. Если бы это касалось только тебя и Григ, это бы быстро прошло, но я чувствую, это ведь касается и меня, это в воздухе носится. Единственное, чего я пока не поняла – почему ты не решишь вопрос естественным способом – почему бы ей не переехать к тебе жить, а уже потом ты бы озаботился собственным разводом. Уж я-то знаю, что ты далеко не ангел. – Она нетерпеливо передернула плечами. – Мне просто не хочется, чтобы на нашем разводе пировали местные стервятники. У нее ведь обычная для здешних мест семья. – Голос ее уже звучал разгневанно. – Делай что хочешь, но ради бога, не опускайся до их скотского уровня. Ты же гений, и ты Ирландец, не уподобляйся этим мелочным англичанам. Не делай того, о чем тебя будут просить. Верь только себе. И обязательно сделай то, что ты задумал в Крок Бэй, только никого не проси о помощи – рассчитывай только на себя.

Она с разбега плюхнулась в кресло и расхохоталась: «Зачем я все это тебе говорю? Ты же и сам все прекрасно знаешь.»

– Все равно, спасибо тебе за то, что ты сейчас сказала.

Грейс попросила сигарету, он поднес ей огонь, и тут она распрямилась и посмотрела ему прямо в глаза:

– Так ты сейчас над чем-нибудь работаешь?

– Нет, и еще долго не смогу, пока не пойму, куда мне идти.

– Так пойми же поскорее. Ждать это дело не будет! Если хочешь на ней жениться, женись, а мы уж постараемся сделать так, чтобы дети как можно меньше страдали. Я всегда буду рядом, где бы ты ни был, Майкл и Розмери знают это, дети всегда все понимают не хуже нас, главное, чтобы они всегда знали, что у них есть дом. Не по душе мне то, что весь средний класс обычно делает из развода какую-то драму. Ты же знаешь, я презираю эту страну, и не собираюсь здесь оставаться, и если у тебя есть здравый смысл, увози отсюда Григ как можно скорее. – Она пожала плечами. Ты останешься на ночь, или поедешь?

– Я сказал шоферу, чтобы он ждал моего звонка в «Розхэвен Армз», наверное, мне будет лучше вернуться.

– Наверное ты прав. Может, я все наконец пойму, когда одна останусь, – и тихо добавила: «Жаль, у меня не было ни одного несчастливого дня с тобой, иначе наш брак может и не развалился бы. Слишком у нас с тобой все всегда было гладко и легко. А теперь уходи скорее, а то я расплачусь.

Он пошел к телефону, позвонил водителю и попросил его приехать. В комнате установилась неловкая тишина. Грейс села припудрить лицо, и, когда доставала пудреницу, не заметила, как выронила свою любимую голубую ракушку – та покатилась и застыла на ковре у ее ног. Еще немного помолчав, она, наконец, сказала:

– Я пока детям ничего не скажу. Пусть сами постепенно догадаются, тогда им не будет так обидно. – Она ободряюще ему улыбнулась. – У вас все будет отлично. Григ полна поэзии, и тебе правда придется потрудиться, пока ты из нее вылепишь что-то стоящее. Как ей повезло – надеюсь, она это понимает.

Она смотрела, как он ходит по комнате, пытаясь найти истину, распиная себя в ее поисках, но продолжая искать, чтобы принести ее человечеству. Она очень хорошо его знала, она была не против этой жертвы, если только она не пропадет даром, не затеряется за поздними наслоениями. Она была с ним, когда он становился популярным писателем. Может быть, чтобы стать мыслителем, ему нужна другая женщина. Она нежно па пего взглянула, в попытке понять, а вдруг это все несерьезно, вдруг он сейчас повернется и скажет, что все это дурная шутка, и он останется, и никогда уже не уедет. Но внизу прогудела машина и он направился к выходу.

– Не понимаю, почему я должен уезжать.

Она уже успокоилась и была совершенно спокойна.

– Я тоже не понимаю. Но я тебе во всем верю. Она встала, чтобы проводить его. Под каблуком что-то хрустнуло. Она посмотрела вниз и увидела осколки ее любимой голубой ракушки. Глаза ее наполнились слезами, и все лицо вытянулось.

Она упала на колени, и ползая по полу, пыталась собрать кусочки, повторяя: «Бедная моя ракушка, что же мне теперь делать!»

Разбитая ракушка переполнила чашу ее терпения, она упала головой ему на колени и разрыдалась, пытаясь сказать, сквозь слезы: «Прости меня, прости, я же никогда раньше не плакала, да?»

Он до крови закусил губу, чтобы тоже не расплакаться, но быстро взял себя в руки. Действительно за девять лет он впервые видел, как она плачет. Она умоляюще смотрела на него, и под этим тяжелым взглядом он вышел из комнаты, оставив ее в полном достоинства одиночестве, но долго еще ее взгляд маленькой девочки, разбившей любимую игрушку, стоял перед его мысленным взором.

 

ГЛАВА 17

Утром, побрившись, Кельвин позвонил Грейс.

Он хорошо выспался и почувствовал себя виноватым и пока ждал ответа, кисло смотрел на мокрые крыши Колдминстера за окном. Судьба явно занесла его в этот город, чтобы испытать на прочность, но Кельвин надеялся, что самое тяжелое он уже оставил позади, иначе он не выдержит.

Грейс спросила: «Так ты навсегда решил застрять в этом скучном сером городишке и бездельничать?» Голос ее звучал устало. «Давай все выясним, давай сходим к адвокатам и что там еще нам нужно сделать? – не превращай это в фарс! Ради бога, объясни Григ, что ты собираешься делать, скажи ей, что она сама должна делать или выброси ее из головы. Сейчас иду, Майкл!» Ее голос потеплел. – Я иду гулять с Майклом и не намерена больше обсуждать всю эту чушь с тобой, и заставлять его ждать!»

Она бросила трубку и он изумился ее холодной ярости. Подумав немного, он понял, что она абсолютно права, поэтому тут же позвонил Григ.

Коротко он спросил: «Чем занимаешься?»

– Собираюсь в университет.

– Отлично. Приходи ко мне к семи, пойдем поужинаем. – Он помолчал. – И ради бога, реши для себя, чего ты хочешь, и объяснись, наконец, с семьей, иначе я ближайшим поездом уеду в Лондон.

Он взял книгу – «Историю человеческих рас», попытался читать, но понял, что мысли не идут в голову и пошел прогуляться перед обедом. После обеда он немного поспал и начал изучать план своей работы, оказалось, что работать в Колдминстере гораздо труднее, чем там, на острове – казалось, тучи со всей Англии собрались над этим городом. Весь день с неба доносился грохот сталкивающихся облаков, и в который раз его посетило ощущение запертости в тюремной клетке и какой-то неизъяснимой тупости. Открыв запотевшее окно, он понял, что заболевает, выпил стакан воды, плюхнулся назад в кресло и немигающим взглядом уставился на драгоценный камень во лбу индийского бога, на котором играли отблески каминного пламени ему показалось, что он постепенно затвердевает, как затвердевает и покрывается коростой металл в изложнице.

В дверь постучали – Кельвин включил свет и увидел, что уже больше семи.

Вошла Григ, сняла шарф, пальто, потянулась и сказала: «На улице мерзко.»

– Я знаю. Кажется, будет буря.

Она посмотрела в мрак за окном, как будто боялась увидеть там что-то страшное, потом прошлась по комнате и остановилась у портфеля, где он хранил материалы по Замыслу.

– Можно посмотреть?

– Я бы предпочел тебе пока этого не показывать.

– А что там?

– Ничего особенного, там только план одной работы, которая займет может пять лет, а может и больше, всю оставшуюся жизнь. Это огромный труд, и делать его надо, сидя на одном месте. Ничего такого светского в этой работе нет. И скоро я займусь этим делом вплотную». Он холодно на нее посмотрел: – «Знаешь, зачем я тебе все это говорю?»

– Нет.

– Я тебе это затем говорю, что ждать я тебя не буду – я этим буду заниматься независимо от того, будешь ты рядом или нет. Или ты идешь со мной, или нет.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что ты будешь жить здесь со мной до тех пор, пока я не получу развод и не смогу на тебе жениться, или ты прямо сейчас уйдешь отсюда и из моей жизни навсегда. – Она сильно побледнела, но он старался говорить как можно серьезнее: «А сейчас мы пойдем в «Корабельный колокол» ужинать.

Он помог ей одеть пальто, оделся сам и они молча дошли до «Корабельного колокола». Он заказал жареных цыплят и бутылку легкого вина.

В полной тишине они плотно поужинали, и уже после кофе Кельвин сказал: «Сейчас мы поднимемся в бар и чего-нибудь выпьем, а потом пойдем домой.»

Они поднялись в бар, уселись на высокие табуреты у стойки и заказали по бокалу Драмбуйе. Кельвин весь вечер ни разу не посмотрел по сторонам, и только на выходе увидел ту самую женщину, одиноко сидевшую в углу за бокалом вина. Лицо ее по-прежнему было подобно свежей розе под пышной шапкой иссиня-черных волос, и Кельвину послышалось, что она говорит те же самые слова: «Пойдем со мной. Пойдем скорее, а она исчезнет.» Ее восхитительные глаза остановились на секунду на Григ, и она снова опустила взгляд в бокал с вином.

Выйдя за дверь, Григ облегченно выдохнула: «Кажется, она все еще ждет тебя.»

– Да, – Кельвин попытался выдавить из себя улыбку. – Кажется действительно ждет.

Григ явно была напугана, ее щеки порозовели.

– Так ты за этим шел в бар?

– Да.

На улице по-прежнему свирепствовал ветер, небо опустилось еще ниже. К темному окну прилипла старая газета, и ветер пытался оторвать ее и унести прочь.

Кельвин заметил: «Ну нас и ночка впереди ждет.» Он потянул ноздрями воздух: «Ветер с гор дует, может, хоть пыль хорошенько выбьет из этого города. Пойдем».

Молча они дошли до его пансиона – впервые они шли, не держась за руки. Григ чувствовала себя так, как будто его от нее отрезали – вид у нее был совершенно несчастный.

Они вошли в комнату, Кельвин предложил: «Сними пальто.»

– Мне нельзя задерживаться, Кельвин.

– Сколько нужно, столько ты здесь и пробудешь. Он сел в кресло, она же беспокойно и бесцельно ходила по комнате. Хотела было сесть на подлокотник кресла, но передумала. Ветер казалось, сошел с ума в трубе и клубы дыма заволокли комнату. Она открыла форточку и раздвинула занавески.

– Зачем тебе нужно, чтобы я жила здесь, Кельвин?

Голос ее звучал ровно и спокойно, и он забеспокоился.

– Я хочу понять, смогу ли я с тобой всю жизнь прожить. Ему, казалось, все смертельно надоело.

Она воскликнула: «Но Кельвин, ты же знаешь, я не могу жить без тебя, но…» Она попробовала заглянуть ему в глаза. «Я не могу пойти с гобой на бракоразводный процесс, если ты об этом мне хочешь сказать. И потом, моя семья…»

– Ах, твоя черт возьми, серая гнусная английская семейка!

Он уже кричал – она отшатнулась. Стоя у камина, она спросила: «Ты мне можешь дать хоть немного времени?»

– Нет, – прорычал он в ответ. «Нет, не могу, оставить тебя не могу, иначе тут же налетит ветер и унесет твою душу.»

Из камина вырвался еще один клуб дыма и почти загасил огонь. Она поежилась.

– Кельвин, с тобой мне ничего не страшно. Она дрожала. «Если ты меня бросишь, я тут же умру.» Он, казалось, уже не слушал. «Кельвин, ты меня слушаешь?»

– Мыслями я сейчас с моей семьей, – ответил Кельвин. Сегодня им в Розхэвене придется несладко. Там же еще и море бушует. Он посмотрел на нее ледяным взглядом. «Ничего, пусть привыкают, я же теперь с тобой.» Лед его взгляда испугал девушку. «И да поможет тебе бог, если с ней что-нибудь случится. Только это имеет смысл в жизни, все, что в нашем мозгу и в наших душах, а не вся эта белиберда в куриных мозгах тупых буржуа – у них на все только один ответ – война. В тебе есть что-то, что тебя от них отличает, но если ты меня предашь, смотри, пощады тогда не жди».

Занавески дрожали на ветру, он все сильнее задувал в трубу и пробирался к людям под одежду.

За стеной где-то наверху сильно грохнуло, Григ схватилась за руку Кельвина: «Боже мой, это же гром гремит! Не оставляй меня, Кельвин!»

– А ты что – боишься грозы?

– Да, да. Пальцы ее побелели от напряжения: «Мне кажется, я помню момент рождения… или это был кто-то другой… не помню. Не люблю я этого. Я…»

Вспышка молнии ослепила их, и Кельвин каким-то шестым чувством понял, что этот гром, и эти молнии вытягивают из нее последнее мужество, последнюю решимость – тело ее остается пустым, никому не нужным каркасом. От очередного удара грома она задрожала всем телом, из глаз исчезло все, кроме животного ужаса.

Она сквозь дрожь с трудом проговорила: «О, боже, опять!»

Совсем недалеко от дома ударила молния, в комнате тут же погас свет, и теперь ее освещал только призрачный свет камина. От нового удара грома они на время оглохли, она всем телом прильнула к Кельвину. Он мягко, но решительно отстранился и отошел в угол.

– Ничего не бойся, сиди спокойно, скоро все кончится, – властно сказал он.

Она посмотрела на него, как на доктора, на лице читалась паника, и в то же время надежда, она попыталась привести себя в порядок и успокоиться, но тут снова ударил гром, полыхнула молния и она в ужасе вжалась в кресло.

Стучащими зубами она прорыдала: «Это не просто гром, это что-то другое, я помню… я… сядь рядом со мной.»

Он не пошевелился, постарался поймать ее взгляд – но не смог – в глазах, кроме пропасти отчаяния, не было ничего.

Он спокойно сказал: «Не волнуйся, я рядом, просто мне нужно, чтобы ты сама с собой справилась.»

Григ выдержала еще два удара грома и две вспышки молнии, но потом из ее маленького тельца вырвался страшный крик: «Кельвин, ты здесь? Помоги мне!»

Он подошел к ней, она потянула его к себе и села ему на колени. При очередной вспышке молнии она впилась губами в его губы.

Непослушными губами она шептала: «Мне только это может помочь.»

Он чувствовал ее мятущееся тело в своих руках и прошептал в ответ: «Не бойся, милая, я с тобой.»

Она нашла его губы и неслышно выдохнула: «Унеси меня из этой комнаты.»

Кельвин поднял ее на руки и отнес в спальню. Предохранитель в сети перегорел, поэтому пришлось зажечь аккумуляторную лампу и поставить ее на ночной столик.

Она растянулась на постели, приникла к нему губами и руками, потом сорвала с себя платье и одними губами прошептала: «Милый, мой милый, дай мне твою любовь!»

Занавески были раздвинуты, но молнии больше не сверкали, про гром она забыла. Когда буря закончилась, она открыла глаза и неожиданно умиротворенным голосом сказала: «Ну вот, все прошло, и буря тоже.»

Она увидела в свете лампы, что он смотрит ей прямо в глаза, как будто видит в первый раз.

Она поняла, что он к чему-то прислушивается, но сама она ничего не слышала, только шум дождя за окном.

– Кельвин, что ты там слушаешь?

– Скрипку, там плачет скрипка за окном…

– Милый, какая скрипка, о чем ты говоришь?

Он ответил: «Все, кончилась музыка». Он сел на краю постели.

Григ, полностью умиротворенная, перевернулась на спину и вздохнула: «Дорогой, мне хочется остаться здесь на ночь и заснуть в твоих объятиях.» Губы ее расплылись в улыбке. – «Мне кажется, я бы сейчас отдала свою любовь всем людям на свете, чтобы все были счастливы.»

Он окатил ее холодным взглядом: «Так ты хочешь отдать свою любовь или взять ее?»

– Кельвин, мне бы без этого не выжить было в такую бурю.

– Все равно, было бы лучше, если бы ты справилась со всем сама.

– С чем справилась?

– Со всем, – ответил он и набросил на нее платье.

Она приподнялась на подушке и сказала: «Раздевайся, залезай в постель и мы…»

– Этим мы сможем сколь угодно заниматься, когда ты переедешь ко мне. Пойми, это надо сделать обязательно, и чем раньше, тем лучше.

– Да, я знаю. Можешь хоть завтра мне сказать, во сколько и где я должна быть, и я приду к тебе, и останусь навсегда. Она мягко улыбнулась. – Так ты не уедешь в Лондон утренним поездом?

– Нет, – он улыбнулся в ответ. – Ты же видишь, я не могу тебя оставить, пока здесь гремит гром и сверкают молнии. – Он говорил, не глядя на нее, как будто разговаривал сам с собой. – Я слишком хорошо знаю, что будет, стоит мне хоть ненадолго уехать.

Она поймала его руки и крепко в них вцепилась.

– Кельвин, пообещай, что ты никогда меня не бросишь, никогда?

– Не брошу, я буду всегда с тобой. А сейчас тебе пора домой.

Она встала и отвернула лампу к стене – в этом свете она выглядела еще восхитительнее. Увидев свое отражение в зеркале, она воскликнула: «Боже мой, настоящий призрак!»

Он ужаснулся этим словам, и, когда она повернулась и посмотрела на него, она ничего не увидела, он существовал только в зеркале. Внезапно все, что произошло в спальне, потеряло смысл – осталось только это отражение в зеркале.

Она молча собралась, пока он вызывал по телефону такси. Молча они доехали до ее дома и он попросил: «Подожди до завтра, я скажу тебе, где и когда нам надо быть, чтобы решить все наши вопросы». – Я буду ждать.

Она нежно его поцеловала на прощание и исчезла за кустами, обрамлявшими вход в дом.

Вернувшись домой, он забылся странным, тяжелым сном и проснулся через час в поту – ему приснился страшный сон. Он встретил в парке зеленоглазую кошку, а вокруг, он даже не понял как, возникла мелодия волшебной скрипки Адриана Мистраля и звучала она все громче и громче. Потом кошка вдруг превратилась в Григ, или это был Адриан Мистраль?

Он включил лампу и сел – все тело ныло, руки дрожали, на лбу выступил холодный пот.

«Боже мой», подумал он, «что же за всем этим стоит, за внешней оболочкой этой жизни?»

 

ГЛАВА 18

Ночная буря превратилась в обычный монотонный дождь, но Кельвин весь день не мог себе места найти. Несколько раз он хватался за телефон, собираясь звонить Григ, гонимый страхом за нее, но каждый раз брал себя в руки и возвращался к книге. Он закончил читать уже к вечеру, послушал немного шуршание дождя по крышам, взглянул в окно – увидел то, что видел всегда и едва не завыл от отчаяния, потом надел плащ, старую шляпу и пошел погулять под дождем.

Он прошел мимо парка Крэнборн – деревья уже сбросили последнюю листву и на углу улицы Рейлвей и Пэрейд услышал, что его кто-то окликнул – из дождя вышла Маргарет. Кельвин подошел к ней, она объяснила: «Стою автобуса жду, такси не могу поймать. Я ехала в отель Крэнборн, хотела выпить и тебе позвонить.» Выглядела она ужасно. «До нитки промокла», – пожаловалась она.

Кельвин вдруг подумал, что гораздо ближе гостиница «Босуэлл»: «А" может, пойдем в «Босуэлл», там выпьем и согреемся, а тем временем администратор вызовет тебе такси.»

Не успели они войти в гостиницу, его пронизал ужас, и ему пришлось заставить себя зайти в холл, ведь именно здесь он встречался с Григ, когда приехал из Крок Бэй. Маргарет сняла плащ – он тем временем обошел запущенную комнату, заглянул в давно остывший камин, потрогал безвкусные мраморные статуэтки на каминной полке.

Она закурила и в комнате установилась тишина. Официант внес напитки, Кельвин заказал еще два бокала. Когда за официантом закрылась дверь, он спросил: «Так что ты мне хотела сказать?»

– Я только что посадила Григ на поезд. – Она упрямо смотрела в пол, стараясь избегать его взгляда. «Ее увезли в Дорсет на неделю. Все, ее больше нет, она уже там.» Она наконец осмелилась поднять взгляд. «Поверь мне, я не виновата. Тетя Кристи сама приехала и забрала Григ. Видел бы ты, что у нас сегодня утром творилось.»

Она снова посмотрела на Кельвина и удивилась его спокойствию – он скорее размышлял о чем-то постороннем, как будто уже знал, что все так и произойдет, и голос его был спокойный и отстраненный.

– Когда я вспоминаю эту комнату, мне всегда приходит на ум то, что я здесь когда-то сказал: «Мне срочно надо уехать и выбросить ее из головы.» Он снова бережным взглядом ощупал комнату. «Странно, если бы не дождь, едва ли бы мы когда-нибудь сюда зашли.»

Маргарет как только могла мягко, сказала: «Кельвин, потерпи всего одну неделю. Я ее попросила тебе не звонить. Нам только по этому поводу сцен сегодня утром не хватало… А если бы она с тобой поговорила, я не уверена, что ее вообще бы удалось увезти.» Она затянулась сигаретой: «Я сама просила ее уехать.

Если она не вернется, тебе, конечно, будет плохо, но я смотрю, ты, кажется, даже не расстроился. Напрасно ты такой спокойный.»

Официант принес еще два бокала и спросил Кельвина, не надо ли разжечь камин.

– Нет, не надо, – ответил Кельвин, – это испортит всю обстановку.

Удивленный официант поспешил удалиться.

«Жаль, что я тебя так хорошо понимаю». Маргарет говорила усталым, безличным голосом: «Когда с тобой разговариваешь, не оставляет ощущение, что жизнь – это спектакль, а ты – режиссер, и ты можешь менять сценарий по ходу действия. Только зачем? Может, ты действительно знаешь, что будет дальше? Как я не люблю эти безделушки на каминных полках, они такие… холодные… Кельвин, ты что, действительно знаешь, что будет дальше?

– Да.

Она удивленно взглянула на него: «Давай отсюда уедем. Ты такси не вызвал?»

Он огляделся и сказал: «Да, можем ехать хоть прямо сейчас.» Он посмотрел куда-то вдаль. «Мне бы надо было попять, что все это должно было произойти именно в этой комнате. Вот почему я не смог ей позвонить сегодня.»

Она смотрела в окно, и, когда он замолчал, сказала: «Как я ненавижу этот город. Не знаю, зачем я сюда приехала, вообще не понимаю, что мы все здесь делаем. Мы здесь как в тюрьме, наш дом не здесь.»

– Колдминстер не виноват, это только город, Маргарет, где все разворачивается в сторону… – он умолк.

– В сторону чего, Кельвин?

– Насилия и смерти, дорогая.

Она вздрогнула, побледнела и спросила: «Ты можешь это остановить?» – Один не смогу.

Пока он надевал плащ, она наблюдала за ним и подумала, какое у него все же честное и умное лицо. Вслух она повторила: «Напрасно ты такой спокойный.»

Он улыбнулся и засмеялся смехом висельника.

 

ГЛАВА 19

Через пять дней Кельвин получил письмо. Взяв в руки конверт, он почувствовал, что замерз и у него сильно дрожат руки. Небо за окном, как всегда, было затянуто тучами. Только теперь он понял, что каждый день с того самого момента, как Григ уехала, он ждал этого письма. Перед тем, как распечатать конверт, он решительно отогнал от себя всякие чувства, как это делают люди перед тем, как им предстоит увидеть покойника. Убедившись, что сердце бьется ровно, он взял костяной нож, взрезал бумагу конверта и достал страничку, исписанную убористым полудетским почерком:

Кельвин, я уже с ума сошла от всех этих мыслей, но наконец я все обдумала.

Мне нужно еще два года, чтобы закончить университет. Работа для меня важна не меньше, чем для тебя. Мне надо защитить диплом – ведь тетя Кристи платит за мое образование, а я не могу ее подвести. Администрация университета написала письмо моему отцу, в котором поставила условие – или я порву с тобой, или они отчислят меня, так что теперь нам не суждено увидеться целых два года.

Надеюсь, ты добьешься развода, и к тому времени будешь свободен. Я и подумать не могу о браке с тобой, пока ты не свободен.

Последние несколько дней я провела здесь с викарием. Он дал мне много полезных советов, он мне читает Библию, и, оказывается, в Библии есть ответы на все наши вопросы.

По-моему, меня ждет прекрасное будущее – может быть, музыка, или сцена, или еще что-нибудь, я не знаю. Уже так поздно, я сегодня столько плакала, я сейчас как высохший колодец.

Я только что на себя в зеркало посмотрела впервые за несколько дней. Под глазами жуткие круги, и по лицу видно, что сердце мое разбито.

Спокойной ночи.

Григ.

Он отложил письмо, прислушался к себе и понял, что в нем ничто не всколыхнулось, как в тот день в гостинице «Босуэлл», когда он себе поклялся, что должен встать и уйти и выбросить ее из своей жизни. Он перечитал письмо, потом еще раз перечитал последний абзац вслух и начал смеяться. Он представил, как Григ смотрится в зеркало на сцене, всматривается в темные круги под глазами и скорбит о разбитом сердце. Потом он поднялся и выбросил ее из головы, а письмо ее бросил в огонь, милостивый всепожирающий огонь, вышел прочь, взял папку с Замыслом и долго работал, пока не появилась миссис Гэррик и спросила, не пора ли ему ужинать. Есть ему не хотелось, но он ответил, что поужинает в городе, надел пальто, постоянно пытаясь выбросить из головы образ Григ, сидящей на сцене перед зеркалом и сокрушающейся по поводу темных кругов под глазами. Он вышел на улицу, но едва за ним закрылась дверь, он понял, что никуда он от нее не денется, она будет ждать его дома, и, как только он вернется, она снова сядет с ним рядом и не уйдет до утра.

На улице было холодно, поэтому он зашел в паб и взял рюмку виски. Потом отправился гулять под пронизывающим северным ветром. Вместе с холодом к нему пришла боль. Он вдруг сообразил, что стоит у входа в парк Джульетты, и вспомнил свой сон, зеленоглазую кошку и ее песенку со словами «Весь мир – один большой ребенок», но теперь во всем парке не было ни души, лишь какая-то птица лениво копошилась в опавшей листве у фонтана. Он не смог вынести тяжести воспоминаний и под дождем побрел к гостинице «Босуэлл». Пытаясь найти призраки давно минувших дней, он зашел в комнату и протянул уже было руку к звонку, чтобы заказать виски, но увидел фигурки на каминной полке и вовремя понял, что не сможет здесь остаться. В голове появилась мысль, что не только в этом городе, но и во всем мире он станет изгоем, и до конца дней останется один. Он захотел было влезть в чью-нибудь кожу, стать другим, но понял, что ему на роду написано принимать все невзгоды одному и никогда не раскаиваться в том, что уже сделано. Он пошел в бар и взял еще виски, потом купил фунт печенья в кафе и подумал, что неплохо бы было пойти в пансион и, как когда-то профессор Тенкири, насладиться общением со своим призраком.

В комнате стоял вечный запах множества выкуренных здесь сигарет, комнате не хватало Кельвина, чтобы было с кем разделить боль утраты, и что-то неуловимое говорило, что и Тенкири где-то рядом, и разделяет с ним его грусть. Понял он и то, что рожден для страданий в этой комнате, что сбежать он от себя не сможет, и если ему удастся выбраться из этой беды не сойдя с ума, значит, ему сильно повезло – ведь он уже слышал, как скрипели проворачиваясь на ржавых петлях, какие-то двери, гремели ворота, закрывшихся за людьми, пришедшими оттуда, откуда еще никто не возвращался – он уже явно был не в себе.

Кельвин налил себе виски, съел печенье и сел в кресло у огня – комната вдруг опустела, он остался наедине со своим призраком. Опять на ум пришла фраза, брошенная Кристофером: «Ну что ж, тогда думай сам. Лучше бы тебе изгнать ее призрак». Тут он вполне отчетливо увидел ее, радующуюся темным кругам под глазами, наслаждающуюся причиненными ему страданиями, вспомнил свет, упавший ей на лицо в самый первый вечер их знакомства в библиотеке, как будто это было тысячелетие назад. В сознании снова всплыли строки:

Она явно восстала из того волшебного золотого сна, и сейчас она побредет по свету в поисках того, кто даст ей приют, и дальше судьба готовит ей ужасную долю, потерять себя на этом бегу, стать всеобщей добычей. Он едва не закричал от ярости и негодования – ведь не напиши она этого письма, он бы еще поборолся за нее, а теперь она для него что ж – шарлатан со сцены.

Огонь уже погас, погрузив комнату в полумрак и он заснул с этой картиной в воспаленном мозгу. Во сне картина начала двигаться, и он увидел, что какой-то зеленоглазый человек берет руку Григ, прикладывает ее наподобие стрелы к скрипке с явным намерением запустить эту руку куда-то далеко, играет ужасная музыка и… он с криком проснулся, и увидел перед собой зеленые глаза Адриана Мистраля, которые смотрели на него с лица Григ.

Весь дрожа, он с огромным трудом встал, выпил стакан виски с аспирином и отправился в постель.

Он проваливался в сон и понимал, что проснется утром в странном мире, который больше всего будет напоминать кладбище.

Утром сама мысль о завтраке была ему противна, он выпил лишь несколько больших чашек крепчайшего кофе, пытаясь разбудить сопротивляющийся мозг. В этот момент позвонила Грейс. Ее милый голос звучал натянуто, и говорила она почти шепотом.

– Ты работаешь?

– Нет.

– Тогда я тебя ни отчего не отрываю? – Она помолчала. – Я просто так позвонила.

– Да? Что случилось?

– Не знаю. Я подумала… – в трубке замолчали. – Я подумала, может ты захочешь повидаться с Майклом.

– Только не сейчас, – немного подумав, сказал Кельвин.

На другом конце провода наступила тишина, потом Грейс спросила: «Я могу помочь?»

– Нет. Мне нужно побыть одному.

– Хорошо. Тогда до свидания.

Она повесила трубку – он опять остался один и совершенно неприкаян. Его тронуло, что ее огорчило то, что у него не все в порядке, но подумал, что сейчас он не готов встречаться с Майклом. Странно, подумал он, как боль передается от человека человеку. Она же наверное, провела ужасную ночь на берегу моря, догадываясь, что ему плохо, и понимая, что ничем не может ему помочь. Зашла миссис Гэррик, забрала поднос и как-то особенно на него посмотрела, как будто увидела кого-то, кто давно жил в этой комнате, но сейчас его здесь быть не должно. Ему даже пришлось уйти в ванную – подальше от ее вопрошающих глаз и ее молчания. Он взялся за книгу и попробовал читать, но кроме слов «Я только что на себя в зеркало посмотрела впервые за несколько дней. Под глазами жуткие круги и по лицу видно, что сердце мое разбито» ничего на странице не было.

Слова эти врезались ему в память, как эпитафия на могильном камне, и, сколько он ни старался, они не шли у него из головы. Он знал, что мозг всегда цеплялся за какие-то ориентиры, чтобы не потеряться в бездне страха и печали. Обедать он тоже не стал, лишь часами гулял в парке, пытаясь освободить рассудок от вездесущего образа Григ перед зеркалом – он наконец-то увидел ее истинное лицо. Вечером он сильно напился, пытаясь помочь Мозгу избавиться от навязчивых видений, закрыл дверь и ключ выбросил в окно, иначе он прыгнул бы в машину и помчался в Дорсет. Теперь ему казалось, что он точно знает – она не для него – он всегда будет видеть ее перед этим несчастным зеркалом, эту провинциальную актриску в дешевой пьесе. Но ведь однажды, возражал он себе, она была настоящей Джульеттой, в парке Джульетты, и однажды ночью на берегу – ее лицо было воплощением всего лучшего, что есть в женщинах. И уже рука ее лежит в его руке, и он в поту выскочил из кресла с выпрыгивающим из груди сердцем – ну, где же она? Где? Уже забыт ее образ в зеркале, все забыто, осталась только любовь, мед на ее губах, мед повсюду на ее теле, мед и любовь…

Он не мог больше этого вынести, вбежал в комнату, упал на постель и призвав на помощь всех святых, провалился на самое дно древнего седого моря.

Два дня и две ночи он не мог ни есть, ни спать, боль пульсировала в каждой клеточке его изможденного тела и сжимала ее в жестких объятиях. Он уже не различал вкус сахара и соли, а при ходьбе он, хотя и слышал стук собственных шагов, не чувствовал ногами земли. Однажды вечером, остановив такси, он не смог вспомнить, где живет и только по счастливой случайности не заблудился – по пути ему встретилась миссис Гэррик, шедшая домой из кинотеатра. Ночью, в постели сердце его невыносимо громко колотилось в панцире тела, как безумец, стучащий в дверь карцера в сумасшедшем доме, пару раз он ловил себя на мысли, что мозг его балансирует на какой-то тонкой грани и заставлял себя лежать не шевелясь и не выпустить его наружу. Руки не подчинялись ему при бритье – теперь он ходил к брадобрею. Ничто больше не удерживало его в этом мире, кроме, как он знал, его долга перед человечеством. Несколько раз у него случались каталептические припадки, когда он совершенно терял контроль над собственным телом, а после припадков ему становилось не легче – все его поры открывались и из него текла вся влага, какая только была в организме. Он хотел было вызвать врача, чтобы приняв какое-нибудь лекарство, забыться хоть ненадолго во сне, но в последний момент уговаривал себя не делать этого – ведь если он выкарабкается самостоятельно из этой пропасти, он станет полновластным хозяином собственной судьбы до конца жизни.

На пятый день после получения письма комната вдруг наполнилась каким-то сладостным ароматом, который проходил сквозь его легкие, наполняя жизнью заскорузлую раковину его тела, он чувствовал, как кто-то помогает ему впитывать этот неземной эликсир, и мозг его ожил: «Это не Григ, нет, это не Григ.» Он понял, что чувствительность вернулась к его рукам и ногам. Мозг кричал ему, что это не Григ, да он и сам это знал – он сел на кровати и, превозмогая боль, громко спросил: «Кто здесь? Кто это? Кто?» И тут его измученное тело не выдержало, рука сама собой поползла к записной книжке, достала прядь волос и он начал валиться в бездонный сон, как ребенок зажав в руке самое ценное, что у него было – яркую прядь женских волос.

 

ГЛАВА 20

Через час Кельвин проснулся, осмотрелся и обнаружил, что белье насквозь промокло от пота, а камин догорает. С минуту он посидел на постели, пытаясь заставить работать мозг, постепенно наливаясь яростью и ненавистью к Григ и к себе за постыдный ужас последних пяти дней. Разжав кулак, он обнаружил на потной ладони прядь волос и снова выругался – ну, он и дурак, да еще суеверный. Вывалившись из постели, он как мог добрался до камина и занес руку, чтобы бросить в огонь эту ненавистную прядь.

Так он и простоял, пытаясь заставить себя исполнить задуманное, но кулак не разжимался, рука не двигалась. Мозг его скорее отправил бы в огонь его собственную руку – но не эту яркую прядь. И стоя в нелепой позе у камина, Кельвин почувствовал, что вся тяжесть, все страдания последних пяти дней еще раз пронеслись через его измученное тело – он скорчился от нестерпимой боли. Вдруг его мозг, уже привыкший к ударам, дал ему понять, что боли больше нет, она прошла, как проходит мимо маленькой станции скорый поезд, бьет потоком воздуха всех на платформе, и вот его уже нет, и только ощущение чего-то сильного, непознанного остается с вами надолго. И Кельвин, не веря в случившееся, еще долго осматривал себя и чутко прислушивался, не вернется ли опять все то, чего он так боялся – но нет, лишь локон в руке напоминал ему о том, что еще минуту назад жизнь казалась ему невиданным мучением. Кельвин подумал, что не найдется теперь на земле силы, которая заставит его уничтожить эту чудесную прядь, принесшую ему столько страданий, но потом спасшую.

Он подбросил поленьев в камин, вышел из комнаты и включил воду в ванной. После горячей ванны он принял холодный душ, и почувствовал голод – черт возьми, да он же не ел столько дней! Накинув пальто, он добежал до ближайшего паба, выпил пару кружек темного «Гиннеса», урча расправился с бифштексом и неожиданно и с радостью заметил, что все чувства вернулись к нему. Жизнь продолжалась. Во всем теле забурлила неукротимая энергия, возбуждение жизнью – надо немедленно идти к Маргарет и уверить ее, что он снова в форме и готов сражаться дальше за свою любовь. Взяв такси, через пару минут он уже звонил в дверь дома на Блэнфорд Роу.

Открывшая дверь Бесси сообщила, что хозяйка дома, Кельвин прошел прямо в гостиную – одетая в черное, напряженная, с прямой спиной, там сидела Маргарет.

Полная тишина воцарилась на мгновенье в комнате, она побледнела, а он нарочито веселым голосом воскликнул: «Отлично выглядишь! Ты кого-то ждешь?»

– Да, жду.

Он знал, что ждала она его, перестал улыбаться и благодарно на нее посмотрел.

– Дай мне чего-нибудь выпить, – попросил он.

– Сейчас, возьми, в шкафу.

Он налил ей полную рюмку чистого виски, налил себе и сел. Он уже полностью владел собой даже под ее вопрошающим взглядом. После тягучей паузы она проговорила: «Ты изменился сильно и навсегда, я правильно поняла?»

– Правильно.

– Но сейчас-то ты еще прежний. – Она сцепила руки, чтобы он не заметил, как сильно они дрожат.

– Я собиралась тебе позвонить, хотя понимала, что не надо этого делать, надо просто сидеть и ждать, и ты сам придешь.

– Спасибо тебе.

– Это было страшно?

– Да. Я до сих пор не верю, что выбрался живым.

– Я так и думала. Какой ты молодец, что сам со всем этим справился! Я… Сейчас у тебя такое лицо… совсем другое… Теперь ты уйдешь, и мы с тобой больше никогда не увидимся.

Подняв на нее взгляд, он медленно, раздельно произнес: «Да, боюсь, что это так.» Маргарет надолго замолчала, пытаясь справиться с волнением.

– Ты понимаешь, что твои беды не прошли незаметно и для меня?

– Догадываюсь.

Она посмотрела на него глазами обиженного ребенка.

– На твоем месте я бы не стала так убиваться.

– Пусть каждый из нас остается на своем месте. Казалось, она уже не в силах совладать с собой – столько страдания было в се голосе: «Будь она проклята, она же просто призрак, а я – живая женщина, и…»

– Я знаю.

Неожиданно она вскочила с кресла, упала перед ним и положила голову ему на колени.

– Кельвин, я ни в чем тебя не виню, скорее я сама во всем виновата, мне нельзя было пускать все на самотек. Она подняла на него полные слез глаза, но не увидела сострадания и опустила взгляд. «Черт возьми, да скажи же хоть что-нибудь!» Она замолчала, а потом обхватила своими сильными руками его тело: «Кельвин, я не боюсь, я не боюсь, пусть мне будет больно, лишь бы ты освободился от этих страданий. Мне только нужно… О, боже мой!»

Она прильнула губами к его губам, его воля растаяла под живительным теплом ее тела, он крепко обнял ее – она вся дрожала от неизбывного желания и страсти.

С пылающим лицом она поднялась па ноги и воскликнула: «Пойдем ко мне в комнату, я больше так не могу, я люблю тебя!»

Его взгляд говорил ей «да», но в этот момент дверь отворилась и в комнату тихо вошла Анна.

Поняв, что вошла не вовремя, она смутилась, потупила взор и сказала: «Мадам, я иду спать. Мальчик чувствует себя хорошо. Спокойной ночи, мистер Спринг. Спокойной ночи, мадам.»

Она закрыла дверь, но вместе с ней комнату покинули и все желания Кельвина и Маргарет.

Долго они не решались нарушить тишину, наконец Кельвин собрался с духом: «Даже лучше, что она вошла.» И, не обращая внимания на ее обиженный вид, продолжил: «Но еще лучше то, что ты сказала и сделала то, что сделала. Понимаешь?»

– Да. Я с большим удовольствием вспоминаю боль, которую ты мне доставил, чем радость от общения с другими… Мне… для меня больше было немыслимо так жить.»

Он посмотрел на часы – было уже без десяти минут десять, он тут же вспомнил, куда ему обязательно надо успеть – времени почти не оставалось.

Он поднялся и сказал: «Все, мне пора.»

Лицо ее стало мертвенно-бледным, но она нашла в себе силы слабо улыбнуться и промолвить: «Не думай обо мне плохо, Кельвин, даже если мы никогда больше не увидимся. Ты для меня навсегда останешься идеалом мужчины, я всегда буду любить тебя». Она отпустила его руки и отвернулась. «Скорее уходи.»

Он мягко закрыл дверь, и сразу услышал за ней ничем больше не сдерживаемые рыдания. И это тоже он никогда Григ не простит. Он выбежал на улицу и остановил проезжавшее такси: «В «Корабельный колокол», скорее!»

 

ГЛАВА 21

Кельвин попросил водителя подождать внизу, а сам поднялся в бар. Бар уже закрывался, и публика тянулась к выходу, свет наполовину погашен. В дверях Кельвин остановился и увидел, что она, как всегда, сидит в углу, полускрытая тенью. Она подняла голову, увидела Кельвина, допила бокал и пошла к нему, но, не останавливаясь, прошла мимо и спустилась по лестнице к выходу. В машине она назвала шоферу какой-то адрес и до самого момента остановки машины не проронила больше ни слова.

Наконец они приехали. Повернувшись к Кельвину, женщина спросила: «Так ее больше нет?»

– Нет.

– Я знала, что так и будет.

– А я знал, что найду тебя в баре.

– Я умею ждать. Она сказала это так, как будто действительно ждала не один год, с самого рождения.

Кельвин расплатился с шофером, они вышли из машины в неизвестном ему районе, подошли к двери в двухэтажном доме, увитом шуршащим на ветру плющом, она открыла ключом дверь, они вошли. Она распахнула дверь в большую просто обставленную комнату – внутри ярко пылал камин. Она включила свет и повернулась к Кельвину – он в который раз удивился глубине ее глаз и свежести розовых губ.

Она сбросила пальто и долго стояла у камина, потом сказала: «Как долго я ждала этого дня.»

Подойдя к нему и не слова больше не говоря, она тихо и нежно поцеловала его, у него закружилась голова, и скоро он оказался на белоснежной постели, в полном мире с самим собой и с жизнью – она укутала его своей любовью, он чувствовал себя защищенным от всех жизненных невзгод, и он сам не заметил, как уснул. Спал он долго и крепко, проснулся свежим и полным сил и увидел, что женщина уже давно встала и с кухни доносился ее голос, она негромко напевала какую-то старинную песню. Через минуту она вошла в комнату в шелковой блузке и строгой черной юбке – в руках у нее была чашка с чаем. Кельвин выпил чай, встал и пошел в ванную, почистил зубы щеткой, которую она при нем вытащила из запечатанного целлофанового пакета, принял ванну и вернулся в постель. Немного полежав, Кельвин почувствовал, что страшно проголодался, тут женщина снова вошла, на этот раз с тарелкой яичницы с беконом – он съел все до последней крошки, где-то в глубине мозга удивляясь – да что же такое происходит?

Позавтракав, он вытер лицо и руки полотенцем, женщина подала ему зеркало и сказала: «У меня есть бритва, можешь побриться, если захочешь.» – Она улыбнулась. – «Торопиться некуда.»

Женщина хотела было встать, но Кельвин поймал ее руку, и увлек в постель, и еще несколько часов пролетело, как один миг, они никак не могли насытиться друг другом – от нее исходили такие волны тепла и доброжелательности, что он едва в них не захлебнулся – он чувствовал себя полностью новым человеком.

Когда за окном сгустились сумерки, Кельвин спросил: «Мне не пора уходить?»

– Нет, вздохнула женщина, – я всю жизнь тебя ждала и отпущу только тогда, когда отдам все, что должна.

Она замолчала, затем поднялась, сделала на кухне омлет с сыром и подала его с вином, а после ужина принесла Кельвину в постель ликеру и чашку сваренного по-турецки кофе.

Он закурил сигарету и спросил: «Скажи, а тебе не кажется, что все это странно?»

– Нет, ничего странного тут нет, как нет и нужды что-нибудь объяснять и обсуждать.

Он посмотрел на нее и с улыбкой спросил: «И имени твоего мне тоже не дано узнать?»

– Я же не знаю твоего имени, и не спрашиваю. – Она помолчала. «Я совершенно не знала, что мне делать в этой жизни, пока не увидела тебя, и тогда я все сразу поняла, вот как это случилось. И еще мне сразу открылось, что она – призрак, и я знала, к чему тебя приведет жизнь с этой девушкой, поэтому я решила, что должна вырвать тебя из ее рук».

– А к чему меня эта жизнь должна была привести?

– К смертному савану.

Больше она ничего не сказала, а сбросила одежду и бросилась в его объятия, а потом он уснул рядом с ней и проспал до самого утра, и разум его был свеж, как розовый бутон.

На третье утро он проснулся раньше женщины, посмотрел на нее, увидел, что на ее спящем лице не отражается ничего, кроме покоя, и понял, что она действительно дала ему все, что только могла.

Скоро и женщина пробудилась, сонно улыбнулась и сказала: «По-моему, тебе пора сбрить эту ужасную бороду.»

Он встал с постели, побрился, надел костюм и сел за стол завтракать. Оглянувшись на женщину, он залюбовался ее видом и сказал: «Сегодня утром ты как настоящая роза.»

Она улыбнулась в ответ, лицо ее приобрело мягкие, нежные очертания, она ответила: «Только запах свой эта роза отдала тебе.»

Он резко сказал: «Да, я знаю. А я тебе что-нибудь смог дать?»

– Все, что только мужчина может дать женщине, чтобы она могла полнее ему отдаваться, и дать понять, что нет на свете большей гениальности, чем гениальность быть женщиной и уметь растворяться в любимом. Сегодня утром я богаче всех на свете.»

Она улыбнулась. «Мы столько могли бы друг другу сказать, мы ведь знаем такое, что очень немногие знают.» Она подошла к телефону: «Сейчас я тебе такси вызову.»

Только теперь он сообразил, что за три дня, что они провели вместе, ее телефон ни разу не зазвонил, и он подумал, что она очень одинокая женщина. Он опустил ноги на ковер и так некоторое время сидел, не зная, что делать дальше.

Потом он сказал: «Я и не знаю, что тебе сказать.»

– Прощай, – ответила она просто.

Больше они не обменялись ни единым словом, пока не приехала машина. Прощаясь, он поймал ее руку.

– Я хочу тебя поблагодарить.

– А я тебя хочу поблагодарить.

Он нежно ее поцеловал и открыл дверь. Уже подходя к машине, он оглянулся на уже закрытую дверь и понял, что последние три дня прожил в самой утробе своей жизни, в самом главном смысле. И еще он понял, что когда она говорила, что ее призванием было не довести его до смертного савана в его отношениях с другой женщиной, она не лгала.

 

ГЛАВА 22

Вернувшись в пансион, он нашел записку от Маргарет.

Дорогой Кельвин,

Я на десять дней уезжаю, мне надо забыться. Понимаю, что когда вернусь, тебя здесь уже не будет, поэтому прощай.

Маргарет.

Он разобрал бумаги и понял, что ему действительно пора ехать. Среди пришедшей почты он увидел несколько писем от издателей и телеграмму от его агента в Нью-Йорке, еще несколько писем от Григ, которые он без всякого сожаления сжег, как будто это были счета от телефонных компаний, и при этом не испытал никаких чувств.

На следующий день он поехал в Розхэвен – там светило яркое солнце. Войдя в сад, он почувствовал сильное облегчение, ведь здесь он мог непринужденно войти в дверь, и все поймут, что он пришел к себе домой. Детей в доме не было, лишь в дверях гаража он нашел Грейс. Подойдя поближе, он увидел, что Грейс с кистью в руках склонилась над неоконченной картиной, а по стенам развешаны бесчисленные полотна, привезенные из Касси.

Она услышала шаги, обернулась, лицо ее побледнело, но она взяла себя в руки и сказала: «Привет.» Его взгляд остановился на одной из картин на стене и, не говоря ни слова, он подошел к картине вплотную. С холста ему улыбалось милое родное лицо Розмери – Грейс передала в одной работе всю радость девочки от общения с морем, солнцем и родными людьми рядом.

Открыв рот, он простоял перед картиной минут пять, и лишь потом дар речи вернулся к нему: «Боже мой!»

Неожиданно Грейс покраснела, посмотрела на мужа и улыбнулась: «Неплохо получилась Розмери, верно?»

Он посмотрел на нее с тем же удивлением, с которым смотрел на ее картину.

Потом он пересмотрел одну за другой все картины, и в конце не смог сдержать восхищения: «Теперь я понимаю, почему Гейер тебе отдает галерею. Когда открытие?»

– Через две недели. Я их на следующей неделе должна в Лондон отправить.

– А сама тоже поедешь?

Голос его звучал удивленно. Посмотрев на Грейс поближе, Кельвин вдруг заметил, что средиземноморская позолота сползла с нее, уступив место болезненной желтизне.

– Нет, – ответила она, – мне что-то не хочется.

Тут он понял, что она ничего не знает о том, что с ним произошло за последние пять дней и сказал: «Я сюда приехал, чтобы сказать тебе кое-что очень важное. У меня все кончено с Григ.»

Сказав это, он почувствовал сильное облегчение, а Грейс оставалась мертвенно бледной, – это сильно его озадачивало.

– И что?

– Ну, собственно, это все, что я тебе собирался сказать. Все кончено, и мне теперь кажется, что ничего и не было. Ты мне веришь?

– Да. – Она бессильно опустила кисть. – Я тебе верю, только я не верю, что все прошло.

Для него это был страшный удар, он даже сел.

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что сказала.

Его взгляд блуждал по стенам в отчаянии, но вдруг он наткнулся на лицо Розмери на холсте и он уцепился за эту слабую надежду: «Послушай, вот ты говоришь, что Розмери неплохо получилась, хотя раньше ты никогда не писала маслом! Я же тебе верю – почему же ты мне не хочешь поверить?» Он улыбнулся: «Я еще никогда не был так серьезен.»

Лицо ее побелело – он понял, что она поняла – скорее всего он ее не обманывает, но не смогла сдержать эмоций.

Он быстро сказал: «Посиди здесь, и постарайся не двигаться!», а сам быстро выбежал из гаража, забежал в дом и принес ей бутылку бренди.

Она отпила прямо из бутылки, натянуто засмеялась и сказала: «Ты еще не видел настоящего портрета Розмери.»

– То есть как?

– Он у меня в комнате. Я…

– Я хочу его посмотреть.

Они пошли в дом, услышали смех детей, игравших во дворе и Кельвин заметил: «Я бы не хотел сейчас встречаться с детьми, давай как-нибудь обойдем их.»

Грейс повесила «Портрет в белом» – так она назвала картину, над своей кроватью.

Он долго изучал работу, потом сказал: «Знаешь, я всегда считал, что если я умру, Розмери будет очень одиноко, потому что ты ее не понимаешь, а теперь-то я вижу, что я был неправ. Как это у тебя получилось?

– Не знаю, это произошло само собой. Всему приходит время случиться.

Он снова посмотрел на картину. Лицо Розмери было изображено с нимбом, как у святой, в технике чувствовались мощь и сила. Он сказал: «Если бы я увидел эту картину сразу после того, как вы вернулись из Касси, я бы, может быть…» Он глубоко вздохнул: «Ладно, теперь все позади, я остался самим собой, я снова с тобой… Что это за духи?»

– Знаешь, я в Касси купила у какого-то старика, в крошечном флакончике, он еще сказал, если услышишь запах этих духов, вспомнишь все, что до сих пор не мог». Она улыбнулась. – «Я, например, вспомнила первый день в этой комнате.»

Сами не понимая как, они оказались в объятиях друг друга в постели и скоро на них снизошел мир.

Вечером Кельвин пошел прогуляться в поле, а вернувшись к чаю, сказал Грейс: «Мне ненадолго надо уехать. Понимаешь, зачем?»

– Да. Только не очень задерживайся.

Он коснулся ее руки и сказал: «Не задержусь.»

Она решила, что ему надо побыть одному, чтобы понять, не помешает ли его новая жизнь работе, которую он замыслил в Крок Бэй. Она, конечно, и дальше будет писать картины, и времени на детей ей тоже хватит. Кельвин взглянул на часы: «Мне уже пора, а то я опоздаю на поезд. Я вечером уже хочу быть там.»

Вернувшись в пансион, на столе он нашел несколько писем. Первым он вскрыл письмо с французской маркой – оно оказалось от Адриана Мистраля:

Дорогой Кельвин Спринг,

Никогда вам не писал, приехал в Париж и хочу вас поблагодарить.

Мне вам многое нужно сказать. Я упорно учусь, уже дал два концерта, но выступать мне больше не хочется. Мне хочется заняться тем, о чем мы говорили.

Мне кажется, это будет странное произведение, должно быть, в орбите моей или вашей жизни что-то серьезное произошло, если нам пришла в голову одна и та же мысль почти одновременно. В любом случае, мне кажется, что источником моей музыки будете вы, хотя понять, почему, я не могу.

Попробую написать музыку, а там посмотрим.

Я вам еще напишу.

Спасибо вам, огромное спасибо.

Всегда ваш Адриан Мистраль.

Кельвин бросил письмо на стол. У него возникло странное чувство, что все вернулось к самому началу, хотя он понимал, что все еще далеко не закончилось.

 

ГЛАВА 23

Кельвин уехал в маленькую деревушку на побережье Нормандии, где волны Атлантики будят сонный берег, ветер шумит в лесах, а люди живут в полном единении с природой. Здесь, на краю Европы, он хотел поработать над своим Замыслом. Ему был нужен дом на природе, чтобы можно было в нем жить и много работать, но в Европе жить ему не хотелось – слишком много людей было вокруг, и уединиться было практически невозможно. Ему казалось, он знает, что случится в мире в ближайшее время, поэтому он написал жене, предлагая переехать в самую, на его взгляд, спокойную страну – Канаду, и в ожидании ее ответа он выбросил проблемы истории из головы, и задумался о Григ, пытаясь понять, действительно ли она так много для него значила, или весь этот роман с самого начала был для него большой ошибкой, так и не давшей никакой пищи его разуму.

Единственное, что он понял навсегда – роман закончен. Осталось от него немного – лишь загадочные строки стихотворения, да мистическая прядь волос в кармане – он достал ее и снова повертел в руках, снова возникло ощущение, что он держит в руках какую-то святыню. Для него теперь любые сердечные проблемы нежелательны – ведь его предназначение выше, серьезнее, дальше, чем у большинства остальных людей – Человек не должен тратить невосполнимого времени на бренную любовь. Ему подобает, слушая море, размышлять о Сибелиусе, глядя на камни, думать об Эпштейне, а слушая шум ветра, вспоминать Данте, тогда люди смогут понять и простить друг друга. В то же время он чувствовал, что без любви к осознанию этого прийти нельзя, она – необходимое испытание на пути к совершенству, и, преодолев ее, человек может устремиться к вершинам мироздания, посягнуть на незыблемость Пространства и Времени. Он часто и надолго ходил к морю, понимая инстинктивно, что его время—это время моря, у моря многому можно научиться. Ему нужно вернуться к истокам Человека и понять его предназначение.

Вскоре он получил письмо от Грейс, она сообщала ему, что у них скоро будет ребенок.

Он отложил письмо в сторону и посмотрел на море. Единственная отчетливая мысль, которая пришла ему в голову – с Григ у него еще далеко не все закончилось. В тишине его разума шумело море. Он подумал, что чувствовал, что Грейс понесет от его яростной любви сразу после примирения, а она не сразу сообразила предохраниться.

Он перечитал письмо. Она очень сердилась на него, но в то же время ничего не могла поделать, чувствовала себя ему обузой, что было правдой, ведь теперь все его планы сдвигались. Он отправил ей телеграмму, которая, по его мнению, Должна была развеселить Грейс и сильно озадачить почтовые службы.

Потом он пошел на берег, и там понял, что не сможет начать работу до рождения ребенка, и тут же в голове стала сама собой складываться в слова новелла, которую он давно вынашивал, но все не решался начать, история идиллической жизни на острове двух влюбленных. Он решил, что это будет его прощанием с беллетристикой, эта вещь обязательно должна стать шедевром, Кельвин прибежал в дом и написал Грейс ответ:

– Не волнуйся и ни о чем не думай. Меня это устраивает. Я сажусь писать новеллу о влюбленных и радуге – помнишь, я тебе рассказывал, это как раз займет все время до рождения ребенка, а потом мы купим домик в Канаде и я смогу начать большую работу. А сейчас, я прямо сейчас сажусь за новеллу.

И он действительно набросился на рассказ и не заметил, как зима перешла в весну, а весна в лето, он буквально зарылся в свою историю. Наконец июльским утром он поставил последнюю точку в повествовании – за окном пели жаворонки, чайки плавно планировали над морскими волнами. Он порадовался за ребенка, который позволил ему написать такую замечательную вещь, он видел, что эту новеллу нескоро забудут, она вызовет яростные споры и читатели будут требовать продолжения. Он глубоко вздохнул и решил пойти искупаться, а потом неделю повалять дурака перед отъездом в Розхэвен. Последние дни беременности он рассчитывал провести с Грейс. Он поднялся наверх, взял полотенце и плавки и отправился к пляжу, насвистывая ирландскую мелодию. По дороге он встретил почтальона, вручившего ему телеграмму из Колдминстера. Кельвин прочел ее и побледнел. Потом он бегом вернулся на почту, набрал номер в Кройдоне и попросил как можно скорее отправить его частным самолетом в Англию.

Пока самолет снижался, он в который раз удивился, видимо, в его отсутствие над Англией всегда ярко сияло солнце и стояла отличная погода. На летном поле Кельвина ждал автомобиль – по дороге в Колдминстер он пытался сосредоточиться, но не смог, и только чуть не плакал от досады и горечи. Машина остановилась перед воротами больницы. Вышедший врач протянул Кельвину руку и даже не притворялся, что рад его видеть. Потом он посмотрел на небо, и Кельвин подумал, что вот сейчас он скажет: «Погожий сегодня денек». Кельвину всегда казалось, что Кавердейл, так звали врача, выглядит старше своих тридцати пяти, и сейчас он начал понимать, почему.

«Давайте присядем», – показал врач на маленькую скамейку у входа в больницу. «У вашей жены произошел выкидыш, она случайно поскользнулась и упала. Я принимал роды, ребенок родился мертвым и…»

– Она умрет?

– Да.

– Сколько ей осталось жить?

– Недолго. Я дал ей одно сильное лекарство, и его я смогу дать еще только один раз. Может быть, она захочет с вами поговорить. – Кавердейл помедлил. «Я сказал сестре, чтобы она вашей жене прямо сейчас лекарство дала. Курить будете?»

– Нет, спасибо. – Кельвин помолчал. – Сколько ей осталось?

– Час, может меньше. Если бы я не знал, что вы придете, я бы вообще не стал этого лекарства давать, и ее бы уже не было.

– Ей можно увидеться с детьми? – Лучше не надо. – Кавердейл взглянул на часы. – Они же в Розхэвене. Боюсь, они просто не успеют…

Кавердейл замолчал, вышел в боковую дверь и скоро вернулся со стаканом воды и таблеткой – Кельвин проглотил успокоительное, запил водой и спросил: «А она все знает?»

– Да. – Кавердейл помолчал. «Ей так плохо было, что она уже давно сама обо всем догадалась.» Лицо Кавердейла сразу посерело. «Мы сделали все, что могли, но…» Он уже начал говорить сам с собой. «Боже мой, неужели это все, что мы могли сделать?»

Кавердейл весь покрылся потом. Кельвин сказал ему: «Я знаю, вы действительно сделали все, что могли.» Лицо его тоже было мятым и серым от усталости. «Когда мне можно будет… к ней?»

– Скоро. Посидите пока здесь. – Кавердейл открыл окно. «Она совершенно спокойна, и вы постарайтесь не волновать ее.»

– Хорошо.

Кавердейл посмотрел ему в глаза.

– Сейчас я вас к ней отведу.

В палате царил полумрак. Сидевшая у изголовья кровати сестра встала, почтительно поклонилась и вышла. Кавердейл подвел Кельвина к кровати.

– К вам Кельвин пришел. Он наклонился к умирающей. – Как вы себя чувствуете?

– Покойно, спасибо вам.

– Хорошо.

Кавердейл подержал ее руку, отпустил и тихо вышел, затворив за собой дверь.

После долгого молчания Кельвин наконец выдавил из себя: «Здравствуй.»

Она, казалось, не услышала, но потом слабым голосом почти прошептала: «Ты не поднимешь немного занавеску? Я тебя не вижу.»

Он подошел к окну и поднял тяжелую гардину – в палату проник слабый солнечный луч, некоторое время блуждавший по кровати, но, наконец, остановившийся на лице Грейс.

Он снова подошел к кровати, достал небольшой пакетик из кармана и сказал: «Я там на пляже кое-что нашел для тебя» – тут он с ужасом увидел, что у нее нет сил даже для того, чтобы поднять руку и принять подарок – ему пришлось положить его на подушку так, чтобы она, открыв глаза, смогла его увидеть.

– Веки ее дрогнули, и она едва слышно прошептала: «Моя маленькая голубая ракушка!» – тень улыбки озарила ее изможденное лицо.

– Я знал, что тебе понравится. Она точно такая же.

– И я знала, что когда-нибудь она обязательно ко мне вернется.

– Конечно. – Он вложил ракушку в ее ладонь. – Она уже вернулась.

Она перевела затуманенный взгляд на окно, как бы пытаясь заглянуть куда-то далеко, куда только она одна могла заглянуть.

– Жаль, папы сейчас здесь нет, он бы порадовался, что моя ракушка снова со мной.»

Он терпеливо ждал, пока она вернется к нему из своего детства.

Помолчав, он спросил: «Ты счастлива?»

– Да.

– Видишь, чтобы снова найти тебя, мне пришлось уехать.

– Я знаю.

Ему стало ясно – она поняла, что для того, чтобы понять истинную цену любви, ему пришлось уйти к Григ, и только тогда он понял, что она на самом деле значила для него. Он надолго замолчал.

– Я знала, что ты придешь.

– Да.

– Ты Майклу расскажешь, как все было?

– Что было?

– Ты же знаешь.

Некоторое время он боролся с собой, а потом накрыл ее руку своей и сказал: «Да.»

– И еще передай Розмери мою голубую ракушку.

– Хорошо.

– Какая я все-таки глупая, храню всякую чушь.

– Я знаю.

– А что с тем локоном?

– Я его тоже храню.

– И ты до сих пор не знаешь, чьи это волосы?

– Нет.

– Может, тебе скоро откроется.

– Что ты имеешь в виду? – как мог мягко спросил Кельвин, ему действительно нужно было это знать.

– Не знаю. Просто, мне что-то привиделось. – Лицо ее, казалось уже доживало последние минуты на этой земле. «Мне сейчас много что открывается.» – Она пришла в себя и спросила: «А новеллу ты дописал?»

– Да, этим утром.

– Этим утром.

«Этим утром» для нее прозвучало как любым утром во Времени. Она снова заговорила: «Ты помнишь тот день у замка?»

– Да.

– А озеро вечером?

– Да.

Он взял ее руку – она была почти невесома. Лицо ее уже ушло в другой мир, оно сейчас было вовлечено в какой-то потусторонний хоровод.

– Я скоро уйду.

– Да.

– Но я очень тебя люблю и мне не будет одиноко.

– Нет.

Он понял что-то новое, протянул руку и тронул колокольчик на стене. Потом он вложил голубую ракушку в ее руку и сомкнул пальцы.

Беззвучно вошел Кавердейл. Он положил руку ей на сердце, минуту подождал, прислушиваясь, и сказал Кельвину: «Попрощайтесь.»

Когда Кавердейл вышел из палаты, Кельвин положил голову на грудь Грейс и с рыданиями прошептал: «Прощай.»

Долго еще в комнату никто не заходил, но наконец Кельвин разжал пальцы ее руки, взял ракушку для Розмери, вышел из палаты и увидел, что Кавердейл сидит в холле смертельно-бледный от усталости. Кельвин подошел к нему и положил руку на плечо, доктор поднял голову и спросил: «Она уснула?»

– Да. – Кельвин отошел на шаг и посмотрел в маленькое оконце на Колдминстер, освещенный бледным солнечным светом. «Она что, действительно заснула?»

– Да, именно так, – ответил Кавердейл. – Вы сейчас домой?

– Да.

– Вы сможете сказать обо всем Майклу?

– Да. – Кельвин задумался. – Я все могу сказать Майклу. Я подумал, я даже смогу его сюда привезти, чтобы он на мать посмотрел.

Он взглянул на Кавердейла, тот после паузы сказал: «Да, вы правы, так действительно будет лучше для Майкла. Только не затягивайте.»

Эта разумная мысль как будто окатила Кельвина холодной водой. Кавердейл сидел совершенно серый от недосыпания.

– Вам бы надо немного поспать, – предложил Кельвин. – Вы на износ работаете последнее время.

– Да. Ее я хотел спасти больше, чем кого-нибудь на свете. Невидящими глазами он посмотрел на Кельвина. Самое главное для меня было, чтобы вы успели пожелать ей «доброй ночи.»

Впервые за все время Кельвин почувствовал, что у него подкашиваются колени.

– Спасибо вам за эту возможность, доктор. Повернувшись, Кельвин не оглядываясь вышел.

 

ГЛАВА 24

Маргарет смотрела на мужа и на Григ и понимала, что сидит в одной комнате с чужими для нее людьми в чужом для нее доме на Блэнфорд Роу.

Ричард вяло листал страницы какого-то военного наставления. Даже мягкая куртка сидела на нем, как военный мундир, и на пляже он все равно выглядел выпускником военной академии в Сандхерсте. Иногда Маргарет задумывалась, а какие мысли скользят у него в голове, когда он вот так молча сидит в кресле после ужина, а недавно поняла, что мыслей вообще нет. Когда-то в его карих глазах ей виделся шум пальм у ленты прибоя, но сейчас в них отражался только плац с марширующими по нему солдатами. Он для нее ничего уже не значил, и все же через неделю ей предстояло уехать с ним в Индию. Теперь ей уже стало ясно, что и она для него значила очень немного. Последние две недели он пребывал в мрачном состоянии духа, и иногда ей казалось, что вот сейчас он подойдет и скажет: «Ладно, хватит, давай разведемся, сколько можно тянуть», но он все не подходил, а теперь они едут в Индию, и Генри едет с ними – ничего не случится, просто не может случиться до конца жизни, в Индии будет то же, что в Колдминстере.

Маргарет захотелось поднять голову и завыть, а за окном светило яркое солнце, его лучи играли на шпиле церкви на Блэнфорд Маунт и забегали поплясать на каштановых прядях волос Григ, склонившейся в кресле над книгой. В Ричарде не было ничего поэтичного, зато в Григ его было в избытке, но вся ее поэзия – это только напоминание о Кельвине, его отражение на ее лице. Маргарет любила тень Кельвина на лице девушки, но саму Григ она ненавидела. Снова ей захотелось завыть, завыть от одиночества в набитой людьми комнате. В мыслях она всегда была с Кельвином, когда ей было одиноко, а одиноко ей было всегда. Кельвин был так далеко, так давно, хотя она его не видела всего восемь месяцев, за это время она страшно постарела.

Ей стало интересно, а что сейчас делает Кельвин – ей не дано было знать, что в этот самый момент Кельвин закутывает в одеяло маленького Майкла, потому что его жена три часа назад умерла в Колдминстерской больнице.

Ричард пошевелился в кресле, отложил воинское наставление и сказал: «Пойду-ка я наверх, мне там кое-что надо сделать.»

– Мы через пятнадцать минут должны выходить, если ты хочешь прийти к Мортонам вовремя, – сказала Маргарет, глядя на часы.

– Хорошо, я буду внизу через десять минут.

Григ лениво посмотрела на Ричарда, он неприязненно окинул ее взглядом, он ничего не мог с собой поделать, Григ ответила ему столь нескрываемо презрительным взглядом, что ему оставалось только хлопнуть дверью.

Она перевела взгляд на Маргарет и заметила: «Опять не в настроении.»

Маргарет вернула взгляд Григ и с сожалением заметила, что порочная красота Григ никак не меркнет – по-прежнему ее губы ярки, а кожа бела и нежна.

– А ты чем собираешься заняться?

– Не знаю, наверное, немного поиграю на пианино. – Григ посмотрела в книгу и зевнула. – Мне еще чуть-чуть осталось. Неинтересная книга.

Маргарет даже ногой притопнула от возмущения и сказала: «Бог ты мой, я вообще не понимаю, как ты можешь читать эту книгу, если знаешь, что он ее написал в этом своем пансионе!»

Григ со скучным видом ответила: «Ну, это было так давно.»

Маргарет даже подскочила в кресле и заговорила с холодной яростью: «Ты что – думаешь, все прошло?» Григ смотрела на нее с выражением вежливого изумления на лице. «Хотя бы себе-то не лги!»

– Ты имеешь в виду, что у тебя это еще продолжается, да?

Маргарет посмотрела в пустые глаза сестры, сама почувствовала холод и сказала: «Не могу понять, как ты можешь спокойно здесь сидеть и все это обсуждать.» Она зарделась. «Конечно, у меня все это продолжается, и будет длиться вечно, если хочешь знать, я же женщина, мне не стыдно себе признаться, что когда-то я любила мужчину!» Маргарет смотрела на Григ до тех пор, пока та не опустила взгляд. «Но я тебе и передать не могу, как ты себя ведешь».

– И как же, интересно, я себя веду? – полным иронии голосом спросила Григ.

Маргарет поднялась из кресла и, глядя сверху вниз на сестру, спокойно сказала: «Я скажу тебе, только ты не обижайся. Ты себя ведешь так, как будто ты… призрак.»

Маргарет развернулась на каблуках и подошла к окну.

Она долго смотрела на прекрасный день за окнами, потом повернулась к Григ и сказала: «Могу себе представить, чем ты занималась в Лондоне на рождество и пасху.» Она говорила со все нарастающей яростью. «Только не лги мне. Не знаю, в чьи постели ты залезала, но просыпалась ты всегда в объятиях Кельвина, и так будет всегда.» Лицо ее побледнело, глаза горели. «Минуту назад я видела – он сидел на подлокотнике твоего кресла, и если бы ты этого не знала, ты бы давно уже умерла от ужаса. Боже мой, мне страшно подумать, что нас с тобой родила одна мать!»

– Ты меня ненавидишь, да?

– Нет, это не ненависть. Я тебя презираю. Ты только и можешь – брать, дать-то тебе нечего. – Ее губы скривились. – Не знаю, что ты сделала с Кельвином, я знаю только одно – ты не женщина.

– Ты не слишком много себе позволяешь?

Маргарет перегнулась через кресло и закатила Григ звонкую пощечину.

– Замолчи, и не строй из себя Джульетту!

Фраза эта испугала обеих сестер. Круг замкнулся. Григ покраснела и сказала полным горечи голосом:

«Тебе, наверное, Кельвин это сказал?»

Маргарет посмотрела за окно, на синий предвечерний свет, и заговорила чужим голосом: «Нет, хотя сейчас мне показалось, что он мне это говорил.»

Григ поднялась и враждебно прошипела: «Не надо бы тебе так убиваться по Кельвину. Пусть мертвые спят в могилах.»

– Да что ты такое говоришь? – Силы оставили Маргарет. – Не знаю, как ты можешь оставаться в Колдминстере… Слава богу, мы уезжаем в Индию.

Вошедший Ричард имел озабоченный вид, как будто только что подумал о чем-то серьезном.

Он сказал: «У меня голова болит. Мне никуда не хочется сегодня идти.»

Маргарет в гневе посмотрела на него и спросила: «Ты что, хочешь сказать, мы не идем играть в бридж?»

– Не могу я. Извинись перед ними за меня.

– Так ты же сам предложил пойти к Мортонам. Я их вообще терпеть не могу, а теперь мне туда одной идти? Ну ты и придумал?

Она вышла из комнаты. Ричард ошалело смотрел на Григ.

– Не надо, я ни в чем не виновата, – проговорила Григ.

Она испытующе посмотрела на него, потом опустила взгляд в книгу, но скоро подняла глаза, улыбнулась, как будто раскусила его. Он уже уселся в кресло. Вскоре за стеной хлопнула дверь – Маргарет ушла.

Тогда он поднялся, налил себе виски и спросил: «Налить тебе выпить?»

– Мне этого не надо, – ответила Григ, не поднимая головы, а через минуту добавила: «Я бы с удовольствием закурила.» Она так и не поднимая головы дождалась, пока он прикурит ей сигарету, а потом сказала: «Что это у тебя руки подрагивают, Ричард?»

Она улыбнулась, а он тут же уткнулся в свое воинское наставление.

Григ прочла до конца роман Кельвина, отложила книгу и прикурила еще одну сигарету. Она вальяжно развалилась в кресле, разглядывая сидящего рядом мужчину, сравнивая его с Оливером, Филиппом, другими любовниками… Мужчина – это что-то в темноте, после того, как погасили свет.

Она вспомнила Оливера, когда, едва приехав в Лондон, она позвонила ему в десять вечера, он уже засыпал.

Он воскликнул: «А, ты в Лондоне?»

– Да.

– Боже мой. Я уже лег. У меня завтра игра, мне надо выспаться.

– Лежи, лежи, я сейчас приеду.

И она приехала. Оливер действительно лежал в постели, деловито раздел ее и заключил в объятия своих мохнатых рук. Когда в два ночи она от него уезжала, жизнь больше не казалась ей загадкой, сердце было открыто для мужчин, все казалось легким и доступным. Через пару дней вечером он повел ее в клуб в Челси, там она встретила Филиппа, бледного, дурно одетого художника, но ей понравилось, как он издевался над мохнатым кретином, который только и умеет, что шпынять мячик. Она договорилась с ним о встрече на следующий день, он страшно опоздал, она уже стонала от нетерпения, наконец он пришел, и все встало на свои места. Она прожила с ним неделю, но потом ему нечего стало отдать ей, и она ушла, и тут же попала в крепкие руки какого-то матроса, но в ту же ночь снова оказалась у Оливера. Она знала, что рано или поздно все равно ей суждено возвращаться к Оливеру, только с ним она могла забыться в любви, потеряться в джунглях страсти. Для него она была просто женщиной, иногда он называл ее Соней, иногда Гвен, и в тисках его объятий она каждый раз чувствовала себя другим человеком. Ей был нужен мужчина, который бы ей позволил найти себя, а не раствориться в нем. Приехав в Лондон на пасху, она лишь ускорила свои упражнения в любви, сменила гораздо больше мужчин, но избавлялась от всех еще до рассвета, и просыпалась она всегда с Кельвином, всегда хватала его за руку и снова засыпала умиротворенная, и снова просыпалась, кляня Бога. Она никак не могла насытиться, и пожирала своих мужчин в темноте, без света.

Несколько раз она чувствовала, что сходит с ума, тогда-то она и открыла для себя прелесть виски, и нежный аромат сигарет. Вот музыка больше не доставляла ей удовольствия, и поэзию читать она больше не могла – это слишком отчетливо напоминало ей о тех вечерах, что она провела с Кельвином, когда они оба слышали чарующие звуки несуществующих флейт и труб. Интересно, что это неоднократно случалось в ее комнате в этом доме, но сейчас таинство Времени уводило ее дальше и дальше, и вот уже ей стало казаться, что все это было совсем давно, и в совершенно ином месте. Ведь с Кельвином она бывала в другом доме, не в этом, где так спокойно может сидеть в кресле Ричард и смотреть в воинское наставление, ни черта в нем не понимая.

Неделю назад она заметила, что и с Ричардом может случиться то же, что до этого случалось с остальными, хотя он не подавал виду. Ричард вообще был существом, который всегда старался избежать любых событий в жизни, чего бы ему это ни стоило. Он сжимал свою брошюрку здоровенными руками так, как будто она могла выпорхнуть из них и улететь. Григ закусила губу и вспомнила, как Ричард схватил ее своей железной хваткой утром, когда они лазили по скалам, и она поскользнулась, и неминуемо должна была сорваться вниз. Он отшвырнул ее от края скалы с такой ненавистью, что она призадумалась, а ненависть ли это вообще. Она разглядела зверя в Ричарде и подумала, почему Маргарет никогда не выпускает этого зверя из клетки. Ричард вполне мог бы заменить ей Оливера, и побороться с ней в дебрях любви в темноте…

Она снова закусила губу, вскочила с кресла и направилась к пианино. Проходя мимо Ричарда, она чувствовала на себе его оценивающий взгляд поверх книжки – она быстро уселась за пианино и, не обращая внимания на его шумное дыхание у себя за спиной, забарабанила по клавишам. Воздух в комнате сгустился от желаний двух людей. Она наигрывала глупую мелодию, повторяя много раз одни и те же аккорды, с силой ударяя по клавишам.

Ричард долго терпел, наконец он не сдержался: «А ты не перестанешь играть эту идиотскую мелодию?»

Она на мгновение убрала руки с клавиш, а потом снова заиграла ту же самую песню. Вскоре Ричард подошел к ней сзади и с грохотом опустил крышку пианино, едва не прищемив ей пальцы. Лицо его побагровело от гнева: «Ты что – нарочно?»

– Может быть.

Она снова подняла крышку и продолжила упражнение.

Ричард посмотрел на нее, как будто хотел ударить, но неожиданно улыбнулся и сказал: «Ах ты, маленькая глупышка.»

К ее удивлению, он снова уселся в кресле и больше не обращал внимания на музыку. Теперь ей пришлось иногда фальшивить – это должно было его раздразнить, и точно – вскоре она услышала, как он захлопнул книжку и направился к ней. Она перестала играть, развернулась на табурете и улыбнулась:

– Ну что, я действительно маленькая глупышка? Ричард не отрываясь смотрел на ее ноги, потом перевел взгляд на ее улыбающееся лицо, такое незнакомое теперь и потому привлекательное.

Он раздельно произнес: «По-моему, тебе давно пора в постель».

– Уже иду.

Она встала с табурета, подошла к Ричарду, взяла из коробки сигарету и, пока он подавал ей огонь, наклонилась так, что ее колени коснулись его – рука у него крупно задрожала.

Она улыбнулась и невинным голосом пропела: «Так я иду…»

Она пошла к двери, но в проеме задержалась, бросила ему призывный взгляд и, не оглядываясь, медленно стала подниматься по лестнице на второй этаж в спальню. На площадке она на секунду задержалась – расчет ее оказался точен, Ричард, думая, что она уже поднялась гораздо выше, с выражением упоения на лице выбежал из комнаты, но под ее взглядом потупился и сделал вид, что хотел что-то найти. Она поднялась наверх и пошла к двери своей спальни, чувствуя, как он, уже не в силах совладать с собой, тяжелыми шагами бежит за ней.

Едва она закрыла дверь своей спальни, как она тут же распахнулась, влетел Ричард и вот уже она чувствует его усы на своих губах – взломав клетку, зверь вырвался на свободу.

Час спустя, побрызгав себе на лицо холодной водой, она спустилась вниз, налила себе виски и улыбнулась своим мыслям. Ричард всегда считал, что достиг совершенства в умении обходить любые события в собственной жизни. На самом же деле единственным человеком, которому это удавалось идеально, был Кельвин. Ричард оказался изумительным пожирателем женской плоти, и все время тупо повторял: «Я люблю тебя, я люблю тебя», как заезженная граммофонная пластинка. Филипп и Оливер были другими, их заставить играть в любовь было невозможно. Она отпила еще глоток виски, и почувствовала, как блаженное тепло разливается по уставшему телу. Может, хоть сегодня дух Кельвина пощадит ее и придет лишь тогда, когда она уже будет спать в постели – во сне с ним было проще. Тут она заметила молодую луну за окном, захотела включить свет в комнате, потому что все предметы в комнате при этом свете приняли какие-то зловещие очертания, слишком напоминавшие ей о Кельвине – вся комната оказалась наполнена его очертаниями, он странно презрительно смотрел на нее со всех сторон.

Потом она услышала звук выстрела наверху, но не сдвинулась с места, пока не пришла Анна и не зажгла свет. Она молилась своим богам у себя в комнате – голова ее была покрыта сари, отчего вид у нее был довольно странный. Она спросила: «Вы слышали звук выстрела, мисс Григ?»

– Да.

– А хозяин – дома или ушел, мисс Григ?

– Дома.

Анна еще с минуту посмотрела на Григ и вышла из комнаты, а Григ продолжала сидеть не шевелясь – в тишине ей был отчетливо слышен каждый удар ее сердца во вселенской тишине.

Вернувшись, Анна спокойным, безразличным голосом сказала: «Мисс Григ, хозяин только что застрелился.»

Григ не могла пошевелиться, поэтому Анне пришлось самой звонить доктору.

Все для Григ протекало бесшумно, она лишь услышала, как Анна вернулась и попросила: «Мисс Григ, я думаю, вам надо сейчас же позвонить сестре.»

Григ не могла пошевелить и пальцем, потому что поняла, что то, от чего она так старательно бежала в объятия мужчин, сейчас со всей силой ударило по всему ее телу, полностью парализовав все ее желания. Анна снова пошла к телефону, позвонила в дом Мортонов и попросила передать миссис Кастаней-Смит, чтобы она срочно возвращалась домой. Затем она села в комнате рядом с Григ и неотступно смотрела на нее – Григ так и смотрела в одну точку на полу, пока у ворот не заскрежетали тормоза машины доктора. Анна вышла в холл, проводила доктора наверх. Осмотрев тело, доктор попросил Анну выйти из комнаты, а сам, вооружившись губкой и попросив Анну принести таз воды и мыла, долго возился, отмывая что-то.

Когда он спустился в гостиную, лицо его было бледным – он презрительно посмотрел на Григ. Оба помолчали, потом доктор спросил: «Вы знаете, что Ричард застрелился?»

Она кивнула, а доктор налил себе виски и залпом выпил, потом снова посмотрел на Григ взглядом, которым смотрят на животных в зоопарке: «Надеюсь, вы знаете, почему?»

– Нет.

Он наклонился к ней и, взяв ее пальцами за подбородок, прошептал: «Мерзкая, грязная шлюха.»

Она взглянула на него, но в глазах ее ничего не отразилось, тогда он с жалостью на нее посмотрел и сказал: «Мне пришлось там… кое-что вымыть.» Он с трудом сдерживал приступы тошноты.

– Где это случилось?

– В моей комнате.

– Нечего здесь сидеть. Идите наверх и до прихода Маргарет уберите постель. Я сделал все, что мог. Мы постараемся сделать так, чтобы ваша сестра ничего не узнала. – Он рванул Григ из кресла. – Быстрее. Разберите там все. Я Маргарет не скажу, что я там увидел, когда пришел. Черт возьми, я врач, зачем меня в эти дела замешивают – самое страшное, что вам, похоже все равно. Осмотр трупа доставит полиции немало приятных минут. – Она вышла из комнаты, оставив его в полнейшем смятении: «Боже мой, – прошептал он, – она же спокойна, как бревно.»

Услышав звук машины Маргарет за окном, доктор взял себя в руки.

Едва войдя в комнату, она увидела доктора и спросила: «Что случилось?»

– Ваш муж.

– Что с ним?

– Он застрелился, выстрелом в голову. – Автоматически он добавил: «Он совсем не страдал.»

Маргарет подошла к окну и посмотрела вдаль. В голове все время крутилась одна и та же сцена – они с Кельвином в гостинице «Босуэлл», и он говорит: «… к насилию и смерти.»

Доктор незаметно подошел к ней и спросил: «О чем вы думаете, Маргарет?»

– Да вообще-то я ни о чем не думала. Просто в голове сами собой возникли слова одного человека, которые он произнес очень давно. – Она уже пришла в себя и спросила: «А почему он застрелился?»

– Я не знаю.

В комнату вошла Григ и спокойно стояла в стороне, Маргарет изучающе посмотрела на нее – ее взгляд, казалось, сгонял всю краску с лица девушки. «Я думаю, мы не о всех подробностях самоубийства сможем сообщить в полицию, – сказала она, ни один мускул на ее лице не дрогнул. – Отведите меня к нему».

Доктор обнял Маргарет за плечи, вывел ее из комнаты. Григ осталась одна. Вошла Анна – Григ отвернулась и отошла к камину. Молчание и спокойствие на лице Анны были гораздо страшнее упреков доктора и слов Маргарет. И тут Григ поняла, что теперь ей на целом свете обратиться не к кому, кроме человека, который уже давно перестал для нее существовать. Она бессильно опустилась на стул, се душили рыдания, но ни одна слезинка не пролилась из глаз. Она видела за окном освещенный луной Колдминстер. Какое же страшное расстояние разделяет парк Джульетты и сегодняшний выстрел. Как все сразу успокоилось, и только Кельвин по-прежнему стоит у окна.

 

ГЛАВА 25

Июль в Лондоне выдался жарким, Кельвин пошел в Гайд Парк и лег полежать на траве. Сегодня он хотел остаться один и отправил детей за город с Эйлин. Мимо него проходили толпы гуляющих, но у него в мозгу стояла только одна картина, вид Грейс на берегу озера в тот вечер. Долго просидел он под деревом, но вдруг какая-то проходившая мимо женщина издала возглас удивления и опустилась рядом с ним. «Привет», просто сказала она и поцеловала Кельвина.

– О, Фелисити, как я рад тебя видеть!

– Давно мы с тобой не виделись, Кельвин.

– Да, давненько. Как Раймонд?

– Отлично. Опять целыми днями в библиотеках сидит, готовит материалы для новой книги.

– Теперь про кого?

– Про Бернса.

Кельвин взглянул на Фелисити и рассмеялся:

– Ты что, серьезно?

– Абсолютно. Раймонд считает, что англичане недостаточно чтут гениального шотландца.

– Боже мой, да он же, наверное, совсем зарылся, я его знаю!

– Ты совершенно прав. Он в январе провел неделю в Строуд, пытался понять душу Роберта, в смысле Бернса. Внезапно улыбка умерла на ее устах и лицо стало печальным.

– А ты что под деревом лежишь?

– Хотелось одному побыть. – Кельвин посмотрел куда-то в сторону. – Сегодня год со смерти Грейс.

Он вдруг ощутил теплую руку Фелисити в своих ладонях.

– Я не мешаю?

– Нет, что ты. Уж тебя-то Грейс всегда рада была видеть.

– Какой ты милый.

Она задержала свою руку в его руках.

– Ты пока останешься, или вместе к нам поедем?

– Поедем.

Она привезла его в свою квартиру с видом на отлично ухоженный сад, и отнесла чай в кабинет Раймонду, который работал и просил его не беспокоить. Они в молчании выпили чаю, а потом она мягко заговорила:

– Как давно все это было… А что ты делал последний год?

– Ничего особенного, я тебе все в письмах описал. До декабря я жил с детьми в Майо, а потом отвез их в Касси, они там прошлым летом с Грейс жили. – Воспоминания затуманили его взор: «Я рад, что отвез Розмери в Майо. Ей там было очень хорошо, она раскрылась, как розовый бутон.» Он снова вздохнул. «Из детей выйдут настоящие ирландцы, хотя Майклу пока больше нравится в Касси, ему так не хотелось возвращаться в Англию. Он по-французски говорит, я за ним не успеваю. А неделю назад я приехал домой, потом поехал в Сассекс и купил там дом, прекрасный дом, так что через месяц уже можно будет переезжать. Вот и все.»

– А сейчас где дети?

– Здесь, в Лондоне, со мной живут. Просто сегодня я их отправил за город, нехорошо им в такую жару в городе сидеть.

– Послушай, а почему бы тебе не привезти их в Строуд, пусть поживут у нас, а ты тем временем все дела уладишь с домом. Или ты даже близко не хочешь подходить к Колдминстеру?

– Не хочу, – ответил Кельвин. – Ну, а ты что делала в Египте, в Греции и вообще везде, где ты была за это время?

– Сама не знаю. Наверное, что-то искала – может, ребенка…

Кельвин посмотрел на нее и отвел взгляд. Фелисити очень переживала оттого, что не могла иметь детей, она чувствовала себя неприкаянной, но к сердцу своему она никого не подпускала.

Она спросила: «Над чем ты сейчас работаешь? Мне сейчас ничего больше в голову не идет, сначала надо дом найти.»

Они надолго замолчали, потом она сказала: «Я недавно Маргарет встретила.» Она посмотрела на него. «Или ты предпочитаешь, чтобы я об этом не говорила?»

– Да нет, говори. Знаешь, мне даже интересно, как будто перечитываешь книгу, которую последний раз читал давным-давно.

– Маргарет так постарела. – Фелисити помолчала. – Мне с ней сейчас гораздо проще было, она стала человечнее. Она такая прямая сейчас. Она тебя очень любила, ты знаешь?

– Знаю. Только я здесь ничем не мог ей помочь. Фелисити закурила сигарету.

– Она мне рассказала про Григ. Ты же знаешь, что там случилось?

– Догадываюсь. Все газеты об этом шумели. Он сухо улыбнулся. – Никудышный из меня писатель.

– Как же так, ты же все предвидел, ведь так?

– Да, в каком-то смысле так.

– Все пришли к заключению, что муж Маргарет сам застрелился… Ты знал о том, что у Григ другой отец?

– Знал.

– Когда это получило огласку, мистер Бардон дал ей пятьсот фунтов и выставил за дверь, и они навсегда отлучили ее от дома. Тетя дает ей двести фунтов в год на расходы. Живет она в Париже, изучает живопись, а сейчас, говорят, приехала в Лондон, хочет стать актрисой.

– Я предчувствовал, что так и получится, – сказал Кельвин, вспомнив видение Григ перед зеркалом, изучающей темные круги под глазами.

– И мужчин она как перчатки меняет, мне Маргарет сказала.

– Все это можно было предвидеть, – сказал Кельвин.

– Она во всех своих мужчинах ищет тебя. – Фелисити посмотрела на него. – Ни на ком она не может успокоиться – ей нужен ты.

Она издала протяжный вздох и сказала: «С тебя все началось, но ты, я вижу, как будто избавился от этого.»

На его лице снова заиграла та загадочная улыбка, которая появлялась тогда, когда он позволял мозгу жить самостоятельной жизнью – вот и сейчас рука его помимо его воли протянулась к записной книжке и достала из нее прядь волос: «Почти избавился», услышал Кельвин собственный голос.

Она взяла прядь волос и сказала: «Это не волосы Григ. Чьи они – ты узнал?»

– Нет. Но я бы обязательно хотел узнать.

– Там какая-то история за этой прядью?

– Конечно, только я не знаю, где она заканчивается. Кельвин вложил прядь назад в записную книжку. – Я даже не понимаю, зачем я ее тебе показал.

Она спросила: «Может, пойдем куда-нибудь выпьем?»

– Пойдем. Только не домой – вечер слишком хорош. Может, куда-нибудь в паб, с видом на реку?

– Отлично. А Раймонду я записку оставлю.

Они долго гуляли по Челси, стояли, у парапета на набережной и долго смотрели на реку, потом Фелисити взяла его за руку и сказала: «Как хорошо, что я тебя сегодня встретила.»

– Я тоже очень рад.

Они смотрели, как чайки вьются вокруг поднимающихся по реке барж.

– Я бы сейчас выпил бокал сидра, – сказал Кельвин.

– И я не против.

– Куда пойдем?

– Не знаю. Вон там как будто какой-то паб. Странно, я живу здесь рядом, а где здесь пабы, совсем не знаю.

– Давай пойдем в эту сторону, и зайдем в первый попавшийся.

Они завернули за угол и сразу нашли отличный маленький паб, заполненный девушками в разноцветных платьях и молодыми людьми в ярких пиджаках. Кельвин сказал: «Все старо, как Джордж Мур».

Они нашли места в маленьком зальчике, где студенты факультета искусств украшали цветными гирляндами угол и болтали о Хемингуэе и Викторе Голланце – все было как всегда. В другом углу Кельвин увидел рыжеволосого молодого человека, развалившегося на диванчике – ему подавала похожий на подкрашенный сироп коктейль в высоком бокале девушка, она склонилась к нему и нежно поцеловала.

– Я его знаю, – сказал Кельвин. «Он очень богат, он пьесы пишет,» Кельвин улыбнулся, глядя, как молодой человек пьет коктейль из рук девушки, которая осторожно наклоняла бокал, чтобы он не захлебнулся. «Он большой любитель развалиться, а девушки пусть его ублажают, как могут.»

– Какая мерзость, – поморщилась Фелисити и оглянулась на Кельвина.

– Что с тобой? – воскликнула она, увидев, что лицо его в секунду стало белее бумаги, а, посмотрев туда, куда смотрел он, увидела, что девушка поставила пустой бокал на пол и смеялась, откинув назад голову. Улыбка придавала лицу совершенное выражение, как у ожившей мадонны, глаз от нее оторвать было невозможно. Через мгновение Фелисити поняла, что эта улыбка и это лицо принадлежат Григ!

И в этот самый момент Григ тоже увидела Кельвина и красота осыпалась с ее лица.

Еще секунду назад ее внешность завораживала, и вот уже ее сущность, сущность призрака, проступила сквозь точеные черты, как будто после того, как душа покинула ее тело, красота еще некоторое время продержалась, а потом, не в силах более сопротивляться, уступила место хищному оскалу.

Кельвин не пошевелил ни единым мускулом, допил сидр, а потом, повернувшись Фелисити, спокойно спросил: «Ну что, нам пора?»

Они вышли и некоторое время шли, не проронив ни слова, потом сели на скамейку в саду возле памятника Карлайлу.

Фелисити, явно расстроенная и напуганная, пробормотала: «Это ужасно». Кельвин не ответил. Фелисити не могла долго молчать: «Маргарет сказала, что она и подумать не могла, когда писала письмо, что ты вернешься к жене, а теперь я поняла, что она жила только надеждой на то, что в один прекрасный день ты к ней вернешься, а сегодня она увидела, что этому не суждено сбыться – ты понимаешь, она же умерла у нас на глазах».

Она помолчала, думая, что Кельвин скажет хоть что-нибудь, наконец он сказал: «Это действительно было ужасно, хотя я так ничего и не почувствовал. Мне было совсем не больно.»

 

ГЛАВА 26

Всю зиму Кельвин работал в своем доме в Сассексе над фундаментом своего Замысла, а ближе к весне поехал в Лондон, чтобы обсудить детали с издателем. На Пикадилли он сел в автобус и, глядя на снующие по тротуарам толпы, подумал, что этот город долго не протянет, он обречен.

Его издатель, Фредерик Лосон, вечно скрытый за клубами дыма своей трубки, был одним из немногих людей, с которыми Кельвину было действительно интересно и два часа обсуждения огромной работы пролетели незаметно. Кельвин много раз говорил своему другу, что на его лице ярко отразилась вся многовековая история Европы, со всеми ее бедами и радостями.

Наконец Кельвин с облегчением вздохнул, открыл окно, чтобы выгнать из комнаты клубы дыма и сказал: «Ну что ж, я готов начать, теперь мне никто и ничто не мешает.»

Фредерик взглянул на него и спросил: «Слушай, а почему ты на меня так странно смотришь?»

– Может, ты и сам не уверен, что тебе никто и ничто уже не помешают работать?

– В каком смысле?

– Ну, не знаю, только мне кажется, что в ближайшее время ты за эту работу не сядешь.

– Почему это?

– Не знаю, я всегда такие вещи чувствую. – Фредерик встал. «Ну что ж иди, а там посмотрим, не будем загадывать.»

В дверях они обменялись рукопожатиями, а потом Фредерик сказал: «Слушай, чуть не забыл. Сегодня кое-кто звонил, спрашивал про тебя.»

– Интересно, кто же?

– Кэролайн Мандей.

– Знакомое имя. Кто это?

– Она актриса.

– Не люблю актрис.

– Я знаю. – Фредерик улыбнулся. – Только она актриса слабенькая, так что женщиной должна быть приятной.

– А чего ей надо?

– Она просто спросила меня, где тебя можно найти. Я ей не сказал. – Фредерик вернулся к столу, – Она оставила номер своего телефона, возьми, может, как-нибудь позвонишь.

– Так чего ей надо?

– Она сказала, что у нее для тебя есть новости от какого-то Адриана Мистраля.

– Адриана Мистраля?

– А ты знаешь такого?

– Да, мы однажды встречались. Он очень странный человек.

Кельвин задумался. «А как она выглядит, Кэролайн Мандей?»

– Мы однажды встречались. Она очень странная женщина.

Кельвин снова задумался, потом сказал: «Дай мне ее номер».

Он вышел на улицу, немного прошелся, зашел в телефонную будку. Перед тем, как набрать номер, он немного помедлил. Он вспомнил выражение на лице Фредерика. Его бил озноб, но сил набрать номер у него хватило. Наконец в трубке раздался приятный мелодичный голос: «Алло».

– Меня зовут Кельвин Спринг. Мне сказали, вы меня разыскивали.

– Да.

– Я сегодня в Лондоне. Может, пойдем куда-нибудь, выпьем чаю?

– Давайте. Где?

– Ну, скажем в Долиш Корт. Там тихо и спокойно.

– Через полчаса?

– Давайте через полчаса.

Голос звучал очень мелодично, как духовые в оркестре. Ему вдруг пришло в голову, что голос ее напоминал голос Грейс – ему казалось, что он уже стал забывать его. Но стоило ему услышать что-то похожее на тот, любимый голос и он зазвучал по-новому и свежо.

Он сидел в самом углу холла гостиницы «Долиш Корт» здесь больше было похоже на частный дом, чем на первоклассную гостиницу. Консервативно одетые пожилые люди в тишине пили чай. В зале царила полная тишина, и звяканье ложечки в стакане чая воспринималось как взрыв бомбы. За окном день катился к вечеру. Кельвин буквально физически чувствовал, как спокойствие окружающей обстановки проникает и в него. Ковер мягкого зеленого цвета приятно радовал глаз. В дверях появилась молодая женщина, секунду она осматривалась в зале, а потом решительно двинулась к нему. Кельвин успел заметить, что одета она была в серо-голубой костюм. Пока женщина не подошла к нему близко, лицо ее оставалось в тени. У нее были серые глаза, в которых бегали искорки цвета моря, временами в них преобладал серый, временами – зеленый. Волосы в тени выглядели еще темнее. Кельвина поразили ее длинные черные ресницы. Выглядела она человеком уравновешенным, красота ее проявлялась не сразу, и Кельвин лишь через пару минут понял, что севшая напротив женщина – настоящая красавица. Она внесла с собой аромат лондонских сумерек.

Не размышляя ни секунды, она подошла к Кельвину, и спросила: «Вы Кельвин Спринг?»

– Да.

– А я Кэролайн Мандей.

Приветствуя ее он встал, предложил ей место рядом с собой, подозвал официанта и заказал две чашки чаю. Кэролайн вела себя очень естественно и спокойно, не сразу Кельвин понял, что внутри она дрожит, как пламя свечи на ветру в холодной часовне. Она рассказала, что занята в постановке одной пьесы и за день до этого вернулась из Парижа, рассказала о парижской весне. Об Адриане Мистрале она не сказала ни слова до тех пор, пока официант не убрал поднос с чашками и в их углу не осталось ни единого посетителя.

Тогда она сказала: «У меня для вас письмо от Адриана Мистраля. Вы же знакомы с ним.»

– Мы однажды встречались.

– Да, он мне рассказывал. Он не забыл о вашей встрече. Неожиданно спокойствие ушло с ее лица, оно показалось Кельвину старым, изможденным «Я его встретила в Париже пять дней назад, мне кажется, с тех пор прошло лет сто.»

Он не поднимал на нее взгляда, опасаясь увидеть невыносимые страдания и боль.

Она передала ему письмо, он взял его и спросил: «Вы знаете, что в конверте?»

– Он мне не сказал, но боюсь, что знаю. Он задумался. «Мне кажется, там его завещание.»

Кельвин вскрыл конверт и в самом деле увидел внутри завещание, заверенное двумя людьми – он завещал Кельвину свой гонорар от концерта. Еще в конверт была вложена записка с двумя словами: «Спасибо тебе.»

– Вы правы, это действительно завещание. А что там у вас с ним случилось в Париже?

– Да, там целая история. В прошлую пятницу я поехала в Париж посмотреть пьесу, в которой мне предстоит играть, если ее поставят в Англии. С Адрианом Мистралем я познакомилась у управляющего концертным залом «Ла Салль». Адриан только что вернулся с репетиции и вид у него был такой, точно он только что вылез из могилы, или готовился туда сойти. Я понимаю, звучит это довольно глупо, но именно так мне в тот момент показалось. А Луи Шамбронн, это мой друг, отвел меня в сторону и попросил: «Адриан спутался с какой-то страшной девкой. Ради бога, уведи его куда-нибудь, только чтобы она от него отстала, иначе он не доживет до премьеры.» Мы его не отпускали весь вечер, хотя он куда-то рвался, а потом он напился, и я его отвезла домой, и он мне… исповедался, и плакал, и метался, а потом уснул у меня на коленях.» Она остановилась.

«До вчерашнего дня мы с ним не разлучались, а потом он предложил мне свою любовь, и я решила ему не отказывать, он мне казался таким неприкаянным, я чуть с ума не сошла – это как будто тебя любит человек, которого ненадолго выпустили из могилы, и мне это стало невыносимо, и я сбежала—улетела на самолете вчера утром.» Она посмотрела на него глазами, полными муки. «Вы меня понимаете?»

– Конечно. Вы пытались ему помочь, как могли.

– Верно. Я сказала Луи, что останусь с ним до премьеры, премьера сегодня, но потом я не выдержала. Он и себя не щадил на репетициях, и оркестру от него доставалось…»

– А что за музыку он сочиняет?

Казалось, она сильно удивилась его вопросу.

– Замечательную музыку, только в каждом аккорде звучит смерть. Завтра о ней будет говорить Париж, а через месяц – вся Европа. Это все равно, что играть на ребрах скелета – страшно, но очень увлекательно. Луи говорит, что он такую очаровательную музыку слышал в первый, и, он надеялся, в последний раз. Знаете, его музыку словами очень трудно объяснить. А мотив…» Кельвин тихо стал насвистывать мотив, и ее глаза загорелись: «Ничего себе, откуда вы знаете?»

– Той ночью, когда мы с ним познакомились, он мне сыграл начало на скрипке.

– Очень странно. Он мне говорил, что эту музыку написал под вашим влиянием, но что это за влияние, он не смог объяснить.» Вид у нее действительно был сильно потрепанный. «Я ему сказала, что с меня хватит, что я ухожу, тут он сразу как-то успокоился, и попросил передать вам это письмо. Я знаю, вы ему чем-то помогли, вот он и посвятил свой концерт вам.» Она вздохнула. «Я просто не выдержала. Он мне сказал, что вы с ним больше никогда не увидитесь, поэтому…» С ее лица исчез последний свет. «Я знаю, он очень скоро умрет. В нем смерть видна каждую минуту.» Она снова задумалась. «Вчера вечером мне позвонил Луи и сказал, что Адриан вернулся к этой девушке. Ее зовут…

– Григ, – сказал Кельвин.

Она в смятении посмотрела на него и забыла о вежливости:

– Откуда ты узнал?

– Я давно догадывался, что она с ним встретится.

– А ты ее знаешь?

– Знал.

– Он говорит, что она…

– Не продолжай, я уже знаю.

Она посмотрела на него и сказала: «Ты очень странный человек».

– Так концерт, будет сегодня вечером?

– Да.

Пришедший официант поставил на стол свечу. В ее свете Кэролайн казалась на много лет старше. Она улыбнулась.

– Я очень устала. Мне надо вернуться и отлежаться перед театром. – У нее был вид набегавшегося ребенка. «Как ты думаешь, мне не надо было ему помогать?»

– Нет, обязательно надо было помочь. Мы как-нибудь увидимся?

– «Я не против», улыбнулась она. «Я тебе хотела кое-что сказать. По-моему, он просил меня передать тебе письмо потому, что хотел, чтобы мы познакомились. Он сказал, ты поймешь, зачем.»

Она поднялась и взглянула на Кельвина. Он тут же ответил: «Да, я действительно понял.» Больше она не проронила ни слова, пока они не вышли на улицу.

– Так когда мы увидимся?

– Может, сегодня вечером?

– Мне надо пьесу до конца досмотреть, а это будет поздно. Хотя, если ты готов подождать, я согласна.

– Я за тобой заеду и буду ждать тебя у выхода, хорошо?

– Отлично.

Она села в такси и машина уехала. Он позвонил в отель «Ритц», заказал номер, потом позвонил Фредерику и сказал, что хотел бы одолжить у него пижаму – он не собирается сегодня возвращаться в Сассекс.

Фредерик сказал: «У меня все для тебя готово. Мне казалось, что ты останешься сегодня в Лондоне.»

 

ГЛАВА 27

Григ сидела в ложе рядом со сценой, рассматривала публику и понимала, что сегодня весь Париж пришел именно сюда. Многие из партера направляли бинокли на девушку, одиноко сидевшую в ложе и пытались понять, кому же принадлежит такая красота. Немногим было известно, что это подруга Адриана Мистраля, композитора, чей концерт сегодня исполнялся. Ходили слухи, что это настоящий шедевр. И о девушке, и о концерте было известно одинаково мало – в программе не было ни информации об авторе, ни о произведении – только фамилия первой скрипки и посвящение Кельвину Спрингу. Теперь публика терпеливо ждала появления самого автора, ожидая, что сегодня свершится сенсация. Нередко глаза наиболее осведомленных останавливались на хорошенькой девушке в строгом черном платье с одним-единственным бриллиантом, но никто не знал, что и то, и другое ей подарил человек, с которым она познакомилась незадолго до знакомства с Адрианом, из которого она по ночам выпускала зверя.

Сейчас она улыбалась – она, как и все, ждала, когда Адриан поднимется на сцену. На несколько дней она его потеряла – он исчез с Кэролайн Мандей, но вчера вернулся – со слезами на глазах, изголодавшись по ее телу, он накинулся на нее и до самого утра они не заснули. Он вернулся к ней потому, что не мог остановить того, что должно было произойти. Единственным человеком, который смог остановить ход времени был Кельвин Спринг. На сцену вышел солирующий скрипач, принял заслуженные аплодисменты – он действительно был сегодня первой скрипкой Европы, и сел за пульт.

И тут появился Адриан, медленно, как будто думая о чем-то другом. Григ поняла, что он совсем спокоен, сегодня он будет держать себя в руках и музыкантам ничего не угрожает – успех обеспечен. Ему поаплодировали лишь из вежливости, его еще не знали, хотя Григ было ясно, что к концу концерта рукоплесканиям не будет конца. Мягко, изящным движением он поднял палочку – в ответ труба издала зычный звук, какой иногда слышишь утром в сыром осеннем лесу.

Григ слышала эту музыку впервые, и сразу поняла, что призрак мертвого чувствует в мире живых, в первый раз ее посетила догадка – сколько же дано знать Кельвину. Ей стало интересно, почему Адриан посвятил концерт Кельвину, почему в один из секундных перерывов он посмотрел куда-то в сторону, как бы в поисках одобрения Кельвина. Она прочла удовлетворение в глазах Адриана, когда долгая нота перешла с трубы на скрипку, шокировав пуристов и вызвав зачарованный шепот в аудитории, впервые слышавшей музыку мертвых, сочиненную в мире живых.

Концерт закончился рвущими душу рыданиями скрипки, публика неохотно вернулась на землю живых и взорвалась аплодисментами, каких давно не слышал старинный зал.

В маленькой артистической Адриан был спокоен, почти не говорил, небрежно свернул сценический костюм, как лакей сворачивает костюмы только что умершего хозяина. Григ попыталась понять, что он сейчас чувствует, и отпила еще глоток шампанского, которое прислал Луи – сам он не пришел и никого другого не пустил в гримерную. Адриан сложил вещи в мешок, и увидел в зеркале Григ: «В зеркале ты выглядишь очаровательно.»

Она ничего не ответила. Она поняла, что замечает в этой маленькой комнате все, вплоть до мельчайших деталей, но не поняла, зачем. Адриан уже переоделся в темный костюм и тщательно причесывал волосы. Потом он достал из кармана несколько писем и переложил их в портфель.

Сейчас он был просто убийственно спокоен – трудно было узнать в нем того же человека, который неистово набрасывался на безвинных музыкантов, а однажды ночью отхлестал ее дирижерской палочкой по щекам с криком: «Да ты же совсем, совсем неприкаянная! Ты – как смерть в моих руках! Он всегда с тобой, мне иногда даже кажется, что я сплю не с тобой, а с мужчиной! Кто он? Почему он всегда с тобой?»

– Не говори глупостей, – ответила она, закрыв горящие от ударов щеки руками. – «Нет у меня никого, кроме тебя.»

Той ночью он взъерошил волосы и простонал: «Есть только один человек, который знает ответ». Он говорил как бы с самим собой: «И я с ним только раз виделся.»

Потом он подошел к столу и написал крупными буквами на проекте программы концерта: «Посвящается Кельвину Спрингу.» Она подошла поближе, заглянула ему через плечо, увидела имя, но не сказала ни слова.

Он посмотрел на нее и спросил: «Ты знаешь его?»

– Конечно, я читала его романы.

– Я однажды встретился с ним в Колдминстере и… тогда был очень странный вечер, в магазине букиниста, а потом у моря.

Она не сказала ему, что была в Колдминстере, что знала Кельвина, лицо по-прежнему горело от ударов – она прекрасно поняла, что если он сейчас узнает, что она знала Кельвина Спринга, он может сделать что угодно. Поэтому она закусила губу и заставила себя молчать, он был нужен ей, он гений, а гении умеют любить по особому, и он приносил ей небывалое удовлетворение. И все равно, его одного было мало, она часто просыпалась по утрам и жалела, что проснулась не в объятиях Кельвина Спринга. Она была ненасытна, но Адриана могло надолго хватить, он мог еще многое отдать.

Она сильно удивилась, когда Адриан сказал: «Ну так что, идем?»

– Куда?

– А ты что, не помнишь?

– Нет. А куда мы собирались?

– Я хотел прогуляться по набережной, – сказал Адриан и открыл дверь из комнаты.

Они взяли такси и сказали шоферу доехать до набережной Сены, а потом ехать, пока они не скажут остановиться. В такси Адриан хранил полное молчание. Он подождал, пока машина заедет в самые темные уголки набережной, попросил шофера остановиться, расплатился и они вышли. Машина тут же уехала.

Место было тихое, до центра города было очень далеко, поэтому Григ спросила: «А как мы будем отсюда выбираться?»

Адриан не ответил, а взял ее за руку и они пошли по набережной.

Она ненавидела прогулки по набережной, они напоминали ей о Кельвине, к тому же она замерзла и спросила: «Так куда мы идем?»

– А разве раньше, когда ты куда-нибудь шла, ты знала, куда идешь? Ты же давно уже заблудилась, так не все ли тебе равно?

– Что ты имеешь в виду?

Он продолжал идти, глядя на воду и наконец сказал: «Я не знаю, откуда ты взялась в моей жизни, и о тебе я ничего не знаю, я знаю только одно – ты давно сбилась с пути. Ты продолжаешь по инерции идти, куда придется и ждешь, что будет.»

– Однажды я так подумала, и появился ты.

– Нет, это было гораздо раньше.

Они прошли по мосту недалеко от подъемного крана на набережной, спустились к самой воде и река встретила их ласковым шелестом тихих волн. Она почувствовала, что вспоминает что-то, а Адриан принялся насвистывать мелодию, которая начиналась звуком трубы, а заканчивалась рыданиями скрипки – вдруг волны памяти пробежали по ее телу – она похолодела: «Я… я вспоминаю, что… я это слышала раньше…» Она вцепилась ему в руку. «Я очень давно слышала эту музыку, задолго до того, как ты ее сочинил.» Лицо ее было белее снега под призрачным светом далекого фонаря на верхушке подъемного крана. «Но тогда я ее не слышала.»

Он взял ее за руку и повел дальше, но она вырвалась и в ужасе заговорила: «Я тебе точно говорю, я ее слышала раньше… я не понимаю…»

Все в нем замерло и помолчав секунды, а может, века, он сказал: «Так… это был он.»

Она отшатнулась от него – он глядел на нее в свете фонаря, глаза его впились в ее глаза, руки вцепились в ее руки, он схватил ее за плечи.

«Скажи мне правду», настойчиво потребовал он, «скажи мне всю правду, и немедленно.»

Она смотрела на него, он же обезумел от боли, она хотела снять с него боль и наконец попробовать что-нибудь дать другому человеку.

Она воскликнула: «Я любила его, и я всегда буду его любить, и…»

Сказанное утонуло в рыданиях, а он оставался спокоен, взял ее за руку и повел вдоль набережной, глядя на воду, пока они не набрели на нишу в стене, и здесь он остановился.

– Стыд покинул тебя, – сказал Адриан: «теперь ты чиста.» Он посмотрел на темную воду. «Поцелуй меня», попросил он. «Хотя ты и призрак, поцелуй меня в последний раз.»

Она поцеловала его, он прижимался к ней все ближе и ближе, а она знала, что происходит то, что и должно произойти и она уже ждала этого, а он все больше и больше тянул ее вглубь ниши, пока пол под ними не разверзся и повсюду, куда ни кинь взгляд, была вода, та вода, что течет по дну всего сущего.

 

ГЛАВА 28

Кельвин в такси ждал у выхода из театра. Кэролайн долго не было, но наконец она появилась с извинениями: «Извини, что я так долго.» Он помог ей забраться в машину. «Ты в зал не заходил?» – спросила она.

– Не хочу я эту пьесу смотреть. Ты, наверное, голодная, да?

– Я бы сейчас не отказалась от бутербродов с виски.

Кельвин постучал по стеклу перегородки и сказал водителю: «В «Ритц»».

Не говоря друг другу ни слова, они доехали до «Ритца», там в баре к ним подошел черный официант Месса, Кельвин заказал два двойных виски и бутербродов. По тому, как Кельвин разговаривал с официантом, Кэролайн поняла, что людям с ним хорошо и спокойно. В баре никого не было, они сели в самой глубине, спиной к окнам. Кэролайн была одета в простое черное платье с золотой брошью в форме буквы «V».

Она закурила сигарету и сказала: «Как здесь спокойно.»

– Когда я в Лондоне, здесь я чувствую себя дома, – сказал Кельвин.

Они съели бутерброды, Кельвин заказал еще виски, ее щеки наконец порозовели. «Ритц» был полон тишины, и в этой тишине они многое узнали друг о друге. Она рассказала Кельвину, что была замужем, что у нее ребенок, что сейчас жизнь ее превратилась в черт знает что, а он рассказал про Грейс, Майкла, Розмери, про свой дом в Сассексе. Потом она еще много чего ему рассказала о себе, и подтвердилось то, о чем он уже догадывался – что в ее жизни много раз была любовь, что много людей, любивших ее, умерло – и в конце истории как будто черная вуаль образовалась над ее головой, она навсегда надела траур по той веселой девчонке, которой была когда-то.

Потом сознание унесло ее куда-то далеко, прочь из отеля «Ритц», ее долго не было, но потом она вернулась, бормоча что-то о целом поле лютиков – подняв на Кельвина глаза, она искренне сказала: «Я не могу понять, что со мной происходит.»

Он замолчал, не смотрел на нее и отвел взгляд к зеркалу, что стояло в углу рядом с комнатой Мессы – там, в таинственной глубине, иногда мерцал неведомый свет в каком-то длинном коридоре.

Она посмотрела на него – он, старательно отводя взгляд, сказал: «Я видел этот свет, он горит в конце коридора Времени.»

Она посмотрела на свет в конце отражавшегося в зеркале коридора и ответила: «А я и не знала, что там есть ход.»

– А его там и нет, – сказал он с улыбкой.

– Но я же его вижу.

Он поднялся, прошел в угол и потрогал зеркало, потом потрогал лампу у зеркала и посмотрел на Кэролайн изумленными глазами.

Спокойным голосом она сказала: «Я не понимаю.»

Он прошел дальше в угол, где висел фонарь, освещавший выход на Арлингтон стрит и потрогал лампу там, и тут она начала понимать тайну ламп и зеркал отеля «Ритц».

Когда он вернулся к столу, она сказала: «А мне легче думать, что этот свет горит в несуществующем коридоре, но гореть он будет вечно.» Она глубоко вздохнула. «Интересно, куда ведет этот коридор, и что будет, если я дойду до самой лампы, до самого конца.»

За столом установилась тишина, а от ламп и зеркал исходили бесчисленные струи света.

Но вдруг она повернулась, их глаза встретились, руки переплелись, она побледнела и прошептала: «Боже мой!»

Он долго ничего не мог сказать, только смотрел на свет в конце длинного коридора Времени, и знал только одно, что старые ароматы разлиты сейчас в воздухе, те самые ароматы, что спасли ему жизнь в пансионате, когда он был на грани смерти. Лампы и зеркала создали целый новый мир света, весь бар теперь тихо сиял, переливаясь золотом, и на ум ему снова пришли те самые две строчки:

Нет, не во сне, не наяву, в апреле том, Волшебный сон меня объял златым крылом. Еще не успев повернуться к Кэролайн, он уже понял, что свершилось какое-то таинство – она прошептала, не веря своим ушам: «Откуда ты знаешь эти строки?»

Он внимательно на нее посмотрел, остановил взгляд на ее волосах, медленно достал из кармана записную книжку и выложил на стол прядь волос, сравнил их с волосами Кэролайн и улыбнулся.

– Сейчас они у тебя потемнели.

Она посмотрела на него, потом на свет в зеркале, и поняла, что единственное, что можно сейчас понять – это то, что свершилось чудо, причем самое естественное, как дождь или радуга.

– Откуда она у тебя?

– Я ее нашел.

– Тенкири, – сказала она. «Джон Тенкири, как давно это было. Я почти его забыла, но сегодня что-то меня кольнуло, и я его вспомнила – до тебя он был единственным светлым пятном в моей жизни. А как вы с ним познакомились?

– Я его никогда не знал. Он умер еще до того, как я приехал в Колдминстер. Но мне кажется, что это – его завещание мне.» Он положил листок бумаги и прядь волос ей на колени. «Теперь я все это должен вернуть тебе.»

– Я была совсем маленькая, – сказала она, – и он ко мне даже ни разу не прикоснулся.

– Я догадался, но он оставил тебе то, что всегда было с тобой.

– Это правда. Она посмотрела на него, и глаза ее говорили, что отныне она готова вручить заботу о своей судьбе ему. «Вот уж не могла подумать, что все вернется, да так неожиданно.» Она посмотрела на свет в конце коридора – коридора Времени. «Мой ангел-хранитель Джон Тенкири, ты вывел меня к дому!» Она вела себя как ребенок, нимало не заботясь о том, какое впечатление на него производит. «Я же вернулась домой, Кельвин, правда?»

– Да, ответил он, – ты действительно вернулась домой. Он помолчал. – Долгий тебе достался путь, но тем радостнее возвращение.

– У меня такое ощущение, что я все последние годы просидела в тени, а сейчас я вдруг вышла на свет – это ведь все свет, да?

Глаза ее устремились к зеркалу в конце коридора, он взял ее за руку.

– И мы пойдем к нему вместе.

Огни гостиницы «Ритц» вспыхнули для них в последний раз. Кельвин вывел Кэролайн на Арлингтон стрит, они сели в такси и он повез ее домой.