Июль в Лондоне выдался жарким, Кельвин пошел в Гайд Парк и лег полежать на траве. Сегодня он хотел остаться один и отправил детей за город с Эйлин. Мимо него проходили толпы гуляющих, но у него в мозгу стояла только одна картина, вид Грейс на берегу озера в тот вечер. Долго просидел он под деревом, но вдруг какая-то проходившая мимо женщина издала возглас удивления и опустилась рядом с ним. «Привет», просто сказала она и поцеловала Кельвина.

– О, Фелисити, как я рад тебя видеть!

– Давно мы с тобой не виделись, Кельвин.

– Да, давненько. Как Раймонд?

– Отлично. Опять целыми днями в библиотеках сидит, готовит материалы для новой книги.

– Теперь про кого?

– Про Бернса.

Кельвин взглянул на Фелисити и рассмеялся:

– Ты что, серьезно?

– Абсолютно. Раймонд считает, что англичане недостаточно чтут гениального шотландца.

– Боже мой, да он же, наверное, совсем зарылся, я его знаю!

– Ты совершенно прав. Он в январе провел неделю в Строуд, пытался понять душу Роберта, в смысле Бернса. Внезапно улыбка умерла на ее устах и лицо стало печальным.

– А ты что под деревом лежишь?

– Хотелось одному побыть. – Кельвин посмотрел куда-то в сторону. – Сегодня год со смерти Грейс.

Он вдруг ощутил теплую руку Фелисити в своих ладонях.

– Я не мешаю?

– Нет, что ты. Уж тебя-то Грейс всегда рада была видеть.

– Какой ты милый.

Она задержала свою руку в его руках.

– Ты пока останешься, или вместе к нам поедем?

– Поедем.

Она привезла его в свою квартиру с видом на отлично ухоженный сад, и отнесла чай в кабинет Раймонду, который работал и просил его не беспокоить. Они в молчании выпили чаю, а потом она мягко заговорила:

– Как давно все это было… А что ты делал последний год?

– Ничего особенного, я тебе все в письмах описал. До декабря я жил с детьми в Майо, а потом отвез их в Касси, они там прошлым летом с Грейс жили. – Воспоминания затуманили его взор: «Я рад, что отвез Розмери в Майо. Ей там было очень хорошо, она раскрылась, как розовый бутон.» Он снова вздохнул. «Из детей выйдут настоящие ирландцы, хотя Майклу пока больше нравится в Касси, ему так не хотелось возвращаться в Англию. Он по-французски говорит, я за ним не успеваю. А неделю назад я приехал домой, потом поехал в Сассекс и купил там дом, прекрасный дом, так что через месяц уже можно будет переезжать. Вот и все.»

– А сейчас где дети?

– Здесь, в Лондоне, со мной живут. Просто сегодня я их отправил за город, нехорошо им в такую жару в городе сидеть.

– Послушай, а почему бы тебе не привезти их в Строуд, пусть поживут у нас, а ты тем временем все дела уладишь с домом. Или ты даже близко не хочешь подходить к Колдминстеру?

– Не хочу, – ответил Кельвин. – Ну, а ты что делала в Египте, в Греции и вообще везде, где ты была за это время?

– Сама не знаю. Наверное, что-то искала – может, ребенка…

Кельвин посмотрел на нее и отвел взгляд. Фелисити очень переживала оттого, что не могла иметь детей, она чувствовала себя неприкаянной, но к сердцу своему она никого не подпускала.

Она спросила: «Над чем ты сейчас работаешь? Мне сейчас ничего больше в голову не идет, сначала надо дом найти.»

Они надолго замолчали, потом она сказала: «Я недавно Маргарет встретила.» Она посмотрела на него. «Или ты предпочитаешь, чтобы я об этом не говорила?»

– Да нет, говори. Знаешь, мне даже интересно, как будто перечитываешь книгу, которую последний раз читал давным-давно.

– Маргарет так постарела. – Фелисити помолчала. – Мне с ней сейчас гораздо проще было, она стала человечнее. Она такая прямая сейчас. Она тебя очень любила, ты знаешь?

– Знаю. Только я здесь ничем не мог ей помочь. Фелисити закурила сигарету.

– Она мне рассказала про Григ. Ты же знаешь, что там случилось?

– Догадываюсь. Все газеты об этом шумели. Он сухо улыбнулся. – Никудышный из меня писатель.

– Как же так, ты же все предвидел, ведь так?

– Да, в каком-то смысле так.

– Все пришли к заключению, что муж Маргарет сам застрелился… Ты знал о том, что у Григ другой отец?

– Знал.

– Когда это получило огласку, мистер Бардон дал ей пятьсот фунтов и выставил за дверь, и они навсегда отлучили ее от дома. Тетя дает ей двести фунтов в год на расходы. Живет она в Париже, изучает живопись, а сейчас, говорят, приехала в Лондон, хочет стать актрисой.

– Я предчувствовал, что так и получится, – сказал Кельвин, вспомнив видение Григ перед зеркалом, изучающей темные круги под глазами.

– И мужчин она как перчатки меняет, мне Маргарет сказала.

– Все это можно было предвидеть, – сказал Кельвин.

– Она во всех своих мужчинах ищет тебя. – Фелисити посмотрела на него. – Ни на ком она не может успокоиться – ей нужен ты.

Она издала протяжный вздох и сказала: «С тебя все началось, но ты, я вижу, как будто избавился от этого.»

На его лице снова заиграла та загадочная улыбка, которая появлялась тогда, когда он позволял мозгу жить самостоятельной жизнью – вот и сейчас рука его помимо его воли протянулась к записной книжке и достала из нее прядь волос: «Почти избавился», услышал Кельвин собственный голос.

Она взяла прядь волос и сказала: «Это не волосы Григ. Чьи они – ты узнал?»

– Нет. Но я бы обязательно хотел узнать.

– Там какая-то история за этой прядью?

– Конечно, только я не знаю, где она заканчивается. Кельвин вложил прядь назад в записную книжку. – Я даже не понимаю, зачем я ее тебе показал.

Она спросила: «Может, пойдем куда-нибудь выпьем?»

– Пойдем. Только не домой – вечер слишком хорош. Может, куда-нибудь в паб, с видом на реку?

– Отлично. А Раймонду я записку оставлю.

Они долго гуляли по Челси, стояли, у парапета на набережной и долго смотрели на реку, потом Фелисити взяла его за руку и сказала: «Как хорошо, что я тебя сегодня встретила.»

– Я тоже очень рад.

Они смотрели, как чайки вьются вокруг поднимающихся по реке барж.

– Я бы сейчас выпил бокал сидра, – сказал Кельвин.

– И я не против.

– Куда пойдем?

– Не знаю. Вон там как будто какой-то паб. Странно, я живу здесь рядом, а где здесь пабы, совсем не знаю.

– Давай пойдем в эту сторону, и зайдем в первый попавшийся.

Они завернули за угол и сразу нашли отличный маленький паб, заполненный девушками в разноцветных платьях и молодыми людьми в ярких пиджаках. Кельвин сказал: «Все старо, как Джордж Мур».

Они нашли места в маленьком зальчике, где студенты факультета искусств украшали цветными гирляндами угол и болтали о Хемингуэе и Викторе Голланце – все было как всегда. В другом углу Кельвин увидел рыжеволосого молодого человека, развалившегося на диванчике – ему подавала похожий на подкрашенный сироп коктейль в высоком бокале девушка, она склонилась к нему и нежно поцеловала.

– Я его знаю, – сказал Кельвин. «Он очень богат, он пьесы пишет,» Кельвин улыбнулся, глядя, как молодой человек пьет коктейль из рук девушки, которая осторожно наклоняла бокал, чтобы он не захлебнулся. «Он большой любитель развалиться, а девушки пусть его ублажают, как могут.»

– Какая мерзость, – поморщилась Фелисити и оглянулась на Кельвина.

– Что с тобой? – воскликнула она, увидев, что лицо его в секунду стало белее бумаги, а, посмотрев туда, куда смотрел он, увидела, что девушка поставила пустой бокал на пол и смеялась, откинув назад голову. Улыбка придавала лицу совершенное выражение, как у ожившей мадонны, глаз от нее оторвать было невозможно. Через мгновение Фелисити поняла, что эта улыбка и это лицо принадлежат Григ!

И в этот самый момент Григ тоже увидела Кельвина и красота осыпалась с ее лица.

Еще секунду назад ее внешность завораживала, и вот уже ее сущность, сущность призрака, проступила сквозь точеные черты, как будто после того, как душа покинула ее тело, красота еще некоторое время продержалась, а потом, не в силах более сопротивляться, уступила место хищному оскалу.

Кельвин не пошевелил ни единым мускулом, допил сидр, а потом, повернувшись Фелисити, спокойно спросил: «Ну что, нам пора?»

Они вышли и некоторое время шли, не проронив ни слова, потом сели на скамейку в саду возле памятника Карлайлу.

Фелисити, явно расстроенная и напуганная, пробормотала: «Это ужасно». Кельвин не ответил. Фелисити не могла долго молчать: «Маргарет сказала, что она и подумать не могла, когда писала письмо, что ты вернешься к жене, а теперь я поняла, что она жила только надеждой на то, что в один прекрасный день ты к ней вернешься, а сегодня она увидела, что этому не суждено сбыться – ты понимаешь, она же умерла у нас на глазах».

Она помолчала, думая, что Кельвин скажет хоть что-нибудь, наконец он сказал: «Это действительно было ужасно, хотя я так ничего и не почувствовал. Мне было совсем не больно.»